Страница:
которые не только проникают в тайны природы и тем указывают
человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но
и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную
гармонию всемогущего бога.
- А "язык чисел, формул и экспериментов" - это вольный ваш
пересказ изречения папы или подлинные его слова? - с нескрываемой
заинтересованностью спрашивает Десницына Травицкий.
- Подлинные его слова, отец Стефан, - утвердительно кивает
головой старый богослов. - Я процитировал их дословно.
- Значит, все-таки не только цифры, но и эксперименты? -
задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит магистр.
- Засиделась я у вас, - говорит Настя и, попрощавшись с Травицким
и Десницыными, направляется к двери.
Андрей выходит вместе с нею и, несмотря на ее протесты, провожает
до дому.
Совещание у ректора духовной семинарии назначается на десять
утра. В его кабинете Дионисий Десницын, Стефан Травицкий, Ярослав
Куравлев и еще несколько преподавателей семинарии. Должен был приехать
и глава епархии, но его задержали какие-то неотложные дела, и он
поручил ректору провести совещание без него. Весьма возможно, впрочем,
что не приехал он и по каким-то иным причинам.
Ректор еще не дал слова Куравлеву, а тот уже ходит по кабинету,
заложив руки за спину, будто он тут совсем один. Но даже после того,
как ректор просит его изложить свою идею, он, словно по инерции,
продолжает некоторое время молча шагать перед собравшимися
богословами. Потом останавливается и, не убирая рук из-за спины,
произносит глухим, простуженным голосом:
- Мне известно, что все вы или почти все не одобряете моего
намерения моделировать мою идею с помощью одной только математики, это
не будет достаточно эффективно. Но что касается эффекта, то в этом вы
убедитесь сразу же после того, как опубликуете результаты моих
вычислений хотя бы в "Журнале Московской патриархии". Можете не
сомневаться - их тотчас же перепечатает вся мировая пресса. Ученые с
мировыми именами засвидетельствуют тогда доказанность существования
всевышнего.
Травицкому стоит большого труда сдержать себя от замечания, что
укреплять в вере нужно сейчас простой народ, а не интеллигенцию.
- Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе математики, - все еще
раздраженно продолжает Куравлев, - то я приведу вам некоторые
исторические примеры. Поль Дирак, как известно, чисто теоретическим
путем создал свою знаменитую релятивистскую теорию электрона. Теория
предсказала существование позитрона и обосновала возможность
существования целого семейства античастиц. Все это подтвердилось
экспериментами.
"Вот видите, все-таки экспериментами!" - так и хочется выкрикнуть
Травицкому.
- А волны вещества разве не были предсказаны де Бройлем еще в
тысяча девятьсот двадцать третьем году?
Куравлев будто чертит в воздухе какие-то математические знаки.
Была бы тут доска, он мигом бы, наверное, всю ее исписал. Да, похоже,
что он и в самом деле незаурядный математик, во всяком случае, явно
одержим математикой.
Куравлев говорит еще довольно долго, то с энтузиазмом, то
каким-то расслабленным голосом, будто отвечая на чьи-то нелепые
вопросы, хотя никто ему их не задает. А когда кончает, наконец, свою
речь, неожиданно сникает и направляется к выходу.
- Вы тут посоветуйтесь о моем предложении, а я не буду вам
мешать, - бросает он на ходу.
Никто не произносит ни слова. Тогда ректор, нервно теребя свой
наперсный золотой крест, обращается к Травицкому:
- Все это время мне приходилось сдерживать вас, отец Стефан.
Теперь вы можете высказаться.
- Куравлев произнес блестящую речь в защиту математических
методов исследования. Но вы представляете, как все это будет
выглядеть, если ему удастся осуществить свой замысел? Кто сможет в
этом разобраться? Напечатать все его формулы в "Журнале Московской
патриархии" будет ведь просто невозможно.
- Но не отказываться же нам от его услуг? - произносит ректор. -
Доверие к науке сейчас почти безгранично, и мы не можем упустить
возможности с ее помощью подкрепить Библию математическими расчетами.
"Ого, как заговорил? - мелькает в голове Травицкого. - Но это уж
не без влияния главы епархии".
- Не мешает вспомнить и слова Декарта, - замечает кто-то из
преподавателей семинарии. - Он сказал: "Бог создал натуральные числа,
все прочее - дело рук человеческих". Из этого следует, что все
истинные идеи вложены в наш разум всемогущим богом с помощью
математики.
- А верующим нужен не разум, все чаще склоняющий их к ереси, -
вступает в разговор еще кто-то из богословов, - им нужно чудо, ибо
всякое чудо есть свидетельство существования бога, имеющего
неограниченную власть исполнить то, о чем просят его верующие в своих
молитвах.
- Благодарю вас, отец Александр, - почтительно кланяется в его
сторону Травицкий. - Нам, конечно, более всего не хватает сейчас
именно современного чуда, так как вера в библейские чудеса меркнет. И
такое чудо возможно. Вот послушайте, что говорит об этом католический
богослов Лелотт в своей книге "Решение Проблемы жизни".
Травицкий достает записную книжку и, торопливо полистав ее,
читает: -
"Современная наука приходит к отрицанию строгой причинности
законов и признает в их действии некоторую область случайности -
область, в которой разыгрываются исключения из закономерности. В таком
понимании чудо совершалось бы именно в этой области, расширяя ее или,
наоборот, сужая. Чудо оказалось бы тогда вмешательством божьим,
действующим на долю случайности в естественных законах с тем, чтобы
повлиять на наши умы". Ну, скажите же, духовные отцы, разве не прямое
отношение имеет это к задуманному Куравлевым? И разве не следует из
этого, что нам нужен именно физический эксперимент, а не теоретические
изыскания?
Слова эти производят на всех заметное впечатление, однако
перечить ректору никто не решается.
- Ну, а вы чего так упорно молчите, отец Дионисий? - обращается
ректор к Десницыну.
Старый богослов действительно не проронил еще ни слова, но слушал
Травицкого с большим вниманием. Ему все еще непонятно, почему он с
таким упорством настаивает на физическом эксперименте? Вообще-то
эксперимент, конечно, убедительнее любых теоретических расчетов. Он
подтверждает их и закрепляет. Но как же мыслит себе такой эксперимент
здесь, в стенах духовной семинарии, магистр Травицкий?
Не нравится Десницыну и мысль о возможном вмешательстве божьем.
Что под этим имеет в виду Травицкий? Нет, уж пусть лучше Куравлев
занимается математическим моделированием.
