То есть, на что он лекарю намекал? На то, что хотел графа своего отсюда живым и невредимым вывести. Уйти, значит, с ним вдвоем, а вернуться уже одному.
– Парень дело говорит, – одобрил гвардеец. – Ты, умник, стой на месте, а ты, парень, держи…
И бляху свою именную, отцепив от поясного ремня, протянул.
– По моей бляхе тебя выпустят и впустят беспрепятственно. Смотри, потеряешь – насидишься в каземате… Пошел! Лети мухой! Да не оба, одного хватит.
Жилло графа подтолкнул – мол, хватайте бляху, ваша светлость, и давайте деру! Но тот окаменел. Лекарь ему мохнатыми бровями знаки делает – без толку! И дождались все трое – гвардеец чуть не силком Жилло эту бляху в кулак вжал.
– Который ларчик-то принести, сударь? – жалобно спросил Жилло у лекаря.
– Малахитовый, что справа на каминной полке!
И показал лекарь слуге тайно здоровый кулак. Уж что этот кулак означал – Жилло так никогда и не узнал, да, правду сказать, и не пытался.
Пошел Жилло вниз по лестнице и слышит – наверху гвардеец к окну подошел и кому-то приказал его, Жилло, до лекарского дома и обратно в карете сопроводить. Делать нечего – придется возвращаться…
Идет Жилло через мастерскую – там ни души, все раскидано, а большая дверь в девичью спальню – нараспашку. На пяльцах огромных стоячих – вышивки начатые, корзинки с клубками опрокинуты, цветные клубки разбежались по полу. Посмотрел на ближайшие пяльцы Жилло – чуть на пол не плюнул. Девушкам бы цветы вышивать, а не многоцветной нежнейшей гладью – топор с мотыгой!
Оглянулся графский слуга – и к двери, к косяку на миг прижаться, посмотреть, что у девиц творится. А там уже вовсю сыскная служба старается – ищут, чем порчу наводили! Такой кавардак устроили – перины с тюфяками на дыбы, бельишко девичье убогое – все на виду, только что пух и перья по воздуху не летают. Но, видно, не нашли еще горшка с дохлой жабой. Вышивальщицы уж не визжат, не отнимают у сыскной службы вещички свои, а покорно так встали – каждая, где ее суета эта застигла, и ждут, головы повесив. Иногда разве что метнется испуганная девушка из угла в угол и там замрет, словно каменная. Почему, отчего – у нее спроси… Весь шум и гам сыщики творят.
Поискал Жилло взглядом ту красавицу, что платок уронила. Вроде не видно, а, может, голову повесила, шаль до бровей опустила, спрятала гордое лицо? Тут только вздохнуть остается и идти своей дорогой.
И вот проходит Жилло, медленно-медленно и глядя в другую сторону, мимо дверей спальни к дверям, ведущим на галерею, откуда ему следовало спуститься во двор и сесть в лекарскую карету. Вдруг на краткий миг прижалось к нему горячее тело!
– Молчи! Спрячь… – шепнул голос.
И скользнуло что-то мягкое за пазуху.
Глянул Жилло – а это ведь она, соколица сероглазая, что платочек оброненный у его ног поднимала. Только стоит она уже у стены, прижавшись спиной, и смотрит на разгром в спальне. Словно и не она его сейчас телом да дыханием обожгла.
Не замедляя шага, вышел Жилло из девичьей мастерской – а точнее, вылетел, потому что ног под собой он не чуял. Пропали ноги куда-то и объявились, треклятые, когда галерея поворот сделала и из перил сломанная балясина вылезла. Так двинула чуть пониже колена – Жилло сразу понял, на каком он свете. Спустился, ругая себе под нос треклятую балясину, а тут его гвардеец, которому из окна башни было приказано, перехватил и пошел следом.
И были те минуты, что Жилло спускался с галереи в замковый двор и, сопровождаемый гвардейцем, шел к карете, последними спокойными минутами за вечер – впрочем, уже и не вечер, дело шло к полуночи.
