Страница:
— Да! — резко оборвала она. — Целых шестьдесят шесть тысяч достоинств.
Рэдклифф улыбнулся.
— Как проницательно для женщины, — заметил он.
Несколько секунд она глядела на него взглядом, полным ненависти, — ах, как ей хотелось ударить его по лицу! Оно треснуло бы, как голова куклы, думала она. Она представила себе выражение панического ужаса на этом лице, когда оно начало бы рассыпаться от ее удара. Она неожиданно повернулась к книжным полкам.
— Ладно, а где пьесы?
— Бот на этой полке, мадам. Возьмите любую книгу, какая вам по душе.
Она наугад взяла три-четыре тома, даже не посмотрев на названия, ибо торопилась поскорее уйти оттуда.
— Благодарю вас, сэр, — сказала она, не глядя на графа, и пошла к дверям, как вдруг снова услышала его голос:
— У меня есть несколько очень редких итальянских книг, которые, я полагаю, заинтересуют вас.
— Я не читаю по-итальянски. — Она не обернулась .
— Достоинства этих книг можно оценить и не зная языка. В книгах использован универсальный язык картинок.
Она сразу поняла, о чем идет речь, и остановилась, охваченная острым интересом, который всегда испытывала ко всему сенсационному и непристойному. С циничной улыбкой, выдававшей его явное удовольствие от того, что он возбудил ее любопытство, он повернулся и достал с полки том в кожаном переплете ручной работы, положил книгу на стол и выжидательно отошел в сторону. Эмбер повернулась и на мгновение остановилась, с подозрением посмотрела на Рэдклиффа — не расставил ли он для нее ловушку. Потом, дерзко вздернув подбородок, шагнула к столу и раскрыла книгу. Она перевернула с полдюжины страниц с непонятным для нее текстом и замерла от удивления при виде первой же картинки. Иллюстрация была превосходно сделана, нарисована от руки и изображала молодых мужчину и женщину, обнаженных, в любовном экстазе.
Минуту Эмбер, как завороженная, рассматривала картинку. Неожиданно она подняла глаза и увидела, что граф наблюдает за ней исподтишка и выражение на его лице точно такое, как в тот день в библиотеке Элмсбери. Выражение это мгновенно исчезло. Эмбер взяла книгу и пошла к дверям.
— Я так и думал, что книга заинтересует вас, — услышала она слова Рэдклиффа. — Но, пожалуйста, обращайтесь с ней аккуратно. Книга очень старая и очень редкая, настоящая драгоценность в своем роде.
Она не ответила и не обернулась. Она испытывала гнев и отвращение, но одновременно и приятное возбуждение. Похоже, на этот раз он выиграл поединок.
Глава сорок первая
Рэдклифф улыбнулся.
— Как проницательно для женщины, — заметил он.
Несколько секунд она глядела на него взглядом, полным ненависти, — ах, как ей хотелось ударить его по лицу! Оно треснуло бы, как голова куклы, думала она. Она представила себе выражение панического ужаса на этом лице, когда оно начало бы рассыпаться от ее удара. Она неожиданно повернулась к книжным полкам.
— Ладно, а где пьесы?
— Бот на этой полке, мадам. Возьмите любую книгу, какая вам по душе.
Она наугад взяла три-четыре тома, даже не посмотрев на названия, ибо торопилась поскорее уйти оттуда.
— Благодарю вас, сэр, — сказала она, не глядя на графа, и пошла к дверям, как вдруг снова услышала его голос:
— У меня есть несколько очень редких итальянских книг, которые, я полагаю, заинтересуют вас.
— Я не читаю по-итальянски. — Она не обернулась .
— Достоинства этих книг можно оценить и не зная языка. В книгах использован универсальный язык картинок.
Она сразу поняла, о чем идет речь, и остановилась, охваченная острым интересом, который всегда испытывала ко всему сенсационному и непристойному. С циничной улыбкой, выдававшей его явное удовольствие от того, что он возбудил ее любопытство, он повернулся и достал с полки том в кожаном переплете ручной работы, положил книгу на стол и выжидательно отошел в сторону. Эмбер повернулась и на мгновение остановилась, с подозрением посмотрела на Рэдклиффа — не расставил ли он для нее ловушку. Потом, дерзко вздернув подбородок, шагнула к столу и раскрыла книгу. Она перевернула с полдюжины страниц с непонятным для нее текстом и замерла от удивления при виде первой же картинки. Иллюстрация была превосходно сделана, нарисована от руки и изображала молодых мужчину и женщину, обнаженных, в любовном экстазе.
Минуту Эмбер, как завороженная, рассматривала картинку. Неожиданно она подняла глаза и увидела, что граф наблюдает за ней исподтишка и выражение на его лице точно такое, как в тот день в библиотеке Элмсбери. Выражение это мгновенно исчезло. Эмбер взяла книгу и пошла к дверям.
— Я так и думал, что книга заинтересует вас, — услышала она слова Рэдклиффа. — Но, пожалуйста, обращайтесь с ней аккуратно. Книга очень старая и очень редкая, настоящая драгоценность в своем роде.
Она не ответила и не обернулась. Она испытывала гнев и отвращение, но одновременно и приятное возбуждение. Похоже, на этот раз он выиграл поединок.
Глава сорок первая
В присутственных покоях королевы толпились придворные. Дамы предстали во всем великолепии кружев, атласа и бархата всех цветов: гранатового, карминного, желтого цвета примулы, матового сливового и пламенно-алого; плечи, грудь, руки сверкали драгоценностями; сотни свечей в канделябрах и бра освещали зал, а гвардейцы-йомены держали пылающие факелы. Их величества сидели на возвышении, задрапированном малиновым бархатом, расшитым золотом и серебром, и подавали руки для поцелуев. В одном конце зала музыканты, одетые в наряды из разноцветной тафты, с венками на головах, настраивали инструменты. Посторонних не было, на галереях не толпились зеваки, ибо от чумы еще умирали люди в городе и число смертей колебалось от недели к неделе. Придворные дамы лишь недавно прибыли из Хэмптон-Корта.
— Ее светлость графиня Каслмейн! — провозгласил церемониймейстер.
— Барон Арлингтон! Леди Арлингтон!
— Лорд Денхэм! Леди Денхэм!
— Граф Шрусбери! Графиня Шрусбери!
При каждом имени все присутствующие поворачивали головы к дверям, за приподнятыми веерами пробегал шепоток, дамы обменивались многозначительными взглядами, слышалось хихиканье женщин и иногда басовитый смех мужчин.
