Страница:
сотый подданный императора! Всего лишь каждый сотый! Легионеры --
профессиональные воины, но все остальные -- не воины. Они живут, не думая о
том, что завтра придется с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока
стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных
аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора!.. А теперь еще
вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал
герцогом.
-- Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч...
-- Точно, сын! -- едва сдерживая слезы, проговорил Крун. -- А нынче
нарбоннцев в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько еще,
по-твоему, я должен мстить Империи?! До каких пор?! Покуда нарбоннцы не
исчезнут вовсе -- или покуда в лагерях Оркуса их не станет больше, чем в
самой Нарбоннии?!!
Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.
-- Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской
пустоши, -- с неожиданным после всего прежде сказанного достоинством заявил
Крун. -- Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что
поклонился императору...
-- Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!
-- Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух:
смерть или жизнь...
-- ...на коленях, -- закончил за отца Варг.
Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в
глаза.
-- Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы
скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!
Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва
"молотом Донара", удивительная в этих обстоятельствах, воздействовали
магически на могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.
-- Но я не только за себя отвечаю, -- продолжал Крун. -- Я вождь моего
народа! А ты -- мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!
-- Никогда, -- прошептал Варг, -- никогда не буду ползать я, как ты, на
коленях у трона императора!
-- Мальчишка... -- с каким-то прощальным, старческим сожалением
вымолвил Крун -- и оттолкнул сына.
Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от
друга. Наконец Крун сказал:
-- Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться.
Вот только содеянного не вернешь и прожитого не возвратишь...
Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли обуревают сына.
-- Мы еще должны быть благодарны амореям, -- с горькой усмешкой заметил
герцог. -- Пойми ты наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть
распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них
содеял, они имели полное право раздавить меня. А они, как видишь, даже
власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем
платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии
будет мир...
-- Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу
землю своими сапогами, -- Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая
убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные
сапоги.
Крун занес кулак, чтобы ударить сына -- но сдержался.
-- Мальчишка, -- опять промолвил он. -- Ничего я больше в жизни не
хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет
по-моему!
"Покуда ты герцог, -- подумалось Варгу, -- да и то навряд ли!".
Пробило час ночи.
-- Ну довольно разговоров, -- сурово заявил герцог. -- Ты будешь делать
то, что я тебе велю. Довольно своевольничать! Считаешь себя мужем -- умей
владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у
молодки на выданьи! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить
охота, -- заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!
Молодой принц покраснел невольно. "Отец прав. Нужно держать себя в
руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг
думает, что смирил меня".
-- Ступай в дом, -- велел Крун, -- и ложись спать. Завтра в десять
приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук августа. Он покажет нам город. Чтобы
ты знал, дурак: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично
общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь --
сам выпорю, не посмотрю на твой рост!
-- Не беспокойся, отец, -- с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего,
ответил Варг. -- Императорскому Высочеству не придется на меня обижаться!
Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних
слов, поклонился отцу -- и зашагал по направлению к павильону.
А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать
слезы, -- и, когда фигура сына исчезла за деревьями, он разрыдался.
Воздев голову к вершине Пирамиды, герцог Крун мысленно обратился к
Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:
"О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе
толкуют, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей
гордыне: верни мне моего сына!".
в которой читатель получает возможность поразмыслить, что случается,
когда непорочная душа оказывается в объятиях искусного обольщения
148-й Год Химеры (1785),
14 октября, Темисия и ее окрестности
Как и обещал герцог, в момент, когда башенные часы Пантеона пробили
десять, к павильону на берегу Квиринальского озера подкатила большая
золоченая карета, запряженная тройкой белых гераклейских скакунов. На
дверцах кареты красовалась выложенная платиной и серебром геральдическая
буква "Ф" с двойной короной, символизировавшей кесарское достоинство. Рядом
сиял грозный герб Дома Фортунатов, являвшийся одновременно и государственным
гербом всей аморийской державы, -- распростерший крылья гигантский орел,
сидящий на земном шаре и укрывающий его этими крыльями.
Крун, и прежде наслышанный о сверхъестественной пунктуальности
аморийской аристократии, лично встречал великородного гостя; принц Варг
стоял рядом с отцом. Облачены были герцог и его наследник в модные бордовые
накидки без пояса, богато украшенные мехом, поверх коротких бархатных курток
с разрезами на рукавах.
Золотая дверца отворилась, и на плиты мощеного мрамором двора легко
спрыгнул высокий, ладно сложенный мужчина средних лет. Калазирис чистейшего
белого цвета, расписанный жемчужными нитями, идеально сидел на нем; белые
колготы чуть выше колен были заправлены в узкие сапоги перламутрового
оттенка. На голове мужчины лежал лилейный клафт; его украшала золотая
кокарда в виде изготовившегося к прыжку кентавра.
Сияя доброжелательной улыбкой белоснежных зубов, мужчина быстрым,
уверенным шагом подошел к герцогу, протянул ему руку и изрек слова древнего
римского приветствия:
-- Если ты здоров, то и я здоров, друг!
Изумленный столь открытым обращением со стороны этой великоважной
особы, Крун на мгновение замешкался, затем все же пожал протянутую руку и
поклонился:
-- Рад приветствовать Ваше Высочество от лица себя и сына.
Кесаревич Эмилий Даласин перевел взгляд на Варга и протянул руку ему.
Здесь нужно сказать, что наш непримиримый принц, с брезгливой
неприязнью ждавший явления какого-нибудь хлипкого верзилы либо, напротив,
оплывшего жиром коротышки, с ног до головы увешанного драгоценными
безделушками, был изумлен истинным обликом императорского внука еще более,
нежели сам герцог Крун. С первых мгновений Варг ощутил слабую, но достаточно
ясную симпатию к этому человеку. Движимый ею, он пожал протянутую руку
кесаревича Эмилия. Рукопожатие оказалось по-настоящему мужским, вовсе не
церемонным; казалось, отпрыск Фортунатов с самого начала задался целью
сокрушить естественный барьер, отделяющий членов священной династии от
прочих смертных.
-- Для нас большая честь, Ваше Высочество... -- начал было Крун, но
кесаревич с добродушной улыбкой остановил его:
-- Ради Творца и всех великих аватаров, герцог! Я-то ехал к вам в
надежде, что хоть вы-то, варвары, не станете общаться со мной языком
скучного официоза!..
