Обернувшийся Володя испуганно шарахнулся от бешеного оскала Горлового – мелькнул обрывок мысли, что начлаг свихнулся от постоянной жары, и новый тяжелый замок, стиснутый в его руке, полетит прямиком в Володину голову.
Но начальника интересовал лишь кот – с мстительно-радостным упоением Горловой наблюдал, как затихают конвульсивные движения. Первый хрип оказался и последним, больше Чубайс не издал ни звука.
Заговорил начальник с ледяным спокойствием – и это испугало Володю еще больше.
– Заверни потом падаль во что-нибудь, возьми лопату и зарой за оградой, возле свалки. Да поглубже, не просто чуть присыпь, нечего тут антисанитарию разводить.
Начальник говорил не оборачиваясь, глядел на тонкую и тягучую струйку крови, тянущуюся из раскрытой пасти кота. И – улыбался. Улыбка чем-то напоминала окровавленный оскал Чубайса.
Исполнить роль могильщика Володе не пришлось.
Как только протестующе заскрежетавшая дверь вновь начала приотворяться, кот зашевелился. Поднялся. А потом двинулся на них. И два рослых мужчины отступили, испуганно отодвинулись от этого движения.
От былой легкой и грациозной походки Чубайса не осталось и следа. Лапы поднимались с видимым усилием, а опустившись на землю – резко, толчком подгибались; кот переваливался с боку на бок, хромая на все четыре конечности. Казалось, через шаг-другой он упадет, чтобы не встать уже никогда.
Но не падал – наоборот, с каждым шагом набирал скорость. Он двинулся прямиком на отступившего Володю, но в этом движении участвовало одно туловище, голова на неестественно вывернутой шее смотрела куда-то вниз и вбок. Пасть оставалась оскаленной.
Володя не отодвинулся – испуганно, прыжком отскочил в сторону.
Горловой грязно выругался. Подчиненный впервые услышал от него что-либо нецензурное (очень давно Горловой дал зарок не выражаться и с тех пор свято ему следовал). Слова, вполне органичные в устах Володи и его приятелей, звучали у начальника лагеря без души, непривычно и чуждо, как у осваивавшего русский иностранца. И от этого – особенно страшно.
– Не жилец, далеко не уйдет… – Горловой посмотрел вслед Чубайсу, все той же странной походкой скрывшемуся в низкорослом кустарнике. – И не забудь закопать, понятно?
Вот уж дудки, сам закапывай, подумал Володя. А ну как он опять воскреснет и вцепится… Если спросит – скажу, что не нашел. Я тут в похоронную команду не нанимался…
Но вслух ничего не сказал.
09 августа, 17:40, площадка у столовой.
– Слушай, Ленка… я хотела поговорить об этом мальчике… о Тамерлане… – Света так и не придумала, с чего начать разговор, чтобы звучало все убедительно.
Не представляла, как можно изложить словами свои предчувствия. И сны – свои странные сны. Как объяснить, что почти незнакомый белоголовый паренек уже четыре дня заявляется в ее сновидения, как к себе домой? И раз за разом призывает ее что-то вспомнить? И – твердит, тревожно и настойчиво – про какие-то рвущиеся нити? И, самое главное, что-то вокруг действительно рвется, лопается с хрустальным звоном – наяву.
– Мальчик? Какой еще мальчик? – Астраханцеву занимали сейчас другие мысли.
– Понимаешь… что-то странное происходит в лагере, как-то все стало по-другому…
Света хотела сказать еще много чего, но пока она пыталась подобрать нужные, убедительные для Ленки слова, та прервала ее, заговорив с неожиданным злым азартом:
– Скоро у нас тут всё будет по-другому. И Вадим Васильевич совсем другим станет. Теперь можно взять Горлового за горло…
Собственный дурацкий каламбур понравился Астраханцевой, она коротко хохотнула. Смех звучал неприятно.
