Томан Николай. Воскрешение из мертвых

- спрашивает Пронского Друян. - Вашу синтетическую овчарку, как я это
себе представляю, можно создать лишь по законам такой молодой науки,
как бионика.
- Какой молодой науки, Гурген! - восклицает Ямщиков. - Академик
Капица сказал: "Бионику часто называют молодой наукой. Это неверно.
Ведь еще господь бог занимался бионикой, создавая людей по образу и
подобию своему".
- Я вижу, вы все тут большие эрудиты, - теперь уже не столь
самоуверенно улыбается Пронский.
- Э, какие там эрудиты! - пренебрежительно машет рукой Гурген. -
Просто почитываем кое-какую научную и техническую литературку.
- В "Творце и роботе" у Винера много остроумных мыслей, -
замечает молчавший до сих пор Рудаков. - Он считает, что бог создал
дьявола, чтобы было с кем вести увлекательную игру с риском проиграть
- дьявол ведь, как известно, искусный мастер интриг. Отсюда Винер
делает вывод, что человек, конструируя машины, с которыми он тоже
ведет игру, соперничает с богом, становясь почти таким же творцом.
- Станем и мы с вами творцами, если нам удастся сотворить
самообучающуюся, а вернее самоусовершенствующуюся собаку, - продолжает
мысль Рудакова Пронский.
- Которая будет совершать свой поиск методом проб и ошибок? -
спрашивает Гурген.
- Этот способ перебора возможных вариантов хоть и приводит в
конце концов к правильному решению, - уточняет Пронский, - не очень,
однако, эффективен. Поэтому мы будем вести перебор вариантов не
постепенным приближением к верному решению, а скачками.
- Кажется, это называется эвристическим программированием? -
замечает Ямщиков.
- Но не это сейчас главное, - вмешивается в их спор электроник. -
Главное - это принципиальная возможность осуществить замысел Виталия
Сергеевича...
- С этого мы и начали в прошлый раз наш разговор, -
поворачивается к нему Пронский. - Я, помнится, привел вам слова автора
книги "Проблема узнавания" Бонгарда, который сказал, что создание
роботов, сколь угодно близко имитирующих поведение человека (а я
добавлю от себя: тем более животного), не противоречит никаким
известным в настоящее время законам природы. Так что никакой мистики и
несбыточной фантастики в замысле моем нет.
Он бросает испытующий взгляд на Татьяну, но она, уже не слушая
его, направляется к выходу. До ее слуха доносятся лишь слова Ямщикова,
обращенные к Маврину:
- Что-то ты, Вадим, понурый какой-то сегодня? Не блеснул, как
всегда, остроумием, ни единого слова даже не вымолвил...
Да, Маврин сегодня действительно озабочен чем-то. Это заметила и
Татьяна. Чего бы это? С тех пор как он женился на Варе Кречетовой, с
лица его редко сходила блаженная улыбка. А поженились они сравнительно
недавно, как только получили квартиру.
Выйдя с завода, Татьяна останавливается возле кафе, построенного
заводскими комсомольцами по собственному проекту и названного очень
просто - "Наше кафе". Обслуживается оно тоже комсомольцами на
общественных началах. А так как помещение его очень маленькое, всего
на пятьдесят человек, то пользуются им различные цеха завода по
очереди, и главным образом по пятницам, соревнуясь друг с другом в
придумывании оригинальных программ. На одной из таких "пятниц" Татьяна
уже побывала.
Пригласили ее комсомольцы инструментального цеха. Кафе хоть и
считалось комсомольским, гостями его были и пожилые рабочие. Однако
право быть приглашенным требовалось заслужить. К заслугам же
относились не только выполнение производственной нормы, но и
"праведный образ жизни", как в шутку говорили заводские комсомольцы. И
уж конечно, в "Наше кафе" не проникал ни один любитель выпить. Кстати,
спиртных напитков в нем вообще не было, лишь чай и кофе
разнообразнейших сортов и способов приготовления.
