Томан Николай. Воскрешение из мертвых

традиционному вечернему чаю успею. Ужинай без меня.

Дионисий Десницын бывал у ректора не раз. Последнее время редко,
правда, но в доме протоиерея Арсения Благовещенского все ему хорошо
знакомо. Тут ничего не изменилось за последние тридцать, а может быть,
и все пятьдесят лет, все, как при его покойном отце, тоже протоиерее.
После смерти жены живет отец Арсений одиноко, дети разъехались по
разным городам, отца навещают редко, стесняются его духовного сана. А
он, добрая душа, и не винит их за это, лишь бы здоровы да счастливы
были.
Вот уже второй час сидят за чаем два старых человека, мирно
толкуя о творце, которому один давно уже перестал служить, а другой
все еще служит. Они не осуждают друг друга, говорят спокойно и
откровенно. Десницыну вообще нечего таить, а отец Арсений наедине с
Дионисием не лукавит.
- Я слабый человек, - признался он как-то Дионисию. - Это о
таких, как я, Иван Петрович Павлов сказал: "Есть слабые люди, для
которых религия имеет силу". Мне хорошо с богом, спокойно. Все, что ни
случись, можно его благоволением или гневом объяснить.
- А вы вроде и ни при чем?
- На все воля господня, - вздохнул отец Арсений.
- Удобная философия, - рассмеялся Дионисий.
Благовещенский не возражал. Но он и не притворялся, ему
действительно было бы нелегко без бога. Он в него искренне верит и не
позволяет рассудку усомниться в существовании всевышнего, не мучается
этим вопросом, считает, что худа не будет, если бога и не окажется.
Ну, а если он есть, а ты в этом сомневался? Тогда ведь... Впрочем, и
это его не волнует, он не позволяет себе таких сомнений.
Арсения, однако, не упрекнешь в примитивности, он читает не
только богословскую литературу, но и кое-что из научной. А при
встречах с иностранными богословами, позволяющими себе за рюмкой водки
разные шуточки в адрес "дремучих православных традиционалистов",
отвечает им на вполне научном уровне:
"Вот вы полагаете, что многие психические травмы и стрессы у
православных прихожан от чрезмерно строгого следования букве
священного писания. А я считаю, что все наоборот. Травмы и стрессы,
скорее, от модернизаций, от постоянных пересмотров и приноравливаний к
современности, тогда как традиционное восприятие и Евангелия и других
священных книг действует подобно психотерапии".
Вот и сейчас, сидя под старинными образами, отец Арсений
терпеливо слушает Дионисия, не только не возражая ему, но и не пытаясь
вникнуть в смысл его слов, пропуская их мимо ушей.
- Я вас знаете за что уважаю, Арсений Иванович? - говорит
Дионисий. - За то, что вы не мудрите. Верите себе в бога, как верили
когда-то, когда и науки-то никакой не существовало. А теперь человек
так много и достоверно знает, что для бога не остается места.
Дионисий делает паузу, отпивая чай из блюдца и раздумывая, как
дальше вести беседу.
- Нужно ли в связи с этим хитрить, подтасовывать факты,
придумывать, по сути дела, новую религию? - вопрошает он Арсения,
помолчав с минуту. - Когда вы мне сообщили о замысле Феодосия, я
сначала подумал, что это никому не повредит. А потом, поразмыслив
хорошенько, решил, что церкви, а точнее, нашей семинарии и вам лично,
как ее ректору, это может принести большие неприятности. Через внука и
жену его, кандидата философских наук, попросил я навести справку у
серьезных ученых о "пришельцах" и о возможности оставления ими научных
сведений для земного человечества. Оказывается, многие ученые очень в
этом сомневаются. Некоторые из них полагают даже, что мы во Вселенной
одиноки. В связи с этим, в случае опубликования "находки" Феодосия, мы
будем выглядеть жалкими фальсификаторами. Зачем же нам такая слава? Да
и владыка наш как еще на это посмотрит. К тому же изготовление шрифтов
да еще печатание пусть даже древнейших текстов без разрешения на то
властей как бы не вошло в противоречие с Уголовным кодексом.
