Томан Николай. Воскрешение из мертвых

многим пунктам в ту пору удавалось устранить, он прекрасно понимал,
что развитие научных знаний будет непрестанно выдвигать все новые
пункты для столкновений. "На ком лежит забота об их устранении? -
вопрошал профессор Глаголев и сам же отвечал на этот вопрос: -
Конечно, на нас с вами, господа!"
- Эта речь профессора Глаголева была произнесена в Московской
духовной академии еще в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а что
сделано нами за это время? - спрашивает Травицкий с едва сдерживаемым
раздражением. - Да, мы искали возможности примирения науки с
религиозными представлениями. Даже находили, как нам казалось,
достаточно убедительные аргументы их непротиворечивости. Но ведь это
были лишь слова, чисто логические операции, которые материалисты
относят к софистике. А у них имелись факты, неоспоримые данные
экспериментов. И они правы, говоря, что всякий раз, когда наука делает
шаг вперед, бог отступает на шаг назад.
- А вы хотите, чтобы всевышний явил нам чудо? - спрашивает
ректор, злясь на себя, что не находит должных слов, чтобы поставить на
место этого слишком дерзкого магистра. - И думаете, что атеисты
уверуют после этого в бога?
- Ему бы следовало помочь нам доказать свое существование с
помощью достаточно убедительных фактов, а еще лучше - экспериментов.
Тогда уже никто не упрекнул бы нас в том, будто атеисты появляются
потому, что наши доказательства существования бога ничего не стоят и
хороши лишь для тех, кто и без того в него верует.
- Именно это мы и собираемся сделать с помощью Куравлева.
- А каким же образом? С помощью одних только никому не понятных
математических формул?
- Их поймут ученые...
- А нам нужно, чтобы поняли это и простые люди, которые привыкли
верить фактам. Потому-то и надо ставить физический эксперимент, не
жалея средств.
- Однако со слов Куравлева я понял, что он не намерен ставить
физических экспериментов, полагая, что и одних только математических
расчетов будет вполне достаточно.
- Нет, этого будет явно недостаточно! - уже не сдерживая себя,
восклицает Травицкий. - От него нужно требовать физического
эксперимента! Раз он способен доказать что-то теоретически - должен,
значит, подтвердить это и экспериментом. Ему нужно прямо сказать, что
за средствами дело не станет. И если вы меня уполномочите, я сообщу
ему об этом.
- Нет, - твердо стоит на своем ректор, - мы ограничимся пока
только математическими его расчетами. Такова воля главы епархии.
А если бы была на то его личная воля, он бы вообще отказался от
любого эксперимента. Но раз пожелал того епархиальный архиерей, он не
вправе ему перечить. Да и риск в данном случае невелик. Пусть себе
выводит свои формулы этот Куравлев. Если они и не укрепят веру, то и
не пошатнут ее. А общение с ним надо бы поручить не Травицкому, а
Десницыну. Он и уравновешенней, и в науке более его смыслит.

8

Пробыв у родителей около недели, Настя снова уезжает в Москву на
консультацию. Дионисий Десницын снабжает ее к тому времени еще
кое-какими расчетами Куравлева.
Дверь ей открывает сам профессор Кречетов. У него на перевязи
левая рука, но выглядит он вполне здоровым.
- Что смотрите на меня такими удивленными глазами? - шутливо
спрашивает он. - Ходят, наверно, слухи, что я отдаю концы?
- Ну что вы, Леонид Александрович! - восклицает Настя. - Кто
станет распускать такие слухи? Но то, что вы нездоровы, - ни для кого
не секрет.
- Ну, а что все-таки говорят о моей болезни? - продолжает
допытываться Кречетов. - Не удивляются: такой здоровяк - и вдруг в
постели?
- Не знаю, как другие, а я удивилась, - чистосердечно признается
Настя. - Но мало ли что может приключиться даже со здоровяком? Вот и
пришла навестить... Толком ведь никто не знает, чем вы больны.
