Страница:
Тут они услышали громкий ясный голос леди Каслмейн, стоявшей неподалеку. Она беседовала с леди Саутэск и Бэб Мэй.
— Виновник должен сгореть в аду за эти несчастья! Народ просто рвет и мечет! Они срубили деревья у Кларендона, побили ему окна, а на воротах сделали надпись:
Три главные причины гнева — Танжер, Дюнкерк и бездетная королева!
Леди Саутэск сделала ей знак замолчать, и Барбара оглянулась. Она раздула щеки, будто ужасно испугалась, и зажала рот рукой. Но блеск в ее глазах не оставлял сомнения, что она умышленно говорила так. громко. Катарина была ошеломлена, а Барбара небрежно пожала плечами и подозвала Бэб Мэй. Они вместе вышли из комнаты.
«Черт подери эту бессердечную дрянь! — подумала Эмбер. — Ей надо бы все волосы на голове выдрать за это!»
— «.. .и бездетная королева», — прошептала Катарина, и пальцы ее маленьких рук сжали веер. Королеву била дрожь. — Как же они ненавидят меня за это! — Она неожиданно подняла глаза и посмотрела Эмбер прямо в лицо. — Как я сама себя ненавижу!
Эмбер на мгновение стало стыдно: если бы Катарина знала, что она, Эмбер, беременна, беременна от ее мужа! Эмбер сжала руку королевы, улыбнулась сочувственной, ободряющей улыбкой. Она испытала облегчение, когда увидела, что к Катарине подходит томная и медоточивая Бойнтон, размахивая веером. Казалось, фрейлина вот-вот упадет в обморок,.
— О Боже, ваше величество! Мы же не готовы! Я только что услышала, что французская армия подошла к Лувру и собирается высадиться!
— Что? — вскричала стоявшая рядом дама. — Французы высадились? Господь всемилостивый! — И она бросилась к двери. Ее крик подхватили, и в одно мгновение все в комнате пришло в движение: мужчины и женщины панически бросились к дверям, отчего там образовалась пробка, — все. толкались, кричали, яростно пробиваясь к выходу.
Но этот слух, как и сотни других слухов, оказался ложным.
Барабаны били всю ночь, созывая людей в ополчение. Ружейная пальба слышалась уже у Лондонского моста. Волны истеричной паники и гнева прокатывались по всему городу. Каждый, у кого было хоть что-то ценное, закапывал его на заднем дворе, отдавал на попечение жены или слуги, осаждал своего ювелира или составлял завещание. Люди открыто говорили, что королевский двор предал их, что им суждено погибнуть на острие французской или голландской шпаги. Пронесся слух, что голландцы разбили укрепление в районе Медуэй, что они сожгли шесть военных кораблей, захватили корабль «Король Карл» и теперь грабят прибрежные поселки.
Король приказал потопить несколько кораблей в Баркин Крик, чтобы блокировать реку и не допустить вторжения вверх по реке. Однако, к сожалению, из-за всеобщей суматохи и неразберихи приказ неправильно поняли и по ошибке затопили несколько барж с морским провиантом. На десятую ночь после нападения на Ширнесс можно было видеть красное зарево горящих судов. К Лондону по реке плыли мертвые обгорелые каркасы кораблей, и напуганный город снова впал в панику, всякая деятельность полностью прекратилась, ибо единственное, что заботило людей, — спасти свою жизнь, жизнь семьи и накопленное добро.
Наконец голландцы ушли к устью реки, и возобновились мирные переговоры. На этот раз англичане не были столь щепетильны по ряду вопросов, и переговоры пошли успешнее, чем раньше.
Вместе с другими добровольцами Карлтон и Элмсбери вернулись в Лондон. Они обросли бородой, лица обгорели на солнце и обветрились на соленом морском ветру, а души закалились после боевых походов.
Эмбер чуть не падала в обморок от волнения и длительной бессонницы. Увидев на правом плече Брюса повязку с запекшейся кровью, она разразилась истерическими рыданиями.
Брюс обнял ее, как маленькую девочку, погладил по голове и поцеловал в мокрые от слез щеки.
— Ну что ты, дорогая, к чему эти слезы? Десятки раз я получал гораздо более тяжелые ранения, чем это.
Она прижалась к его груди — она не хотела да и не могла унять слезы.
— О Брюс! Ведь тебя могли убить! Я так боялась за тебя…
Карлтон поднял ее на руки и стал подниматься по лестнице.
— Ты разве забыла, несносная строптивая ведьмочка, — проговорил он, — что я велел тебе уехать из Лондона? Ведь если бы голландцы захотели, они захватили бы всю страну, нам не удалось бы их остановить…
Эмбер сидела на кровати и полировала ногти. Она ждала, когда Брюс закончит письмо своему управляющему.
— Когда я поеду домой, — небрежно произнес он, — я хочу взять с собой Брюса.
Эмбер посмотрела на него с выражением ужаса на лице. Он встал, скинул халат, и, когда наклонился задуть единственную свечу, Эмбер заметила на его лице мрачные тени. Он глядел на нее сузившимися глазами, как бы наблюдая за ее реакцией. Эмбер отодвинулась, и Брюс лег рядом с ней.
Несколько секунд она не отвечала. Она даже не прилегла, она продолжала сидеть, уставившись невидящими глазами в темноту. Но Брюс молчал, он ждал.
— Разве ты не хочешь, чтобы он поехал со мной? — спросил он наконец.
— Конечно, я не хочу отпускать его!. Ведь он мой ребенок, не правда ли? И ты думаешь, мне понравится, что он уедет и будет воспитываться другой, посторонней женщиной, а обо мне забудет? Нет, я не желаю этого! И я не отпущу его! Он — мой, он останется здесь, со мной. Я не допущу, чтобы его воспитывала эта… та женщина, на котброй ты женился!
— У тебя есть какие-нибудь планы относительно его будущего? — Было так темно, что она не могла видеть его лица, но голос звучал тихо и рассудительно.
— Нет, — неохотно призналась она. — Конечно, нет! С какой стати? Ведь ему всего-то шесть лет.
— Но ему не всегда будет шесть лет. Что ты станешь делать, когда мальчик вырастет? Когда он спросит — кто его отец? Если я уеду и он не будет видеть меня несколько лет — он совсем забудет обо мне. А какую фамилию ты собираешься дать ему? Со Сьюзен дело проще, считается, что она дочь Дэнджерфилда, и она носит его фамилию. Но Брюс — у него вообще нет фамилии, и только я могу ему дать ее, а я не в состоянии этого сделать, пока он остается с тобой. Я знаю, что ты любишь его, Эмбер, и он любит тебя. Теперь ты богата и ты — фаворитка короля, возможно, когда-нибудь ты добьешься дворянского титула для мальчика. Но если он отправится со мной, то он станет моим наследником, он будет иметь все, что я смогу ему дать, и ему никогда не придется испытывать унижения незаконнорожденного ребенка…
— Он все равно незаконнорожденный! — вскричала Эмбер, быстро найдя подходящий довод. — Ты не сможешь сделать из него лорда, если даже скажешь, что он — лорд!
