Томан Николай. Воскрешение из мертвых

- Давайте адрес, приеду к вам сразу же после работы.
Рудаков, однако, заезжает все-таки домой. На нем теперь новый,
ладно сидящий черный костюм, хотя на улице и сейчас еще около двадцати
пяти. Скорее всего, и сорочка была с галстуком - он, наверное, в
кармане пиджака, который заметно топорщится. Да и сам Олег чувствует
себя у Татьяны неловко, скованно как-то - впервые ведь.
- Вы бы сняли пиджак,- предлагает Татьяна.
- Да, пожалуй...
Он вешает пиджак на спинку стула, а Татьяна решает не легкий для
себя вопрос: как сесть - рядом с ним или напротив?
Конечно, естественнее было бы напротив, но эти дурацкие мини-юбки
ужасно все осложняют. Сидишь все время со сжатыми коленками, и твой
собеседник смотрит только на твое лицо, не решаясь опустить глаза...
Чертовски все глупо! Наверное, средневековые дамы в своих замысловатых
костюмах чувствовали себя гораздо естественнее и свободнее.
Но ничего не поделаешь, нужно садиться напротив Олега: так
удобнее вести беседу. Не за письменным же столом, стоящим у окна? Это
уж будет не дружеский разговор, а "прием по делу".
- Помните вы слесаря-инструментальщика Грачева? - после небольшой
заминки спрашивает Олега Татьяна.
- Которого посадили?
- Да, того самого. Ну, так он уже вернулся. Скоро снова явится к
вам на завод и, видимо, в ваш инструментальный цех.
- Это-то не обязательно.
- А я все-таки думаю, что Грачев попросится именно в ваш цех. Он
и в исправительно-трудовой колонии инструментальщиком работал. Мало
того - квалификацию свою там повысил.
- И как таких на квалифицированную работу ставят! - возмущается
Олег. - Я бы их всех на заготовку леса в какие-нибудь дебри...
- У него был иной режим, да и не в этом сейчас дело. Боюсь, что
он там ничему не научился, если не считать слесарного мастерства.
Теперь только поосторожнее будет. Но это тоже не самое главное.
Подозреваю я, что связан он с более крупным хищником. С таким, который
ни перед чем не остановится. Вы имейте это в виду, но пока, кроме
комсорга цеха, никого о моих соображениях в известность не ставьте.
Даже Ямщикову не сообщайте.
- Вы думаете, что ему это...
- Нет, нет, я ничего такого о нем не думаю! - Поспешно перебивает
его Татьяна. - Просто в этом нет пока нужды. Но вы за Грачевым
посматривайте. Не сомневаюсь, что он постарается сблизиться с теми,
кто ему потом сможет пригодиться. С Мавриным, например.
- А вы Маврину, значит, не доверяете?
- Просто Маврин может ему показаться подходящим.
- Я за Маврина ручаюсь! Он только с виду простачок, и его вроде
на любое дело можно подбить. Но, во-первых, он уже проучен, а
во-вторых, и это главное, очень любит одну девушку и очень дорожит ее
уважением.
- Знаю, знаю я эту девушку! - смеется Татьяна. - Варя Кречетова
из технического отдела - угадала? Известно мне и то, что это она из
него человека сделала. Но ведь Грачев-то этого не знает да и не
поверит... Не в состоянии поверить, что такое вообще возможно.
- Варя сейчас уже на втором курсе заочного института. Она и
Маврина заставила закончить вечернюю школу взрослых. Он тоже
собирается в заочный.
- Знаю я и это, - улыбается Татьяна, дивясь непривычному для
Олега тону голоса. На заводе он всегда громкоголос, энергичен, даже,
пожалуй, властен, а тут у нее сдержан, мягок и даже робок, пожалуй,
хотя этого она от него никак не ожидала.
С нею он, правда, всегда вежлив и почтителен, но в споре так
повышает голос, что потом сам же просит извинения. И все-таки он
кажется ей совсем мальчишкой, хотя сама она всего лишь на три или
четыре года старше его.