Поговаривали, будто вы упали и сломали руку. Это правда?
- Это наиболее вероятная версия, - смеется профессор. - Видите,
рука действительно на перевязи.
- Ну, а на самом деле? Вы же спортсмен, как же так неудачно
упали?
- Падают и спортсмены, тем более что я не такой уж молодой
спортсмен, - посмеивается Кречетов.
- Вы так меня заинтриговали, Леонид Александрович... Но если не
находите нужным...
- Да, лучше не будем больше касаться этой темы. Она мне не очень
приятна. К тому же я почти здоров. Ну, а у вас как идут дела? Скоро ли
можно будет познакомиться с вашей диссертацией?
- Теперь скоро, только страшно уж очень, - вздыхает Настя. - А я,
знаете, еще к вам зачем? Расспросить хотела о том физике, на защиту
докторской диссертации которого вы меня приглашали...
Кречетов заметно мрачнеет.
- Лучше бы вы не спрашивали меня о нем, - устало говорит он после
довольно продолжительного молчания. - Но уж раз спросили, я отвечу.
Помните, как я расстроился в тот день? Но не потому, что он меня
оскорбил. Просто досадовал на самого себя. Думал, что, может, слишком
требователен был к этому докторанту. Решил даже познакомиться с
другими его работами и готов был сам перед ним извиниться, если бы
обнаружил в них какие-нибудь новые, интересные мысли. Но обнаружилась
необычайная противоречивость его высказываний по многим
фундаментальным вопросам субатомной физики. И даже просто ошибочные,
антиматериалистические положения. Он допускает, например, что в
микромире существуют явления, происходящие вне времени и пространства.
- Допускает это не только он, но и кое-кто из довольно известных
ученых на Западе, - осторожно замечает Настя.
- Да, американский физик Чу, например, и некоторые другие
сторонники феноменологического направления в физике элементарных
частиц. Что дает повод для подобных утверждений? Главным образом
современные затруднения, связанные с пространственно-временным
описанием внутренней структуры этих частиц.
- А как вам кажется, на этом не смогли бы спекулировать
богословы?
- За это давно уже ухватились фидеисты всех мастей. Это теперь их
главное направление в борьбе с материалистами. Помните их утверждения
о "свободе воли" электрона? Или спекуляцию "соотношением
неопределенности" Гейзенберга? Ну, а теперь сторонники физического
идеализма и откровенные фидеисты стали утверждать, будто принцип
причинности, обусловленности явлений не распространяется на область
внутриатомных процессов.
- В нарушении принципа причинности в микромире богословы видят
чуть ли не вмешательство всевышнего...
- Не чуть ли, а самым серьезным образом! - восклицает Кречетов. -
Они утверждают даже, что существуют абсолютные, непреодолимые границы
познания и что область веры начинается будто бы там, где кончается
область знаний. - И, усмехаясь каким-то своим мыслям, профессор, как
бы между прочим, добавляет: - Убеждение в существовании такой границы
познания вдохновило одного свихнувшегося физика попытаться поставить
эксперимент общения со всевышним.
- Уж не того ли, который столь неудачно претендовал на докторскую
степень?! - невольно восклицает Настя.
- А как это вы догадались? - удивляется Кречетов.
- Такая уж я догадливая, - улыбается Настя. - А вам откуда это
известно? Не консультировался же он с вами?
- Представьте себе, консультировался.
- После всего того, что между вами произошло?
- А может быть, как раз именно поэтому. Наверное, я все-таки
убедил его тогда, что немного разбираюсь в механике субатомных миров,
и ему захотелось узнать мое мнение о возможности такого эксперимента.
Но он, конечно, не пришел ко мне сам, а прислал довольно объемистый
трактат, подписанный вымышленной фамилией.
- А как же вы догадались, что это именно он?
- Это следовало из всего того, что я прочел в других его работах.
