Миха не забыл, как стоял на коленях, стиснутый десятком рук, перед гадливо улыбающимся Налимом – но из этого воспоминания ушло чувство униженности и страха, остались только ненависть и уверенность, что теперь-то он сумеет отомстить. Теперь уже эта сука будет стоять перед ним на коленях, давясь кровавыми соплями, а он… Миха еще точно не знал, что именно сделает он, но мало гаденышу и его корешам не покажется. И никто, никакой поганый жирный мент, его не остановит…

Отчасти эту уверенность питал взятый у машины пистолет, надежно и удобно заткнутый за ремень, Миха часто касался пальцами нагревшейся рубчатой рукояти, прикидывая, как в случае чего выдернет одним ковбойским жестом.

Но не оружие, совсем не оно, стало талисманом, наполнявшим Миху силой. Он сейчас не побоялся бы с голыми руками выйти на толпу бриганов. Не как в памятной драке у дискотеки, когда деваться было некуда, – но напасть самому. И победить.

Миха знал, что победит непременно. Он не сомневался, что попадись им невесть каким чудом оказавшаяся в лесу куча кирпичей – и он не хуже любого супермена легко разрубит ребром ладони добрый десяток, не почувствовав боли. Так же легко будут ломаться под его руками кости врагов, не крепче же они кирпичей, в самом деле…

И все-таки это ощущение кипящей и фонтанирующей силы происходило извне, было заемным и чуждым. Личность прежнего Михи, не имевшая представления, что это значит: идти убивать кого-то – вдруг взбунтовалась, даже не на подсознательном уровне, а чисто на физиологическом – кишечник неожиданно скрутили жесточайшие спазмы…

…Агенты ФБР, МИ-6 и нашей национальной безопасности недаром предпочитают носить свои кольты и браунинги в подплечных кобурах. По крайней мере в кино, в реальной жизни Миха с бойцами невидимого фронта не встречался.

Попробуйте-ка справить большую нужду в болотистом лесу, когда пистолет болтается в поясной кобуре или подсунут под ремень. В первом случае перегруженные железом штаны чересчур свисают, причем вовсе не туда, куда надо, рискуя попасть в зону обстрела другого оружия. Во втором приходится сидеть, как сейчас присел Миха, с пистолетом в вытянутой руке, рискуя при этом сделать от натуги выстрел в неизвестном направлении и быть опрокинутым отдачей в кучу собственного дерьма.

(Впрочем, есть подозрение, что киноагенты спецслужб – существа высшего порядка и всю потребляемую провизию суперменский организм без малейшего остатка преобразует в классовую ненависть к врагам прогресса, демократии и общечеловеческих ценностей.)

Процесс у Михи оказался затяжным, хотя и бурным. Слон, брезгливо сморщив нос, медленно пошел к видневшейся в двух десятках метров впереди лесной дороге. Укроп тащился за ним и что-то привычно ныл – Слон его столь же привычно не слушал.

На дороге, где они стояли, поджидая Миху, нытье Укропа перешло в новую фазу. Он истерично доказывал необходимость немедленно отправиться обратно в лагерь, утопив оружие в первом попавшемся на пути болотце и открещиваться от всего, что произошло с ними после похода за знаменем.

– Заткнись! – коротко прервал его Слон и сдернул с плеча автомат. В кустах слева ему послышались подозрительные звуки.

Милицейский “уазик”, как выяснилось, стоял рядом, скрытый поворотом. И выскочил из-за него неожиданно – услышав звук двигателя, приятели не успели среагировать и спрятаться в лесу. Слон только-только собрался швырнуть автомат в кусты, а из машины уже ловко выскочил тот самый толстый мент, который позорно завершил два дня назад их поход в “Бригантину”.

– Быстро в лагерь! Немедленно! – выпалил мент без предисловий. – И всех, кого из ваших встретите – тоже в лагерь! Там, дальше – операция, ловят…

Вершинин неожиданно осекся.

Инерция человеческой психики сыграла с ним дурную шутку. Старшина, разглядев из кустов пластмассовый муляж автомата Укропа, опознал игроков в “Зарницу”. И успокоился. Чуть позже, оказавшись перед ними, участковый прекрасно видел боевой автомат Слона – но все равно воспринимал его как сделанный из черной и светло-коричневой пластмассы макет…

Лишь спустя какое-то время он наконец осознал, что он видит: направленный прямо в живот Вершинина боевой ствол и палец, лежащий на спусковом крючке.