На первом таком вечере все пили чай и кофе под органную музыку
Баха, записанную на магнитофонной ленте Олегом Рудаковым с его
краткими пояснениями. И хотя они не всегда соответствовали замыслам
Баха или той трактовке его замыслов, какую давали им знатоки органной
музыки, зато были по-своему интересны и оригинальны.
Заглянув в широкие окна "Нашего кафе", Татьяна замечает там Варю
Кречетову. Она, правда, теперь уже Маврина, но все по-прежнему
называют ее Кречетовой.
- Здравствуйте, Татьяна Петровна! - увидев Грунину, радостно
кричит в открытое окно Варя. - Заходите, пожалуйста!
Торопливо распахнув стеклянную дверь, она выбегает на улицу и
берет Грунину под руку.
- Вы очень-очень мне нужны, Татьяна Петровна! Давайте присядем
вот тут в уголке, чтобы нам не мешали.
- Похоже, что у вас что-то интересное затевается? - спрашивает
Варю Грунина. - Вон и Валя Куницына, и еще девушки из
инструментального.
- Готовим вечер. Нам в этом кандидат философских наук Боярская
помогает. Помните, я вам о ней рассказывала? Это та самая, которая
помогла Андрею Десницыну от бога отречься. Вечер назначен на пятницу.
Хорошо бы, если бы и вы чего-нибудь подсказали. Но об этом потом. Вы
моего Вадима сегодня не видели? Каким он вам показался?
- Случилось разве что-нибудь? Почему вы так встревожены?
- Ох, боюсь я, что может что-нибудь случиться! - грустно вздыхает
Варя. - Видно, тот жуткий мир, из которого он вырвался, снова его...
Нет, нет, пока ничего! Но со вчерашнего вечера он уже не совсем тот...
- Да не волнуйтесь вы так, Варя. Расскажите-ка все, как
говорится, по порядку.
- Никакого тут порядка - все перемешалось! Но, в общем-то,
началось, видимо, с того, что Вадим отказался пойти в гости к Грачеву.
И тогда тот ему сказал: "Это не я, это Туз велел тебя пригласить". А
вы ведь сами, наверное, знаете, кто такой этот Туз.
- И Вадим сам вам все это рассказал? - уточняет Татьяна. - Я имею
в виду разговор его с Грачевым.
- Ну да, как же! Силком я это из него вытянула. Слово, однако,
пришлось дать, что в милицию об этом не заявлю.
- Но ведь я тоже из милиции...
- Вы для меня не милиция, вы мой друг. И не сомневаюсь, что
подскажете, как нам быть. Похоже, что этот Туз не оставит теперь
Вадима в покое. Зачем-то он ему понадобился...
- А почему Вадим не решился мне сам об этом рассказать?
- Считает, что такого опытного бандита вам не просто будет
поймать. Если же Туз дознается, что Вадим вам о нем рассказал, то
тогда... Не думайте, однако, что это он за себя так испугался.
Опасается, как бы Туз или дружки его чего-нибудь мне не сделали...
- А чем Вадим объяснил Грачеву свой отказ пойти к нему в гости?
- Тем, что не пустила.
- Не думаю, чтобы это объяснение удовлетворило Туза, - задумчиво
покачивает головой Татьяна. - Что же Вадим собирается делать дальше?
- Не знаю... Наверно, и сам еще не решил. Но я его одного теперь
ни на минуту не оставляю. Из конструкторского бюро он зайдет за мной
сюда. Домой мы поедем вместе.
- Ого, какая вы храбрая! - улыбается Татьяна.
- Уж во всяком случае, в обиду его никому не дам! - решительно
вскидывает голову Варя. - Мы ведь сегодня должны были пойти в гости к
дяде. Он пригласил нас к себе еще на прошлой неделе. Вадим был так
счастлив, с таким нетерпением ждал этого дня... И вот вдруг объявил
мне утром: "Знаешь, Варюша, лучше нам не ходить к нему пока".- "Да ты
что!" - изумилась я. "Не могу, говорит, честно смотреть ему в глаза.