- Ну, и что же вы ему ответили?
- Разобрал этот новый его трактат с такой же основательностью,
как и диссертацию.
- И он уже получил ваши замечания?
- Получил, наверное. И кажется, именно по этой причине пострадала
моя рука... Не понимаете?
Настя отрицательно качает головой.
- Пришел он ко мне среди бела дня и, как только я открыл ему
дверь, выхватил что-то похожее на пистолет. Но пистолет его дал
осечку, а может быть, я успел вовремя дверь захлопнуть, только
выстрела не произошло. Но, торопясь захлопнуть дверь, я поскользнулся,
упал и сломал руку. Вот, собственно, и все. Весьма возможно, впрочем,
что это был совсем не он.
- А вы разве не видели его лица?
- Он был в надвинутой на глаза меховой шапке и с поднятым
воротником. К тому же у нас на лестничной клетке темновато. Я, однако,
почти не сомневаюсь, что это мог быть только он. По моим расчетам, это
произошло как раз в тот день, когда он должен был получить мой ответ.
По его просьбе мое письмо было послано ему до востребования.
- Да, пожалуй, это действительно мог быть он, - подумав немного,
произносит Настя. - А вы заявили об этом в милицию?
- Нет, в милицию я не заявлял и вас очень прошу об этом
происшествии никому ни слова. По-моему, психически он не вполне
здоров, и мне не хотелось бы привлекать его к ответственности.
- Но его же нужно в сумасшедший дом! - возмущается Настя. - Он
ведь снова может прийти...
- Не волнуйтесь, Настенька, - успокаивает ее Кречетов, - больше
он стрелять в меня не будет. Да и потом, нет ведь полной уверенности,
что это он. А если рассказать все милиции, они непременно арестуют
именно его, ибо против него больше всего улик. А если потом окажется
что это не он, представляете, как я буду выглядеть? Лишил его
докторской степени да еще обвинил в покушении на убийство...
Но Настю все эти доводы Кречетова ни в чем не убеждают, и она
просто не находит слов от возмущения. Лишь успокоившись немного, она
спрашивает:
- Ну, а если это действительно был кто-то другой?
- Кто-то другой покушаться на меня не мог. Так покушаться мог
только явно сумасшедший. А единственный мой знакомый, производящий
впечатление сумасшедшего, это он. И не будем больше об этом, если вы
хоть немного меня уважаете.
- Извините меня, пожалуйста, Леонид Александрович! Я не знала,
что этот разговор так вас расстроит... Мне вообще давно пора дать вам
возможность отдохнуть. Еще только один вопрос: как поживает ваша
племянница Варя? Навещает она вас?
- С тех пор как заболел, приходит почти ежедневно, хотя теперь
она не только работает, но и учится в заводском техникуме.
- А замуж все еще не собирается?
- Претендентов на ее руку, по имеющимся у меня сведениям,
достаточно, - улыбается Леонид Александрович, - но она одержима почти
фанатической идеей - перевоспитать одного сбившегося с пути парня.
"Сделаю, говорит, из него настоящего человека". И чует мое сердце,
добьется своего и именно ему отдаст, наверное, свою руку и слишком уж
доброе сердце.

9

В тот день Настя так и не решилась показать профессору расчеты
Куравлева. Она приходит с ними спустя неделю. На ее расспросы о
здоровье Леонид Александрович лишь шутит, и вообще по всему
чувствуется, что он в хорошем настроении. Да она и не помнит такого
случая, чтобы он хоть когда-нибудь был не в духе. Зная, что профессор
не молод и обременен множеством дел (хватает, наверное, и
неприятностей), она всегда восхищается его оптимизмом.
- Что, холодновато? - спрашивает он Настю. - Ишь как
раскраснелась с мороза! А я вас сейчас чайком погрею. Проходите,
пожалуйста. Мы, холостяки, народ расторопный, мастера на все руки.
