10 августа, 12:48, штаб “Варяга”.
Когда не сопротивлявшегося Дронта вынесли из украшенной красным крестом палатки, лейтенант Кравец откинул заляпанный бурыми пятнами брезент с кучи, расползшейся в углу. В отряде он слыл человеком с железными нервами – прошел Абхазию, Чечню и видывал разные виды. И выдержал открывшееся зрелище, подавив закономерный порыв желудка извергнуть в бурном спазме съеденный два часа назад сухой паек.
Услышав по рации о находке того, что осталось от бригана Феди, майор отреагировал даже не ругательством — нечленораздельным яростным звуком.
…А Ленку Астраханцеву в тот день не нашли. Никому из снующих между корпусами людей в форме и в белых халатах и в голову не пришло вглядываться снизу в крону старой сосны, вознесшейся высоко над лагерем.
10 августа, 12:52, берег речки Каменки.
– Тяжелый сегодня день… Нити так и рвутся… – Голос Тамерлана звучал без всякого выражения.
Гораздо больше говорили глаза – в них плескалась затаенная надежда и ожидание чего-то важного, чего-то необходимого и тревога, что это важное может и не прийти…
Не смотреть в глаза и не разговаривать, не смотреть… – Света попыталась с ходу окатить его жидкостью из внезапно отяжелевшего в ладони фиала, – и не смогла, дернувшаяся вперед рука застыла на полпути.
– Ну надо же, какая могучая штука, – доброжелательно и спокойно сказал Тамерлан. – Почти как заклинание из “Книги Таинств”…
Издевается, подумала Света услышав намек на дурацкий сериал. Стало стыдно за все: за дурацкий разговор с Пробиркиным, и за дурацкую авантюру со святой водой, и за…
Чувство стыда ушло мгновенно.
Света увидела, куда смотрит Тамерлан.
Он с любопытством разглядывал тыльную часть руки – туда попала случайная капля святой воды. На площади с пятак размером кожа и плоть с шипением вскипели алой пеной и через пару секунд появилась небольшая воронка с идеально круглыми, ровными, не кровоточащими краями, – на дне ее белела удивительно чистая кость.
Всё сделано вроде правильно, все сработало, но в тоже время казалось – сильнее и сильнее – фальшивым и ненужным. Света застыла, не в силах совершить последнее необходимое движение.
– Ну что же ты? Продолжай!
Тамерлан наконец смог встретиться с ней глазами, желтое пятно в его левом зрачке пульсировало все сильнее. Света упрямо молчала, ни слова не сказав с самой их встречи.
– Не получается? – сочувственно спросил Тамерлан, – А хочешь, я расскажу, что солдаты-наемники делают с беременной женщиной, чтобы живот не мешал ее насиловать? Может, тогда тебе будет легче?
Его высокий детский голос мог казаться смешным в сочетании с этими страшными словами. Но не казался.
Мальчик с ожиданием посмотрел на Свету, вздохнул… и тонкая рука метнулась атакующей гюрзой, выхватив сосуд из ослабевших пальцев. Столь же быстрым движением он поднес фиал ко рту и стал пить, запрокинув голову.
Света крепко зажмурилась в ожидании чего-то ужасного.
– Жаркий сегодня день, – услышала она.
Света открыла глаза – лицо Тамерлана осталось серьезным, но в голосе слышалась легкая усмешка. Ничего страшного или необычного с ним не происходило. Небрежно отбросил опустошенный сосуд и пояснил, отвечая на недоуменный, устремленный на его запястье взгляд:
– Фокус, просто фокус…
На загорелой мальчишечьей руке не было и следа от глубокой язвы.
– Знавал я в старые времена одного дервиша, такие трюки показывал – Копперфильд обзавидуется. А настоянная на серебре водичка ничем и никому повредить не может, смешно верить в предрассудки…
10 августа, 12:52, шоссе.