Он еще что-то сказал насчет дружбы и неформального характера своего
визита, но принц Варг его уже не слушал: слабая симпатия, едва родившись,
тут же испустила дух. "Для этих господ Ойкумены мы всегда будем оставаться
варварами, людьми третьего сорта, вернее даже, недочеловеками, -- с тоской и
злостью подумал принц. -- Он разговаривает с нами точно как чадолюбивая
нянька с неразумной детворой!".
Тем временем кесаревич Эмилий пригласил Круна и Варга занять отведенные
им места в карете, и вскоре обещанная экскурсия по блистательной Темисии
началась.
А часом прежде к павильону на берегу Квиринальского озера неожиданно
подкатила другая карета, отделанная красным бархатом и украшенная гранатами,
гиацинтами и кораллами. На дверцах сияла рубиновой вязью латинская
геральдическая буква "J" с одинарной короной, знак княжеского дома Юстинов.9
Из кареты, одетая в подчеркнуто скромное темно-каштановое платье до
щиколоток, вышла София Юстина. С разрешения герцога она пригласила дочь
Круна, принцессу Кримхильду, совершить "женскую экскурсию" по Темисии, и
сама обещалась быть у принцессы провожатой. Крун, недолго думая, согласился:
он был достаточно умен для того, чтобы оценить степень дружеского участия
дочери первого министра в его делах.
Если бы в то утро герцог Нарбоннский знал -- или хотя бы догадывался --
к каким воистину катастрофическим последствиям приведет эта "экскурсия", он
бы, наверное, счел за благо немедленно отослать свою дочь домой, в Нарбонну,
а то и бежать вместе с ней...
* * *
-- А теперь посмотрите налево, дорогая: мы проезжаем Императорский
Университет; я закончила его десять лет тому назад.
Словно желая доказать гостье истинность своих слов, княгиня София
высунулась из окошка кареты и помахала рукой группе студентов, спешащих по
Княжеской улице к комплексу приземистых зданий с ионической колоннадой.
Студенты, как видно, узнав Софию, заулыбались, прокричали ей приветствия и
помахали в ответ.
Принцесса Кримхильда наблюдала эту сцену с тихой завистью. Ей нравились
все эти люди. Сразу понравились, как только она их увидела: этих и других,
прежде. Они были веселы, вежливы, не в пример ее соотечественникам, приятны
в обращении, с ними было легко водить знакомство -- если бы не пугающая
разница обычаев аморийцев и людей Севера; она, эта разница, имела
обыкновение проявляться в самый неподходящий момент, заставляла краснеть и,
стыдливо опустив глаза, признавать собственную ущербность...
Экскурсия только началась, а принцесса, напряженная, как струна,
приунывшим взором смотрела в окно. Ее облачение составляли длинная
рубаха-платье цвета предсумеречного неба, с широкими рукавами, и шерстяной
плащ, вышитый изображениями солнечного диска с расходящимися от него лучами;
плащ был накинут на голову, а белый платок-барбетт, туго обвязанный вокруг
шеи, закрывал не только шею, но и подбородок.
Проехав проспект Астреи, карета углубилась в Княжеский квартал. Здесь,
в самом центре Старого Города, стояли дома и дворцы высшей знати, древнейших
патрисианских родов, берущих начало от детей Фортуната-Основателя. Вскоре
показалась обширная усадьба, окруженная витой чугунной оградой; в глубине
усадьбы возвышался пятиэтажный беломраморный дворец античного типа с
пропилеями и широкой лестницей на второй этаж. Венчала дворец изящная
беседка-талос с правильным, в форме полусферы, куполом.
Карета ненадолго задержалась перед воротами с уже известной читателю
геральдической буквой "J", а также с совой, фамильным гербом дома Юстинов,
затем ворота отворились, пропускаю карету во двор. Карета сделала круг мимо
золотой статуи величественного мужа, поднимавшейся посреди фонтана в центре
обширного двора. Муж, облаченный в римскую консульскую тогу, стоял в
горделивой позе, скрестив руки на груди, и опирался правой ногой на
склоненную голову какого-то бородача в рабском торквесе. Голову мужа венчал
шлем в форме орла с распростертыми крыльями. Золотая статуя, омываемая
тонкими струями воды, произвела на принцессу Кримхильду настолько сильное
впечатление, что она решилась спросить Софию, кто этот человек.
-- Мой далекий предок Юст, младший, но любимый сын Великого Фортуната,
основатель нашей династии, -- с гордостью ответила княгиня. -- Юст стал
консулом-правителем еще при жизни отца и много сделал для упрочения Империи.
Кримхильда поняла, что имеет в виду любезная хозяйка, и не стала
спрашивать, кто тот бородач, чью голову попирает нога любимого сына
Фортуната, -- тем более что означенный бородач подозрительно смахивал на
отца ее, герцога Круна.
У пропилей карета остановилась.
-- Дорогая принцесса, -- сказала гостье София Юстина, -- я имею честь
пригласить вас в фамильный дворец моего рода. Обещаю, вас ждет приятный
сюрприз! Я знаю, вы обожаете сюрпризы!
И хотя принцесса Кримхильда ни разу не заикалась в присутствии княгини
Софии о своей склонности к приятным сюрпризам, удар попал в точку: в
печальных глазах принцессы промелькнула искра любопытства.
"То ли еще будет!", -- мысленно усмехнулась София -- и повела гостью во
дворец.
Всюду, где они проходили, было полным-полно челяди; Кримхильда слышала
перешептывания: "Молодая госпожа приехала...", волной катившиеся впереди
них. Слуги кланялись, какие-то люди в богатых одеждах подбегали к Софии, и
та на ходу давала им указания. Одному из них она быстро бросила:
-- Приготовить мой мобиль и подать его к главному входу.
Мужчина в черном калазирисе кивнул и ринулся выполнять приказание.
София и Кримхильда закончили переход по дворцу в обширной палате,
заставленной какими-то непонятными приспособлениями, шкафами, ларчиками и
более всего напоминавшими театральную гримерную. Из-за ширмы вдруг выскочил
полный человечек с лоснящимся лбом. Он поклонился молодой княгине и застыл,
ожидая распоряжений. София подозвала человечка к себе и прошептала ему на
ухо несколько слов на незнакомом Кримхильде языке. Человечек с
профессиональным интересом взглянул на принцессу, которую сперва как будто
не заметил, затем по губам его пробежала улыбка, заставившая Кримхильду
покраснеть.