— Он не будет жить в Англии. А там, за океаном, титулы никого не интересуют. Во всяком случае, там ему будет гораздо лучше, чем здесь, где все всё знают.
— А твоя жена? Откуда, по ее мнению, мог взяться этот мальчик? Из грядки с петрушкой на огороде?
— Я уже рассказал ей, что был женат раньше. И она ждет приезда моего сына.
— О, она знает! Ты такой доверчивый, да? И что же, по твоей версии, сталось с матерью мальчика? — Тут Эмбер замолчала, ей стало нехорошо. — Ты сказал, что я умерла? — Он не отвечал, и Эмбер крикнула обвинительно: — Ты так ей сказал?
— Да, конечно. Что же еще я мог ей сказать? Что я двоеженец? — Его тон стал злым и нетерпеливым. — Ну хорошо, Эмбер, я не стану забирать Брюса от тебя. Ты сама решай. Но постарайся учесть и его интересы, и когда ты решишь…
Эмбер была оскорблена и разгневана самой мыслью, что сына надо отправить на попечение другой женщины, что он будет расти вдали от нее, где ничто не будет напоминать ему о ее существовании. Несколько дней она старалась гнать эту мысль от себя. Да и Брюс не возвращался к вопросу о сыне.
Голландский флот все еще стоял в устье Темзы, и ни один английский корабль не мог сняться с якоря. Поэтому Брюс был вынужден ожидать окончания мирных переговоров, хотя и был готов с боем прорваться через позиции неприятеля. Но когда переговоры закончатся, он намеревался отплыть немедленно . Большую часть времени он проводил на охоте в обществе короля. Несколько раз отец и сын катались верхом, или Брюс-старший давал мальчику уроки фехтования. Иногда они уплывали на несколько миль вверх по Темзе на яхте Элмсбери «Сапфир» и брали с собой Эмбер. Мать не могла видеть их вместе, не испытывая при этом мучений ревности, ибо где-то в глубине сердца она знала: мальчик уедет с отцом и забудет ее. Она могла уступить его Брюсу, но не могла примириться с тем, что сын будет принадлежать другой женщине.
Однажды утром они шли по саду — она и мальчик. Они ждали Брюса, который собирался взять мальчика покататься на лодке. Была середина июля, погода стояла жаркая, и, когда садовник поливал цветы, от земли шел пар. Деревья дикого лимона были в цвету, и над нежными желто — зелеными лепестками без устали вились пчелы. Месье лё Шьен бежал рядом, ко всему принюхиваясь и волоча по земле длинные уши. Он уже успел намочить их в фонтане и теперь волочил по пыли.
Садовник угостил каждого спелой желтой грушей. Вкус чуть отдавал вином.
— Брюс, — неожиданно обратилась Эмбер к сыну, — ты очень будешь скучать по отцу, когда он уедет? — Эмбер не собиралась задавать этот вопрос, но теперь, спросив, ждала ответа, затаив дыхание.
Она увидела ответ раньше, чем услышала: сын грустно улыбнулся.
— О да, мам. Буду. — Потом поколебался и добавил: — А разве ты не будешь?
На глаза Эмбер навернулись слезы, она отвернулась, протянув руку к мускусной розе, распустившейся у стены.
— Да, конечно, я буду скучать. Предположим, Брюс; предположим… — И вдруг она произнесла это вслух: — Ты хотел бы уехать вместе с ним?
Мальчик изумленно уставился на мать, потом схватил ее за руку:
— А что, можно? Можно, мам? Я правда могу поехать с ним?
Эмбер посмотрела на сына, не в силах сдержать разочарования: его глаза так сияли, что она уже поняла, что будет дальше…
— Да, можешь. Если ты сам хочешь этого. Скажи, ты хочешь?
— О да, мам! Хочу! Пожалуйста, отпусти меня?
— И ты хочешь уехать и бросить меня? — Она понимала всю жестокость вопроса, но не могла удержаться.
Как она и предполагала, счастливый взгляд потух, уступив место растерянному взгляду человека, испытывающего угрызения совести. Он помолчал минуту.
— Но разве ты не можешь поехать с нами, мам? — Потом снова улыбнулся. — Ты поедешь с нами! И тогда мы можем быть все вместе!
Эмбер задумчиво посмотрела на мальчика, провела пальцами по его волосам.
— Я не могу поехать с вами, дорогой. Я должна остаться здесь. — У нее снова брызнули слезы. — Ты не можешь быть с нами обоими…
Он сочувственно взял мать за руку:
— Не плачь, мама. Я не уеду от тебя… я скажу папе, что я… не могу поехать с ним.
Эмбер почувствовала, что ненавидит себя.
— Иди сюда, — велела она. — Садись на эту скамейку и послушай меня, дорогой. Твой отец хочет, чтобы ты отправился с ним. Ты ему нужен там — помогать ему, там много дел для тебя. Я хочу, чтобы ты остался со мной, но я думаю, ты нужен ему больше.
— О, в самом деле, мама? Ты правда так думаешь? — Он с тревогой вглядывался в лицо матери, но был не в силах скрыть охватившего его чувства радости.
— Да, дорогой, я действительно так думаю. — Эмбер взглянула поверх головы сына и увидела, как по садовой дорожке к ним шагает Брюс. Мальчик оглянулся, увидел отца, вскочил и побежал к нему навстречу. С Брюсом он всегда вел себя более сдержанно, чем с ней, и не потому, что Брюс настаивал на этом, но потому, что так велел учитель.
Мальчик церемонно поклонился, прежде чем начать говорить.
— Я решил поехать с вами в Америку, сэр, — торжественно сообщил он. — Мама говорит, что я буду там нужен вам.
Брюс взглянул на мальчика, потом перевел взгляд на Эмбер. Секунду они глядели друг на друга, не говоря ни слова. Он обнял мальчика за плечи и улыбнулся:
— Я рад, что ты решил отправиться со мной, Брюс. — Они вместе подошли к Эмбер, она встала, не отрывая глаз от Брюса-старшего. Он ничего не сказал, только наклонился и поцеловал ее, чуть коснувшись губами. Это был поцелуй мужа.
Поначалу Эмбер считала, что совершила благородный и самоотверженный поступок, и хотела, чтобы и Брюс был того же мнения. Но потом появилась надежда, что, возможно, ее ребенок, находящийся постоянно рядом с ним там, в Америке, более всего станет, напоминать Брюсу о ней. Эта надежда вползла исподволь, Эмбер даже не сразу распознала ее. Таким образом она может победить Коринну, даже не видя ее.