- Знаю я еще и то, - продолжает Татьяна, - что Варя Кречетова не
давала покоя Вадиму Маврину до тех пор, пока он не добился права быть
принятым в вашу бригаду. И не из-за того вовсе, что у вас там самые
высокие заработки.
- Да, бригада наша славится не столько заработками, сколько
строгими правилами, - довольно улыбается Олег. - Мы не называем их
никакими там высокими словами, а просто считаем эти правила совершенно
необходимыми для настоящего рабочего человека. Хотя ребята у нас, сами
знаете, совсем не святые, но мы пока довольно успешно противостоим
всяческим соблазнам...
- Я полагаю, что труднее всех у вас Анатолию, - перебивает Олега
Татьяна, вызывая в своей памяти образ рослого красавца Ямщикова.
- Да, он горяч и вспыльчив, - соглашается Олег.
- И не только это. По-моему, он подвержен соблазнам больше,
пожалуй, чем все вы, вместе взятые, и я очень боюсь, как бы он
однажды...
- А я за него, как за себя, ручаюсь!.. - теперь так же громко,
как и на заводе, восклицает Олег.
Но в это время в комнату Татьяны заглядывает ее мать, очень еще
молодая на вид и такая же красивая, как дочь.
- Может быть, вы чаю выпьете, молодые люди? - спрашивает она.
- В самом деле, Олег, почему бы нам не выпить чаю в компании с
моими родителями? Они у меня люди гостеприимные и простые.
Олег знает, что отец Груниной доктор технических наук, а мать
преподает в Художественном институте имени Сурикова. Пить с ними чай
он, конечно, не рассчитывал. Отказываться, однако, неудобно, и Олег
встает, хватаясь за пиджак.
- Зачем он вам? - смеется Татьяна. - Чай ведь горячий, наверное?
- Нет, нет, - протестует Олег, - без пиджака я не пойду.
- Считаете, что не совсем прилично? - все еще улыбается Татьяна.
- Ну и рабочий класс пошел! Ладно уж, идите в пиджаке, только без
галстука. Он ведь у вас в кармане, правда?
- Да, пришлось снять, - смущенно признается Олег. - Повязал не
очень удачно...
За чаем, вопреки опасениям Татьяны, Олег чувствует себя гораздо
свободнее, чем во время разговора в ее комнате. Он толково отвечает на
расспросы, делится впечатлениями о недавно прочитанной книге Жана
Ренуара об его отце, знаменитом художнике Огюсте Ренуаре.
- А вы знаете, - говорит Олегу отец Татьяны, - я ведь тоже
начинал когда-то с профессии слесаря-лекальщика. Работал и учился, так
что мы с вами почти коллеги. Сейчас, правда, я уже не занимаюсь
инструментальным делом, но слесарей-лекальщиков высоко ценю. Вы к тому
же учитесь в каком-то институте? Не в станкостроительном ли?
- Нет, папа, - отвечает за Олега Татьяна, - он на заочном
отделении философского факультета.
- Философского? - удивленно поднимает брови Грунин. - Хотя, в
общем-то, это и не удивительно - у слесарей-лекальщиков я давно
подметил философский склад ума.
- Как у часовщиков, - посмеивается Олег. - Тонкий ручной труд
вообще предрасполагает к философскому осмыслению действительности.
- А вы на ручной работе? - спрашивает Грунин.
- Слесаря, по-моему, вообще только на ручной, - замечает Татьяна.
- Плохо ты знаешь современное слесарное дело, - усмехается отец.
- У них теперь разнообразные плоскошлифовальные, оптические
профилешлифовальные и координатно-расточные станки. Даже такие
тончайшие приборы, как измерительные плитки, знаменитые "плитки
Иогансона", которые долгое время вся Европа делала вручную, теперь
изготовляются на станках. А история этих плиток - целая поэма с
драматическими эпизодами!..
- Ты нам как-то рассказывал о них, папа, - перебивает отца
Татьяна. - Это те самые прямоугольные стальные брусочки, которыми
измеряют особо точные изделия, да? История этих плиток показалась мне
не столько поэмой, сколько своеобразным техническим детективом - все
ведь было сплошной тайной.
