Страница:
---------------------------------------------------------------
"Воскрешение из мертвых", #2
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Приключенческие повести
Рисунки Л. Гольдберга
"Детская литература"
Москва 1980
Если бы Травицкий знал, что сестра покойного архиерея, ведавшего
местной епархией, окажется такой упрямой старухой, он бы, пожалуй,
отказался от встречи с ее внуком, кандидатом физико-математических
наук Ярославом Куравлевым. Даже когда Травицкий сообщил ей, что он
магистр богословия и преподает в местной духовной семинарии, это не
смягчило ее.
- Пока вы не скажете, зачем вам мой внук, я не пущу вас к нему, -
твердо стоит она на своем. - Он не совсем здоров. Врачи предписали ему
полный покой, и я должна знать, о чем будет разговор.
- Это мне трудно объяснить...
У Травицкого уже не остается никаких сомнений - она не пустит его
к внуку. Но тут появляется сам Куравлев.
- Вы так громко разговаривали, что я все слышал, - обращается он
к Травицкому. - Раздевайтесь, пожалуйста.
- Но ведь тебе нельзя, Слава... - пытается протестовать бабушка.
- Нет, лучше уж я с ним поговорю, - перебивает ее Куравлев, -
буду знать, зачем к нам пожаловал магистр богословия.
- Ну, как знаешь...
Травицкий снимает пальто и идет вслед за Куравлевым.
- Садитесь, - кивает Куравлев на кресло в углу одной из комнат
просторного архиерейского дома, - и рассказывайте, что вас ко мне
привело.
- Я читал вашу статью в "Журнале Московской патриархии". В ней
говорилось о возможности экспериментального, так сказать, общения со
всевышним...
- Да, но ведь я опубликовал ее почти год назад.
- Дело, видите ли, в том, что нашу семинарию посетил недавно
подмосковный священник отец Никанор...
- Пожалуйста, покороче.
- Извините, но я и так лишь о самом главном... Из случайно
услышанного мною разговора этого священника с его
племянником-семинаристом я узнал, что похожий эксперимент замышляется
еще какими-то физиками. Возможно ли это, однако?
- А какой эксперимент? - заметно оживляется Куравлев. -
Физический или математический?
- Кажется, физический, ибо с помощью какой-то аппаратуры.
- А они не шарлатаны, эти физики?
- Отец Никанор уверяет, что они порядочные люди, искренне верящие
в бога. Вот и хотелось бы знать ваше мнение, осуществимы ли их
замыслы?
- Не знаю.
- Но ведь вы писали...
- Да, я писал, но о математическом эксперименте. Вернее, о
математической модели всевышнего. Для людей, далеких от современной
науки, наверное, это звучит кощунственно...
- Простите, пожалуйста, что я перебиваю вас, но я смыслю кое-что
в современной науке. До духовной академии учился в университете. Слежу
и теперь за развитием естественных наук.
- Боюсь, что вам все равно меня не понять.
- Почему же...
- Для вас ведь математика всего лишь наука о количестве, - почти
с нескрываемой досадой перебивает его Куравлев. - А на самом деле ни
одно значительное исследование современной математики просто
невозможно выразить через понятие количества. Математика потому и
покорила физику, что давно уже стала неколичественной и неметрической.
С ее помощью я берусь доказать все, что угодно. В том числе и
существование всевышнего...
- А без математики?..
- Едва ли... Одними логическими рассуждениями сделать это вообще
немыслимо. Тут мы упремся в такие парадоксы, которые ничего от
могущества всевышнего не оставят.
- Даже так?
- Ну вот возьмите хотя бы такое: может ли всевышний создать
камень, который сам не сумеет поднять?
- Этот парадокс мне известен, - улыбается Травицкий. - К счастью,
наши семинаристы не задают нам пока таких вопросов. А то что же
получается: если всевышний не сможет создать такого камня, значит, он
не всемогущ? А если создаст, по не сможет поднять, то тоже ведь не
всесилен?
- А между прочим, этот парадокс лишь один из многих, связанных с
математическим понятием бесконечности.
- Я имею некоторое представление и об этом, - не без
самодовольства замечает Травицкий. - И такие понятия математической
бесконечности, как деление нуля на нуль и бесконечности на
бесконечность, не кажутся мне нелепыми. Ну, а вы не потеряли еще охоты
поставить свой эксперимент?
- Надеюсь его поставить, - убежденно заявляет Куравлев.
Но в это время слышится строгий голос бабушки:
- Ярослав!
- Ну, я не буду вас больше беспокоить, - поспешно поднимается со
своего кресла Травицкий. - Извините, ради бога...
Магистр богословия Стефан Травицкий действительно учился когда-то
в университете и покинул его, усомнившись в возможности постичь
абсолютную истину. А знакомство молодого Травицкого с богословами
соблазнило его возможностью "богопознания". Вот он и оказался в
духовной академии. Немалую роль в этом сыграл и дядя его, доктор
богословия.
Познать бога оказалось, однако, еще труднее, чем проникнуть в
тайны природы. О том свидетельствовали не только католические, но и
православные богословы. Один из них признался даже: "Бог столько
познается нами, сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на
краю его ночью с малою в руках зажженною свечою".
Стефан Травинский и прежде не верил, тем более не верит теперь в
того примитивного бога, о котором повествуют Библия и другие священные
книги. Для него не существует ни иудейского Яхве-Иеговы, ни исламского
Аллаха, ни христианской троицы. В этих вопросах он вполне разделяет
точку зрения атеистов, считающих, что люди создали богов по образу
своему и подобию.
В откровенных беседах со своим дядей, правоверным православным
богословом, он признался, что верит лишь в высшую нематериальную силу,
будто бы сотворившую мир, давшую ему определенное устройство и
управляющую им. Но сам дядя не был уверен в искренности и этой его
веры. В глубине души он считал своего племянника приспособленцем,
специализирующемся на модернизации обветшалых религиозных догматов.
В богословских статьях, которые он теперь все чаще посылал в
"Журнал Московской патриархии", Травицкий стал сначала осторожно, а
затем все более уверенно высказывать свои идеи. Вдохновляли его на это
эксперименты ватиканских коллег, смело осуществляющих "адджорнаменто"
- осовременивание католической церкви.