Арсений Благовещенский теперь само внимание. Он знает, что
Советская власть всегда была справедлива к духовенству. Это на Западе
шумели и шумят о гонениях на православную церковь в Советском Союзе, а
он-то знает, что в годы революции судебные процессы над, некоторыми
представителями духовенства были вызваны их антисоветской
деятельностью.
Благовещенский даже прочел статью Ленина "Об отношении рабочей
партии к религии", и ему понравились прямые, честные слова вождя
русских коммунистов, который заявил:
"Глубоко ошибочно было бы думать, что кажущаяся "умеренность"
марксизма по отношению к религии объясняется так называемыми
"тактическими" соображениями в смысле желания "не отпугнуть" и тому
подобное. Напротив, политическая линия марксизма в этом вопросе
неразрывно связана с его философскими основами".
Отец Арсений хорошо знает, что никакая религия с этими основами
не совместима. Но ему известно и то, что марксисты религию не
отменяют, а преодолевают терпеливой воспитательной работой. Да и сама
советская действительность, преобразующая жизнь советского народа, все
основательнее уничтожает ту почву, в которой веками укоренялась и
произрастала религия. Как ни печально, но ему приходится это признать.
Русского человека, а особенно русского мужика, напрасно многие
считали, а некоторые зарубежные богословы и сейчас считают слишком уж
религиозным. Он, отец Арсений, проживший долгую жизнь и многое
повидавший, что-то не замечал в нем этого.
А взять русские сказки народные, поговорки, пословицы, много ли в
них религиозности? Скорее, пожалуй, богохульство. А уж здравого смысла
и юмора хоть отбавляй.
Не единожды размышлял отец Арсений и над устаревшими
представлениями об аскетизме русского человека, как бы вытекавшем из
его религиозности. Снова ведь приходится перестраиваться,
приспосабливаться и утверждать, что речь уже идет не о пренебрежении
земными радостями, а о самосовершенствовании, об аскетизме,
относящемся лишь к области духовной жизни. Если бы даже отец Арсений
не читал об этом в "Журнале Московской патриархии", сама жизнь
заставила бы его именно так истолковывать это своим семинаристам.
Ох как трудно оставаться на позициях традиционализма под напором
новой жизни, потому и приходится идти на сделки не только с
собственной совестью, но и с разными фанатиками вроде магистра
Травицкого или с такими ловкачами, а может быть, и авантюристами, как
отец Феодосий.
Ректор Благовской духовной семинарии к тому же не из храбрых, он
хорошо знает, что религиозные организации не могут действовать
совершенно бесконтрольно. Поскольку существуют они в государстве, то и
действовать обязаны в рамках государственного законодательства.
- Что же теперь делать, Дионисий Дорофеевич? - спрашивает он
Десницына. - Не в милицию же заявлять?
- Обойдемся пока без милиции, - успокаивает его Дионисий. - Нужно
только услать куда-нибудь Феодосия. В епархию или в ведомство самого
патриарха. Найдутся там какие-нибудь дела?
- Найдутся. Только я отца Владимира хотел послать...
- Пошлите Феодосия, но чтобы он ничего не заподозрил. И
желательно поскорее.
- Можно даже завтра.
- Лучше послезавтра и хорошо бы на весь день.
- Постараюсь, - обещает ректор.

22

Снова собираются у Рудакова Анатолий Ямщиков, Настя Боярская и
Валя Куницына. Олег сообщает:
- Позвонил Андрей. Его дед Дионисий уговорил ректора духовной
семинарии послать Корнелия Телушкина на весь день к епархиальному
архиерею. У Дионисия Дорофеевича контакт с привратником особняка, в
котором заточен Вадим.
- Заточен? - удивляется Анатолий.
- Почти. Во всяком случае, Вадим на улицу не выходит, так что,
может быть, Телушкин его и не выпускает. А завтра будет возможность
проникнуть к нему и поговорить. Расшевелить его и объяснить, в чьи
руки он попал. Андрей считает, что это смогу сделать только я. И если
вы того же мнения...