- Я все слушаю, - отвечает Дионисий ректору. - Слушаю и
размышляю. Конечно, не худо бы поставить физический эксперимент, но
для этого придется попросить в аренду один из ускорителей в Дубне или
Серпухове. Без их помощи не проникнешь ведь в субатомные пространства.
Поэтому я за математический эксперимент, предлагаемый Куравлевым.
- В самом ли деле в этом таинственном атомном мире открытия
делали математики? - спрашивает Дионисия ректор.
- Не все, конечно, но многие действительно были ими предсказаны
на основании методов математической физики, - подтверждает Десницын.
Совещание у ректора длится еще некоторое время и кончается после
того, как большинство высказывается за математический вариант
вторжения Куравлева в предполагаемую обитель всевышнего.
А когда ректор докладывает о принятом решении архиерею, главу
епархии оно вполне удовлетворяет. При всем его желании укрепить веру
каким-нибудь современным экспериментом, он ведь не за всякий
эксперимент. Скорее, даже он против эксперимента, таящего в себе
элемент риска. А увенчается математическое моделирование Куравлева
успехом или потерпит неудачу - ни вера, ни его, епархиального
архиерея, репутация от этого не пострадают.
Похоже, что и обойдется это недорого. Во всяком случае, Куравлев
даже не заикается пока о вознаграждении. Весьма возможно, что он и не
попросит ничего, ибо, несмотря на свою ученую степень, Куравлев,
конечно, и сам искренне верит во всевышнего, ставя веру выше разума,
подобно некоторым ученым Запада. Без этого, наверное, и помышлять
нельзя о подобном эксперименте.
Вчера к профессору Кречетову приходила его племянница Варя. С тех
пор как Леонид Александрович повредил себе руку, она навещала его
почти каждый день. Хотела даже вообще перебраться к нему, пока его
больная рука на перевязи.
- Но ведь у тебя отец болен, - напомнил ей Кречетов, - и
посерьезнее моего...
Варя не любила говорить о своем отце - в последнее время он
принес ей много горя.
- Если бы только он не пил, - тяжело вздохнула она, - давно бы,
пожалуй, выздоровел. Какое все-таки ужасное злодейство это пьянство!
Профессор хотел было поправить свою племянницу, но, подумав,
решил, что, может быть, она права, употребив вместо слова "зло" -
"злодейство". В конце концов зло, приносимое водкой, - результат
злодейства по отношению к самому себе.
- Ну, а у самой-то как у тебя? - спросил он Варю. - Пишет ли
Вадим?
При упоминании имени Вадима она так и засветилась вся. Ей
особенно приятно было, что ее Вадимом интересуется дядя Леня,
недолюбливавший его.
- Пишет Вадим, пишет, дядя Леня! До самых мельчайших подробностей
жизнь свою описывает.
- Представляю себе, какая там у него жизнь...
- Такая же, как и у многих других, а может быть, и
посодержательнее, чем у некоторых, - обиженно произнесла Варя, имея в
виду кое-кого из своих знакомых, не знающих, чем убить время. -
Работает, учится, повышает свою рабочую квалификацию. Лекальщиком
решил стать. Знаете, что это такое?
- Имею представление, - улыбнулся Леонид Александрович.
- А мне пришлось книгу взять в нашей технической библиотеке - не
знала я толком, что это такое. Хоть это, в общем-то, слесарное дело,
но требует, оказывается, не только мастерства, но и большой
грамотности. Не ниже десятилетки. Посмотрела я, какие сложные чертежи
приходится им читать (в книге даже сказано "свободно читать") и какие
сложные фигуры вычерчивать, в том числе и так называемые кривые
второго порядка, сразу же прониклась уважением к этому лекальному делу
и большое письмо Вадиму написала.
- Он что, сейчас только этим загорелся?
- Почему же сейчас только! Он и прежде считался на своем заводе
неплохим слесарем. А теперь с моей поддержкой постарается еще и
хорошим лекальщиком стать.
- Твоя поддержка, Варюша, сейчас, по-моему, самое главное для
него. Когда будешь ему писать, передай привет от меня.
- Это правда, дядя Леня? - радостно воскликнула Варя. - Знаете,
как он вас уважает!
- Откровенно говоря, что-то я этого не заметил, - усмехнулся
Леонид Александрович и, чтобы не огорчать племянницу, добавил: -
Правда, был я тогда предубежден против него и потому, наверное...
- Вы имели тогда все основания так к нему относиться. Он и сам
знаете как свое прошлое осуждает?..
- Ладно, не будем больше об этом! - махнул рукой Леонид
Александрович. - Расскажи лучше, как живешь, что дома?
- Да все так же, что у нас может быть нового? Ну, а когда вам
разрешат снять перевязь с руки?
- Теперь скоро, может быть даже завтра.
В тот же день, как только хирург разрешает Кречетову снять руку с
перевязи, Леонид Александрович звонит своему старому знакомому,
полковнику государственной безопасности Уралову, и просит принять его.
- Рад вас видеть, уважаемый Леонид Александрович, - радушно
приветствует профессора полковник в своем кабинете. - Говорили, будто
вы захворали?
- Сейчас это уже позади, - беспечно машет рукой Кречетов. - А к
вам я вот по какому делу. Не знаете ли вы что-нибудь о передаче или
попытке передачи за границу методики эксперимента, с помощью которого
предполагалось осуществить нечто вроде "общения со всевышним"?
- Впервые слышу о таком, - удивленно пожимает плечами Уралов.
- Я так и думал. Скорее всего, богословы сами сочинили это для
большего доверия к своим замыслам. Они ведь уверяют, будто физиков,
затеявших такой эксперимент, арестовали. Остался, однако, какой-то
подмосковный батюшка, с которым они имели дело. Он помогал им в
приобретении необходимой для их эксперимента аппаратуры.
- А батюшку этого не отцом ли Никанором звать? - восклицает вдруг
полковник. - У него приход в Тимофеевке?
- Да, кажется, - не очень уверенно подтверждает Кречетов.
Корректный, сдержанный Уралов начинает хохотать так заразительно,
что даже профессор невольно улыбается, хотя понятия не имеет, чем он
так развеселил полковника государственной безопасности.
- Да это же, наверное, наши с вами старые знакомые! - снова
восклицает Уралов. - Корнелий Телушкин и Вадим Маврин. Они
действительно облапошили тимофеевского батюшку, отца Никанора,
заполучив у него бесплатно несколько старинных икон для того будто бы,
чтобы выменять их у иностранцев на нужную им аппаратуру. Но ведь это
же была сплошная афера, ибо ни о каком общении со всевышним эти
мошенники даже и не помышляли. А арестовали их, как вам известно, за
общение не с господом богом, а с иностранными агентами, занимавшимися
научно-техническим шпионажем.