Света с изумлением смотрела на подругу.
Она видела ее в самом разном настроении, в том числе и весьма разозленную, но такая Ленка предстала перед ней впервые – и дело даже не в словах и не в тоне, которым она их произносила. Снова Свете почудилось, что перед ней стоит и говорит абсолютно непонятные вещи совершенно чужой, совершенно незнакомый человек, – хотя сейчас никаких провалов памяти не было, она прекрасно помнила, кто перед ней…
Света помотала головой и помассировала виски, пытаясь отогнать наваждение. Ленка, ничего не замечая, продолжала:
– А эта старая сучка, СВ , если и оклемается, здесь работать больше не будет, я тебе обещаю. И немой леший тоже, алкоголик поганый…
Свете подруга неожиданно напомнила цаплю. Древнюю, почти слепую цаплю, обитавшую когда-то в живом уголке их школы. Мальчишки любили зло шутить над птицей, – к лягушкам, которыми ее кормили, подбрасывали молодых жаб. И радостно наблюдали, как старая цапля, почувствовав в глотке жжение, давится, широко раскрывает клюв, издает хриплые булькающие звуки – и выплевывает жабенка обратно. Весь вид птицы выражал в тот момент брезгливое омерзение. Именно так выплевывала Ленка слова про Горлового, СВ , Степаныча…
Они не закончили этот странный разговор, потому что на площадку – со стороны озера, с обрыва – поднялась процессия.
Тоже – очень странная.
09 августа, 17:42, Питер.
Подготовка завершилась.
Все собрано, и уложено, и просчитано до мелочей – в пространстве и времени. Все должно получиться без осечек и без сбоев. И – красиво.
Черный человек ценил красиво сделанные дела. Он хотел красиво уйти.
Время тянулось липко и медленно. Он не стал выдерживать сроки и выехал из города на час раньше запланированного.
…Ведущее на север шоссе оказалось забито машинами, несмотря на середину недели – раскаленное жерло города извергало раскаленные людские шлаки. Нервные гудки клаксонов, перекошенные лица за ветровыми стеклами… Он сидел за рулем спокойно. Улыбался.
Владей мимикой пуля, летящая в голову, – улыбалась бы точно также.
09 августа, 17:42, площадка у столовой.
Странная процессия вырулила из-за угла столовой и направилась в сторону Старого дома, где сегодня уже произошло столь многое.
Впереди – Леша Закревский.
На его плечах – Доктор Пробиркин, облаченный единственно в плавки.
Далее – Алина с надутым спасательным жилетом в руках (привязанный к жилету мокрый шнурок безвольно волочился сзади, словно змея с перебитым хребтом).
Следом – Света с Астраханцевой, вновь против воли втянутые в негаданные события.
Арьергард – десяток хихикающих девчонок и мальчишек из разных отрядов.
Доктор страдальчески кривил лицо, при каждом шаге Леши болезненно морщился и вполголоса ругался. Закревскому чувство юмора сейчас изменило – был мрачен и не откликался на шутки зрителей, привлеченных небывалым зрелищем. А может, просто устал взбираться в гору с тяжелой ношей.
Леша опустил ценный груз на крыльцо, на заботливо подложенный Алиной спасжилет. Груз застонал протяжно и жалобно.
– Что с ним? – неприязненно спросила Астраханцева.
– Нырнул неудачно, повредил ногу, – ответила Киса.
Пробиркин подтвердил ее слова новым жалобным стоном и слегка приподнял поврежденную конечность – для лучшего обозрения. Нога распухала и багровела буквально на глазах.
– Придурок… – констатировала Ленка еще более неприязненно.
Вызвать «скорую» из Солнечноборска в “Варяг” второй раз за сутки было нереально. Эвакуацию Доктора в районную больницу взял на себя завхоз Федор Павлович Обушко, отпросившийся у Горлового на три дня в город – кто-то там у него занедужил, не то жена, не то сестра.
