Заодно он натолкнулся на нескольких ребят из “Бригантины”, куда-то скрытно выдвигавшихся во главе с вожатым. Те ничего об отмене игры не знали, сообщение физрука выслушали недоверчиво, явно подозревая какую-то военную хитрость, – но отправились-таки в свой лагерь, пусть и с неохотой.
Теперь необходимо лишь оповестить ребят из охранения, оседлавшего во избежание атаки с тыла водораздел Блюдца и Большого озера. И варягов в лесу больше не останется.
Леша подумал, что, пожалуй, зря оставил у штаба Дениса Цветкова, никто туда не вернется, – но потом вспомнил про дезертировавших раздолбаев из четвертого отряда и помрачнел. Этих найти и предупредить будет непросто.
В принципе, вычислить их маршрут можно. Наверняка ведь отправились в такой жаркий день купаться на озеро. Плохо лишь, что озер в округе не одно и не два. Придется побегать. Ладно хоть, в лесу пока тихо, никаких следов проводимой операции.
Закревский размеренно, стараясь не сбивать дыхание, бежал к водоразделу, решив заодно осмотреть берега Блюдца в поисках Дронта и компании – на Большое озеро, самое близкое к лагерю, самовольные купальщики не ходили. С возвращавшимися охотниками за знаменем Закревский разминулся на какую-то сотню метров. Ни он их, ни они его сквозь густо росший молодой ельник не разглядели.
10 августа, 10:55, штаб “Варяга”.
Возвращение удачливой четверки оказалось странным. Возле штаба “Варяга” не виднелось никого и не раздавалось ни звука.
Не сновали с докладами о ходе боевых действий вестовые, не доносилось из палатки с красным крестом хихиканье девчонок-санитарок, пленные не доказывали, срываясь на крик, что их взяли “неправильно”. Это было подозрительно.
Шедший впереди Миха резко замедлил шаг – идущий вторым Димка наступил на волочащееся по земле знамя “Бригантины”.
Они пересекли полянку медленно. Настороженно.
Слон поднял полог штабной палатки – пусто. И нет знамени .
– Сдается мне, к нам заглянули гости, – спокойно констатировал Слон.
– Козлы-ы-ы, уроды-ы-ы, – провыл Миха, топча брошенное на землю синее полотнище. – Пока мы там… они тут, чмо болотные…
Кого он считал козлами, уродами и чмо болотными – бриганов или варягов – соратники Михи так и не узнали. Потому что в проеме палатки-госпиталя появился Дронт.
Он молча стоял внутри, в тени у самого выхода – изжелта-бледный, со слипшимися от пота короткими волосами. Камуфляжную куртку Дронт снял, и старый фартук, зачем-то им надетый, густо покрывали темные пятна. В безвольно повисшей левой руке виднелся непонятный предмет – странная конструкция из деревянной кругляшки с ладонь длиной и двух обрывков веревки.
Дронт стоял, хрипло вдыхая и выдыхая воздух полуоткрытым ртом и молчал.
Они тоже молчали, расположившись правильным полукругом, центром которого стал вход в палатку. Никто не решался сделать последние три-четыре шага, что-то их останавливало. Может давящая тишина, а скорее блуждающий, непонятный взгляд Дронта – похоже, он их не узнавал и вообще не мог сообразить, кто они, откуда и зачем пришли. Добытое с таким трудом знамя вдруг потеряло всякое значение, став грязной и никому не нужной тряпкой…
Нанюхался, подумал Укроп, нашел какой-то гадости в аптечке и нанюхался – мысль эта доставила ему странное, почти радостное облегчение; но она отнюдь не объясняла окружавшего безмолвия и безлюдья, и Укроп первым нарушил молчание:
– А где все-то?
– Никого нет, – мертвым голосом ответил Дронт. – Все ушли…
И Укроп отчего-то не стал интересоваться, куда ушли и зачем. Он подозрительно смотрел на пятно, краснеющее на обращенной к нему стороне лица Дронта.
Укроп сильно подозревал, что это не томатный сок и не кетчуп, но расспрашивать ему не хотелось. Наоборот, все сильнее росло желание немедленно совершить прогулку все равно куда, лишь бы подальше от этого места со всеми его непонятностями.