- Да, тайн у "плиток Иогансона" хватало! Шведский инженер
Иогансон скрывал их секрет не только от посторонних, но и от своих
рабочих. Лишь несколько специалистов, которым он вынужден был
довериться, знали весь процесс их изготовления в целом...
- Но ведь и мы научились их делать, - снова перебивает отца
Татьяна.
- Да, научились. Первым стал их изготовлять русский слесарь
Николай Васильевич Кушников. А станок для механического их
производства изобрел другой слесарь - Дмитрий Семенов. Делать их
вручную теперь, наверное, мало кто умеет.
- У нас на заводе только Ямщиков да я, - с почти нескрываемой
гордостью произносит Олег. - Вообще-то их у нас главным образом
ремонтируют.
- Притиркой и доводкой?
- Да, абразивно-притирочными материалами.
- Знаменитой пастой ГОИ! - восклицает Грунин, которому приятно
вспомнить свою молодость и те годы? когда он работал
инструментальщиком. - А ты знаешь, что такое ГОИ? - обращается он к
дочери.
- Я знаю, что такое ГАИ,- смеется Татьяна.
- А ГОИ - это притирочная паста, составленная по рецепту
академика Гребенщикова в Государственном оптическом институте для
зеркальной доводки металлов. Отсюда и ГОИ. Вы, наверное, выводите с
плиток только забоины и коррозию? - спрашивает Олега Грунин.
- Лично я восстанавливаю их параллельность и снижение номинальных
размеров.
- О, это ювелирная работа!
- Я видела его в цехе. Все там в белых халатах, как в
хирургической клинике, - замечает Татьяна.
- Ты не шути, - бросает на нее строгий взгляд отец. - Это, может
быть, еще и потоньше хирургии. У них там не должно быть ни единой
пылинки, а температура ровно плюс двадцать по Цельсию. Ни на
полградуса меньше или больше. Обрабатываемые детали они ведь проверяют
с помощью микроскопов.
- Универсальными микроскопами, - тихо говорит Олег. - И еще
оптиметрами. Методом интерференции света. Точность обработки у нас до
микрона, до тысячных долей миллиметра. Я засиделся у вас, однако! -
спохватывается вдруг Рудаков, вставая из-за стола. - Извините,
пожалуйста...
- Очень рад знакомству с вами, - крепко пожимает ему руку Грунин.
- Заходите почаще, - приглашает Олега мать Татьяны.
- Спасибо!
- Я пройдусь с ним немного, - говорит Татьяна родителям. -
Провожу до метро.

4

- Ну, как вам показались мои старики? - спрашивает Татьяна Олега,
как только они выходят на улицу.
- Классные старики, как сказал бы Вадим Маврин.
- А вы?
- Очень симпатичные.
- Особенно папа?
- Почему же? И мама тоже...
- Ну, ее-то вы пока не в состоянии оценить. Она почти весь вечер
помалкивала, присматриваясь к вам. Думаю, однако, что вы ей
понравились.
Олегу очень хочется спросить: "А вам-то нравлюсь я хоть немного"?
Но вместо этого вопроса он робко произносит:
- Если я скажу вам, что чувствую себя сейчас очень счастливым, вы
мне, наверное, не поверите...
Татьяне тоже хочется уточнить: "Отчего?", но она не задает ему
этого вопроса.
- А знаете, кто сегодня был у нас на заводе? - после небольшой
паузы спрашивает ее Рудаков. - Пронский! Виталий Сергеевич. Назвался
хорошим вашим знакомым.
- Так и сказал: "Хороший знакомый"? - переспрашивает Татьяна.
- Примерно так. Почему вы этому удивились?
- Не ожидала, что он так себя отрекомендует. Да и вообще, зачем
было говорить о знакомстве со мной? Какое это имеет значение?
