– А не придется, – отвечает ей тетя Лора. – Придумала я кое-что. Пусть Шарль со старшим, с Ангерраном, попробуют уйти на рыбацкой лодке. Переоденутся в простую рыбацкую одежду – может, что и выйдет. Вас, королева Анна, дочку вашу не переоденешь. Мальчиков тоже – рыбаки детей и женщин на промысел не берут, если лодки береговой патруль задерживать и проверять станет – сразу почует неладное. Мой Альбин отведет тебя, Шарль, с сыном и слугами к дальнему поселку. К дядьке Бертраму отведешь, слышишь, сынок? Он мою просьбу выполнит. Так и скажешь – мать велела.
– Да, это все разумно, – сказал король. – Ну, милые мои, прощаться надо. Ведь вся охота идет на нас с Ангерраном. Вы, женщины, никому не нужны. Нужен король и его наследник. А поскольку сейчас Ангерран мой наследник…
– Указа не было, – сказал Ангерран. – Я на трон еще не имею права.
– Я бы охотно издал такой указ, сынок, чтобы его, как положено, огласили во дворе Коронного замка и на городской площади Кульдига, – сурово отвечает король. – Но меня и самого увезли из Кульдига ребенком, когда стало ясно, что мы проиграли. Я и сам вырос в горах, как ты. Но на всякий случай – смотрите все, и ты, Лора, и ты, Неда.
Достал король из-за пазухи обруч золотой с небольшими зубцами, с узором и камнями по ободку.
– Вот древний венец нашего королевства, – говорит. – Вы все, и ты, Анна, тоже, видели другой – с рубинами и изумрудами, которому и ста лет не наберется. Он, конечно, и красивей, и богаче. Но когда король, мой отец, уходил из Коронного замка, он тот венец взял, чтобы камни вынуть и продать, а этот взял, чтобы сохранить. Этот – древний и настоящий.
– Тебя тем венцом короновали, – напомнила Анна.
– И напрасно.
Скинул король с головы Ангеррана шляпу, надел венец.
– Храни его, как только можешь, – велел. – Теперь, если я умру, ты королем останешься. И вот мое наставление – люби! Люби эту землю, люби этих людей, которые на ней трудятся, люби свою жену и ваших детей. Вообще всех детей люби и знай, что все дети королевства – твои. Сделай так, чтобы они эту твою любовь чувствовали. И передаю я тебе боевой клич королевский – все, кто любит меня, за мной!
– Все, кто любит меня, за мной! – повторил Ангерран.
– Теперь я, – сказала королева. – Вот святое знамя – орифламма. Владей ею, сколько можешь. Она не раз бойцов собирала, может, и теперь совершится чудо? Может, соберет она тебе бойцов?
И достала из-под плаща обмотанную вокруг бедер орифламму. Развернула. Принц к ней зубами прикоснулся, опять свернул, только потуже, и спрятал на груди.
Но я успела разглядеть золотые цветы и успела сосчитать углы. Их оказалось семь.
– Больше передать ничего не можем, потому что не осталось больше ничего. Но и это – немало для мужчины и короля.
Вот как сказал король Шарль. И вот что означают эти слова в песне, которую Амора на эшафоте пела, – королевский боевой клич. Самый радостный, какой только можно придумать. Вот что Равноправная Дума всеми силами истребить хочет – радость…
– Ну, тут ты, пожалуй, неправа, – возразил Жилло. – Дума, конечно, дурака валяет, но сперва задумано было неплохо, чтобы бедных не стало, чтобы все хорошее поровну… Когда всем вокруг тебя хорошо – разве это не радость?
– Когда всем вокруг тебя одинаково – это не радость! – воскликнула Неда. – И для того, чтобы бедных не стало, они задумали не бедным дать возможность разбогатеть, а попросту богатых истребить. Чтобы человеку не с кем свое убожество сравнивать было. И то же самое – насчет души. Не всем богатство духа дать, это в их положении опасно, а богатых духом истребить. Как сорняк! Ну, ладно, горячусь я, а время идет. Слушай дальше!