Побеседовав с полковником Ураловым еще некоторое время, профессор
Кречетов возвращается домой, но Куравлев со своим экспериментом долго
не выходит у него из головы.
А что, если позвонить кому-нибудь из сослуживцев Куравлева по
научно-исследовательскому институту, в котором он работает? Дружит же
он там с кем-нибудь?
И Леонид Александрович вспоминает кандидата физико-математических
наук, бывшего своего ученика, работающего как раз в этом институте.
Найдя в записной книжке его служебный телефон, Кречетов торопливо
набирает нужный номер.
Терпеливо выслушав довольно обстоятельную информацию Проклова о
его успехах, Кречетов, как бы между прочим, спрашивает:
- Да, вот что, Юра: вместе с вами, кажется, работает Ярослав
Куравлев? М-да!.. Исчез в неизвестном направлении? Даже при
драматических обстоятельствах? Это любопытно. Расскажите-ка об этом
поподробнее.
- Только об этом ничего пока не известно. Мудрил он что-то у себя
дома. Замыслил нечто вроде экспериментальной проверки одной своей
идеи. На какой аппаратуре?.. В этом-то и загадка. Но факт остается
фактом - взорвалось у него там что-то, и сам он чуть не отдал богу
душу.
- А насчет бога это вы так или бог имел к этому какое-то
отношение?
- Пожалуй, имел... Чудил в последнее время Куравлев. Стал вдруг
одержим идеей общения со всевышним. Написал даже по этому поводу
статью в "Журнал Московской патриархии". Ну, а потом стал
экспериментировать - и угодил в больницу. Случилось это примерно месяц
назад.
- Да, печальная судьба... - вздыхает Кречетов. - Но что же
все-таки могло там у него взорваться?
- Это просто непостижимо. Он способный ученый, и его иногда
осеняли оригинальные идеи. Говорят, что смастерил какое-то портативное
электронно-вычислительное устройство собственной конструкции для
производства своих расчетов.
- А что же в этом устройстве могло взорваться?
- Может быть, и не взорвалось. Достоверно известно только, что
был пожар.
Несколько часов спустя Кречетов сообщил Насте Боярской о своем
разговоре с полковником Ураловым и Прокловым.
Иван Арсеньевич Боярский - отец Насти - не взялся бы за подобное
поручение, если бы в поликлинике Академии наук не работал его приятель
психиатр. Вот к нему-то и решает он обратиться за справкой.
- Вот уж никак не ожидал, что тебя может интересовать этот
параноик! - удивляется приятель. - Хотя постой, постой - ты ведь в
Благове, а именно туда уехал Куравлев по совету своего лечащего врача.
- Не был пока. А узнал я о нем от дочери. Он что, действительно
параноик?
- Недавно даже в психиатрической больнице побывал.
Экспериментировал тайком от всех у себя на квартире и чуть было не
угодил на тот свет.
- Что же это был за эксперимент?
- Что-то вроде попытки общения с самим господом богом. Бредовые
идеи для параноиков характерны.
- Ну, а каковы умственные способности Куравлева?
- У параноиков, как ты и сам знаешь, не отмечается снижения
интеллекта. Не страдают они и расстройством восприятия. И вообще во
всем, что не относится к их бредовым идеям, остаются они достаточно
полноценными. Куравлева, кстати, считают даже талантливым математиком.
А с помощью своего эксперимента он пытался проникнуть... Забыл, как у
него называется эта область...
- "Область Икс", - подсказывает Боярский. - Фидеисты уверяют, что
она начинается там, где кончается область знания. В эти тонкости Настя
меня посвятила. Она ведь у меня философ. Насколько мне известно, для
таких больных, как он, характерны не только бредовые идеи, но и идеи
преследования.
- Об этом мне ничего пока не известно. Знаю только, что Куравлев
находится под наблюдением психиатров и ему рекомендовали изменить
условия жизни. Он взял длительный отпуск в институте, в котором
работал, и уехал к своим родным в Благов.
Ты вот что еще имей в виду: в психиатрической больнице, в которой
он лечился, наводил о нем справки кто-то из Благовской духовной
семинарии. И, между прочим, интересовался не столько состоянием его
здоровья, сколько подробностями эксперимента, в результате которого
Куравлев чуть было не оказался по ту сторону бытия.
Всю дорогу с тревогой думает Боярский о дочери. Обязательно нужно
предостеречь ее от общения с Куравлевым. А если он какой-нибудь
аферист, богословы и сами с ним справятся, они народ неглупый. Это он
знает по многолетнему общению с Дионисием Десницыным.
...Не спится сегодня Андрею. Все думает о своей угасающей вере.
Страшась этого, он в то же время испытывает смутное чувство какого-то
облегчения, освобождения от чего-то для него непосильного.
У деда тоже горит еще свет, значит, и он не спит, хотя для него
сомнения эти давно уже позади. Но он стар, и мысли о смерти не могут
не тревожить его. Ведь если бог все-таки есть, каково ему будет там,
на том свете?
А может быть, ему просто плохо - сердечный приступ или еще
что-нибудь?..
Андрей осторожно приоткрывает дверь.
- Это ты, Андрей? - окликает его дед. - Ну входи, входи. Я не
сплю. Садись и поведай, какими сомнениями томим. Или заглянул просто
так, из любопытства - не отдал ли дед богу душу?
Андрей молчит, насупясь: не любит он эти грубоватые шутки деда.
- Представляю, какой из тебя проповедник будет, если решишься,
наконец, принять сан иерея, - смеется Дионисий. - Что скажешь
прихожанам, чем утешишь слабых духом?
Не дождавшись ответа, Дионисий продолжает:
- А умирать ох как неохота! Умереть, однако, придется, ибо о
смерти знаешь как ученые говорят? "Смерть - это цена, которую мы
вынуждены платить за нашу высокую организацию, за огромную сложность
организма, приобретенную в процессе эволюции". Это значит, что
никакого извечного совершенства ни нам, ни вообще ничему живому бог не
дал. Оно обреталось в жестокой борьбе за существование, часто вслепую,
методом проб и ошибок, как говорят кибернетики. А ты чего морщишься?
Противны тебе столь кощунственные речи? Иди тогда спать.
- Что это Травицкий привез вчера в лавку? - спрашивает Андрей.