— Черт меня подери, — заметил один щеголь другому, — как это милорд Шрусбери осмеливается показываться на публике. Его супруга переспала с половиной мужчин при дворе, а он так ни разу и не попытался защитить свою честь.
— А зачем ему это нужно? — ответил собеседник. — Всякий мужчина, который считает, что его честь зависит от чести его жены, — просто дурак!
— Взгляните! — шепнул двадцатилетний франт, приглаживая свой искусно завитый парик и расправляя кружева на манжетах. — Йорк так и пожирает глазами миледи Денхэм. Ставлю сто фунтов, что он переспит с ней еще до дня Святого Георгия.
— Спорю, что нет. Ее светлость — честная дама.
— Честная? Бросьте, Джек. В мире не существует женщины, честной всегда и при всех обстоятельствах.
— Может быть, она и не честная, — перебила его фрейлина, — но муж. с нее глаз не спускает.
— Как бы строго за дамой ни следили, если она решила наставить мужу рога, то обязательно это сделает.
— И где это леди Арлингтон откопала такое дурацкое платье? Она всегда отстает от моды, как жена ланкаширского сквайра.
— Да ведь она голландка. Откуда ей знать, как следует одеваться?
Неожиданно произошло что-то непредвиденное — церемониймейстер объявил два незнакомых имени: в тесный придворный круг вторгся кто-то новый:
— Граф Рэдклифф! Графиня Рэдклифф!
Граф Рэдклифф. Кто это, черт подери, такой? Какой-нибудь замшелый старикан, обломок предыдущего поколения? И эта его графиня небось сорокапятилетняя старушенция, кляча с плоским лицом, из тех, кто ругает современные нравы так же яростно, как жены пуритан. Все обратили свои взоры на двери со скучающим любопытством. И когда в зал вошли лорд и леди Рэдклифф, все присутствующие были поражены и состояние ленивого безразличия мгновенно улетучилось. Что такое? Актриса — при королевском дворе!
— Святой Боже! — заметил один джентльмен другому. — Никак это Эмбер Сент-Клер?
— Как! — зашипела одна негодующая леди. — Да ведь это — комедиантка, мадам Как-ее-там, которая выступала в Театре Его Величества пару лет назад!
— Возмутительно!
Эмбер высоко держала голову и не смотрела ни вправо, ни влево, а только прямо — на королеву. Она никогда прежде не чувствовала себя столь взволнованной, напряженной, испуганной. «Я действительно, на самом деле графиня, — внушала она себе весь день. — Я имею такое же право быть в Уайтхолле, как и все остальные там. Я не позволю им запугать меня. Они — всего лишь мужчины и женщины, и ничем не отличаются от меня». Но в глубине души она считала их все-таки другими, по крайней мере здесь, в Уайтхолле.
Сердце Эмбер билось учащенно, она слегка задыхалась, колени дрожали, и звенело в ушах, даже затылок заломило. Она продолжала глядеть прямо вперед, на возвышение, но видела все как в тумане, будто смотрела из-под воды. Вцепившись пальцами в руку Рэдклиффа, она медленно продвигалась дальше, по длинному коридору из лиц, — к трону. Она слышала перешептывания, возгласы возмущения, видела улыбки и усмешки, но это проходило мимо ее сознания.
Рэдклифф был великолепно одет: белоснежный парик, камзол из красно-золотой парчи, бриджи — атласные, бледно-зеленого цвета, на эфесе шпаги сверкали драгоценные камни. Жесткое, строгое выражение его лица словно запрещало окружающим критиковать его жену, вспоминать о ее работе в театре и требовало восхищаться ею и принимать как равную. Наряд Эмбер был столь же превосходным, как и у других дам в этом зале. Платье с длинным шлейфом из золотой парчи, отделанное жесткими золотыми кружевами, вуаль на голове, украшения из изумрудов.
Они приблизились к трону. Эмбер опустилась в глубоком реверансе, граф встал на колено. Когда Эмбер прикоснулась губами к руке королевы и подняла глаза на Катарину, она увидела, что та улыбается ей, и от этой мягкой, задумчивой улыбки у нее защемило сердце. «Королева — добрая, — подумала Эмбер, — но несчастная. И безвредная. Мне она нравится», — решила Эмбер.
Но посмотреть на Карла она не осмеливалась. Ибо здесь, в своем дворце, окруженный всей королевской помпезностью, он не был тем мужчиной, который тайно приглашал ее ночью три года назад. Это был Карл II, милостью Божьей король Великобритании, Франции и Ирландии. Он представлял в своем лице всю мощь и славу Англии, и Эмбер благоговейно опустилась перед ним на колено.
Она медленно встала, отступила назад и остановилась у трона рядом с возвышением. Несколько минут она оставалась в растерянном оцепенении, но постепенно мир стал обретать смысл и форму. Взглянув направо, она увидела Бакхёрста, который весело улыбнулся ей. Сэдли подмигнул ей через плечо. Прямо перед ней красовался великолепный Букингем, и, хотя она не виделась с ним с того вечера в Лонге на Хеймаркете, он тоже улыбнулся ей, и она была благодарна ему за это. Были и другие: отец и сын Киллигру, Дик Толбот, Джеймс Гамильтон, еще несколько молодых людей, завсегдатаев театральных кулис. Но тут ее взгляд остановился — она глядела прямо на Барбару Пальмер. Каслмейн наблюдала за ней расчетливыми и хищными глазами. Несколько секунд они смотрели друг на друга не отрываясь, но Эмбер первой отвела взгляд с нарочитым безразличием. Эмбер начала понимать, что эти люди — вовсе не боги и богини, даже здесь, на Олимпе.
Наконец представления закончились, король дал сигнал, и зал заполнили звуки музыки. Бал открыл танец куранта — король танцевал с королевой, а герцог Йоркский и герцог Монмаут — со своими супругами. Пары танцевали по очереди. Танец походил на торжественный парад, полный грациозных поз и требовавший высокого искусства и элегантности.
Эмбер глядела на короля как зачарованная.
«Какой же он красивый, — думала она, — как он грациозно двигается и даже стоит! О, осмелюсь ли я просить его потанцевать со мной? — Она знала, что придворный этикет требовал, чтобы леди просили короля потанцевать с ними. — Интересно, помнит ли он меня, нет, конечно, не помнит. Да как он может помнить? Ведь это было три с половиной года назад — Бог знает, сколько у него было женщин за это время. Но я хочу танцевать, я не желаю стоять здесь весь вечер одна!»