…Похожий на владельца – такой же старый, но бодрый, – “четыреста седьмой” завхоза поскрипывал рессорами на ухабах лесной дороги. Пробиркин в такт постанывал. Обушко молча улыбался мрачной улыбкой – для нее имелись две причины.
Во-первых, уже второй раз за сегодня из лагеря отправлялся прямым курсом на больничную койку человек куда как моложе Федора Павловича, а сам он… тьфу-тьфу-тьфу… нет под рукой дерева, а то постучал бы…
Во-вторых, молодых дебилов, этих бронеголовых подростков, повадившихся на плантацию завхоза, ждал любовно подготовленный сюрприз. Не смертельный, но неприятный.
Обушко улыбался…
Насчет бронеподростков Федор Павлович ошибся. Подростки к набегам на секретную делянку никакого отношения не имели. В качестве неиссякаемого источника закуски огородик завхоза недавно открыл для себя Володя.
Двоюродный племянник жены Горлового.
Глава 8
09 августа, 23:20, Каменка.
К нежилой деревушке Каменке они вышли два часа назад, в глубоких сумерках.
Больше не нашли ничего, и ребята Дерина, ждавшие их – тоже. Дорога, тянувшаяся по гребню гряды, оказалась ведущей из ниоткуда в никуда – затерялась в луговинах, трава за прошедшие годы затянула и скрыла накатанные за одно лето колеи.
Деревушка была – одно название, тут не Сибирь, где долгие десятилетия стоят брошенные дома из вечного дерева лиственницы. Здесь уцелели лишь высокие, в человеческий рост, фундаменты, сложенные из дикого камня. Ладно, все лучше, чем ночевать в чистом поле. Да и зажженные внутри костры их дичь, если вдруг окажется неподалеку, не увидит.
– Ну что, Пинкертоны?
Наверное, майор хотел, чтобы это прозвучало иронично. Не получилось. И он, и Кравец с Дериным слишком устали за последние двое суток.
Все трое сидели внутри того, что когда-то было домом, прислонившись спинами к медленно отдающему дневное тепло камню. Капитан с лейтенантом курили, майор с завистью на них поглядывал, вертя в пальцах не зажженную сигарету, седьмую за сегодня – дневную норму он сам себе установил в три штуки.
– Там, на севере, полтора часа назад закончили. Действительно, двое наших. Одного живым вроде взяли.
– Что говорит? – со слабой надеждой поинтересовался Минотавр.
– Ничего. Из реанимации если выйдет – может, и заговорит. Трудно, знаешь, с пулей в голове разговаривать…
– Ну, это как повезет, – с видом крупного знатока черепно-мозговых травм заявил Кравец. – Видел я одного контрактника, его навылет, от виска до виска, прострелили. И не иначе, какой-то речевой центр зацепило – мало того, что в сознании остался, так еще три часа подряд болтал без умолку, прямо логорея натуральная…
Собеседники не выказали ни малейшего интереса к судьбе бедолаги-контрактника, и лейтенант резко сменил тему:
– Нам-то что делать?
– Спать. Выставить охранение и спать. До рассвета меньше пяти часов, с утра начнем все сначала.
– Собаки нужны. Без собак до зимы по лесу шляться можно.
– Не дают нам собак. Скажи спасибо, что хоть все шоссе и станции перекрыли да милицию местную на ноги поставили…
– Тут и без шоссе, проселками, просочиться можно, если карта есть или места знаешь… Я бы на их месте надыбал где-нибудь у озера туристов с машиной и палаткой, таких, что не на один день выбрались, сразу их не хватятся и… – Кравец энергичным жестом показал, что он сделал бы с невезучими туристами. – А потом потихоньку, лесными дорогами – к городу.