В городе Бреда был подписан мирный договор, и весть об этом событии достигла Уайтхолла в конце месяца. Брюс отплыл на следующее утро. Эмбер отправилась в порт, чтобы оставить у них обоих хорошее воспоминание о себе, хотя сердце у нее разрывалось на части. Когда Эмбер наклонилась поцеловать сына, у нее перехватило горло. Брюс обнял ее, помог встать на ноги: беременность мешала ей двигаться.
— Не дай ему забыть меня, Брюс — попросила она.
— Я не забуду тебя, мама! И мы вернемся навестить тебя! Так папа сказал, не правда ли, сэр? — Он поднял глаза на отца, ожидая подтверждения своих слов.
— Да, Брюс, мы вернемся. Я обещаю тебе. — Он явно нервничал, хотел поскорее подняться на борт, уплыть. Он терпеть не мог долгие мучительные расставания. — Эмбер, мы уже опаздываем.
Она испуганно вскрикнула, обвила руками его шею, он наклонил голову, их губы соединились. Эмбер в отчаянии припала к нему, совершенно позабыв об окружавшей их толпе. Люди повернули головы и с любопытством разглядывали красивого мужчину, яркую женщину и мальчика, спокойно наблюдавшего за ними. Это был тот момент, в который она не верила, даже еще вчера, когда уже знала об отъезде, не верила, что такой момент все-таки настанет. И вот — минута расставания пришла, и Эмбер охватило отчаяние.
Вдруг их руки разомкнулись. Он быстро повернулся, и не успела Эмбер осознать, что происходит, как Брюс и их сын перешли по сходням на борт корабля. Корабль начал движение, очень медленно, белые паруса наполнялись ветром, и корабль пошел. Мальчик на борту снял шляпу и стал махать ей: — Мы вернемся, мама!
Эмбер вскрикнула и побежала вдоль причала. Корабль удалялся. Брюс стоял к ней вполоборота и отдавал команды матросам, но потом быстро обернулся и обнял мальчика за плечи. В прощальном жесте он поднял руку. Эмбер хотела тоже поднять руку в ответ, но неожиданно положила кончик пальца в рот и сильно прикусила его. Долгое время она стояла на причале, потерянная и одинокая. Потом подняла руку и вяло помахала им на прощанье.
Глава пятьдесят вторая
— Виновник должен сгореть в аду за эти несчастья! Народ просто рвет и мечет! Они срубили деревья у Кларендона, побили ему окна, а на воротах сделали надпись:
Три главные причины гнева — Танжер, Дюнкерк и бездетная королева!
Леди Саутэск сделала ей знак замолчать, и Барбара оглянулась. Она раздула щеки, будто ужасно испугалась, и зажала рот рукой. Но блеск в ее глазах не оставлял сомнения, что она умышленно говорила так. громко. Катарина была ошеломлена, а Барбара небрежно пожала плечами и подозвала Бэб Мэй. Они вместе вышли из комнаты.
«Черт подери эту бессердечную дрянь! — подумала Эмбер. — Ей надо бы все волосы на голове выдрать за это!»
— «.. .и бездетная королева», — прошептала Катарина, и пальцы ее маленьких рук сжали веер. Королеву била дрожь. — Как же они ненавидят меня за это! — Она неожиданно подняла глаза и посмотрела Эмбер прямо в лицо. — Как я сама себя ненавижу!
Эмбер на мгновение стало стыдно: если бы Катарина знала, что она, Эмбер, беременна, беременна от ее мужа! Эмбер сжала руку королевы, улыбнулась сочувственной, ободряющей улыбкой. Она испытала облегчение, когда увидела, что к Катарине подходит томная и медоточивая Бойнтон, размахивая веером. Казалось, фрейлина вот-вот упадет в обморок,.
— О Боже, ваше величество! Мы же не готовы! Я только что услышала, что французская армия подошла к Лувру и собирается высадиться!
— Что? — вскричала стоявшая рядом дама. — Французы высадились? Господь всемилостивый! — И она бросилась к двери. Ее крик подхватили, и в одно мгновение все в комнате пришло в движение: мужчины и женщины панически бросились к дверям, отчего там образовалась пробка, — все. толкались, кричали, яростно пробиваясь к выходу.
Но этот слух, как и сотни других слухов, оказался ложным.
Барабаны били всю ночь, созывая людей в ополчение. Ружейная пальба слышалась уже у Лондонского моста. Волны истеричной паники и гнева прокатывались по всему городу. Каждый, у кого было хоть что-то ценное, закапывал его на заднем дворе, отдавал на попечение жены или слуги, осаждал своего ювелира или составлял завещание. Люди открыто говорили, что королевский двор предал их, что им суждено погибнуть на острие французской или голландской шпаги. Пронесся слух, что голландцы разбили укрепление в районе Медуэй, что они сожгли шесть военных кораблей, захватили корабль «Король Карл» и теперь грабят прибрежные поселки.
Король приказал потопить несколько кораблей в Баркин Крик, чтобы блокировать реку и не допустить вторжения вверх по реке. Однако, к сожалению, из-за всеобщей суматохи и неразберихи приказ неправильно поняли и по ошибке затопили несколько барж с морским провиантом. На десятую ночь после нападения на Ширнесс можно было видеть красное зарево горящих судов. К Лондону по реке плыли мертвые обгорелые каркасы кораблей, и напуганный город снова впал в панику, всякая деятельность полностью прекратилась, ибо единственное, что заботило людей, — спасти свою жизнь, жизнь семьи и накопленное добро.
Наконец голландцы ушли к устью реки, и возобновились мирные переговоры. На этот раз англичане не были столь щепетильны по ряду вопросов, и переговоры пошли успешнее, чем раньше.
Вместе с другими добровольцами Карлтон и Элмсбери вернулись в Лондон. Они обросли бородой, лица обгорели на солнце и обветрились на соленом морском ветру, а души закалились после боевых походов.
Эмбер чуть не падала в обморок от волнения и длительной бессонницы. Увидев на правом плече Брюса повязку с запекшейся кровью, она разразилась истерическими рыданиями.
Брюс обнял ее, как маленькую девочку, погладил по голове и поцеловал в мокрые от слез щеки.
— Ну что ты, дорогая, к чему эти слезы? Десятки раз я получал гораздо более тяжелые ранения, чем это.
Она прижалась к его груди — она не хотела да и не могла унять слезы.
— О Брюс! Ведь тебя могли убить! Я так боялась за тебя…
Карлтон поднял ее на руки и стал подниматься по лестнице.
— Ты разве забыла, несносная строптивая ведьмочка, — проговорил он, — что я велел тебе уехать из Лондона? Ведь если бы голландцы захотели, они захватили бы всю страну, нам не удалось бы их остановить…
Эмбер сидела на кровати и полировала ногти. Она ждала, когда Брюс закончит письмо своему управляющему.
