— Ах, какое высокомерие! Несомненно, вы будете поражены, услышав, что я знаю нечто такое, что вы пытаетесь скрыть!
   Ну вот, сейчас тайна перестанет быть тайной. Она не собиралась говорить об этом, но ее язык — как это часто бывает — заговорил сам собой.
   Он покачал головой, не проявляя никакого интереса.
   — Не имею представления, о чем идет речь. — Он повернул ручку двери, открыл ее на несколько дюймов, но резко остановился, когда Барбара произнесла:
   — Вы знаете, что мы с герцогом Букингемом снова друзья?
   Карл закрыл дверь.
   — Какое отношение имеет к этому Букингем?
   — Ну, стоит ли притворяться? Я все об этом знаю! Вы заказали гороскоп Йорка, чтобы выяснить, будет ли он королем.
   «Вы только посмотрите на него! — подумала она. — Бедняга, делает вид, что ничего не знает. Двенадцать тысяч! Только сам дьявол мог подбить меня запросить такую малость! Надо было назвать двадцать или даже тридцать…»
   — Это вам сказал Вильерс?
   — Кто же еще?
   — Черт его раздери! Я же велел сохранить все в тайне. Не говорите ему, что все выболтали мне, иначе он взбеленится.
   — Он никому больше не говорил. И я не проговорюсь, что все рассказала вам. А теперь, как насчет моих двенадцати тысяч?
   — Подождите несколько дней. Я посмотрю, что я смогу для вас сделать.
   На следующее утро Карл имел конфиденциальный разговор с Генри Беннетом, бароном Арлингтонским, который, хотя и был когда-то другом Букингема, теперь яростно ненавидел его. И вообще у герцога осталось мало друзей при дворе — он был человеком, не умеющим длительное время находиться в дружеских отношениях с кем бы то ни было. Карл сообщил своему секретарю все, что сказала ему Каслмейн, но имени ее на назвал.
   — По моему мнению, — сделал вывод король, — тот человек, который рассказал это мне, был умышленно введен в заблуждение. Я склонен считать, что Вильерс заказал мой гороскоп.
   Для Арлингтона не было бы большего счастья, если бы кто-то принес ему голову герцога. Его голубые глаза вспыхнули, рот сомкнулся, как капкан, он ударил кулаком по столу:
   — Клянусь всеми святыми, ваше величество, это предательство!
   — Пока еще нет, — поправил Карл. — Пока у нас нет улик.
   — Они будут у нас, сир, еще до конца недели. Доверьте это дело мне.
   Три дня спустя Арлингтон передал Карлу бумаги. Он сразу же включил в работу все службы дворца, занимавшиеся тайным расследованием. После ареста и допроса Хейдона были обнаружены копии нескольких писем от него к герцогу и одно — от герцога к нему. Карл, чрезвычайно раздраженный этим предательством со стороны человека, которого считал своим приемным братом, издал приказ об его аресте. Но в Йоркшире герцога предупредила его жена, и он исчез из дома как раз перед приходом людей короля.
   В течение четырех месяцев герцог играл в кошки-мышки с сержантами его величества, и, хотя иногда возникали слухи, будто его светлость поймали и скоро посадят в тюрьму, всегда оказывалось, что взяли не того человека. Нередко герцог исчезал как раз перед тем, как его собирались схватить. Люди начали посмеиваться над тайной канцелярией короля и приходили к выводу, что у Кромвеля такие дела получались лучше. Но в действительности не было ничего странного в том, что герцог всегда мог удрать от преследователей.