Постоял принц Ангерран, а теперь уже, можно сказать, молодой король в венце и тихо так его снял, за пазуху спрятал. Потом король прочих детей благословил.
И подошел он к королеве. Взял ее за плечи, в глаза посмотрел.
– Люблю я тебя, – сказал. – Ты любовь моя, ты счастье мое…
– Люблю тебя… – повторила королева.
Сел король Шарль на коня, принц со слугами тоже – в седло, Альбин своего конька привел. И поскакали к дальнему рыбачьему поселку. Что с ними потом было – точно не знаю. Может, в шторм попали, а может, с фрегата пушечным ядром достало. Потому что больше о короле слышно не было, и о принце тоже. Если бы король где-то на чужбине оказался – он бы дал о себе знать! Но и слухов даже не было…
Помахали королева Анна и тетя Лора тому, кого любили, и повернулись друг к дружке.
– Пойдем мы, – сказала королева. – Незачем тебя под мужний гнев подводить. Тебе все-таки с ним жить и младших растить.
– Да, все вместе и пойдем, – ответила тетя Лора. – Придумала я кое-что. Мы с тобой уже старухи, причем старухи приметные. Ни тебе, ни мне не уцелеть. Это Шарль напрасно надеется. Но детей спасти можно. Пошли!
Я за ними увязалась, помогала Дезире нести маленькую Амору. Младшего мальчика, Стефана, по очереди несли королева Анна и тетя Лора. Старший, Леон, шел сам и прямо засыпал на ходу. Шли мы через дюны, и даже не тропинкой шли, а как бы наугад – в песке вязли по щиколотку. Вниз по дюне еще ничего, а вверх – хоть за кусты цепляйся. Потом возле старого маяка свернули и пошли сосновым лесом. Это было уже полегче.
Шли чуть не до рассвета. Забрались в такую чащобу, что и тропы нет – так, полоса прошлогодней хвои между островками черничника. А сквозь малинник как знаешь, так и ломись. Тетя Лора все-таки жена коменданта гавани, плавала немного, знала звездное небо. Как-то она соображала, куда нам двигаться. И вывела к такой развалюхе – медведь на зиму себе поаккуратнее берлогу ладит.
– Пришли, – сказала. – Когда старого Алькуина из поселка за колдовство прогнали, он сюда перебрался. Но ты, королева, не бойся, колдун он добрый. У меня после Рауля детей долго не было, к нему сходила, пошептал над водой, напоил – Анна родилась, тезка твоя. Жаль, меня не было, когда его домишко жечь собрались, мы с мужем в Кульдиг ездили на юбилей Равноправной Думы. Я бы его отстояла.
– Но ты ведь и потом к нему ходила, – заметила королева.
– Пришлось, за приворотным зельем. Мой-то на старости лет совсем сдурел – два месяца у мельничихи прожил! Днем – в гавани, вечером – дома, приличие соблюдает, весь дом заснет, а он – шасть на мельницу. Однако удержала, отвадила… Алькуин! Это я, Лора, комендантская жена! Впусти, Алькуин, это Лора!
Дверь колдун изнутри, судя по шуму, выкорчеванным пнем подпер. Оказалось – от медведя. Медведь к нему в гости повадился. Конечно, у него были такие заклинания, чтобы дикого зверя отгонять. Но спросонья как-то не до заклинаний, он и решил, что пень надежнее.
Вышел старик бородатый, одетый довольно благопристойно для леса – в почти чистый кафтан, даже не в постолы, а в старые туфли на босу ногу, на плечах клетчатая накидка, словно у богатой деревенской хозяйки. Я тогда еще не знала, что подальше от моря мужчины тоже такие накидки носили в холод, а ночью они были вместо одеял. Я же в гавани росла, там моряки нарядные плащи носили, а рыбаки в ближнем и дальнем поселках – серые и черные, чтобы грязь не была видна.
– Ну, здравствуй, комендантша, – говорит. – Смотри, и племянницу привела! Здравствуй и ты, Неда.
Посмотрел он на королеву, посмотрел на ее детей.
– Этих, пожалуй, впервые вижу…
Вгляделся, насколько позволяла сальная свеча.