-- Будет исполнено, моя госпожа, -- сказал лоснящийся человечек
по-аморийски.
-- Дорогая, -- сказала София Юстина, -- познакомьтесь с мэтром Давидом,
моим модельером и цирюльником.
-- Очень рада, -- прошептала Кримхильда, опустив глаза.
-- И я очень рад, моя красавица, -- благодушно заявил человечек, делая
попытку поцеловать пальцы правой руки принцессы.
София рассмеялась.
-- Вы не стесняйтесь мэтра, дорогая. По рождению он стоит гораздо ниже
вас. Он простой иудей. Будучи девятым ребенком в бедной семье, он был продан
родителями в рабство. Мой отец как-то купил его, чтобы воспитать домашнего
служку. Когда у Давида обнаружился художественный дар, отец отдал его на
обучение дворцовым цирюльникам. И вскоре Давид превзошел их в искусстве...
-- Вы льстите мне, моя госпожа, -- в приятном смущении пробормотал
мэтр.
-- ...Когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец подарил мне Давида ко
дню рождения. А два года тому назад я дала ему вольную.
-- У вашего сиятельства великодушное сердце, -- вставила Кримхильда.
-- Ну еще бы, -- хмыкнула София, -- мне потребовалось все мое
великодушие, чтобы отпустить на волю человека, который сэкономил мне не одну
тысячу солидов, а отец заплатил за его содержание только лишь сто солидов;
мне же Давид достался и вовсе бесплатно! Хотя, конечно, с другой стороны, я
могла его не освобождать. Во всяком случае, даже получив вольную, мэтр Давид
предпочел остаться у меня в услужении.
-- А как же иначе! -- всплеснул руками мэтр. -- Найдется ли в целом
свете лучшей госпожи, чем моя?!
-- Старый мошенник! Ты прекрасно знаешь, сколь нелегко
иудею-вольноотпущеннику заиметь собственное дело в Темисии. Конечно, тебе
много лучше жить у меня, на всем готовом!
Пока имел место такой разговор, мэтр Давид занимался довольно странной
работой: он укутывал зеркала бархатными покрывалами.
-- Дорогая принцесса, оставляю вас в умелых руках моего достойного
слуги. Исполняйте все, о чем он вас попросит...
-- А вы?.. Вы меня оставляете?! -- испуганно спросила Кримхильда.
-- Ненадолго, -- мягким, чарующим голосом промурлыкала София. -- Я
скоро вернусь. Итак, слушайтесь мэтра, доверяйтесь ему! Он подарит вам тот
сюрприз, о котором я упоминала.
Чуть не насильно усадив нарбоннскую принцессу в глубокое кресло, София
Юстина плутовато подмигнула верному слуге и вышла вон.
* * *
Час спустя она вернулась в комнату цирюльника. Помимо Кримхильды и
мэтра Давида, здесь появились младшие служки, ассистенты мэтра.
-- Ну, вот и я!
Принцесса Кримхильда посмотрела в ее сторону и обомлела. Голос казался
знакомым, но женщину было не узнать.
Выступала София в ярко-красных сандалетах на очень высоком тонком
каблуке; казалось удивительным, как вообще ей удается переставлять ноги,
ведь ходила она почти что на кончиках носков. Выше подошвы и до самого таза
ноги были совершенно открыты; едва заметная, скорее символическая, юбка из
блестящей черной кожи плотно облегала совершенные бедра и ягодицы; сверх
того, по бокам юбку рассекали глубокие разрезы, заканчивающиеся лишь на
поясе у талии. Этот пояс из белой кожи скрепляли изящные пряжки в виде
крылатого коня, Пегаса, высеченного из цельного пиропа и оправленного в
золото. Выше лилейного пояса, сливаясь с ним, шла белая, словно
алебастровая, полоска обнаженного тела. Второй пояс, такой же ярко-красный,
как и сандалеты, обтягивал тело под грудью. Он удерживал роскошную рубаху из
карминного атласа; на груди эту короткую рубаху скрепляла единственная
фибула-застежка в виде камеи все того же аватара Пегаса, небесного
покровителя Софии Юстины. Ворот атласной рубахи лежал свободно, обнажая
тонкую, как у младого лебедя, шею. Удлиненное лицо с острым волевым
подбородком было отмечено печатью врожденного аристократизма, прелесть его
лишь подчеркивали крохотные серебрянные блестки, рассыпанные по нему.
Главными украшениями этого лица были, конечно же, огромные черные глаза,
подведенные сурьмой и перламутром, и изумительно очерченные губы; яркий
карминный их цвет удачно дополняли блестки, создавая ощущение высокой
чувственности. Блестящие смоляные волосы были уложены курчавыми волнами, а
скрепляла их золотая княжеская диадема с танцующим Пегасом. Наконец, на
запястьях атласная рубаха была заправлена в перчатки все того же карминного
цвета, обтекавшие длинные изящные пальчики подобно второй коже.
Княгиня София прошлась по комнате перед изумленным взглядом нарбоннской
принцессы, давая себя рассмотреть со всех сторон. Не в силах сдержать лавину
чувств, Кримхильда издала долгий "О-о-ох!" и закрыла глаза.
-- Ну что ж, мэтр, я вижу, вы заканчиваете, -- как ни в чем ни бывало
произнесла София Юстина. -- Это значит, что скоро мы будем готовы
отправиться в город.
Кримхильда едва отворила глаза и чуть слышно прошептала:
-- Вы... вы собираетесь так... в таком виде... -- и замолчала, густо
покраснев.
"В таком виде" женщина у галлов считалась бы голой, -- вот что
постеснялась сказать принцесса своей обворожительной хозяйке.
София Юстина пожала плечами.
-- Разумеется, моя дорогая, разумеется! А как же, по-вашему, следует
одеваться для светской прогулки?!
Этот вопрос заставил Кримхильду покраснеть еще больше, если это было
вообще возможно. Затем она представила, как будет выглядеть рядом с этой
ошеломляющей женщиной в ее более чем смелом и соблазнительном туалете, и
сложная гамма чувств, от стыда и страха до зависти, обиды и возмущения,
привела принцессу в полнейшее замешательство. Она уже раскрыла рот, --
впрочем, она его и не закрывала с того момента, как увидела новый наряд
Софии, -- дабы со всей доступной ей вежливостью и твердостью отклонить
предложение любезной хозяйки, как та опередила ее.