   Пятнадцать лет назад, когда за его голову была назначена награда, король сам проехал чуть не через всю Англию. Повсюду были расклеены листки с описанием его внешности, однажды он даже разговаривал с «круглоголовыми» солдатами и говорил с ними о короле, а потом сумел вырваться во Францию. «Круглоголовые» солдаты — имеются в виду солдаты армии Кромвеля, носившие короткую стрижку в кружок Самые известные светские господа ходили неузнанными, бывали в тавернах и публичных домах. Любой джентльмен или знатная дама могли снять с себя драгоценности и дорогую одежду и ходить в таком «маскарадном» виде, опасаясь не того, что их разоблачат и опознают, а другого: если возникнет необходимость, то невозможно будет установить их личность. А Букингем превосходно владел искусством лицедея: он умел так загримировать лицо и изменить манеру поведения, что даже хорошо знавшие его люди не догадывались, кто перед ними.
   Наконец ему даже удалось проникнуть во дворец — он был одет в форму стражника, с мушкетом, в черном коротком парике и с большими черными усами. Он надел башмаки на высоких каблуках, чтобы увеличить рост, и толстый плащ с накладными плечами. Стражники обычно стояли на посту в коридорах для предотвращения дуэлей и других нарушений порядка. Букингема никто не замечал в течение двух часов. Он развлекался тем, что наблюдал, кто появлялся в апартаментах его кузины.
   А среди ночи сама Барбара вышла погулять с Уилсон и парой служанок. Один маленький арапчонок нес ее шлейф, другой — муфту, из которой выглядывала капризная мордочка спаниеля. Барбара проплыла мимо, даже не взглянув на него, но одна из ее фрейлин заметила его, и когда он улыбнулся — она тоже улыбнулась в ответ. Некоторое время спустя, когда дамы возвращались, фрейлина улыбнулась ему снова, но тут его заметила и сама Барбара. Она бросила на него искоса взгляд и исчезла, успев, однако, оценить про себя его красивую фигуру.
   На следующее утро она остановилась рядом, внимательно поглядела на него сквозь густые ресницы и раскрыла веер.
   — Вы тот парень, что были здесь вчера? Ожидается дуэль?
   Он почтительно поклонился и с чужеземным акцентом и измененным голосом ответил:
   — Где бы ни появилась ваша светлость, мужчины всегда рискуют потерять голову.
   Барбара была польщена и сразу же взыграла:
   — Господи, какой же вы несносный!
   — Ваш облик сделал меня слишком смелым, ваша светлость. — Он опустил глаза и посмотрел на грудь Барбары, за что она кокетливо ударила его по руке веером:
   — Негодник! Мне надо бы вас прогнать!
   Она тряхнула головой и пошла дальше, но на следующее утро явился паж и пригласил его в комнату ее светлости. Его провели по коридору, и через дверь с задней стороны апартаментов он вошел прямо в теплую, роскошно обставленную спальню. Там его оставили в одиночестве. Барбара играла со своим спаниелем Джокки, на ней был накинут халат, волосы распущены.
   Она подняла глаза, выпрямилась и небрежно махнула рукой:
   — Доброе утро.
   Он поклонился, его взгляд стал более смелым, а Барбара оглядела его сверху донизу, как осматривают жеребцов на конной ярмарке в Смитфилде.
   — Доброе утро, ваша светлость. Теперь действительно доброе утро, ведь меня пригласили ухаживать за вашей светлостью. — И он снова поклонился.
   — Вас, наверное, удивило, что благородная госпожа послала за простолюдином, не правда ли?
   — Я благодарен вам, мадам. Почту за счастье оказать вам услугу.
   — Гм, — пробормотала Барбара. Она приложила руку к губам. Почти вся нога ее обнажилась, потому что полы халата раскрылись. — Возможно, окажете. Да, возможно. — Вдруг она заговорила быстро и по-деловому: — Скажите, вы умеете хранить секреты?
   — Ваша светлость, можете доверить мне свою честь.
   — Откуда вы знаете, что именно я собираюсь доверить вам? — вскричала она, встревоженная тем, что он-с такой легкостью все понимает.
   — Прошу прощения, ваша светлость. Я не хотел обидеть вас, клянусь.
   — Я не хотела бы, чтобы вы посчитали меня шлюхой только потому, что я живу при королевском дворе. Уайтхолл пользуется дурной репутацией в наше время, но я хочу, чтобы вы знали, сэр, — я дорожу своей честью.