- Электронную вычислительную машину Куравлева. Ректор, однако, не
хочет оставлять ее в стенах семинарии. Велел мне подыскать для нее
другое помещение. Ломаю теперь голову над этим.
- А Травицкий примирился, значит, эксперимент Куравлева будет
только математическим?
- Не знаю... Не очень уверен, что примирился. Все еще спорит с
ним о чем-то.
Помолчав, Дионисий продолжает с тяжелым вздохом:
- Не нравится мне еще и то, что Травицкий всячески пытается
отстранить меня от Куравлева. А ректор, кажется, не очень ему доверяет
и хочет, чтобы я присматривал за ним... Ну, а теперь иди спать.
Настя редко выходит из дома по вечерам, но сегодня она весь день
сидела над диссертацией и ей просто необходимо проветриться. Она уже
четверть часа прогуливается по своей тихой, малолюдной улице, проходя
мимо тускло освещенных окон дома Десницыных, с обидой думает:
"Неужели Андрей не видит, что гуляю одна?.."
Но тут кто-то подходит к ней сзади и осторожно берет ее руку.
Настя не сомневается, что это может быть только Андрей.
- Не пугайтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, это Травицкий, -
слышит вдруг она голос магистра. - Очень хорошо, что я вас тут
встретил - нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
Он отпускает руку Насти и идет теперь рядом.
- Известно ли вам, Анастасия Ивановна, - продолжает магистр, -
что Куравлев не совсем здоров и находится на учете у психиатра?
- Какое имеет значение, известно или не известно мне это? -
настороженно спрашивает Настя. - А вот как вы-то можете полагаться на
такого человека?
- Его болезнь не связана с утратой или понижением интеллекта, -
поспешно отвечает магистр. - Не контролируются лишь его симпатии и
антипатии. Антипатия его к профессору Кречетову, например, переросла в
ненависть...
- К чему, однако, вы говорите мне все это? - снова спрашивает
Настя.
- К тому, что вы ученица профессора Кречетова и Куравлеву это
известно. Мало того - ему ведь кажется, что по заданию Кречетова вы
настраиваете против него местных богословов. Мой совет вам в связи с
этим: оставьте вы в покое Десницыных, особенно
Андрея, не калечьте его духовной карьеры.
- А если я этого не сделаю? - с вызовом спрашивает Настя, резко
повернувшись в его сторону.
- Для вас это плохо кончится! - уже с нескрываемой угрозой
произносит магистр и исчезает в темноте.
Настя имела уже некоторое представление о Травицком, однако такой
явной угрозы от него не ожидала. Но она еще не успевает осмыслить
того, что произошло, как из дома Десницыных выходит Андрей и торопливо
идет к ней навстречу.
- Что он говорил тебе? - возбужденно спрашивает он. - Я видел из
окна, как он к тебе подошел и сказал что-то...
"Что ему ответить? - лихорадочно думает Настя. - Не стоит,
пожалуй, тревожить... Может быть, Травицкий только припугнул меня, а у
Андрея и без того могут быть неприятности из-за меня..."
- Ничего особенного, - стараясь придать своему голосу беспечный
тон, произносит Настя.
- Он сказал тебе что-то неприятное?
"Лучше, пожалуй, рассказать ему все", - решает вдруг Настя.
- Надеюсь, ты не испугалась его угроз? - с тревогой спрашивает
Андрей, выслушав ее рассказ.
- Нет, испугалась...
- А что он может тебе сделать? - спрашивает Андрей.
- Думаю, что ничего, - взяв наконец себя в руки, спокойно
произносит Настя. - Припугнуть хотел, наверное, но я ведь не из
пугливых. Сама не понимаю, чего вдруг оробела? - Посмеиваясь,
добавляет: - Да и чего мне бояться, когда у меня такая защита, как ты
с Дионисием Дорофеевичем! Ну, а теперь мне пора домой... Да, чуть не
забыла... Я завтра в Москву собираюсь, так что несколько дней меня не
будет.
Попрощавшись с Настей, Андрей возвращается домой. Раздевшись,
заглядывает в комнату деда:
- Можно к вам?
- Заходи, заходи, - отзывается Дионисий. - Ты куда это уходил,
ничего мне не сказав?
- Да так, пройтись немного... А вы о чем тут с Травицким
беседовали?
- Интересовался он, куда мы машину Куравлева поместим.
- Куда же?
- В домик покойного Мирославского. С тех пор как скончался
проректор, дом его пустует ведь.
- И все?
- Нет, не все. Травицкий сообщил мне кое-что о вычислительной
машине Куравлева. Говорит, что ее и машиной-то нельзя называть.
- Почему?
- По той причине, что машина готова к выполнению своих функций
сразу же после ее постройки, а устройства, перерабатывающие
информацию, нуждаются в обучении. Такое обучение электронное
устройство Куравлева будто бы уже прошло.
- Может, он считает, что оно способно мыслить?
- Почти не сомневается в этом. Современные
электронно-вычислительные устройства способны ведь моделировать даже
человеческие эмоции: грустить, улыбаться, испытывать страх, гнев,
агрессию. За границей уже построили несколько машин, которые
называются "личностями". "Личность Олдос", например, созданная
Лоуэллином. Есть нечто подобное и у нас.
- И с этими "личностями" можно вести беседу?
- С "личностью Олдос", как я понимаю, едва ли. Она еще довольно
примитивна. А с той, которую создал Куравлев, пожалуй. Травицкий
сказал мне, что она у него называется "личность Всевышнего".
- И он надеется, что эта электронная "личность" ответит на его
вопросы за всевышнего?
- Как будто бы. Но не словами, а цифрами, которые один только
Куравлев и сможет истолковать.
- Или как захочет их истолковать?
- Уж это само собой. Во всяком случае, он убедил Травицкого, что
ему удалось математически смоделировать идею всевышнего. Эта модель
запрограммирована в его электронном устройстве эвристическим методом.
Методом догадок, стало быть.
- Замысловато это для меня, - вздыхает Андрей. - А может, и
вообще безумно? Вы бы сообщили главе епархии, что Куравлев не совсем
здоров, что он наводится на учете у психиатра.
- Откуда тебе это известно?
- Сообщила только что Настя Боярская.
Дионисий отправляется к епархиальному архиерею. Сообщение
Десницына его тревожит.
- Не знаю, право, как теперь и быть... Я ведь поведал синоду об
этом эксперименте. Негоже было таить такое. Неужто прекращать теперь
затеянное? Как там посмотрят на это? Обвинят, пожалуй, в
человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но
и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную
гармонию всемогущего бога.