— Когда я поеду домой, — небрежно произнес он, — я хочу взять с собой Брюса.
Эмбер посмотрела на него с выражением ужаса на лице. Он встал, скинул халат, и, когда наклонился задуть единственную свечу, Эмбер заметила на его лице мрачные тени. Он глядел на нее сузившимися глазами, как бы наблюдая за ее реакцией. Эмбер отодвинулась, и Брюс лег рядом с ней.
Несколько секунд она не отвечала. Она даже не прилегла, она продолжала сидеть, уставившись невидящими глазами в темноту. Но Брюс молчал, он ждал.
— Разве ты не хочешь, чтобы он поехал со мной? — спросил он наконец.
— Конечно, я не хочу отпускать его!. Ведь он мой ребенок, не правда ли? И ты думаешь, мне понравится, что он уедет и будет воспитываться другой, посторонней женщиной, а обо мне забудет? Нет, я не желаю этого! И я не отпущу его! Он — мой, он останется здесь, со мной. Я не допущу, чтобы его воспитывала эта… та женщина, на котброй ты женился!
— У тебя есть какие-нибудь планы относительно его будущего? — Было так темно, что она не могла видеть его лица, но голос звучал тихо и рассудительно.
— Нет, — неохотно призналась она. — Конечно, нет! С какой стати? Ведь ему всего-то шесть лет.
— Но ему не всегда будет шесть лет. Что ты станешь делать, когда мальчик вырастет? Когда он спросит — кто его отец? Если я уеду и он не будет видеть меня несколько лет — он совсем забудет обо мне. А какую фамилию ты собираешься дать ему? Со Сьюзен дело проще, считается, что она дочь Дэнджерфилда, и она носит его фамилию. Но Брюс — у него вообще нет фамилии, и только я могу ему дать ее, а я не в состоянии этого сделать, пока он остается с тобой. Я знаю, что ты любишь его, Эмбер, и он любит тебя. Теперь ты богата и ты — фаворитка короля, возможно, когда-нибудь ты добьешься дворянского титула для мальчика. Но если он отправится со мной, то он станет моим наследником, он будет иметь все, что я смогу ему дать, и ему никогда не придется испытывать унижения незаконнорожденного ребенка…
— Он все равно незаконнорожденный! — вскричала Эмбер, быстро найдя подходящий довод. — Ты не сможешь сделать из него лорда, если даже скажешь, что он — лорд!
— Он не будет жить в Англии. А там, за океаном, титулы никого не интересуют. Во всяком случае, там ему будет гораздо лучше, чем здесь, где все всё знают.
— А твоя жена? Откуда, по ее мнению, мог взяться этот мальчик? Из грядки с петрушкой на огороде?
— Я уже рассказал ей, что был женат раньше. И она ждет приезда моего сына.
— О, она знает! Ты такой доверчивый, да? И что же, по твоей версии, сталось с матерью мальчика? — Тут Эмбер замолчала, ей стало нехорошо. — Ты сказал, что я умерла? — Он не отвечал, и Эмбер крикнула обвинительно: — Ты так ей сказал?
— Да, конечно. Что же еще я мог ей сказать? Что я двоеженец? — Его тон стал злым и нетерпеливым. — Ну хорошо, Эмбер, я не стану забирать Брюса от тебя. Ты сама решай. Но постарайся учесть и его интересы, и когда ты решишь…
Эмбер была оскорблена и разгневана самой мыслью, что сына надо отправить на попечение другой женщины, что он будет расти вдали от нее, где ничто не будет напоминать ему о ее существовании. Несколько дней она старалась гнать эту мысль от себя. Да и Брюс не возвращался к вопросу о сыне.
Голландский флот все еще стоял в устье Темзы, и ни один английский корабль не мог сняться с якоря. Поэтому Брюс был вынужден ожидать окончания мирных переговоров, хотя и был готов с боем прорваться через позиции неприятеля. Но когда переговоры закончатся, он намеревался отплыть немедленно . Большую часть времени он проводил на охоте в обществе короля. Несколько раз отец и сын катались верхом, или Брюс-старший давал мальчику уроки фехтования. Иногда они уплывали на несколько миль вверх по Темзе на яхте Элмсбери «Сапфир» и брали с собой Эмбер. Мать не могла видеть их вместе, не испытывая при этом мучений ревности, ибо где-то в глубине сердца она знала: мальчик уедет с отцом и забудет ее. Она могла уступить его Брюсу, но не могла примириться с тем, что сын будет принадлежать другой женщине.
Однажды утром они шли по саду — она и мальчик. Они ждали Брюса, который собирался взять мальчика покататься на лодке. Была середина июля, погода стояла жаркая, и, когда садовник поливал цветы, от земли шел пар. Деревья дикого лимона были в цвету, и над нежными желто — зелеными лепестками без устали вились пчелы. Месье лё Шьен бежал рядом, ко всему принюхиваясь и волоча по земле длинные уши. Он уже успел намочить их в фонтане и теперь волочил по пыли.
Садовник угостил каждого спелой желтой грушей. Вкус чуть отдавал вином.
— Брюс, — неожиданно обратилась Эмбер к сыну, — ты очень будешь скучать по отцу, когда он уедет? — Эмбер не собиралась задавать этот вопрос, но теперь, спросив, ждала ответа, затаив дыхание.
Она увидела ответ раньше, чем услышала: сын грустно улыбнулся.
— О да, мам. Буду. — Потом поколебался и добавил: — А разве ты не будешь?
На глаза Эмбер навернулись слезы, она отвернулась, протянув руку к мускусной розе, распустившейся у стены.
— Да, конечно, я буду скучать. Предположим, Брюс; предположим… — И вдруг она произнесла это вслух: — Ты хотел бы уехать вместе с ним?
Мальчик изумленно уставился на мать, потом схватил ее за руку:
— А что, можно? Можно, мам? Я правда могу поехать с ним?
Эмбер посмотрела на сына, не в силах сдержать разочарования: его глаза так сияли, что она уже поняла, что будет дальше…
— Да, можешь. Если ты сам хочешь этого. Скажи, ты хочешь?
— О да, мам! Хочу! Пожалуйста, отпусти меня?
— И ты хочешь уехать и бросить меня? — Она понимала всю жестокость вопроса, но не могла удержаться.
Как она и предполагала, счастливый взгляд потух, уступив место растерянному взгляду человека, испытывающего угрызения совести. Он помолчал минуту.
— Но разве ты не можешь поехать с нами, мам? — Потом снова улыбнулся. — Ты поедешь с нами! И тогда мы можем быть все вместе!
Эмбер задумчиво посмотрела на мальчика, провела пальцами по его волосам.
