Томан Николай. Воскрешение из мертвых

руку Татьяна. - Только думала почему-то, что увижу вас...
- В рясе? - смеется Дионисий. - Меня действительно все привыкли
видеть в такой амуниции. Более полувека ведь ее носил. Надеюсь, вы
отобедаете сегодня с нами?
- С удовольствием, Дионисий Дорофеевич, нужно только сначала с
Боярскими познакомиться.
- Андрей вас к ним проводит, а потом милости просим к нашему
столу.
Нравятся Татьяне и Боярские, но Дионисий, конечно, интереснее.
Настин папа интеллигентный, хорошо воспитанный пожилой человек. Мама
тихая, не очень разговорчивая, лишь поддакивающая всему, что говорит
ее супруг. Ей нет и шестидесяти, а выглядит она старушкой. У Боярских
Татьяне будет, конечно, спокойно, никто не станет приставать с
расспросами о ее милицейских "подвигах". Сам Боярский тоже, кажется,
не собирается развлекать ее "клиническими историями".
За обедом у бывших богословов Татьяне очень весело, хотя выпили
всего по фужеру сухого вина. Говорят обо всем, но главным образом о
религии.
- Если наши православные богословы так ломают голову над
модернизацией библейских и церковных канонов, то что же тогда
католическое духовенство предпринимает? - спрашивает Татьяна.
- Пусть вам на этот вопрос ответит мой философ, - кивает на внука
Дионисий. - Он в области научного атеизма специализируется, а я всего
лишь дилетант.
- Но дилетант широкого профиля, так сказать, - посмеивается
Десницын-младший. - Он тут при духовной семинарии своеобразным
консультантом стал, ибо свободно читает по-итальянски и по-немецки.
- Не очень-то свободно, однако кое-что читаю. Вот прочел недавно
любопытнейшие сочинения так называемых "левых" западногерманских
теологов, утверждающих, что христианство и марксизм могут быть
соединены. Некоторые из них считают, что ныне существует будто бы
разделение мира и бога и потому имеется возможность отдать мир в
ведение материалистической науки, а за теологами закрепить совершенно
автономную божественную сферу.
- Из этого нетрудно заключить, как они понимают марксизм! -
восклицает Андрей. - Либо им невдомек, либо они прикидываются
простаками, допуская раздвоение мира на объективный, познаваемый
наукой, и потусторонний, подведомственный только богу. Марксизм не
признает таких сфер, которые находились бы вне проверки наукой и
практикой.
- И вы не думайте, что до идеи соединения христианства и
марксизма нынешние теологи дошли только сейчас, - обращается к Татьяне
Дионисий. - Об этом еще такой известный западногерманский теолог, как
Дитрих Бонхеффер почти два десятилетия назад писал в своей книге
"Сопротивление и смирение". В ней есть такие фразы: "Человек научился
сам справляться со всеми важными вопросами, не прибегая к помощи
"рабочей гипотезы" - богу". Бонхеффер признавал, что источником
религии является незнание, допускающее бога за границу нашего знания,
как заполнителя пустого пространства, как "затычку".
- А вы знаете, почему Бонхеффер не нуждался в капитулирующем
боге? - спрашивает Андрей. - Только потому, что такой бог утрачивал
всякий контакт с прогрессом науки. "По мере того как границы познания
все более расширяются, - заявил Бонхеффер, - бог вместе с этими
границами отодвигается все дальше и дальше. Он оказывается как бы в
состоянии прогрессирующего отступления".
- О прогрессирующем отступлении бога под натиском науки сказано,
по-моему, очень остроумно, - улыбается Татьяна.
- Если бы только Бонхеффер не заявил далее: "Мы должны находить
бога в том, что мы познаем, а не в том, что мы не познаем". Иными
словами, он за такого бога, который не вступал бы в конфликт с наукой.
- Каким же образом?
- Бонхеффер и его последователи считают, что такой бог должен
существовать уже не вне или внутри мира, а быть постоянным творцом
существующего мира.