Погрузившись в свои переживания, она совсем забыла о Рэдклиффе, который стоял рядом с ней, молчаливый и неподвижный.
Когда куранта закончилась, король заказал аллеманду — танец, в котором могли принимать участие несколько пар, и, когда зал начал заполняться танцующими, у Эмбер перехватило дыхание от нетерпеливого ожидания — пригласят ли ее. Она чувствовала себя маленькой девочкой на своем первом балу, всеми забытой и заброшенной, ей сразу захотелось оказаться дома, в уютной безопасности, и тут, к ее великой радости и облегчению, к ней подошел и поклонился лорд Бакхёрст.
— П-п-позвольте мне составить компанию ее светлости на этот танец, милорд? — В трезвом состоянии Бакхёрст слегка заикался, что весьма раздражало его.
Эмбер, вздрогнув, вспомнила о своем муже и обернулась к нему. А вдруг он откажет? Но Рэдклифф грациозно поклонился, как она и надеялась.
— Конечно, милорд.
Эмбер улыбнулась Бакхёрсту счастливой улыбкой и подала ему руку. Они вышли на середину зала и присоединились к другим танцующим. Карл и Каслмейн были первой парой, и за ними следовали все остальные — несколько шагов вперед, несколько шагов назад, пауза. Фигуры танца предоставляли всем шансы для флирта или разговоров. Бакхёрст улыбнулся Эмбер:
— Как это, черт возьми, вы тут оказались?
— А как вы думали, сэр? Я графиня!
— Вы говорили мне, мадам, что никогда больше не выйдете замуж.
Эмбер шаловливо взглянула на него:
— Я передумала. Надеюсь, ваша светлость не в обиде на это?
— Господь с вами, конечно нет! Вы представить себе не можете, какое удовольствие увидеть при дворе новое лицо. Мы тут смертельно надоели друг другу, здесь так скучно!
— Скучно! — Эмбер была поражена. — Как это здесь может быть скучно?
Но у него не было возможности ответить, ибо теперь они подошли к противоположному концу зала, где танцующие расходились в разные стороны: джентльмены — в одну, леди в другую. Каждая пара воссоединилась вновь после нескольких па, образуя каре, потом танец кончился. Бакхёрст проводил Эмбер к Рэдклиффу, поблагодарил графа и отошел от них. Эмбер сразу поняла, что муж недоволен, ему не нравилось, что она получает удовольствие от бала, что она привлекает внимание и полностью забывает о нем.
— Вам нравится этот вечер, мадам? — холодно спросил он жену.
— О да, ваша светлость! — Она заколебалась на мгновение, потом с сомнением спросила: — А вам?
Но он не ответил — неожиданно возле них появился король, его лицо сияло улыбкой.
— Замечательно с вашей стороны, милорд, — произнес он, — жениться на красивой женщине. Сегодня в этом зале нет ни одного мужчины, который не был бы вам за это благодарен. — Рэдклифф поклонился. — Мы здесь все устали видеть одни и те же лица и сплетничать об одних и тех же людях.
Карл улыбнулся Эмбер, которая не отрываясь глядела на него, восхищенная, ощущая всю силу его обаяния, столь мощную, что она воспринималась почти физически. Когда его глаза встретились с глазами Эмбер, у нее закружилась голова. Она внезапно осознала, что здесь сейчас перед ней стоит монарх Великобритании, улыбается ей и делает комплименты, и весь мир смотрит на них.
— Вы очень добры, сир, — ответил Рэдклифф. Эмбер сделала реверанс, но у нее от волнения отнялся язык. Однако глаза были красноречивее слов. А лицо Карла всегда выдавало его в присутствии хорошеньких женщин. Рэдклифф внимательно наблюдал за ним с каменным, как у мумии, лицом.
Молчаливый диалог длился лишь мгновение, затем Карл повернулся и заговорил с Рэдклиффом:
— Насколько мне известно, милорд, вы недавно приобрели очень редкого Корреджо[13].
Холодные глаза Рэдклиффа засветились, как всегда при упоминании его картин.
— Да, ваше величество, но картину еще не привезли. Я ожидаю ее прибытия в очень скором времени, и когда она будет здесь, то, если вам будет интересно, я был бы счастлив показать ее вам.
— Благодарю вас, сэр. Мне бы очень хотелось увидеть картину. А теперь, вы позволите, милорд? — Он уже протянул руку к Эмбер, и, когда Рэдклифф поклонился еще раз в знак согласия, они вышли на середину зала.
Вся душа Эмбер наполнилась гордостью. Будто она стояла в ослепительных лучах солнца, а весь остальной мир погрузился во тьму, и все глаза были устремлены на нее одну. Король, нарушив правила этикета, сам пригласил ее на танец! Назло всем этим людям, в своем собственном дворце! Нуднейшие недели, проведенные ею в обществе Рэдклиффа, его эгоистичная, грубая и бесплодная похоть, его презрение и недовольство — все это мгновенно сменилось отчаянной радостью. Цена, уплаченная за это счастье, не казалась слишком высокой.
Король заказал традиционный веселый народный танец под названием «Старый рогоносец», и, когда они встали друг против друга во главе длинной вереницы танцующих, ожидая начала музыки, он произнес вполголоса:
— Надеюсь, ваш муж не обидится из-за названия танца. Ему рожки были бы не к лицу.
— Не знаю, сир, — пробормотала Эмбер, — пойдут они ему или нет.
— Что? — усмехнулся Карл. — Уже два месяца замужем и все еще верная жена?
Но тут раздались звуки музыки, и танец оказался слишком оживленным для разговоров. Король ничего больше не говорил, и, когда танец окончился, он подвел ее обратно к графу, поклонился и ушел. Эмбер задыхалась от волнения и быстрого танца. Не успела она подняться после реверанса, как увидела приближающегося к ним герцога Букингемского.
«Господи Боже! — подумала она в почти истерическом восторге. — Ведь и правда: мужчины в самом деле истосковались по новым лицам».
Она торопливо оглядела большой зал и заметила десятки устремленных на нее взоров — восхищенных, любопытствующих и враждебных. Какое имеет значение, почему они разглядывают ее и какими глазами, главное — смотрят! «Сегодня я для всех героиня дня», — подумала она.
С Эмбер желали танцевать все: Йорк, Рочестер, популярный молодой франт и драматург Джордж Этеридж, герцог Арранский, герцог Оссорский, Сэдли, Толбот, Генри Джермин. Все молодые, веселые и красивые мужчины королевского двора флиртовали с ней, осыпали цветистыми комплиментами и просили ангажемента. Дамы изо всех сил выискивали недостатки в ее наряде, прическе и манерах и в конце концов пришли к заключению, что поскольку она здесь новенькая, богата и имеет репутацию актрисы — все это и привлекает к ней внимание мужчин в зале. Этот бал стал триумфом Эмбер.