- А "язык чисел, формул и экспериментов" - это вольный ваш
пересказ изречения папы или подлинные его слова? - с нескрываемой
заинтересованностью спрашивает Десницына Травицкий.
- Подлинные его слова, отец Стефан, - утвердительно кивает
головой старый богослов. - Я процитировал их дословно.
- Значит, все-таки не только цифры, но и эксперименты? -
задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит магистр.
- Засиделась я у вас, - говорит Настя и, попрощавшись с Травицким
и Десницыными, направляется к двери.
Андрей выходит вместе с нею и, несмотря на ее протесты, провожает
до дому.
Совещание у ректора духовной семинарии назначается на десять
утра. В его кабинете Дионисий Десницын, Стефан Травицкий, Ярослав
Куравлев и еще несколько преподавателей семинарии. Должен был приехать
и глава епархии, но его задержали какие-то неотложные дела, и он
поручил ректору провести совещание без него. Весьма возможно, впрочем,
что не приехал он и по каким-то иным причинам.
Ректор еще не дал слова Куравлеву, а тот уже ходит по кабинету,
заложив руки за спину, будто он тут совсем один. Но даже после того,
как ректор просит его изложить свою идею, он, словно по инерции,
продолжает некоторое время молча шагать перед собравшимися
богословами. Потом останавливается и, не убирая рук из-за спины,
произносит глухим, простуженным голосом:
- Мне известно, что все вы или почти все не одобряете моего
намерения моделировать мою идею с помощью одной только математики, это
не будет достаточно эффективно. Но что касается эффекта, то в этом вы
убедитесь сразу же после того, как опубликуете результаты моих
вычислений хотя бы в "Журнале Московской патриархии". Можете не
сомневаться - их тотчас же перепечатает вся мировая пресса. Ученые с
мировыми именами засвидетельствуют тогда доказанность существования
всевышнего.
Травицкому стоит большого труда сдержать себя от замечания, что
укреплять в вере нужно сейчас простой народ, а не интеллигенцию.
- Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе математики, - все еще
раздраженно продолжает Куравлев, - то я приведу вам некоторые
исторические примеры. Поль Дирак, как известно, чисто теоретическим
путем создал свою знаменитую релятивистскую теорию электрона. Теория
предсказала существование позитрона и обосновала возможность
существования целого семейства античастиц. Все это подтвердилось
экспериментами.
"Вот видите, все-таки экспериментами!" - так и хочется выкрикнуть
Травицкому.
- А волны вещества разве не были предсказаны де Бройлем еще в
тысяча девятьсот двадцать третьем году?
Куравлев будто чертит в воздухе какие-то математические знаки.
Была бы тут доска, он мигом бы, наверное, всю ее исписал. Да, похоже,
что он и в самом деле незаурядный математик, во всяком случае, явно
одержим математикой.
Куравлев говорит еще довольно долго, то с энтузиазмом, то
каким-то расслабленным голосом, будто отвечая на чьи-то нелепые
вопросы, хотя никто ему их не задает. А когда кончает, наконец, свою
речь, неожиданно сникает и направляется к выходу.
- Вы тут посоветуйтесь о моем предложении, а я не буду вам
мешать, - бросает он на ходу.
Никто не произносит ни слова. Тогда ректор, нервно теребя свой
наперсный золотой крест, обращается к Травицкому:
- Все это время мне приходилось сдерживать вас, отец Стефан.
Теперь вы можете высказаться.
- Куравлев произнес блестящую речь в защиту математических
методов исследования. Но вы представляете, как все это будет
выглядеть, если ему удастся осуществить свой замысел? Кто сможет в
этом разобраться? Напечатать все его формулы в "Журнале Московской
патриархии" будет ведь просто невозможно.
- Но не отказываться же нам от его услуг? - произносит ректор. -
Доверие к науке сейчас почти безгранично, и мы не можем упустить
возможности с ее помощью подкрепить Библию математическими расчетами.
"Ого, как заговорил? - мелькает в голове Травицкого. - Но это уж
не без влияния главы епархии".
- Не мешает вспомнить и слова Декарта, - замечает кто-то из
преподавателей семинарии. - Он сказал: "Бог создал натуральные числа,
все прочее - дело рук человеческих". Из этого следует, что все
истинные идеи вложены в наш разум всемогущим богом с помощью
математики.
- А верующим нужен не разум, все чаще склоняющий их к ереси, -
вступает в разговор еще кто-то из богословов, - им нужно чудо, ибо
всякое чудо есть свидетельство существования бога, имеющего
неограниченную власть исполнить то, о чем просят его верующие в своих
молитвах.
- Благодарю вас, отец Александр, - почтительно кланяется в его
сторону Травицкий. - Нам, конечно, более всего не хватает сейчас
именно современного чуда, так как вера в библейские чудеса меркнет. И
такое чудо возможно. Вот послушайте, что говорит об этом католический
богослов Лелотт в своей книге "Решение Проблемы жизни".
Травицкий достает записную книжку и, торопливо полистав ее,
читает: -
"Современная наука приходит к отрицанию строгой причинности
законов и признает в их действии некоторую область случайности -
область, в которой разыгрываются исключения из закономерности. В таком
понимании чудо совершалось бы именно в этой области, расширяя ее или,
наоборот, сужая. Чудо оказалось бы тогда вмешательством божьим,
действующим на долю случайности в естественных законах с тем, чтобы
повлиять на наши умы". Ну, скажите же, духовные отцы, разве не прямое
отношение имеет это к задуманному Куравлевым? И разве не следует из
этого, что нам нужен именно физический эксперимент, а не теоретические
изыскания?
Слова эти производят на всех заметное впечатление, однако
перечить ректору никто не решается.
- Ну, а вы чего так упорно молчите, отец Дионисий? - обращается
ректор к Десницыну.
Старый богослов действительно не проронил еще ни слова, но слушал
Травицкого с большим вниманием. Ему все еще непонятно, почему он с
таким упорством настаивает на физическом эксперименте? Вообще-то
эксперимент, конечно, убедительнее любых теоретических расчетов. Он
подтверждает их и закрепляет. Но как же мыслит себе такой эксперимент
здесь, в стенах духовной семинарии, магистр Травицкий?
Не нравится Десницыну и мысль о возможном вмешательстве божьем.
Что под этим имеет в виду Травицкий? Нет, уж пусть лучше Куравлев
занимается математическим моделированием.