   — Я убежден в этом, мадам.
   Барбара снова расслабилась и позволила халатику распахнуться на груди.
   — Знаете, вы необычайно привлекательный молодой человек. Если вы мне понравитесь, я могла бы добиться для вас более высокой должности.
   — Я не желаю ничего большего, как только служить вашей светлости.
   — Обычно я бы и не взглянула на обыкновенного стражника, вы понимаете, но, как ни странно, я почему-то испытываю к вам симпатию.
   Он снова поклонился:
   — Это больше, чем я заслуживаю, мадам.
   — А чего вы заслуживаете, красавец?
   На этот раз Букингем ответил ей своим обычным голосом:
   — Ну как же, вашей личной проверки, ваша светлость .
   — Ну… — начала Барбара, и вдруг ее глаза округлились, и она поражение уставилась на стражника. — Повторите это еще раз!
   — Повторить еще раз что, ваша светлость? — спросил стражник.
   Барбара облегченно вздохнула:
   — Уф! На какой-то момент мне показалось, вы говорите точно, как один мой знакомый джентльмен, которого я отнюдь не желала бы сейчас видеть.
   Букингем лениво оперся на свой мушкет. Одной рукой он снял с себя парик и нормальным голосом произнес:
   — Может быть, вы говорите о его милости Букингеме?
   У Барбары глаза вылезли из орбит, она побледнела, прижала руку ко рту, другой указала на него:
   — Д ж о р д ж! Неужели это вы?
   — Да, это я, мадам. И ни звука больше, прошу вас. Эта штука, — он показал на мушкет, — заряжена, и мне совсем не хотелось бы застрелить вас прямо сейчас, ибо вы мне еще пригодитесь.
   — Но что вы здесь делаете? Именно здесь? Вы просто сошли с ума! Ведь вам отрубят голову, если поймают!
   — Не поймают. Если мой камуфляж, не распознала моя собственная кузина, то никто другой не сможет разоблачить меня, вы согласны? — Букингем откровенно развлекался.
   — Но что вы здесь делаете?
   — Как что, разве вы забыли? Вы сами послали за мной!
   — Ах вы, несносный плут! Я могла бы убить вас за это нахальство! Во всяком случае, я только хотела немного взбодрить вас, нужно же как-то убить время.
   — Очень милое занятие для благородной дамы, должен признать. Но я занял этот пост не для того, чтобы совращать миледи Каслмейн. Вы отлично знаете, зачем я здесь.
   — Нет, не знаю. Я не принимаю участия в ваших делишках.
   — Если не считать того, что вы выдали мой секрет его величеству.
   — Выдала? Лжете! Вы сами сказали мне, что это был гороскоп Йорка!
   — Оказалось, что вам нельзя доверить даже ложь. Королю нужна лишь одна фраза, чтобы догадаться, каков сюжет пьесы. — Букингем тряхнул головой, будто выражал ей сочувствие. — Как вы могли быть столь глупой, Барбара, — ведь только благодаря моему доброму к вам расположению вы все еще можете находиться в Англии! Однако сейчас не составляет большого труда купить мне свободу. У меня такое впечатление, что король простил бы мне и большее прегрешение, если бы знал, что те письма сожжены…
   — Джордж! — вскричала Барбара с отчаянием в голосе. — Боже мой, вы не скажете ему! Вы не должны говорить ему! О, ну пожалуйста, дорогой! Я сделаю все, что вы скажете! Располагайте мной как хотите, я стану вашей рабыней… только пообещайте, что не скажете ему!
   — Во-первых, говорите потише, иначе все станет известно! Ладно, если хотите, пойдем на сделку. Что вы можете дать взамен за мое молчание?
   — Все что угодно, Джордж! Все что угодно! Отдам все, что скажете!
   — Есть только одно, что нужно мне сейчас, — снять с меня обвинение, реабилитировать мое имя.