Опять у меня такое состояние, как тогда, когда должен был проникнуть к
Леониду Александровичу по поручению Корнелия. Был я, правда, в то
время простой пешкой в его руках, но и теперь меня не покидает
предчувствие, что снова придется выведывать что-то в доме твоего
дяди". И вы знаете, может быть, он и прав... В общем, я не стала
настаивать, дядя сразу бы заметил его испуганные глаза... Вся надежда
теперь только на вас, Татьяна Петровна.
- Я постараюсь сделать все возможное, - обещает Татьяна, - нужно
только, чтобы Вадим ставил меня в известность обо всех заданиях Туза,
если тот от него что-либо потребует.
- Я обязательно постараюсь его уговорить. А как нам сообщать вам
об этом?
Татьяна быстро записывает номера своего служебного и домашнего
телефонов на листке блокнота и протягивает Варе.
А к ним уже подходит Валентина Куницына, невысокая, худенькая,
миловидная - одна из лучших разметчиц инструментального цеха. Создание
этого кафе - в значительной мере ее заслуга. В те дни, когда переходит
оно в распоряжение инструментальщиков, Валя не покидает "Нашего кафе",
пока внутреннее убранство и все детали замысла не достигнут почти
такой же микронной точности, как и разметка деталей, которые проходят
через ее руки в инструментальном цехе.
- Ну, что вы тут уединились? - укоризненно говорит она Татьяне
Петровне и Варе. - Нам так нужен ваш совет, Татьяна Петровна. Хотим
серьезно поговорить в нашу "пятницу" о модах и их причудах. Попытаться
найти закономерность в их стихии.
Валя учится в заочном художественном институте и очень начитанна.
Грунина имела возможность убедиться и в ее хорошем вкусе.
- А о каких модах? - спрашивает ее Татьяна.
- О дамских, конечно.
- Ну, тут я вряд ли чем-нибудь смогу помочь вам, - беспомощно
разводит руками Грунина. - Они, по-моему, вне всякой логики и здравого
смысла - сплошная стихия.
- А мы хотим все-таки попробовать обуздать эту стихию, - задорно
вскидывает голову Валя. - И вы могли бы нам в этом помочь, Татьяна
Петровна.
- Ох, боюсь, что вы переоцениваете мои возможности, - вздыхает
Татьяна. - Но я постараюсь оправдать ваши надежды, только не сегодня.
Если вас устроит, я заеду к вам завтра.
- Да, пожалуйста, мы очень вас просим, и хорошо бы в это же
время. Мы все после работы - прямо сюда.
- Постараюсь, - обещает Татьяна.
Оставшись вдвоем с Валей Куницыной, Варя спрашивает ее, понизив
голос:
- Ну, а с Анатолием у тебя как?
- А никак.
- Даже в кино не ходите?
- Даже...
Варя вздыхает.
- Ты-то чего так переживаешь? - удивляется Куницына. - Было разве
у меня с ним что-нибудь?
- Но ведь могло же...
- Могло, да не было, и очень тебя прошу, никогда больше не
спрашивай меня об этом.

14

Профессор Леонид Александрович Кречетов плохо чувствует себя в
последние дни. Ничего вроде не болит, а настроение подавленное.
Наверное, оттого, что не ладится работа. Хотел популярно изложить
некоторые свои научные идеи для молодежного журнала, но без формул и
математических расчетов ничего пока не получается. Все выглядит
упрощенно, примитивно...
Да и статью для научного журнала тоже придется переделывать, хотя
в ней не нужно ничего адаптировать. Тем, кому она адресуется, язык
чисел и формул понятнее образных сравнений и метафор, лишь бы только
расчеты были точными, безошибочными. Он ведь не Эйнштейн, который мог
сказать, что заслужил право совершать ошибки.