- Большое. К нам сейчас проявляют интерес многие, и мы стали
зазнаваться, - усмехается Олег. - Ямщиков шепнул мне даже: "Если бы не
Татьяны Петровны знакомый, послал бы я его..." Вы же знаете, какой у
него характер.
- Ну, а то, что он хорошим моим знакомым представился, разве не
показалось вам странным? Не вам лично, а Толе Ямщикову, например?
- Я-то ничего странного в этом не увидел, но Анатолий почему-то
решил, что он ваш ухажер. Чего молчите - угадал, значит?
- Какой там ухажер! - смеется Татьяна. - Просто старый знакомый.
Вернее, школьный товарищ, вместе в средней школе учились. Ну и что же
он от вас хотел?
- Говорит, что много хорошего слышал от вас о нашем общественном
конструкторском бюро. С ваших слов ему известно, что мы собираемся
соорудить для заводского штаба нашей народной дружины свою систему
непрерывного оперативного планирования, кратко именуемую СНОПом.
Приоритет создания такой системы принадлежит, как вы знаете, штабу
первого оперативного отряда дружинников Первомайского района Москвы.
"Вы что, - спросил нас Пронский, - точную копию ее собираетесь
сделать?" - "Зачем же копию, отвечаем, есть и свои идеи. Сделаем наш
СНОП полностью автоматическим". Потом он стал расспрашивать, как у нас
обстоит дело со специалистами по электронике. Мы объяснили, что
завербовали недавно в наше конструкторское бюро инженера-электроника.
"Так зачем же вам тогда на это, в общем-то, примитивное дело силы
тратить? - удивился Пронский. - У меня есть проект посерьезнее..."
- И предложил сконструировать электронную ищейку? - нетерпеливо
перебивает Олега Татьяна.
- Да, что-то вроде механического пса из романа знаменитого
американского фантаста Брэдбери "Четыреста пятьдесят один градус по
Фаренгейту".
- Ну, та жуткая собака не столько ищейка, сколько убийца, -
невольно вздрагивает Татьяна. - И потом - это же чистейшая химера!
- А нашим ребятам идея Пронского понравилась.
- Они, наверное, не читали романа Брэдбери...
- В том-то и дело, что читали. И знаете, кто больше всех
загорелся этой идеей? Толя Ямщиков!
- Вот уж не ожидала!
- Я, признаться, тоже удивился, но и обрадовался за него. Он у
нас неуемный, а эта идея его надолго займет.
- Но ведь нереально же все! О желании сконструировать такую
собаку Виталий мне давно уже говорил, но я лично считаю подобный
замысел типичной идефикс.
- Ребят моих, однако, Пронский каким-то образом убедил...
- А вас?
- Откровенно говоря, я лично не очень в это верю, но Толя Ямщиков
и даже наш инженер-электроник прямо-таки зажглись. Почему бы, в самом
деле, не попробовать? Тем более, что и сам Пронский показался нам
очень сведущим в кибернетике. Он ведь кандидат наук. Хороший
специалист.
- Да, Виталий талантлив, - почему-то задумчиво замечает Татьяна.
- Папа говорит, что он далеко пойдет. А вот мы с вами уже пришли к
станции метро. Вам отсюда без пересадок почти до самого вашего дома.
До свидания, Олег! - протягивает она руку Рудакову. - Теперь я буду у
вас не так скоро - начальство поручило мне одно срочное дело, а вы не
забывайте того, что я вам сообщила о Грачеве.
- Об этом вы не беспокойтесь!
...Вернувшись домой, Татьяна, не отвечая на вопросы родителей,
идет к телефону. Торопливо набирает номер Пронского и облегченно
вздыхает, услышав его голос.
- Ты себе представить не можешь, как я рада, что застала тебя
дома, Виталий! - восклицает она.
- С чего это вдруг такая радость? - искренне удивляется Пронский.
- Никогда что-то прежде не радовалась так.
- Это потому, что никогда еще не была на тебя так зла.
- Ну, знаешь ли...
- Сейчас и ты узнаешь. Чего это ты вздумал морочить голову
инструментальщикам бредовой идеей кибернетической ищейки?
