Томан Николай. Воскрешение из мертвых

блеск глаз, голос, улыбка. Богатырская его фигура всегда бросалась в
глаза, а теперь он будто еще шире стал в плечах.
- Конечно, нелегко начинать все сначала, - вздыхает он, но без
особой печали, - да, видно, надо. Я всю ночь сегодня провел без сна,
все думал... Нет, не о том, как быть и во что теперь верить, это
решилось как-то само собой... И вовсе не злосчастный эксперимент этот
мне помог. Просто почувствовал вдруг с какой-то удивительной ясностью
всю нелепость существования всевышнего. Дед мой тоже решил
окончательно порвать с богословием и семинарией. Он сделал бы это и
раньше, да не хотел ломать мою духовную карьеру. Пусть тут делают себе
карьеру такие фанатики, как Травицкий...
- А по-моему, он и не фанатик вовсе, - замечает Настя, - а самый
настоящий авантюрист. Надеялся, наверное, что удастся выставить
Куравлева и тебя с дедом во двор, а самому укрыться где-нибудь от
взрыва. Ну, а если бы и пострадал немного, так прослыл бы, пожалуй, за
великомученика. К тому же, может быть, и не было бы никакого взрыва -
я ведь не нашла взрывчатку. А от электродетонатора могло произойти
лишь короткое замыкание и пожар, что тоже можно было бы приписать
персту божьему. Не знаешь, собирается синод расследовать это или решил
замять?
- Не знаю, - равнодушно отвечает Андрей. - Меня это теперь не
интересует...
А когда Настя, попрощавшись с ним, уходит, он без пальто и шапки
долго стоит в распахнутых дверях на крепком утреннем морозе, сожалея
лишь о том, что так и не решился сказать ей самого главного. Но она,
наверное, и сама об этом давно уже догадалась...

Москва, Переделкино.
1967г.



...ЕСЛИ ДАЖЕ ПРИДЕТСЯ ПОГИБНУТЬ

1

Дежурная по штабу заводской народной дружины Валентина Куницына
удивленно смотрит на раскрасневшееся, мокрое от пота лицо Анатолия
Ямщикова.
- Ты жив и невредим?.. - произносит она наконец, не сводя с
Анатолия восторженного взгляда.
- Как видишь.
- Но ведь их было трое...
- А ты откуда знаешь?
- Марина позвонила.
- Какая Марина?
- Грачева.
- Ей-то откуда известно, что их было трое?
- Сначала она действительно не знала, но когда ты схватился с
ними, позвонила во второй раз из телефона-автомата.
- Как - во второй? Выходит, что и первый звонок был ее? Почему же
ты сразу не сказала?
- Какое это имело значение? - пожимает плечами Валентина. - Да ты
и не дал мне договорить, выскочил из штаба как сумасшедший. И
вообще...
- Что вообще?
- Очень нервным стал.
- Зато те, что по главным улицам патрулируют, слишком уж
спокойные. И происшествий никаких, и у людей, особенно у знакомых
девочек, на виду. А в темных переулках, где захмелевшие юнцы
бесчинствуют, что-то я их ни разу не видел...
- Ну зачем ты так обо всех, Толя? Скажи лучше, кого имеешь в
виду?
- Твоего Серегина хотя бы.
- Это ты о сегодняшнем случае? Но ведь когда позвонила Марина, он
уже кончил дежурство...
- А я не кончил?
- И ты кончил.
- И тоже, стало быть, имел право отказаться?
- А Серегин разве отказался?
- Формально не отказался, но не забыл напомнить, что он сегодня
уже...
- Зато ты сорвался как угорелый. Как же ты все-таки с ними один?
- Может быть, и не очень деликатно, но дал им понять, что с
дружинниками не шутят. Теперь-то могу я наконец пойти домой?
- Ты давно уже мог.
- Это Серегин мог! - снова вспыхивает Анатолий. - А я не мог...
Ну да ладно, будь здорова!