Автомат выглядел почти музейным раритетом – заслуженный ветеран АК-47, прадедушка славного калашниковского семейства; таких теперь не найдешь днем с огнем ни в войсках, ни в органах, разве что в военизированной охране каких дальних объектов…

Проще всего было посчитать, что это учебное пособие, с просверленным стволом и спиленным бойком, каким-то образом попавшее на “Зарницу”…

Но Вершинин прекрасно знал, что подобные игрушки изъяли из школ и ПТУ давно, больше десяти лет назад, когда начинались заварушки в южных республиках. Стволов боевикам в те времена не хватало, до складов уходящей армии они еще не добрались и учебное оружие стали в массовом порядке воровать и восстанавливать в боевое. Вершинин сам в то время ездил по сельским школам и свозил в военкомат изъятые наглядные пособия…

Может, из какого военного училища? – подумал старшина, – не так далеко база нахимовцев… Мысль спокойствия не принесла. Вершинин привык следовать в жизни простому правилу, сохранившему немало человеческих жизней: считать любое направленное на тебя оружие боевым и заряженным.

– Ты знаешь, сынок, что у тебя в руках? – заговорил Вершинин медленно и проникновенно, пытаясь разглядеть положение предохранителя. – У тебя в руках очень тяжелая вещь – пять лет на зоне для малолеток, а это гнусное место, гораздо хуже взрослой колонии, можешь поверить… Ты отдай его мне, пожалуй…

И старшина (пот катился с него ручьями) протянул руку – медленно, чтобы не спровоцировать струю свинца резким движением.

Слон стоял неподвижно и молча, расставив ноги и не нарушая прямую линию между стволом и животом участкового. Застывшее лицо ничего не выражало, но скрывало быструю работу мысли.

Слон любил оружие, разбирался в оружии и много знал о нем; среди прочих приобретенных им книг на эту тему оказалась и красная брошюрка “Закона об оружии”, внимательно проштудированная. Слон считал, что мент элементарно блефует со своими сроками и зонами – несовершеннолетнему и не привлекавшемуся никак не светит больше двух лет условно за прогулки с “калашниковым”; а учитывая обстоятельства его сегодняшнего приобретения – не грозит вообще ничего.

Другое дело, что напрочь срывалась возможность продолжить разговор с бриганами в самых благоприятных для себя условиях… А мента в этой непонятной катавасии спишут на кого угодно…

Вершинин подумал, что парень совсем оцепенел от страха – а Слон стоял с автоматом в руках и спокойно решал: жить или нет Вершинину; но у него крепла мысль, что сегодняшний визит в “Бригантину” стоит отложить…

Про четвертого актера этой пьесы, скрывавшегося за кулисами, участковый не знал, а Слон забыл.

Миха, придерживая одной рукой спадающие штаны, наводил пистолет на Вершинина. Он мгновенно узнал жирного мента, так унизившего их с Дронтом – и вот проклятый гад опять вылез на его пути, и Укроп со Слоном стоят перед ним навытяжку, как нашкодившие щенки, сейчас они укажут на скрывающие Миху кусты – и все кончится, и гаденыш-Налим будет снова и снова с радостным гоготом рассказывать в “Бригантине”, как он лихо поссал в лицо бздиловатым варягам…

Ненависть застилала глаза, а нервные спазмы, похоже, переместились из кишечника в сжимающие оружие пальцы – пистолет прыгал в руке, прицельная линия скакала, зацепляя каждого из стоявших плотной группой на дороге. Миха уже ни о чем не думал. У него осталась одна мысль, даже не мысль, а образ: толстая струя мочи, бьющая в лицо…

Миха нажал на спуск.

В отличие от Слона, в оружии он не разбирался абсолютно – смутно слышал краем уха, что перед выстрелом надо снимать с предохранителя, досылать патрон, взводить курок – но все эти премудрости вылетели из головы, и, как следствие, весь ход дальнейших событий мог бы стать иным…

Но пистолет попал в руки Михи полностью готовым к стрельбе (половину утра, не зная того, он таскал оружие за поясом, рискуя отстрелить себе мужские причиндалы случайным выстрелом).

“Макаров” рявкнул, рванувшись из пальцев и оглушив Миху – кольты киношных героев стреляли как-то благозвучнее. Он с сомнением глянул на пистолет, почти уверенный, что тот взорвался в руке, и лишь потом перевел взгляд на дорогу. На дороге остались стоять только двое.

Миха имел равную вероятность подстрелить как участкового, так и своих компаньонов. Впрочем, гораздо больше были шансы послать пулю за молоком.

