[1] “Варяг”.

Степаныч проснулся рано – он всегда просыпался так.

Узкое окно слабо серело – белые ночи на излете. Часов не было, но Степаныч чувствовал, что рассвет близок.

Встал, оделся, не включая света, – и без того отлично знал, что и где лежит в его комнатенке, а в тусклом мерцании сорокасвечевой лампочки больнично-серые стены раздражали Степаныча сильнее обычного.

На старом шкафу-инвалиде, подпертом кирпичами – шорох. Неясная тень метнулась бесшумным прыжком на кровать, оттуда на пол. Чубайс, огромный кот-диверсант, подошел, потерся об ногу, позволил почесать за ушами – одно из них висело лохмотьями, изуродованное в давней схватке. Замер у двери, готовый – чуть она приоткроется – выстрелить из-под ног рыжей молнией, исчезнуть в предрассветном безмолвии…

Охотился котяра в кустарниках и рощицах, в изобилии оставшихся от леса, когда-то стоявшего здесь, на месте детского лагеря “Варяг”, – и в них он был Владыкой Джунглей, Рыжей Смертью-на-мягких-лапах и Грозой Всего Живого. Забредавшие собаки обходили старого задиру десятой дорогой. А два юных натуралиста, привыкшие к городским муркам, попытались превратить Чубайса в тигра при помощи гуаши – но в результате сами приобрели от зеленки причудливо-пятнистую окраску…

На улице оказалось прохладно, с Большого озера тянуло сыростью. Только сейчас, ранним утром, чувствовалось, что до осени меньше месяца, – днем жара стояла почище июльской.

Степаныч зябко поежился, шагая по безмолвному, спящему лагерю. Подумал: может, стоит вернуться, надеть свитер под спецовку? – и решил, что не стоит. Ходьба согреет, да и рассвет недалек, скоро потеплеет…

…Навесной замок протестующе скрежетнул. Дверь открылась, явив миру загадочно-темные недра офиса и штаб-квартиры сторожа, истопника и подсобного рабочего ДОЛ “Варяг” – то есть Степаныча. Он ловко протиснулся сквозь набитую всевозможным инвентарем каморку. Вынул сверток из дальнего угла, из-за отложенных до зимы скребков и снеговых лопат, развернул промасленную тряпку, – сталь тускло отразила крохотный язычок свечи.

Вороненая оружейная сталь.


05 августа, 05:47, Пятиозерье, лесное озеро.

Место напрасно звали Пятиозерьем – озер в округе имелось ровно шесть. Правда, о шестом, затерянном в лесу небольшом водоеме мало кто знал.

…Тропа поднялась на заросший папоротником взгорок. Внизу блеснуло зеркало воды. Степаныч ухватил висевшее за спиной ружье, ловко выпростался из потертого ремня и взял оружие наизготовку – красивый, уверенный жест, совершенно не гармонирующий с его нескладной фигурой.

Сторож владел старой бельгийской двустволкой “Лебо”, когда-то шикарной, штучной довоенной работы. От былого великолепия мало что осталось: серебряные накладки ложи выдрал кто-то из прежних владельцев, шарнир заметно люфтил, расколотую шейку приклада стягивал самодельный грубый хомут. Но стволы остались в приличном состоянии, и Степаныч считал: за пятьсот рублей – покупка удачная.

…Выстрелы ударили гулко, резко, неожиданно для еще дремлющего леса. Два матерых селезня, чья траектория взлета пересеклась со струями дроби, тяжело рухнули на болотистый берег.

Стрелял Степаныч метко – и не только по уткам.

Он подошел неторопливо – селезни упали удачно, в воду лезть не надо. Подобрал и уложил в сумку одного, неподвижно раскинувшего крылья на покрасневшей траве. Быстро и беззлобно свернул шею второму – тот бился, разбрасывая в стороны пух, перья и капельки крови. Переломил ружье, вынул и аккуратно положил в карман две гильзы – медные, исцарапанные, уже не один раз снаряжавшиеся…

Степаныч всегда экономил боезапас – старая привычка.


05 августа, 06:50, станция Каннельярви.

– С-с-сука… – просипел Чмырь. – Гнида наширявшаяся…

Объект этого высказывания слепо проломился сквозь кустарник. Похоже, он не заметил их с Пелюхиным – и не видел вообще ничего вокруг. Кроме своей трясущейся ладони, на которую выкатилась крохотная капсула…

– На колесах сидит, педрила…

В сипении Чмыря слышалась классовая ненависть малоимущего сельского алкаша к богатенькому городскому торчку. Ненависть усугублялась гнусностью раннего утра. Утро, как всем известно, самое отвратное время суток – если имеется настоятельная потребность выпить, но не имеется средств для ее реализации.