- Нет, я не того же мнения! - восклицает Валя. - Ты извини меня,
но с этой задачей тебе не справиться.
- Почему же? - хмурится Рудаков. - Вадим всегда уважал меня, и
Андрей считает...
- А я этого не считаю, - упрямо трясет головой маленькая Валя. -
Я лучше знаю Вадима, чем Андрей. И тебя тоже знаю достаточно хорошо.
Пожалуйста, не обижайся только, дело слишком серьезное...
- Но почему такое недоверие ко мне?
- В самом деле, Валя, с чего это ты вдруг?.. - вступается за
Олега Анатолий.
- Почему - вдруг? Вы просто не знаете, в каком состоянии Вадим.
На него никакие доводы Олега не подействуют. Ему сейчас не доводы
нужны, а хорошая встряска. Ты сможешь его встряхнуть, Олег?
- Что ты имеешь в виду под встряской?
- Не переносный, а буквальный смысл этого слова. Взять, как
говорится, за грудки и всколыхнуть. Пожалуй, даже дать по морде, а это
сможет сделать только Анатолий.
- Да я ему не только по морде, - вскакивает Анатолий, - я могу
его и вовсе пришибить, если только он...
- Ну, знаете, - прерывает Ямщикова Настя, - это же не серьезно.
Что мы собираемся - выручить его или проучить?
- А я повторяю - нужно знать, в каком состоянии Вадим, -
стремительно поворачивается к Насте Валентина. - Он невменяем. В
каком-то смысле даже почти мертвец. Рассудок его отключен, работают
только мышцы да органы пищеварения. А Олег начнет ему...
- Ничего я не начну! И вообще не напрашиваюсь в Иисусы, чтобы
воскрешать мертвых...
- Уже и обиделся! - укоризненно качает головой Валентина. - А
ведь мы когда-то твоей выдержке завидовали.
- В самом деле, ребята, может быть, взяться за Вадима мне? -
спрашивает Анатолий, вопросительно глядя на Олега.
- Что ты на меня смотришь? - недовольным тоном говорит Олег. -
Как все решат, так пусть и будет.
- Только вы его не пришибите там, Толя, - просит Настя.
- Ну, я вижу, все за Анатолия, - взяв себя в руки, заключает
Рудаков. - Жаль, Татьяны Петровны нет, она бы это не одобрила.

Вадим, похудевший, небритый, с всклокоченными волосами, будто его
только что подняли с постели, удивленно смотрит на Анатолия, не то не
узнавая, не то глазам своим не веря.
- Ну, как ты тут живешь, в этой крысиной норе? - спрашивает его
Анатолий. - Узнаешь ли еще старых своих друзей?
- Друзей? - переспрашивает Вадим.
- А кого же еще? Или ты теперь со священнослужителями только?
Крест-то тебе выдали уже? Повесил его на шею? За сколько же
сребреников предал нас? Какое жалованье тебе тут положили?
- Да что ты говоришь такое? Кого я предал?
- Всех! Меня, Олега, Андрея, а главное - Варю.
- И Варю?
- Да, и ее.
- Да ты!.. Да как ты смеешь?
- Смею, Вадим. Именем Вари смею сказать тебе это.
Маврин ошалело смотрит на Анатолия, с трудом вникая в смысл его
страшных слов.
И вдруг глаза его наливаются кровью, и он замахивается на
Анатолия.
- Только это тебе и остается, иуда, - спокойно произносит
Анатолий, не пытаясь защищаться.
- Да я тебя за такие слова!.. - хрипит Маврин, все еще не опуская
поднятой руки. - В жизни своей никого не предавал, а ты? Что вы, черт
вас побери, вцепились все в меня?..
- Не богохульствуй, Вадим, на тебе крест святой.
- Да нет на мне никакого креста! - рвет ворот рубахи Маврин. -
Никакой я веры не принимал и никого не предавал!..