И вдруг прямо в центр этого прекрасного мира упал метеор, разрушив все вокруг: во время краткого мгновения, когда Эмбер подвели обратно к мужу, Рэдклифф спокойно произнес:
— Мадам, мы уезжаем домой.
Эмбер взглянула на него удивленно и обиженно: рядом уже стояли герцог Монмаут и Джеймс Гамильтон.
— Домой, милорд? — с изумлением переспросила она.
Монмаут сразу же вступился за нее:
— Неужели вы хотите уехать домой, сэр? Ведь еще так рано. А ее светлость — украшение этого бала.
Рэдклифф поклонился, его тонкие губы сжались в жесткой улыбке.
— Для вас сейчас рано, ваша милость, но я не молод и мне пора быть дома.
Монмаут рассмеялся счастливым беззаботным смехом, который не мог никого обидеть.
— Ну тогда, сэр, почему бы не оставить ее светлость с нами? Я сам провожу ее домой, да еще в сопровождении оркестра скрипачей и отряда факельщиков, чтобы освещали путь.
— О да! — вскричала Эмбер, оживленно повернувшись к графу. — Позвольте мне остаться!
Рэдклифф не обратил на ее слова внимания.
— Вы шутите, милорд, — жестко произнес он, поклонился и обернулся к Эмбер: — Пойдемте, мадам.
Золотистые глаза Эмбер возмущенно вспыхнули, мелькнула мысль — взбунтоваться, но она не осмелилась. Она сделала реверанс Монмауту и полковнику Гамильтону, не поднимая глаз. Когда они остановились пожелать спокойной ночи его величеству, Эмбер даже покраснела от стыда и разочарования, из глаз полились слезы. Она не могла поднять глаз на короля, хотя уловила легкий юмор в его голосе, когда он спросил, отчего они столь рано уважают. Покидая зал и проходя мимо гостей, они слышали перешептывания и видели язвительные улыбочки — создавалось впечатление, будто рассерженные родители увозят с бала маленькую девочку за дурное поведение.
Она не проронила ни слова, пока они не сели в карету и не поехали по Кинг-стрит. Тут она уже не могла больше сдерживаться:
— Почему это мы должны были так скоро уехать! — произнесла она злым и разъяренным тоном.
— Я слишком стар, мадам, чтобы получать большое удовольствие от шума и суматохи.
— Нет, причина не в этом, — обвиняюще заявила она, — и вы сами прекрасно это знаете!
Она смотрела на него долгим сердитым взглядом, хотя его лицо оставалось в тени, а луна в небе давала лишь бледный отсвет, как свеча за грязным стеклом окна.
— Я не желаю обсуждать эту тему, — холодно ответил граф.
— А я желаю! Вы заставили меня уехать, потому что я получала удовольствие от бала! А вы терпеть не можете, когда кому-то хорошо!
— Наоборот, мадам. Я вовсе не против счастья. Но я против, когда моя жена позорит меня.
— Позорит! Да что позорного я сделала? Ничего, я только танцевала и смеялась, что же в этом позорного? Быть может, и вы когда-то танцевали, если вы вообще когда-либо были молоды! — Она гневно посмотрела на мужа, потом отвернулась и пробормотала вполголоса: — В чем я сомневаюсь!
— Вы не столь наивны, мадам, как хотите казаться. И вы не хуже меня знаете, что было в голове у всех этих молодых людей.
— Ну и что из этого? — вскричала Эмбер, сжав кулаки. — Что из этого? Разве мужчины не думают только об одном? Да и вы тоже, даже если вы… — Но тут она осеклась, потому что граф бросил на нее такой страшный, угрожающий взгляд, что слова застряли у нее в горле и она замолчала.
На следующее утро, довольно рано, Эмбер и Нэн, одетые в меховые плащи с капюшоном и муфты, спустились вниз.
— Пошли за большой каретой его светлости, пожалуйста, мне надо выехать в город, — велела она форейтору у дверей.
— Карета в ремонте, мадам.
— Тогда я поеду в своей карете.
— Простите, ваша светлость, но ваша — тоже у каретника.
Эмбер вздохнула:
— Ладно, я вызову наемную карету. Откройте дверь!
— Простите, ваша светлость. Дверь заперта, а у меня нет ключа.
Она взглянула на слугу с неожиданно возникшим подозрением:
— А у кого же ключ, в таком случае?
— У его светлости, я думаю.
Не говоря ни слова, Эмбер повернулась и бросилась через холл в библиотеку, распахнула дверь и, не постучавшись, ворвалась в комнату, как порыв ветра. Граф сидел за столом и писал на большом листе бумаги.
— Не будете ли вы любезны объяснить мне, на каком основании вы сделали меня затворницей? — вскричала она.
Граф поднял глаза и взглянул так, будто Эмбер действительно была разрушительным стихийным бедствием, а не женщиной. Потом медленно оглядел ее с ног до головы и слабо улыбнулся — так смотрят на всем надоевшего больного человека.
— И куда вы желаете отправиться?
Она чуть не сказала, что это не его дело, но передумала и ответила спокойным тоном:
— В «Новую Биржу» за покупками.
«Новая Биржа» — своего рода гостиный двор со множеством различных лавок
— Не могу представить себе, чего вам не хватает. Но, похоже, сколько бы у женщины ни было вещей, ей всегда требуется что-то еще. Что ж, если вы считаете, что вам не обойтись без новой пары перчаток или флакона духов, — пошлите Бриттон.
Эмбер топнула ногой.
— Но я не желаю посылать Бриттон, я хочу поехать сама! Сама! Черт подери, сэр, что за причина, мешающая мне выехать из дома? Какого дьявола вы не выпускаете меня, что я такого сделала?
Рэдклифф помолчал минуту, прежде чем ответить, задумчиво разглядывая перо, которое вертел в руках.
— Сейчас странный век. Мужчину считают дураком, если он допускает, чтобы его жена наставила ему рога, и еще большим дураком, если он принимает меры для предотвращения этого.
Губы Эмбер искривились в торжествующей улыбке.
— Ну вот, наконец-то мы дошли до сути! Вы боитесь, что какой-нибудь мужчина сделает мне ребенка вместо вас! Действительно, не странно ли?