— Я не могу поехать с вами, дорогой. Я должна остаться здесь. — У нее снова брызнули слезы. — Ты не можешь быть с нами обоими…
Он сочувственно взял мать за руку:
— Не плачь, мама. Я не уеду от тебя… я скажу папе, что я… не могу поехать с ним.
Эмбер почувствовала, что ненавидит себя.
— Иди сюда, — велела она. — Садись на эту скамейку и послушай меня, дорогой. Твой отец хочет, чтобы ты отправился с ним. Ты ему нужен там — помогать ему, там много дел для тебя. Я хочу, чтобы ты остался со мной, но я думаю, ты нужен ему больше.
— О, в самом деле, мама? Ты правда так думаешь? — Он с тревогой вглядывался в лицо матери, но был не в силах скрыть охватившего его чувства радости.
— Да, дорогой, я действительно так думаю. — Эмбер взглянула поверх головы сына и увидела, как по садовой дорожке к ним шагает Брюс. Мальчик оглянулся, увидел отца, вскочил и побежал к нему навстречу. С Брюсом он всегда вел себя более сдержанно, чем с ней, и не потому, что Брюс настаивал на этом, но потому, что так велел учитель.
Мальчик церемонно поклонился, прежде чем начать говорить.
— Я решил поехать с вами в Америку, сэр, — торжественно сообщил он. — Мама говорит, что я буду там нужен вам.
Брюс взглянул на мальчика, потом перевел взгляд на Эмбер. Секунду они глядели друг на друга, не говоря ни слова. Он обнял мальчика за плечи и улыбнулся:
— Я рад, что ты решил отправиться со мной, Брюс. — Они вместе подошли к Эмбер, она встала, не отрывая глаз от Брюса-старшего. Он ничего не сказал, только наклонился и поцеловал ее, чуть коснувшись губами. Это был поцелуй мужа.
Поначалу Эмбер считала, что совершила благородный и самоотверженный поступок, и хотела, чтобы и Брюс был того же мнения. Но потом появилась надежда, что, возможно, ее ребенок, находящийся постоянно рядом с ним там, в Америке, более всего станет, напоминать Брюсу о ней. Эта надежда вползла исподволь, Эмбер даже не сразу распознала ее. Таким образом она может победить Коринну, даже не видя ее.
В городе Бреда был подписан мирный договор, и весть об этом событии достигла Уайтхолла в конце месяца. Брюс отплыл на следующее утро. Эмбер отправилась в порт, чтобы оставить у них обоих хорошее воспоминание о себе, хотя сердце у нее разрывалось на части. Когда Эмбер наклонилась поцеловать сына, у нее перехватило горло. Брюс обнял ее, помог встать на ноги: беременность мешала ей двигаться.
— Не дай ему забыть меня, Брюс — попросила она.
— Я не забуду тебя, мама! И мы вернемся навестить тебя! Так папа сказал, не правда ли, сэр? — Он поднял глаза на отца, ожидая подтверждения своих слов.
— Да, Брюс, мы вернемся. Я обещаю тебе. — Он явно нервничал, хотел поскорее подняться на борт, уплыть. Он терпеть не мог долгие мучительные расставания. — Эмбер, мы уже опаздываем.
Она испуганно вскрикнула, обвила руками его шею, он наклонил голову, их губы соединились. Эмбер в отчаянии припала к нему, совершенно позабыв об окружавшей их толпе. Люди повернули головы и с любопытством разглядывали красивого мужчину, яркую женщину и мальчика, спокойно наблюдавшего за ними. Это был тот момент, в который она не верила, даже еще вчера, когда уже знала об отъезде, не верила, что такой момент все-таки настанет. И вот — минута расставания пришла, и Эмбер охватило отчаяние.
Вдруг их руки разомкнулись. Он быстро повернулся, и не успела Эмбер осознать, что происходит, как Брюс и их сын перешли по сходням на борт корабля. Корабль начал движение, очень медленно, белые паруса наполнялись ветром, и корабль пошел. Мальчик на борту снял шляпу и стал махать ей: — Мы вернемся, мама!
Эмбер вскрикнула и побежала вдоль причала. Корабль удалялся. Брюс стоял к ней вполоборота и отдавал команды матросам, но потом быстро обернулся и обнял мальчика за плечи. В прощальном жесте он поднял руку. Эмбер хотела тоже поднять руку в ответ, но неожиданно положила кончик пальца в рот и сильно прикусила его. Долгое время она стояла на причале, потерянная и одинокая. Потом подняла руку и вяло помахала им на прощанье.
Глава пятьдесят вторая
Все мужчины в комнате прервали трапезу и с ошеломленным видом уставились на входную дверь.
В двенадцать часов в таверне «Сан», расположенной как раз за новым зданием «Королевской биржи» на Треднидл-стрит, было всегда многолюдно, ибо в это время сюда приходило много купцов пообедать, заключить сделки и обсудить текущие новости. Сейчас многие говорили об эскападах Букингема — его проделки вызывали большее одобрение в Сити, чем при королевском дворе.. И в этот момент герцог вошел.
Один седобородый старик поднял взгляд, и его слабые голубые глаза округлились от удивления.
— Бог ты мой! Вот это да! Заговори о дьяволе. Начало английской поговорки: «Заговори о дьяволе, и он появится»
В облике герцога не было ничего, что говорило бы о том, что он в бегах и что его жизнь в опасности из-за его предательских действий. На его милости был обычный светлый парик и великолепный костюм: черные бархатные бриджи, парчовый камзол с золотым шитьем и длинный жилет из зеленого атласа. Он держался спокойно и хладнокровно, как держался бы всякий джентльмен, который зашел в любимую таверну перед началом театрального спектакля.
Но все присутствующие мгновенно вышли из-за столиков и окружили его Герцог сумел втереться в доверие к этим людям, и они были убеждены, что он — их верный друг в придворных кругах. Как и они, он ненавидел голландцев и жаждал их поражения. Как и они, он стоял за религиозную терпимость — хотя это происходило по причине его собственного безразличия к любому вероисповеданию, но люди-то не знали этого. Несмотря на поразительную беспринципность, Букингем остался верен одному — хорошему мнению о мужчинах своей страны.
— Рады вашему возвращению, ваша милость! Мы как раз о вас говорили и грустили: когда же вы снова здесь появитесь?
— Ходили слухи, будто вы уехали за границу!
— Господь всемогущий! Это действительно вы? Не призрак?
Букингем прошел мимо всех посетителей к камину, улыбаясь и пожимая протянутые к нему руки Врожденное обаяние Вильерсов было мощным оружием, когда им пользовался Букингем.
— Да это я, джентльмены. Не призрак, уверяю вас. — Он кивком подозвал официанта, заказал обед, предупредив, что времени у него в обрез Потом он заговорил с молодым человеком, который сидел на корточках рядом, глядел на герцога во все глаза, не забывая поворачивать вертел, на которой поджаривался хороший бараний окорок.