Но случаются у “чайников” баснословно удачные выстрелы. Например, когда впервые охотящийся новичок, к изумлению товарищей, валит первой же пулей кабана на запредельном расстоянии – а потом долго не может и вблизи попасть ни во что движущееся…

Девятимиллиметровая пуля, по сути шальная, угодила Вершинину в левую сторону груди, превратив сердце в мешанину из обломков ребер и рваных ошметков мышц. Умер он раньше, чем упал на дорогу.

А Миха не почувствовал ничего, кроме ликования – как оно всё, оказывается, легко и просто. Нажал на спуск – и плохой парень лежит.

Ничуть не сложнее, чем в компьютерной “стрелялке”…


Глава 3

10 августа, 11:35, дорога к ДОЛ “Варяг”.

Машина (“Газель”-фургон с надписью “Солнечноборский телефонный узел”) стояла на дороге, ведущей от шоссе к “Варягу”, рядом с деревянным небольшим мостиком. Обмелевшая Каменка журчала едва-едва. Впрочем, и это слабое журчание не слышалось, его начисто перекрывал мат бригады аварийщиков.

Замысловатые эпитеты и пожелания относились к неизвестным гражданам, решившим набрать кубометр-другой желтого речного песка для каких-то своих надобностей из осыпи, спускающейся к воде рядом с мостом. Не менее нелицеприятные пожелания относились к другим гражданам, явным половым извращенцам, уж совсем не пойми для чего утащившим предупреждающую табличку “Не копать – кабель”.

В результате совместных усилий вышеозначенных граждан, наверняка сейчас хором икающих, кабель был поврежден, почти перерублен. “Варяг”, “Бригантина”, еще один лагерь и две базы отдыха остались без телефонной связи.

Аварийщики закончили работу и погрузились в машину. Водитель, ковырявшийся все это время в двигателе, вытер руки промасленной тряпкой, швырнул ее в речку и сел за руль. Бригада уехала. Не долетевшая до воды тряпка осталась болтаться под опорой моста. Меньше чем через час, нагревшись от прямых солнечных лучей, она вспыхнула и первые язычки пламени лизнули пересохшее дерево…


10 августа, 11:36, лес.

Для наших игр не помешал бы комплект портативных раций, думал на бегу Закревский. Чтобы не носиться дурным галопом по лесу, не понимая, что вокруг происходит…

Он пробежал в направлении услышанного выстрела чуть меньше километра – и находился сейчас в окрестностях той точки, где стреляли. Но никого не встретил – ни людей, проводивших облаву, ни дичь, на которую они охотились, ни своих запропавших ребят. Никого.

Леша подумывал, не повернуть ли все-таки к штабу, благо недалеко, – и тут тишину леса нарушил второй выстрел. Пистолет, определил Закревский, и гораздо ближе…

Он засек направление, выбрал ориентир – приметное дерево, и двинулся к нему напролом сквозь густой кустарник, который в ином случае предпочел бы обойти стороной.

Торопливо продрался сквозь зеленые джунгли на небольшую, с трех сторон укрытую кустами полянку, – и чуть не наступил ногой на труп. Чуть поодаль, у “шестерки” с распахнутой дверцей, лежали еще три тела…

Интересные дела, подумал Леша спустя минуту-другую. Стреляли в этих людей давно, ночью или ранним утром – кровь спеклась, почернела. Но одна из нескольких гильз, блестевших под ногами, оказалась совершенно свежая, чуть не теплая, – резкий пороховой запах не успел выветриться. Похоже, первый услышанный выстрел прозвучал именно здесь.

Честно говоря, наблюдаемая на полянке картина Закревского в шок не повергла. Навидался всякого. Гораздо больше его встревожила находка, сделанная, когда он продирался сквозь кустарник. Там, застряв в сплетении ветвей, висел пластмассовый муляж автомата, явно зашвырнутый с глаз подальше. Игроки в “Зарницу” – либо из “Бригантины”, либо из “Варяга”, – побывали здесь…

Леша еще раз осмотрел лежавших, но ничего нового не обнаружил. Затем открыл заднюю дверцу “жигулей” – и сразу увидел валявшийся на днище салона автомат. Старый, знавший лучшие времена АК-47. Подсумок с запасными магазинами, засунутый под переднее сидение, нашелся чуть позже.

По идее, надо было немедленно мчаться в лагерь и оповещать о находках тех, кому такими находками положено заниматься. Но в лесу оставались его парни… Судя по брошенному муляжу – не просто в лесу, а где-то неподалеку. И, услышав в отдалении шум автомобильного двигателя, Закревский побежал туда.