Димка Осиков по прозвищу Ослик находился уже далеко от Пятиозерья – целеустремленно шагал в сторону Петербурга по пыльной обочине шоссе, старательно считая шаги. Когда получалось три тысячи, он сходил с дороги и лежа отдыхал где-нибудь в тени. По его расчетам, до дому оставалось двести одиннадцать тысяч шагов. Больше ни о чем Димка старался не думать и ни о чем не вспоминать…
Одна из равнодушно догонявших его машин остановилась за спиной, скрипнув тормозами, – Ослик, не оглянувшись, перепрыгнул неширокий кювет и бросился бежать в лес, ужом проскользнув через окаймлявший дорогу кустарник. Метров через сорок он споткнулся о корень и упал лицом в мох, обхватил голову руками и затрясся в беззвучных рыданиях.
– Странный мальчик… – Водитель “девятки”, мужчина в очках, лет тридцати на вид, с удивлением смотрел вслед Димке.
– Не надо было останавливаться. – Его супруга, ухоженная дама того же возраста, покрытая ровным искусственным загаром, говорила очень категорично. – Много их тут по дорогам шляется: токсикоманы, наркоманы, воришки… У этого уж точно совесть нечиста…
Мужчина не стал спорить, вздохнул и тронул машину с места. Но какое-то неприятное, тягостное ощущение у него осталось… Может быть поэтому он затормозил еще раз – когда через пару километров увидел на обочине голосующего высокого и узкоплечего юношу в синей джинсовой куртке, явно ему коротковатой.
– Можем подбросить до Ольгино, – сказал мужчина, когда пассажир разместился на заднем сидении. – Дальше сам уж как-нибудь…
Парень кивнул коротко остриженной головой, хотя планировал совсем другой финал поездки.
– Большое спасибо, – сказал он. – Я немного подремлю, вы мне скажите, когда будем подъезжать.
Спать после проведенных в почти непрерывной ходьбе ночи и половины дня действительно хотелось зверски. Но главное сделано – все выставленные на дорогах посты парень обошел. Прежде чем закрыть глаза, он поправил укрытый под курткой пистолет – не дай бог, выпадет во сне.
10 августа, 12:59, берег речки Каменки.
– Попробуй что-нибудь другое, – сказал Тамерлан жестко и уверенно. – Ты можешь, ты должна вспомнить…
Света невольно отступила вниз по берегу, она по-прежнему не находила слов.
Голос его вновь изменился, став чуть ли не просительным; Тамерлан сделал шаг назад, упершись спиной в сплетение корней, напоминавшее застывшего в конвульсиях спрута. Теперь глаза их были на одном уровне.
Ну что же, Господи, что же он от меня ждет, чего же ему от меня надо, неужели он хочет уйти и освободиться, а я его как-то удерживаю здесь, сама того не желая… Ни молитва, ни крест не помогут, я не верю больше в молитвы и не помню ни одной, память тает, как лед на песке пустыни, и незачем – это старше всех молитв и крестов… Но что, что, что ему от меня надо?
– Ты должна вспомнить сама … Сауле… – казалось, Тамерлан слышал все ее невысказанные вопросы и не мог ответить ни на один.
Сауле? Почему он назвал меня Сауле, кто и где говорил мне целую вечность назад, что Сауле на одном из восточных языков значит просто Света, я схожу с ума, нет, я уже сошла с ума, я сплю сейчас в психушке в Саблино, скоро я проснусь, и рядом будет сидеть Ленка Астраханцева с пакетом апельсинов, рыжих, как ее волосы…
10 августа, 12:59, мост через Каменку.
Пожарные занялись у пылающего моста своим прямым делом – хотя никому и ничем это помочь не могло, прогоревшие доски настила уже выдержали бы даже самые легкие из скопившихся на берегу машин. Но по крайней мере бойцы пожарной охраны хоть что-то делали в царящей суете и неразберихе.
Единого руководства у собравшихся перед мостом не было. Штаб, координировавший действия разных ведомств, отстал, и только-только выезжал из поселка Октябрьский. В век повального развития средств связи – беда небольшая, но тут как на грех наложилась еще одна проблема.