Вспомнив эту шутку великого физика, Кречетов откладывает в
сторону рукописи и по давней привычке начинает торопливо шагать по
своему кабинету. Наблюдая за ним в такие минуты, кто-то из его друзей
сказал однажды: "Это похоже на попытку сбежать от самого себя". А
Леонид Александрович, вспомнив Эйнштейна, уже не может не думать о
нем.
Как мудр и остроумен был этот человек! Да, он ошибался в своем
отношении к квантовому принципу, но разве еще кто-нибудь из
противников этого принципа мог с таким чувством юмора, как Эйнштейн,
заявить одному из творцов квантовой механики Максу Борну: "Ты веришь в
играющего в кости бога, я - в полную закономерность в мире объективно
сущего".
А бог, которого Эйнштейн нередко поминает в своих статьях и
беседах, разве это тот всевышний, которому поклоняются религиозные
люди? В отличие от слепо верующих в предначертанность всего сущего,
Эйнштейн чувствовал себя пронизанным ощущением причинной
обусловленности происходящего. Для него будущее было не менее
определенно и обязательно, чем прошедшее, а религиозность великого
физика, по глубокому убеждению Леонида Александровича, состояла лишь в
восторженном преклонении перед гармонией законов природы.
Сказал же он как-то, что самое непонятное в мире - это то, что он
понятен.
- Мир, правда, не очень-то понятен, однако безусловно познаваем,
но ох с каким трудом даются эти познания! - невольно вздыхает Леонид
Александрович.
Сегодня ему трудно сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли.
Раздумье о научных проблемах то и дело перемежается воспоминаниями о
разных мелочах, незначительных происшествиях минувшего дня.
Вот опять пришел на память дверной замок, который безотказно
служил ему многие годы и закрылся сегодня утром легко и бесшумно, как
всегда, а вечером, когда Леонид Александрович вернулся из института,
долго не хотел открываться. Скорее всего, испортилось в нем что-то...
Какие, однако, имеются детали в таком бесхитростном замке? Тот,
что в двери Леонида Александровича, называется врезным - это профессор
Кречетов знает точно. Ему известно также, что врезные бывают
пружинными и, кажется, сувальдными. У него - пружинный. А вот какие же
в нем детали?
Спросили бы профессора Кречетова, специалиста по тончайшей физике
нейтрино, об устройстве сцинтилляционного счетчика или водородной
пузырьковой камеры, он без запинки перечислил бы все основные детали
сложнейшей их аппаратуры, но простейший, элементарнейший в сравнении с
ними дверной замок, пользоваться которым приходится ежедневно, для
него почти загадка. А ведь в сопоставлении со счетчиками элементарных
частиц он как одноклеточное против млекопитающего...
Нужно будет все-таки вытащить как-нибудь этот заартачившийся
замок из двери и заняться его анатомией. А сейчас следовало бы,
пожалуй, пригласить слесаря из домоуправления, пусть бы он посмотрел,
что там с ним такое. Похоже, что пытался кто-то открыть его другим
ключом или отмычкой. Ну, а кто же мог это сделать - грабитель?..
Сама мысль об этом кажется Леониду Александровичу нелепой.
Сколько он тут живет, ни разу ни у него, ни у соседей не было
оснований тревожиться за свое имущество. Никто на него не покушался.
Да у профессора Кречетова и не было ничего такого, что могло бы
привлечь воров. Разве только библиотека, но такие ценности не для
рядовых грабителей.
Ну, а если серьезно, то вора могла бы, пожалуй, заинтересовать
его коллекция иностранных монет. Но не специалиста нумизмата, однако.
В ней ведь лишь современные монеты всех социалистических и многих
капиталистических стран. Главным образом тех, в которых Кречетов
побывал. Он и создал-то эту коллекцию лишь потому, что она как бы
воскрешала в памяти многочисленные его поездки по Западной Европе,
Азии, Африке и Америке. К концу пребывания в каждой из стран он
специально подбирал комплекты монет, от самой мелкой до самой крупной.
И лишь в этом отношении его коллекция могла представлять некоторый
интерес.