- Не однажды его сотворившим, как было по Библии, - поясняет
Андрей, - а непрерывно его творящим. Как бы уподобляющимся самой
истории мира, ее развитию и движению.
- А это противоречит всем фундаментальным законам марксизма, -
усмехается Дионисий. - И альянса с ним даже у самой новейшей религии
никак не получается. Непрерывное творение богом мира было бы
непрерывным нарушением законов природы, ибо движение и развитие
присущи вовсе не богу, а являются способом существования самой природы
и составляющей ее материи. Движение ведь есть результат внутренних
диалектических противоречий материи.
- И как только терпят вас в семинарии! - восклицает Татьяна, с
восхищением глядя на Дионисия. - Вы законченный марксист, а не
богослов!

14

На следующий день Татьяна отправляется в город. Андрей хотел было
ее сопровождать, но дед сказал:
- Пусть лучше одна, как сама решила. А ты за нею поодаль, на
всякий случай. Рядом с нею тебе нельзя. Она женщина красивая, на нее
всякий станет глаза таращить, но ее в нашем городе никто не знает, а у
тебя есть знакомые.
- Не так уж много, чтобы опасаться встречи с ними. Да и что
такого, если даже встретят?..
- Знакомых у тебя действительно не так уж много, однако в
основном из среды духовенства, а вот им-то и не следует видеть тебя
рядом с Татьяной Петровной.
И вот они ходят по родному городу Андрея, где ему все так
знакомо, хотя кое-что стало уже забываться: улицы, на которых давно не
бывал, вспоминаются не сразу, для этого нужно напрягать память. Да и
изменилось тут многое. Выросли новые дома, магазины, кинотеатры...
Татьяна медленно идет через весь город к монастырю. Не доходя до
его крепостных стен, останавливается и любуется древними сооружениями.
Едва ли Андрей смог бы так, как дед его Дионисий, рассказать
Татьяне историю города Благова, но он хорошо помнит слова деда и
повторил бы их ей, помог бы почувствовать и оценить талант древних
зодчих. Особенно ярко сказался он в сооружении монастыря с его собором
и другими церковными постройками. Планировка его повторяет в миниатюре
центр города. Основная группа зданий с пятиглавым собором и
примыкающей к нему с юго-западной стороны каменной трапезной несколько
смещена к одному из углов монастырской стены по излюбленной манере
градостроителей того времени. Дед называет эту манеру "живописной
асимметрией", характерной для отечественной архитектуры шестнадцатого
века.
Андрей часто любовался монастырем издали. Он и сейчас постоял бы
здесь еще, но Татьяна уже идет дальше. Наверное, в местный музей.
Пожалуй, пробудет там долго, стоит ли ждать?
Но он ждет целых полчаса. Дед ведь приказал не оставлять ее одну,
хотя и неизвестно, что ей может угрожать. Дед становится типичным
перестраховщиком. Никогда раньше не был таким осторожным. Куда же,
однако, теперь Татьяна Петровна? По Первомайской улице она уже ходила,
зачем же снова? Осматривается по сторонам... Нужно, наверное, отстать
еще больше, она не просила ведь ее "подстраховывать", не та
"операция", к тому же на этой улице городской отдел Министерства
внутренних дел...
Как же это он не сообразил - она, конечно, туда! Ну, тогда нужно
домой, пока она не обнаружила своего телохранителя. И все-таки он не
уходит, а садится за один из вынесенных на улицу столиков кафе под
тентом и заказывает мороженое. Отсюда хорошо видна вся Первомайская, и
он заметит, когда Татьяна Петровна выйдет из горотдела.
Татьяна выходит минут через двадцать, торопливым шагом пересекает
улицу, и не успевает Андрей расплатиться за мороженое, как она уже
садится за соседний столик и шепчет недовольно:
- Не ожидала я от вас этой самодеятельности...
- Ругайте деда. Это его инициатива.
- Ругать вашего деда я не имею права, а вас надо бы. Но идите-ка
лучше домой. Поговорим потом.