С автоматом и патронами.


10 августа, 11:40, лесная дорога.

Выкаченными глазами Укроп смотрел, как Миха торопливо и неловко пытается снять портупею с неподвижного тела старшины.

– Т-т-ты з-з-зачем его… – дальше Укроп ничего не смог сказать, его кадык дергался и из горла вырывались отдельные булькающие звуки.

Слон наблюдал эту сцену молча и равнодушно, прислонившись спиной к помятому боку «воронка» и ковыряя в зубах травинкой. Миха избавил его от проблемы выбора и взял груз на собственные плечи – никаких других эмоций Слон не испытывал.

– Ты че, дурной? Еще не въехал? Жмуров у “Жигуля” видал? – Миха закончил возиться с ремнем и портупеей, его короткие пальцы забегали по пуговицам кителя. – Зуб даю, это те самые хмыри, которых нынче ищут… хабар небось не поделили… Понял, нет? Теперь под них что хочешь списать можно… и мента они завалили… и бриганов… тоже они

– К-к-каких б-бриганов… – Укроп с немалым трудом вернулся к членораздельной речи.

Он до сих пор не воспринимал всерьез намерение Слона и Михи нанести визит в “Бригантину”. Вернее – не верил, что это может осуществиться прямо здесь и сейчас.

– Таких!! Я этих блядей достану! Под стволом срать друг другу на головы будут!!! Говно жрать будут!!! Добавки просить! – Миха стянул наконец китель и кинул его на водительское сиденье, рядом с ремнем и фуражкой. Добавил чуть спокойнее: – Хватайся за ноги, в кусты сховаем… Ну что ты встал, как хрен моржовый?! Слон! Объясни ты ему!

Укроп сделал шаг назад, руки его тряслись.

Слон выплюнул изжеванную травинку, вразвалочку подошел к Укропу и молча положил руку на плечо – под закатанным рукавом перекатывались тугие мышцы.

Укроп мелко закивал головой. Нагнулся, глядя куда-то в сторону, взялся дрожащей рукой за ногу старшины и тут же отдернул ее – скрюченные пальцы невзначай прикоснулись к голой коже между носком и вздернувшейся брючиной… Он сглотнул и крепко вцепился двумя руками в форменный ботинок.

Небрезгливый Слон обхватил старшину поперек груди.

Наблюдавшего из кустов за этим зрелищем Димку Ослика никто не заметил. А он медленно отполз далеко в сторону, вскочил на ноги и побежал через лес, не разбирая дороги.

Димка знал одно – в лагерь он не вернется. Никогда.


10 августа, 11:45, ДОЛ “Варяг”, кабинет Горлового.

После нескольких часов молчания телефон вдруг неожиданно заработал. Зазвонил. Из всех неожиданностей богатого потрясениями дня эта оказалась самой безобидной.

– Да… да… понял… – Начлаг отвечал, расправив плечи и выпятив грудь, сразу было видно – на линии начальство Горлового. – Да, “Зарница” уже закончилась, участковый с утра приезжал… Меры приняты, посторонние на территорию…

Он осекся – дверь в кабинет резко распахнулась от удара ногой. Горловой замолчал, пораженный, – так его дверь никто и никогда не открывал.

Вошел Степаныч – и не протиснулся бочком, как бывало в тех редких случаях, когда ему приходилось бывать в этом помещении.

Трубка еще бубнила в опустившейся руке, но начальник не обращал внимания, уставившись на рыжую кошачью голову, безжизненно повисшую из ворота синей спецовки. Казалось, Чубайс смотрел прямо на Горлового мертвенно-зелеными глазами.

– У-у… Вэ-э-э… – попытался что-то произнести начлаг, не замечая поначалу другого взгляда – немигающего, бездонно-черного – ружейных стволов, медленно поднимающихся на уровень его лица.

Заметил, когда безмолвная сталь уставилась ему в переносицу – дернулся назад и вбок, сжимаясь калачиком на вращающемся кресле и пытаясь оградиться выставленной ладонью…

– Не-е-е… – Горловой все еще безуспешно пытался справиться с отказавшими связками.

Вороненое дуло ружья легко качнулось вниз, потом чуть вверх – и на середине этого противохода взорвалось безжалостным огненным вихрем.