— Можете идти, мадам. — Но Эмбер продолжала глядеть на него, тогда он вдруг крикнул резко и зло: — Убирайтесь! Ступайте в свои комнаты!
Глаза Эмбер вспыхнули, словно она могла уничтожить его на месте одной лишь силой ненависти. Она пробормотала проклятие, швырнула веер на пол и, уходя, грохнула дверью изо всей силы.
Но вскоре Эмбер обнаружила, что крик и наглое поведение ничего хорошего ей не дают. Муж обладал законным правом запереть ее в доме, избивать, если считал, что она того заслужила. Эмбер не особенно боялась хрупкого и щуплого графа, едва ли он был способен на физическое насилие над более крепкой и сильной женой, но ведь возможно тайное отравление или неожиданный удар кинжалом. Нет, он не осмелится! Но такую возможность нельзя исключать, и страх сделал Эмбер осторожной.
Несколько дней она пребывала в тоске. Она подумала об объявлении голодовки, чтобы заставить его сдаться, но, пропустив два обеда, решила, что такое поведение доставит больше неудобств ей, чем ему. Тогда она стала полностью игнорировать его существование: когда он находился в комнате, она поворачивалась к нему спиной, пела разухабистые уличные песенки, болтала с Нэн. Она не выходила из своих комнат, но весь день разгуливала в домашнем халате, растрепанная и без краски на лице. Он вроде бы не замечал этого, ему было безразлично.
Эмбер обдумывала возможные варианты выхода из положения, но один за другим отвергала их.
Если она бросит его и уйдет — он заберет все ее деньги и лишит дворянского титула. Получить развод было почти невозможно, на это потребовался бы специальный закон парламента; ведь даже Каслмейн не могла добиться развода. Аннулирование брака было столь же трудным делом: требовалось доказать бесплодие женщины или бессилие мужчины, а каким образом она могла доказать его импотенцию? Хуже того, суды, как ей было известно, едва ли стали бы поддерживать сторону женщины. В конце концов она решила, что если она могла выносить его до брака, то, возможна, сможет и теперь. Она начала официально разговаривать с мужем, обедать с ним вместе, она ходила в библиотеку и рылась в книгах, когда он находился там. Эмбер стала обращать больше внимания на свой внешний вид в надежде обрести то, что хотела, потворствуя его похотливой страсти.
В тот день, когда привезли драгоценную картину Корреджо, Эмбер спустилась на первый этаж посмотреть, как ее распаковывают. Картину повесили на место, рабочие ушли, и Эмбер с мужем стояли у камина и глядели на картину. И тут Эмбер заметила, что граф улыбается. Как всегда в момент, когда он только что получил вожделенный предмет, он казался гораздо более приятным человеком, — достижение цели приводило его в благодушное настроение.
— Я хотела бы знать, ваша светлость, — осторожно начала Эмбер, искоса поглядывая на графа и отводя взгляд от картины, — не могла бы я сегодня выехать в город, просто так, покататься. Я не выходила из дома уже три недели и, клянусь вам, стала очень бледной и даже пожелтела. Вы не находите? — И она снова выжидательно посмотрела на него.
— Ее светлость графиня Каслмейн! — провозгласил церемониймейстер.
— Барон Арлингтон! Леди Арлингтон!
— Лорд Денхэм! Леди Денхэм!
— Граф Шрусбери! Графиня Шрусбери!
При каждом имени все присутствующие поворачивали головы к дверям, за приподнятыми веерами пробегал шепоток, дамы обменивались многозначительными взглядами, слышалось хихиканье женщин и иногда басовитый смех мужчин.
— Черт меня подери, — заметил один щеголь другому, — как это милорд Шрусбери осмеливается показываться на публике. Его супруга переспала с половиной мужчин при дворе, а он так ни разу и не попытался защитить свою честь.
— А зачем ему это нужно? — ответил собеседник. — Всякий мужчина, который считает, что его честь зависит от чести его жены, — просто дурак!
— Взгляните! — шепнул двадцатилетний франт, приглаживая свой искусно завитый парик и расправляя кружева на манжетах. — Йорк так и пожирает глазами миледи Денхэм. Ставлю сто фунтов, что он переспит с ней еще до дня Святого Георгия.
— Спорю, что нет. Ее светлость — честная дама.
— Честная? Бросьте, Джек. В мире не существует женщины, честной всегда и при всех обстоятельствах.
— Может быть, она и не честная, — перебила его фрейлина, — но муж. с нее глаз не спускает.
— Как бы строго за дамой ни следили, если она решила наставить мужу рога, то обязательно это сделает.
— И где это леди Арлингтон откопала такое дурацкое платье? Она всегда отстает от моды, как жена ланкаширского сквайра.
— Да ведь она голландка. Откуда ей знать, как следует одеваться?
Неожиданно произошло что-то непредвиденное — церемониймейстер объявил два незнакомых имени: в тесный придворный круг вторгся кто-то новый:
— Граф Рэдклифф! Графиня Рэдклифф!
Граф Рэдклифф. Кто это, черт подери, такой? Какой-нибудь замшелый старикан, обломок предыдущего поколения? И эта его графиня небось сорокапятилетняя старушенция, кляча с плоским лицом, из тех, кто ругает современные нравы так же яростно, как жены пуритан. Все обратили свои взоры на двери со скучающим любопытством. И когда в зал вошли лорд и леди Рэдклифф, все присутствующие были поражены и состояние ленивого безразличия мгновенно улетучилось. Что такое? Актриса — при королевском дворе!
— Святой Боже! — заметил один джентльмен другому. — Никак это Эмбер Сент-Клер?
— Как! — зашипела одна негодующая леди. — Да ведь это — комедиантка, мадам Как-ее-там, которая выступала в Театре Его Величества пару лет назад!
— Возмутительно!
Эмбер высоко держала голову и не смотрела ни вправо, ни влево, а только прямо — на королеву. Она никогда прежде не чувствовала себя столь взволнованной, напряженной, испуганной. «Я действительно, на самом деле графиня, — внушала она себе весь день. — Я имею такое же право быть в Уайтхолле, как и все остальные там. Я не позволю им запугать меня. Они — всего лишь мужчины и женщины, и ничем не отличаются от меня». Но в глубине души она считала их все-таки другими, по крайней мере здесь, в Уайтхолле.
Сердце Эмбер билось учащенно, она слегка задыхалась, колени дрожали, и звенело в ушах, даже затылок заломило. Она продолжала глядеть прямо вперед, на возвышение, но видела все как в тумане, будто смотрела из-под воды. Вцепившись пальцами в руку Рэдклиффа, она медленно продвигалась дальше, по длинному коридору из лиц, — к трону. Она слышала перешептывания, возгласы возмущения, видела улыбки и усмешки, но это проходило мимо ее сознания.