Она приходит к Десницыным только вечером. Ни слова о своем
недовольстве Андреем. Охотно соглашается выпить чай, приготовленный
Дионисием.
- Ну, как понравился вам наш город? Вы хоть и были тут несколько
лет назад, но тогда, как я понимаю, было не до того...
- Да, тогда не было на это времени, - кивает головой Татьяна. - А
сегодня я не только город посмотрела, но побеседовала кое с кем.
Сначала о вашем музее, директор которого прекрасно знает все местные
легенды и предания. Завела с ним разговор о кладах, а он и говорит:
"Было у нас после смерти архиерея Симеона Троицкого нечто вроде
золотой лихорадки. Местное Эльдорадо, так сказать. Однако так ничего и
не нашли". Это он "сокровища" архиерея имел в виду, - усмехается
Татьяна. Отпив несколько глотков чая, она продолжает: - В архивах
городского отдела Министерства внутренних дел тоже сохранились
кое-какие документы того времени. Акт уездного управления милиции, из
коего следует, что в тысяча девятьсот девятнадцатом году мещанин
Ковальский перерыл весь двор и сильно повредил особняк, принадлежавший
архиерею Троицкому, скончавшемуся в тысяча девятьсот восемнадцатом
году. На допросе, опасаясь обвинения в бандитизме, он сообщил, что
является родственником архиерея, который завещал все состояние
любовнице, а сестре своей, жене Ковальского, только этот особняк. Но
Ковальский каким-то образом разведал, что любовница Троицкого получила
лишь часть наследства архиерея. Главным образом деньги, а ему будто бы
достоверно было известно, что у Троицкого имелись фамильные
драгоценности и много золота.
- Чего же он сразу-то не приступил к поискам? - удивляется
Дионисий.
- Объяснил это тем, что был на фронте.
- А в какой армии?
- Наследством архиерея Троицкого заинтересовалась ЧК. Было
установлено, что Ковальский служил сначала в действующей армии на
Западном фронте, а в восемнадцатом году бежал на Дон к атаману
Краснову. В Благов вернулся только в начале девятнадцатого, после
разгрома нашими войсками армии Краснова. Выдавал себя за бойца одной
из дивизий Южного фронта Красной Армии.
- Повод к возникновению легенды о кладе Троицкого, выходит,
имелся, - заключает Андрей. - Травицкий мог знать о поисках Ковальским
сокровищ архиерея...
- С какой целью, однако, поведал он это такому авантюристу, как
Телушкин? - перебивает внука Дионисий. - Невооруженным глазом ведь
видно, что за птица "отец Феодосий".
- Может быть, именно такая "птица" и понадобилась Травицкому...
- А я думаю, что все это совсем не так, - замечает Татьяна. -
Дело в том, что по данным местной ЧК архиерей Троицкий пожертвовал
значительную часть своих средств адмиралу Колчаку на создание полка
"Иисуса Христа". В организации колчаковской армии духовенство
православной церкви принимало ведь деятельное участие.
- И вы думаете, что Телушкин знает, на что ушли драгоценности
архиерея? - спрашивает Дионисий.
- Думаю, что знает.
- Так что же тогда ему нужно? - восклицает Андрей. - Зачем он из
Одессы в Благов перевелся?
- Это пока неизвестно, - вздыхает Татьяна, - но думаю, что не
затем только, чтобы разыскать следы "пришельцев" в древних церковных
книгах. Этим он мог бы и в Одессе заниматься.
- Не скажите, Татьяна Петровна, - покачивает головой Дионисий. -
Во-первых, достаточно убедительные доказательства посещения нашей
Земли инопланетянами не такой уж пустяк. Во-вторых, в Одессе могло не
быть нужных ему книг. К тому же от Травицкого он, конечно, узнал, что
есть тут укромный особнячок покойного архиерея, в подвалах которого
можно делать все, что угодно... Плюс покладистое семинарское
начальство, а может быть, и расчет на участие бывшего коллеги Вадима
Маврина. Ведь от Москвы до нас, как говорится, рукой подать.