Дерин тоже имел свои соображения о методах ухода от “невода”, но майор безапелляционно отправил обоих спать – день предстоял тяжелый. Сидел один еще несколько минут, перебирая возможные варианты завтрашних действий; посмотрел с сомнением на помятую, теряющую табак сигарету… Плюнул на все дневные нормы, чиркнул зажигалкой и наслаждением затянулся.
09 августа, 23:25, комната Володи.
Блин, совсем забыл про песок, подумал Володя – электрик, охранник и племянник жены Горлового. Он только что вошел в свою комнатушку и тяжко опустился на стул, стоявший у заваленного грязной посудой стола. Володя встал, пошатнулся, двинулся к выходу… Посмотрел на часы, посмотрел за окно – передумал и вернулся. Завтра… завтра он раненько встанет и все сделает…
Приказ подсыпать свежего песка на площадку для лагерных линеек он получил днем от СВ. Едва ли старшая вожатая сможет завтра проверить исполнение, но Горловой никогда и ничего не забывает… Конфликтовать с начальником лагеря, будь он хоть трижды родственник, Володя не хотел. После сегодняшнего – особенно.
…Будильник он поставил в грязную алюминиевую кастрюлю – дабы сработала резонатором, усилила звук, не дала проспать…
И Володя не проспал таки.
К сожалению…
Ночь. Ограда “Варяга”
Он снова оделся во все черное, как и при первом визите в лагерь.
Но теперь на нем была не куртка-ветровка – поверх черного комбинезона натянута черная же разгрузка, многочисленные карманы которой раздувались от странных и разнородных предметов.
Руки в черных перчатках ухватились за ржавый верх решетчатой ограды, грузное тело легко и бесшумно взлетело, приземлившись уже на территории “Варяга” – ничто из надежно закрепленного снаряжения не стукнуло и не звякнуло. И тут же обдуманный бессонными ночами до мельчайших деталей план дал первую трещину…
…Боль ударила исподтишка, внезапно и резко – словно внутри, справа, взорвалась крохотная граната, рассыпавшись на сотни и тысячи зазубренных, безжалостных игл, пронзающих плоть и кромсающих нервные окончания. Боль вышла за тот предел, до которого люди, как сильны и выносливы они бы не были, кричат во весь голос и катаются по больничной койке, разрывая ремни… Он полулежал, прислонившись к ограде, и не издавал ни звука – гортань и связки умерли, распластанные беспощадными лезвиями. Он не потерял сознание, если можно назвать сознанием огненный ад, сжигающий все внутри черепа.
…Последняя искра жизни тлела в левой руке. Рука медленно ползла к клапану нагрудного кармана. С третьей попытки он расстегнул застежку, с четвертой достал круглую алюминиевую тубу. Скрюченные болью пальцы чересчур сильно сдавили ее – пластиковая крышечка соскочила и исчезла в темноте.
Он запрокинул спасительный цилиндрик над провалом рта, не чувствуя, сколько капсул высыпалось – три? четыре? – затем, не в силах глотнуть, протолкнул их пальцем как можно глубже…
…Когда вернулась способность думать – боль еще не ушла, она накатывалась, как ленивые океанские волны на крохотный островок сознания – но это был уже отлив, доставляющий почти наслаждение…
Потом как будто неслышимый таймер сработал в глубине только что умиравшего тела. Человек в черном перекатился, встал на колени и несколько секунд простоял так, глубоко дыша. Нащупал на земле тубу и засунул обратно в карман; поднялся на ноги и пошатнулся – уже не от боли, убойная доза подействовала…
Но тело становилось чужим , приходилось контролировать даже самые простые движения. Внезапно он понял, что стал гораздо лучше видеть в темноте, но – как-то искаженно, как бы через слой воды или толстое искривленное стекло. И все ночные звуки слышались отчетливей и гулче – казалось, к ушам приставили невидимые воронки-резонаторы.
Все было плохо. Все было отвратительно, все планы и расчеты столь острого приступа не предусматривали… С такой силой его прихватило впервые. Но все когда-то случается впервые, и допустить это стоило.