Рэдклифф был великолепно одет: белоснежный парик, камзол из красно-золотой парчи, бриджи — атласные, бледно-зеленого цвета, на эфесе шпаги сверкали драгоценные камни. Жесткое, строгое выражение его лица словно запрещало окружающим критиковать его жену, вспоминать о ее работе в театре и требовало восхищаться ею и принимать как равную. Наряд Эмбер был столь же превосходным, как и у других дам в этом зале. Платье с длинным шлейфом из золотой парчи, отделанное жесткими золотыми кружевами, вуаль на голове, украшения из изумрудов.
Они приблизились к трону. Эмбер опустилась в глубоком реверансе, граф встал на колено. Когда Эмбер прикоснулась губами к руке королевы и подняла глаза на Катарину, она увидела, что та улыбается ей, и от этой мягкой, задумчивой улыбки у нее защемило сердце. «Королева — добрая, — подумала Эмбер, — но несчастная. И безвредная. Мне она нравится», — решила Эмбер.
Но посмотреть на Карла она не осмеливалась. Ибо здесь, в своем дворце, окруженный всей королевской помпезностью, он не был тем мужчиной, который тайно приглашал ее ночью три года назад. Это был Карл II, милостью Божьей король Великобритании, Франции и Ирландии. Он представлял в своем лице всю мощь и славу Англии, и Эмбер благоговейно опустилась перед ним на колено.
Она медленно встала, отступила назад и остановилась у трона рядом с возвышением. Несколько минут она оставалась в растерянном оцепенении, но постепенно мир стал обретать смысл и форму. Взглянув направо, она увидела Бакхёрста, который весело улыбнулся ей. Сэдли подмигнул ей через плечо. Прямо перед ней красовался великолепный Букингем, и, хотя она не виделась с ним с того вечера в Лонге на Хеймаркете, он тоже улыбнулся ей, и она была благодарна ему за это. Были и другие: отец и сын Киллигру, Дик Толбот, Джеймс Гамильтон, еще несколько молодых людей, завсегдатаев театральных кулис. Но тут ее взгляд остановился — она глядела прямо на Барбару Пальмер. Каслмейн наблюдала за ней расчетливыми и хищными глазами. Несколько секунд они смотрели друг на друга не отрываясь, но Эмбер первой отвела взгляд с нарочитым безразличием. Эмбер начала понимать, что эти люди — вовсе не боги и богини, даже здесь, на Олимпе.
Наконец представления закончились, король дал сигнал, и зал заполнили звуки музыки. Бал открыл танец куранта — король танцевал с королевой, а герцог Йоркский и герцог Монмаут — со своими супругами. Пары танцевали по очереди. Танец походил на торжественный парад, полный грациозных поз и требовавший высокого искусства и элегантности.
Эмбер глядела на короля как зачарованная.
«Какой же он красивый, — думала она, — как он грациозно двигается и даже стоит! О, осмелюсь ли я просить его потанцевать со мной? — Она знала, что придворный этикет требовал, чтобы леди просили короля потанцевать с ними. — Интересно, помнит ли он меня, нет, конечно, не помнит. Да как он может помнить? Ведь это было три с половиной года назад — Бог знает, сколько у него было женщин за это время. Но я хочу танцевать, я не желаю стоять здесь весь вечер одна!»
Погрузившись в свои переживания, она совсем забыла о Рэдклиффе, который стоял рядом с ней, молчаливый и неподвижный.
Когда куранта закончилась, король заказал аллеманду — танец, в котором могли принимать участие несколько пар, и, когда зал начал заполняться танцующими, у Эмбер перехватило дыхание от нетерпеливого ожидания — пригласят ли ее. Она чувствовала себя маленькой девочкой на своем первом балу, всеми забытой и заброшенной, ей сразу захотелось оказаться дома, в уютной безопасности, и тут, к ее великой радости и облегчению, к ней подошел и поклонился лорд Бакхёрст.
— П-п-позвольте мне составить компанию ее светлости на этот танец, милорд? — В трезвом состоянии Бакхёрст слегка заикался, что весьма раздражало его.
Эмбер, вздрогнув, вспомнила о своем муже и обернулась к нему. А вдруг он откажет? Но Рэдклифф грациозно поклонился, как она и надеялась.
— Конечно, милорд.
Эмбер улыбнулась Бакхёрсту счастливой улыбкой и подала ему руку. Они вышли на середину зала и присоединились к другим танцующим. Карл и Каслмейн были первой парой, и за ними следовали все остальные — несколько шагов вперед, несколько шагов назад, пауза. Фигуры танца предоставляли всем шансы для флирта или разговоров. Бакхёрст улыбнулся Эмбер:
— Как это, черт возьми, вы тут оказались?
— А как вы думали, сэр? Я графиня!
— Вы говорили мне, мадам, что никогда больше не выйдете замуж.
Эмбер шаловливо взглянула на него:
— Я передумала. Надеюсь, ваша светлость не в обиде на это?
— Господь с вами, конечно нет! Вы представить себе не можете, какое удовольствие увидеть при дворе новое лицо. Мы тут смертельно надоели друг другу, здесь так скучно!
— Скучно! — Эмбер была поражена. — Как это здесь может быть скучно?
Но у него не было возможности ответить, ибо теперь они подошли к противоположному концу зала, где танцующие расходились в разные стороны: джентльмены — в одну, леди в другую. Каждая пара воссоединилась вновь после нескольких па, образуя каре, потом танец кончился. Бакхёрст проводил Эмбер к Рэдклиффу, поблагодарил графа и отошел от них. Эмбер сразу поняла, что муж недоволен, ему не нравилось, что она получает удовольствие от бала, что она привлекает внимание и полностью забывает о нем.
— Вам нравится этот вечер, мадам? — холодно спросил он жену.
— О да, ваша светлость! — Она заколебалась на мгновение, потом с сомнением спросила: — А вам?
Но он не ответил — неожиданно возле них появился король, его лицо сияло улыбкой.
— Замечательно с вашей стороны, милорд, — произнес он, — жениться на красивой женщине. Сегодня в этом зале нет ни одного мужчины, который не был бы вам за это благодарен. — Рэдклифф поклонился. — Мы здесь все устали видеть одни и те же лица и сплетничать об одних и тех же людях.