– Кого-то ловят, – так же отрешенно продолжил Дронт. – А Налима здесь нет. Налим в “Бригантине” остался… И другие тоже…
Димка-Ослик наконец понял, что ему показалось странным в деревяшке Дронта. Ее покрывали следы зубов, нет, какие там к черту следы, это называется по другому – обрезок жердины попросту измочален, а в одном месте расколот почти пополам.
Это собачья поноска, неуверенно подумал Димка, хотя откуда тут у Дронта собака… “Это не собака, – прозвучал у него в голове усталый спокойный голос, очень напоминающий голос Закревского, – называй кошку всегда кошкой и собаку собакой, а человека – человеком, он звучит гордо и все в нем должно быть прекрасно, даже зубы, грызущие палку…”
– Скальпель был ржавый… – В голосе Дронта прозвучали оправдывающиеся нотки.
Он сделал шаг вперед, выйдя из полутьмы палатки и все увидели, что казавшиеся коричневыми пятна на фартуке цвета хаки на самом деле темно-красные.
– Пошли отсюда! Быстро! – резко скомандовал Слон.
Первым среагировал на команду Ослик. Вернее, Слон только еще открывал рот, а Димка уже развернулся и понесся по поляне, споткнулся о растяжку штабной палатки, упал, моментально вскочил и через секунду исчез в лесу, совсем не с той стороны, откуда они пришли. Следом побежали остальные.
Прежде чем нырнуть в заросли, Миха оглянулся – Дронт стоял в той же позе, глядя в пустоту незрячими глазами и под ногами у него валялось синее знамя с летящим по волнам парусником.
10 августа, 10:56, ДОЛ “Варяг”.
Недоброжелательно поджав губы, повариха Вера наблюдала, как Степаныч нетвердыми шагами пересекает площадку перед столовой.
Разойдясь с двумя мужьями на почве их пьянства, к пьющим мужикам она относилась с классовой ненавистью одинокой озлобленной женщины. Какое место среди причин пагубного пристрастия бывших спутников жизни занимал ее стервозный характер – Вера предпочитала не задумываться.
У Степаныча была трудная ночь, перешедшая в не менее трудное утро. Взбудораженный вчерашним инцидентом с Темирхановым, он почти вдвое превысил свою обычную норму успокоительного – кошмарные картинки, неестественно цветные и яркие, как изображение в разрегулированном телевизоре, мучили его до утра, когда наконец удалось забыться коротким сном без сновидений.
“Чубайса не видела?” – прочитала Вера на замызганной осьмушки плотной бумаги.
Она демонстративно сморщила нос, показывая свое отношение к поддавшим с утра гражданам. И заговорила с нарочитым кавказским акцентом – актриса из поварихи была никакая, но пересказывая однажды кому-то анекдот, она заметила, как передернуло случайно оказавшегося рядом Степаныча от ее псевдо-грузинского, требовавшегося по сюжету, говора. И с тех пор обращалась к нему только так.
– Нэ выдэла. И нэ увыжу. Уволил тэба Горловой, гэнацвалэ. Вон приказ на доскэ висыт. А Чубаса Рыжая утром в город увэзла, усыплат будут – Горловой сказал, нечего тут антисанитарию разводить, вот!
Конец тирады Вера проговорила уже нормальным голосом, осененная неожиданной и блестящей идеей: напугать как следует Степаныча, влюбленного в своего идиотского кота. Выходившие после завтрака вожатые жаловались, что нигде не могут найти пропавшую с самого утра Рыжую, – ну так пускай этот немой пропойца тоже побегает и подергается…
Степаныч не доставил ей удовольствия проследить за эффектом от сообщения. Круто развернулся и торопливо направился к доске приказов и объявлений, что висела на стене административного корпуса. Твердости в походке заметно прибавилось.
Датированный вчерашним числом приказ не блистал красотами стиля: “за неоднократные нарушения трудовой дисциплины”, “распитие спиртных напитков на рабочем месте”, “уволить согласно статьи 33-2 КЗОТ РФ”, “освободить в течение суток занимаемую служебную жилплощадь”… И размашистая, от края до края страницы, роспись Горлового – в одном месте перо вспороло бумагу рваным шрамом.