Магистр Травицкий внимательно читал все, что сообщалось о
ватиканских соборах и его сессиях. Ему особенно запомнилось
выступление индийского епископа Соуза, заявившего, что церковь всегда
опаздывала, когда речь шла о проблемах науки. В самом деле - сколько
же можно плестись за наукой, за ее новыми открытиями, чтобы потом
истолковывать их в религиозном духе. Не пора ли переходить в
контратаку и самим открывать или хотя бы предсказывать новые явления
природы? А еще бы лучше - поставить какой-нибудь эксперимент. Такой,
например, как "общение со всевышним", предложенный Куравлевым.
Сообщение отца Никанора о каких-то физиках, уже поставивших или
собирающихся ставить почти такой же эксперимент, тоже может
пригодиться. Подобная идея могла возникнуть, скорее всего, у
авантюристов, но весьма возможно, что они и не мошенники вовсе, а
люди, свихнувшиеся на религиозной почве. В противном случае они
обратились бы за помощью не к подмосковному священнику, а в синод или
к самому патриарху.
Нужно бы найти поскорее этих людей и поговорить с ними. А потом,
если только они окажутся достаточно вменяемыми и действительно
сведущими в науках, связать их с Куравлевым и помочь всем необходимым
для их эксперимента. И независимо от его исхода сообщить об этом не
только в "Журнал Московской патриархии", но и в заграничную
католическую прессу.
Магистр так вдохновлен этой идеей, что готов действовать
немедленно. Надо бы сразу к главе епархии, но лучше сначала к ректору
семинарии, к отцу Арсению, хотя его не так-то просто вдохновить на
такое дело. Он типичный традиционалист, отвергающий не только
аллегорическое толкование Библии, но и частичную ее модернизацию.
При всем своем традиционализме отец Арсений, однако же, не глуп и
понимает, что без этого теперь нельзя, не та ныне паства. Должен,
значит, уразуметь, как важно подкрепить библейские тексты научным
экспериментом.
- Как упустить такой случай, отец Арсений? - спрашивает его
Травицкий, изложив свой план розыска экспериментаторов. -
Представляете, как укрепится вера, если удастся принять какой-нибудь
знак всевышнего?
- Да, заманчиво, конечно, - без особого энтузиазма соглашается с
ним ректор, а сам думает: "Гордыня в нем это... Жажда славы... Разве ж
бог и без того не подает нам вести о себе любым творением своим, кои
зрим вокруг..."
Отец Арсений далеко не молод. Он окончил духовную академию еще в
ту пору, когда всех этих новых веяний не было и в помине. А теперь,
вслед за папами римскими да кардиналами католическими и наши
православные богословы стали почитывать научные книги и даже сочинения
Маркса. Отсюда и сомнения во всевышнем и потребность в доказательстве
его существования. Американский богослов Чарльз Генри заявил даже,
будто наука управляет центром человеческой культуры, а религия влачит
существование перемещенного беженца...
Надо было бы сказать этому честолюбивому богослову все, что он о
нем думает, предостеречь его от соблазна, а он опасается, что будет
это расценено магистром как дремучее его невежество.
- Решить этого сам я не властен, - молвит наконец ректор после
долгого раздумья. - Надобно посоветоваться с главой епархии.
В тот же день он отправляется к викарному епископу - помощнику
епархиального архиерея. А несколько дней спустя приходит указание -
откомандировать Травицкого в распоряжение епархии.
Архиерей, прежде чем начать разговор с магистром, пристально
всматривается в его лицо.
- Так вы, значит, полагаете, что экспериментаторы, о коих поведал
вам подмосковный священник, не шарлатаны? - спрашивает он Травицкого
и, не ожидая ответа, продолжает: - Допустим, что это так. А что же
далее?
- Они, видимо, без средств, и им надо бы...
- Согласен, им надобно помочь. А как? Привезти сюда? Но как же
быть с синодом? Без его ведома сие негоже... Ну, а если доложить,
могут и не нам это поручить. Там у них под боком духовная академия с
докторами богословия. Я бы и сам на их месте именно так и
распорядился. Однако ж жаль упускать такое... У нас в семинарии тоже
есть люди мыслящие, образованные - вы, Дионисий Десницын, внук его
Андрей. Конечно, средств может не хватить. Неизвестно ведь, во сколько
все это обойдется.
У Травицкого есть свои соображения на этот счет, но архиерей не
дает ему их высказать. Сделав знак магистру, чтобы тот помолчал, он
некоторое время прохаживается по своему просторному кабинету.
- Вот что давайте предпримем, - решает он наконец. - Найдем
сначала этих экспериментаторов, а там видно будет. А пока об этом
никому ни слова. У вас есть где остановиться в Москве?
- Сестра у меня там.
- Вот и поедете в столицу к родной сестре в гости.
В Москву Травицкий прибывает ранним утром. Добравшись на такси до
квартиры сестры и позавтракав, магистр в тот же день пригородным
поездом едет в Тимофеевку. Отца Никанора застает он в церкви в
обществе дьякона Епифания. Судя по всему, они готовят храм к вечерне.
Отец Никанор тотчас же узнает Травицкого и спешит к нему с таким
радушием, какого магистр явно не ожидал. И вообще по всему видно, что
он не только рад, но и крайне польщен визитом богослова.
Не дав Травицкому возможности объяснить причину столь
неожиданного посещения, отец Никанор торопится познакомить его с
дьяконом. Потом ведет к иконостасу, ибо от своего
племянника-семинариста знает, что магистр большой знаток старинной
иконописи.
"Похоже, что этот молодой и, видимо, недалекий священник
по-настоящему счастлив и вполне доволен своей судьбой, - думает
магистр. - Он, конечно, и рясу свою носит не без гордости и все службы
совершает самозабвенно..."
Надолго ли только хватит этого рвения? Хоть он и глуп, но рано
или поздно возникнет же и перед ним вопрос: есть ли все-таки тот бог,
которому так преданно он служит? А чтобы подобным простакам не искать
ответа на такие вопросы, он, мыслящий и многое постигший богослов
Травицкий, должен сделать все возможное, чтобы укрепить их в этой
вере. И если это ему удастся, православная церковь не останется перед
ним в долгу...
- А экспериментаторам, о которых вы племяннику своему
рассказывали, какие же иконы подарили? - как бы между прочим,
спрашивает Травицкий отца Никанора, все еще любуясь иконостасом.
- Да, пришлось им помочь, - вздыхает отец Никанор, и в тоне его
улавливает Травицкий нотки тревоги. - Полагая замысел их делом
богоугодным, подарил я им несколько иконок, кои обратили они на
приобретение научной аппаратуры...
- Вы напрасно оправдываетесь, отец Никанор, - спешит успокоить
его Травицкий. - Я не вижу в этом ничего не дозволенного и вспомнил-то
о них так просто, глядя на этот чудесный иконостас. Ну, а
экспериментаторы-то добились ли чего?