- Ну, во-первых, идея не такая уж бредовая. А во-вторых, с твоими
вундеркиндами ее, конечно, не осуществить. Так что все это впустую...
- Это почему же?
- Сероваты они для этого. Особенно удручающее впечатление
произвел на меня Ямщиков. Ни одного кибернетического термина не мог
выговорить. Да и в русских словах у него такие удареньица!..
Услышав это, Татьяна начинает так хохотать, что прибегает из
кухни мама. Отбросив газету, испуганно вскакивает с дивана и доктор
технических наук. А Татьяна, не обращая на них внимания, весело кричит
в трубку:
- Он же тебя разыгрывал, неужели не догадался? Ямщиков,
оказывается, ни одного термина не смог грамотно произнести! Да ведь он
окончил среднюю школу, в которой преподавание велось на английском
языке... Когда они с Рудаковым были в Швеции на выставке наших
измерительных инструментов, так их там за инженеров принимали. Ямщиков
давал объяснения по-английски, а Рудаков неплохо владеет немецким. И
потом, они там не только демонстрировали наши измерительные
инструменты и приборы, но и объясняли их устройство с помощью
математических расчетов и формул. И не думай, что это они сами мне
сообщили, об этом мне директор их завода рассказал. К тому же не то в
"Комсомольской правде", не то в "Московском комсомольце" целая статья
была напечатана об их поездке в Швецию.
- Ну, опять ты их начала...
- Ничего я не начала! Они действительно такие, а вот ты не смог в
них разобраться. Да и вообще незачем было голову им морочить.
- Почему же - морочить? Я им это всерьез. И кто знает, может
быть...
- А по-моему, ты все это зря затеял.
- У тебя просто нет воображения, и ты не можешь себе
представить...
- Да и не в этом вовсе дело! Отвлекаешь ты ребят от их реальных
задач. Они райкому комсомола слово дали, что соорудят у себя на заводе
систему непрерывного оперативного планирования, которая облегчит им
получение информации и автоматизирует анализ оперативной обстановки.
- Я им помогу сделать и это...
- Имей тогда в виду - это в первую очередь! И будь здоров, как
говорится.
- И это все?
- А что же еще?
- Нужно ведь серьезно поговорить...
- Я уезжаю завтра утром в срочную командировку, и надолго. Приеду
- позвоню. Привет родителям!
Татьяна с облегченным вздохом кладет трубку.
- Что ты сегодня с ним так? - укоризненно замечает мама.
- Я с ним так всегда, - усмехается Татьяна. - Он уже привык. А
вот вы, мои родители, скажите-ка мне лучше, какое впечатление на вас
произвел Олег Рудаков?
- Не знаю, - уклончиво отвечает мама. - Не разобралась пока...
- А мне показалось, что он тебе понравился. - Татьяна испытующе
смотрит на мать.
- Как же я могу о нем судить, если ни о чем серьезном не успела
поговорить? Это папа твой весь вечер с ним профилософствовал, вот у
него и спрашивай. Да, кстати, почему же это он на философский
поступил? Зачем ему это?
- Я знаю одного слесаря, который уже окончил философский.
- И по-прежнему на заводе слесарит?
- По-прежнему.
- Ну, знаешь ли, не очень мне это понятно.
- А что же тут непонятного? - вступает в разговор папа. -
Захотелось, значит, всерьез осмыслить мир, в котором живет. Именно о
таком образованном широко мыслящем рабочем классе мечтали Маркс и
Ленин.

5

Долго не может заснуть в эту ночь Татьяна. Надо бы продумать
тактику допроса свидетелей спекуляции автопокрышками, а из головы не
выходят воспоминания о прошлогодней поездке в исправительно-трудовую
колонию к Грачеву...
Было это в полдень, во время обеденного перерыва в том цеху, где
работал Грачев. В комнату, предоставленную Груниной начальником
колонии для допроса, Грачев вошел очень спокойно. На нем была синяя,
застиранная, но не грязная спецовка. Руки тоже были чистые, будто он
не слесарем работал, а администратором. Смотрел нагловато,
самоуверенно.