— Ты мог бы выполнить мое поручение, парень?
— Конечно, ваша милость! — Он вскочил на ноги.
— Тогда смотри, будь внимателен: как можно быстрее ступай в Тауэр и скажи стражнику, что герцог Букингемский ожидает в таверне «Сан» офицеров его величества, чтобы те арестовали его. — Он вручил парню серебряную монету.
Возглас удивления и восхищения прошел по таверне, ибо все знали: если герцог предстанет перед судом — ему обязательно отрубят голову. Парень повернулся и побежал, а Букингем, сопровождаемый посетителями таверны, проследовал к столу у окна, уселся и стал есть. Любопытная толпа уже начала собираться вокруг, скапливаться у дверей, заглядывать в окна. Герцог помахал им рукой, улыбнулся, и народ ответил громким приветствием.
— Джентльмены, — обратился Букингем к мужчинам, стоявшим вокруг него. Потом он вынул серебряную вилку из футляра и начал разделывать кусок мяса. — Джентльмены, я хочу отдать себя врагу, хотя прекрасно знаю, как именно они воспользуются этим, ибо. моя совесть не позволяет мне быть в роли постороннего наблюдателя нашего недавнего позора. — Гул одобрения прервал речь герцога, но лишь на несколько мгновений. Он поднял руку, прося тишины. — Англия нуждается хотя бы в нескольких истинных патриотах, смысл жизни которых не в строительстве новых домов для себя и не в том, чтобы хорошо выспаться ночью, чего бы это ни стоило нации.
Это заявление вызвало у присутствующих крики одобрения, которые эхом отозвались и за пределами таверны, подхваченные даже теми, кто и не расслышал слов Букингема. Ибо люди с негодованием относились к строительству огромного особняка для Кларендона. И никто не забыл, как Арлингтон крепко спал, когда поступил приказ, чтобы Руперт вернулся и выступил против голландцев но слуги разбудили его лишь утром, когда он и подписал приказ. Сами готовые ругать королевский двор, они с удовольствием слушали, как герцог поносил его.
— Да-да, ваша милость, — согласился один старый банкир. — Страной слишком долго руководят неспособные и некомпетентные старики.
Другой посетитель наклонился вперед и стукнул кулаком по столу:
— На ближайшем созыве парламента его следует подвергнуть публичному осуждению! Мы заставим старого негодяя ответить за его преступления!
— Но, джентльмены, — мягко запротестовал Букингем, обгрызая баранью косточку. — Лорд-камергер вел дела честно и на уровне своих способностей.
Это вызвало протест.
— Честно? Этот кровопийца вконец разорил нас! Откуда он взял деньги на строительство этого дворца?
— Да он такой же тиран, как Кромвель!
— Выдал дочь за герцога и решил, что он тоже Стюарт!
— Он ненавидит Палату общин!
— Он всегда был в сговоре с епископами!
— Он величайший негодяй в Англии! Ваша милость, вы слишком мягкосердечны!
Букингем улыбнулся, снисходительно пожав широкими плечами:
— Нет, мне с вами не потягаться, джентльмены. Вас слишком много, а я один!
Он еще не закончил обед, когда прибыли офицеры короля. Оказалось, Букингем отправил посыльного во дворец еще раньше, а парня из таверны использовал для придания большего драматического эффекта всему спектаклю, чтобы вызвать заинтересованность и сочувствие окружающих. Офицеры вошли в комнату, возбужденные и запыхавшиеся, крайне удивленные тем, что они увидели: его милость действительно сидит здесь, ест, пьет и беседует. Они приблизились, чтобы арестовать герцога, но тот просто отмахнулся от них:
— Дайте мне закончить обед, господа. Сейчас я буду в вашем распоряжении.
Офицеры переглянулись, смутились, но потом отошли в сторону и стали ждать. Пообедав, герцог вытер рот, очистил вилку и, положив ее в футляр, который убрал в карман. Потом отодвинул в сторону посуду и встал:
— Ну, джентльмены, я пошел сдаваться.
— Да не покинет вас Господь!
Когда он шагнул к двери, офицеры выскочили , вперед и хотели скрутить ему руки, но герцог жестом остановил их:
— Я могу еще ходить сам, господа.
Обескураженные, стражники потащились следом за Букингемом.
Когда герцог появился в дверях таверны, раздался взрыв радостных криков, и приветственных возгласов. Герцог широко улыбался и махал рукой. Толпа стала принимать угрожающие размеры: она запрудила улицу, и на расстоянии в несколько сотен ярдов в обоих направлениях движение остановилось. Остановились коляски, повозки и тачки, остановились портшезы; люди стояли у открытых окон и на балконах. Этот человек, обвиненный в предательстве короля и страны, стал национальным героем: так как он оказался в опале, то стал тем единственным придворным, которого не обвиняли во всех прежних и нынешних бедах государства.
Неподалеку его ждала карета, Букингем сел в нее. До Тауэра было немногим больше полумили, и весь путь герцога до крепости сопровождался громкими криками и шумом толпы. К карете тянулись руки, за ней бежали мальчишки, девушки бросали герцогу цветы. Самого короля не приветствовали с таким энтузиазмом, когда тот вернулся в Лондон несколько лет назад.
— Не терзайтесь, добрые люди! — кричал людям Букингем. — Меня очень скоро выпустят.
Но при дворе думали совсем иначе, и в конюшне его величества слуги и кучера бились об заклад, что герцогу не сносить головы. Король лишил его всех официальных должностей и назначил на них других людей. Его враги, а их было несметное количество, и все — весьма влиятельные лица, развили бурную деятельность. Однако у герцога тоже были союзники, во всяком случае, одна очень темпераментная союзница — его кузина Каслмейн.
Как раз за три дня до этого Барбара и ее служанка Уилсон проезжали как-то в сумерках по Эджуер-роуд, возвращаясь из Гайд-парка. Вдруг, откуда ни возьмись, появился старик нищий, очевидно, он прятался где-то в кустах, и бросился к карете, заставив кучера остановиться. Тот, яростно ругаясь, наклонился, чтобы хорошенько стегнуть попрошайку плеткой, но не успел он изловчиться, как нищий уцепился за открытое окно кареты и протянул грязную руку к графине.
— Прошу вас, ваша светлость, — заныл он, — подайте милостыню бедному человеку!
— Убирайся отсюда, дрянь вонючая! — вскричала Барбара. — Бросьте ему шиллинг, Уилсон!
Но нищий продолжал упрямо цепляться, хотя карета уже поехала.
— Ваша светлость довольно прижимистая для дамы, которая надевает в театр жемчужное ожерелье стоимостью в тридцать тысяч фунтов!