Он поспешно уходит на кухню. Вернувшись, устраивается в своем
любимом кресле.
- Ну-с, а теперь к делу. Слушаю вас.
Настя торопливо расстегивает свой портфель, извлекает несколько
страниц, исписанных Куравлевым, и протягивает их профессору.
- Вот, посмотрите эти формулы, пожалуйста.
Кречетов с интересом всматривается в неровные строки, написанные
торопливой рукой, негромко приговаривая:
- Любопытно, любопытно... Да и почерк чем-то знаком...
"Неужели он узнает руку Куравлева?.. - тревожится Настя. - Тогда
придется все ему рассказать. А может быть, лучше и не таить ничего, не
ждать, пока сам догадается, чьи это формулы?.."
- Черт побери! - прерывая мысли Насти, восклицает Кречетов. - Да
ведь это же почерк Куравлева! И некоторые формулы мне уже знакомы...
Откуда это у вас?
Настя молчит.
- Конечно, тут все очень сумбурно, но я помню, каким был
математический аппарат предлагаемого им вторжения в "область Икс", в
это "пристанище всевышнего". Выкладывайте-ка, откуда это у вас?
И Насте приходится рассказать все, что она знает о Куравлеве и
богословах Десницыных.
- А теперь объясните мне, пожалуйста, - внимательно выслушав
Настю, спрашивает Кречетов, - почему вы сами не решились мне все это
рассказать?
Настя даже краснеет невольно.
- Видите ли... - запинаясь, начинает она. - У вас ведь с
Куравлевым такие отношения...
- Боялись, что я буду необъективен в их оценке? - кивает
профессор на листки с формулами.
- Как вы могли подумать такое, Леонид Александрович! Я бы тогда
вообще не стала вам этого показывать. Отнесла бы кому-нибудь еще...
- Ну ладно, ладно! Будем считать, что я просто неудачно пошутил.
Ну, а как к Куравлеву ваши богословы относятся?
- Настороженно. Опасаются шарлатанства с его стороны.
- Это они напрасно. Он человек, может быть, и свихнувшийся, но не
шарлатан. К тому же талантлив как математик. Бредовость у него лишь в
одном пункте - он убежден в возможности общения со всевышним. А под
всевышним имеет он в виду вовсе не библейского боженьку, а высшую
нематериальную силу, сотворившую мир, что, в общем-то, не противоречит
гегелевской "абсолютной идее" и "мировому разуму". Вы, пожалуйста,
объясните все это вашим батюшкам...
- А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами
это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще,
по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на
Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри.
Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую
жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и
многие марксистские труды.
- Да откуда вам все это известно? - удивляется Кречетов. - Что он
сам, что ли, признался вам в этом?
- Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было
догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на
научные темы!
- Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал
бы примеру профессора богословии Осипова! - невольно вырывается у
Кречетова.
- Он, пожалуй, и сделал бы это, - задумчиво произносит Настя, -
но у него ведь сын богослов и внук - кандидат богословия.
- Ну, а внук тверд ли в вере?
- Похоже, что на распутье. Он еще молод - мой ровесник. Вместе
когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и
вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру,
дает возможность самому до всего дойти.
- Да и вы, наверное, поможете, - усмехается Кречетов.
- Честно вам признаться - очень хотела бы. Думается мне, что и
эксперимент Куравлева сыграет в этом существенную роль. Похоже, что
Десницын-младший возлагает какие-то надежды на этот эксперимент.
Результат его разрешит, наверное, многие сомнения Андрея...
- Ну, а руководство духовной семинарии и ее ректор, они тоже
возлагают какие-то надежды на эксперимент Куравлева? - любопытствует
Кречетов.
- Конечно! Представляете себе, что бы это им дало в случае
успеха?
- Но о каком же успехе может быть речь! Они же не фанатики?