- И все-таки это меня не очень убеждает, - упорствует Татьяна. -
А ваше мнение, Андрей Васильевич?
- Пожалуй, дед прав, - не очень уверенно произносит
Десницын-младший. - Вопрос о "пришельцах", которые будто бы именно
духовенству доверили столь важные научные сведения, заслуживает
внимания.
- Почему? - удивляется Татьяна. - Насколько мне помнится,
христианская церковь считала Землю чуть ли не центром Вселенной и
отвергала множественность обитаемых миров.
- Это во времена Джордано Бруно, а теперешние богословы с помощью
различных ухищрений доказывают, что множественность миров не
противоречит священному писанию.
- Но ведь и материалисты не отказываются от мысли, что могут
существовать и другие обитаемые миры?
- Нет, не отказываются, но отвечают на этот вопрос осторожнее.
Они говорят, что проблема эта пока не решена и что вообще неизвестно,
когда она будет решена. Некоторые не уверены даже, возможно ли ее
решение.
- Ну, значит, я очень отстала от современной науки. Сейчас так
много говорят и пишут о "пришельцах" и не только фантасты... Даже
документальные фильмы появились...
- Серьезные ученые опровергают эти предположения, - поддерживает
внука Дионисий. - Один из очень уважаемых астрофизиков заявил даже,
что хоть и страшно сказать, но жизнь во Вселенной, в частности
разумная жизнь, явление редчайшее, возможно, уникальное.
- А не ухватятся за это богословы?
- Наших, отечественных, это пока не очень волнует, - говорит
Дионисий, - а западные, как я уже сказал, утверждают возможность
множественности миров, населенных разумными существами.
- Между прочим, меня лично тоже волнует вопрос: одни мы во
Вселенной или не одни? - не то в шутку, не то серьезно замечает
Татьяна. - Я очень довольна, что попала в ваше просвещенное общество и
могу об этом поговорить.
- Вы сильно преувеличиваете нашу компетентность в этом вопросе, -
довольно улыбается Дионисий. - В Москве вы могли бы поговорить на эту
тему с более сведущими людьми. А мы, я, в частности, что же могу вам
сказать? Думаю, однако, что мы во Вселенной не одни, просто расстояния
грандиозны. Никакой жизни не хватит, чтобы космические "братья по
разуму" могли летать друг к другу в гости.
- А если бы удалось достичь бессмертия? - спрашивает Андрей.
- Едва ли это достижимо, - задумчиво покачивает головой Дионисий.
- Да и зачем? По-моему, бессмертие отняло бы что-то у жизни, лишило бы
ее чего-то...
- Вы очень хорошо сказали, Дионисий Дорофеевич! - восклицает
Татьяна. - Разве дорожили бы мы так жизнью, если бы были бессмертны?
Померк бы и подвиг во имя жизни других людей.

15

Как только Корнелий Телушкин поселяется в особняке архиерея
Троицкого, он сразу же приводит туда Маврина, который до сих пор жил у
местного гравера. Вадим не только ночевал в его квартире, но и прошел
"ускоренный курс", как выразился Корнелий, граверной техники. Гравер,
правда, сказал Телушкину, что успехами Маврина он не очень доволен
из-за его невнимательности.
Вадим в самом деле все еще сонный какой-то, равнодушный ко всему.
Но не ругать же его за это? "Отец Феодосий" достаточно опытный
психолог, чтобы не понимать, что этим от Вадима ничего не добьешься.
Тут нужно терпение, тонкое воздействие на его травмированную психику.
- Я понимаю твое горе, - тихим, задушевным голосом говорит он
Маврину. - Оно приглушится не сразу. Пройдет время, и немалое, прежде
чем зарубцуются твои душевные раны. Но если будешь думать только об
этом, можешь серьезно заболеть. Тут у нас тихо, спокойно, душа твоя
оттает, очистится от всего мелкого, житейского...