   Барбара неожиданно села, испуганная и беспомощная, с побледневшим лицом.
   — Но вы же знаете, именно этого я не могу сделать! И никто не может сделать этого для вас, даже Ринетт! Все считают, что вы будете обезглавлены. Придворные уже начинают делить ваше поместье! О Джордж, пожалуйста… — Она снова начала плакать и заламывать руки.
   — Прекратите сейчас же! Терпеть не могу женские истерики! Что за околесицу вы несете! Старина Роули может смотреть на ваши выкрутасы, если ему угодно, но мне надо обдумать другие дела. Послушайте, Барбара. Если постараетесь, вы можете убедить его, что я невиновен. Как вы это будете делать — ваша забота. Женщине не требуется помощь в сочинении лжи.
   Он снова надел на голову черный парик, взял в руки мушкет.
   — Я помогу вам войти с ним в контакт. — Он поклонился. — Желаю успеха, мадам. — Потом он повернулся на высоких каблуках, вышел из спальни Барбары, а затем покинул дворец — широкоплечий черноволосый стражник. Его никогда больше не видели у дверей апартаментов леди Каслмейн.

Глава сорок девятая

   Даже после замужества Эмбер продолжала жить в доме Элмсбери, ибо рассчитывала, что вскоре получит резиденцию при дворе и будет жить во дворце.
   Своему мужу она предложила жить в районе Ковент-Гардена, и, поскольку он с колыбели привык жить под каблуком у женщин, он так и поступил, хотя и не считал это правильным. Несмотря на то что допускалось, чтобы муж. и жена ненавидели друг друга, имели любовников и любовниц, устраивали скандалы и ссоры на публике и распускали друг о друге грязные сплетни, — тем не менее никак не разрешалось, чтобы супруги жили в разных домах или спали в разных постелях. С некоторым удивлением Эмбер обнаружила, что она завела новую моду, которая потрясла все светские семейства.
   Ее мужа звали Джералд Стэнхоуп, а титул, которым одарил его король, был — граф Дэнфордский. Ему исполнилось двадцать два, то есть он был на год младше Эмбер и казался полнейшим дурачком. Скромный, застенчивый, неуверенный в себе, слабенький и худощавый, он жил под постоянным страхом того, «что скажет матушка» о всяком его поступке или что сделает его жена. Матушка, сказал он, не одобрит того, что они живут в разных домах. Однажды он сообщил новость: его мать 0собирается приехать к ним в Лондон.
   — У вас есть для нее комната в ваших апартаментах? — спросила Эмбер.
   Она сидела перед туалетным столиком, над ее прической трудился французский куафёр, только что прибывший из Парижа. Чтобы залучить его к себе, дамы готовы были выцарапать глаза друг другу. В одной руке Эмбер держала зеркальце в серебряной оправе и разглядывала свой профиль, восхищаясь линией прямого лба и высокомерно вздернутого носика, а также пухлыми губками и маленьким круглым подбородком.
   «Да, я красивее Фрэнсис Стюарт, — подумала она дерзко. — И все же я рада, что Фрэнсис исчезла, ушла с позором и никогда больше не будет досаждать мне».
   Джералд выглядел несчастным, он был бледен и уныл. Путешествие на континент не придало ему лоска, а довольно хорошее образование не улучшило его манер. Частые посещения публичных домов, пьянки, конечно, не способствовали его возмужанию. Он походил на растерянного, неуверенного в себе, одинокого мальчика, и новый поворот в судьбе внес в его жизнь еще большую сумятицу.
   Эти люди — его жена, другие женщины и мужчины, завсегдатаи Уайтхолла, — все были такие нахальные, такие самоуверенные и эгоистичные в достижении своих целей. Они наносили жестокие обиды другим и разрушали надежды окружающих ради собственной корысти. Джералд же мечтал о тихой и мирной жизни, полной покоя и безмятежности, но ничего этого он не находил дома. Этот мир дворцов и таверн, театров и публичных заведений пугал его и вызывал растерянность. Он отнюдь не жаждал приезда матушки, не хотел, чтобы она познакомилась с его женой, и все-таки ее визит сулил ему некоторое облегчение. Ведь его матушка не боялась ничего.