Карл улыбнулся Эмбер, которая не отрываясь глядела на него, восхищенная, ощущая всю силу его обаяния, столь мощную, что она воспринималась почти физически. Когда его глаза встретились с глазами Эмбер, у нее закружилась голова. Она внезапно осознала, что здесь сейчас перед ней стоит монарх Великобритании, улыбается ей и делает комплименты, и весь мир смотрит на них.
— Вы очень добры, сир, — ответил Рэдклифф. Эмбер сделала реверанс, но у нее от волнения отнялся язык. Однако глаза были красноречивее слов. А лицо Карла всегда выдавало его в присутствии хорошеньких женщин. Рэдклифф внимательно наблюдал за ним с каменным, как у мумии, лицом.
Молчаливый диалог длился лишь мгновение, затем Карл повернулся и заговорил с Рэдклиффом:
— Насколько мне известно, милорд, вы недавно приобрели очень редкого Корреджо[13].
Холодные глаза Рэдклиффа засветились, как всегда при упоминании его картин.
— Да, ваше величество, но картину еще не привезли. Я ожидаю ее прибытия в очень скором времени, и когда она будет здесь, то, если вам будет интересно, я был бы счастлив показать ее вам.
— Благодарю вас, сэр. Мне бы очень хотелось увидеть картину. А теперь, вы позволите, милорд? — Он уже протянул руку к Эмбер, и, когда Рэдклифф поклонился еще раз в знак согласия, они вышли на середину зала.
Вся душа Эмбер наполнилась гордостью. Будто она стояла в ослепительных лучах солнца, а весь остальной мир погрузился во тьму, и все глаза были устремлены на нее одну. Король, нарушив правила этикета, сам пригласил ее на танец! Назло всем этим людям, в своем собственном дворце! Нуднейшие недели, проведенные ею в обществе Рэдклиффа, его эгоистичная, грубая и бесплодная похоть, его презрение и недовольство — все это мгновенно сменилось отчаянной радостью. Цена, уплаченная за это счастье, не казалась слишком высокой.
Король заказал традиционный веселый народный танец под названием «Старый рогоносец», и, когда они встали друг против друга во главе длинной вереницы танцующих, ожидая начала музыки, он произнес вполголоса:
— Надеюсь, ваш муж не обидится из-за названия танца. Ему рожки были бы не к лицу.
— Не знаю, сир, — пробормотала Эмбер, — пойдут они ему или нет.
— Что? — усмехнулся Карл. — Уже два месяца замужем и все еще верная жена?
Но тут раздались звуки музыки, и танец оказался слишком оживленным для разговоров. Король ничего больше не говорил, и, когда танец окончился, он подвел ее обратно к графу, поклонился и ушел. Эмбер задыхалась от волнения и быстрого танца. Не успела она подняться после реверанса, как увидела приближающегося к ним герцога Букингемского.
«Господи Боже! — подумала она в почти истерическом восторге. — Ведь и правда: мужчины в самом деле истосковались по новым лицам».
Она торопливо оглядела большой зал и заметила десятки устремленных на нее взоров — восхищенных, любопытствующих и враждебных. Какое имеет значение, почему они разглядывают ее и какими глазами, главное — смотрят! «Сегодня я для всех героиня дня», — подумала она.
С Эмбер желали танцевать все: Йорк, Рочестер, популярный молодой франт и драматург Джордж Этеридж, герцог Арранский, герцог Оссорский, Сэдли, Толбот, Генри Джермин. Все молодые, веселые и красивые мужчины королевского двора флиртовали с ней, осыпали цветистыми комплиментами и просили ангажемента. Дамы изо всех сил выискивали недостатки в ее наряде, прическе и манерах и в конце концов пришли к заключению, что поскольку она здесь новенькая, богата и имеет репутацию актрисы — все это и привлекает к ней внимание мужчин в зале. Этот бал стал триумфом Эмбер.
И вдруг прямо в центр этого прекрасного мира упал метеор, разрушив все вокруг: во время краткого мгновения, когда Эмбер подвели обратно к мужу, Рэдклифф спокойно произнес:
— Мадам, мы уезжаем домой.
Эмбер взглянула на него удивленно и обиженно: рядом уже стояли герцог Монмаут и Джеймс Гамильтон.
— Домой, милорд? — с изумлением переспросила она.
Монмаут сразу же вступился за нее:
— Неужели вы хотите уехать домой, сэр? Ведь еще так рано. А ее светлость — украшение этого бала.
Рэдклифф поклонился, его тонкие губы сжались в жесткой улыбке.
— Для вас сейчас рано, ваша милость, но я не молод и мне пора быть дома.
Монмаут рассмеялся счастливым беззаботным смехом, который не мог никого обидеть.
— Ну тогда, сэр, почему бы не оставить ее светлость с нами? Я сам провожу ее домой, да еще в сопровождении оркестра скрипачей и отряда факельщиков, чтобы освещали путь.
— О да! — вскричала Эмбер, оживленно повернувшись к графу. — Позвольте мне остаться!
Рэдклифф не обратил на ее слова внимания.
— Вы шутите, милорд, — жестко произнес он, поклонился и обернулся к Эмбер: — Пойдемте, мадам.
Золотистые глаза Эмбер возмущенно вспыхнули, мелькнула мысль — взбунтоваться, но она не осмелилась. Она сделала реверанс Монмауту и полковнику Гамильтону, не поднимая глаз. Когда они остановились пожелать спокойной ночи его величеству, Эмбер даже покраснела от стыда и разочарования, из глаз полились слезы. Она не могла поднять глаз на короля, хотя уловила легкий юмор в его голосе, когда он спросил, отчего они столь рано уважают. Покидая зал и проходя мимо гостей, они слышали перешептывания и видели язвительные улыбочки — создавалось впечатление, будто рассерженные родители увозят с бала маленькую девочку за дурное поведение.
Она не проронила ни слова, пока они не сели в карету и не поехали по Кинг-стрит. Тут она уже не могла больше сдерживаться:
— Почему это мы должны были так скоро уехать! — произнесла она злым и разъяренным тоном.
— Я слишком стар, мадам, чтобы получать большое удовольствие от шума и суматохи.
— Нет, причина не в этом, — обвиняюще заявила она, — и вы сами прекрасно это знаете!
Она смотрела на него долгим сердитым взглядом, хотя его лицо оставалось в тени, а луна в небе давала лишь бледный отсвет, как свеча за грязным стеклом окна.
— Я не желаю обсуждать эту тему, — холодно ответил граф.
— А я желаю! Вы заставили меня уехать, потому что я получала удовольствие от бала! А вы терпеть не можете, когда кому-то хорошо!