- Здравствуйте, гражданин инспектор, - сказал почти весело. И тут
же добавил: - Извините - старший инспектор. Так ведь, кажется? Велено
вот явиться к вам на допрос. Грачев я, Павел Макарович. Разрешите
присесть?
Она кивнула ему на стул перед столиком, за которым сидела.
Усевшись, Грачев бесцеремонно стал разглядывать ее, дивясь чему-то.
- Сколько же можно допрашивать меня? - спросил он прежде, чем
Татьада успела сообщить ему, с какой целью вызвала его. - Я уже
получил свое и отбываю положенное, так что же вы меня снова? Это не по
закону...
- У меня разговор с вами будет не о том, за что вы осуждены, -
прервала его Грунина. - Я к вам по делу об избиении Глафиры Бурляевой.
Лицо Грачева оставалось таким же спокойным, хотя Татьяна
внимательно наблюдала за ним. Он лишь переспросил:
- Это вы мою соседку по квартире имеете в виду? Ну, так тут я
совсем ни при чем. Даже в свидетели негож. В тот день, когда Глафиру
"поучал" ее супруг, я хоть и находился дома, но был, как говорится, во
хмелю и не очень прислушивался, что там у них творилось. Тем более,
что такие потасовки случались у Бурляевых чуть ли не каждый день.
- И вы ни разу не вмешались?
- А чего мне лезть в чужую жизнь? Да и за дело, в общем-то,
лупцевал Глафиру ее супруг. Глупая она баба...
- Но в тот день он не просто избил Глафиру, а изувечил. Ее ведь с
сотрясением мозга в больницу доставили, а потом она около года в
психиатрическом отделении пролежала. От таких побоев Бурляева,
наверно, не только кричала, а прямо-таки вопила. Как же вы могли?..
- А что я, - впервые слегка повысил голос Грачев, - всеобщий
заступник, что ли? Дружинник или еще какой-нибудь деятель? Супруг-то
ее, сами знаете, какой верзила! Пришиб бы заодно с ней и меня...
- Ну хорошо, допускаю, что вы струсили, но почему же не позвали
кого-нибудь на помощь? Или в милицию позвонили бы...
- Скажете тоже, в милицию! Да я и сам этой милиции боялся как
черт ладана. Бизнес мой с крестиками для православных засекли уже к
тому времени... Да и вообще непонятно мне, к чему вы это дело опять
ворошите? Семен Бурляев получил ведь свое, чистосердечно во всем
признавшись.
- У нас нет теперь уверенности в его чистосердечии. Похоже, что
взял он на себя вину другого.
- То есть как это другого? Уж не я ли тогда жену его изуродовал?
- Нет, не вы, но тот, кто это сделал, вам, видимо, известен. Не
один Семен Бурляев был в тот вечер в их комнате, и вы не могли этого
не знать.
- Как же я мог через стенку-то увидеть, кто там еще?
- Увидеть действительно не могли. А услышать?
- Он мог и молча... И потом, почему он, а не Семен?
- Так вы, значит, слышали все-таки, что там был еще кто-то?
- Ничего я не слышал, и вы меня в это, гражданочка... извиняюсь,
гражданин старший инспектор, не впутывайте.
Голос его не был уже таким спокойным. В глазах - тревога.
- Не слышать его, однако, вы никак не могли. Он орал так, что
услышала даже тугая на ухо старушка - соседка ваша, Евдокия Фадеевна,
живущая в противоположном конце коридора. Она, правда, не разобрала
слов, но уверяет, что голос был не Семена. Пыталась даже зайти к
Бурляевым, но едва приоткрыла дверь, как выскочил Семен и пригрозил
пришибить ее, если она тотчас же не уйдет к себе в комнату. А тот, кто
избивал Глафиру, так бесцеремонно вел себя потому, что вас нисколько
не опасался. Был совершенно уверен, что вы его не выдадите. О том, что
ваша сестра-школьница находилась в то время в деревне у бабушки, ему,
конечно, тоже было известно.