…Щебенка сыпалась почти неслышно в мешок из прочного двойного брезента, два наполненных стояли рядом. Ладони и пальцы после дозы потеряли чувствительность, он почти не ощущал резкую угловатость щебня. Долго возился, завязывая непослушную кожаную тесемку; попробовал поднять – чувство веса тоже исказилось, но он решил, что килограммов тридцать мешок весит.
Не хватает для полного счастья недогрузить противовес, подумал он мрачно. Или повиснуть на полпути из-за заклинившего блока… То, за чем пришел, так или иначе сделаю… Но хочется сделать красиво …
Он оставил мешки в густой тени кустов, росших у щебеночной кучи, и бесшумно двинулся дальше, набрав две полные пригоршни камней не слишком больших и не слишком мелких. Мимолетно пожалел, что не запасся рогаткой. Он отличался твердой рукой и надежным глазомером, но…
Погасить, как планировалось, одним метким броском фонарь, освещавший волейбольную площадку и росшую рядом гигантскую сосну, – сейчас, в искаженном мире, – казалось делом проблематичным.
Погашу со второй попытки, мрачно подумал он. Или с десятой.
Ночь. Комната Астраханцевой.
Посиделки – так называет это Ленка. Для некоторых – полежалки. Все как в прошлый раз. Лишь другой состав действующих лиц и сильнее запах анаши – теперь можно всё .
Нет спиртного – но на столе несколько тонюсеньких пластиковых шприцев, теоретически одноразовых. Нет Пробиркина – не вернулся из больницы. Нет Клайда – в финале прошлых посиделок вусмерть разругался с Ленкой… Из-за пустяка, по пьянке, дело обычное, через неделю – она уверена – помирятся. Нет Жоржика – выказал солидарность с приятелем. А может – заблудился в иллюзорных дебрях своего солипсизма…
Взамен новые лица, новые умные разговоры. Вместо песен под гитару подвывает древний кассетник. Парочка в темном углу, похоже, не ограничивается поцелуями и объятьями – проводит практический зачет по полному тантрическому курсу. Никто не обращает лишнего внимания, сегодня можно все.
Глубокой ночью посиделки гаснут сами собой. Гости исчезают – не выходят, дверь комнаты неподвижна – просто исчезают. Дематериализуются. Или так кажется Астраханцевой – она причастилась одноразовых даров. Чуть-чуть, осторожно, детской дозой, больше по необходимости – для общей темы с практикующими сию забаву творческими людьми…
Нормально, через выход, удаляется только восставшая из угла тантрическая парочка. Это – Масик с бессмысленным лицом, и – Кирилл Ященко по прозвищу Слон. На лице Слона легкая скука.
Ленка одна. Чего-то хочет и не понимает – чего. Потом решает, что поняла, и проходит насквозь не то стенку, не то дверь – материализуется в полутемном коридоре БАМа. Лампочка над дверью санузла – плод экономии завхоза Обушко. Мерцает своими пятнадцатью свечами, как желтый карлик в далекой галактике. Астраханцева плывет к ней сквозь бескрайний космос.
На пути – черная дыра. Человек с незнакомым лицом, весь в черном. Но тряпка в руке белая – надвигается, наползает, разрастается во весь горизонт. Резкий запах.
Вселенная для Ленки гаснет.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Между временем и пространством – III
1.
Тварь нападает неожиданно – стремительная, все уничтожающая молния ударяет из переливающихся сплетений. Ни молекулы вещества в твари нет – лишь клубок чистой энергии с глубоко упрятанной внутри искрой разума…
Атака не похожа на предыдущие, достаточно случайные, наскоки бездумных и голодных пожирателей – сокрушительный удар нацелен именно на Пронзающего.