- Очень тебя прошу, Корнелий, - прерывает его Вадим, - не надо со
мной так...
- У меня тоже просьба: называй меня, пожалуйста, не мирским моим
именем, а Феодосием.
- "Отцом Феодосием"? - вяло усмехается Вадим.
- Можешь просто Феодосием. Приобщать тебя к вере во всевышнего я
не собираюсь. Так что ты не думай...
- Я и не думаю. Я сейчас ни во что уже...
- Не торопись. Время - хороший лекарь. Оно и вылечит и веру даст.
Не обязательно в бога.
- Ты-то сам как?.. Веришь ли?
- Я многое испытал, Вадим, - вздыхает Корнелий. - Такого хлебнул,
что и врагу не пожелаю. Но там, в тех местах, где отбывал свой срок,
монашек один сидел за убийство, а точнее, за соучастие в убийстве. Так
вот он не только искренне, а прямо-таки истово верил. Из-за этого и на
преступление пошел. Он мне ежедневно тихим, вкрадчивым голоском
твердил: "Уверуй - полегшает. По себе знаю. Не размышляй, а слепо, без
оглядки, и вот увидишь..." И что ты думаешь? Увидел! "Прозрел", как
сказал тот монашек. Опустошенная душа моя перестала ныть, давая о себе
знать, "полегшало"...
- И все-таки ты оставь меня в покое, Корнелий...
- Я же просил...
- Извини, Феодосий, и не лезь больше в душу. Это все, что мне
нужно. Не сочувствуй и не утешай. Я сейчас вроде мертвеца. Потому и
ушел от хороших людей. Они не оставили бы меня так, начали бы
возвращать к жизни, а у меня нет сил для этого. Говори теперь, что
делать нужно. Работать буду добросовестно, а в остальном оставь меня в
покое. Заточи в какую-нибудь келью и требуй, что надо.
- Будешь работать в подвале, темном как могила. Это твердо могу
обещать.
- А инструменты?
- Все будет, составь только список. Есть еще вопросы?
- Граверному делу зачем меня учил? Я ведь лекальщик.
- У тебя руки золотые, ты все сделать сможешь.
- К сожалению, не все. Вот Олег Рудаков или Анатолий Ямщиков, те
действительно все могут.
- Обойдемся без них. Ты и сам отличный мастер, только цены себе
не знаешь. Справишься с работой и один. Тебе ведь нужны тишина и
уединение.
- А начальство твое в курсе?..
- Конечно! Ты ни в чем не сомневайся, тут никакой уголовщины. Сам
ректор семинарии с тобой завтра, а может быть, даже сегодня поговорит.
- Я и так тебе верю, не надо мне никакого ректора. Дай только
поскорее какое-нибудь дело, чтобы забыться, а то с ума сойду.
- Дело будет нелегким, не дрова пилить. Придется думать,
соображать, как сделать поточнее. Буквы будешь резать из металла.
Староцерковнославянские, какими печаталось когда-то священное писание.
Сейчас таких ни в одной типографии нет. Они нам необходимы для...
- Мне неважно, для чего, лишь бы честная работа была. И чем
труднее, тем лучше, чтобы целиком в нее...
- Именно такая тебе и предстоит.
- А искать меня тут никто не будет?
- Ты тут, как на том свете.
- Спасибо, Феодосий. Пища тоже пусть будет самая простая, как в
монастырях.
- Ладно, будет по-твоему.
Корнелий показывает Вадиму его комнату, приносит постельное
белье, пытается постелить, но Вадим вырывает у него простыню и одеяло.
Оставив Вадима одного, Корнелий невесело думает:
"Испортился парень. Не тот уж, что был..."

16

- Почему все-таки Татьяна Петровна уехала так скоро? - спрашивает
внука Дионисий. - Не обиделась ли на нас? Всего три дня побыла.
- По-моему, мы не дали ей никакого повода к обиде. Просто ей тут
пока нечего делать. А вы ей очень понравились. Сама мне в этом
призналась, - посмеивается Андрей.