Ему вдруг вспомнилось почему-то, с каким интересом и даже,
пожалуй, с восхищением рассматривал когда-то эту коллекцию Вадим
Маврин. Но это было в ту пору, когда он был еще невежествен и дик,
когда племянница профессора Варя еще только начинала обращение этого
"неандертальца", как называл тогда Вадима Леонид Александрович, в
"гомо сапиенс".
- Ого-го! - воскликнул он тогда, алчно сверкнув глазами. - Это же
черт те какой капиталец! Сплошное золото небось.
- В основном, железки, - охладила его восторг Варя. - Сплавы
различных металлов, и притом далеко не благородных. Но для человека
любознательного тут почти вся история "звонкой монеты" двадцатого
века.
Она повторила его, профессора Кречетова, шутку, в которой слово
"история" было, конечно, не очень точным. Тогда, однако, польститься
на такую коллекцию мог, пожалуй, сам Вадим или его шеф Корнелий
Телушкин, а теперь смешно даже вспоминать об этом.
Леонид Александрович хотя и посмеивается над своими теперешними
подозрениями, однако чувство смутной тревоги не покидает его. Чем-то
оно напоминает ему то время, когда подручные мистера Диббля охотились
за его портфелем с научными материалами. И ведь одним из них был Вадим
Маврин, фамилию которого носит теперь его любимая племянница. Разве
поверил бы он в ту пору, что Варя может стать его женой?
Вадим был тогда простым шалопаем, подпавшим под влияние
авантюриста Телушкина, и, не попадись на его пути такая девушка, как
Варя, неизвестно еще, как бы сложилась его жизнь. Едва ли исправило бы
его одно только наказание. И уж во всяком случае, он не стал бы тем,
кем сделала его она. И не в том вовсе дело, кем он работает и сколько
получает, - мыслит теперь по-иному, мир видит в других красках. Сам же
ведь признался как-то:
"Это она, Варя, превратила меня из "неандертальца" в "гомо
сапиенс".
А теперь у этого бывшего "неандертальца" отличное чувство юмора,
начитанность, незаурядное мастерство слесаря-инструментальщика. Варя
уверяет даже, будто во всем инструментальном цехе выше его по классу
точности только Ямщиков с Рудаковым, которых она вообще считает чуть
ли не "эталонными" во всех отношениях и очень гордится дружбой с ними
ее Вадима.
Размышляя о судьбе Вадима и Вари, Леонид Александрович бросает
взгляд на настольные часы. Ого, уже девять! Значит, они скоро должны
прийти. Вот пусть Вадим и посмотрит замок. Ему можно будет сказать и о
своих подозрениях, а то слесарь из домоуправления еще смеяться
станет...
Но тут мысли профессора Кречетова прерывает телефонный звонок.
- Это я, дядя Леня, Варя, - слышит он в трубке голос племянницы.
- Извините вы нас с Вадимом, пожалуйста! Не можем мы к вам сегодня...
- А ведь обещали.
- Да, правда, обещали, но Вадим сегодня дежурит по штабу
заводской народной дружины. Мы не знали, что так случится, потому что
сегодня не его очередь. Заболел, оказывается, тот дружинник, который
должен был сегодня, и вот Вадим за него... Вы только не обижайтесь на
нас, пожалуйста. Я бы могла и одна к вам, но мне хотелось с Вадимом...
- Я тоже хочу видеть вас обоих. И в любой день, когда только
будет у вас свободное время и желание.
- Я передам это Вадиму, он ведь к вам всегда с удовольствием...
Так вы не обижаетесь, значит?
Леонид Александрович хотя и успокоил Варю, заявив, что из-за
таких пустяков смешно было бы обижаться, но чем-то ему этот разговор с
племянницей не понравился. Было в голосе Вари какое-то смущение, будто
говорила она не совсем то, что хотела бы сказать. Слишком хорошо знал
он прямую, не умеющую хитрить натуру Вари, чтобы не почувствовать
этого. И на душе его стало еще неспокойнее...