- А ты не изувечил их, Толя? - встревоженно хватает его за руку
Валентина. - Ты ведь когда разгорячишься...
- Что значит разгорячишься? Я, если хочешь знать, был разъярен!
Эта сволочь на прохожих с бутылками, как с гранатами. Один из них и
меня тоже поллитровкой по голове... Вот ему-то я и заехал по всем
правилам профессионального бокса.
- Они действительно юнцы?
- Двое - пожалуй. А третий, тот, что бутылкой меня, далеко не
юнец. И, между прочим, пригрозил: "Погоди, милицейский холуй, мы с
Тузом с тобой еще посчитаемся". Припоминается мне, что кличку эту -
"Туз" - я уже слышал где-то...
- Так ведь это кличка бандита, бежавшего из
исправительно-трудовой колонии особого режима! Забыл разве, что нам о
нем рассказывала инспектор уголовного розыска Татьяна Петровна
Грунина?
- Видно, все-таки как следует огрели меня бутылкой - совсем
память отшибло, - смеется Анатолий, ощупывая голову руками. - Выходит,
что этот Туз где-то тут, в нашем районе?
- Нам потому и рассказали о нем... А тебе нужно бы к врачу.
Дай-ка я посмотрю, что там у тебя такое...
- Э, да ничего серьезного! - отмахивается от Валентины Анатолий.
- Я успел присесть, и бутылка лишь задела меня слегка. Даже шишки пока
нет... Ну, я пошел! Будь здорова!
В голове Анатолия, однако, все еще шумит от удара, и шишка уже
нащупывается. Но сильнее боли возмущение скотским поведением одуревших
от водки парней. Они озверело бросались на прохожих, как же было их не
проучить? И он проучил. Да и можно ли было по-другому, если он один, а
их трое? К тому же у того, которого он сбил с ног, была, видимо,
финка, только он не успел ею воспользоваться...
Анатолий, правда, попытался было вразумить пьяных парней словами,
призвать к порядку, почти не сомневаясь, однако, что все это явно
впустую, но так полагалось, и он не хотел отступать от правила.
А вот Олег Рудаков нашел бы, пожалуй, способ, как обойтись без
драки. Он спокойнее, рассудительнее, у него железная система, которая
держит его, как корсет...
О том, что жестко продуманная система поведения и строгое
следование этой системе держат человека в равновесии, как корсет
дряблое тело, Анатолий узнал из книги учителя одной из ленинградских
вечерних школ Владимира Ярмачева "Время нашей зрелости". Он взял ее у
Олега на несколько дней и выписал понравившиеся ему мысли.
"Мне нужны были правила, - писал в своей книге учитель русского
языка и литературы, - они держали меня, как корсет. Нарушая их, я
страдал".
Наверное, страдает и Олег Рудаков, нарушая свою систему
поведения. Пригодился бы и ему, Ямщикову, такой корсет для обуздания
своего темперамента, но по душе ему пришлось не столько это сравнение,
сколько восклицание Ярмачева: "Ждать счастья - надеяться, что лодку к
берегу волной прибьет. Греби, сукин сын!"
Да, да, нужно грести, и изо всех сил... А лодку к берегу волной
если и прибьет, то, скорее всего, не к тому. Грести тоже ведь нужно,
зная к какому. И тут, пожалуй, нужна не столько жесткая система
поведения, сколько твердые убеждения. Они подталкивают или сдерживают
не хуже любой системы. Во всяком случае, так кажется Ямщикову.
"А позвонила в штаб дружины, значит, Марина Грачева? -
возвращаются мысли его к только что пережитому. - Вот кого нужно было
бы в дружинники, хотя ее брат и отбывает наказание в
исправительно-трудовой..." И тотчас же образ Марины почти зримо
возникает перед глазами Анатолия. Загорелое, открытое лицо, густые
черные, очень подвижные брови и копна темно-каштановых волос, будто
все время развеваемых ветром. Да и вся она в непрерывном движении.