Над “Варягом” и Каменкой назревала гроза. Откуда при полном безветрии наползла туча, совершенно неясно. Со всех сторон синело чистое небо, и солнце продолжало светить с юга – а над головой вырастала, утолщалась, нависала огромная клубящаяся линза. Казалось, сгущался и темнел сам воздух.
Еще не сверкнуло, не грохнуло, – но приемо-передающая аппаратура выдавала сплошные помехи на всех диапазонах. Хотя только что, несколько минут и километров назад, все работало отлично.
Без единого руководства тут же начался разброд и шатание. Часть медиков и эмвэдешного спецназа с собаками двинулись в объезд, через торфоразработки (что характерно, через пару километров связь у них заработала, – сначала с перебоями, затем нормально). Торнадовцы, не входившие в группу майора, перебрались вброд через речку и отправились к лагерю в пешем порядке. Армейцы же вознамерились восстановить переправу – неподалеку квартировала саперная часть со всем необходимым.
Ну а невысокий и усатый капитан пожарной охраны деловито руководил тушением моста – пока со стороны “Варяга” не появился взмокший Дерин с отделением не менее взмокших бойцов, и не попытался взять оперативное руководство на себя. Что было достаточной логично – информацией о происходившем он владел наиболее полно (в сравнении с остальными присутствующими у моста офицерами).
Удалась попытка Минотавра частично. Услышав, что горит лагерь, пожарные без споров оставили и свои машины, и мост, от которого валили уже клубы белого пара, – и налегке двинулись к “Варягу”. Армейцы ни в какую под знамена Минюста вставать не желали; милицейские, среди которых случился подполковник, тут же вознамерились перехватить вожжи и подчинить себе и Дерина, и майора, и весь наличный состав “Торнадо”. Медики заняли выжидательную позицию.
10 августа, 13:16, берег речки Каменки.
Тамерлан ждал. Не шевелился. Не произносил больше ни слова.
Казалось, он может ждать вечно – рассыплются горы и высохнут моря, песок занесет руины мертвых городов, а маленькая фигурка с белыми как снег волосами будет так же неподвижно стоять. Будет смотреть на Свету, и вглубь нее, и сквозь нее в бесконечную даль – все одновременно…
А она внезапно с удивлением поняла, что абсолютно спокойна – ушел страх, исчезло безнадежное желание успеть, одолеть, победить, развеять пеплом по ветру – вся задумка со святой водой казалась не своей, затеянной и подсказанной кем-то чужим и странным…
Многое из того, что она делала и думала в последнее время, представлялось сейчас делами и мыслями другого, незнакомого человека и уходило, подергиваясь туманной дымкой… От нее – прежней – оставалось лишь стремление: понять, кто или что стоит перед нею. И – кто или что есть она сама …
Но что же Тамерлан такое? Почему, отчего у всех, кто оказался с ним рядом, вдруг вырывалось наружу все самое страшное, наглухо замурованное в самых дальних тайниках души: детские кошмары, подавленные комплексы, желание убивать и разрушать…
Понимает он это? Желает этого? Или все получается случайно и неосознанно?
И почему тогда мне не хочется вцепиться зубами в чье-нибудь горло, вместо этого я теряю память, прошлое дробиться и рассыпается на куски, все мельче и мельче, скоро не останется совсем ничего – цветок, растение, радующееся солнцу, не помнящее прошлого и не страшащееся будущего…
Ну хорошо, ну ладно, пускай – на мальчика снизошло нечто , пробуждающее в разуме окружающих латентные, подавленные мысли, способности, желания, а заодно и психические отклонения – а во мне где-то глубоко дремала предрасположенность к прогрессирующей амнезии…
Нет. Не то, проблемы с памятью начались раньше.
Она была спокойна и собрана, как когда-то на экзаменах – перед глазами билет с незнакомой задачей, но все необходимое для решения хорошо известно и понятно; и все части головоломки готовы выстроиться красивым и единственно правильным решением…
Эти несколько минут Светиного спокойствия дорого стоили мальчику по имени Тамерлан.