– Лора, ты сама-то знаешь, кого привела? – спрашивает. – Тебе жить, что ли, надоело? У меня от драгунского палаша лекарства нету!
– Потому и привела, что знаю, – отвечает моя тетя. – Надобно им помочь, Алькуин. Я тебе, между прочим, всегда помогала.
– И я тебе, – буркнул он. – Ну, что же ты предлагаешь? Пташками их обернуть? Не умею, а жаль. Здесь поселить? Глупенькая же ты тогда, Лора. Неужели ты думаешь, что их и тут не отыщут?
– Всех вместе отыщут. А если они разойдутся кто куда – так поодиночке трудно их найти будет. Малышей я по рыбацким семьям раздам. Старшую у себя спрячу. Вот с королевой труднее будет…
– Выдадут себя дети, – возразил старик. – Это же хоть и королевские дети, но малыши несмышленые. Им сколько не повторяй, что нужно хранить тайну, проболтаются, и как раз кому не надо! Даже и не словесно проболтаются…
– Ну, значит, ты и сам понял, что от тебя требуется, – обрадовалась тетя Лора. – Сильное, сильнейшее заклятие! Королевские дети должны начисто забыть, кто они такие! Стать, как все! То, что родители им передали, забыть напрочь! И вообще чем больше забудут – тем лучше. Только это их и спасет.
– Ты права, комендантша, – согласился колдун. – Только составить такое заклятье мудрено. Никогда мне это делать не доводилось. Ты же знаешь, я все больше с готовеньким работаю… Даже если составлю – откуда мне знать, сработает оно или не сработает? Может, оно с ограниченным временем действия окажется? На два месяца, скажем? А потом они все вспомнят?
– Хоть так… – вздохнула королева. – Хоть одного спасти…
И тихонько заплакала.
– Не плачь, – сказала ей тетя Лора. – Ты когда за него замуж шла, знала, что – обреченный. Знала, что в конце концов до него доберутся и уничтожат. Я вот хоть и любила, а замуж – не рискнула. И до меня у него подружка была – тоже смелости не хватило, хоть и родила ему дочку. У тебя же хватило отваги! Так что вытри глаза и возьми себя в руки.
– Я же совсем девочкой была, – прошептала королева. – Что я понимала? Ты же знаешь, как семнадцатилетние девчонки влюбляются? Сразу – и навсегда…
– Сидите здесь, вот, на бревнышке, – приказал колдун. – Я пойду, посмотрю в своих книгах, что тут можно сделать. А ты, комендантша, слушай чутко! Вас уже ищут, и сдается мне, что пойдут по следу с собаками. Услышишь собачий лай – пусть все в разные стороны разбегаются. Может, кто-то один уцелеет. Ждите… попробую помочь…
Взял свечу и ушел в развалюху. Поставил свечу на окошко, я заглянула снаружи – действительно, в толстенной книжище копается. Тетя меня от окна оттащила и шлепнула хорошенько.
Сели мы ждать. Молчали. Дети на земле свернулись и заснули, прикрытые плащом королевы. Дезире то встанет, пройдется, то сядет, прижмется к матери. Не по себе ей, здорово не по себе. Так сразу забыть, что она – королевская дочь!
Наконец вышел старик.
– Разводите костер! – велел. – Есть одно подходящее заклинание, я к нему еще кое-чего добавлю, правда, супротивного заклинания пока нет. Жив буду – найду. Комендантша, неси из моего дворца треножник и горшок, который совсем новый. Дети, собирайте хворост.
Я пошла собирать, как сказано. Дезире осталась. И я поняла – мало радости собирать хворост для костра, на котором твою память сожгут…
Пока мы с королевой костер складывали, тетя над ним треножник с горшком установила и принесла для горшка воды. Алькуин побросал в воду какие-то травы, камень с дыркой туда опустил, порошка вонючего посыпал. Зажег костер, велел нам раздувать. Мы пыхтим, он присел на бревнышко, думает.
– Может, и успеем… Скорее! Ночь на исходе!
Закипело в горшке варево. Встал он, руки протянул, погрузил их в пар.