Кабироль со знакомым стражником языками сцепился – гвардеец на ходу подхватил его за шиворот и увлек. Потом подбородком на козлы указал – занимай место, значит. Кабироль встряхнулся и перед тем, как лезть наверх, к приятелю своему повернулся рукой помахать.
У самой кареты, когда оставалось только дверцу открыть и внутри поместиться, услышал Жилло из Девичьей Башни шум какой-то несусветный. Гвардеец, что с ним был, тоже туда голову повернул. А стражник, стоявший рядом с каретой, и вовсе взвизгнул, тыча факелом куда-то вверх. Задрали Жилло с гвардейцем головы. И увидели они – кого бы вы думали, господа любезные? Молодого графа!
Он стоял между зубцов невысокой, приземистой Девичьей башни – и стоял с клинком в руке!
То есть, не настолько было светло, чтобы узнать человека на башне в лицо. Но во дворе хватало факелов, да и стройная тонкая фигура молодого графа достаточно хорошо была знакома слуге – ведь Жилло лет пять, не меньше, прожил в замке.
Уж неизвестно, что там у него за разговор вышел с гвардейцами, которые оставались в опочивальне у хворой вышивальщицы, но, судя по всему, не нашел граф с ними общего языка. И как он умудрился на самую верхушку попасть – слуга тоже так сходу не сообразил. Так ведь не это было главное.
– Жилло! Жилло! – донесся сверху голос. – Выручай, Жилло!
А как выручать? Граф – он вон где, не в охапку ж его ловить?
Огляделся Жилло – все вверх таращатся, и тот обормот с факелом – тоже. Как-то даже задумчиво взял Жилло у него из рук факел. Тот отдал не глядя. Пожал плечами Жилло – никак не мог решить, что же делать, и нужен ли ему факел для спасения молодого графа. Но другого-то оружия все равно нет! Пока замковый народ разиня рот стоял, отодвинул Жилло ошалевшего Кабироля, проскользнул между ним и гвардейцем, быстро залез на козлы. Теперь уж обратного пути не было. Тем более – мысль в голову пришла.
Коротенькая была мыслишка, на ближайшие минутки полторы, а что далее – непонятно. Но хоть так! Жилло вожжи кое-как разобрал, хлестнул ими коней, поднял в крупную рысь и погнал коней впритирку к замковой стене.
– Эй, ваша светлость! – сам орет. – На крышу сигайте! На крышу! Ничего, не страшно!
Это он имел в виду, что крыша кареты – дело хрупкое, сломается под графскими ногами, зато удар смягчит.
Графу было не до того, чтоб еще и соображать. Услышал он голос слуги, с которым вместе по горам за целебными травами лазил, и, недолго думая, действительно сиганул вниз – прямо на крышу кареты!
Почувствовав удар, хлестнул Жилло коней и погнал их к воротам – в одной руке вожжи, в другой – факел, чтобы огнем отбиваться. За спиной у него граф, застрявший в крыше, барахтается, впереди из-под копыт люди скачут – весело! Да еще ворота никто закрыть не догадался – так карета и вылетела на дорогу.
А дорога-то – серпантин! То есть, и сотни футов прямого пути не наберется, одни повороты. Прокатись-ка вниз по такому штопору, да еще впотьмах… Несколько поворотов слуга, правда, благополучно миновал, но в конце концов опрокинул карету – чего и следовало ожидать. Полетел граф с крыши в одну сторону, Жилло – в другую, карета – в третью. Факел вспорхнул вверх и – прямо в обломки кареты! Лошади, скользя по откосу, бьются, костер за ними следом поехал. А тут и погоня из замковых ворот вылетела. Шум, крики, карета пылает, кони ржут, кавардак полный!
Покатился Жилло по склону. Камни острые, кусты какие-то в сплошных колючках – ну, все удовольствия… К тому же погоня все эти выкрутасы знает, а он – нет. Ну, скатился на дорогу, ну, опять нырнул в кусты – а дальше что? Когда это путешествие поперек серпантина кончится? Вообще никогда, что ли?