Казалось, он оттянул, взял на себя весь ее страх и всю боль и едва выдержал эту ношу – мышцы напряглись, на лбу проступила испарина, впервые за этот сумасшедший день стало слышно его дыхание – напряженное и резкое. Из прокушенной губы по подбородку медленно сползала яркая капля крови…
10 августа, 13:16, ДОЛ “Варяг”.
Административный корпус так толком и не заполыхал.
Подоспевшие налегке, без машин и техники, пожарные не мешкали. Вооружились тем, что нашлось в “Варяге”. Быстро раскатали гидранты, в три ствола сбили ползущее к крыше языки огня и направили толстые водяные струи в окна второго этажа.
Как раз в это время пламя пылающих бумаг и мебели прогрызло тонкую перегородку, отделяющую канцелярию от радиорубки и туда же ударил поток из брандспойта – какой-то контакт закоротило, и из молчавших с утра динамиков грянул звонкий мальчишеский голос, старательно выводящий бодрую пионерскую песенку:
Вместе весело шагать по просторам,
По просторам,
По просторам,
И конечно, подпевать лучше хором,
Лучше хором,
Лучше хором…
Веселый мотив звучал недолго. На середине второго куплета голос захрипел, растягивая слова, и навсегда замолк.
Майор сплюнул и снова стал думать, как лучше снять с крыши водокачки снайпера. Тот плотно перекрыл подходы к пятому и шестому корпусам, в которых, по всему судя, тоже имелись раненые. Несколько попыток подобраться к позиции неведомого стрелка успехом не увенчались: на отвлекающий огонь он не отвлекался, а от тридцатиграммовых пуль-жаканов на стометровой дистанции бронежилеты помогали относительно – двое контуженых бойцов пополнили список потерь. Стало ясно: с первым подвернувшимся под руку оружием против “Торнадо” работает профессионал высокого класса. Ни специалиста в антиснайперских делах, ни банальной СВД с оптикой у майора не нашлось. Клещ ломал себе голову, и не знал, что…
…Снайпера торнадовцам снимать было уже незачем. Степаныч расстрелял к тому времени всю картечь и жаканы. Остались всего пять патронов с самой мелкой дробью, безобидной на таком расстоянии.
Он лежал на мягком, липнувшем к спецовке рубероиде и поглаживал закоченевшее тельце Чубайса. Поглядывал на резко почерневшее небо и спокойно думал, что под прикрытием грозы надо будет спуститься по пожарной лестнице и уходить топким берегом Чертова озера, по известной только ему тропке.
Степаныч ни о чем не сожалел и не знал, что вместе с грозой назревает и великий скандал в верхах. Не знал, что перебрасываемых сейчас со всех сторон на Карельский перешеек сил ЛенВО и других структур хватило бы для успешной войны с парой не самых мелких европейских государств. Не знал, что через час вызванный по его душу боевой вертолет превратит своей шестиствольной пушкой небольшую квадратную крышу водокачки вместе с обоими обитателями – живым человеком и мертвым котом – в почти однородную массу из битума, бетонного крошева, плоти и крови…
10 августа, 13:26, берег речки Каменки.
Никакой он не демон, меньше надо слушать Пробиркина и читать Стивена Кинга, поняла Света. У мальчика талант, стихийный дар. Страшноватый дар. Он просто-напросто живой катализатор. Философский хлыст, как говорили некогда алхимики. Мельчайшие количества веществ-катализаторов ускоряют в десятки и сотни раз химические реакции, сами в них не участвуя. А Тамерлан как-то усиливает спрятанные глубоко в людском сознании и подсознании чувства, обычно старательно подавляемые… Агрессию, ненависть, страх. А в том, что потом происходит – не принимает участия.
Но если всё оно так, думала Света, то почему же ни в одном человеке не проснулось ничего хорошего и светлого после общения с Тамерланом? Не одна же гнусь и мерзость держится на дне наших душ… Но почему же он не пробудил ни в ком радости? Надежды? Любви?..