– Духи земли, воды и воздуха! – призвал. – Духи леса и моря! Духи, подвластные знаку Далед-Дад! Духи, подвластные знаку Бейз-Мем! Придите сюда незримо! Вот я делаю знак Далед-Дад!
Пальцы сложились в решетку.
– Вот я делаю знак Далед-Дад! – повторил он. – Я не слышу вас!… Ага, слышу… Я рад вам, я возжигаю для вас священные ароматы, духи, подвластные знаку Далед-Дад, довольны ли вы?
Он сунул в огонь палочку ароматического дерева, она затлела и пустила дымок.
– Держи, – Алькуин передал палочку тете Лоре. – Я приказываю вам, духи, подвластные знаку Далед-Дад, окружите меня, накройте меня вашими плащами! Я защитил вас от знака Зай-Вов, гибельного для вас, несущего вам забвение, я накрыл вас своим плащом! Вы стали моими, духи, подвластные знаку Далед-Дад! Я получил священное право призывать вас и возжигать вам ароматы!
Пока он все это говорил, пар от кипящего горшка окутал его всего – я раньше никогда не видела, чтобы пар, вместо того, чтобы подниматься вверх, сползал вниз. Колдун воздел руки – и сквозь решетку волшебного знака пар потек ввысь тонкими струями, красиво сплетаясь и расплетаясь.
– Вы не сможете меня спасти? – вдруг спросил Алькуин. – Что же… пусть будет так. Но детей? Детей спасти еще можно?…
Палочка в руке у моей тети ярко вспыхнула.
– Я согласен, – как будто выслушав чью-то беззвучную речь, сказал колдун. – Но и вы тоже… Вы скажите в Великом Светлом воинстве, что я не по своей вине ухожу… Что до конца испытательного срока еще десять лет, а дети попали в беду сейчас! И если мне могут зачесть это заклинание за оставшиеся десять лет, пусть зачтут! А если нет… Далед-Дад! Племя знака Далед-Дад! Войди в субстанцию и стань ее силой!
Алькуин обвел кипящий на огне горшок руками. Руки безболезненно прошли сквозь огонь. Тетя зажала мне рот рукой.
– Духи, покорные знаку Бейз-Мем, теперь я обращаюсь к вам! – воскликнул Алькуин, делая новый знак, наподобие кулака в кулаке. – Заклинаю вас этим знаком, войдите в субстанцию и станьте ее временем! Я не слышу вас, духи, покорные знаку Бейз-Мем! Слышу…
Облако пара сползло к ногам колдуна.
– Слушай, комендантша, и ты, королева, – сказал он. – Сейчас начнется колдовство. Вот в чем его смысл. Королевская кровь уснет в твоих детях. Она проснется только при особом сочетании обстоятельств. Сейчас я не могу знать, что это будет за сочетание. У меня просто нет времени его создать, понимаете! Но я послал зов в Великое Светлое воинство магов. Они в нужный час пришлют того, кто поможет разбудить королевскую кровь. Не знаю, сколько детей уцелеет – но один наверняка! Потому что кровь должна проснуться. Отвернитесь, я чувствую в себе образы моих заклинаний!
И тут Дезире, что сидела неприметно на бревнышке, вскочила и к его ногам бросилась.
– Не надо! – крикнула. – Пусть я нищенкой помру, только чтобы помнить! Пусть меня сейчас убьют, но чтобы помнить!
Схватила ее моя тетя в охапку.
– Молчи, глупая, – шепчет, – это же для твоего блага…
– Не надо мне такого блага, это же хуже смерти!
Вырвалась старшая принцесса.
– Кого хотите, лишайте памяти, только не меня! – и с этими словами кинулась бежать.
– Не удерживайте, – недовольным голосом остановил королеву колдун. – Так лучше. Уснет вся королевская кровь, ВСЯ, сколько ее осталось. Это – единственное спасение. Обычные люди в любой беде выживают, короли – гибнут. Я начинаю. Отвернитесь…
Сели женщины рядком на бревнышке, я рядом, на хвое, уткнулась лицом в тетины колени, чтобы не видеть. Но слышала странные, диковинные слова. Вдруг издали собачий лай донесся. Вскочили тетя с королевой, а колдун продолжает читать заклинания и водить руками над горшком.