Глядя, как ссутулившийся сильнее обычного Степаныч побрел в сторону своей каморки, Вера ощутила некое радостное чувство восторжествовавшей справедливости – в ее глазах он сейчас расплачивался за все грехи всех пьющих мужиков. Не будучи особо верующей, она была твердо убеждена в необходимости воздаяния каждому по делам его…
А Степаныч отнесся к приказу Горлового достаточно равнодушно, как к неприятному, но закономерному и ожидаемому событию. Гораздо больше его тревожило исчезновение Чубайса, который не показывался уже второй день. Дурной шутке поварихи про Рыжую и ветеринара он не поверил, но какая-то заноза в мозгу осталась – Степаныч решил на всякий случай поинтересоваться, действительно ли Астраханцева поехала сегодня в город.
10 августа, 11:04, лес.
Они отбежали примерно на километр от штаба “Варяга” – не понимая, куда бегут и зачем. Мелькавший впереди камуфляж Ослика все реже появлялся между деревьями – и исчез окончательно.
– Смылся, гнида, – констатировал Миха.
Слон равнодушно пожал плечами. По большому счету, ему было наплевать на исчезновение Димки. Гораздо больше Слона интересовало то, о чем троица по какому-то молчаливому согласию не заговаривала. А именно: что же произошло между Дронтом и пленным бриганом Федей?
Дронт съехал с катушек, дураку ясно. И, по меньшей мере, искалечил паренька. Ни малейшей жалости к бригану Слон не испытывал, но… По-другому надо мстить гадам. Как надо, он не совсем ясно себе представлял. Но не просто излупить до полусмерти связанного чмошника, это точно.
– Ну и что теперь? – поинтересовался Укроп. – Так и будем шататься по лесу? Небось, бриганов всех тоже в лагерь загнали… Может, ну его всё на хрен? Вернемся в корпус и скажем, что заблудились… До обеда в картишки перекинемся.
Он перевел вопросительный взгляд с Михи на Слона. Обычно решения в их маленькой компании принимал Дронт, и Укроп подсознательно искал способного заменить его лидера.
Слон вновь пожал плечами, столь же равнодушно. В карты он не играл, но и “Зарница” теперь казалась ему пустым занятием. Слону было все равно.
Миха неожиданно обнаружил, что решать придется ему. Но решить ничего не успел. Троица вышла на небольшую полянку, отделенную густым кустарником от лесной дороги.
На полянке стоял легковой автомобиль.
Возле него лежали трупы.
И оружие.
10 августа, 11:08, Солнечноборск, ЦРБ.
Светлане Игоревне Поллак не хотелось выглядеть сумасшедшей. Пусть даже в глазах Доктора Пробиркина – который, конечно, никому никогда ничего не расскажет.
– Скажи, Сережа… – Она замялась, не зная, как сформулировать тревожащий ее вопрос.
И зашла издалека:
– Вот ты пишешь рассказы про всякую чертовщину… Ты сам веришь в это?
Пробиркин задумчиво посмотрел на Свету. Побарабанил пальцами по свежему гипсу. Характерным жестом запустил руку в лохматую шевелюру. Отвечать не торопился.
…Диагноз Нины Викторовны подтвердился – закрытый перелом голени. Ничего, в общем, страшного. Доктор быстро освоил костыли, бодро ковылял по палате, и строил планы вернуться в лагерь денька через три. Он рассчитывал продолжить карьеру плаврука и в гипсе – все равно в разгар сезона замену не найти. Зато вечная угроза – День Нептуна – не висела больше над головой…
– Не знаю, – сказал наконец Пробиркин. – Я сначала, как бы… ну, в общем, несерьезно всё казалось, как игра, – книжки все эти, семинары по черной и белой магии… Любопытно было, а так чтоб верить – не верил. А потом понял: есть тут что-то настоящее, не просто деньги у дураков выкачивать… Но все эти маги и ясновидящие, астральные контактеры и потомственные колдуны, – сами не понимают, с чем дело имеют. Хотя при этом других поучают… Помнишь, в первую смену малыши из четырнадцатого отряда старую мину нашли? А один дурачок из старших начал растолковывать с высоты своих тринадцати лет, как надо из нее тротил выплавлять… Помнишь?