- Прости меня, Вадим, но ты же форменный кретин. Как же тогда,
скажи, пожалуйста, понимать твое рабство у Корнелия? Ты же тут, как
средневековый невольник под охраной какого-то капуцина, вкалываешь на
своего бывшего босса...
- Какого капуцина?
- Ну, бывшего монаха Благовского монастыря, который тут тебя
стережет. Я еле прорвался к тебе мимо этого цербера. Да и не в страже
твоей дело. Как же ты опять в холуях у Корнелия оказался? Забыл разве,
сколько крови он Варе испортил? А ты к нему снова... Нужно же так
надругаться над памятью Вари! Мы его ищем чуть ли не по всему
Советскому Союзу, а он тут в архиерейском подвале подонку этому
религиозные фальшивки какие-то мастерит, чтобы с их помощью веру в
бога укреплять.
- Что ты несешь, Анатолий?..
- Думаешь, что Корнелий твой сан духовный получил да отцом
Феодосием стал именоваться, так от шакальих повадок своих отказался?
Не так-то просто от этого избавиться. По себе можешь судить...
- Как это - по себе?
- Каким ты был, таким, выходит, и остался, и все Варины труды -
насмарку.
- Замолчи сейчас же, Анатолий! - снова замахивается на Ямщикова
Маврин.
- А ты бей, раз уж руку поднял. Ты уже вогнал Леонида
Александровича в инфаркт, кончай теперь и меня.
- В какой инфаркт?
- В такой, от которого богу душу отдают. Леонид Александрович
ведь думал, что ты из-за Вариной смерти с собой покончил.
Вадим трет лоб, силясь понять смысл сказанного.
- Как же так?.. - шепчет он чуть слышно. - Почему из-за меня? Кто
я ему такой?
- Как - кто? - кричит Анатолий. - Ты муж его племянницы! И не
потому только. Он вообще к тебе привязался...
- Жив он хоть?
- Пока жив.
- Если он действительно из-за меня, то сообщи ему, что и я жив. И
вообще всем: Олегу, Андрею, ребятам на заводе...
- Нет, ты для нас все еще мертвец, хуже мертвеца. Пусть уж лучше
Леонид Александрович думает, что ты мертв, чем узнает, кем ты стал.
- А что я сделал такого? Просто от соболезнований ваших, от
самого себя хотел сбежать...
- Куда? В тихую обитель, в лоно духовной семинарии? А точнее,
снова в компанию Корнелия. Для него ты такая находка, какую ему только
сам черт мог подкинуть. Тихий, безмолвный, ко всему безразличный и
мастер на все руки. Надо же, чтобы так повезло!
Вадим постепенно приходит в себя и заметно преображается. В его
потускневших глазах появляется осмысленное выражение.
- Корнелий, значит, снова затевает что-то? - спрашивает он
Анатолия. - Мне он сказал, что какие-то древнецерковные рукописи хочет
восстановить. Не вижу в этом ничего преступного...
- Зачем же тогда секретность такая? Почему тайком, в погребе?
Рукописи эти с помощью архиерея или самого патриарха можно ведь в
любой типографии отпечатать. Печатают же они где-то свой "Журнал
Московской патриархии" да и другие духовные книги.
- Эти на древнецерковнославянском. Говорит, что таких шрифтов ни
в одной типографии нет.
- А что хоть печатать будешь, знаешь ли?
- Не знаю. Мне только печатную машину нужно наладить, а уж
остальное они сами.
- Какую машину?
- Раздобыл Корнелий какую-то допотопную. Видел я, как на таких
подпольщики в кинофильмах листовки свои печатали. Все вручную.
- Так ведь и он какое-то подпольное дело затеял и будет,
наверное, не только религиозные фальшивки печатать. Может быть, даже и
антисоветчину.
- Да не станет он этим заниматься! Большой ведь срок получил за
прежнее и закаялся небось...
- Теперь будет поосторожнее. А в случае чего, на тебя сможет все
свалить.
- Ну, на это пусть не надеется! Это уж придется ему без меня... Я
уйду отсюда вместе с тобой.