- Я все слушаю, - отвечает Дионисий ректору. - Слушаю и
размышляю. Конечно, не худо бы поставить физический эксперимент, но
для этого придется попросить в аренду один из ускорителей в Дубне или
Серпухове. Без их помощи не проникнешь ведь в субатомные пространства.
Поэтому я за математический эксперимент, предлагаемый Куравлевым.
- В самом ли деле в этом таинственном атомном мире открытия
делали математики? - спрашивает Дионисия ректор.
- Не все, конечно, но многие действительно были ими предсказаны
на основании методов математической физики, - подтверждает Десницын.
Совещание у ректора длится еще некоторое время и кончается после
того, как большинство высказывается за математический вариант
вторжения Куравлева в предполагаемую обитель всевышнего.
А когда ректор докладывает о принятом решении архиерею, главу
епархии оно вполне удовлетворяет. При всем его желании укрепить веру
каким-нибудь современным экспериментом, он ведь не за всякий
эксперимент. Скорее, даже он против эксперимента, таящего в себе
элемент риска. А увенчается математическое моделирование Куравлева
успехом или потерпит неудачу - ни вера, ни его, епархиального
архиерея, репутация от этого не пострадают.
Похоже, что и обойдется это недорого. Во всяком случае, Куравлев
даже не заикается пока о вознаграждении. Весьма возможно, что он и не
попросит ничего, ибо, несмотря на свою ученую степень, Куравлев,
конечно, и сам искренне верит во всевышнего, ставя веру выше разума,
подобно некоторым ученым Запада. Без этого, наверное, и помышлять
нельзя о подобном эксперименте.
Вчера к профессору Кречетову приходила его племянница Варя. С тех
пор как Леонид Александрович повредил себе руку, она навещала его
почти каждый день. Хотела даже вообще перебраться к нему, пока его
больная рука на перевязи.
- Но ведь у тебя отец болен, - напомнил ей Кречетов, - и
посерьезнее моего...
Варя не любила говорить о своем отце - в последнее время он
принес ей много горя.
- Если бы только он не пил, - тяжело вздохнула она, - давно бы,
пожалуй, выздоровел. Какое все-таки ужасное злодейство это пьянство!
Профессор хотел было поправить свою племянницу, но, подумав,
решил, что, может быть, она права, употребив вместо слова "зло" -
"злодейство". В конце концов зло, приносимое водкой, - результат
злодейства по отношению к самому себе.
- Ну, а у самой-то как у тебя? - спросил он Варю. - Пишет ли
Вадим?
При упоминании имени Вадима она так и засветилась вся. Ей
особенно приятно было, что ее Вадимом интересуется дядя Леня,
недолюбливавший его.
- Пишет Вадим, пишет, дядя Леня! До самых мельчайших подробностей
жизнь свою описывает.
- Представляю себе, какая там у него жизнь...
- Такая же, как и у многих других, а может быть, и
посодержательнее, чем у некоторых, - обиженно произнесла Варя, имея в
виду кое-кого из своих знакомых, не знающих, чем убить время. -
Работает, учится, повышает свою рабочую квалификацию. Лекальщиком
решил стать. Знаете, что это такое?
- Имею представление, - улыбнулся Леонид Александрович.
- А мне пришлось книгу взять в нашей технической библиотеке - не
знала я толком, что это такое. Хоть это, в общем-то, слесарное дело,
но требует, оказывается, не только мастерства, но и большой
грамотности. Не ниже десятилетки. Посмотрела я, какие сложные чертежи
приходится им читать (в книге даже сказано "свободно читать") и какие
сложные фигуры вычерчивать, в том числе и так называемые кривые
второго порядка, сразу же прониклась уважением к этому лекальному делу
и большое письмо Вадиму написала.
- Он что, сейчас только этим загорелся?
- Почему же сейчас только! Он и прежде считался на своем заводе
неплохим слесарем. А теперь с моей поддержкой постарается еще и
хорошим лекальщиком стать.
- Твоя поддержка, Варюша, сейчас, по-моему, самое главное для
него. Когда будешь ему писать, передай привет от меня.
- Это правда, дядя Леня? - радостно воскликнула Варя. - Знаете,
как он вас уважает!
- Откровенно говоря, что-то я этого не заметил, - усмехнулся
Леонид Александрович и, чтобы не огорчать племянницу, добавил: -
Правда, был я тогда предубежден против него и потому, наверное...
- Вы имели тогда все основания так к нему относиться. Он и сам
знаете как свое прошлое осуждает?..
- Ладно, не будем больше об этом! - махнул рукой Леонид
Александрович. - Расскажи лучше, как живешь, что дома?
- Да все так же, что у нас может быть нового? Ну, а когда вам
разрешат снять перевязь с руки?
- Теперь скоро, может быть даже завтра.
В тот же день, как только хирург разрешает Кречетову снять руку с
перевязи, Леонид Александрович звонит своему старому знакомому,
полковнику государственной безопасности Уралову, и просит принять его.
- Рад вас видеть, уважаемый Леонид Александрович, - радушно
приветствует профессора полковник в своем кабинете. - Говорили, будто
вы захворали?
- Сейчас это уже позади, - беспечно машет рукой Кречетов. - А к
вам я вот по какому делу. Не знаете ли вы что-нибудь о передаче или
попытке передачи за границу методики эксперимента, с помощью которого
предполагалось осуществить нечто вроде "общения со всевышним"?
- Впервые слышу о таком, - удивленно пожимает плечами Уралов.
- Я так и думал. Скорее всего, богословы сами сочинили это для
большего доверия к своим замыслам. Они ведь уверяют, будто физиков,
затеявших такой эксперимент, арестовали. Остался, однако, какой-то
подмосковный батюшка, с которым они имели дело. Он помогал им в
приобретении необходимой для их эксперимента аппаратуры.
- А батюшку этого не отцом ли Никанором звать? - восклицает вдруг
полковник. - У него приход в Тимофеевке?
- Да, кажется, - не очень уверенно подтверждает Кречетов.
Корректный, сдержанный Уралов начинает хохотать так заразительно,
что даже профессор невольно улыбается, хотя понятия не имеет, чем он
так развеселил полковника государственной безопасности.
- Да это же, наверное, наши с вами старые знакомые! - снова
восклицает Уралов. - Корнелий Телушкин и Вадим Маврин. Они
действительно облапошили тимофеевского батюшку, отца Никанора,
заполучив у него бесплатно несколько старинных икон для того будто бы,
чтобы выменять их у иностранцев на нужную им аппаратуру. Но ведь это
же была сплошная афера, ибо ни о каком общении со всевышним эти
мошенники даже и не помышляли. А арестовали их, как вам известно, за
общение не с господом богом, а с иностранными агентами, занимавшимися
научно-техническим шпионажем.