Анатолий не помнит случая, чтобы она сидела задумавшись, не шевелила
бы руками, не вскидывала бы головы при разговоре. Все ее интересовало,
до всего было дело, во все хотела вмешаться, всем помочь. Школьные
подруги о ней говорят: "Нет у нас прямее и честнее ее никого!" Да и
сам Анатолий ни разу в этом не усомнился. Но как же выросла она такой
рядом с преступным братом? У нее ведь, кроме него,- никого. Отец с
матерью умерли, когда она была совсем маленькой.
Где же, однако, была Марина, когда он схватился с хулиганами?
Случилось ведь в скверике это, и вроде вокруг ни души. Дикие вопли
пьяниц вынуждали прохожих обходить его подальше.
И вдруг, вспоминается, крикнул кто-то: "Что же вы, негодяи, трое
на одного?"
Конечно же, это могла быть только Марина! Анатолий не обратил
тогда внимания на этот крик (было не до того) и не узнал ее голоса, но
теперь ни секунды не сомневается, что это была она. В темноте,
пожалуй, и Марина не разглядела, на кого набросились эти подонки,
главное - их было трое против одного, значит, нужно было снова бежать
к телефону, звонить в штаб дружины, просить подмоги. А в первый раз
она, наверное, позвонила, как только увидела, что пьяные хулиганы
пристают к прохожим.
Тренер Анатолия всегда хвалил его за чувство дистанции в бою.
Считал, что у него выработаны точные двигательные рефлексы на
пространственные раздражители и даже будто бы хорошо развиты
"пространственно-различительные функции психофизиологических
анализаторов". И еще что-то о вестибулярном аппарате. Да,
вестибулярный аппарат у него неплох. Это Анатолий и сам чувствует, а
во всем остальном сомневается. Скорее всего, срабатывают инстинкт и
интуиция.
Он, правда, внимательно прислушивается ко всем советам своего
наставника и на тренировках аккуратно им следует. Но как только
начинается не тренировочный, а настоящий бой, начисто все забывает и
действует механически. Твердо помнит он лишь одно - свое явное
преимущество в бою на длинных дистанциях.
Все это очень пригодилось ему сегодня в схватке с пьяными
хулиганами. Сначала он хотел было покончить с ними миром и сказал как
можно дружелюбнее:
- Ну, вот что, юные герои, пошумели и давайте-ка по домам!
Но в ответ на его мирное предложение один из них разразился
грязной бранью, а другой замахнулся бутылкой, и если бы Анатолий не
владел такими приемами защиты, как "уход", "уклон" и "нырок вниз с
приседанием", худо бы ему пришлось.
Взывать к благоразумию было уже бессмысленно. Мгновенно приняв
боевую стойку, он нанес серию прямых ударов левой по корпусу
ближайшего к нему противника, а затем свой неотвратимый, посылающий в
нокдаун удар правой. Тот, кто замахнулся на него бутылкой, тяжело
рухнул на тротуар. А Анатолий снова вернулся в боевую стойку и, не дав
двум другим противникам опомниться, отбросил сначала в сторону того,
который был ближе к нему, знаменитым "свингом" - ударом с размаху с
дальней дистанции выпрямленной рукой. А так как третий хулиган,
нетвердо державшийся на ногах, неловко наклонился в его сторону,
создав тем самым почти классическую ситуацию для удара снизу, Анатолий
не замедлил этим воспользоваться.
И вот тогда старший из хулиганов, все еще лежавший на земле, и
полез за финкой, но либо там ее не оказалось, либо он раздумал ею
воспользоваться - рука его так и застряла в кармане. А Анатолий
поспешил закрепить свою победу грозным окриком:
- Эй вы, скоты, забирайте-ка своего атамана - и марш по домам!
- Поднимите же меня, заразы! - закричал и тот, что лежал на
земле. Он, видимо, и в самом деле был у них за главного.
Парни поспешно склонились над ним.