Выбитый из кресла и отброшенный к стене Горловой сначала не почувствовал боли в изрешеченном, развороченном дробью животе. У него перехватило дыхание, как от удара под ложечку; в ушах стоял гром выстрела, оглушительного в узком замкнутом пространстве; перед глазами пламенела ослепительно яркая вспышка – видеть что-то можно было только на периферии застилающего взор огненного пятна…

И этим боковым, нечетким зрением начальник увидел Степаныча, аккуратными маленькими шажками приближающегося к нему в обход стола.

– Гни-и-ида-а! – Сквозь колокольный звон в ушах ругательство сторожа прозвучало певуче и ласково.

Горловой никогда (да и вообще никто за последние восемь лет) не слышал голоса Степаныча, и успел – как это ни странно в такой момент – испытать нечто вроде изумления… Боли он все еще не чувствовал, Горловой вообще потерял ощущения, кроме одного: все его мышцы превратились во что-то мягкое, текучее, не подчиняющееся командам мозга, – и он, Горловой, медленно течет куда-то, слегка покачиваясь, – сам себе река, сам себе лодка… Он тек-плыл туда, где нет этой проклятой работы, выматывающей все нервы и иссушающей душу ответственностью, где хорошо, спокойно и уютно; он плыл и удивлялся, как же сам не додумался раньше до простого и чудесного способа путешествовать… Степаныч говорил ему что-то еще, по крайней мере губы его шевелились, но Горловой уже не слышал, в ушах его звучал чистый хрустальный звон, и звучал все сильнее…

Ружье снова устремилось к нему – к оползающему, бескостному манекену, недавно бывшему человеком – и выплюнуло из второго ствола новую порцию огня, свинца, смерти. Начальник лагеря этого не увидел, не услышал, не почувствовал. Река унесла его далеко.

Степаныч неторопливо переломил двустволку, вынул и аккуратно убрал в карман две гильзы – медные, старые, исцарапанные…


10 августа, 11:47, лесная дорога.

Облачившийся в милицейский китель Миха примеривался к рычагам и педалям, когда хрипло забормотала рация, висевшая на передней панели, – по виду столь же древняя, как и “уазик”, – треснувший пластмассовый корпус стягивала синяя изолента.

Миха резко отшатнулся от прибора, казавшегося мертвым и внезапно ожившего, больно ударился затылком о косяк раскрытой двери.

Медленно меняясь лицом, он смотрел на коробочку, издававшую неразборчивые звуки, – смотрел с ужасом, как смотрит на мину сапер, невзначай слишком сильно задевший взрыватель.

Внезапная, ослепляющая вспышка отрезвивила на короткое мгновение мозг Михи, где перемешались кровавым винегретом обрывки всевозможных теле– и киноисторий, в которых сильные и удачливые герои не задумываясь давили на спуск, а их противники падали и бесследно исчезали из сюжета, – и никто не принимал в расчет такие мелочи, как Уголовный Кодекс и огромную машину, претворявшую его в жизнь.

За свистами и хрипами отслужившей свой срок рации перед затуманенным взором Михи встало призрачное видение большого количества зданий с решетками и людей в погонах…

Слон ничего подобного не почувствовал, по крайней мере никаких внешне различимых проявлений ожившая рация у него не вызвала. Не вникая в тонкости душевных терзаний Михи, он применил простую и действенную терапию – коротко и сильно ткнул огромным кулаком в плечо компаньона, впавшего в прострацию.

Тычок отозвался резкой болью и в плече, и во всех других пострадавших в недавней драке местах. Боль сразу напомнила ту, еще более сильную и все удары, полученные стоя на коленях, без малейшей возможности ответить… Недолгое наваждение развеялось, в мутных глазах Михи снова остались лишь ненависть и жгучее желание наконец добраться до проклятых бриганов.

Слон перегнулся в кабину; брезгливо, как кусачее насекомое, ухватил за антенну рацию; выбросил ее на дорогу и два раза с маху припечатал каблуком. Астматическое хрипение смолкло, он хотел зашвырнуть ее подальше в кусты, но не успел, отвлеченный маневром Укропа. Тот тихонько, бочком продвигался вдоль “уазика” в сторону ближайших кустов, но был цепко ухвачен Слоном за рукав униформы.

– Залазь, растение… – Слон легонько подтолкнул Укропа внутрь машины, повернулся и скептически посмотрел на устраивавшегося за рулем Миху. На мента тот никак не походил, даже при беглом взгляде, – выглядел шестнадцатилетним придурком, зачем-то нацепившим милицейский китель.