- Ты, значит, уйдешь, а он пусть печатает всякую антисоветчину?
- Научи тогда, что же делать?
- Посмотри на это Вариными глазами и сам увидишь, в чем твой
долг. Можно разве оставить тут Корнелия, чтобы он...
- Ты прав, Толя! Нужно как-то ему помешать. Я сейчас взломаю
замок на погребе, и мы...
- Так он, значит, и тебе не доверяет? Ключа даже не оставил.
Закрыл все от тебя, как от милиции. Ломать, однако, мы ничего не
будем. Ты останешься тут и будешь...
- Нет, больше я не буду!
- Это ты забудь, Вадим! Хочешь вернуться к людям - живи по девизу
"надо", а не "хочу - не хочу". Принимаешь такое условие?
- Принимаю, - не очень охотно молвит Вадим.
- Ну, тогда веди себя как и до сих пор - ник чему никакого
интереса. Нет тебе ни до чего дела. Делай, что прикажут, и не задавай
вопросов. Повозись только с его печатной машиной подольше, а потом
заяви, что тебе одному ее не починить, что нужен помощник и что ты
знаешь надежного парня, который...
- Но ведь я уже почти все там наладил.
- Незаметно сломай что-нибудь и проси помощника. Скажи, что на
твоем заводе есть парень, который за деньги все, что угодно, сделает.
Словом, все нужно так организовать, чтобы твоим помощником оказался я.
А уж мы вдвоем доведем это дело до конца. До естественного во всех
отношениях конца "отца Феодосия". Завершилось чтоб на этом его
эволюция на поприще авантюризма.
- Я попробую...
- Не попробуешь, а сделаешь все, как надо, понял?
- Понял... Сообщи только Леониду Александровичу, что я жив...
- Повторяю - что ты жив, это нужно еще доказать делом, - обрывает
Вадима Анатолий. - Об этом не забывай. Связь будем поддерживать через
Андреева деда Дионисия или через охранника твоего, монаха Авдия.
- Но ведь ты же сказал...
- Это я слегка сгустил краски. На него можешь положиться, как и
на Дионисия.
- Андрей тоже, наверное, здесь? Все вы тут из-за меня...
- Мы искали только тебя, но раз оказалось, что орудует тут такой
проходимец, как Корнелий, мы его не оставим в покое. Ну, будь здоров,
Вадим!
- Передай привет ребятам и Леониду Александровичу, а я
постараюсь...
- Ладно, я в этом не сомневаюсь.

23

Корнелий возвращается от епархиального архиерея в шесть вечера.
Доложив ректору о результатах поездки, он спешит в особняк Троицкого.
- Ну как наш отшельник? - спрашивает он Авдия, подметающего двор.
- Что делал в мое отсутствие?
- Почти все время почивал.
- Обедал?
- Поначалу не желал. Мотал головой и ругался. Я не стал
принуждать. Голод, однако, не тетка. Съел отшельник этот все, что я на
его столе оставил.
- Никто не заходил?
- Врата и калитка у меня все время на запоре, отец Феодосий.
- Спрашивал тебя Вадим о чем-нибудь?
- Ни слова не молвил. И чего так замкнулся - не могу уразуметь.
Корнелий, не удостоив Авдия ответом, торопливо идет в дом. Вадим
лежит на старинном диване лицом к стене.
- Привет, старина! - бодро произносит Корнелий. - Сколько же,
однако, можно спать?
- А я не сплю, - не поворачиваясь, отзывается Вадим.
- Бессонницей, стало быть, страдаешь, - шутит Корнелий. Ему
хочется растормошить Вадима, заинтересовать предстоящей работой. - Мне
Авдий докладывал, как ты тут храпака задавал. Отдохнул, значит, вволю,
давай тогда за дело! Повернись хоть, о серьезном хочу с тобой
поговорить.
- Я и так хорошо слышу.
- Ну ладно, слушай так, только повнимательней. Шрифты, какие мне
нужны были, привезут сегодня. Дело, значит, только за станком. Там
ведь пустяки остались?