Схватила тогда тетя за руку Леона, рывком его с земли подняла. Королева взяла Стефана, я – Амору.
– В разные стороны! – приказала тетя. – Хоть кто-то спасется!
Поцеловала меня.
– Прости, – говорит, – прости меня, моя девочка! Беги скорее! У тебя ножки молодые, ты убежишь!
Я и кинулась с маленькой Аморой!
И бежала, пока на речном берегу не выдохлась. Повалилась я, Амору рядом положила, слышу – лай приближается. Тогда я опять ее на руки взяла и по воде побежала. Смотрю – лодка. Я положила девочку в лодку, да там течь была, Амора прямо в воде оказалась. Захныкала, бедняжка. Я лодку оттолкнула, забралась в нее и Аморе ротик зажимаю… Ну, ушли мы. Река эта впадала в Венту, и неподалеку от того места на ней водяная мельница стояла. Чуть мы в колесо не попали. Досталось мне от мельничихи…
Неда вдруг замолкла, прислушалась.
– Ты говори, говори!… – взмолился Жилло, вцепившись в решетку.
– Выбрались на берег, куда идти – непонятно. А мельничиха сообразила, что мы сбежали откуда-то. Хитрая оказалась – сказала, что не выдаст, если работать у нее останусь, за хлеб и крышу над головой. Но правду сказала – кроме хлеба и крыши я от нее три года ничего не видела, зато от всяких розысков она нас с Аморой укрывала лучше всякого колдуна. Да, колдуна-то вроде убили… Я как-то ночью к комендантскому дому сбегала, мне слуги рассказали, как комендант драгун по нашему следу направил, только странные это были драгуны – с собаками… Он уж потом понял – когда тетю домой принесли. Где королева Анна, где мальчики – ничего этого мне узнать не удалось. Вот тебе и правда. Жива королевская кровь – только уснула. Она и в Аморе-то по-настоящему еще не проснулась. И раньше времени будить ее, как видно, опасно. Вот я попробовала – и ничего у меня, дуры, из этого не вышло…
Неда замолчала, прислушиваясь, и очень ее лицо Жилло не понравилось.
– Что же ты сделала? – спросил Жилло. – Почему Амора вдруг всем объявила, что она – принцесса?
– Что сделала… – Неда вздохнула, повесила голову, но вдруг решилась признаться. – Умом я, видно, повредилась! Знаешь, мы, вышивальщицы, не совсем взаперти живем, кое-кого видим. И как мне только это в голову пришло! Ведь ребенок она, сущий ребенок, а я ей такое сказала…
– Ребенок, который в тюрьме живет, – напомнил Жилло. – Так что же ты ей сказала? И куда она делась?
– Вот это и меня тревожит! – зашептала Неда. – Они что-то затеяли, Дума эта и Исидор Талс… Они Амору забрали, меня тут заперли… Ох, слышишь? Идут же сюда! Шаги не лестнице слышишь? А ну, живо убирайся! Не хватало только, чтобы и тебя…
– Да погоди ты! Если я к тебе кого-то пришлю, или тетка Тиберия способ найдет – какое слово сказать, чтобы ты поверила?
Неда задумалась на секунду, но на поиска времени не было.
– Собирается вместе королевская кровь… – прошептала она. – Да уберешься ты наконец?
– Флягу держи!
Коснулись тонкие исколотые пальцы Неды загорелых пальцев Жилло. Продлилось это прикосновение всего миг – но Жилло успел, вжавшись лицом в решетку, поцеловать руку сероглазой соколицы. А на ее губах быстрая улыбка вспыхнула.
Выхватила Неда у Жилло флягу с пернатым зельем, на грудь повесила, под сорочкой скрыла, и – к пяльцам! А Жилло – вниз по лестнице!…
Скатился он на тот пятачок и задумался – одно дело, что попроще, сделано.