Света кивнула – помнила. История та могла закончиться трагично, мальчишки уже начали таскать хворост для костра. Хорошо, вовремя заметили, отобрали смертельно опасную игрушку, вызвали эмчеэсовцев…
– Так вот, – продолжил Доктор, – мне эти гуру и маги-наставники кажутся вроде того дебильного семиклассника. Знают совсем чуть-чуть больше нас с тобой, а лезут в такие вещи, где… Ну, в общем, на которых подорваться можно запросто…
Он замолчал. После паузы спросил тревожно:
– Что случилось?
Света ответила вопросом на вопрос:
– Ты считаешь, что ничего не случилось? У нас в лагере, за последние несколько дней?
– Ну-у-у… Вроде ничего потустороннего не наблюдалось.
– А не потустороннего? Ты не заметил, что люди какими-то другими стали? Почти все. Ну, может, только ты не изменился, да еще Лешка… Хотя и он сегодня…
– Не знаю… Горловой действительно как с цепи сорвался.
– Ты его еще вчера не видел, после твоего отъезда. Володю едва не прибил, Степаныча уволил, – хотя прекрасно знает, что замену сейчас не найти. Вечером я Клару Ивановну встретила, его секретаршу, – плачет, тоже увольняться собирается… Говорит, начальник матом обложил – в жизни таких слов не слышала, и якобы чуть с кулаками не набросился… Может, конечно, и преувеличивает, но ты хоть раз что-либо нецензурное от Горлового слышал? Характер у него не ангельский, кто бы спорил, но в руках себя всегда держал. Да и другие… Дети куда чаще драться стали, вон у Ленки Астраханцевой в отряде почти все парни с синяками да шишками щеголяют и врут старательно – кто-то, мол, на лестнице споткнулся, кто-то о дверь ударился. Да и с самой Ленкой что-то не то творится…
Света замолчала, не желая дальше распространяться об изменениях в характере подруги. Зато Пробиркин с энтузиазмом подхватил тему.
– Слу-ушай… Точно! Я, когда сюда, в больницу, ехал, с Федор Палычем, – тогда как-то внимания не обратил, нога сильно болела. А ведь другим завхоз выглядел, не таким, как обычно. Раньше веселый был старичок, добродушный: байки травил всякие, шутки-прибаутки, бородатые анекдоты рассказывал… А тут как подменили. Мрачный, лицо злобное, в руль вцепился – аж суставы на руках побелели, будто задушить кого хочет… И про себя что-то бормочет, бубнит — неразборчивое, но слышно, что грозит кому-то. Со мной единственный раз за всю дорогу заговорил, и на странную какую-то тему. Про медвежьи капканы – где достать, да сколько стоить могут.
– Вот-вот. Если к каждому человеку внимательно присматриваться, изменения заметить можно. А в целом очень неприятная атмосфера в лагере. Как летним вечером перед грозой – вроде и небо еще чистое, а все равно чувствуешь: без бури не обойдется. И все живое чувствует – птицы не поют, насекомые прячутся. Ты заметил, кстати, что в субботу и воскресенье произошло? Обычно ведь родители к чадам с полными сумками снеди приезжают, с утра детей забирают под расписку, – и на озеро. Устраивают пикнички-шашлычки с купаниями и загораниями до самого вечера. В полдник и ужин в столовой до четверти лишних порций оставалось, Горловой даже готовить поменьше приказал, чтобы потом не выбрасывать. А в этот уик-энд, наоборот, не хватило. К полднику все чада уже на местах были, по отрядам. Не заладился отдых на природе у их родителей. Почему? Погода стояла отличная, ни дождя, ни ветра.
– Может, как раз из-за этого? Жара знаешь как выматывает? В Южной Франции исследование проводили статистическое; выяснили – когда горячий ветер из Африки дует, люди нервными становятся, раздражительными, и процент преступлений и происшествий гораздо выше. Ничего сверхъестественного.
Света покачала головой:
– Жара без единого дождика уже больше месяца стоит. А началось всё буквально в последние дни. Кстати, о происшествиях. Тебе не кажется, что количество несчастных случаев в последнее время опровергает теорию вероятностей? Позавчера повариха Анна Васильевна супом обварилась – а не практикантка ведь какая-нибудь, тридцать лет у плиты стоит. Вчера – твоя нога и приступ у СВ , про который врач ничего толком сказать не мог…
Света помрачнела и прибавила после паузы:
– И сегодня ничего не сказали. Говорят… после вскрытия…
– Вскрытия??!!! – сорвался на крик Пробиркин. – Она что… она…
– Она умерла сегодня, на рассвете. Ты не знал?