-- Мэтр Давид, -- сказала княгиня, -- если ты закончил, открой зеркала.
Пора явить нашей дорогой гостье ее истинную красоту!
...Еще некоторое время прошло, прежде чем София и ее цирюльник-модельер
совместными усилиями, с помощью духов и нюхательной соли, привели в чувство
шокированную собственным новым обликом принцессу.
В зеркале на нее смотрела утонченная красавица с длинными, распущенными
до самой талии платиновыми волосами. Голову венчал странный убор, похожий
одновременно и на диадему, и на обруч, каким любила скреплять волосы
северная богиня Фригг, супруга мудрого Вотана; убор сей украшал огромный,
величиной с кулак, смарагдовый камень. В ласкающей взор светло-зеленой гамме
было выдержано и остальное одеяние: во-первых, длинное, до пят,
гофрированное атласное платье, или, скорее, широкая накидка, расшитая
золотой каймой; она прикрывало плечи и руки до локтей; далее руки оставались
обнаженными, если не считать большие, но изящные яшмовые браслеты на
запястьях и такие же, как у Софии, перчатки из тончайшей кожи, только не
карминного, а смарагдового оттенка. У талии накидку скреплял золотой пояс с
пряжкой в виде камеи аватара Химеры. Прекрасно вылепленные ноги
подчеркивались воздушными колготами того же оттенка; внизу эти колготы
незаметно переходили в туфельки на предусмотрительно низком каблуке.
-- ...О-о, не-е-ет, -- простонала принцесса Кримхильда, едва обретя
способность говорить. -- Что вы со мною сделали?..
София Юстина от души рассмеялась.
-- Ровным счетом ничего, дорогая: мы всего лишь подчеркнули задумку
Творца, создавшего вас такой, какая вы есть! Как можно было столь жестоко
заставлять страдать ваше прекрасное тело в оковах этих грубых и безвкусных
рубищ?! -- тоном, исполненным искреннего негодования, вымолвила она,
презрительно кивая на одежды, в которых Кримхильда явилась сюда.
-- Ой, -- только и могла всхлипнуть принцесса, с трепетом глядя на
собственное отражение в зеркале.
Между тем княгиня София продолжала свой наглядный урок:
-- Мы с вами женщины, мы молоды и красивы. Творец создал нас таковыми,
дабы мы могли наслаждаться жизнью. Бежать от радостей жизни, от собственной
красоты, от счастья, от улыбок, от восхищенных мужских взглядов есть ни что
иное как бунт против священной воли всемогущего Творца! Да-да, милая, именно
так! Скрывая свою красоту, вы, тем самым, бросаете дерзкий вызов Создателю и
слугам его, великим аватарам, и, следовательно, впадаете в ересь!
Принцесса Кримхильда побледнела на глазах.
-- Я впадаю в ересь?.. -- испуганно переспросила она.
-- Вас извиняет лишь то, что вы впадали в ересь неосознанно, --
великодушно уточнила София. -- Дьявол, умеющий как никто иной искусно
прятаться под личинами языческих божков, диктовал вам нормы поведения. Но
нынче, когда ваш мудрый отец и вы приняли Истинную Веру, ипостаси Хаоса
более не властны над вами! Вы можете нести свою красоту в мир, озаряя его;
скажу больше: вы обязаны это делать! Прошу вас, встаньте и пройдитесь; вы
почувствуете, как упоительно бьется ваше юное сердце, -- это женщина, самое
восхитительное творение Господа, просыпается в вас, моя дорогая!
-- Я уже чувствую, как мое сердце готово выпрыгнуть из груди, --
прошептала принцесса.
Однако она послушалась свою наставницу и сделала несколько шагов по
комнате. Новый наряд безукоризненно обтекал фигуру, ткани ласкали; пожалуй,
призналась себе Кримхильда, лишь ласки матери в далеком детстве могли
сравниться с нежными прикосновениями этих чудесных одежд... Когда она
двигалась, одетые в малахитовые колготы ноги выступали из-под накидки, и
сама Кримхильда невольно залюбовалась ими: она и не подозревала, что ее ноги
столь красивы!.. Незнакомое ощущение гордости и блаженства волнами
разливалось по всему телу, заставляя его трепетать и, тем самым, делая его
еще прекраснее...
-- Вот в такие мгновения понимаешь, что прожил жизнь не зря и кое-чему
научился, -- выдавив слезу умиления, проговорил мэтр Давид.
Уразумев, что мэтр, как видно, сделал ей некий особо изысканный
комплимент, Кримхильда зарделась и тут же вспомнила об отце.
-- Я благодарна вам, ваше сиятельство, -- упавшим голосом молвила она,
-- одни лишь боги знают, как я вам благодарна, но мне придется нынче же у
вас снять сей чудесный наряд.
-- Об этом не может быть и речи! -- воскликнула София с твердостью в
голосе, какую ее гостья никогда не слышала ни от какой женщины: так могли
разговаривать лишь привыкшие повелевать мужчины, вроде ее могучего отца.
-- Я не хочу ничего слушать! -- уже более мягким тоном сказала княгиня.
-- Невелик грех по незнанию, но страшен грех по умыслу! Кроме того, вы
обидите меня, отвергнув мой искренний дар.
Принцесса ошеломленно уставилась на хозяйку.
-- Как, вы дарите... вы дарите это?.. дарите мне?!
-- А как вы думали, -- усмехнулась София, -- вы думали, я дала вам
просто поносить?
-- Но как же это... Платье... оно стоит целое состояние! А еще
смарагдовая диадема... Нет, я не могу принять такой дар!
София Юстина вплотную подошла к Кримхильде и, глядя ей прямо в глаза
смарагдового цвета, отчеканила:
-- Хочу, чтоб вы знали, милая: я достаточно богата, достаточно
рассудительна и достаточно независима, чтобы тратить мои деньги когда хочу,
как хочу и на кого хочу! К вашему сведению, сударыня, род Юстинов является
одним из самых состоятельных и высокопоставленных в нашем государстве. Что
для меня эта диадема -- цена ей, самое большее, сто империалов...