Правда, многого Неда сказать не успела – ну вот, например, как из с принцессой выследили, как они в мастерские попали. Но раз попали – значит, нашлась добрая душа… Может, у Аморы с родителями сходство какое-то потрясающее?… Может, побрякушку с цветком они при себе имели? Да мало ли что…
Размечтался было Жилло о том, как Неду из Девичьей башни вызволит да обо всем расспросит, но сам себя одернул – во-первых, место для мечтаний выбрал подходящее, а во-вторых, коллекция… Будь ты неладен, старый хрен!
Но как же теперь к коллекции подступиться? Даже на чугунную лестничную ступеньку сел Жилло, чтобы думать удобнее.
Как он ни соображал, выходило, что нужно идти тем узким ходом, который вел от колодца неизвестно куда. Потому что – или назад к колодцу, или вверх к Неде, или вперед неведомо куда. В колодце и у Неды он уже был…
И побрел Жилло, бурча про себя, что носит же некоторых от теплого угла, от спокойного житья – в столичные университеты! Как будто нельзя сидеть тихонечко в замковой библиотеке да ума-разума набираться!
Ход был узкий и низкий. Жилло, еще живя в графском замке, иногда выводил молодого графа примерно таким же ходом – когда их целью были не горные травки, а, скажем, молодая лесничиха и ее подружка. И знал Жилло, что не всегда из покоев вниз ведут чугунные или там каменные ступеньки – бывает, что просто спускается в люк веревочная лестница – вроде той, что он для молодого своего графа смастерил. Поэтому он все время пробовал рукой то, что с большим сомнением можно было назвать потолком хода, – уж больно оно было корявое.
Ход почему-то делал повороты, хотя смысла в этом Жилло и не видел. Два раза ему действительно попались люки над головой, но один был заглушен крышкой из толстых досок, что Жилло понял по занозам, а у другого крышка была ледяная на ощупь – возможно, каменная.
Наконец Жилло уперся в железные прутья. Кто и зачем перегородил подземный ход решеткой – было уму непостижимо.
Жилло подергал все прутья по очереди – некоторые вроде держались в гнездах неплотно. Опустился он на корточки, попробовал поковырять ножом – и, к своему удивлению, обнаружил, что внизу прутья вбиты в толстую доску, можно сказать, в бревно. Очевидно, решетка поднималась и опускалась. Вот только доступа к рычагу у Жилло не было.
Крепкий моряцкий нож хорошо брал дерево. Повозился Жилло, поколупался, побурчал, и нижний конец одного прута извлек. Но сверху тот прут держался довольно прочно, и пришлось Жилло висеть на нем, раскачивая, может, час, а может, и побольше. Наконец шмякнулся он наземь вместе с прутом.
Дыра образовалась – протиснуться можно, но с опасностью для костей. В первый раз Жилло понял, что вот-вот застрянет. Дернулся на исходные позиции, разделся чуть ли не до Адамова вида – прополз! Сам прополз, а одежонку так удачно бросил, что до нее и не дотянуться. Вернулся, сперва одежду на ту сторону препроводил, потом и сам пролез.
Там, где он оказался, видно, раньше узников держали. Закуты стояли из истлевающих досок – но странные. Выбраться из такого закута – раз плюнуть. Думал Жилло, думал – понял, что это за узники! Раньше, в давние времена, сюда при осаде скотину домашнюю заводили. Стало быть, где-то и лестница есть, и достаточно широкое отверстие, чтобы корову, обвязав под пузом, спустить!
Оделся Жилло и пошел дальше, освещая дорогу свечой.
А дальше действительно увидел лестницу и люк.
Поднялся он, в люк головой и руками уперся, самую чуточку приподнял – и приподнял вместе с краем тяжелого ковра.
Пол перед ним – красивый, паркетный, узорами выложенный, более того – не только деревом, но и перламутром. Ножки стула в бронзовых манжетиках. Чуть подальше, по законам перспективы, почти весь стул виден. И край гобелена. И прочая роскошь…
Комната, куда выглянул Жилло, была размера необъятного. И убрана великолепно. В такой комнате королю бы жить, подумал он. Или принцессе. А наверняка член Равноправной Думы поселился.