- О том не ведаю, - снова вздыхает отец Никанор.
"Видно, не очень удачно повел я разговор, - досадует на себя
Травицкий. - Похоже, что побаивается он ответственности за
разбазаривание церковного имущества, дорожит местом..."
- Вы говорили, будто один из них реставратором у вас работал? -
снова обращается он к отцу Никанору.
- Действительно работал, а теперь не является не только в храм
мой, но и в соседний, в коем получил большой заказ на роспись стен.
- Заболел, может быть?
- Право, не ведаю...
- Могло и случиться что-нибудь.
- А что же? Бог если только покарал? Всевышнему могло и не
понравиться вмешательство в его дела...
- Это, конечно, не исключено, - соглашается с ним богослов. -
Поинтересоваться их судьбой нужно бы, однако. Вы знаете, где они
живут?
- У художника Лаврецкого был однажды.
- А адрес физика вам разве не известен?
- К сожалению, неведом. Я с ним у Лаврентьева встречался, на
Трифоновской улице, в доме не то двадцать один, квартира тринадцать,
не то тринадцать, квартира двадцать один.
Травицкому уже ничего более не нужно от отца Никанора, и он лишь
подыскивает благовидный предлог, чтобы распрощаться. А спустя полтора
часа магистр нажимает кнопку звонка у дверей квартиры Михаила
Лаврентьева.
Открывает ему худенькая старушка в черном платье. Она
представляется Дарьей Петровной Лаврентьевой - матерью Михаила.
- А вы по какому же поводу к нему? - впуская Травицкого,
настороженно спрашивает она, близоруко всматриваясь в его холеное лицо
с аккуратной бородкой.
Осмотревшись и заметив в углу комнаты старинный киот с иконами,
Травицкий решается назвать себя:
- Я, матушка Дарья Петровна, богослов, преподаватель духовной
семинарии...
- А, к Мише, наверно, насчет заказа? - живо перебивает его
старушка. - Не в пору, однако. Выслан Миша из Москвы, а ведь какой
мастер был святые лики писать!
- Как - выслан? Неужели...
- Да нет, батюшка, - перебивает его Дарья Петровна, - не за
ремесло свое, а из-за приятелей своих. Тех и вовсе свободы лишили, а
мой выслан только.
- За что же, однако?
- Ох, не ведаю я того, - тяжко вздыхает старушка, осеняя себя
крестным знамением. - Изобрели они вроде что-то да и запродали чуть ли
не за границу...
- А что же именно изобрели, не знаете?
- Миша мне ничего об этом не рассказывал. Видно, не велено было.
Но, кажется, придумали аппарат какой-то для общения аж с самим
господом богом... Это я случайно услышала, когда его приятель, инженер
какой-то или, кажется, физик, на квартире тут у нас в прошлом году с
тимофеевским батюшкой отцом Никанором разговаривал. Уж потом Миша сам
мне рассказал, что забрали того физика и еще какого-то их компаньона
за общение уже не с господом, а с иностранцами. Видно, продали они им
аппарат свой для переговоров со всевышним. Может, бог их за то и
покарал...
Спустя два дня магистр Травицкий докладывает о результатах своей
поездки епархиальному архиерею.
- Как вы думаете, продали они свою аппаратуру иностранцам или
нет? - озабоченно спрашивает его архиерей.
- Думаю, что это им не удалось, раз в дело вмешалась
госбезопасность...
- Ну, а если все-таки они ее продали, а уже потом попались? Тогда
этот эксперимент там, на Западе, непременно поставят.
- Вне всяких сомнений. Потому и надо бы поторопиться, чтобы их
опередить...
- Опередить?
- Да, с помощью Куравлева. Раз подобная идея родилась почти
одновременно у разных людей, значит...
- Теперь в этом не может быть сомнений. Нужно действовать.
На улице уже темно, но Андрей сразу же узнает Настю Боярскую. Она
идет впереди него с небольшим чемоданчиком в руках, видимо тоже только
что вернулась из Москвы. Она теперь часто приезжает к своим родителям.
В одном поезде, значит, ехали. Он, правда, не из Москвы, а из
областного центра, но все равно мог бы оказаться с нею в одном вагоне.
Ну, а что, если бы даже ехал он с нею вместе? Теперь они при встречах
лишь кланяются друг другу, а то, что живут по соседству, имело
значение только в детстве, когда ходили в одну и ту же школу. Их
разделяет большее, чем сближает...
И все-таки поездка в одном вагоне с Настей была бы ему приятна, и
он досадует на себя за упущенную возможность посидеть с нею рядом.
Конечно, теперь смешно вспомнить это, а ведь мальчишкой он
пытался как-то объясниться ей в любви... Она не красавица, но
энергичные черты ее лица, почти геометрически точный излом бровей,
шея, чем-то напоминающая шею Нефертити, - все это по-прежнему
представляется Андрею прекрасным, но почти таким же далеким, как сама
египетская царица Нефертити. Разошлись их пути, и значительно: она
окончила аспирантуру и работает теперь над темой, посвященной
философским вопросам современного естествознания, а он кандидат
богословия, преподаватель местной духовной семинарии.
Как, однако, слабо освещены улицы. Если бы не снег, Настю уже
нельзя было бы различить. А что, если догнать ее и поздороваться?
Неудобно, пожалуй... Вон к тому же подходят к ней какие-то парни
- знакомые, наверно. Но нет, не похожи что-то на знакомых. Да и
держатся вроде не очень твердо. Уж не пьяные ли? Ну да, конечно,
пьяные!
Настя сильно толкает одного из них, и он летит в сугроб. А
другой...
Но Андрею уже некогда дожидаться, что предпримет другой. Он
торопливо бежит к Насте. Молодой богослов никогда не занимался никаким
спортом, но от отца и деда унаследовал такую физическую силу, что ему
не страшна встреча даже с настоящими боксерами, а тут всего лишь
подвыпившие парни. Один из них все еще барахтается в глубоком снегу,
второго Андрей хватает за шиворот и с размаху швыряет в еще более
глубокий сугроб.
- Спасибо вам, товарищ... - не узнав Андрея, взволнованно
благодарит Настя, но, разглядев знакомое лицо, обрадованно восклицает:
- Ах, это ты, Андрей? Прости, не знаю даже, как мне теперь тебя
называть? Отцом Андреем, может быть?.. Так ведь мы ровесники, -
смеется Настя.