профессиональные воины, но все остальные -- не воины. Они живут, не думая о
том, что завтра придется с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока
стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных
аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора!.. А теперь еще
вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал
герцогом.
-- Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч...
-- Точно, сын! -- едва сдерживая слезы, проговорил Крун. -- А нынче
нарбоннцев в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько еще,
по-твоему, я должен мстить Империи?! До каких пор?! Покуда нарбоннцы не
исчезнут вовсе -- или покуда в лагерях Оркуса их не станет больше, чем в
самой Нарбоннии?!!
Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.
-- Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской
пустоши, -- с неожиданным после всего прежде сказанного достоинством заявил
Крун. -- Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что
поклонился императору...
-- Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!
-- Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух:
смерть или жизнь...
-- ...на коленях, -- закончил за отца Варг.
Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в
глаза.
-- Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы
скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!
Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва
"молотом Донара", удивительная в этих обстоятельствах, воздействовали
магически на могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.
-- Но я не только за себя отвечаю, -- продолжал Крун. -- Я вождь моего
народа! А ты -- мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!
-- Никогда, -- прошептал Варг, -- никогда не буду ползать я, как ты, на
коленях у трона императора!
-- Мальчишка... -- с каким-то прощальным, старческим сожалением
вымолвил Крун -- и оттолкнул сына.
Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от
друга. Наконец Крун сказал:
-- Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться.
Вот только содеянного не вернешь и прожитого не возвратишь...
Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли обуревают сына.
-- Мы еще должны быть благодарны амореям, -- с горькой усмешкой заметил
герцог. -- Пойми ты наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть
распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них
содеял, они имели полное право раздавить меня. А они, как видишь, даже
власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем
платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии
будет мир...
-- Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу
землю своими сапогами, -- Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая
убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные
сапоги.
Крун занес кулак, чтобы ударить сына -- но сдержался.
-- Мальчишка, -- опять промолвил он. -- Ничего я больше в жизни не
хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет
по-моему!
"Покуда ты герцог, -- подумалось Варгу, -- да и то навряд ли!".
Пробило час ночи.
-- Ну довольно разговоров, -- сурово заявил герцог. -- Ты будешь делать
то, что я тебе велю. Довольно своевольничать! Считаешь себя мужем -- умей
владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у
молодки на выданьи! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить
охота, -- заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!
Молодой принц покраснел невольно. "Отец прав. Нужно держать себя в
руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг
думает, что смирил меня".
-- Ступай в дом, -- велел Крун, -- и ложись спать. Завтра в десять
приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук августа. Он покажет нам город. Чтобы
ты знал, дурак: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично
общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь --
сам выпорю, не посмотрю на твой рост!
-- Не беспокойся, отец, -- с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего,
ответил Варг. -- Императорскому Высочеству не придется на меня обижаться!
Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних
слов, поклонился отцу -- и зашагал по направлению к павильону.
А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать
слезы, -- и, когда фигура сына исчезла за деревьями, он разрыдался.
Воздев голову к вершине Пирамиды, герцог Крун мысленно обратился к
Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:
"О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе
толкуют, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей
гордыне: верни мне моего сына!".
в которой читатель получает возможность поразмыслить, что случается,
когда непорочная душа оказывается в объятиях искусного обольщения
148-й Год Химеры (1785),
14 октября, Темисия и ее окрестности
Как и обещал герцог, в момент, когда башенные часы Пантеона пробили
десять, к павильону на берегу Квиринальского озера подкатила большая
золоченая карета, запряженная тройкой белых гераклейских скакунов. На
дверцах кареты красовалась выложенная платиной и серебром геральдическая
буква "Ф" с двойной короной, символизировавшей кесарское достоинство. Рядом
сиял грозный герб Дома Фортунатов, являвшийся одновременно и государственным
гербом всей аморийской державы, -- распростерший крылья гигантский орел,
сидящий на земном шаре и укрывающий его этими крыльями.
Крун, и прежде наслышанный о сверхъестественной пунктуальности
аморийской аристократии, лично встречал великородного гостя; принц Варг
стоял рядом с отцом. Облачены были герцог и его наследник в модные бордовые
накидки без пояса, богато украшенные мехом, поверх коротких бархатных курток
с разрезами на рукавах.
Золотая дверца отворилась, и на плиты мощеного мрамором двора легко
спрыгнул высокий, ладно сложенный мужчина средних лет. Калазирис чистейшего
белого цвета, расписанный жемчужными нитями, идеально сидел на нем; белые
колготы чуть выше колен были заправлены в узкие сапоги перламутрового
оттенка. На голове мужчины лежал лилейный клафт; его украшала золотая
кокарда в виде изготовившегося к прыжку кентавра.
Сияя доброжелательной улыбкой белоснежных зубов, мужчина быстрым,
уверенным шагом подошел к герцогу, протянул ему руку и изрек слова древнего
римского приветствия:
-- Если ты здоров, то и я здоров, друг!
Изумленный столь открытым обращением со стороны этой великоважной
особы, Крун на мгновение замешкался, затем все же пожал протянутую руку и
поклонился:
-- Рад приветствовать Ваше Высочество от лица себя и сына.
Кесаревич Эмилий Даласин перевел взгляд на Варга и протянул руку ему.
Здесь нужно сказать, что наш непримиримый принц, с брезгливой
неприязнью ждавший явления какого-нибудь хлипкого верзилы либо, напротив,
оплывшего жиром коротышки, с ног до головы увешанного драгоценными
безделушками, был изумлен истинным обликом императорского внука еще более,
нежели сам герцог Крун. С первых мгновений Варг ощутил слабую, но достаточно
ясную симпатию к этому человеку. Движимый ею, он пожал протянутую руку
кесаревича Эмилия. Рукопожатие оказалось по-настоящему мужским, вовсе не
церемонным; казалось, отпрыск Фортунатов с самого начала задался целью
сокрушить естественный барьер, отделяющий членов священной династии от
прочих смертных.
-- Для нас большая честь, Ваше Высочество... -- начал было Крун, но
кесаревич с добродушной улыбкой остановил его:
-- Ради Творца и всех великих аватаров, герцог! Я-то ехал к вам в
надежде, что хоть вы-то, варвары, не станете общаться со мной языком
скучного официоза!..