Побеседовав с полковником Ураловым еще некоторое время, профессор
Кречетов возвращается домой, но Куравлев со своим экспериментом долго
не выходит у него из головы.
А что, если позвонить кому-нибудь из сослуживцев Куравлева по
научно-исследовательскому институту, в котором он работает? Дружит же
он там с кем-нибудь?
И Леонид Александрович вспоминает кандидата физико-математических
наук, бывшего своего ученика, работающего как раз в этом институте.
Найдя в записной книжке его служебный телефон, Кречетов торопливо
набирает нужный номер.
Терпеливо выслушав довольно обстоятельную информацию Проклова о
его успехах, Кречетов, как бы между прочим, спрашивает:
- Да, вот что, Юра: вместе с вами, кажется, работает Ярослав
Куравлев? М-да!.. Исчез в неизвестном направлении? Даже при
драматических обстоятельствах? Это любопытно. Расскажите-ка об этом
поподробнее.
- Только об этом ничего пока не известно. Мудрил он что-то у себя
дома. Замыслил нечто вроде экспериментальной проверки одной своей
идеи. На какой аппаратуре?.. В этом-то и загадка. Но факт остается
фактом - взорвалось у него там что-то, и сам он чуть не отдал богу
душу.
- А насчет бога это вы так или бог имел к этому какое-то
отношение?
- Пожалуй, имел... Чудил в последнее время Куравлев. Стал вдруг
одержим идеей общения со всевышним. Написал даже по этому поводу
статью в "Журнал Московской патриархии". Ну, а потом стал
экспериментировать - и угодил в больницу. Случилось это примерно месяц
назад.
- Да, печальная судьба... - вздыхает Кречетов. - Но что же
все-таки могло там у него взорваться?
- Это просто непостижимо. Он способный ученый, и его иногда
осеняли оригинальные идеи. Говорят, что смастерил какое-то портативное
электронно-вычислительное устройство собственной конструкции для
производства своих расчетов.
- А что же в этом устройстве могло взорваться?
- Может быть, и не взорвалось. Достоверно известно только, что
был пожар.
Несколько часов спустя Кречетов сообщил Насте Боярской о своем
разговоре с полковником Ураловым и Прокловым.
Иван Арсеньевич Боярский - отец Насти - не взялся бы за подобное
поручение, если бы в поликлинике Академии наук не работал его приятель
психиатр. Вот к нему-то и решает он обратиться за справкой.
- Вот уж никак не ожидал, что тебя может интересовать этот
параноик! - удивляется приятель. - Хотя постой, постой - ты ведь в
Благове, а именно туда уехал Куравлев по совету своего лечащего врача.
- Не был пока. А узнал я о нем от дочери. Он что, действительно
параноик?
- Недавно даже в психиатрической больнице побывал.
Экспериментировал тайком от всех у себя на квартире и чуть было не
угодил на тот свет.
- Что же это был за эксперимент?
- Что-то вроде попытки общения с самим господом богом. Бредовые
идеи для параноиков характерны.
- Ну, а каковы умственные способности Куравлева?
- У параноиков, как ты и сам знаешь, не отмечается снижения
интеллекта. Не страдают они и расстройством восприятия. И вообще во
всем, что не относится к их бредовым идеям, остаются они достаточно
полноценными. Куравлева, кстати, считают даже талантливым математиком.
А с помощью своего эксперимента он пытался проникнуть... Забыл, как у
него называется эта область...
- "Область Икс", - подсказывает Боярский. - Фидеисты уверяют, что
она начинается там, где кончается область знания. В эти тонкости Настя
меня посвятила. Она ведь у меня философ. Насколько мне известно, для
таких больных, как он, характерны не только бредовые идеи, но и идеи
преследования.
- Об этом мне ничего пока не известно. Знаю только, что Куравлев
находится под наблюдением психиатров и ему рекомендовали изменить
условия жизни. Он взял длительный отпуск в институте, в котором
работал, и уехал к своим родным в Благов.
Ты вот что еще имей в виду: в психиатрической больнице, в которой
он лечился, наводил о нем справки кто-то из Благовской духовной
семинарии. И, между прочим, интересовался не столько состоянием его
здоровья, сколько подробностями эксперимента, в результате которого
Куравлев чуть было не оказался по ту сторону бытия.
Всю дорогу с тревогой думает Боярский о дочери. Обязательно нужно
предостеречь ее от общения с Куравлевым. А если он какой-нибудь
аферист, богословы и сами с ним справятся, они народ неглупый. Это он
знает по многолетнему общению с Дионисием Десницыным.
...Не спится сегодня Андрею. Все думает о своей угасающей вере.
Страшась этого, он в то же время испытывает смутное чувство какого-то
облегчения, освобождения от чего-то для него непосильного.
У деда тоже горит еще свет, значит, и он не спит, хотя для него
сомнения эти давно уже позади. Но он стар, и мысли о смерти не могут
не тревожить его. Ведь если бог все-таки есть, каково ему будет там,
на том свете?
А может быть, ему просто плохо - сердечный приступ или еще
что-нибудь?..
Андрей осторожно приоткрывает дверь.
- Это ты, Андрей? - окликает его дед. - Ну входи, входи. Я не
сплю. Садись и поведай, какими сомнениями томим. Или заглянул просто
так, из любопытства - не отдал ли дед богу душу?
Андрей молчит, насупясь: не любит он эти грубоватые шутки деда.
- Представляю, какой из тебя проповедник будет, если решишься,
наконец, принять сан иерея, - смеется Дионисий. - Что скажешь
прихожанам, чем утешишь слабых духом?
Не дождавшись ответа, Дионисий продолжает:
- А умирать ох как неохота! Умереть, однако, придется, ибо о
смерти знаешь как ученые говорят? "Смерть - это цена, которую мы
вынуждены платить за нашу высокую организацию, за огромную сложность
организма, приобретенную в процессе эволюции". Это значит, что
никакого извечного совершенства ни нам, ни вообще ничему живому бог не
дал. Оно обреталось в жестокой борьбе за существование, часто вслепую,
методом проб и ошибок, как говорят кибернетики. А ты чего морщишься?
Противны тебе столь кощунственные речи? Иди тогда спать.
- Что это Травицкий привез вчера в лавку? - спрашивает Андрей.