– Откуда… Нам тут разве сообщают…
Доктор замолчал. По счастливому стечению обстоятельств ему еще не приходилось хоронить ни родителей, ни родственников, ни знакомых. Он с трудом мог представить, что СВ, вчера еще ходившей по лагерю своей чеканной поступью кремлевского курсанта, разговаривавшей – в том числе и с ним, Пробиркиным, – сегодня нет. И никогда уже не будет.
– За три предыдущих смены ни одного серьезного несчастного случая не было, – сказала Света. – А когда случайности идут одна за одной, это уже называется закономерностью.
– И в чем, по-твоему, причина?
– Это звучит дико, но мне кажется – причина в одном странном мальчике. В мальчике по имени Тамерлан.
И она стала рассказывать – с самого начала. С их первой встречи и с более чем странной реакции кота на присутствие мальчика… Света говорила, и ей казалось: звучат ее слова наивно и бездоказательно, Сергей ничему не поверит и попросту рассмеется…
Пробиркин не рассмеялся, слушал с серьезным, даже мрачноватым лицом.
И, похоже, поверил всему.
[5]. Но пока что эта земля пребывает под властью “их Светлостей Генеральных Штатов Голландии”. И британцев тут врагами не считают – напротив, считают героем английского капитана Поллака, очищавшего берега Гудзона от остатков юнами, манна-хатта, ленапов и других ирокезских и алгонкинских племен. Капитан – молодой черноусый красавец – зачастую бывает персонажем девичьих снов юных пухлощеких голландок…
…Внимание всех приковано к центру вырубки, к уродливому деревянному сооружению, стоящему там.
Это костер – огромный куб из толстых поленьев, почти бревен, в центре его – столб из грубо обтесанного кленового ствола. Столб выдержан несколько недель в морской воде – чтобы не прогорел, не обрушился раньше времени.
К столбу прикована женщина. Черные с проседью волосы разметались по плечам. На женщине куртка из тонко выделанной кожи и такие же обтягивающие брюки – и то, и другое разорвано, испачкано спекшейся кровью.
Взгляд женщины скользит по лицам и кажется безумным. Но разум не оставил ее. Она понимает – все эти люди собрались, чтобы убить. Убить ее. Убить жестоко и страшно. Или – посмотреть, как убивают.
Начало казни затягивается.
Все словно ждут чего-то или кого-то.
Среди собравшихся зреет недовольство. Слышится ропот. Нечастое ныне зрелище – сожжение ведьмы. Индейской колдуньи. Пришли не только жители ближайшего городка Матхеттена и любопытствующие зеваки из Нового Амстердама, – люди приехали издалека, приплыли с обоих берегов Гудзона, и из Олбани, и из Хобокена, и из крохотных безымянных поселков Пойнт-но-Пойнта. Привезли с собой жен и детей, а устроители праздника всё медлят…
2.
– Отчего ОНА медлила?! – вопрошает у Базарги Князь Ста Имен. – Отчего не покинула тотчас же эту оболочку?! Не перешла в другую?!
ОН в ярости. ОН готов – и очень хочет – явиться сюда во всей силе своей и обрушить гнев на ЕЕ палачей. Но это невозможно. Все, кого видят Нерожденные, и без того давно мертвы.
Зверь не отвечает. Лежит на траве, свернувшись клубком. Люди – призраки людей – подтягиваются все ближе к месту аутодафе, сбиваются все более плотной толпой. Но место, где лежит невидимая для них Базарга, обходят.
Наконец Базарга посылает ЕМУ мысль, спокойную и холодную:
– Умерь эмоции, Князь. Все это было, и прошло, и ничего изменить нельзя. Ты знаешь, что с оболочкой можно сотворить что угодно, но Нерожденную этим не убить. Но они смогли сделать что-то иное. Мы должны понять – что.