Он еще что-то сказал насчет дружбы и неформального характера своего
визита, но принц Варг его уже не слушал: слабая симпатия, едва родившись,
тут же испустила дух. "Для этих господ Ойкумены мы всегда будем оставаться
варварами, людьми третьего сорта, вернее даже, недочеловеками, -- с тоской и
злостью подумал принц. -- Он разговаривает с нами точно как чадолюбивая
нянька с неразумной детворой!".
Тем временем кесаревич Эмилий пригласил Круна и Варга занять отведенные
им места в карете, и вскоре обещанная экскурсия по блистательной Темисии
началась.
А часом прежде к павильону на берегу Квиринальского озера неожиданно
подкатила другая карета, отделанная красным бархатом и украшенная гранатами,
гиацинтами и кораллами. На дверцах сияла рубиновой вязью латинская
геральдическая буква "J" с одинарной короной, знак княжеского дома Юстинов.9
Из кареты, одетая в подчеркнуто скромное темно-каштановое платье до
щиколоток, вышла София Юстина. С разрешения герцога она пригласила дочь
Круна, принцессу Кримхильду, совершить "женскую экскурсию" по Темисии, и
сама обещалась быть у принцессы провожатой. Крун, недолго думая, согласился:
он был достаточно умен для того, чтобы оценить степень дружеского участия
дочери первого министра в его делах.
Если бы в то утро герцог Нарбоннский знал -- или хотя бы догадывался --
к каким воистину катастрофическим последствиям приведет эта "экскурсия", он
бы, наверное, счел за благо немедленно отослать свою дочь домой, в Нарбонну,
а то и бежать вместе с ней...
* * *
-- А теперь посмотрите налево, дорогая: мы проезжаем Императорский
Университет; я закончила его десять лет тому назад.
Словно желая доказать гостье истинность своих слов, княгиня София
высунулась из окошка кареты и помахала рукой группе студентов, спешащих по
Княжеской улице к комплексу приземистых зданий с ионической колоннадой.
Студенты, как видно, узнав Софию, заулыбались, прокричали ей приветствия и
помахали в ответ.
Принцесса Кримхильда наблюдала эту сцену с тихой завистью. Ей нравились
все эти люди. Сразу понравились, как только она их увидела: этих и других,
прежде. Они были веселы, вежливы, не в пример ее соотечественникам, приятны
в обращении, с ними было легко водить знакомство -- если бы не пугающая
разница обычаев аморийцев и людей Севера; она, эта разница, имела
обыкновение проявляться в самый неподходящий момент, заставляла краснеть и,
стыдливо опустив глаза, признавать собственную ущербность...
Экскурсия только началась, а принцесса, напряженная, как струна,
приунывшим взором смотрела в окно. Ее облачение составляли длинная
рубаха-платье цвета предсумеречного неба, с широкими рукавами, и шерстяной
плащ, вышитый изображениями солнечного диска с расходящимися от него лучами;
плащ был накинут на голову, а белый платок-барбетт, туго обвязанный вокруг
шеи, закрывал не только шею, но и подбородок.
Проехав проспект Астреи, карета углубилась в Княжеский квартал. Здесь,
в самом центре Старого Города, стояли дома и дворцы высшей знати, древнейших
патрисианских родов, берущих начало от детей Фортуната-Основателя. Вскоре
показалась обширная усадьба, окруженная витой чугунной оградой; в глубине
усадьбы возвышался пятиэтажный беломраморный дворец античного типа с
пропилеями и широкой лестницей на второй этаж. Венчала дворец изящная
беседка-талос с правильным, в форме полусферы, куполом.
Карета ненадолго задержалась перед воротами с уже известной читателю
геральдической буквой "J", а также с совой, фамильным гербом дома Юстинов,
затем ворота отворились, пропускаю карету во двор. Карета сделала круг мимо
золотой статуи величественного мужа, поднимавшейся посреди фонтана в центре
обширного двора. Муж, облаченный в римскую консульскую тогу, стоял в
горделивой позе, скрестив руки на груди, и опирался правой ногой на
склоненную голову какого-то бородача в рабском торквесе. Голову мужа венчал
шлем в форме орла с распростертыми крыльями. Золотая статуя, омываемая
тонкими струями воды, произвела на принцессу Кримхильду настолько сильное
впечатление, что она решилась спросить Софию, кто этот человек.
-- Мой далекий предок Юст, младший, но любимый сын Великого Фортуната,
основатель нашей династии, -- с гордостью ответила княгиня. -- Юст стал
консулом-правителем еще при жизни отца и много сделал для упрочения Империи.
Кримхильда поняла, что имеет в виду любезная хозяйка, и не стала
спрашивать, кто тот бородач, чью голову попирает нога любимого сына
Фортуната, -- тем более что означенный бородач подозрительно смахивал на
отца ее, герцога Круна.
У пропилей карета остановилась.
-- Дорогая принцесса, -- сказала гостье София Юстина, -- я имею честь
пригласить вас в фамильный дворец моего рода. Обещаю, вас ждет приятный
сюрприз! Я знаю, вы обожаете сюрпризы!
И хотя принцесса Кримхильда ни разу не заикалась в присутствии княгини
Софии о своей склонности к приятным сюрпризам, удар попал в точку: в
печальных глазах принцессы промелькнула искра любопытства.
"То ли еще будет!", -- мысленно усмехнулась София -- и повела гостью во
дворец.
Всюду, где они проходили, было полным-полно челяди; Кримхильда слышала
перешептывания: "Молодая госпожа приехала...", волной катившиеся впереди
них. Слуги кланялись, какие-то люди в богатых одеждах подбегали к Софии, и
та на ходу давала им указания. Одному из них она быстро бросила:
-- Приготовить мой мобиль и подать его к главному входу.
Мужчина в черном калазирисе кивнул и ринулся выполнять приказание.
София и Кримхильда закончили переход по дворцу в обширной палате,
заставленной какими-то непонятными приспособлениями, шкафами, ларчиками и
более всего напоминавшими театральную гримерную. Из-за ширмы вдруг выскочил
полный человечек с лоснящимся лбом. Он поклонился молодой княгине и застыл,
ожидая распоряжений. София подозвала человечка к себе и прошептала ему на
ухо несколько слов на незнакомом Кримхильде языке. Человечек с
профессиональным интересом взглянул на принцессу, которую сперва как будто
не заметил, затем по губам его пробежала улыбка, заставившая Кримхильду
покраснеть.