- Нет, не фанатики, а довольно трезвые люди. Особенно ректор. И
не случайно, по-моему, поручил он Дионисию Десницыну "курировать", так
сказать, проведение этого эксперимента. На тот случай, наверное, если
Куравлев начнет мудрить. Известно ему, пожалуй, и то, что Десницын со
мной консультируется. Но есть среди богословов и фанатик - это магистр
Травицкий. Судя по всему, именно он особенно рьяный поборник
экспериментов Куравлева. И скорее всего, потому, что ему каким-то
образом стало известно, будто подобный эксперимент хотели поставить
еще какие-то физики. Вы ничего не знаете об этом?
- Впервые слышу, - удивленно пожимает плечами профессор Кречетов.
- И откуда такое поветрие? За границей полно всяческих спиритов и
мистиков, но у нас?.. Ну, а чем же закончились эксперименты
конкурентов Куравлева? Не завершились разве полным провалом?
- Дело гораздо хуже... Да, да, Леонид Александрович, я не шучу!
Поставь они этот эксперимент, он бы с треском провалился и, уж во
всяком случае, не дал бы никаких положительных результатов. Но,
повторяю, дело обстоит гораздо хуже - им не дали осуществить этого
эксперимента.
- То есть как это, не дали?
- Из-за отсутствия необходимых средств они вынуждены были
передать все свои расчеты за границу. За что и были будто бы
арестованы работниками госбезопасности. Обо всем этом разведал
каким-то образом магистр Травицкий.
- А не выдумка это Травицкого?
- Дионисий Десницын уверяет, что не выдумка. Ими это как-то
проверялось.
Профессор Кречетов молча ходит некоторое время по комнате, потом
вдруг обрадованно восклицает:
- Знаете, я, кажется, смогу уточнить все это у более
компетентного лица!

10

Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила
не встречать ее - от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в
поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером.
Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные
хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна.
Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о
чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с
беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев
намеревается "моделировать" идею всевышнего с помощью одних лишь
математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно,
но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна.
В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы
вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то
физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире,
невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания
единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической
моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить
Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не
формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого
общения.
Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни
одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы
преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей
своей истории.
Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами
вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит
к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они
постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и
поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею
направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает
чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг
знакомый голос:
- Не пугайся, это я, Андрей Десницын.
Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно
оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос:
- Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня
приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на
станцию, я пообещал ему встретить тебя.
- Ну, раз уж сам напросился в провожатые, - весело говорит Настя,
- то возьми меня под руку - видишь, какая пурга.
- А к нам ты зачем заходил?- немного погодя спрашивает его Настя.
- Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не
терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева.
Не мистификация ли это?
- Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось
также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за
консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком.
"Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или
подождать, пока это станет известно точно? - думает Настя. - Нет,
пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться..."
А Андрей просит:
- Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу,
что профессор Кречетов о Куравлеве говорил.
Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об
одном - поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но
ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает:
- Сначала забегу домой, а потом зайду.

11

В просторной комнате Десницына-старшего, кроме его внука, еще
какой-то мужчина. Присмотревшись, Настя узнает в нем того самого
человека, которого видела недавно возле дома Десницыных вместе с
Куравлевым.
- Вот, познакомьтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, -
обращается к ней Десницын, - это наш коллега, магистр Стефан Антонович
Травицкий. Прежде чем стать богословом, учился на
физико-математическом во Львовском университете. Вам, наверное,
интересно будет с ним побеседовать.
- Учился я там, правда, всего два года, но интереса к
естественным наукам не потерял, - солидным баском произносит
Травицкий, самодовольно поглаживая свою холеную бородку. - Продолжаю и
теперь следить за их развитием по доступной мне литературе. А вы,
значит, философ?
- Да, готовлюсь к защите кандидатской диссертации, - отвечает
Настя.
- Внук сообщил мне, что ваш профессор одобрил вычисления
Куравлева, - снова вступает в разговор Дионисий Десницын. - Правильно
он вас понял?