Тут что-то другое…
Или прав Пробиркин? Мальчик – лишь видимость, оболочка, скрывающая…
ЧТО???
Ответа не было. Не могло быть.
Хорошо. Зайдем с другой стороны.
А что Тамерлан хотел? Здесь и сейчас? Из действий можно вычислить их побуждения, а из побуждений – понять кое-что о том, кому эти побуждения принадлежат. Потому что морковка тянется к солнцу, кролик – к морковке, а удав – к кролику… Кто же тянется к удаву?
Он не хотел никому зла, уверилась Света с полной ясностью, и добра тоже, он искал что-то, потерянное и необходимое, без чего не мог существовать и даже не мог умереть… А переполнявшая его сила разбрызгивалась в стороны, разлеталась случайными каплями, и никто не смог выдержать этот нежданный дар – силу без любви…
И еще одно поняла она, не удивляясь неожиданному прозрению: Тамерлан нашел, что искал.
Света шагнула вперед и недоуменно заметила странное движение на лице Тамерлана, искривившее окровавленные губы. Господи, да ведь он пытается улыбнуться, я никогда не видела его смеющимся или просто улыбающимся, он уже забыл, как это делается, бедный, бедный…
Она сделала медленный шаг и еще один, неотрывно глядя в черные бездонные глаза и вдруг поняла, что желтое пятно на огромном, во всю радужку зрачке – не бесформенная клякса, а изображение кошки с какими-то странными, вытянутыми пропорциями – кошки, свернувшейся в умиротворенной и спокойной позе. Это не кошка, вспомнилось вдруг, это Базарга, Зверь Ужаса и Надежды – понять, откуда она это знает, Света не успела.
Потому что ее губы прижались к его губам.
А затем она умерла.
Эпилог 1
За гранью: Конец и Начало
1.
ОНА лежит лицом вниз на теплом и ласковом мху ровной, идеально круглой полянки. И рыдает. Шаги не слышны, но ОНА чувствует и знает, кто подходит к ней.
– Что ты делаешь? – Базарга говорит (говорит ли?) по-матерински нежно.
– Я плачу…
– Отчего ты плачешь?
– Мне грустно…
– Не грусти…
…Нет, нет, нет! Это не со мной! – бьется у НЕЕ в голове. Я просто где-то читала или слышала этот разговор… Я сама представила и выдумала этого странного зверя, эту ласковую смерть на мягких лапах…
Полянка, мягкий мох, окружающие деревья – рвутся и комкаются. ОНА проваливается (или поднимается?) куда-то. Все исчезает. Только голос Нежной Смерти продолжает звучать рефреном: не грусти, не грусти, не…
2.
…Они лежат рядом на прибрежном песке – беловолосый мальчик и потянувшаяся, прильнувшая к нему молодая женщина. Сверху они кажутся спящими и медленно удаляются, становятся все более кукольными и ненастоящими – две забытых в детской песочнице игрушки.
Вот так, думает Света, – или то, что от нее осталось. Вот так оно, значит и бывает… Не врали те, кого вытаскивали с половины дороги… Но никто и никогда не смог рассказать о конце пути…
– У твоего пути нет конца!
Она не слышит этот голос, раздавшийся в мозгу. Ей уже нечем слышать. Но это и не звуки, чистая мысль воспринимается всем тем, что по инерции продолжает считать себя Светой… Да, это не голос, произносящий слова; это гораздо ярче, богаче оттенками и чувствами, чем любые комбинации модулированных звуков. И она чувствует – это Тамерлан, точнее не Тамерлан, а…
Света (?) снова ощущает тугой обруч, сдавивший память; это кольцо сейчас дрожит, разрываемое новой, неведомой силой – еще немного, еще чуть-чуть, и …
…ОНИ кажутся двумя сияющими клубками сжатого, спрессованного в тугие шары света – голубого и алого. ОНИ пронзают стремительным полетом запутанный лабиринт разноцветной паутины; мелькание слепящих нитей меняется безумным калейдоскопом лиц и вещей, все звуки Мира гремят единой какофонией. Полотно времен распускается на пряди, ОНИ встают на одну. Слившиеся потоки материи замедляются и распадаются на людей и предметы. Появляются звуки – отдельно слышимые.