-- Будет исполнено, моя госпожа, -- сказал лоснящийся человечек
по-аморийски.
-- Дорогая, -- сказала София Юстина, -- познакомьтесь с мэтром Давидом,
моим модельером и цирюльником.
-- Очень рада, -- прошептала Кримхильда, опустив глаза.
-- И я очень рад, моя красавица, -- благодушно заявил человечек, делая
попытку поцеловать пальцы правой руки принцессы.
София рассмеялась.
-- Вы не стесняйтесь мэтра, дорогая. По рождению он стоит гораздо ниже
вас. Он простой иудей. Будучи девятым ребенком в бедной семье, он был продан
родителями в рабство. Мой отец как-то купил его, чтобы воспитать домашнего
служку. Когда у Давида обнаружился художественный дар, отец отдал его на
обучение дворцовым цирюльникам. И вскоре Давид превзошел их в искусстве...
-- Вы льстите мне, моя госпожа, -- в приятном смущении пробормотал
мэтр.
-- ...Когда мне исполнилось пятнадцать лет, отец подарил мне Давида ко
дню рождения. А два года тому назад я дала ему вольную.
-- У вашего сиятельства великодушное сердце, -- вставила Кримхильда.
-- Ну еще бы, -- хмыкнула София, -- мне потребовалось все мое
великодушие, чтобы отпустить на волю человека, который сэкономил мне не одну
тысячу солидов, а отец заплатил за его содержание только лишь сто солидов;
мне же Давид достался и вовсе бесплатно! Хотя, конечно, с другой стороны, я
могла его не освобождать. Во всяком случае, даже получив вольную, мэтр Давид
предпочел остаться у меня в услужении.
-- А как же иначе! -- всплеснул руками мэтр. -- Найдется ли в целом
свете лучшей госпожи, чем моя?!
-- Старый мошенник! Ты прекрасно знаешь, сколь нелегко
иудею-вольноотпущеннику заиметь собственное дело в Темисии. Конечно, тебе
много лучше жить у меня, на всем готовом!
Пока имел место такой разговор, мэтр Давид занимался довольно странной
работой: он укутывал зеркала бархатными покрывалами.
-- Дорогая принцесса, оставляю вас в умелых руках моего достойного
слуги. Исполняйте все, о чем он вас попросит...
-- А вы?.. Вы меня оставляете?! -- испуганно спросила Кримхильда.
-- Ненадолго, -- мягким, чарующим голосом промурлыкала София. -- Я
скоро вернусь. Итак, слушайтесь мэтра, доверяйтесь ему! Он подарит вам тот
сюрприз, о котором я упоминала.
Чуть не насильно усадив нарбоннскую принцессу в глубокое кресло, София
Юстина плутовато подмигнула верному слуге и вышла вон.
* * *
Час спустя она вернулась в комнату цирюльника. Помимо Кримхильды и
мэтра Давида, здесь появились младшие служки, ассистенты мэтра.
-- Ну, вот и я!
Принцесса Кримхильда посмотрела в ее сторону и обомлела. Голос казался
знакомым, но женщину было не узнать.
Выступала София в ярко-красных сандалетах на очень высоком тонком
каблуке; казалось удивительным, как вообще ей удается переставлять ноги,
ведь ходила она почти что на кончиках носков. Выше подошвы и до самого таза
ноги были совершенно открыты; едва заметная, скорее символическая, юбка из
блестящей черной кожи плотно облегала совершенные бедра и ягодицы; сверх
того, по бокам юбку рассекали глубокие разрезы, заканчивающиеся лишь на
поясе у талии. Этот пояс из белой кожи скрепляли изящные пряжки в виде
крылатого коня, Пегаса, высеченного из цельного пиропа и оправленного в
золото. Выше лилейного пояса, сливаясь с ним, шла белая, словно
алебастровая, полоска обнаженного тела. Второй пояс, такой же ярко-красный,
как и сандалеты, обтягивал тело под грудью. Он удерживал роскошную рубаху из
карминного атласа; на груди эту короткую рубаху скрепляла единственная
фибула-застежка в виде камеи все того же аватара Пегаса, небесного
покровителя Софии Юстины. Ворот атласной рубахи лежал свободно, обнажая
тонкую, как у младого лебедя, шею. Удлиненное лицо с острым волевым
подбородком было отмечено печатью врожденного аристократизма, прелесть его
лишь подчеркивали крохотные серебрянные блестки, рассыпанные по нему.
Главными украшениями этого лица были, конечно же, огромные черные глаза,
подведенные сурьмой и перламутром, и изумительно очерченные губы; яркий
карминный их цвет удачно дополняли блестки, создавая ощущение высокой
чувственности. Блестящие смоляные волосы были уложены курчавыми волнами, а
скрепляла их золотая княжеская диадема с танцующим Пегасом. Наконец, на
запястьях атласная рубаха была заправлена в перчатки все того же карминного
цвета, обтекавшие длинные изящные пальчики подобно второй коже.
Княгиня София прошлась по комнате перед изумленным взглядом нарбоннской
принцессы, давая себя рассмотреть со всех сторон. Не в силах сдержать лавину
чувств, Кримхильда издала долгий "О-о-ох!" и закрыла глаза.
-- Ну что ж, мэтр, я вижу, вы заканчиваете, -- как ни в чем ни бывало
произнесла София Юстина. -- Это значит, что скоро мы будем готовы
отправиться в город.
Кримхильда едва отворила глаза и чуть слышно прошептала:
-- Вы... вы собираетесь так... в таком виде... -- и замолчала, густо
покраснев.
"В таком виде" женщина у галлов считалась бы голой, -- вот что
постеснялась сказать принцесса своей обворожительной хозяйке.
София Юстина пожала плечами.
-- Разумеется, моя дорогая, разумеется! А как же, по-вашему, следует
одеваться для светской прогулки?!
Этот вопрос заставил Кримхильду покраснеть еще больше, если это было
вообще возможно. Затем она представила, как будет выглядеть рядом с этой
ошеломляющей женщиной в ее более чем смелом и соблазнительном туалете, и
сложная гамма чувств, от стыда и страха до зависти, обиды и возмущения,
привела принцессу в полнейшее замешательство. Она уже раскрыла рот, --
впрочем, она его и не закрывала с того момента, как увидела новый наряд
Софии, -- дабы со всей доступной ей вежливостью и твердостью отклонить
предложение любезной хозяйки, как та опередила ее.