- Пустяки-то пустяки, только мне их не одолеть.
- Чего это вдруг? - удивляется Корнелий. - Почему вчера не
сказал? Все вроде шло гладко...
- Простую работу делал, потому и гладко. Теперь самое трудное
осталось.
- Да повернись же ты ко мне наконец! - злится Корнелий. - Что это
за фокусы такие?
Вадим медленно поворачивается и говорит, не повышая голоса:
- Ты на меня не ори, я тебе не Авдий.
- Я вообще ни на кого не ору, - уже спокойно произносит Корнелий.
- Даже на Авдия, хоть он и глуховат. На тебя и вовсе нет причины. Не
понимаю только, что это ты вдруг?..
- Почему - вдруг? Просто забыл сказать, что к самому трудному
подошел. Думал, что справлюсь. А сегодня поразмыслил и решил, что надо
просить чьей-то помощи, а то как бы не напороть...
- Нет, Вадим, об этом не может быть и речи. Никого я больше к
этому станку не подпущу.
- Я знаю одного очень толкового и надежного человека...
- Давай не будем больше об этом!
- А печатать кто же будет?
- Об этом пусть у тебя голова не болит.
Вадим не задает больше вопросов, Корнелий тоже молчит. Потом не
выдерживает и спрашивает:
- Тебя не интересует, что печатать будем?
- Не интересует.
- Ну и равнодушное же ты существо. Я думал, что тебе Варя твоя...
- О Варе ты не смей!.. - повышает голос Вадим.
- Извини, я не хотел тебя обидеть. А когда работать пойдешь?
- Когда прикажешь.
- Я тебе не приказываю, Вадим, а прошу. И постарайся, пожалуйста,
обойтись без посторонней помощи.
- Постараюсь.
- Я сегодня в епархии посоветовался кое с кем, очень
заинтересовались там нашей идеей. Если нам удастся ее осуществить, мы
с тобой знаешь как прославимся!
- Мне слава ни к чему. Пусть уж она тебе одному...
- Ладно, я не откажусь, - усмехается Корнелий. - В Москве я
посмотрел недавно западногерманский фильм "Воспоминание о будущем".
Более грубой подтасовки фактов мне еще не приходилось видеть. Снято,
правда, эффектно. Но посуди сам, прилетают инопланетяне на нашу Землю
во времена египетских фараонов, и что, ты думаешь, демонстрируют
землянам? Высокую науку и технику? Ничуть не бывало! Они сооружают на
Земле все то, что и без них умели делать народы того времени:
обелиски, храмы и колодцы. Ну разве не смешно?
- Мне не смешно и вообще не интересно, - уныло отзывается Вадим.
- Тебя наука вообще никогда не интересовала, а из меня мог бы
выйти не только никому пока не известный богослов, а крупный, может
быть, даже знаменитый ученый.
- Так в чем же дело? Почему же ты не стал ученым?
- Терпения не хватило. Слишком спешил жить, когда нужно было
учиться, а теперь уж поздно... Но слушай дальше. Я опять об этом
"Воспоминании о будущем". Чего стоит в нем одно лишь утверждение о
"расшифровке" буддийских рукописей. Буддийская литература создавалась
ведь в историческое время и переводилась на многие языки. Читают ее в
оригинале многие специалисты. О какой же расшифровке может в таком
случае идти речь? Нет, это все предельно несерьезно...
- Ей-богу, Корнелий... Прости, пожалуйста, Феодосий, - морщится
Вадим, - мне это неинтересно.
- Ну, в общем, потряс меня этот фильм своей наивностью и
порадовал. Порадовал тем, что я иду по иному пути. Не поднятием
тяжестей, как в том фильме, потрясут мои "пришельцы" землян, а
знаниями, высокой наукой. Я тебе показывал формулу эквивалентности
массы и энергии (Е равняется т на с в квадрате). Она, правда, в
древнецерковной рукописи записана римскими цифрами, как дефект массы,
но, в общем-то, это почти одно и то же.