- Не совсем, пожалуй, - улыбается Настя, обернувшись в сторону
Андрея. - Профессор ничего не одобрял, а засвидетельствовал только,
что формулы достаточно грамотны и что в них есть некоторый смысл.
- Было еще сказано, кажется, что он неплохой математик?
- Да, это профессор Кречетов действительно сказал, - подтверждает
Настя, - хотя Куравлев незаслуженно оскорбил его при защите своей
докторской диссертации.
- Ах, так это, значит, тот самый Кречетов! - восклицает
Травицкий.
- Что вы имеете в виду под "тем самым"? - невольно хмурится
Настя.
- Ну, а вы, конечно, разделяете точку зрения своего профессора о
незыблемости принципов причинности? - спрашивает Травицкий, пропуская
мимо ушей вопрос Насти. - Я читал недавно его статью в каком-то из
научных журналов. Однако другие ученые не отрицают того, что
причинность не только нарушается, но и вовсе отсутствует в субатомном
мире.
- Утверждают это главным образом западные ученые, - замечает
Настя, - сторонники физического идеализма, отрицающие объективность
познания. Во всяком случае, отсутствие причинности в микромире никем
пока не доказано экспериментально.
- Весьма вероятно, что скоро это будет доказано, -
многозначительно произносит Травицкий, видимо имея в виду эксперименты
Куравлева. - И тогда в таинственной области микромира обнаружатся
совсем иные закономерности.
- Какие же? - едва заметно улыбается Настя.
- Подвластные только всевышнему, - с фанатической убежденностью
произносит Травицкий. Продолговатое лицо его напоминает теперь Насте
суровый облик средневекового иезуита. - И, кто знает, может быть,
всевышнему не очень-то понравится это вторжение, - мрачно заключает
Травицкий.
Десницыны, прислушиваясь к этому спору, смотрят на Настю: один -
с восхищением, другой - с любопытством.
- Почему вы думаете, что всевышний может разгневаться? -
спрашивает Настя Травицкого. - Разве его может шокировать то
обстоятельство, что станет известно наконец, где именно находится его
обитель?
Дионисий с трудом скрывает улыбку, а Травицкий, делая вид, что не
замечает иронии Насти, спокойно отвечает:
- Для всевышнего нет различия между великим и ничтожным. Он может
пребывать как в космосе, так и в антикосмосе, то есть в микромире.
- Тогда уж лучше искать его в космосе, - простодушно предлагает
Настя. - Тем более, что и там тоже обнаруживается нарушение некоторых
фундаментальных законов природы. Академик Амбарцумян сообщает,
например, что из ядер некоторых галактик наблюдается такое мощное
истечение сгустков материи, которому нет пока удовлетворительных
объяснений. Он допускает даже, что данные подобного рода могут
привести к противоречию с законом сохранения энергии и вещества.
Почему бы тогда не допустить пребывание всевышнего именно в этих
таинственных ядрах галактик? Для всевышнего это ведь куда более
достойная обитель.
Травицкий смотрит на Настю с удивлением. Видно, эти данные ему
неизвестны. Но он не теряет присутствия духа и довольно бодро
заявляет:
- Я не вижу в этом никаких противоречий. Напротив - это лучшее
подтверждение того, что для всевышнего действительно нет разницы между
великим и ничтожным.
- Досадно только, - как бы между прочим замечает Дионисий
Десницын, - что факты эти обнаружил не какой-нибудь верующий в бога
астроном, вроде аббата Леметра, а явный безбожник, активный
пропагандист атеизма Амбарцумян.
Заметив хмурый взгляд Травицкого, он поясняет:
- Я это потому промолвил, отец Стефан, что вспомнил трактат папы
Пия Двенадцатого "Доказательство существования бога в свете
современной науки", прочитанный им на заседании Ватиканской академии
наук. В этом трактате он провозгласил истинными учеными лишь тех,