Пелюхин промолчал, нервно пожевал губами, нервно же оглянулся по сторонам – вокруг никого. Да и не ожидалось чье-либо появление в ближайшие несколько часов в этом укромном уголке.

– Сейчас отрубится, – сказал Чмырь безапелляционно.

Пелюхин кивнул. Не сговариваясь, даже не переглядываясь, они двинулись к скорчившейся на камне фигуре – заходя с двух сторон. Игра казалась беспроигрышной, а наркоша богатеньким. Это стало ошибкой, самой большой ошибкой в их жизни.

И – последней.


05 августа, 06:52, Пятиозерье, Чертово Озеро.

На карте все местные озера оставались безымянными.

Но юные обитатели “Варяга” окрестили каждое по-своему – передавая названия от смены к смене. Было Большое озеро – действительно самое большое, вытянувшееся на несколько километров, с круглым островом посередине. Было Блюдце, очень точно названное – мелкое, круглое, с теплой водой – купаться туда ходили младшие отряды…

Озеро, не похожее на другие, звалось Чертовым.

Оно, как и Большое, вплотную примыкало к лагерю. Но если на Большом озере – водоеме широком, живописном, с песчаным дном – располагались пляжи, купальня, лодочный причал, и именно на него смотрели фасады всех корпусов лагеря – то на болотистое Чертово выходила задняя, глухая ограда…

Озеро поблескивало на дне мрачной, заросшей ельником крутосклонной котловины – солнечные лучи туда заглядывали редко. Хотя вода между топких, плавучих берегов была такая же хрустально-прозрачная, как и в остальных здешних озерах, – но торфяное дно окрашивало глубину в мрачный черный цвет, создавая впечатление бездонности. Неприятно-загадочной бездонности.

Юные обитатели лагеря не любили навещать это место – но леденящие душу истории, происходившие якобы здесь, часто звучали после отбоя в палатах.

Зато на Чертовом озере замечательно клевали караси.

Димка Осиков по прозвищу Ослик, невысокий, худощавый и лопоухий фанат рыбной ловли из четвертого отряда, забывая отмахиваться от назойливых комаров, внимательно наблюдал за морзянкой самодельного поплавка на зеркально-темной воде.

Хлюпающие шаги за спиной застали врасплох. Димка резко обернулся. Удочка выскочила из воды без ущерба для численности обитателей озера. Он облегченно выдохнул:

– У-ух, здравствуйте, дядя Коля… А я уж испугался, что вожатая, они ведь не знают, что я здесь ловлю, думают – на Большом, а сюда запрещают, говорят: только там…

Степаныч приветливо кивнул.

Произведение бельгийских оружейников было уже разобрано и спрятано, замаскировано в широком, потертом чехле для удочек, откуда Степаныч извлек три тонких бамбуковых колена. Глядя, как он собирает и настраивает удочку, Димка спросил с легкой завистью:

– Ну почему же, дядя Коля, у вас караси всегда крупнее? Вроде рядом ловим…

Степаныч виновато пожал плечами.


05 августа, 07:20, Пятиозерье, ДОЛ “Варяг”.

Сон оказался неприятным: странный город, странные дома и странные люди, она куда-то шла, что-то говорила и делала (подробности немедленно стирались из памяти); но над всем, что с ней творилось в этом сне, нависало тревожащее ощущение – что всё: и она, и странные люди, дома, деревья – всё маленькое, крохотное, микроскопическое; что весь город лежит на огромном, гигантском столе, под ярким бездушным светом; и чей-то немигающий, пристальный взгляд внимательно и равнодушно изучает едва различимое копошение инфузорий-людей – и ищет ее…

Она шла, она скользила в толпе, пытаясь затеряться, – чужая среди чужих. А потом поняла, почувствовала, что ее заметили, что громадная страшная рука сейчас протянется и схватит… Она побежала.

Будильник прозвенел спасительной трелью. Она обрадовалась обычно неприятному звуку, оборвавшему ночной кошмар.

Радость оказалась короткой. Начался кошмар утренний.

Очередной.

Обычный.

Она снова проснулась в совершенно незнакомом месте.


05 августа, 07:26, станция Каннельярви.

Он не собирался убивать этих двоих – но так уж оно получилось…

Человек одет во все черное – черные джинсы с черными кроссовками, черная куртка-ветровка – утро сегодня прохладное. Вокруг – местный центр досуга и развлечений. Обломки вросших в землю свай и несколько чурбаков заменяют по вечерам мебель в этом клубе по интересам. До круглосуточного магазина – полторы сотни шагов, весьма удобно. Невысокие, но густые кусты скрывают от взгляда следы культурного и не очень досуга, изобильно покрывшие траву: пустые бутылки и банки, объедки, окурки, раздавленные одноразовые стаканы, засохшую блевотину…

Теперь кусты скрывают и кое-что еще: два трупа.