- Называй, как прежде... - смущенно улыбается Андрей. - Вместе
ведь когда-то в школу бегали...
- Если уж как прежде, то и меня зови Настей. Ладно?
- Ладно, - живо откликается Андрей. - Я часто вспоминаю это
"прежде"...
Но Насте не хочется, наверное, продолжать этот разговор, и она
снова перебивает его:
- Вовремя ты на помощь мне подоспел, а то бы эти пьянчуги меня...
- Судя по тому, как ты с первым расправилась, - смеется Андрей, -
второго ждала та же участь.
- Все равно спасибо! Ну, а как ты живешь? Деда я твоего недавно
встретила. Он сообщил, будто ты уже кандидат богословия.
- Да, удостоился подобного звания, - с заметной иронией
произносит Андрей. - Ты, конечно, осуждаешь меня за это?..
- Почему же? Ты из кастового духовенства, и не удивительно, что
избрал этот путь. Хотя, если по деду твоему судить, мог бы и
по-иному... Мы ведь с Денисом Дорофеевичем чаще чем с тобой
встречаемся и о многом беседуем. И хоть он профессор духовной
академии...
- Был таковым, а теперь уже не преподает.
- Годы, наверное? Сколько ему?
- Восьмой десяток.
- Выглядит он, однако, прямо-таки былинным богатырем. К тому же,
как я поняла с его слов, он все еще при семинарии.
- Да, кое-что исполняет там по поручению ректора.
- А голова у него светлая - мог бы, наверное, и преподавать. Не
усомнился ли в чем? Извини ты меня, однако, за такие вопросы! Я их
потому задаю, что он мне не очень благочестивые мысли высказывал...
Шутил, наверное. Он всегда ведь был шутником.
- При его сане доктора богословия такое вольнодумство не
положено, конечно, - смущенно признается Андрей, - но за ним это
водится... Однако ж шутки его даже сам ректор прощает.
- Православие очень уж строго к своим богословам, - замечает
Настя. - Не то что у католиков. Они в своих журналах и папских
энцикликах все чаще выражают стремление к диалогу с миром, в котором
живут современные верующие. В том числе и с коммунистами... Но вот мы
и пришли.
Протянув руку Андрею, Настя снова благодарит его.
- А ты не зашла бы к нам как-нибудь для продолжения диалога
философа-марксиста с православными богословами? - полушутя,
полусерьезно спрашивает Андрей, не выпуская Настиной руки.
- Охотно принимаю твое предложение. Я теперь часто буду к
родителям приезжать. Мои занятия в аспирантуре закончились, тружусь
над кандидатской... Ну, всего тебе доброго!
Настя еще раз пожимает руку Андрею и направляется к своему дому.
Но перед тем как войти в калитку, замечает, как из дома Десницыных
выходят двое мужчин. Один среднего роста, длиннолицый, с небольшой
темной бородкой. И хотя по одежде нельзя определить принадлежность его
к духовенству, Настя почти не сомневается, что он духовного звания.
Лицо его спутника кажется Насте знакомым, будто она уже видела его
где-то.
И даже дома, расцеловавшись с родителями и выслушав их упреки за
то, что не сообщила о своем приезде, Настя продолжает думать об этом
человеке, и ей кажется, что она вот-вот вспомнит наконец, где же
видела его. Но ей это так и не удается.
В последнее время Андрею Десницыну все труднее понять, когда дед
его Дионисий шутит, а когда говорит серьезно. Наделенный чувством
юмора, он всегда пользовался любовью у воспитанников семинарии.
Терпимо относились к его остротам и преподаватели. Да и юмор его был,
в общем, безобидным. Лишь дома, среди близких, подшучивал он и над
несообразностями священного писания. А теперь, перестав преподавать,
острит уже не так безобидно. Да и читает не столько боговдохновенные
сочинения, сколько философские.
На иронический вопрос Андрея, не записался ли он в атеисты,
бывший профессор богословия ответил:
- Я стар, внук мой, и мне давно уже пора думать о смерти. А так
как я не был таким уж бесспорным праведником и позволял себе слишком
часто и притом во многом сомневаться, то и не уверен, куда меня
причислят на том свете. Вот и хочу теперь убедить себя, что никакого
"того света" нет. Риск, конечно, немалый - а вдруг все-таки есть! За
одни только мысли эти знаешь что мне будет? А ты не смущайся, не
закрывай ушей, а слушай. Если в тебе есть истинная вера, тебя ничто не
разуверит. Только я и сам не знаю, что оно такое - истинная вера.
Может быть, отсутствие разума... А что же мне делать с моим разумом,
коли он противится несуразностям? Вышибать его постом, телесными
истязаниями, принять великую схиму?.. Разве ж в человеческих силах
подавить его? А бог не идет мне на помощь...
- Конечно, лучше бы мне не читать философских сочинений, -
признался он как-то. - Но что же это тогда за вера такая, если ее так
просто опровергнуть разумом? Задумывался ты когда-нибудь над этим?
Да, Андрей задумывался, конечно, и не только над этим. Он думал и
над тем, почему отец его согласился быть ректором духовной семинарии
чуть ли не на другом конце страны, отказавшись от такого же
предложения местной епархии. Не боязнь ли поддаться сомнениям своего
отца Дионисия побудила его к этому? И как быть теперь ему, Андрею:
оставаться тут в семинарии или принять священнический сан и уехать к
отцу?
Мысль эта кажется ему соблазнительной по многим причинам. Главным
же образом потому, что хочется утешать слабых, нуждающихся в слове
божьем, а не вдалбливать в головы семинаристам основы богословия. Но
как же оставить тут деда одного? Он, правда, еще очень крепок и
держится с духовенством вполне достойно, но ведь может же сорваться и
наговорить бог знает что...
Нет, он не оставит его одного! К тому же для посвящения в сан ему
необходимо жениться, а жениться он хотел бы только на одной девушке,
которая, если бы даже и любила его, ни за что не пойдет за
священника...
Все эти мысли торопливо и беспорядочно проносятся в его мозгу,
пока он стоит на улице, глядя вслед уходящим гостям деда. А когда
заходит в дом, застает Дионисия в крайней задумчивости. Он вроде и не
замечает прихода внука. Подперев голову руками и вперив взгляд в
какие-то исписанные цифрами и формулами листки, неподвижно сидит он за
своим огромным дубовым столом. Лишь спустя несколько минут спрашивает
Андрея, будто очнувшись от дремоты:
- Ты встретил их?
Он не поясняет, кого именно, но Андрей и так догадывается.