   Он вынул гребешок и начал расчесывать свой парик. Одежда на нем была модная и нарядная, ведь деньги могут сделать всё, однако его невзрачная фигура и кривые ноги портили всю картину.
   — Pas du tout, madame[19] — произнес Джералд. Все умники, или желавшие считаться таковыми, украшали свою речь французскими словами, точно так же как леди украшали лицо мушками из тафты. Так же поступал и Джералд, ибо стремился не отстать от моды. — Как вам известно, у меня всего три комнаты. Мне просто негде поместить ее.
   Он жил в «Шеваль дОр», доходном доме с меблированными комнатами, весьма популярном среди золотой молодежи, потому что у хозяйки была хорошенькая и сговорчивая дочка.
   — Ну и куда же вы ее пристроите? Мне не нравится этот локон, Дюран. Переделайте, пожалуйста. — Она по-прежнему разглядывала себя, теперь анфас, рассматривала зубы, кожу, оттенок помады на губах.
   Джералд кокетливо пожал плечами:
   — Bieh[20], я думал, она может остановиться здесь. Эмбер ударила зеркалом по столику, но, к счастью, попала на горку лент, и зеркало осталось целым.
   — Ах, вы думали! Так вот, она не будет здесь жить! Вы что, думаете, у лорда Элмсбери ночлежный дом, что ли? Лучше отправьте ей письмо, и пусть сидит себе на месте. За каким чертом ее вообще в Лондон понесло? — Эмбер тряхнула рукой, и браслеты зазвенели.
   — Ну, я полагаю, она хочет повидаться со своими старыми друзьями, которых не видела много лет. И кроме того, мадам, откровенно говоря, она удивляется, почему мы живем в разных домах.
   Он боялся реакции Эмбер на эти слова и поэтому счел за лучшее отойти подальше, в другой конец комнаты, что и сделал, и стал набивать трубку с длинным мундштуком, которую извлек из обширного кармана камзола. Потом поднес спичку и стал прикуривать.
   — Боже милостивый! Напишите ей, что вы взрослый мужчина, женатый и можете сами справиться со своими делами! — Заметив, что он курит, она вскричала: — Уходите отсюда! Я не желаю, чтобы в моей комнате воняло табаком! Пойдите и вызовите карету, я скоро буду готова. Или поезжайте один, если желаете.
   Джералд торопливо вышел, испытывая явное облегчение. Но Эмбер сидела недовольная и глядела в зеркало, а месье Дюран, которому не полагалось ничего слышать, продолжал работать над локоном, вызвавшим нарекания хозяйки.
   — Господи Боже мой, — сердито пробормотала Эмбер, — что за несносные существа эти мужья!
   Дюран елейно улыбнулся, последний раз взмахнул гребнем, отступил на шаг полюбоваться своей работой. Затем, удовлетворенный, он взял в руки маленький флакон, наполнил его водой и, опустив туда стебель позолоченной розочки, уложил флакончик в прическу Эмбер.
   — Верно говорят, мадам, что это выходит из моды, но лучше, если леди благородных кровей будет носить такую розочку, чем букет гвоздик на голове.
   — Скажите, почему только дуры выходят замуж, и дураки женятся? — спросила она и продолжала говорить, не ожидая ответа: — Очень вам благодарна, Дюран, что зашли ко мне. И вот вам за труды. — Она взяла со стола три гинеи и опустила их в руку куафёра.
   Его глаза заблестели, он снова поклонился:
   — О, мерси, мерси, мадам! Мне доставило искреннее удовольствие причесывать столь щедрую и столь прекрасную даму. Прошу вас обращаться ко мне всякий раз, в любое время, — и я приду, даже если мне придется при этом разочаровать его величество!