15

Перед тем как попрощаться с Ямщиковым, Олег просит его:
- Постарайся, Толя, не ходить пока к Грачеву.
- А я и не собираюсь к Грачеву, я к Марине.
- Но ведь она тоже Грачева...
- Для меня фамилия Грачева - совсем иной мир. Во всяком случае,
не тот, в котором живет Марина. В мире Грачева живет в том доме один
только Павел Грачев...
- Ты цитировал мне в прошлую ночь Стендаля, - прерывает его Олег.
- Я потом снял с полки один его томик и стал читать. И знаешь какую
мудрую мысль вычитал? Вот послушай-ка, я ее наизусть запомнил:
"Полюбив, самый разумный человек не видит больше ни одного предмета
таким, каков он на самом деле... Женщина, большей частью заурядная,
становится неузнаваемой и превращается в исключительное существо".
- Ну, во-первых, Марина не такая уж заурядная. А во-вторых,
Стендаль преподал всем нам очень мудрый совет - любить так, чтобы даже
самые заурядные из наших возлюбленных всегда представлялись нам
исключительными существами.
- С этим я целиком согласен, - порывисто протягивает ему руку
Олег. - Это и ты мудро сказал. Но будь же мудрым до конца - не ходи
сегодня к Марине...
- Как же ты, после того что мы только что сказали друг другу,
можешь мне это предлагать! - восклицает Анатолий. - Ее уже допрашивала
сегодня Татьяна Петровна в связи с убийством Бричкина, и она, конечно,
тревожится за меня. Убили ведь парня, который вчера только в ее доме
разыграл дурацкую сцену ревности. Знает она, наверное, и о драке его
со мной. Легко себе представить, какие мысли теперь у нее в голове...
Нет, мне непременно нужно пойти к ней и успокоить!

А у Марины в это время происходит бурный разговор с братом. После
работы он не пришел домой, как обычно, значит, заходил еще куда-то.
Явился часа на два позже, чем всегда, и явно в плохом настроении,
однако бодрится.
- Ну-с, как у тебя делишки, сестренка? - спрашивает с напускной
беспечностью.
- Это ты сначала расскажи, как твои-то, - мрачно отзывается
Марина.
- Что ты имеешь в виду? - настораживается Павел.
- Сам не догадываешься? Тебя не допрашивали разве в связи с
убийством Васьки Бричкина?
- Тебе-то откуда это известно? Тоже, значит, допросили?..
- А как же ты думал? Парень провел у нас весь вечер, и это не
было ни для кого секретом, а потом его нашли зарезанным неподалеку от
нашего дома. Должно это было заинтересовать милицию или не должно?
- Ну, положим, нашли его вовсе не возле нашего дома...
- Но ведь всего в двухстах метрах от нас!
- Тогда нужно было бы допросить вообще всех, кто проживает
поблизости.
- Не знаю, как насчет всех, это милиции виднее, а то, что меня
допросили, вполне естественно. И все это по твоей милости...
- То есть как это по моей?
- А зачем ты этого подонка на мой праздник пригласил?
- Так он же друг твоего детства...
- Враг он моего детства! Сколько горя мне причинял своим
идиотским ухаживанием. Знаешь ведь - ревела я от него, заступиться
даже просила. Так зачем же нужен был мне этот человек в такой для меня
день? Должен же был ты это сообразить?
- Я думал...
- Да ничего ты не думал! Другие за тебя думали и велели,
наверное, пригласить его для каких-то свои целей.
- Что ты несешь, дуреха! Кого имеешь в виду? - сердится Грачев.
- Будто сам не знаешь? Повелителя твоего Леху. Чует мое сердце,
его это затея. Не совсем ясно только - зачем убивать кретина этого
понадобилось? Для того, может быть, чтобы потом всю вину на Толю
Ямщикова свалить.
- А что ты думаешь - вполне ведь могло случиться...
- Что могло случиться? - почти кричит Марина, вскакивая со своего
места.