Шли они, можно сказать, ноздря в ноздрю – Жилло и конные гвардейцы. Они преодолевали петлю дороги – а он за это время полосу кустарника, обильно снабженную валунами. И Жилло уходил у них из-под носа раз пять или шесть – пока не оказался у подножия того крутого холма, на котором торчал Коронный замок. А дальше слуге пришлось задуматься.
Была перед ним дорога к городу Кульдигу – но на дороге конные словили бы его в один момент. И слышал он поблизости шум реки. Что по пути к Коронному замку карета переправилась через мост, он помнил. И что мост был длинный – тоже вдруг вспомнил. А шумело-таки порядочно. Солидная река с быстрым и бурным течением – вот что это такое было. И название вспомнилось – Вента.
Но слуга провел интересную молодость – кроме прочего, выучился он и неплохо плавать. Горную речку мог одолеть. И решил Жилло – надо рискнуть. Не станут же они на лошадях ночью в кипящую Венту лазить! Да и стрелять по нему впотьмах, когда его волны прячут, тоже вряд ли кто всерьез станет – разве что для порядку. Правда, если течение подхватит, потащит и башкой к камушку приложит… Пожалуй, будет это не лучше мушкетной пули. Но и не хуже.
Расстегиваясь и сбрасывая кафтан, добежал слуга до берега, а бегал он тоже неплохо, спустился к реке – и понял, что дело-то куда сложнее, чем реку переплыть. Шумела не просто вода – шумел водопад. С каретных запяток его и не разглядеть-то было.
Находился он еще футов на пятьсот ниже по течению того места, где выбрался к воде Жилло. Стало быть, тут переплывать не стоило – это бы уж точно плохо кончилось. Побежал Жилло берегом и возле самого водопада съехал, простите, на заднице по скользкой крутой тропинке. Стенка воды в два человеческих роста и сплошное кипение, сколько хватает взгляда – вот что он увидел, оказавшись на пятачке под откосом. Вода летела вниз в трех дюймах от лица. Сообразил Жилло, что попал в ловушку. Прямо дыхание перехватило. Поднял Жилло руку – ворот рубахи ослабить. И ощутил тот сверточек, который сунула ему в мастерской та сероглазая соколица.
И поди пойми человеческое соображение! Слуге бы сейчас о душе подумать – а он девицу-вышивальщицу вспомнил, ее длинную косу, что лежала на полу, ее взгляд снизу вверх. И одновременно с этим он вспомнил, как устроен здешний водопад. Почему, каким непостижимым образом – это Жилло весь следующий день понять пытался.
А в тот миг он явственно, как будто солнечным днем, увидел сверху гигантскую подкову Вентас-Румбы – вот как это чудо природы называлось!. На самом деле река была неглубокой, даже не очень быстрой, в зеленых крутых берегах, и каменная подкова не менее чем в четыреста футов перегораживала ее неподалеку от устья, если считать по прямой. Но вода текла не столько по камню, сколько по глубоким бороздам, которые сама же и прогрызла в нем за столетия. Впрочем, хотя она и падала с небольшой высоты, но шуму поднимала порядочно – благодаря длине всего водопада.
Днем водопад можно было при желании перейти, не замочив ног, по широким, не меньше фута, полосам камня между потоками воды. Но пробежать по нему ночью – это было развлечение разве что для сумасшедшего. Рухнешь в такую бороздку – тут тебя и потащит вверх тормашками да внизу о каменное дно – хрясь!… А иная бороздка – футов пяти в ширину, ее и днем перепрыгивать будешь очень даже бережно.
Так вот, увидел Жилло как бы сверху и сверкающую на солнце Венту, и зелень, и краснокаменный нарядный мост чуть подальше, и город за мостом, и гигантский водопад, и, кажется, даже самого себя, прыгающим наугад. Впрочем, наугад ли? В мгновенном этом видении фигурка взлетела в воздух и приземлилась точно между двумя потоками воды. И стало вдруг Жилло сразу и тревожно, и радостно. Он понял, что преодолеет каменную подкову. Осталось только выбраться на нее. Он полез вверх по откосу.