Тут-то он и крикнул:
- Погоди, милицейский холуй, мы с Тузом еще с тобой рассчитаемся.
Анатолий не обратил тогда внимания на эти слова - разбитому
наголову противнику ничего ведь и не оставалось, как отводить душу
угрозами. Это уж потом, в разговоре с Валей Куницыной, вспомнил он,
что Туз - беглый рецидивист, которого разыскивает милиция. Старший из
нападавших был, видимо, как-то с ним связан. Жаль, что в темноте не
удалось как следует его рассмотреть.
Победа далась Анатолию, однако, нелегко. Она отняла много сил, и
он мечтал теперь лишь об одном - добраться поскорее до дома.
Подставить под холодные жесткие струи душа все еще разгоряченное тело
- и в постель!

2

Старший инспектор районного отдела Министерства внутренних дел
Грунина очень спешит. От метро до места ее работы теперь уже недалеко
- всего пять минут ходьбы, но и времени в обрез, а ей сегодня нужно
быть ровно в девять. Она так торопится, что на нее начинают обращать
внимание прохожие.
Но вот наконец и подъезд райотдела! Она распахивает тяжелую дверь
и, минуя просторный вестибюль с книжным киоском, поднимается на третий
этаж. Теперь по длинному коридору поскорее в свою комнату. Хорошо
хоть, что не видно никого из знакомых - не нужно тратить время на
приветствия и разговоры. Лишь у дверей начальника паспортного стола ее
внимание привлекает небольшая очередь посетителей - человек
пять-шесть. Проходя мимо, Грунина невольно задерживает взгляд на
средних лет мужчине в выгоревшей военной гимнастерке. Где-то она уже
видела его... Рыжий, плечистый, широколицый, с мясистым носом. Очень
знакомая физиономия!
Хоть ей сейчас и не до воспоминаний, Татьяна, однако, все еще
силится припомнить, где же видела она этого человека? Одно лишь ясно -
в обстоятельствах необычных. И вдруг ее осеняет - Грачев!
Да, это он, слесарь Павел Грачев, осужденный за тайное
изготовление крестиков в заводском цеху, которые кто-то из его
сообщников сбывал служителям культа одной из подмосковных церквей.
Дело это вел другой следователь, а Грунина ездила к Грачеву в
исправительно-трудовую колонию и допрашивала его там как свидетеля по
совершенно иному поводу.
Когда же это было? Год назад, кажется... Да, около года. Он тогда
уже отсидел большую половину срока. А теперь, значит, освобожден и
собирается, наверное, прописаться по прежнему месту жительства?
Проживал он, помнится, по Конюховской улице... Кто же там у него
остался? Сестра как будто... Да, сестра-школьница, мать и отец умерли
вскоре после войны.
Досадуя на себя, Татьяна встряхивает головой - не время сейчас
думать об этом! Нужно идти к начальнику с докладом Он поручил ей
провести опрос своих подчиненных и теперь ждет результатов ее работы.
Похоже, что собирается выступать на предстоящем совещании в городском
Управлении внутренних дел
Давно бы пора разобраться, на что уходит рабочее время
инспекторов. Получается ведь, что почти десять процентов его
расходуется на писанину. Разве не могли бы выполнять все это
технические работники или сами же инспектора с помощью так называемой
малой механизации управленческого труда?..
Размышления Татьяны прерывает звонок. Она поспешно снимает
трубку. Это начальник.
- Слушаю вас, Евгений Николаевич. Да, все готово. Иду!
Собрав в папку отпечатанные на машинке страницы своего доклада и
записи, сделанные от руки, которые могут ей пригодиться, Грунина
спешит в кабинет начальника. Проходя мимо дверей паспортного стола,
снова бросает взгляд на Грачева.
На этот раз, кажется, и он обращает на нее внимание Случайно или
узнал?..
- Вы все хорошеете, Танечка, - встречает ее Евгений Николаевич
Лазарев банальной фразой.