- Встретил. Кто это был с Травицким?
"Воскрешение из мертвых", #2
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Приключенческие повести
Рисунки Л. Гольдберга
"Детская литература"
Москва 1980
Если бы Травицкий знал, что сестра покойного архиерея, ведавшего
местной епархией, окажется такой упрямой старухой, он бы, пожалуй,
отказался от встречи с ее внуком, кандидатом физико-математических
наук Ярославом Куравлевым. Даже когда Травицкий сообщил ей, что он
магистр богословия и преподает в местной духовной семинарии, это не
смягчило ее.
- Пока вы не скажете, зачем вам мой внук, я не пущу вас к нему, -
твердо стоит она на своем. - Он не совсем здоров. Врачи предписали ему
полный покой, и я должна знать, о чем будет разговор.
- Это мне трудно объяснить...
У Травицкого уже не остается никаких сомнений - она не пустит его
к внуку. Но тут появляется сам Куравлев.
- Вы так громко разговаривали, что я все слышал, - обращается он
к Травицкому. - Раздевайтесь, пожалуйста.
- Но ведь тебе нельзя, Слава... - пытается протестовать бабушка.
- Нет, лучше уж я с ним поговорю, - перебивает ее Куравлев, -
буду знать, зачем к нам пожаловал магистр богословия.
- Ну, как знаешь...
Травицкий снимает пальто и идет вслед за Куравлевым.
- Садитесь, - кивает Куравлев на кресло в углу одной из комнат
просторного архиерейского дома, - и рассказывайте, что вас ко мне
привело.
- Я читал вашу статью в "Журнале Московской патриархии". В ней
говорилось о возможности экспериментального, так сказать, общения со
всевышним...
- Да, но ведь я опубликовал ее почти год назад.
- Дело, видите ли, в том, что нашу семинарию посетил недавно
подмосковный священник отец Никанор...
- Пожалуйста, покороче.
- Извините, но я и так лишь о самом главном... Из случайно
услышанного мною разговора этого священника с его
племянником-семинаристом я узнал, что похожий эксперимент замышляется
еще какими-то физиками. Возможно ли это, однако?
- А какой эксперимент? - заметно оживляется Куравлев. -
Физический или математический?
- Кажется, физический, ибо с помощью какой-то аппаратуры.
- А они не шарлатаны, эти физики?
- Отец Никанор уверяет, что они порядочные люди, искренне верящие
в бога. Вот и хотелось бы знать ваше мнение, осуществимы ли их
замыслы?
- Не знаю.
- Но ведь вы писали...
- Да, я писал, но о математическом эксперименте. Вернее, о
математической модели всевышнего. Для людей, далеких от современной
науки, наверное, это звучит кощунственно...
- Простите, пожалуйста, что я перебиваю вас, но я смыслю кое-что
в современной науке. До духовной академии учился в университете. Слежу
и теперь за развитием естественных наук.
- Боюсь, что вам все равно меня не понять.
- Почему же...
- Для вас ведь математика всего лишь наука о количестве, - почти
с нескрываемой досадой перебивает его Куравлев. - А на самом деле ни
одно значительное исследование современной математики просто
невозможно выразить через понятие количества. Математика потому и
покорила физику, что давно уже стала неколичественной и неметрической.
С ее помощью я берусь доказать все, что угодно. В том числе и
существование всевышнего...
- А без математики?..
- Едва ли... Одними логическими рассуждениями сделать это вообще
немыслимо. Тут мы упремся в такие парадоксы, которые ничего от
могущества всевышнего не оставят.
- Даже так?
- Ну вот возьмите хотя бы такое: может ли всевышний создать
камень, который сам не сумеет поднять?
- Этот парадокс мне известен, - улыбается Травицкий. - К счастью,
наши семинаристы не задают нам пока таких вопросов. А то что же
получается: если всевышний не сможет создать такого камня, значит, он
не всемогущ? А если создаст, по не сможет поднять, то тоже ведь не
всесилен?
- А между прочим, этот парадокс лишь один из многих, связанных с
математическим понятием бесконечности.
- Я имею некоторое представление и об этом, - не без
самодовольства замечает Травицкий. - И такие понятия математической
бесконечности, как деление нуля на нуль и бесконечности на
бесконечность, не кажутся мне нелепыми. Ну, а вы не потеряли еще охоты
поставить свой эксперимент?
- Надеюсь его поставить, - убежденно заявляет Куравлев.
Но в это время слышится строгий голос бабушки:
- Ярослав!
- Ну, я не буду вас больше беспокоить, - поспешно поднимается со
своего кресла Травицкий. - Извините, ради бога...
Магистр богословия Стефан Травицкий действительно учился когда-то
в университете и покинул его, усомнившись в возможности постичь
абсолютную истину. А знакомство молодого Травицкого с богословами
соблазнило его возможностью "богопознания". Вот он и оказался в
духовной академии. Немалую роль в этом сыграл и дядя его, доктор
богословия.
Познать бога оказалось, однако, еще труднее, чем проникнуть в
тайны природы. О том свидетельствовали не только католические, но и
православные богословы. Один из них признался даже: "Бог столько
познается нами, сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на
краю его ночью с малою в руках зажженною свечою".
Стефан Травинский и прежде не верил, тем более не верит теперь в
того примитивного бога, о котором повествуют Библия и другие священные
книги. Для него не существует ни иудейского Яхве-Иеговы, ни исламского
Аллаха, ни христианской троицы. В этих вопросах он вполне разделяет
точку зрения атеистов, считающих, что люди создали богов по образу
своему и подобию.
В откровенных беседах со своим дядей, правоверным православным
богословом, он признался, что верит лишь в высшую нематериальную силу,
будто бы сотворившую мир, давшую ему определенное устройство и
управляющую им. Но сам дядя не был уверен в искренности и этой его
веры. В глубине души он считал своего племянника приспособленцем,
специализирующемся на модернизации обветшалых религиозных догматов.
В богословских статьях, которые он теперь все чаще посылал в
"Журнал Московской патриархии", Травицкий стал сначала осторожно, а
затем все более уверенно высказывать свои идеи. Вдохновляли его на это
эксперименты ватиканских коллег, смело осуществляющих "адджорнаменто"
- осовременивание католической церкви.
Магистр Травицкий внимательно читал все, что сообщалось о
ватиканских соборах и его сессиях. Ему особенно запомнилось
выступление индийского епископа Соуза, заявившего, что церковь всегда
опаздывала, когда речь шла о проблемах науки. В самом деле - сколько
же можно плестись за наукой, за ее новыми открытиями, чтобы потом
истолковывать их в религиозном духе. Не пора ли переходить в
контратаку и самим открывать или хотя бы предсказывать новые явления
природы? А еще бы лучше - поставить какой-нибудь эксперимент. Такой,
например, как "общение со всевышним", предложенный Куравлевым.