Внезапность нападения не играет никакой роли. У НЕГО нет хорошей реакции, ОН её – скорости реакции —не имеет, мысль и действие у Огнеглазого всегда едины. Но тварь сильна, очень сильна…
ОН выдерживает убийственный удар, выдерживает и сжимает, сдавливает направленные на НЕГО разрушительные клинья. Выворачивает их и направляет атакующую мощь обратно, заключив тварь в непробиваемый кокон из своей энергии…
Она живуча, и собственное развернутое назад оружие ранило, но не убило ее. Тогда ОН пронзает ее коротким ударом снизу и еще сильнее сжимает в смертельном объятии агонизирующий клубок боли и ненависти…
…Тварь теперь мертва, и вокруг ничего не пострадало – так же пульсируют клубки мерцающих нитей, складываясь в бесконечный лабиринт. Вот только рядом с целью ЕГО поисков ничего подобного водиться просто не может … Или все гораздо хуже, чем представлялось поначалу.
ОН решительно двигается туда, откуда явилась тварь…
2.
Князь Ста Имен смотрит на выжженное гнездо тварей. Зверь стоит рядом. Непонятно, как можно стоять там, где нет (не было, не будет) ничего твердого – но Базарга именно стоит.
– Я видел несколько похожих гнезд, – посылает ОН мысль зверю. – Не оформившихся… Зародышей. Коконов. Вот, значит, что отсюда выходит. И – они несут в себе искру разума. Чьего? Кто-то играет против нас, Нерожденная Мать. Кто-то новый и странный…
– Много странного появилось в Реальности, с тех пор как ушла ОНА, – соглашается зверь.
Огнеглазый отвечает после долгой паузы:
– Когда ЕЕ не стало, я впервые почувствовал свободу. Никто не стоял за спиной, никто не шел следом, никто больше не делал так, что многие мои действия оборачивались чем-то совсем другим… И Миры содрогнулись от моей поступи. А потом…
ОН не продолжает.
Зверь отвечает словами, вслух. Непонятно, как могут звучать звуки там, где нет (не было, не будет) воздуха или чего-либо иного, пригодного для их распространения – но звучат:
– А потом ты стал немного мудрее, Нерожденный. И понял, что вся твоя сила не абсолютна… Ты знаешь, на сколько живых Миров стало меньше в Реальности после того, как ты “почувствовал свободу”? Примерно на четверть…
– Мы оживим новые, Хранительница, ты или я… Или мы вместе. Когда-то у меня это получалось… – В мыслях ЕГО нет уверенности, и Базарга чувствует это.
Морда зверя искажается, губы приоткрывают клыки – зрелище страшноватое, но ОН чувствует, что это лишь улыбка. Печальная улыбка.
– Один ты не сможешь, Арес, – говорит Базарга по-прежнему вслух. – Без НЕЕ – не сможешь.
– А ты?
– Мое дело не созидать. Но следить, чтобы созданное не рухнуло – по чьей-то враждебной воле. Поэтому меня так тревожат… – Косматая башка зверя кивком указывает на выжженное гнездо.
– Я пройду по Реальности – и их не останется. Но кто-то ведь создал их… Кто?
– Ты звал меня для того, чтобы задать этот вопрос? Я не знаю.
– Нет. Меня тревожит ЕЕ нить. Посмотри сама…
Зверь, низко нагнув голову и прищурив желто-зеленые глаза, изучает нить. Рассматривает. Кажется, даже принюхивается. Здесь, наверху, нет запахов, да и обычные глаза бесполезны – но ОН давно разучился удивляться странным способностям Базарги. За Вечность привыкаешь ко всему.
– Здесь две нити … – Эту короткую фразу зверь наполовину произносит, наполовину думает. И в тоне, и в мыслях звучит безмерное удивление.
– Да! Они сплетены плотно, очень плотно. Я не сразу заметил и понял.
– Так не бывает, – отрезает Базарга.