Грунина едва заметно хмурится - не любит она комплиментов да и
Танечкой называть себя никому не разрешает. Евгений Николаевич знает
это и лишь наедине с нею позволяет себе такую вольность.
- И не надо дуться, - все еще улыбается Евгений Николаевич. ("С
чего это у него такое хорошее настроение?") - Я ведь не из ловеласов,
однако вам всегда почему-то хочется сказать что-нибудь приятное.
- Но ведь вы же знаете, Евгений Николаевич...
- Да, да, знаю, что вы терпеть этого не можете, но что поделаешь
- само срывается с языка. А у вас только поэтому испортилось
настроение?
- Есть и иные причины.
- Ну, тогда докладывайте все по порядку.
- О результате моих бесед с коллегами прочтите лучше сами - это
займет меньше времени, - протягивает свой доклад Лазареву Татьяна.
"Ну и характер", - без особого раздражения думает о ней Евгений
Николаевич. Но, в общем-то, характер ее ему нравится. Одному из своих
коллег, сокрушавшемуся по поводу "норова" Груниной, он даже заметил
как-то: "А ведь это, дорогой мой, и не норов вовсе, а система
самообороны, способ сохранения собственного достоинства. Она серьезный
и к тому же талантливый оперативный работник, а мы рассыпаемся перед
ней в комплиментах, будто перед примадонной..."
Вспомнился подполковнику Лазареву и другой разговор. Он произошел
спустя примерно год после того, как Грунина пришла в его отдел. К тому
времени он имел возможность оценить и характер ее, и деловые качества.
Ничто уже не составляло для него загадки, все было ясно, поэтому он не
задал ей вопроса: почему пошла она на оперативную работу в органы
дознания, а не в следственный аппарат? Спросил ее о другом:
- Скажите, Татьяна Петровна, как родители отнеслись к вашему
решению работать инспектором?
- Это вы потому, что работа в органах дознания - не женское вроде
дело? - усмехнулась Татьяна.
- Не совсем. Работа следователя тоже ведь не очень женская...
- Однако интеллигентнее вроде, - досказала за него Татьяна.
- Я этого не считаю... - попытался возразить ей Лазарев.
Но она снова перебила его:
- Мои родители тоже этого не считали. Их беспокоило другое,
особенно маму, - справлюсь ли я с этим "не очень женским делом?" Но
мне даже отвечать ей не пришлось. За меня ответил папа. "Как вот я
представляю себе работу теперешних органов дознания, - сказал он маме.
- Для них, по-моему, важна не столько мускулатура, сколько хорошая
голова. Я бы даже сказал - спокойная, трезвая голова, умеющая быстро
все схватить, взвесить и рассудить. Так ведь все это у нашей Тани
есть. А схватываться с преступниками врукопашную ей вряд ли придется.
Ты же читаешь иногда Жоржа Сименона, запомнился ли тебе хоть один
случай, чтобы его прославленный комиссар Мегрэ боролся или хотя бы
стрелял в кого-нибудь?.." - "Но ведь пистолет-то ей, наверное,
выдадут?" - перебила отца мама. "Выдадут, но лишь на всякий пожарный
случай, как говорится", - рассмеялся папа".
Вспомнив теперь этот давний разговор, подполковник Лазарев
невольно улыбается, прикрывая лицо страничками доклада Груниной.
Торопливо прочитав сжато изложенные соображения Татьяны, он сдержанно
хвалит ее и спрашивает:
- А о применении на допросах диктофона почему не упомянули?
- Об этом вы сами высказали много интересных мыслей, и я
полагала...
- Э, какие там интересные мысли! - пренебрежительно машет рукой
Лазарев. - Эти мысли, как говорится, витают в воздухе. Ну да ладно,
это я сам потом добавлю. Теперь о причине вашего плохого настроения...
- А точнее, озабоченности, - поправляет его Татьяна. - Вы помните
дело об избиении Глафиры Бурляевой?
- Дознание по которому производили вы? Но ведь оно завершено, и
муж Бурляевой осужден.