Сообщение отца Никанора о каких-то физиках, уже поставивших или
собирающихся ставить почти такой же эксперимент, тоже может
пригодиться. Подобная идея могла возникнуть, скорее всего, у
авантюристов, но весьма возможно, что они и не мошенники вовсе, а
люди, свихнувшиеся на религиозной почве. В противном случае они
обратились бы за помощью не к подмосковному священнику, а в синод или
к самому патриарху.
Нужно бы найти поскорее этих людей и поговорить с ними. А потом,
если только они окажутся достаточно вменяемыми и действительно
сведущими в науках, связать их с Куравлевым и помочь всем необходимым
для их эксперимента. И независимо от его исхода сообщить об этом не
только в "Журнал Московской патриархии", но и в заграничную
католическую прессу.
Магистр так вдохновлен этой идеей, что готов действовать
немедленно. Надо бы сразу к главе епархии, но лучше сначала к ректору
семинарии, к отцу Арсению, хотя его не так-то просто вдохновить на
такое дело. Он типичный традиционалист, отвергающий не только
аллегорическое толкование Библии, но и частичную ее модернизацию.
При всем своем традиционализме отец Арсений, однако же, не глуп и
понимает, что без этого теперь нельзя, не та ныне паства. Должен,
значит, уразуметь, как важно подкрепить библейские тексты научным
экспериментом.
- Как упустить такой случай, отец Арсений? - спрашивает его
Травицкий, изложив свой план розыска экспериментаторов. -
Представляете, как укрепится вера, если удастся принять какой-нибудь
знак всевышнего?
- Да, заманчиво, конечно, - без особого энтузиазма соглашается с
ним ректор, а сам думает: "Гордыня в нем это... Жажда славы... Разве ж
бог и без того не подает нам вести о себе любым творением своим, кои
зрим вокруг..."
Отец Арсений далеко не молод. Он окончил духовную академию еще в
ту пору, когда всех этих новых веяний не было и в помине. А теперь,
вслед за папами римскими да кардиналами католическими и наши
православные богословы стали почитывать научные книги и даже сочинения
Маркса. Отсюда и сомнения во всевышнем и потребность в доказательстве
его существования. Американский богослов Чарльз Генри заявил даже,
будто наука управляет центром человеческой культуры, а религия влачит
существование перемещенного беженца...
Надо было бы сказать этому честолюбивому богослову все, что он о
нем думает, предостеречь его от соблазна, а он опасается, что будет
это расценено магистром как дремучее его невежество.
- Решить этого сам я не властен, - молвит наконец ректор после
долгого раздумья. - Надобно посоветоваться с главой епархии.
В тот же день он отправляется к викарному епископу - помощнику
епархиального архиерея. А несколько дней спустя приходит указание -
откомандировать Травицкого в распоряжение епархии.
Архиерей, прежде чем начать разговор с магистром, пристально
всматривается в его лицо.
- Так вы, значит, полагаете, что экспериментаторы, о коих поведал
вам подмосковный священник, не шарлатаны? - спрашивает он Травицкого
и, не ожидая ответа, продолжает: - Допустим, что это так. А что же
далее?
- Они, видимо, без средств, и им надо бы...
- Согласен, им надобно помочь. А как? Привезти сюда? Но как же
быть с синодом? Без его ведома сие негоже... Ну, а если доложить,
могут и не нам это поручить. Там у них под боком духовная академия с
докторами богословия. Я бы и сам на их месте именно так и
распорядился. Однако ж жаль упускать такое... У нас в семинарии тоже
есть люди мыслящие, образованные - вы, Дионисий Десницын, внук его
Андрей. Конечно, средств может не хватить. Неизвестно ведь, во сколько
все это обойдется.
У Травицкого есть свои соображения на этот счет, но архиерей не
дает ему их высказать. Сделав знак магистру, чтобы тот помолчал, он
некоторое время прохаживается по своему просторному кабинету.
- Вот что давайте предпримем, - решает он наконец. - Найдем
сначала этих экспериментаторов, а там видно будет. А пока об этом
никому ни слова. У вас есть где остановиться в Москве?
- Сестра у меня там.
- Вот и поедете в столицу к родной сестре в гости.
В Москву Травицкий прибывает ранним утром. Добравшись на такси до
квартиры сестры и позавтракав, магистр в тот же день пригородным
поездом едет в Тимофеевку. Отца Никанора застает он в церкви в
обществе дьякона Епифания. Судя по всему, они готовят храм к вечерне.
Отец Никанор тотчас же узнает Травицкого и спешит к нему с таким
радушием, какого магистр явно не ожидал. И вообще по всему видно, что
он не только рад, но и крайне польщен визитом богослова.
Не дав Травицкому возможности объяснить причину столь
неожиданного посещения, отец Никанор торопится познакомить его с
дьяконом. Потом ведет к иконостасу, ибо от своего
племянника-семинариста знает, что магистр большой знаток старинной
иконописи.
"Похоже, что этот молодой и, видимо, недалекий священник
по-настоящему счастлив и вполне доволен своей судьбой, - думает
магистр. - Он, конечно, и рясу свою носит не без гордости и все службы
совершает самозабвенно..."
Надолго ли только хватит этого рвения? Хоть он и глуп, но рано
или поздно возникнет же и перед ним вопрос: есть ли все-таки тот бог,
которому так преданно он служит? А чтобы подобным простакам не искать
ответа на такие вопросы, он, мыслящий и многое постигший богослов
Травицкий, должен сделать все возможное, чтобы укрепить их в этой
вере. И если это ему удастся, православная церковь не останется перед
ним в долгу...
- А экспериментаторам, о которых вы племяннику своему
рассказывали, какие же иконы подарили? - как бы между прочим,
спрашивает Травицкий отца Никанора, все еще любуясь иконостасом.
- Да, пришлось им помочь, - вздыхает отец Никанор, и в тоне его
улавливает Травицкий нотки тревоги. - Полагая замысел их делом
богоугодным, подарил я им несколько иконок, кои обратили они на
приобретение научной аппаратуры...
- Вы напрасно оправдываетесь, отец Никанор, - спешит успокоить
его Травицкий. - Я не вижу в этом ничего не дозволенного и вспомнил-то
о них так просто, глядя на этот чудесный иконостас. Ну, а
экспериментаторы-то добились ли чего?