Луна как раз вовсю разгулялась и, когда Жилло оказался на водопаде, конные гвардейцы его заметили и открыли стрельбу. Но свист пуль и крик стрелков перекрывался шумом воды. Это отгоняло от сердца страх. Впрочем, и от выстрелов была польза – торопясь уйти подальше от берега, Жилло отважно скакал с одной каменной полосы на другую.
Первые две борозды он просто почти перешагнул – в шаг шириной они и оказались. Третья была, пожалуй, шага в полтора – так распахнул Жилло длинные ноги, что штаны в известном месте треснули. Понял он, что придется прыгать. Причем неведомо куда. Кто ее, борозду, знает, где там у нее край! По блеску луны на стремительной воде Жилло с грехом пополам прикинул, куда приземляться, оттолкнулся – опять удача! И в следующий раз повезло – только поскользнулся и оказался на четвереньках. Руку ободрал, колено тоже. Шершавым же оказался окаянный водопад! Прихрамывая, кинулся Жилло в третий прыжок, а там, откуда метнулся, пуля по камню скрежетнула. И не долетел Жилло до края – рухнул-таки в воду! Рядом еще одна пуля в глубину ушла.
Гвардейцы с берега палили вовсю – надеялись подстрелить безумца. Скакать впотьмах по водопаду – на такое сумасбродство у них духу недостало. Впрочем, если бы всадники и рехнулись – у коней бы хватило ума упереться всеми четырьмя и не пойти на каменную подкову. Один выстрел показался погоне особо удачным – взлетев над водопадом, беглец словно канул в темноту. Хлопнули по плечу меткого стрелка и повернули коней – докладывать начальству, что утром труп найдется ниже по течению, в камышах.
А Жилло нескольких дюймов не долетел до края – грудью на него упал, а ноги в воде полощутся. Хорошо еще, что слугам ботфорты не полагаются, только туфли с пряжками. Нахлебался бы ботфортами воды дополна и потащила бы эта тяжесть вниз, в буруны. Вцепился Жилло ногтями, как когтями, в корявый камень – удержался! Полежал, подтянулся, огляделся – не стреляют. Тогда кое-как выполз Жилло, а дальше уж двинулся не на двух ногах, а на четырех, чуть что – припадая пузом к каменной подкове. Холодная вода-то смыла не только глину со штанов, но и весь его азарт, скакать козлом что-то больше не хотелось.
Долго ли, коротко ли – преодолел графский слуга этот диковинный водопад. Вышел он, прихрамывая, на берег, ощутил подошвами мягкую землю и сел на травку под ближайший куст – дух перевести. Тут только вспомнил он улетевшего с каретной крыши графа. Но поздно было вздыхать и охать. Судя по тому, что вся команда ринулась за Жилло, графа схватили там же, у кареты. И увели в замок – со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Пригорюнился Жилло, сидя в кустах и выкручивая мокрые штаны. А тут из-за пазухи сверточек чуть не выскользнул. Коснулся Жилло свертка, чтобы уложить, поудобнее и задумался. Ведь признается хозяин, что он – граф, «его светлость»! Тут и лекарю достанется – за то, что неизвестно каких мерзавцев тайно в Коронный замок провел. Два хороших человека ни за что ни про что пострадают – выручать надо. Думает Жилло про все эти неприятности, а пальцы все глубже в сверточек проникают – мягко в нем, бархатно и тепло. Должно быть, рукоделие какое-то красавица-соколица от обыска спасала. Но какое бы?
Разворачивать в потемках Жилло не стал, а сам на себя прикрикнул – ишь, расселся, всю жизнь без штанов под кустом не просидишь. Кое-как оделся Жилло и побрел туда, где померещился ему за деревьями огонек.