- Однако я, как вам известно, не была убеждена, что последнее
избиение, в результате которого Бурляева попала в психиатрическую
больницу, - дело рук ее мужа. Да, он бил Глафиру, это
засвидетельствовано ее соседями по квартире, но так зверски избить ее
он все-таки не мог.
- Опять вы за свое...
- Да, я опять за свое, Евгений Николаевич! Называйте это как
угодно - хоть "чистой интуицией", но я убеждена, что избил Глафиру не
Бурляев, а кто-то другой.
- В его присутствии?
- Да, скорее всего, в его присутствии.
- Почему же тогда Бурляев взял всю вину на себя?
- Потому, видимо, что того, кто избивал в этот вечер его жену, и
он, и сама Глафира, и некоторые другие свидетели до смерти боятся.
- А кого вы имеете в виду под другими свидетелями.
- Их соседа Павла Грачева, например.
- Того самого Грачева, допрашивать которого вы ездили в
исправительно-трудовую колонию? Но, насколько мне помнится, он
показал, что был в тот день пьян и не слышал, что творилось у
Бурляевых.
- Все это действительно записано в протоколе допроса. Однако он
не отрицал, что часто слышал, как Бурляев "учил свою супругу
уму-разуму". Но ведь пьян-то он бывал почти ежедневно, так почему же
прежде слышал, а когда избиение соседки носило совсем уже зверский
характер и она, видимо, кричала или стонала громче прежнего, не
услышал ничего?
- Вы не допускаете разве, что в тот вечер был он пьян более
обыкновенного?
- Вот этого-то как раз и не было! - энергично встряхивает головой
Татьяна.- Именно потому, что Грачев бывал пьян постоянно, соседка по
их общей квартире, открывавшая ему входную дверь, обратила внимание,
что был он в тот вечер совершенно трезв. Я ведь вам, Евгений
Николаевич, все это уже докладывала в свое время.
- Да, да, докладывали, припоминаю. Помнится даже, что приехали вы
от Грачева с убежденностью, будто ему известен подлинный виновник
увечья Глафиры Бурляевой.
- Я вам еще сказала, что Грачев не просто мелкий предприниматель,
делавший из заводских материалов крестики для верующих, он
законченный, убежденный стяжатель со своей тлетворной стяжательской
философией.
- Будем надеяться в таком случае, что Грачев не так скоро
вернется...
- Он уже вернулся, Евгений Николаевич! Я только что видела его в
очереди к начальнику нашего паспортного стола.
- Так вот, значит, в чем причина вашей сегодняшней озабоченности?
- Да, в этом. Он ведь не только снова будет жить в нашем районе,
но и вернется, наверное, на тот же завод.
- Ну, во-первых, это еще неизвестно. А во-вторых, не вижу в этом
ничего страшного. Он работал на экспериментальном? Так там у них
лучшая в районе народная дружина и комсомольский оперативный отряд.
Они не выпустят его из своего поля зрения...
- Я не очень уверена в этом, Евгений Николаевич. Едва ли Грачев
внушит кому-нибудь подозрение. Такой усыпит бдительность и более
опытных людей. Когда я ездила в колонию, начальник ее отзывался о нем,
как о самом дисциплинированном и трудолюбивом.
- Кстати, какая репутация была у него на заводе до ареста?
- Он и на заводе числился чуть ли не в передовиках. А вот
убеждения у него...
- Каким, однако, образом, стали они вам известны? - иронически
усмехается Лазарев. - Мне помнится, в колонии вы с ним беседовали не
более получаса.
- Совершенно верно, но Грачев позволил себе в эти короткие
полчаса "раскрыться", откинуть, так сказать, забрало и высказать свое
"кредо".
- Смел, стало быть.
- Скорее, нагл.
- И знаете почему? Внешность ваша спровоцировала его на такую
откровенность. Вы ведь в штатском были? Вот он и решил
пооткровенничать с интересной женщиной, да еще и посоветовал,
наверное, с вашими внешними данными попытать счастья в кино. Угадал?