Барбара быстро взглянула на него, ее глаза потемнели от гнева.
— Да как ты осмеливаешься так говорить со мной? Я велю тебя поймать и высечь! — Она сильно ударила его по руке веером. — Убирайся, негодяй! — Она раскрыла рот и громко закричала: — Харви! Харви! Останови карету, слышишь!
Кучер натянул вожжи, и, когда колеса замедлили бег, нищий улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов.
— Ладно, миледи, оставьте шиллинг себе. Вот… я дам вам кое-что взамен. — Он бросил ей на колени сложенный лист бумаги. — Прочтите это, если дорожите своей жизнью. — И когда карета остановилась и кучер бросился, чтобы поймать мерзавца, тот с неожиданной ловкостью пустился наутек, больше не хромая. На прощанье он оглянулся и скорчил гримасу, прижав к носу большой палец.
Барбара посмотрела, как он убегает, потом взглянула на письмо, быстро раскрыла его и начала читать: «К чертовой матери такая жизнь, которую мне приходится вести. Ждите меня через два-три дня. Вы должны сыграть свою роль. Б.». Барбара ахнула, выглянула из кареты, но нищий уже исчез. Барбара была напугана. До нее тоже доходили слухи, что терпение его величества на пределе и что на этот раз Букингем должен понести заслуженное наказание за свое предательство. Ссылка — слишком легкое наказание для него. И, зная безжалостный характер братца, Барбара понимала, что если он начнет гибнуть, то потащит за собой и ее. Всякий раз, когда она видела Карла, она обращалась к нему с просьбой, горячо убеждала, что герцог невиновен, что он — жертва заговора врагов, которые стараются погубить его. Но король мало обращал внимания на ее слова. Как-то раз с ленивой заинтересованностью он спросил: отчего она так печется об участи человека, который причинил ей столько зла и сделал так мало хорошего.
— Но ведь он мой кузен, вот почему! Я не могу видеть, как на него нападают эти негодяи!
— Я полагаю, герцог сам может справиться с любым негодяем. Так что из-за него не надо тревожиться.
— Значит, вы согласны выслушать его и простить?
— Я выслушаю его, но что будет после, я не могу сказать. Мне хотелось бы видеть, как он станет защищаться, и не сомневаюсь: он позабавит нас какой-нибудь прелюбопытной побасенкой.
В двенадцать часов в таверне «Сан», расположенной как раз за новым зданием «Королевской биржи» на Треднидл-стрит, было всегда многолюдно, ибо в это время сюда приходило много купцов пообедать, заключить сделки и обсудить текущие новости. Сейчас многие говорили об эскападах Букингема — его проделки вызывали большее одобрение в Сити, чем при королевском дворе.. И в этот момент герцог вошел.
Один седобородый старик поднял взгляд, и его слабые голубые глаза округлились от удивления.
— Бог ты мой! Вот это да! Заговори о дьяволе. Начало английской поговорки: «Заговори о дьяволе, и он появится»
В облике герцога не было ничего, что говорило бы о том, что он в бегах и что его жизнь в опасности из-за его предательских действий. На его милости был обычный светлый парик и великолепный костюм: черные бархатные бриджи, парчовый камзол с золотым шитьем и длинный жилет из зеленого атласа. Он держался спокойно и хладнокровно, как держался бы всякий джентльмен, который зашел в любимую таверну перед началом театрального спектакля.
Но все присутствующие мгновенно вышли из-за столиков и окружили его Герцог сумел втереться в доверие к этим людям, и они были убеждены, что он — их верный друг в придворных кругах. Как и они, он ненавидел голландцев и жаждал их поражения. Как и они, он стоял за религиозную терпимость — хотя это происходило по причине его собственного безразличия к любому вероисповеданию, но люди-то не знали этого. Несмотря на поразительную беспринципность, Букингем остался верен одному — хорошему мнению о мужчинах своей страны.
— Рады вашему возвращению, ваша милость! Мы как раз о вас говорили и грустили: когда же вы снова здесь появитесь?
— Ходили слухи, будто вы уехали за границу!
— Господь всемогущий! Это действительно вы? Не призрак?
Букингем прошел мимо всех посетителей к камину, улыбаясь и пожимая протянутые к нему руки Врожденное обаяние Вильерсов было мощным оружием, когда им пользовался Букингем.
— Да это я, джентльмены. Не призрак, уверяю вас. — Он кивком подозвал официанта, заказал обед, предупредив, что времени у него в обрез Потом он заговорил с молодым человеком, который сидел на корточках рядом, глядел на герцога во все глаза, не забывая поворачивать вертел, на которой поджаривался хороший бараний окорок.
— Ты мог бы выполнить мое поручение, парень?
— Конечно, ваша милость! — Он вскочил на ноги.
— Тогда смотри, будь внимателен: как можно быстрее ступай в Тауэр и скажи стражнику, что герцог Букингемский ожидает в таверне «Сан» офицеров его величества, чтобы те арестовали его. — Он вручил парню серебряную монету.
Возглас удивления и восхищения прошел по таверне, ибо все знали: если герцог предстанет перед судом — ему обязательно отрубят голову. Парень повернулся и побежал, а Букингем, сопровождаемый посетителями таверны, проследовал к столу у окна, уселся и стал есть. Любопытная толпа уже начала собираться вокруг, скапливаться у дверей, заглядывать в окна. Герцог помахал им рукой, улыбнулся, и народ ответил громким приветствием.
— Джентльмены, — обратился Букингем к мужчинам, стоявшим вокруг него. Потом он вынул серебряную вилку из футляра и начал разделывать кусок мяса. — Джентльмены, я хочу отдать себя врагу, хотя прекрасно знаю, как именно они воспользуются этим, ибо. моя совесть не позволяет мне быть в роли постороннего наблюдателя нашего недавнего позора. — Гул одобрения прервал речь герцога, но лишь на несколько мгновений. Он поднял руку, прося тишины. — Англия нуждается хотя бы в нескольких истинных патриотах, смысл жизни которых не в строительстве новых домов для себя и не в том, чтобы хорошо выспаться ночью, чего бы это ни стоило нации.
Это заявление вызвало у присутствующих крики одобрения, которые эхом отозвались и за пределами таверны, подхваченные даже теми, кто и не расслышал слов Букингема. Ибо люди с негодованием относились к строительству огромного особняка для Кларендона. И никто не забыл, как Арлингтон крепко спал, когда поступил приказ, чтобы Руперт вернулся и выступил против голландцев но слуги разбудили его лишь утром, когда он и подписал приказ. Сами готовые ругать королевский двор, они с удовольствием слушали, как герцог поносил его.
— Да-да, ваша милость, — согласился один старый банкир. — Страной слишком долго руководят неспособные и некомпетентные старики.