То, что он увидел с холмика, сперва показалось страшным. Словно чудище, вылезая из глубин земных, разверзло пасть с огромными и острыми зубами. Причем эти черные зубы – в добрых два человеческих роста и в два полукружья выставлены, как и положено вокруг жуткой глотки. Если кто пугливый ночью увидит – заикой, пожалуй, станет. Но Жилло, перебравшись через водопад, уже на прочие страхи чихать хотел. Спустился, подошел поближе – и понял. Это несколько старых рыбачьих баркасов мудрый хозяин моряцкого кабачка распилил поперек и поставил на дыбы, на манер высоких, наполовину открытых шатров. И получились вроде как отдельные апартаменты для каждой компании гостей. Стол, от морского ветра и дождя прикрытый, скамейка полукольцом вдоль бортов и дна – чего еще? В такой штуковине и парочка удобно устроится – скамья-то широкая, поскольку старые баркасы были весьма пузатые! Потушит фонарь, свисающий над столом с носа или с кормы, – и вперед, господа любезные… Хозяин если и заметит – возражать не станет.
Такие амурные мысли Жилло в голову пришли и моментально ушли по простой причине – он, скидывая кафтан, не подумал, что кошелек с деньгами нужно из кармана взять. Была еще какая-то мелочь в кожаном подвесном кармане, которыми, уже на студенческий лад, заранее обзавелись и граф, и слуга. То, что Жилло там нашарил, к радости не располагало. Тем более – неизвестно, когда другие деньги будут, на графское жалование рассчитывать как-то не приходилось… Вот Жилло и соображал, может ли деньги тратить на выпивку, вполне им заслуженную и совершенно необходимую, или придется обойтись.
А тем временем с моря-таки потянуло прохладцей и… пивом. От крайнего баркаса, что был во всей баркасьей компании самым мощным. Жилло повел носом – в неярком свете кованой лампы увидел вокруг стола четыре рожи. Бороды – одна другой краше, торчат во все стороны, усы – нечеловеческого размера, из ноздрей вылазят и в уши концами упираются. Как при этих усах еще и дышать – вовсе уму непостижимо. Носы, значит… Обыкновенные для морского народа носы, то есть, цвета обыкновенного, красновато-лилового. У самого молодого морячка нос пока что вполне человеческий, но, видать, недолго осталось… Насчет волос сказать трудно – головы плотно пестрыми платками повязаны. Словом, местное береговое братство, законно промышляющее каботажным плаванием, но главный доход имеющее, очевидно, совсем от других проделок.
Подняли четыре моряка кружки с пивом, стукнулись ими, сдунули пену и молча вытянули все пиво до дна. А кружки – под стать баркасам. Обыкновенный человек от такой кружки, пожалуй, вдоль по пузу треснет, а моряку даже на пользу – задумчивый делается. Размышлять начинает.
Вот и эти красавцы сидели себе задумчивые, сидели, тот, что на вид – старший, вздыхал шумно, прочие вторили, а потом хозяину крикнули – мол, расплатиться желаем!
Хозяин девку прислал – сам он что-то этакое на открытом огне жарил и отвлекаться не мог. Пришла эта девка – ну, всего у нее хватало, и спереди, и сзади, встала руки в боки и раскомандовалась.
– Вы, – говорит, – каждый за себя платите, тоже еще выдумали, чтобы один за всех платил! Теперь у народа равные права и равные обязанности! Не слыхали, что ли?
А дальше, когда моряки поодиночке платить отказались, а расплатился все-таки старший, девка такое загнула – Жилло показалось, что у него уши повредились, от прыготни над шумным водопадом это вполне могло случиться.
– Теперь у нас еще не полное равноправие, – объявила, – а вот когда мужья и жены у всех будут общие, тогда и будет равноправие! Равноправная Дума, сто лет ей жизни, в будущем году это ввести обещала!
Оказалось, не только Жилло ошалел – морякам тоже затея Думы не понравилась. Старший степенно вышел из-за стола, встал против девки и тоже руки в боки упер.
Здоровый был он дядька, нарядный – по бежевому кафтану заместо пояса полосатый шарф повязан, коричневый с золотом, и хотя шарф довольно широк, но для почтенного капитанского пуза даже несколько маловат. И кружева на груди. И перевязь шита золотом.