- О том не ведаю, - снова вздыхает отец Никанор.
"Видно, не очень удачно повел я разговор, - досадует на себя
Травицкий. - Похоже, что побаивается он ответственности за
разбазаривание церковного имущества, дорожит местом..."
- Вы говорили, будто один из них реставратором у вас работал? -
снова обращается он к отцу Никанору.
- Действительно работал, а теперь не является не только в храм
мой, но и в соседний, в коем получил большой заказ на роспись стен.
- Заболел, может быть?
- Право, не ведаю...
- Могло и случиться что-нибудь.
- А что же? Бог если только покарал? Всевышнему могло и не
понравиться вмешательство в его дела...
- Это, конечно, не исключено, - соглашается с ним богослов. -
Поинтересоваться их судьбой нужно бы, однако. Вы знаете, где они
живут?
- У художника Лаврецкого был однажды.
- А адрес физика вам разве не известен?
- К сожалению, неведом. Я с ним у Лаврентьева встречался, на
Трифоновской улице, в доме не то двадцать один, квартира тринадцать,
не то тринадцать, квартира двадцать один.
Травицкому уже ничего более не нужно от отца Никанора, и он лишь
подыскивает благовидный предлог, чтобы распрощаться. А спустя полтора
часа магистр нажимает кнопку звонка у дверей квартиры Михаила
Лаврентьева.
Открывает ему худенькая старушка в черном платье. Она
представляется Дарьей Петровной Лаврентьевой - матерью Михаила.
- А вы по какому же поводу к нему? - впуская Травицкого,
настороженно спрашивает она, близоруко всматриваясь в его холеное лицо
с аккуратной бородкой.
Осмотревшись и заметив в углу комнаты старинный киот с иконами,
Травицкий решается назвать себя:
- Я, матушка Дарья Петровна, богослов, преподаватель духовной
семинарии...
- А, к Мише, наверно, насчет заказа? - живо перебивает его
старушка. - Не в пору, однако. Выслан Миша из Москвы, а ведь какой
мастер был святые лики писать!
- Как - выслан? Неужели...
- Да нет, батюшка, - перебивает его Дарья Петровна, - не за
ремесло свое, а из-за приятелей своих. Тех и вовсе свободы лишили, а
мой выслан только.
- За что же, однако?
- Ох, не ведаю я того, - тяжко вздыхает старушка, осеняя себя
крестным знамением. - Изобрели они вроде что-то да и запродали чуть ли
не за границу...
- А что же именно изобрели, не знаете?
- Миша мне ничего об этом не рассказывал. Видно, не велено было.
Но, кажется, придумали аппарат какой-то для общения аж с самим
господом богом... Это я случайно услышала, когда его приятель, инженер
какой-то или, кажется, физик, на квартире тут у нас в прошлом году с
тимофеевским батюшкой отцом Никанором разговаривал. Уж потом Миша сам
мне рассказал, что забрали того физика и еще какого-то их компаньона
за общение уже не с господом, а с иностранцами. Видно, продали они им
аппарат свой для переговоров со всевышним. Может, бог их за то и
покарал...
Спустя два дня магистр Травицкий докладывает о результатах своей
поездки епархиальному архиерею.
- Как вы думаете, продали они свою аппаратуру иностранцам или
нет? - озабоченно спрашивает его архиерей.
- Думаю, что это им не удалось, раз в дело вмешалась
госбезопасность...
- Ну, а если все-таки они ее продали, а уже потом попались? Тогда
этот эксперимент там, на Западе, непременно поставят.
- Вне всяких сомнений. Потому и надо бы поторопиться, чтобы их
опередить...
- Опередить?
- Да, с помощью Куравлева. Раз подобная идея родилась почти
одновременно у разных людей, значит...
- Теперь в этом не может быть сомнений. Нужно действовать.
На улице уже темно, но Андрей сразу же узнает Настю Боярскую. Она
идет впереди него с небольшим чемоданчиком в руках, видимо тоже только
что вернулась из Москвы. Она теперь часто приезжает к своим родителям.
В одном поезде, значит, ехали. Он, правда, не из Москвы, а из
областного центра, но все равно мог бы оказаться с нею в одном вагоне.
Ну, а что, если бы даже ехал он с нею вместе? Теперь они при встречах
лишь кланяются друг другу, а то, что живут по соседству, имело
значение только в детстве, когда ходили в одну и ту же школу. Их
разделяет большее, чем сближает...
И все-таки поездка в одном вагоне с Настей была бы ему приятна, и
он досадует на себя за упущенную возможность посидеть с нею рядом.
Конечно, теперь смешно вспомнить это, а ведь мальчишкой он
пытался как-то объясниться ей в любви... Она не красавица, но
энергичные черты ее лица, почти геометрически точный излом бровей,
шея, чем-то напоминающая шею Нефертити, - все это по-прежнему
представляется Андрею прекрасным, но почти таким же далеким, как сама
египетская царица Нефертити. Разошлись их пути, и значительно: она
окончила аспирантуру и работает теперь над темой, посвященной
философским вопросам современного естествознания, а он кандидат
богословия, преподаватель местной духовной семинарии.
Как, однако, слабо освещены улицы. Если бы не снег, Настю уже
нельзя было бы различить. А что, если догнать ее и поздороваться?
Неудобно, пожалуй... Вон к тому же подходят к ней какие-то парни
- знакомые, наверно. Но нет, не похожи что-то на знакомых. Да и
держатся вроде не очень твердо. Уж не пьяные ли? Ну да, конечно,
пьяные!
Настя сильно толкает одного из них, и он летит в сугроб. А
другой...
Но Андрею уже некогда дожидаться, что предпримет другой. Он
торопливо бежит к Насте. Молодой богослов никогда не занимался никаким
спортом, но от отца и деда унаследовал такую физическую силу, что ему
не страшна встреча даже с настоящими боксерами, а тут всего лишь
подвыпившие парни. Один из них все еще барахтается в глубоком снегу,
второго Андрей хватает за шиворот и с размаху швыряет в еще более
глубокий сугроб.
- Спасибо вам, товарищ... - не узнав Андрея, взволнованно
благодарит Настя, но, разглядев знакомое лицо, обрадованно восклицает:
- Ах, это ты, Андрей? Прости, не знаю даже, как мне теперь тебя
называть? Отцом Андреем, может быть?.. Так ведь мы ровесники, -
смеется Настя.