- Ты знаешь, овдовев много лет назад, я стал закоренелым
холостяком, - оживленно говорит Дионисий. - Но если бы в свое время
встретилась мне такая женщина, ей-богу, я бы... Э, да что теперь об
этом! Надеюсь, что она еще к нам приедет? Удивительное, чудоподобное
явление - женская красота, если настоящая, конечно, не косметическая.
Красивый мужчина, по-моему, просто вульгарен...
- Вы, наверное, имеете в виду не красавца, а красавчика?
- Вообще мужчине быть красивым ни к чему. Он должен быть
мужественным, зато, когда появляется красивая женщина, все
преображается вокруг. Даже циники становятся вдруг застенчивыми, а
порядочные мужчины - рыцарями. Женщины таким красавицам не завидуют, а
просто цепенеют перед ними. Но уж и она должна держаться как царица.
Чуть позволила себе не то, и все - прахом!..
- Что-то вы уж очень распалились, Дионисий Дорофеевич. Уж не
влюбились ли в Татьяну Петровну? - смеется Андрей. - Скажите лучше,
удалось ли в особняк Троицкого проникнуть?
- Быстрый какой! Не так-то это просто. Но есть одна идея, только
ты ни о чем более не спрашивай пока, - неохотно отвечает Дионисий. Но,
помолчав немного, сам спрашивает внука: - Ты помнишь истопника нашей
семинарии, бывшего монаха Авдия?
- А он еще жив? Сколько же ему сейчас? - удивляется Андрей. Даже
когда был он школьником, Авдий казался ему глубоким стариком.
- Постарше меня лет чуть ли не на десять, но работает еще.
Привратником он теперь у "отца Феодосия".
- В особняке Троицкого, стало быть?
- Именно. С тех пор как Феодосий стал реставрацией древних книг
заниматься. Я когда-то спас Авдия от большой беды, взяв его вину на
себя. Мне-то лишь порицание за тот проступок, а ему грозило тяжкое
наказание. С той поры Авдий чуть ли не к лику святых меня причислил.
Этим я теперь и воспользуюсь. Он по большим церковным праздникам к
заутрене ходит. Завтра как раз троицын день и Авдий непременно пойдет
в собор. Вот я и встречусь с ним там. Вставать только в такую рань
отвык.
- Не к пяти же часам?
- Он-то к пяти, наверное, а я могу и попозже. Главное - застать
его там.

Авдию давно за восемьдесят, но он еще крепок, почти не горбится,
поседел только очень, могучая грива его, однако, не поредела. Черная,
застиранная ряса, которую носил, наверное, еще в монастыре, и сейчас
на нем. А вот бархатную скуфью, видно, подарил ему кто-то. Надетая, а
скорее всего, сбитая случайно набок, она придает ему бравый вид.
Он выходит из собора одним из первых и, не задерживаясь, почти
солдатским широким шагом направляется в сторону Овражной улицы, на
которой находится особняк архиерея Троицкого, принадлежащий теперь
Благовской духовной семинарии.
- Здравствуй, брат Авдий! - окликает его Дионисий. - С праздником
святой троицы тебя!
- Спасибо, отец Дионисий. И вас тоже!
- Какой я "отец", Авдий? - смеется Дионисий. - Сам знаешь, меня
от церкви давно отлучили.
- Все равно, отец Дионисий, вы для меня святой человек. Никогда
великодушия вашего не забуду...
- Э, полно тебе об этом! Поведай лучше - живешь как?
- Как жил всю жизнь, так и живу, отец Дионисий. Даром хлеб не ем,
тружусь в меру сил.
- В дворники определился?
- Это тоже работа, отец Дионисий. Тружусь весь день рук не
покладая. Подметаю, мусор жгу, деревья поливаю...
- К дому, значит, отношения не имеешь?
- В доме они сами управляются.
- Кто - они?
- Отец Феодосий и их помощник с персидским именем Вадим.
- Это по церковным календарям оно персидское, а по-русски от
древнего глагола "вадити", то есть "сеять смуты", "быть забиякой".