– Интересно! – прогудел. – Значит, всякая старая рухлядь будет под меня клинья подбивать, а я и послать ее к чертовой бабушке не могу? А я и штаны расстегивай, потому что общий?! А ну, геть отсюда! Это я им буду общий! Всем оголодавшим бабам! А вот мы четверо сейчас тебя до кустиков доведем – а ты и не пикнешь, потому что общая! Понравится? Нет? Ишь, проповедница сыскалась…
Девка так и отскочила.
Жилло, собственно, почему на моряков посматривал? Они пребольшую копченую треску ели да не доели. Он и рассудил, что стянуть ее будет несложно, пока девка деньги хозяину сдает. Мелочь, которая в кармане, все-таки поберечь придется. А треска с горбушкой – это уже завтрак.
Встали моряки, расплатившись, факел небольшой от фонаря зажгли и, думаете, к гавани гуськом пошли? Какое там – совсем в другую сторону. И у самого главного – сундучок под мышкой оказался. Жилло насторожился – не иначе, клад закапывать понесли! Так что бы вы думали – у замыкающего, самого молодого, лопата под кафтаном. Он ее к перевязи для сабли приспособил, но все равно болтается и сбоку хорошо видна.
Тут Жилло присвистнул. Клад – это было куда как кстати. Граф-то, если жив, то в темнице, и лекарь с ним вместе. Вызволять надо. А здравый смысл подсказывал слуге, что и при повальном равенстве вытащить узника из тюрьмы можно только за деньги. Не то чтоб стражу подкупить – это бы проще всего! А хоть адвоката нанять… Хотя леший их тут ведает, не отменили ли они по случаю равенства и адвокатов?
В общем, моряки вразвалочку чьим-то огородом топают, Жилло, пригнувшись, следом крадется. Моряки луг перешли – и он за ними. Моряки в рощицу углубились – Жилло почуял, тут и остановятся. Действительно, остановились, один яму выкопал, другой в нее сундучок поставил. Закопали, постояли, тихо назад побрели. Жилло, конечно, остался. Стоило морякам отойти подальше – он руками откопал сундучок.
И что же за клад вынул он оттуда?
Хотите – верьте, а хотите – нет, а вынул он завернутого в шелковый платок дохлого попугая…
Почесал Жилло в затылке. Клад, однако!… Подумал, что хитрые моряки могли нафаршировать пташку-покойницу драгоценностями – скажем, бриллиантами. Но копаться в дохлых птичьих потрохах у него охоты не было. Да и поди сбудь драгоценности в чужом городе. Как раз на неприятности нарвешься. Потому взял Жилло платок, а попугая сунул обратно в сундук и закопал.
Платок же ему понадобился для колена. Как он треснулся, перебираясь через водопад, так до сих пор и болело. Жилло знал, что лучше всего в таком случае – туго перебинтовать ногу. Вот и воспользовался пестрым шелковым платком. Вроде полегчало. Подумал Жилло, что нужно будет потом повязку и штаны местами поменять – чтобы повязка все-таки снизу, а штаны все-таки сверху. Когда «потом», он и сам не знал. А просто пошел прочь от попугаевой могилы.
Поскольку местности он не знал, то и вернулся к кабачку с баркасами. Там уже последние посетители разбредались. И посуду прибрала бойкая девка, которой вынь да положь общих мужей, и недоеденную треску – соответственно.
От кабачка рукой подать было до гавани. Собственно, от города к этой гавани вела дорога, а кабачок стоял в сотне шагов от той дороги, но от него тянулась туда и своя, особая тропинка. И на той тропинке хорошо было в засаде сидеть, потому что окружали ее высоченные валуны. Жилло подумал – надо же куда-то двигаться, почему бы и не в гавань? В конце концов, в его дурацком положении матросом наняться – еще не самый скверный выход. Травознаем он был, браконьером был, сторожем на рынке был, слугой графским тоже был – матросом не был!