- Электронную вычислительную машину Куравлева. Ректор, однако, не
хочет оставлять ее в стенах семинарии. Велел мне подыскать для нее
другое помещение. Ломаю теперь голову над этим.
- А Травицкий примирился, значит, эксперимент Куравлева будет
только математическим?
- Не знаю... Не очень уверен, что примирился. Все еще спорит с
ним о чем-то.
Помолчав, Дионисий продолжает с тяжелым вздохом:
- Не нравится мне еще и то, что Травицкий всячески пытается
отстранить меня от Куравлева. А ректор, кажется, не очень ему доверяет
и хочет, чтобы я присматривал за ним... Ну, а теперь иди спать.
Настя редко выходит из дома по вечерам, но сегодня она весь день
сидела над диссертацией и ей просто необходимо проветриться. Она уже
четверть часа прогуливается по своей тихой, малолюдной улице, проходя
мимо тускло освещенных окон дома Десницыных, с обидой думает:
"Неужели Андрей не видит, что гуляю одна?.."
Но тут кто-то подходит к ней сзади и осторожно берет ее руку.
Настя не сомневается, что это может быть только Андрей.
- Не пугайтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, это Травицкий, -
слышит вдруг она голос магистра. - Очень хорошо, что я вас тут
встретил - нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
Он отпускает руку Насти и идет теперь рядом.
- Известно ли вам, Анастасия Ивановна, - продолжает магистр, -
что Куравлев не совсем здоров и находится на учете у психиатра?
- Какое имеет значение, известно или не известно мне это? -
настороженно спрашивает Настя. - А вот как вы-то можете полагаться на
такого человека?
- Его болезнь не связана с утратой или понижением интеллекта, -
поспешно отвечает магистр. - Не контролируются лишь его симпатии и
антипатии. Антипатия его к профессору Кречетову, например, переросла в
ненависть...
- К чему, однако, вы говорите мне все это? - снова спрашивает
Настя.
- К тому, что вы ученица профессора Кречетова и Куравлеву это
известно. Мало того - ему ведь кажется, что по заданию Кречетова вы
настраиваете против него местных богословов. Мой совет вам в связи с
этим: оставьте вы в покое Десницыных, особенно
Андрея, не калечьте его духовной карьеры.
- А если я этого не сделаю? - с вызовом спрашивает Настя, резко
повернувшись в его сторону.
- Для вас это плохо кончится! - уже с нескрываемой угрозой
произносит магистр и исчезает в темноте.
Настя имела уже некоторое представление о Травицком, однако такой
явной угрозы от него не ожидала. Но она еще не успевает осмыслить
того, что произошло, как из дома Десницыных выходит Андрей и торопливо
идет к ней навстречу.
- Что он говорил тебе? - возбужденно спрашивает он. - Я видел из
окна, как он к тебе подошел и сказал что-то...
"Что ему ответить? - лихорадочно думает Настя. - Не стоит,
пожалуй, тревожить... Может быть, Травицкий только припугнул меня, а у
Андрея и без того могут быть неприятности из-за меня..."
- Ничего особенного, - стараясь придать своему голосу беспечный
тон, произносит Настя.
- Он сказал тебе что-то неприятное?
"Лучше, пожалуй, рассказать ему все", - решает вдруг Настя.
- Надеюсь, ты не испугалась его угроз? - с тревогой спрашивает
Андрей, выслушав ее рассказ.
- Нет, испугалась...
- А что он может тебе сделать? - спрашивает Андрей.
- Думаю, что ничего, - взяв наконец себя в руки, спокойно
произносит Настя. - Припугнуть хотел, наверное, но я ведь не из
пугливых. Сама не понимаю, чего вдруг оробела? - Посмеиваясь,
добавляет: - Да и чего мне бояться, когда у меня такая защита, как ты
с Дионисием Дорофеевичем! Ну, а теперь мне пора домой... Да, чуть не
забыла... Я завтра в Москву собираюсь, так что несколько дней меня не
будет.
Попрощавшись с Настей, Андрей возвращается домой. Раздевшись,
заглядывает в комнату деда:
- Можно к вам?
- Заходи, заходи, - отзывается Дионисий. - Ты куда это уходил,
ничего мне не сказав?
- Да так, пройтись немного... А вы о чем тут с Травицким
беседовали?
- Интересовался он, куда мы машину Куравлева поместим.
- Куда же?
- В домик покойного Мирославского. С тех пор как скончался
проректор, дом его пустует ведь.
- И все?
- Нет, не все. Травицкий сообщил мне кое-что о вычислительной
машине Куравлева. Говорит, что ее и машиной-то нельзя называть.
- Почему?
- По той причине, что машина готова к выполнению своих функций
сразу же после ее постройки, а устройства, перерабатывающие
информацию, нуждаются в обучении. Такое обучение электронное
устройство Куравлева будто бы уже прошло.
- Может, он считает, что оно способно мыслить?
- Почти не сомневается в этом. Современные
электронно-вычислительные устройства способны ведь моделировать даже
человеческие эмоции: грустить, улыбаться, испытывать страх, гнев,
агрессию. За границей уже построили несколько машин, которые
называются "личностями". "Личность Олдос", например, созданная
Лоуэллином. Есть нечто подобное и у нас.
- И с этими "личностями" можно вести беседу?
- С "личностью Олдос", как я понимаю, едва ли. Она еще довольно
примитивна. А с той, которую создал Куравлев, пожалуй. Травицкий
сказал мне, что она у него называется "личность Всевышнего".
- И он надеется, что эта электронная "личность" ответит на его
вопросы за всевышнего?
- Как будто бы. Но не словами, а цифрами, которые один только
Куравлев и сможет истолковать.
- Или как захочет их истолковать?
- Уж это само собой. Во всяком случае, он убедил Травицкого, что
ему удалось математически смоделировать идею всевышнего. Эта модель
запрограммирована в его электронном устройстве эвристическим методом.
Методом догадок, стало быть.
- Замысловато это для меня, - вздыхает Андрей. - А может, и
вообще безумно? Вы бы сообщили главе епархии, что Куравлев не совсем
здоров, что он наводится на учете у психиатра.
- Откуда тебе это известно?
- Сообщила только что Настя Боярская.
Дионисий отправляется к епархиальному архиерею. Сообщение
Десницына его тревожит.
- Не знаю, право, как теперь и быть... Я ведь поведал синоду об
этом эксперименте. Негоже было таить такое. Неужто прекращать теперь
затеянное? Как там посмотрят на это? Обвинят, пожалуй, в