- Какой уж из него забияка! - пренебрежительно хмыкает Авдий. -
Ни единого слова пока от него не слыхал. Пришибленный какой-то...
- А делает что?
- Бог его ведает. Мне его делами интересоваться не велено.
- Как так - не велено?
- Отец Феодосии специально распорядился не любопытствовать. В
подвале он пилит что-то и молотком или еще чем-то постукивает. Я,
конечно, слышу, потому и спросил как-то, а отец Феодосии на то мне
молвил: "Ты Авдий - слуга божий, знай свое дело, мети двор, проверяй
запоры на воротах, делай, что прикажут, и не имей привычки совать свой
нос куда не следует. Не твоего ума это дело".
- И ты что же: зажмурился и заткнул уши?
- Каюсь, этого не сделал и потому слышал и видел, как ночью
привозили какие-то ящики и еще что-то, похожее на станок, в потемках
не разглядел. И все в подвал...
- Ну, а Вадим этот где же обедает?
- Ношу ему пищу из семинарской столовой по приказанию отца
Феодосия.
- Ну ладно, Авдий, спасибо тебе за рассказ, только ты о
любопытстве моем...
- Не враг же я себе, отец Дионисий! - воскликнул Авдий. - Мне же
за это и достанется...
- За меня будь спокоен, - обещает Дионисий. - Я тебя не подведу.
- Я уж и сам думаю: что там у них за дела такие? Может,
что-нибудь тайное? Едва ли, однако, поскольку ректору семинарии, отцу
Арсению, о том ведомо. Приходил он к отцу Феодосию, и они книги
какие-то старинные листали, а потом в подвал к Вадиму спускались.
Правда, недолго там пробыли.
- Да я и не подозреваю их ни в чем, любопытно, однако ж. Если
узнаешь что-нибудь такое, поведай, пожалуйста.
- Для вас, отец Дионисий...
- Ну и ладно! - жмет ему руку Десницын. - Спасибо тебе за это.
- Я у вас в неоплатном долгу и рад буду хоть чем-нибудь...
- Ладно-ладно, - снова прерывает его Десницын. - Хватит тебе. В
рабстве ты у меня, что ли? Не смей больше поминать об этом! Ты мне
лучше вот что скажи: что же, этот Вадим так и не выходит никуда из
дому или Феодосий взаперти его держит?
- Зачем же - взаперти? Двери не на запоре, только, видать, Вадима
этого никуда не тянет. Посмотрел я ему как-то в глаза, а там одна
пустота. Аж жутко стало... Даже не представляю себе, что такой человек
делать может. Какой прок от его работы?
- То-то и любопытно. Но вот мы уже и до улицы твоей дошли.
Прощай, Авдий. Если что интересное узнаешь - не поленись сообщить.

17

Леонид Александрович Кречетов уже ходит в институт и собирается
читать лекции. Он считает себя совсем поправившимся, хотя врачи все
еще многого ему не разрешают.
А на душе очень тоскливо и одиноко. Он бодрится, шутит, но
прежней уверенности в себе у него нет. И вообще пока ни одной
интересной мысли в голове, зато чувство вины перед Варей и особенно
перед ее Вадимом, растет с каждым днем.
И вот в один из этих мрачных для Кречетова дней приходит Настя
Боярская! Леонид Александрович так обрадовался ей, что не сразу
заметил, что она не одна.
- А я к вам с подругой, - говорит Настя, пропуская вперед
Татьяну. - Это Татьяна Петровна Грунина, о которой мы так много вам
говорили. Смотрите только не влюбитесь, в нее все знакомые мне мужчины
влюблены.
- Ох, как бы я хотел в кого-нибудь или во что-нибудь влюбиться! -
вздыхает профессор Кречетов.
- Не берите дурного примера с Вадима, Леонид Александрович, -
смеется Настя. - Вот уж кто отрешился от мира сего!..
- Неужели нашелся наконец! - восклицает Кречетов. - А я ведь