Похромал Жилло к гавани, соображая, когда же наконец рассветет. Ночи летом короткие. Моряки на судах поднимаются рано. Поужинал он на лекарской кухне плотно. Голод до утра не проснется. Часика полтора-два можно подремать на берегу – а потом…
Тут тропа сделала поворот, и Жилло – с ней вместе. Прямо в глаза ему з-за валуна – факел! Что еще за полуночные гуляки к кабачку бредут? А это нос к носу с Жилло столкнулись двое из той четверки, что попугая хоронила. Старший и тот, что лопату нес!
– Эге! – говорит басом старший, ткнув пальцем в колено графского слуги. – А платочек-то знакомый!
– Вот так всегда, – добавляет его спутник, вытягивая из-за раструба грязнейшего ботфорта ножичек с пол-сабли, не меньше. – Идешь за позабытым поясом, а находишь платочек…
– Напрасно ты меня тогда убеждал, Мак, что не для чего за пивом пояс расстегивать, – и тут старший тоже достает из-за своего раструба что-то похожее. – Видишь, кабы я тебя послушался, мы бы за поясом не вернулись и платочек свой не повстречали!
– Вы, капитан, правы в том рассуждении, что в стянутое брюхо много пива не вольешь, – философски отвечает юный владелец лопаты, – но распущенное брюхо отнюдь не способствует бдительности. А мы ее, видать, утратили, раз этот равноправный собрат за нами смог бесшумно пойти и платочком нашим разжиться…
Жилло давно бы деру дал, несмотря на колено, да только держат его два ножа с двух сторон, один в желудок уперся, а другой – в печенку, и неизвестно, что хуже.
– Я бы таких собратиков на реях вешал, – задумчиво сообщает капитан, – и знаешь, Мак, получал бы от этого огромное удовольствие… Придется нам с тобой теперь возвращаться, искать могилку, опять Дублона в сундучок укладывать, опять закапывать…
– Не придется, – наконец обрел дар речи Жилло. – Я когда понял, что там нет ни золота, ни драгоценностей, попугая обратно похоронил. Не верите – я вас сам туда отведу и покажу.
– Похоронил? – удивился капитан. – Попугая – похоронил???
– Вы же похоронили!
Помолчали моряки. Мак с большим интересом ждал, что капитан попугайскому гробокопателю ответит, а капитан задумался.
– На мели, значит, оказался? – спросил он наконец Жилло.
– И на какой еще мели!
– Пойдешь с нами, – внезапно решил капитан. – Только слово дай, что похоронил Дублона как полагается, не бросил лесным кошкам на растерзание!
– Право слово, как полагается! – отвечал Жилло. – Правда, и сам не знаю, зачем это сделал, но в сундучок уложил и закопал. Клянусь!
– Чем клянешься-то? – почему-то с великим подозрением спросил капитан.
Жилло задумался. Граф бы в таком случае свою честь и благородных предков помянул. А слуга? Впрочем, раз уж в государстве равноправие завели… Может, оно и к клятвам относится?
– Честью… – буркнул Жилло, понимая, что не про него такая клятва.
– Ого! – и тут моряки переглянулись. Понял Жилло, что опять их удивил.
– Откуда ты такой взялся? – полюбопытствовал капитан. – Честью! Да если бы ты честь в городе помянул – тебя бы повязали и в подземелье Коронного замка сволокли. Ты что, совсем из захолустья?
– Из захолустья, – признался Жилло. – С севера. Мы с молодым графом в университет приехали. Кто ж знал, что у вас тут уже и честь отменили!
– И где же твой граф?
– Да в Коронном замке, пожалуй… – неуверенно сказал Жилло. Граф с тем же успехом мог, свернув при падении шею, лежать мертвым в кустах.
– В университет! Ишь! Студиозусы! – капитан опять надежно установился на крепких ногах, решительно выкатив живот и уперев руки в боки. – Нашли время! Ну, граф – молодой, ему простительно дурака валять, но ты-то уже в мужском возрасте, мог бы понимать! Не то теперь время, чтобы по университетам шастать! Вы что там, у себя, вообще из столицы вестей не имеете?