ОН умеряет эмоции. Размышляет – стараясь делать это спокойно. О том, что остатки душ всех этих людей – слабые отзвуки, разбросанные по Реальности, можно собрать воедино. Трудно, но можно. Можно даже вернуть им тела, точно те же, собрав рассеявшиеся по их Миру атомы и молекулы. Еще труднее, но тоже можно. Воскресить призраки – и воздать им огнем за огонь. А можно, не мудрствуя лукаво, найти их потомков – те тоже несут след предков в телах и душах…
Мимолетно думает: Дарящая наверняка простила своих палачей. Пронзающий прощать не привык.
3.
Ну наконец-то! – толпа облегченно вздыхает.
От берега, от причалившей большой барки, к ним поднимается группа людей, одетых куда богаче прочих собравшихся. Поблескивает золотое и серебряное шитье, сверкают бриллианты на дамах… Дождались. Скоро начнется.
Взгляд привязанной к столбу женщины устремляется к вновь прибывшим – и уже не отрывается от них. Там, опираясь на руку человека в алом капитанском мундире, идет девушка. Глаза ее затуманены – кажется, что девушка не видит ничего перед собой. Так оно и есть…
Индейская колдунья Наимсуигок (“Дарящая Свет”) облегченно вздыхает. Смерть не страшит ее. Но не хочется умирать, не передав своего дара. Дар пришел к ней давно. Дар видеть людей и вещи – не глазами. Дар исцелять болезни – просто одним присутствием своим рядом со страждущим. Дар изгонять из душ страх, боль и ненависть – и привносить Любовь… Издалека, очень издалека шли к ней люди, чтобы получить частицу Света – с берегов Потомака и Саксуигана, из глухих канадских лесов и далеких закатных прерий…
Она знает, кому передаст всё. Дочери. Пусть та отреклась от имени и от предков, пусть шею ее давит цепочка креста, а рука опирается на локоть Рейнольда Поллака, убийцы в расшитом капитанском мундире – именно он руководил облавой на “ведьму Гудзона” в неприступных скалах Таппан-Зее…
Пусть…
Получит дар – и станет иной.
Женщина полностью сосредоточена на том, как передать свой дар. И не видит того, что могла бы увидеть – не глазами.
…Пастор ван дер Гроодт отходит от костра, сокрушенно покачивая головой: ведьма понимает и по-голландски, и по-английски, но лишь смеется на предложение умереть во Христе. Губернатор ван Твиллер подает знак. Четверо мужчин подходят к костру с четырех сторон – их факелы горят чадно, пламя в этот солнечный день кажется тусклым и холодным. Но прослойки сухого хвороста, разделяющие слои бревен, вспыхивают дружно и жарко.
И тут…
Тут что-то странное происходит с людьми. С призраками людей. Они недоуменно оглядываются по сторонам и смотрят друг на друга. У всех ощущение – будто вниз по хребту им провели чем-то холодным и острым.
Они не знают, что сквозь время и пространство услышали рык Князя Ста Имен.
4.
ОН рычит – и Реальность содрогается от ЕГО рыка. На картину прошлого, созерцаемого Нерожденными, наползает паутина трещин.
– Я воскрешу их! Я найду их потомков! Они будут умирать в огне тысячу тысяч раз!!!
– Найди. Воскреси, – отвечает Базарга словами. – Но сейчас сделай милость: заткнись! Из-за твоих воплей мы ничего не увидим! Ты похож на смертного малолетнего мальчишку, утопающего в соплях лишь оттого, что его мать насилует ландскнехт, заглянувший в дом попросить кружку воды!
Сокрушающий смолкает, пораженный. Впервые – за всю Вечность их знакомства – зверь обращается к НЕМУ подобным образом. Тон, сравнения… Никто и никогда не смел говорить так с Князем Ста Имен.
Найти достойный ответ ОН не успевает.
Губернатор ван Твиллер слывет гуманистом. “Ведьма Гудзона” осуждена на милосердную смерть от быстрого огня – верхние слои бревен не вымочены в воде, вспыхивают быстро. Ведьма через две-три минуты задохнется в дыму – и не будет, в отличие от казнимых медленно, видеть и ощущать, как медленно обугливаются ее ноги в жаре, сочащемся сквозь сырые бревна.
Сквозь дым и пламя Нерожденные видят : голубая молния бьет из костра. Бьет в группу людей, стоящих поодаль, на возвышении, на лучшем месте.
И тут же, одновременно – другая молния! Желтая! Откуда-то со стороны.