ОНА узнает – по мельчайшим оттенкам, по крохотным деталькам, по какой-то вовсе неуловимой ауре – тот Мир, в который чуть было не шагнула Света в странном переулке Солнечноборска, – но не шагнула, испугавшись. Теперь Света – ЕЙ, не-Свете, – кажется персонажем снившегося от первого лица кошмара.
ОНА с жадным любопытством (но чем? чем??) смотрит на незнакомый Мир. Смотрит и видит – не глазами.
Но не только видит.
ЕЙ кажется, органов чувств стало даже больше, чем раньше; кажется, информация об окружающем хлещет со всех сторон, полными потоками – но что-то в НЕЙ, оставшееся от той Светы, пытается втиснуть эти потоки в узенькие русла прежних пяти чувств… (ОНА – впервые – ощущала прежнюю Свету как обузу. Как мертвый, ненужный кокон, мешающий бабочке вырваться в мир и расправить свои прекрасные крылья.) Но старые русла тесны бушующим потокам, берега постепенно размываются.
При полном отсутствии органов слуха и зрения, обоняния и осязания, не-Света видит – одновременно – тысячи не замечаемых в прежней жизни мелких деталей предметов, и различает тысячи оттенков. Более того – видит то, что внутри, сокрытое от обычного глаза. То же происходит и со звуками – ОНА слышит их миллионы – но может при желании выделить любой: стук сердца отдельного человека, зажатого в тысячной толпе, шорох, издаваемый отдельной травинкой в бескрайнем поле. ОНА знает , каковы предметы на ощупь, не притрагиваясь к ним; знает их вкус, не поднося их ко рту; знает запах всего, не сделав ни единого вдоха…
И – ОНА знает этот Мир. ОНА бывала в нем. ОНА любила его…
…Вокруг стоят – не замечая и не ощущая ИХ – люди. Много. Армия.
3.
“Хайле Арно!!!!” – крик тысяч глоток катится над нешироким полем, стиснутым подступающим лесом – деревья совсем незнакомые, – нет! – ОНА узнает их, названия всплывают , ОНА уже не поражается ничему…
“Хайле Арно!” – кричат люди и… И другие , – невысокие, длиннорукие, кажущиеся сутулыми из-за мускулистых загривков (саарги ?..) – новые имена и названия, рвущиеся из глубин сознания, уже не удивляют.
Невысокий, молодой рыжеволосый человек двигается вдоль строя – и ОНА узнает персонажа своего (чужого?) сна; рядом с ним идут другие, – люди и не-люди – но все эти крики, все внимание и все эмоции направлены на него и только на него. Он идет медленно, осторожно наступая на правую ногу, – это не хромота, просто память тела о недавно зажившей ране…
– Ты помнишь его?!
ЕЙ кажется, что отчаянный вопрос не-Тамерлана рвет и корежит ткань этого Мира. Но, похоже, никто из присутствующих ничего не замечает, не слышит и не чувствует. Лишь невысокий человек (Арно?), еще больше замедляет шаг и смотрит вполоборота в их сторону. Но и он ничего не видит.
Усталые глаза Арно Светло-голубые, почти серые, в мелкой сетке морщинок, и ОНА понимает, что он не молод, гораздо старше, чем показался ей поначалу. А еще ОНА видит то, что скрыто от всех тысяч и тысяч взоров, устремленных на этого человека – угольно-черную кляксу над его левым плечом, колеблющуюся, похожую формой на пламя огромной свечи. Знак смерти (ОНА знает , перестав даже задумываться теперь, откуда берется это знание) – небывало большой и четкий… Удивительно, думает не-Света, как он вообще до сих пор жив…
ОНА инстинктивно протягивает к нему руку – нет, конечно, не руку – но нечто , бывшее частью ЕЁ, тянется вперед; и сжимает, сдавливает черное ничто , леденящее и обжигающее одновременно.