- Называй, как прежде... - смущенно улыбается Андрей. - Вместе
ведь когда-то в школу бегали...
- Если уж как прежде, то и меня зови Настей. Ладно?
- Ладно, - живо откликается Андрей. - Я часто вспоминаю это
"прежде"...
Но Насте не хочется, наверное, продолжать этот разговор, и она
снова перебивает его:
- Вовремя ты на помощь мне подоспел, а то бы эти пьянчуги меня...
- Судя по тому, как ты с первым расправилась, - смеется Андрей, -
второго ждала та же участь.
- Все равно спасибо! Ну, а как ты живешь? Деда я твоего недавно
встретила. Он сообщил, будто ты уже кандидат богословия.
- Да, удостоился подобного звания, - с заметной иронией
произносит Андрей. - Ты, конечно, осуждаешь меня за это?..
- Почему же? Ты из кастового духовенства, и не удивительно, что
избрал этот путь. Хотя, если по деду твоему судить, мог бы и
по-иному... Мы ведь с Денисом Дорофеевичем чаще чем с тобой
встречаемся и о многом беседуем. И хоть он профессор духовной
академии...
- Был таковым, а теперь уже не преподает.
- Годы, наверное? Сколько ему?
- Восьмой десяток.
- Выглядит он, однако, прямо-таки былинным богатырем. К тому же,
как я поняла с его слов, он все еще при семинарии.
- Да, кое-что исполняет там по поручению ректора.
- А голова у него светлая - мог бы, наверное, и преподавать. Не
усомнился ли в чем? Извини ты меня, однако, за такие вопросы! Я их
потому задаю, что он мне не очень благочестивые мысли высказывал...
Шутил, наверное. Он всегда ведь был шутником.
- При его сане доктора богословия такое вольнодумство не
положено, конечно, - смущенно признается Андрей, - но за ним это
водится... Однако ж шутки его даже сам ректор прощает.
- Православие очень уж строго к своим богословам, - замечает
Настя. - Не то что у католиков. Они в своих журналах и папских
энцикликах все чаще выражают стремление к диалогу с миром, в котором
живут современные верующие. В том числе и с коммунистами... Но вот мы
и пришли.
Протянув руку Андрею, Настя снова благодарит его.
- А ты не зашла бы к нам как-нибудь для продолжения диалога
философа-марксиста с православными богословами? - полушутя,
полусерьезно спрашивает Андрей, не выпуская Настиной руки.
- Охотно принимаю твое предложение. Я теперь часто буду к
родителям приезжать. Мои занятия в аспирантуре закончились, тружусь
над кандидатской... Ну, всего тебе доброго!
Настя еще раз пожимает руку Андрею и направляется к своему дому.
Но перед тем как войти в калитку, замечает, как из дома Десницыных
выходят двое мужчин. Один среднего роста, длиннолицый, с небольшой
темной бородкой. И хотя по одежде нельзя определить принадлежность его
к духовенству, Настя почти не сомневается, что он духовного звания.
Лицо его спутника кажется Насте знакомым, будто она уже видела его
где-то.
И даже дома, расцеловавшись с родителями и выслушав их упреки за
то, что не сообщила о своем приезде, Настя продолжает думать об этом
человеке, и ей кажется, что она вот-вот вспомнит наконец, где же
видела его. Но ей это так и не удается.
В последнее время Андрею Десницыну все труднее понять, когда дед
его Дионисий шутит, а когда говорит серьезно. Наделенный чувством
юмора, он всегда пользовался любовью у воспитанников семинарии.
Терпимо относились к его остротам и преподаватели. Да и юмор его был,
в общем, безобидным. Лишь дома, среди близких, подшучивал он и над
несообразностями священного писания. А теперь, перестав преподавать,
острит уже не так безобидно. Да и читает не столько боговдохновенные
сочинения, сколько философские.
На иронический вопрос Андрея, не записался ли он в атеисты,
бывший профессор богословия ответил:
- Я стар, внук мой, и мне давно уже пора думать о смерти. А так
как я не был таким уж бесспорным праведником и позволял себе слишком
часто и притом во многом сомневаться, то и не уверен, куда меня
причислят на том свете. Вот и хочу теперь убедить себя, что никакого
"того света" нет. Риск, конечно, немалый - а вдруг все-таки есть! За
одни только мысли эти знаешь что мне будет? А ты не смущайся, не
закрывай ушей, а слушай. Если в тебе есть истинная вера, тебя ничто не
разуверит. Только я и сам не знаю, что оно такое - истинная вера.
Может быть, отсутствие разума... А что же мне делать с моим разумом,
коли он противится несуразностям? Вышибать его постом, телесными
истязаниями, принять великую схиму?.. Разве ж в человеческих силах
подавить его? А бог не идет мне на помощь...
- Конечно, лучше бы мне не читать философских сочинений, -
признался он как-то. - Но что же это тогда за вера такая, если ее так
просто опровергнуть разумом? Задумывался ты когда-нибудь над этим?
Да, Андрей задумывался, конечно, и не только над этим. Он думал и
над тем, почему отец его согласился быть ректором духовной семинарии
чуть ли не на другом конце страны, отказавшись от такого же
предложения местной епархии. Не боязнь ли поддаться сомнениям своего
отца Дионисия побудила его к этому? И как быть теперь ему, Андрею:
оставаться тут в семинарии или принять священнический сан и уехать к
отцу?
Мысль эта кажется ему соблазнительной по многим причинам. Главным
же образом потому, что хочется утешать слабых, нуждающихся в слове
божьем, а не вдалбливать в головы семинаристам основы богословия. Но
как же оставить тут деда одного? Он, правда, еще очень крепок и
держится с духовенством вполне достойно, но ведь может же сорваться и
наговорить бог знает что...
Нет, он не оставит его одного! К тому же для посвящения в сан ему
необходимо жениться, а жениться он хотел бы только на одной девушке,
которая, если бы даже и любила его, ни за что не пойдет за
священника...
Все эти мысли торопливо и беспорядочно проносятся в его мозгу,
пока он стоит на улице, глядя вслед уходящим гостям деда. А когда
заходит в дом, застает Дионисия в крайней задумчивости. Он вроде и не
замечает прихода внука. Подперев голову руками и вперив взгляд в
какие-то исписанные цифрами и формулами листки, неподвижно сидит он за
своим огромным дубовым столом. Лишь спустя несколько минут спрашивает
Андрея, будто очнувшись от дремоты:
- Ты встретил их?
Он не поясняет, кого именно, но Андрей и так догадывается.
- Встретил. Кто это был с Травицким?