- Зря ты мне это. Сам же сказал, что в науке я не очень...
- А мне и не важно, чтобы ты понимал, это я сам себя проверяю.
Он достает из кармана небольшую, типа молитвенника, книжку и
торопливо листает ее.
- Ага, вот! На Западе пишут, что атомная энергия разоблачила
пустоту материализма. Бедняги коммунисты, верившие в материальность
мира, утратили твердую почву под ногами. Если бог захочет, он сможет
превратить любое количество вещества на Земле в пылающую энергию, ибо
все ядра атомов представляют собой твердую энергию, и потому материя
может превращаться в огонь.
Корнелий некоторое время переваривает смысл прочитанного, потом
со вздохом произносит:
- Ну, это очень уж наивно. Пожалуй, даже глупо. Как они, однако,
представляют себе превращение богом вещества в пылающую энергию?
Допустим, однако, что бог, превратив материю в энергию, покарает этим
коммунистов и атеистов, ну, а верующие куда же денутся, когда будет
полыхать наша планета? Слушай, что они еще пишут: "Бог мыслит мир и
творит его, реализуя в материи свои идеи..." Ты видел кинофильм
"Солярис" по Станиславу Лему?
- Не помню даже, когда был в кино.
- Наверное, бог, по этой книжонке, подобен океану в "Солярисе",
материализующему тайные мысли прилетевших исследовать его ученых Нет,
это рискованно преподносить нашим прихожанам, более активно, чем ты,
посещающим кино. Они станут слишком примитивно представлять себе бога.
А вот высказывания бельгийского математика Леметра о "красном
смещении" и "расширяющейся Вселенной" стоит упомянуть. Это уже прямое
доказательство "начала мира" и возникновения Вселенной, а стало быть,
и явный "акт творения". Жаль, что время этого творения не совпадает с
библейским.
Полистав книжку, Корнелий продолжает:
- Тут есть и цитатки из Альберта Эйнштейна, которые можно
истолковать в пользу всевышнего. Я, правда, прочел недавно статью его
в связи с какой-то годовщиной со дня смерти Коперника. В ней он
заявляет: "С радостью и благодарностью мы чтим сегодня память
человека, который больше, чем кто-либо другой на Западе, способствовал
освобождению умов от церковных оков..." Это уже не в пользу не только
церкви, но и бога. Так ведь всем известно, что великий физик любил
пошутить даже над богом. Сказал же он как-то, что бог - это что-то
газообразное...
- Он, я вижу, не защитник божий, а богохульник. Зачем же они его
в эту книжку? - спрашивает Вадим.
- Ну, это смотря какую цитатку из Эйнштейна привести и как
истолковать. Зато имя-то какое громкое! Ученые почти все ведь
безбожники. Во всяком случае, вреда богу от них больше, чем пользы.
Даже те, которые искренне в него верят, объективно подрывают веру в
него. Очень метко Энгельс, кажется, сказал, что с богом никто не
обращался хуже, чем верующие в него естествоиспытатели.
- Но ведь и ты собираешься с помощью цитаток...
- Каких, однако!
Корнелий довольно потирает руки:
- Нужно будет покопаться хорошенько в древнецерковнославянских
рукописях, не сомневаюсь, что найдутся в них какие-нибудь высказывания
"пришельцев" и о "красном смещении" и о "расширяющейся Вселенной",
подтверждающие сотворение мира всевышним. Это будет повесомее
перетаскивания "пришельцами" каменных идолов на острове Пасхи! Пошли
теперь к печатной машине. Нужно ее поскорее наладить. Ей предстоит
немало потрудиться для реабилитации могущества всевышнего.

24

Татьяна пробыла в Одессе целую неделю. Ни ей, ни коллегам
полковника Корецкого так и не удалось увидеть в порту магистра
Травицкого. Он перестал ходить даже на Приморский бульвар. Но за день
до отъезда Груниной из Одессы в областное Управление внутренних дел
пришел матрос с итальянского судна и заявил, что он помог неизвестному