- Да успокойся ты, ради бога! Чего ты так? Рассуди, однако, сама:
не была разве вчера тут, у нас в доме, стычка Васьки с Ямщиковым из-за
тебя? А потом на улице между ними, оказывается, настоящая драка
произошла...
- Какая еще драка? Васька ведь раньше Анатолия ушел.
- Поджидал его, стало быть, Василий на улице, и они схватились
там. Я сам об этом только что узнал. Конечно, Анатолий порядочный
парень и первым ни за что бы за нож не взялся, но в порядке
самообороны...
- Мерзавцы! - стучит кулаками по столу Марина. - Специально,
значит, все подстроили! И сцену ревности этого болвана, и драку на
улице... Но я все равно не поверю, чтобы Анатолий, даже защищаясь, мог
ударить кого-нибудь ножом!
- Да пойми ты, дурья голова, ведь на них... на Анатолия и этого
бывшего батюшку Десницына, четверо ведь напали. Тут не то что за нож,
за оглоблю схватишься.
- Да уж за оглоблю он скорее бы, наверное, чем за нож, - теперь
уже ревет Марина. - Не мог он его ножом...
- Ну, Десницын тем более не стал бы хвататься за нож, а больше
некому же...
- А Леха твой не мог разве? Сам же говорил, что от него всего
можно ожидать...
- Ты, я вижу, совсем спятила?
- Ничего я не спятила - его это бандитских рук дело! Больше
некому!
- Да зачем ему?..
- Уж не знаю зачем, но это его работа, и если ты не разоблачишь
его и не спасешь Анатолия...
- Да никто пока твоего Анатолия ни в чем не обвиняет, хотя
обстоятельства явно против него. Спасибо еще, что расследование ведет
пока Грунина, но могут ведь передать кому-нибудь другому, более
опытному.
- Но что же делать... что делать?.. - снова заливается слезами
Марина.
- Я так полагаю: все теперь будет зависеть от свидетелей этой
драки. Что они покажут...
- Что покажут? Да то и покажут, что Леха им прикажет, не ясно
разве?
- Опять ты за свое! Ни при чем тут Леха. Ну, а если и имеет
какое-нибудь отношение, то, может быть, это и к лучшему даже...
- То есть как это к лучшему?
- А так. Сможет спасти, пожалуй, Толика твоего.
- Не пойму что-то...
- Смогла бы ты уговорить Анатолия, чтобы он оказал одну услугу
Лехе?..
- Да ты что! - снова яростно стучит кулаками по столу Марина. -
Сам у него во власти и Анатолия хочешь?.. Нет, не сделали из тебя в
колонии человека, Павел! Знать я тебя больше не хочу, не брат ты
мне!..
- Ну, как знаешь, только я ведь не о себе беспокоюсь, а об
Анатолии твоем. Ты не бегай так по комнате, сядь, успокойся и послушай
меня повнимательней. Два свидетеля стычки его с Бричкиным уже
арестованы милицией. Об убийстве Василия они, может быть, и не знают
еще и без команды Лехи ни на кого пока не покажут. Но о том, что
Анатолий дрался с Васькой, они на допросе Груниной, конечно, уже
сообщили. А вот четвертый участник этой драки, видимо, по совету Лехи
исчез до поры до времени. Он-то и может в свое время показать
следствию то, что посоветует ему Леха. Вот ведь какая ситуация! И ты
не решай пока ничего сама, посоветуйся сначала с Анатолием. Не о твоей
- о его ведь судьбе идет речь.
- И о моей тоже... - чуть слышно произносит Марина.

16

Утром следующего дня Грунина встречается с выделенными ей в
помощь оперативными работниками райотдела. С одним из них, старшим
лейтенантом Крамовым, она работает уже не первый год. Он не очень
молод, ему около сорока, но его энергии мог бы позавидовать его
молодой коллега лейтенант Сысоев, хотя человек, плохо знающий их,
пришел бы, пожалуй, к противоположному заключению. Крамов показался бы
ему медлительным, может быть даже нерасторопным, а Сысоев очень