Слон недовольно пожевал губами и достал из кармана толстый черный маркер…


10 августа, 11:49, ДОЛ “Варяг”, кабинет Горлового

Окровавленные пальцы скребла по бумагам, смахнутым со стола.

Изрешеченное утиной дробью тело начальника лагеря упорно не хотело умирать, но Степаныч не обращал на него внимания, – торопливо вываливал из шкафов папки с бумагами. По полу разлетались старые квитанции и накладные, списки прошлогодних отрядов…

Кроме начальника и сторожа, больше никого в административном корпусе не оказалось. Выстрелы никто не услышал, а если и услышал, то не обратил внимания на два приглушенных стенами хлопка.

Окна начальственного кабинета выходили на ограду лагеря, к которой вплотную подступал лес – и жил мирной негромкой жизнью: тихо шуршали кроны сосен, перекликались в них птицы, неподалеку рассыпал дробь дятел.

Степаныч, распахнув окно, с улыбкой вслушался в эти звуки, потом наклонился, чиркнул зажигалкой, удовлетворенно посмотрел на поползшие по бумаге язычки огня. Снова зарядил “Лебо” и вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь.

Бумажная гора вспыхнула на сквозняке мгновенно, горящие листы взметнулись в воздух. Пламя лизнуло ноги Горлового.

Степаныч вышел на улицу, посмотрел по сторонам, щурясь от бьющего в глаза солнца. Ему хотелось найти Рыжую…


10 августа, 11:52, лес.

– Машина, – сказал майор полувопросительно, полу утвердительно.

Они прислушались. Действительно, в отдалении раздавался шум двигателя, излишне газующего на низкой передаче.

– По дороге катят, на той стороне поля, – уверенно сказал Кравец.

Майор согласно кивнул, хотя полем разделявшее их и невидимую машину пространство назвать было трудно. Заброшенная несколько лет назад пашня успела зарасти молодым, в рост человека, густым сосняком, полностью закрывавшим видимость и труднопроходимым.

– Кто у тебя там? – спросил майор.

– Тунгус, а правее Абрек.

– Прикажи, чтоб останавливали и высаживали всех без сантиментов.

Лейтенант взялся за рацию.

Тунгус, пожалуй, высадит, подумал Кравец. Парень он простой, чуть что уложит мордой в песок, дернешься – огребешь сапогом в ребра.


10 августа, 11:52, лесная дорога.

Абрек и Тунгус ( оба обладавшие, кстати, славянской внешностью) угодили тем временем в неприятную ситуацию.

Перешеек между полем и озером, узкий вначале, становился по мере их продвижения все шире. Они шли параллельно, в полутора сотнях метров и лишь изредка видели друг друга – перелески между ними росли негустые, чередующиеся с полянами, покрытыми жесткой, выгоревшей на солнце травой. Даже переговариваться они не могли, обе рации были настроены только на разговор с лейтенантом.

Ни один специалист, привыкший к прочесыванию в зеленке, не допустил бы такого – их легко могли пропустить и уйти, или прицельно расстрелять в спину… Но Тунгуса и Абрека учили воевать не в лесу – среди бетона и асфальта.

Тунгус услышал звук двигателя еще до того, как запищал вызов его рации. И рванулся к дороге, с хрустом ломая папоротник, – успеть на перехват, чтобы впустую не махать и не кричать вслед удаляющемуся водителю.

Успел… Медленно ползущему по разбитой и заросшей дороге милицейскому “уазику” оставалась еще сотня шагов до выскочившего на обочину Тунгуса.

Вскинув в повелительном жесте руку, он удивился странной манере езды сидевшего за рулем невысокого, черноусого старшины. Мотор едва ползущего на второй скорости драндулета завывал; колеса беспорядочно вихлялись на ровных местах и в то же время бестрепетно бухали в глубокие рытвины и давили валежник, загромождавший дорогу.

Огибая неуверенно затормозившую машину, Тунгус уже прикидывал, сколько бойцов можно набить в эту таратайку, высадив водителя и пассажиров (за спиной старшины смутно виднелись еще две фигуры).

Он резко распахнул дверцу и ошарашено замер, ничего не понимая: как этот мент вообще мог вести машину ? – на кармане серого, великоватого старшине кителя, прямо напротив сердца, расплылось свежее кровавое пятно с рваным отверстием посередине…

Что усы нарисованы не то гуталином, не то фломастером на юном мальчишечьем лице, торнадовец, потрясенный видом смертельного ранения, разглядеть не успел. Из кабины в грудь ему ударили выстрелы – один! второй! третий!