Другой посетитель наклонился вперед и стукнул кулаком по столу:
— На ближайшем созыве парламента его следует подвергнуть публичному осуждению! Мы заставим старого негодяя ответить за его преступления!
— Но, джентльмены, — мягко запротестовал Букингем, обгрызая баранью косточку. — Лорд-камергер вел дела честно и на уровне своих способностей.
Это вызвало протест.
— Честно? Этот кровопийца вконец разорил нас! Откуда он взял деньги на строительство этого дворца?
— Да он такой же тиран, как Кромвель!
— Выдал дочь за герцога и решил, что он тоже Стюарт!
— Он ненавидит Палату общин!
— Он всегда был в сговоре с епископами!
— Он величайший негодяй в Англии! Ваша милость, вы слишком мягкосердечны!
Букингем улыбнулся, снисходительно пожав широкими плечами:
— Нет, мне с вами не потягаться, джентльмены. Вас слишком много, а я один!
Он еще не закончил обед, когда прибыли офицеры короля. Оказалось, Букингем отправил посыльного во дворец еще раньше, а парня из таверны использовал для придания большего драматического эффекта всему спектаклю, чтобы вызвать заинтересованность и сочувствие окружающих. Офицеры вошли в комнату, возбужденные и запыхавшиеся, крайне удивленные тем, что они увидели: его милость действительно сидит здесь, ест, пьет и беседует. Они приблизились, чтобы арестовать герцога, но тот просто отмахнулся от них:
— Дайте мне закончить обед, господа. Сейчас я буду в вашем распоряжении.
Офицеры переглянулись, смутились, но потом отошли в сторону и стали ждать. Пообедав, герцог вытер рот, очистил вилку и, положив ее в футляр, который убрал в карман. Потом отодвинул в сторону посуду и встал:
— Ну, джентльмены, я пошел сдаваться.
— Да не покинет вас Господь!
Когда он шагнул к двери, офицеры выскочили , вперед и хотели скрутить ему руки, но герцог жестом остановил их:
— Я могу еще ходить сам, господа.
Обескураженные, стражники потащились следом за Букингемом.
Когда герцог появился в дверях таверны, раздался взрыв радостных криков, и приветственных возгласов. Герцог широко улыбался и махал рукой. Толпа стала принимать угрожающие размеры: она запрудила улицу, и на расстоянии в несколько сотен ярдов в обоих направлениях движение остановилось. Остановились коляски, повозки и тачки, остановились портшезы; люди стояли у открытых окон и на балконах. Этот человек, обвиненный в предательстве короля и страны, стал национальным героем: так как он оказался в опале, то стал тем единственным придворным, которого не обвиняли во всех прежних и нынешних бедах государства.
Неподалеку его ждала карета, Букингем сел в нее. До Тауэра было немногим больше полумили, и весь путь герцога до крепости сопровождался громкими криками и шумом толпы. К карете тянулись руки, за ней бежали мальчишки, девушки бросали герцогу цветы. Самого короля не приветствовали с таким энтузиазмом, когда тот вернулся в Лондон несколько лет назад.
— Не терзайтесь, добрые люди! — кричал людям Букингем. — Меня очень скоро выпустят.
Но при дворе думали совсем иначе, и в конюшне его величества слуги и кучера бились об заклад, что герцогу не сносить головы. Король лишил его всех официальных должностей и назначил на них других людей. Его враги, а их было несметное количество, и все — весьма влиятельные лица, развили бурную деятельность. Однако у герцога тоже были союзники, во всяком случае, одна очень темпераментная союзница — его кузина Каслмейн.
Как раз за три дня до этого Барбара и ее служанка Уилсон проезжали как-то в сумерках по Эджуер-роуд, возвращаясь из Гайд-парка. Вдруг, откуда ни возьмись, появился старик нищий, очевидно, он прятался где-то в кустах, и бросился к карете, заставив кучера остановиться. Тот, яростно ругаясь, наклонился, чтобы хорошенько стегнуть попрошайку плеткой, но не успел он изловчиться, как нищий уцепился за открытое окно кареты и протянул грязную руку к графине.
— Прошу вас, ваша светлость, — заныл он, — подайте милостыню бедному человеку!
— Убирайся отсюда, дрянь вонючая! — вскричала Барбара. — Бросьте ему шиллинг, Уилсон!
Но нищий продолжал упрямо цепляться, хотя карета уже поехала.
— Ваша светлость довольно прижимистая для дамы, которая надевает в театр жемчужное ожерелье стоимостью в тридцать тысяч фунтов!
Барбара быстро взглянула на него, ее глаза потемнели от гнева.
— Да как ты осмеливаешься так говорить со мной? Я велю тебя поймать и высечь! — Она сильно ударила его по руке веером. — Убирайся, негодяй! — Она раскрыла рот и громко закричала: — Харви! Харви! Останови карету, слышишь!
Кучер натянул вожжи, и, когда колеса замедлили бег, нищий улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов.
— Ладно, миледи, оставьте шиллинг себе. Вот… я дам вам кое-что взамен. — Он бросил ей на колени сложенный лист бумаги. — Прочтите это, если дорожите своей жизнью. — И когда карета остановилась и кучер бросился, чтобы поймать мерзавца, тот с неожиданной ловкостью пустился наутек, больше не хромая. На прощанье он оглянулся и скорчил гримасу, прижав к носу большой палец.
Барбара посмотрела, как он убегает, потом взглянула на письмо, быстро раскрыла его и начала читать: «К чертовой матери такая жизнь, которую мне приходится вести. Ждите меня через два-три дня. Вы должны сыграть свою роль. Б.». Барбара ахнула, выглянула из кареты, но нищий уже исчез. Барбара была напугана. До нее тоже доходили слухи, что терпение его величества на пределе и что на этот раз Букингем должен понести заслуженное наказание за свое предательство. Ссылка — слишком легкое наказание для него. И, зная безжалостный характер братца, Барбара понимала, что если он начнет гибнуть, то потащит за собой и ее. Всякий раз, когда она видела Карла, она обращалась к нему с просьбой, горячо убеждала, что герцог невиновен, что он — жертва заговора врагов, которые стараются погубить его. Но король мало обращал внимания на ее слова. Как-то раз с ленивой заинтересованностью он спросил: отчего она так печется об участи человека, который причинил ей столько зла и сделал так мало хорошего.
— Но ведь он мой кузен, вот почему! Я не могу видеть, как на него нападают эти негодяи!
— Я полагаю, герцог сам может справиться с любым негодяем. Так что из-за него не надо тревожиться.
— Значит, вы согласны выслушать его и простить?
— Я выслушаю его, но что будет после, я не могу сказать. Мне хотелось бы видеть, как он станет защищаться, и не сомневаюсь: он позабавит нас какой-нибудь прелюбопытной побасенкой.