   — Благодарю, Дюран. А скажите мне… что вы думаете вот об этом платье? Моя портниха — француженка. Она давно меня обшивает, что вы думаете об этом? — Она медленно повернулась перед ним. Дюран всплеснул руками и поцеловал кончики своих пальцев:
   — Исключительно великолепно, мадам! Вы — истинная парижанка!
   Эмбер засмеялась, взяла в руки веер и перчатки.
   — Вы неисправимый льстец! Нэн, проводи его… Она вышла из комнаты, подозвала Тенси, и он понес в руках длинный шлейф платья своей хозяйки, чтобы ткань не испачкалась до начала бала. Дюран стоил тех трех гиней, что получил, и не столько за проделанную работу, сколько за сам престиж причесываться именно у него. Ведь, чтобы заполучить французского куафёра, пришлось немало потрудиться, поинтриговать, но Эмбер все-таки удалось отбить его у Каслмейн на этот вечер, и все дамы на балу знали об этом.
   Неделю спустя Эмбер была в детской, где проводила час-другой каждое утро. Они играли в триктрак с Брюсом. Сьюзен в белом полотняном платьице с кружевами, маленьком передничке и накрахмаленном чепчике, надетом на самую макушку поверх ее длинных, светлых блестящих волос, сидела на полу рядом с ними. Она уже начала командовать в детской, уверенно подчиняя себе детей Элмсбери, но ее собственный брат оказался более строптивым и то и дело сбрасывал ярмо маленькой тиранши.
   Эмбер любила проводить время в детской: эти моменты были единственными, что связывало ее с лордом Карлтоном. Эти дети были его и ее детьми, в их жилах текла его кровь, они вели себя и говорили, как он. Их любовь к ней была в какой-то степени его любовью, их поцелуи — его поцелуями. Они олицетворяли память о прошлом, все то, что было у нее в настоящем, они являли собой ее надежду на будущее.
   — Мама! — Сьюзен неожиданно прервала игру: она была слишком мала, чтобы сосредоточиваться долго на чем-нибудь.
   — Да, дорогая?
   — Сыграем в уиггл-уэггл?
   — Давай-ка сначала закончим эту игру, Сьюзен. Мы только что играли в уиггл-уэггл.
   Сьюзен надула губки и недовольно взглянула на брата, Эмбер заметила это, обняла ее и прижала к себе:
   — Ну-ну, что ты делаешь, маленькая колдунья?
   — Колдунья? Что это такое?
   — Колдунья, — ответил брат скучным голосом, — это зануда.
   Эмбер взглянула на лакея, который только что вошел в комнату и остановился возле них.
   — В чем дело?
   — Вас просят, мадам.
   — Кто? Кто-то важный приехал?
   — Ваш муж и, как я понимаю, его мать.
   — О Господи! Ну ладно, благодарю. Скажите им, что я сейчас спущусь.
   Лакей ушел. Эмбер сразу поднялась, невзирая на протесты детей.
   — Извините меня, дорогие мои, если смогу, то тотчас же вернусь.
   Брюс поклонился ей:
   — До свиданья, мама. Спасибо, что навестила нас.
   Эмбер наклонилась, поцеловала его, потом подхватила на руки Сьюзен, которая поцеловала ее в обе щеки и в губы.
   — Ну полно, Сьюзен, — отвернула лицо Эмбер, — ты мне всю пудру слижешь, негодница. — Она тоже поцеловала дочь, опустила ее на пол, помахала обоим детям и вышла. Но как только дверь закрылась, улыбка погасла на ее лице.
   С минуту она постояла в холле, чтобы собраться с мыслями. «За каким дьяволом старуха явилась сюда, в этот дом?» — думала она раздраженно. Из-за беременности все на свете раздражало ее — казалось, что все делалось умышленно и с единственной целью — досадить ей. Потом, вздохнув и пожав плечами, она направилась к дверям своих апартаментов в противоположном конце галереи.