- Что-то в этом роде, - смущенно улыбается Татьяна. - Но
опасность возвращения Грачева на завод нельзя недооценивать. Я
по-прежнему убеждена, что он как-то связан с тем, кто изувечил жену
его соседа.
- Дело Грачева вел, кажется, Биленко?
- Да, Биленко. Но что сейчас говорить об этом. Он теперь в
Киевском управлении Министерства внутренних дел. К тому же формально к
нему вроде и не придерешься...
- А вы считаете, что придраться было к чему?
- К сожалению, я познакомилась с делом Грачева уже после того,
как он был осужден. Но мне кажется, Биленко не должен был верить его
заявлению, будто изготовленные им крестики сбывал он через служителей
церкви, фамилии которых не мог назвать. Скорее всего, занимался этим
кто-то из его сообщников. И если теперь Грачева снова примут на тот же
завод...
- Да почему вы решили, что на тот же! - с едва заметным
раздражением восклицает подполковник. - Я позвоню сейчас начальнику
паспортного стола, и мы узнаем...
- Именно об этом я и хотела вас попросить, - обрадовалась
Татьяна.
Лазарев снимает трубку внутреннего телефона и торопливо набирает
нужный номер.
- Товарищ Бирюков? Здравствуйте, Иван Иванович! Это Лазарев. У
вас там на приеме должен быть некто Грачев... Уже был! Ну и как вы
решили вопрос с его пропиской? Понятно. А работать он где же
собирается? Так-так... Спасибо за справку.
Положив трубку, Евгений Николаевич смущенно улыбается:
- Вы как в воду глядели, Татьяна Петровна. Грачев, оказывается,
прекрасно вел себя в заключении и вернулся в Москву с отличной
характеристикой и ходатайством исправительно-трудовой колонии о
зачислении его на прежнее место работы...
- А сердобольные администраторы завода, конечно, согласились
принять его в свою семью, - нетерпеливо перебивает его Татьяна. - Но
ведь он там снова...
- Почему же снова?
- Да потому, Евгений Николаевич, что таких, как Грачев, никакая
колония не исправит. В связи с этим нужно бы подумать и о тех, кто
будет работать с ним рядом. Предупредить, предостеречь...
- Вы же шефствуете над народной дружиной этого завода. Вам, как
говорится, и карты в руки. Предупредите прежде всего штаб заводской
дружины.
- О том, что к ним возвращается Грачев, их и без меня, наверное,
уже поставили в известность. Он слесарь-инструментальщик, значит,
снова вернется в инструментальный цех, а там много молодежи, пришедшей
на завод уже после ареста Грачева. Вот их-то и нужно предостеречь.
- А члены штаба заводской дружины Рудаков и Ямщиков разве не
инструментальщики?
- Инструментальщики, и мне бы хотелось побывать у них сегодня во
время обеденного перерыва.
- Боюсь, что это не удастся. Я хочу поручить вам дело Тимохина,
занимающегося спекуляцией автопокрышками. Его нужно сегодня же
допросить. А Рудакову или Ямщикову вы можете позвонить или встретиться
с ними завтра.

3

Позвонить Рудакову Татьяне удается только в конце рабочего дня,
да и то не ему лично, а комсоргу цеха. И лишь минут десять спустя
звонит ей уже сам Рудаков:
- Здравствуйте, Татьяна Петровна! Это Рудаков...
- Вы очень нужны мне, Олег! - обрадованно восклицает Татьяна. -
Только это, как говорится, не телефонный разговор... Где бы нам с вами
встретиться? Подскажите.
- Могу к вам в райотдел...
- Я говорю с вами не из райотдела и больше там сегодня не буду...
Приезжайте-ка тогда лучше ко мне домой!
- С удовольствием! Надо бы только заехать переодеться...
- Я ведь вас не на ужин приглашаю, а по делу, и притом очень
серьезному, - смеется Татьяна.