— Наоборот, мадам. Я вовсе не против счастья. Но я против, когда моя жена позорит меня.
— Позорит! Да что позорного я сделала? Ничего, я только танцевала и смеялась, что же в этом позорного? Быть может, и вы когда-то танцевали, если вы вообще когда-либо были молоды! — Она гневно посмотрела на мужа, потом отвернулась и пробормотала вполголоса: — В чем я сомневаюсь!
— Вы не столь наивны, мадам, как хотите казаться. И вы не хуже меня знаете, что было в голове у всех этих молодых людей.
— Ну и что из этого? — вскричала Эмбер, сжав кулаки. — Что из этого? Разве мужчины не думают только об одном? Да и вы тоже, даже если вы… — Но тут она осеклась, потому что граф бросил на нее такой страшный, угрожающий взгляд, что слова застряли у нее в горле и она замолчала.
На следующее утро, довольно рано, Эмбер и Нэн, одетые в меховые плащи с капюшоном и муфты, спустились вниз.
— Пошли за большой каретой его светлости, пожалуйста, мне надо выехать в город, — велела она форейтору у дверей.
— Карета в ремонте, мадам.
— Тогда я поеду в своей карете.
— Простите, ваша светлость, но ваша — тоже у каретника.
Эмбер вздохнула:
— Ладно, я вызову наемную карету. Откройте дверь!
— Простите, ваша светлость. Дверь заперта, а у меня нет ключа.
Она взглянула на слугу с неожиданно возникшим подозрением:
— А у кого же ключ, в таком случае?
— У его светлости, я думаю.
Не говоря ни слова, Эмбер повернулась и бросилась через холл в библиотеку, распахнула дверь и, не постучавшись, ворвалась в комнату, как порыв ветра. Граф сидел за столом и писал на большом листе бумаги.
— Не будете ли вы любезны объяснить мне, на каком основании вы сделали меня затворницей? — вскричала она.
Граф поднял глаза и взглянул так, будто Эмбер действительно была разрушительным стихийным бедствием, а не женщиной. Потом медленно оглядел ее с ног до головы и слабо улыбнулся — так смотрят на всем надоевшего больного человека.
— И куда вы желаете отправиться?
Она чуть не сказала, что это не его дело, но передумала и ответила спокойным тоном:
— В «Новую Биржу» за покупками.
«Новая Биржа» — своего рода гостиный двор со множеством различных лавок
— Не могу представить себе, чего вам не хватает. Но, похоже, сколько бы у женщины ни было вещей, ей всегда требуется что-то еще. Что ж, если вы считаете, что вам не обойтись без новой пары перчаток или флакона духов, — пошлите Бриттон.
Эмбер топнула ногой.
— Но я не желаю посылать Бриттон, я хочу поехать сама! Сама! Черт подери, сэр, что за причина, мешающая мне выехать из дома? Какого дьявола вы не выпускаете меня, что я такого сделала?
Рэдклифф помолчал минуту, прежде чем ответить, задумчиво разглядывая перо, которое вертел в руках.
— Сейчас странный век. Мужчину считают дураком, если он допускает, чтобы его жена наставила ему рога, и еще большим дураком, если он принимает меры для предотвращения этого.
Губы Эмбер искривились в торжествующей улыбке.
— Ну вот, наконец-то мы дошли до сути! Вы боитесь, что какой-нибудь мужчина сделает мне ребенка вместо вас! Действительно, не странно ли?
— Можете идти, мадам. — Но Эмбер продолжала глядеть на него, тогда он вдруг крикнул резко и зло: — Убирайтесь! Ступайте в свои комнаты!
Глаза Эмбер вспыхнули, словно она могла уничтожить его на месте одной лишь силой ненависти. Она пробормотала проклятие, швырнула веер на пол и, уходя, грохнула дверью изо всей силы.
Но вскоре Эмбер обнаружила, что крик и наглое поведение ничего хорошего ей не дают. Муж обладал законным правом запереть ее в доме, избивать, если считал, что она того заслужила. Эмбер не особенно боялась хрупкого и щуплого графа, едва ли он был способен на физическое насилие над более крепкой и сильной женой, но ведь возможно тайное отравление или неожиданный удар кинжалом. Нет, он не осмелится! Но такую возможность нельзя исключать, и страх сделал Эмбер осторожной.
Несколько дней она пребывала в тоске. Она подумала об объявлении голодовки, чтобы заставить его сдаться, но, пропустив два обеда, решила, что такое поведение доставит больше неудобств ей, чем ему. Тогда она стала полностью игнорировать его существование: когда он находился в комнате, она поворачивалась к нему спиной, пела разухабистые уличные песенки, болтала с Нэн. Она не выходила из своих комнат, но весь день разгуливала в домашнем халате, растрепанная и без краски на лице. Он вроде бы не замечал этого, ему было безразлично.
Эмбер обдумывала возможные варианты выхода из положения, но один за другим отвергала их.
Если она бросит его и уйдет — он заберет все ее деньги и лишит дворянского титула. Получить развод было почти невозможно, на это потребовался бы специальный закон парламента; ведь даже Каслмейн не могла добиться развода. Аннулирование брака было столь же трудным делом: требовалось доказать бесплодие женщины или бессилие мужчины, а каким образом она могла доказать его импотенцию? Хуже того, суды, как ей было известно, едва ли стали бы поддерживать сторону женщины. В конце концов она решила, что если она могла выносить его до брака, то, возможна, сможет и теперь. Она начала официально разговаривать с мужем, обедать с ним вместе, она ходила в библиотеку и рылась в книгах, когда он находился там. Эмбер стала обращать больше внимания на свой внешний вид в надежде обрести то, что хотела, потворствуя его похотливой страсти.
В тот день, когда привезли драгоценную картину Корреджо, Эмбер спустилась на первый этаж посмотреть, как ее распаковывают. Картину повесили на место, рабочие ушли, и Эмбер с мужем стояли у камина и глядели на картину. И тут Эмбер заметила, что граф улыбается. Как всегда в момент, когда он только что получил вожделенный предмет, он казался гораздо более приятным человеком, — достижение цели приводило его в благодушное настроение.
— Я хотела бы знать, ваша светлость, — осторожно начала Эмбер, искоса поглядывая на графа и отводя взгляд от картины, — не могла бы я сегодня выехать в город, просто так, покататься. Я не выходила из дома уже три недели и, клянусь вам, стала очень бледной и даже пожелтела. Вы не находите? — И она снова выжидательно посмотрела на него.