   В гостиной Эмбер Джералд Стэнхоуп расположился вместе со своей матушкой на диване перед камином. Вдовствующая баронесса сидела спиной к двери и болтала к Джералдом, лицо которого было встревоженным. Его подчерненные брови — это считалось последней модой — резко контрастировали с белой кожей лица и пепельно-светлым париком. Когда Эмбер вошла, баронесса замолчала, секунду-другую придавая лицу подобающее выражение, потом с любезной улыбкой повернулась к невестке. В ее глазах вспыхнуло удивление и неудовольствие.
   Эмбер подошла к ним ленивой походкой, при этом ее халат распахивался, обнажая вспененные кружева нижних юбок. Джералд сидел словно пришибленный, будто ожидал, что в любой момент на него обрушится крыша дома. Он встал и представил жену матери. Женщины обнялись, весьма, однако, осторожно, словно боялись испачкаться друг о друга. Потом они подставили друг другу щеки: таков был обычай среди светских дам — подставлять щеку, а не губы, в качестве приветствия. Они отступили на шаг и оглядели друг друга оценивающе: ни та ни другая не упустили ни одного изъяна. Джералд в это время стоял неподалеку и нервно глотал слюну, его кадык ходил ходуном. Чтобы как-то занять руки, он достал гребень.
   Люсилле, леди Стэнхоуп, было за сорок. Ее пухлое недовольное лицо напомнило Эмбер спаниелей короля: уголки рта опущены, круглые щечки трясутся.
   Ее волосы, некогда светлые, имели теперь цвет карамели. Но кожа лица оставалась розовой и свежей, грудь не утратила привлекательности. Ее наряд был еще более старомодным, чем у большинства провинциальных дам, украшения — так, дешевые безделушки.
   — О, прошу вас, не обращайте внимания на мою одежду, — сразу же предупредила ее светлость. — Это лишь старое тряпье, которое я собиралась отдать своей служанке, но дороги нынче столь ужасны, что я не решилась надеть что-либо приличное! Боже мой, одна повозка опрокинулась, и три сундука упали в грязь!
   — Какое безобразие! — сочувственно согласилась Эмбер. — Вас, наверное, страшно растрясло. Не послать ли за освежительным?
   — О да, мадам. Пожалуй, я бы выпила чаю. Она никогда не пила чай, ибо это было слишком дорого, но теперь она решила показать всем, что двадцать лет в деревне не отучили ее от городских привычек.
   — Я пошлю за чаем. Арнольд! Черт подери этого парня! Где же он? Вечно целуется со служанками, когда его зовешь. — Она подошла к дверям в соседнюю комнату. — Арнольд!
   Баронесса наблюдала за ней с завистью и неодобрением.
   Она так никогда и не смогла примириться с тем, что годы ее юности и расцвета прошли столь бездарно. Сначала была гражданская война, и ее муж. подолгу воевал, пока в конце концов его не убили, что обрекло ее на прозябание в деревне в ее лучшие годы. Задавленная налогами, она была вынуждена сама выполнять всю домашнюю работу, как простая фермерша. А годы между тем предательски уходили. Лишь сегодня она осознала, как много лет прошло с тех пор.
   У нее не было шансов снова выйти замуж, ибо война оставила слишком много вдов, а у нее на руках были сын Джералд и еще две девочки. Дочери, к счастью, вышли замуж за местных помещиков, но Джералд, она не сомневалась, должен был иметь лучшее будущее. Она послала его в путешествие на континент и просила на обратном пути остановиться в Лондоне, с тем чтобы попасться на глаза королю и, возможно, напомнить ему, сколь верно и бескорыстно Стэнхоупы служили короне. Он преуспел больше, чем она предполагала. Месяц назад пришло письмо, в котором он написал, что король не только пожаловал ему графский титул, но и решил его судьбу, предложив богатую невесту, так что теперь он и граф Дэнфордский, и жених.