ЕМУ не хочется спорить. Потому что так действительно не бывает. Нить Нерожденного едина и длинна – тянется через Пространство и Вечность без конца и начала. Однако – невозможный факт у зверя перед глазами. Перед лапами. Перед косматой мордой. И последняя мыслефраза Базарги полна не обычной ее уверенности – но растерянности.
Впрочем, растерянность тут же исчезает.
– Пойдем, Сокрушающий. Пойдем по нити назад. Надо понять, что и как тут произошло…
– Нет, Нерожденная Мать. Иди одна. Разберись с причиной, а я займусь последствиями. Иначе может стать поздно.
Зверь после короткого раздумья медленно наклоняет голову. Понятия “поздно” почти лишено смысла для них, странствующих по Вечности без начала и конца пути. Но только почти. Возможно, сейчас происходит как раз исключение, подтверждающее правило.
ОН и Базарга движутся вдоль нити – в разные стороны. Не прощаясь.
3.
Князь находит ЕЕ легко. Столь легко, что это кажется ЕМУ подозрительным. Слишком много непонятного и опасного встретилось на пути – чтобы все закончилось вот так – легко и просто.
Неужели опять фальшивка?
Не похоже…
Огромный ком перепутанных нитей светится изнутри мягким голубым сиянием. Выходящей нити нет. ОНА – там, внутри. Сколько же времени – по счету раскинувшегося внизу Мира – ОНА провела в одном месте? Немало, раз вокруг НЕЕ образовался настолько запутанный клубок. Но…
Но почему лишь голубой свет и отсутствие выходящей линии – и ничто иное – свидетельствуют о ЕЕ присутствии здесь?
Князь Ста Имен в недоумении.
ОН раздвигает нити, распутывает клубок. ОН осторожен – но все равно некоторые нити рвутся, а некоторые – натягиваются и звенят, готовые лопнуть. Они лопнут – но чуть позже.
Потом Пронзающий видит – не глазами – ЕЕ.
А ОНА ЕГО – нет. Не видит и не узнает.
4.
Все бесполезно. Все впустую.
ОН пытается пробиться в сознание Дарящей на разных уровнях. Здесь – среди полей и энергий. Внизу – где среди молекул и атомов движется и что-то делает выбранная ЕЮ оболочка… И в отражении того Мира, в тонком и нереальном мире сновидений и мыслеобразов, – тоже пытается.
Впустую.
Светлая спит. Нерожденные не нуждаются в сне – но могут выбрать и эту форму существования на какой-то срок. Обычно не выбирают – не желая сталкиваться потом с порождением собственных сновидений… ОНА спит.
ОН все сильнее подозревает, что сон этот не добровольный . И оболочка навязана ЕЙ насильно.
Нити пульсирующего клубка натягиваются все сильнее – просто от одного ЕГО присутствия. А ОН – редкий случай – не знает, что делать. И чувствует, сквозь времена и пространства, далекий зов Базарги.
Покидать ЕЕ – даже такую – не хочется, и ОН медлит. Но зверь мог натолкнуться в своих поисках на разгадку… Зов Базарги повторяется. Князь спешит туда.
5.
– Я нашел ЕЕ, Нерожденная, – торопливо начинает он рассказ, – ОНА сейчас…
– Я знаю, – перебивает Базарга. – Я вижу глазами твоей креатуры. Оцени и мою находку.
ОН оценивает. И в который раз удивляется. Потому что так не бывает, и тем не менее, – есть.
Голубая нить разделяется. Раздваивается, и уже две нити на коротком протяжении расходятся в стороны – затем снова сходятся, и идут рядом, плотно перевившись… Но их по-прежнему две. Так не бывает – но есть.
Князь Ста Имен смотрит на остатки, обрывки нитей вокруг – и понимает, какой огромный клубок пришлось распутать зверю, чтобы добраться до раздвоения. Впрочем, все эти нити безжизненны. Серые, не пульсирующие… Все случилось – там, внизу —давно. Живых свидетелей произошедшего с НЕЙ не осталось.