Смотрел он, не решаясь вылезть, смотрел – и зернышки на полу увидел. Вроде овсяные. Лежат раскиданные – и никто их не собирает. Совсем они там были не к месту.
Хмыкнул Жилло – кто бы мог овес в этих роскошных апартаментах разбросать? Не может же того быть, чтобы Равноправная Дума здесь лошадей держала! Впрочем, кто ее разберет – может, она, пока Жилло в подземелье обретался, декрет о равенстве людей и скотины выпустила?
Пока он про себя над Думой издевался, среди зернышек движение началось. Поползли они друг к дружке. Сперва медленно, потом быстрее – и сползлись в аккуратную кучку.
Ага, понял Жилло, вот она, здешняя магия! Где-то и сам маг! Конечно, умнее прикрыть люк – но получится ли это бесшумно? А если не получится?
Тем временем до кучки добрались и вовсе далеко залетевшие зерна. Вытянулась она вверх, встала столбиком, закрутилась маленьким смерчем, вообще от пола оторвалась, повисла, что-то вроде рук-ног у нее обозначилось. А потом вдруг оказалось, что стоит на полу карлик.
На этого карлика издали смотреть – и то тошно делалось. Во-первых, волосня лицо закрывала, и какая волосня! Иссиня-черные длинные иголки во все стороны. Один нос из них и торчит. Во-вторых, два горба, спереди и сзади. В-третьих, руки длинные, тощие, когтистые, загребущие. На указательном пальце правой лапы – огонек. Надо думать, перстень. И занятный огонек – то розовый, то синевато-лиловый. Одежонка на карлике убогая, но есть в ней какой-то смысл – на полах рубахи синей загогулины и выкрутасы белым нарисованы.
Стоит этот прелестный карлик, бурчит, хмыкает, вздыхает – словом, думает. И Жилло глядит на него из-под краешка ковра зачарованно, но, в отличие от карлика, вовсе не думает. А просто в изумлении пребывает.
Постоял этак карлик, почесал в затылке.
– Нет! – говорит. – Все не так!
Подошел к настенному зеркалу, на себя уставился. Лица его Жилло из своего укрытия не видел, а отражение наблюдать мог. И у того отражения четыре клыка изо рта полезло, два снизу, два сверху. Потаращился карлик на свою жуткую рожу – и спрятались клыки.
Видно, рожей своей карлик остался доволен – Жилло сквозь волосню увидел поганую ухмылочку.
Потом взял карлик со стола палку с крючком, а в другую руку – блюдце с какой-то дрянью. Коснулся крючком этой дряни – она затлела. Тут карлик забормотал, зафырчал, отплевываться на все четыре стороны начал, а потом и вовсе заголосил.
– Черный мой князь, боевой кабан повелителя демонов, копыта твои алмазные, клыки твои алмазные, глаза твои алмазные, князь Бериал, заклинаю тебя кровью и мозгом, костями и шерстью! Властью знака Шин-Цед, который владеет ночными тварями, заклинаю тебя и время, в котором ты находишься! И пусть это время станет моим временем!
Совсем оглох Жилло от этих пронзительных воплей. И с неудовольствием подумал, как он тетке Тиберии за все заклинания и магические знаки отчитываться будет. То ему Неда слова старого Алькуина передавала, которые невозможно простому человеку ни уразуметь, ни запомнить, теперь еще этот орет!
Завертелся карлик с блюдцем и крючковатой палкой, выкрикивая что-то уж вовсе непотребное. И обратился в смерч. Вверху смерча волосня дыбом торчит, а сам он вдруг розоветь начал. Палка в одну сторону отлетела, блюдце – в другую. И оказалось в трех шагах от носа любознательного Жилло.
Распался смерч как бы на клочки. Не меньше десятка розовых клочка разбежалось по комнате. И когда Жилло понял, что это такое, то чуть вслух не охнул.
На драгоценном паркете тончайшей работы паслись, постукивая копытцами, очаровательные и чистенькие поросята. Правда, на загривках у них топорщилась острая щетинка, у каждого торчало по четыре маленьких белоснежных клыка, но в остальном это были вполне приличные поросята – хоть сейчас на рынок.