Легкая рябь проходит по картинке Мира. На сей раз что-то чувствуют и остальные – умеющие смотреть лишь глазами – но никто так и не понимает, что произошло…
Черный и опасный знак побледнел и уменьшился. Сейчас он был ничуть не больше, чем у любого рожденного, обреченного когда-то умереть.
– Ты вспомнила, ты смогла.!
– Нет, нет, нет!
– Да!!! Никто другой не может убрать знак смерти – только ты, Дарящая!
– Я не знаю… не понимаю, как это получилось… И я – не Дарящая!
– А кто ты?
– …….
– Хорошо, есть еще один путь… Вперед!
4.
ОНА чувствует, как ОН исчезает, выпадает из Мира, из той реальности, которую не-Света может теперь ощущать столь полно – выпадает и влечет ее за собой.
Совсем наверх ОНИ не уходят – но все вокруг смазывается, мутнеет, становится полупрозрачным – и стремительно несется мимо. Призрачные деревья леса – возделанные поля – строения и люди (город?) – снова поля – лента реки – опять лес – берег, усыпанный ослепительно белым песком – безмятежная гладь моря…
…Это остров – круто встают из бирюзовых вод скалы его, и нет внизу пологих берегов и песчаных пляжей – кончается вода и начинается отвесный камень. В скале высечена лестница. Лестница из тысячи – не больше и не меньше – каменных ступеней, стертых и отполированных за века бесчисленными ногами. Внизу, у вырубленного в скале причала, белеет парус. Двое поднимаются по ступеням – устало, медленно, преодолев уже большую часть пути.
ОНИ стоят (не ногами) наверху и смотрят (не глазами) на этих двоих, на мужчину и женщину. Мужчина высок, и годы не согнули его, хоть прожил он их немало. Но – чувствуется в движениях и шагах, в положении чуть опущенных плеч не то усталость, не то безнадежное смирение с чем-то неприятным и неодолимым.
Спутница его кажется младше, но тоже не молода, – на том пике зрелости, когда красота иных женщин вспыхивает особенно ярко – как пламя свечи, готовой погаснуть. Старость женщины не за горами. На лицах обоих читается надежда – и, спрятанная гораздо глубже, – тревога.
Не-Света понимает вдруг, что может слышать (ощущать? понимать?) мысли этих двоих. Понимает и другое: что сей дар был у НЕЕ и раньше – там, на стиснутом деревьями лугу, но тогда присутствие огромного количества мыслящих существ вокруг не дало ощутить этого, мысли их сливались, как сливаются голоса толпы или шорох травинок огромного поля…
ОНА с любопытством – касающимся скорее нового умения, а не содержания мыслей – начинает слушать женщину.
…Она хотела иметь ребенка, хотела давно и безуспешно, раньше как-то не получалось зачать в коротких встречах с мужем, он воевал, почти двадцать лет воевал в войнах, сотрясавших обломки рухнувшей Империи, а она любила его, и не хотела рожать ни от кого другого, хотя наверняка можно было исхитриться и сделать так, чтобы срок беременности не вызвал ни малейшего подозрения, но она не хотела, потом войны как-то сами собой угасли, словно костер с выгоревшим топливом, полыхая лишь на окраинах, и последние пять лет они жили вместе, уже не расставаясь надолго, но все равно не получалось ничего, и неясно было, кто виноват, они испробовали все, они потратили много золота – его-то как раз хватало – на дипломированных лекарей, и на подозрительных шарлатанов, и на жрецов всевозможных культов, ничто не помогало, и женский ее век кончался, осталось три-четыре года, а может и меньше, и последней попыткой стала поездка сюда, к одному из немногих уцелевших святилищ Пронзающего и Дарящей…