- Так чего же вы все это теперь только?.. - не без удивления
спросил взявший наконец себя в руки Грачев. - Почему тогда ни меня, ни
Евдокию Фадеевну не допросили об этом таинственном человеке?
- Потому, гражданин, Грачев, что не было у нас тогда сомнений,
что это дело рук Бурляева. Да и вы подтвердили, что именно он
"занимался в тот вечер воспитанием своей законной супруги". Это
подлинные ваши слова из протокола допроса. А Евдокия Фадеевна и тогда
говорила, будто слышала еще чей-то голос в их комнате, но добавила при
этом, что "скорее всего, обозналась". И только после того как Глафира
Бурляева вышла из психиатрической больницы и одной из своих
приятельниц проговорилась, что изувечил ее не Семен, а некий Леха, мы
решили, что вы поможете нам в этом разобраться.
- Нет, не помогу, гражданин старший инспектор. Рад бы, да не
могу, так как никакого Лехи не знаю и никаких других голосов, кроме
голоса Семена Бурляева, из-за соседской стенки не слышал. А теперь,
насколько мне известно, я имею право просить предоставить мне
возможность записать мои показания собственноручно. Так-то оно будет
вернее. Если мне не изменяет память, то такое право предоставляется
свидетелю статьей сто шестидесятой Уголовно-процессуального кодекса
РСФСР.
- Вам память не изменяет, гражданин Грачев, и вы этим правом
можете воспользоваться.
Заполнив вводную часть протокола, Татьяна написала:
"В соответствии с просьбой свидетеля, ему предоставлено право
записать свои показания собственноручно".
Потом она протянула протокол Грачеву, и он аккуратным почерком,
без единой грамматической ошибки и довольно толково изложил свои
показания. А когда и он, и Грунина подписали протокол, Грачев, обретя
прежнюю наглость, спросил:
- Можно мне теперь один вопросик, уже, как говорится, не для
протокола?
- Да, пожалуйста, - разрешила Татьяна. Ей стало даже интересно, о
чем будет говорить этот тип.
- Надеюсь также, что никаких звукозаписывающих устройств у вас
нет? Об этом вы ведь должны были поставить меня в известность в
соответствии со статьей сто сорок первой все того же кодекса.
- Можете не беспокоиться, таких устройств у меня с собой нет, -
невольно улыбнулась Татьяна.
- Я и не беспокоюсь. Просто при наличии таковых дополнительного
разговора у нас бы не состоялось. Зачем, скажите вы мне, пожалуйста, с
вашими-то внешними данными понадобилось вам в милицейские инспектора?
Вам надо бы в театр, там бы такую даже безо всякого таланта приняли, и
зрители бы за это режиссера не осудили. Не часто ведь такую красавицу
не то что на сцене, но и в кино доводится увидеть.
Нужно было бы закончить с ним на этом разговор, но Татьяна
спокойно спросила:
- Ну, а если у меня талант именно оперативного работника милиции
и полное отсутствие артистического?
- Не обижайтесь, пожалуйста, - ухмыльнулся Грачев, - что-то я
этого не заметил. Но даже если и есть, на кой вам черт все это? Не
дамская ведь работа. Если Глафиру Бурляеву действительно не супруг
изувечил, а еще какой-то тип, которого будто бы и я, и сам Бурляев до
смерти боимся, то, узнав, что вы им заинтересовались, может же он и
вас?.. И тогда вся ваша красота...
- Если вы со мной об этом только хотели поговорить, - резко
оборвала его Татьяна, - то будем считать беседу нашу законченной.
- Кстати, и на работу пора Бувайте здоровеньки, гражданин старший
инспектор! Желаю вам удачи в нелегкой вашей работе. Боюсь только, что
вы еще пожалеете, что не послушались моего совета.

6

Дня через два после встречи с Татьяной Груниной Олега Рудакова
вызывает к себе начальник цеха:
- Мастер ваш, Балашов, заболел и, видимо, надолго. Вчера вечером