Два свежих трупа.

Судя по виду – типичные завсегдатаи сего райского уголка. Но почему так рано? Гулеванили всю ночь, оставшись в вертикальном положении последними из многих? Или – разгневанные супружницы не допустили на законные брачные ложа и праздник продолжился поневоле? Стесненный в финансах праздник – иначе не пришла бы неудачная идея поправить материальное положение за счет человека в черном.

Абсолютно неудачная идея. И самая последняя.

Но он не собирался убивать этих двоих – так уж оно получилось.

Не жалел о сделанном – в его представлениях у ног лежала мразь, не заслужившая право на жизнь, – но и не собирался. Мрази вокруг слишком много, а жизнь слишком коротка.

Тревожил отнюдь не сам факт убийства. Однако все чаще происходило то, чего он не планировал – а то, что планировал, шло наперекосяк и завершалось странно. Неясным оставалось одно – изменилась ли окружающая действительность, или мозг помалу начинал неадекватно на нее реагировать?

Раньше человек в черном был уверен, что уж этот-то орган откажет ему последним. Сейчас – сомневался и тревожился.

Он покинул клуб по интересам и отправился к своей стоящей поодаль машине – поиск предстоял долгий, стоило поспешить. Человек не сделал даже малейшей попытки прибрать трупы или еще каким-либо способом скрыть следы произошедшего.

Пусть себе лежат…

Резаных, колотых, стреляных ран нет – сначала стражи закона отработают версию с естественной смертью – если таковой можно считать кончину от паленой водки или другого суррогата. А после вскрытия начнут копать в сторону междусобойных рукопашных разборок… Или вообще не будут ничего копать, кроме двух могилок. Без всяких вскрытий, с емким вердиктом: сердечная недостаточность. Реальная возможность: лето, глубинка, кто не в отпусках – с работы бегом на огороды, кому охота играть на жаре в холмсов-ватсонов из-за пары дохлых маргиналов…

Человек в черном был оптимистом.


05 августа, 07:28, Пятиозерье, ДОЛ “Варяг”.

Белая, чуть неровная поверхность – нависает, грозит рухнуть и раздавить. Снизу – что-то другое, тоже белое, обманчиво мягкое, бугрящееся. Сейчас схлопнется с тем, с верхним чем-то, – и все, конец.

Спокойно, сказала себе она.

Без паники.

Потолок. Это называется потолок. А снизу – кровать. Все в порядке…

Да, все в порядке – за исключением того, что и кровать, и потолок она видела в первый раз.

Она приподнялась, повела взглядом вокруг. Чужие и чуждые предметы неохотно докладывали о себе: стол, стул, тумбочка, шкаф. Комната. Это моя комната, подумала она с каким-то бессмысленным ожесточением. Подумала, подспудно уверенная в обратном.

Встала, подошла к зеркалу. Долго всматривалась в отражение. Лицо казалось симпатичным, но незнакомым.

– Это я, – сказала она с нажимом. Слова прозвучали гулко и странно.

Кто – ты? – ехидно поинтересовался внутренний голос. Она беспомощно отвернулась от зеркала, огляделась. Ответа не было.

Белый лист на столе. Крупные черные значки видны издалека.

Она подошла, взяла в руки. Бессмысленные закорючки долго не хотели складываться в слова. Но сложились.

Это оказался спасательный круг, брошенный ей из совсем другой жизни, совсем другим человеком, чье место она почему-то заняла…

МЕНЯ ЗОВУТ СВЕТА. СВЕТЛАНА ИГОРЕВНА ПОЛЛАК. Я РАБОТАЮ ЗДЕСЬ, В ЛАГЕРЕ “ВАРЯГ”, БИБЛИОТЕКАРЕМ.

– Меня зовут Света, – дочитав, покорно повторила она.

Очередной утренний кошмар медленно рассеивался.


05 августа, 07:43, Пятиозерье, ДОЛ “Варяг”.

Света выскользнула из своей маленькой комнаты с отдельным входом. Постояла, вдыхая утреннюю прохладу. Проверила шнуровку кроссовок, поправила гетры и побежала по плавно поднимающейся в гору дорожке – мимо площадки для лагерных линеек, к пятому и шестому корпусам и БАМу.

Пробегая рядом с безмолвным, спящим последним, самым сладким сном БАМом (так прозвали стоящее на отшибе здание для вожатых и воспитателей), Света привычно оглянулась – никого; чуть сбавила скорость, через полсотни шагов снова оглянулась, пожала плечами и продолжила бег в среднем темпе, бодро приближаясь к вершине холма…

Лишь за верхними воротами лагеря (точнее, задними – никогда не запираемыми, выводящими на слабо накатанную лесную дорогу) ее догнал знакомый дребезжащий звук. Спустя минуту появился его источник – Доктор Пробиркин верхом на старом, видавшем всевозможные виды велосипеде.