-- Мэтр Давид, -- сказала княгиня, -- если ты закончил, открой зеркала.
Пора явить нашей дорогой гостье ее истинную красоту!
...Еще некоторое время прошло, прежде чем София и ее цирюльник-модельер
совместными усилиями, с помощью духов и нюхательной соли, привели в чувство
шокированную собственным новым обликом принцессу.
В зеркале на нее смотрела утонченная красавица с длинными, распущенными
до самой талии платиновыми волосами. Голову венчал странный убор, похожий
одновременно и на диадему, и на обруч, каким любила скреплять волосы
северная богиня Фригг, супруга мудрого Вотана; убор сей украшал огромный,
величиной с кулак, смарагдовый камень. В ласкающей взор светло-зеленой гамме
было выдержано и остальное одеяние: во-первых, длинное, до пят,
гофрированное атласное платье, или, скорее, широкая накидка, расшитая
золотой каймой; она прикрывало плечи и руки до локтей; далее руки оставались
обнаженными, если не считать большие, но изящные яшмовые браслеты на
запястьях и такие же, как у Софии, перчатки из тончайшей кожи, только не
карминного, а смарагдового оттенка. У талии накидку скреплял золотой пояс с
пряжкой в виде камеи аватара Химеры. Прекрасно вылепленные ноги
подчеркивались воздушными колготами того же оттенка; внизу эти колготы
незаметно переходили в туфельки на предусмотрительно низком каблуке.
-- ...О-о, не-е-ет, -- простонала принцесса Кримхильда, едва обретя
способность говорить. -- Что вы со мною сделали?..
София Юстина от души рассмеялась.
-- Ровным счетом ничего, дорогая: мы всего лишь подчеркнули задумку
Творца, создавшего вас такой, какая вы есть! Как можно было столь жестоко
заставлять страдать ваше прекрасное тело в оковах этих грубых и безвкусных
рубищ?! -- тоном, исполненным искреннего негодования, вымолвила она,
презрительно кивая на одежды, в которых Кримхильда явилась сюда.
-- Ой, -- только и могла всхлипнуть принцесса, с трепетом глядя на
собственное отражение в зеркале.
Между тем княгиня София продолжала свой наглядный урок:
-- Мы с вами женщины, мы молоды и красивы. Творец создал нас таковыми,
дабы мы могли наслаждаться жизнью. Бежать от радостей жизни, от собственной
красоты, от счастья, от улыбок, от восхищенных мужских взглядов есть ни что
иное как бунт против священной воли всемогущего Творца! Да-да, милая, именно
так! Скрывая свою красоту, вы, тем самым, бросаете дерзкий вызов Создателю и
слугам его, великим аватарам, и, следовательно, впадаете в ересь!
Принцесса Кримхильда побледнела на глазах.
-- Я впадаю в ересь?.. -- испуганно переспросила она.
-- Вас извиняет лишь то, что вы впадали в ересь неосознанно, --
великодушно уточнила София. -- Дьявол, умеющий как никто иной искусно
прятаться под личинами языческих божков, диктовал вам нормы поведения. Но
нынче, когда ваш мудрый отец и вы приняли Истинную Веру, ипостаси Хаоса
более не властны над вами! Вы можете нести свою красоту в мир, озаряя его;
скажу больше: вы обязаны это делать! Прошу вас, встаньте и пройдитесь; вы
почувствуете, как упоительно бьется ваше юное сердце, -- это женщина, самое
восхитительное творение Господа, просыпается в вас, моя дорогая!
-- Я уже чувствую, как мое сердце готово выпрыгнуть из груди, --
прошептала принцесса.
Однако она послушалась свою наставницу и сделала несколько шагов по
комнате. Новый наряд безукоризненно обтекал фигуру, ткани ласкали; пожалуй,
призналась себе Кримхильда, лишь ласки матери в далеком детстве могли
сравниться с нежными прикосновениями этих чудесных одежд... Когда она
двигалась, одетые в малахитовые колготы ноги выступали из-под накидки, и
сама Кримхильда невольно залюбовалась ими: она и не подозревала, что ее ноги
столь красивы!.. Незнакомое ощущение гордости и блаженства волнами
разливалось по всему телу, заставляя его трепетать и, тем самым, делая его
еще прекраснее...
-- Вот в такие мгновения понимаешь, что прожил жизнь не зря и кое-чему
научился, -- выдавив слезу умиления, проговорил мэтр Давид.
Уразумев, что мэтр, как видно, сделал ей некий особо изысканный
комплимент, Кримхильда зарделась и тут же вспомнила об отце.
-- Я благодарна вам, ваше сиятельство, -- упавшим голосом молвила она,
-- одни лишь боги знают, как я вам благодарна, но мне придется нынче же у
вас снять сей чудесный наряд.
-- Об этом не может быть и речи! -- воскликнула София с твердостью в
голосе, какую ее гостья никогда не слышала ни от какой женщины: так могли
разговаривать лишь привыкшие повелевать мужчины, вроде ее могучего отца.
-- Я не хочу ничего слушать! -- уже более мягким тоном сказала княгиня.
-- Невелик грех по незнанию, но страшен грех по умыслу! Кроме того, вы
обидите меня, отвергнув мой искренний дар.
Принцесса ошеломленно уставилась на хозяйку.
-- Как, вы дарите... вы дарите это?.. дарите мне?!
-- А как вы думали, -- усмехнулась София, -- вы думали, я дала вам
просто поносить?
-- Но как же это... Платье... оно стоит целое состояние! А еще
смарагдовая диадема... Нет, я не могу принять такой дар!
София Юстина вплотную подошла к Кримхильде и, глядя ей прямо в глаза
смарагдового цвета, отчеканила:
-- Хочу, чтоб вы знали, милая: я достаточно богата, достаточно
рассудительна и достаточно независима, чтобы тратить мои деньги когда хочу,
как хочу и на кого хочу! К вашему сведению, сударыня, род Юстинов является
одним из самых состоятельных и высокопоставленных в нашем государстве. Что
для меня эта диадема -- цена ей, самое большее, сто империалов...