– Доброе утро! Извиняюсь за задержку – колесо спустило, накачивал, – приветствовал Свету запыхавшийся Доктор, форсированный подъем на холм дался ему нелегко.

– Привет! – коротко, чтобы не сбить дыхание, ответила Света.

Две недели назад она выдвинула – сама перед собой – очередную версию: странные приступы утреннего беспамятства происходят от недостатка движения во время рабочего дня – и постановила возобновить утренние пробежки, заброшенные в последние два-три года.

Пробиркин (по мнению Светиных подруг, тайно и безнадежно в нее влюбленный) – заявил, что опасно удаляться в одиночку далеко от лагеря – в самое безлюдное время и по самому глухому проселку. И вызвался сопровождать Свету. Но в первое же утро позорно отстал, едва преодолев треть маршрута, и был поднят на смех Ленкой Астраханцевой, узнавшей о провале его телохранительной миссии.

Фиаско и последовавшие подколки не смутили Доктора. Он часто становился объектом беззлобных шуточек, но никогда на них не обижался. Вспомнив, что живет в век высоких технологий, а не грубой физической силы, Пробиркин призвал на помощь технику. С тех пор он сопровождал Свету на ветхом, одолженном у завхоза велосипеде.

…Они молча закончили подъем.

Вид с вершины открылся замечательный: отлично виднелся песчаный шрам речного русла и два ближайших озера, – третье вдалеке пробивалось сквозь сомкнувшиеся деревья осколками кем-то разбитого зеркала.

Здания “Варяга” притаились внизу, выглядывали из-под сосен – еще безмолвные, не проснувшиеся. Ни одного человека на густой паутине соединяющих их дорожек – серых асфальтовых и коричневых грунтовых, протоптанных многими поколениями пионеров, предпочитавших по юности лет ходить прямыми и кратчайшими путями…

Дальше, километрах в трех, на берегу Большого озера виднелись длинные низкие корпуса спортивного лагеря. А еще дальше, уже плохо различимая сквозь утренний, рассеивающийся туман – база отдыха судостроительного завода.

В западном же направлении, как утверждали некоторые знатоки этих мест, у самого горизонта можно было разглядеть белую полосу прибоя на заливе. Знатоки врали, – расстояние и рельеф местности ничего подобного не позволяли, – но небо на западе точно выглядело чуть иным, словно отражало серые, неторопливо катящиеся волны.

Света и Пробиркин немного постояли, выравнивая дыхание после подъема. И побежали-покатили дальше, по лесу, который в отличие от лагеря давно проснулся и жил своей малозаметной жизнью, – она впереди, он чуть сзади, старательно объезжая камни, валяющиеся сучья и торчащие из неухоженной дороги корни…


Ретроспекция. Доктор Пробиркин.

Доктор Пробиркин отношения к медицине не имел. Впрочем, научных степеней в иных областях знания он не имел тоже.

Редкостно невезучий Пробиркин закончил технический вуз восемь лет назад, в самый разгар рыночных реформ.

В то время, не имея опыта или блата, устроиться по специальности было трудно, – уволенные инженеры выстроились длинными очередями у центров трудоустройства. Недолго думая, обладатель новенького диплома с энтузиазмом окунулся в стихию рынка – стал менеджером в небольшой частной фирме. Несколько лет усердно продавал лабораториям больниц и предприятий химическую посуду: пробирки, колбы, мензурки и другие необходимые стекляшки…

Доктор считался неплохим специалистом, когда фирма рухнула. Прохиндеи-владельцы прихватили авансы клиентов и смылись. Подчиненные остались у разбитого корыта.

С тех пор Сергей (именно так родители назвали Пробиркина) настойчиво – и пока безуспешно – искал новую сферу применения своих талантов. Этим летом поиски привели, неожиданно для него самого, на должность инструктора по плаванию ДОЛ “Варяг”, или, сокращенно, – плаврука.

Оклад был символический, но идея провести лето на всем готовом в живописном курортном месте увлекла Доктора. Хотелось отдохнуть от круговерти последних месяцев и поразмыслить на лоне природы о жизненных планах…

На традиционной вечеринке в начале сезона, когда набранные с бору по сосенке вожатые, воспитатели и кружководы знакомились и приглядывались друг к другу (впрочем, имелся и костяк персонала, хранивший традиции, – люди, постоянно, из года в год, выезжавшие на все лето в лагерь), – на той вечеринке захмелевшего Сергея одолел бес словоохотливости. Былаая работа составляла большую часть жизненного опыта плаврука и он настойчиво развлекал присутствующих рассказами на специфичные темы. Начинались истории одинаково: “А вот когда я торговал пробирками…”