Страница:
— Но она никогда не узнает! — возразила Эмбер, напуганная твердостью его взгляда.
— Меньше недели назад она получила письмо, в котором было сказано, что мы продолжаем встречаться.
Эмбер на мгновение была удивлена, ибо она такого письма не посылала и вообще не знала о нем, потом на ее губах появилась хитрая улыбка.
— И что же она сказала? Отвращение мелькнуло на лице Брюса.
— Она не поверила.
— Не поверила! Она, должно быть, ужасная дура!
Вдруг Эмбер замолчала, зажала рот рукой и уставилась на него, проклиная свой длинный язык. В смущении она опустила глаза.
— О, — пробормотала она. — Прости меня за эти слова.
После долгого молчания она снова взглянула на Брюса и увидела, что он внимательно наблюдает за ней со странной смесью нежности и гнева в глазах. Так они и стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза. Потом Эмбер всхлипнула и бросилась к Брюсу, обняла его и прижалась всем телом. Мгновение он стоял неподвижно, потом обнял Эмбер за плечи и прижал к себе. С безумной радостью Эмбер увидела, что выражение его лица изменилось.
Она закрыла глаза и откинула голову. Она чуть не лишилась чувств от охватившего ее желания. Все остальное перестало существовать, уступив место безумной жажде соединиться с ним. Ее губы, влажные и полураскрытые, прошептали его имя:
— Брюс…
Неожиданно грубо и сильно он встряхнул ее:
— Эмбер!
Ее голова откинулась, и она, словно в беспамятстве, подняла на него глаза. Он медленно наклонился и поцеловал ее в губы, продолжая держать в объятиях. Потом неожиданно отпустил руки и, прежде чем она пришла в себя, быстро направился к лошади, сел в седло и умчался в сторону города.
Эмбер осталась одна под деревьями, все еще слишком ошеломленная, чтобы двигаться или кричать.
Она беспомощно глядела ему вслед.
Сквозь листву начал просачиваться бледный свет раннего утра.
Глава шестьдесят седьмая
Глава шестьдесят восьмая
— Меньше недели назад она получила письмо, в котором было сказано, что мы продолжаем встречаться.
Эмбер на мгновение была удивлена, ибо она такого письма не посылала и вообще не знала о нем, потом на ее губах появилась хитрая улыбка.
— И что же она сказала? Отвращение мелькнуло на лице Брюса.
— Она не поверила.
— Не поверила! Она, должно быть, ужасная дура!
Вдруг Эмбер замолчала, зажала рот рукой и уставилась на него, проклиная свой длинный язык. В смущении она опустила глаза.
— О, — пробормотала она. — Прости меня за эти слова.
После долгого молчания она снова взглянула на Брюса и увидела, что он внимательно наблюдает за ней со странной смесью нежности и гнева в глазах. Так они и стояли несколько мгновений, глядя друг другу в глаза. Потом Эмбер всхлипнула и бросилась к Брюсу, обняла его и прижалась всем телом. Мгновение он стоял неподвижно, потом обнял Эмбер за плечи и прижал к себе. С безумной радостью Эмбер увидела, что выражение его лица изменилось.
Она закрыла глаза и откинула голову. Она чуть не лишилась чувств от охватившего ее желания. Все остальное перестало существовать, уступив место безумной жажде соединиться с ним. Ее губы, влажные и полураскрытые, прошептали его имя:
— Брюс…
Неожиданно грубо и сильно он встряхнул ее:
— Эмбер!
Ее голова откинулась, и она, словно в беспамятстве, подняла на него глаза. Он медленно наклонился и поцеловал ее в губы, продолжая держать в объятиях. Потом неожиданно отпустил руки и, прежде чем она пришла в себя, быстро направился к лошади, сел в седло и умчался в сторону города.
Эмбер осталась одна под деревьями, все еще слишком ошеломленная, чтобы двигаться или кричать.
Она беспомощно глядела ему вслед.
Сквозь листву начал просачиваться бледный свет раннего утра.
Глава шестьдесят седьмая
Ринетт снова прибывала в Англию. В первый раз она увидится со своими братьями с того времени, когда, сразу после Реставрации, она веселой шестнадцатилетней девушкой приезжала сюда с матерью. То было начало новой жизни для них всех, — жизни, обещавшей искупить долгие тягостные годы скитаний и безнадежности. С тех пор прошло десять лет. Из девятерых детей осталось лишь их трое — Карл, Джеймс и Генриэтта-Анна. Королева-мать умерла восемь месяцев назад.
Этот визит планировался два года, но всякий раз что-то принуждало его откладывать — обычно из-за злой ревности ее мужа. Наконец Карл придумал такой повод, что Месье пришлось отбросить все возражания: Англия и Франция должны были заключить тайный альянс; когда Карл потребовал, чтобы сестра посетила его до того, как бумаги будут подписаны, Людовик сказал своему младшему брату, что государственные интересы должны быть превыше всего. Но он разрешил Месье запретить ей выезжать в Англии куда-либо дальше Дувра.
Дувр, маленький грязный городишко, вечно затянутый туманом, имел единственную мощеную улицу в милю длиной, вдоль которой тянулся ряд жалких домишек и таверн. Большой старый замок охранял побережье в феодальные времена, непреодолимая твердыня против нашествий, но после изобретения пушек с ядрами замок потерял былое значение и теперь превратился в обыкновенную тюрьму. В Дувр прибыл весь королевский двор — сначала мужчины, так как Карл все-таки надеялся, что Месье можно будет уговорить отпустить сестру в Лондон. Джентльмены прикатили в золоченых каретах, запряженных лошадьми в роскошных чепраках. Наутро на горизонте появился французский флот, плывший далеко в Ла-Манше.
Карл, который провел в седле почти всю ночь, нервный и встревоженный, сразу же отплыл на маленькой лодке с Йорком, Рупертом и Монмаутом навстречу французскому флагману, чтобы встретить сестру в море. Он стоял в лодке, невзирая на неудобства, и постоянно торопил гребцов, у которых и без того руки, казалось, вот-вот выскочат из суставов. Французские корабли плыли им навстречу, покачиваясь на волнах. Их позолоченные носы сверкали на ярком утреннем солнце; цветные паруса надувались на ветру, как огромные животы; облака, белые, как пена, тянулись к горизонту; а море и небо были пронзительно синими.
Джеймс стоял рядом с братом, положив ему руку на плечо, а Карл обнял герцога за пояс, улыбнулся ему, и его черные глаза светились счастьем и волнением. Корабли были теперь так близко, что можно было видеть фигуры на палубе, хотя каждого человека по отдельности различить пока было невозможно.
— Подумать только, Джеймс! — вскричал Карл. — После десяти лет — и вновь увидеть ее!
Потом вдруг они смогли сразу же увидеть мадам, которая стояла на баке корабля в развевающемся белом платье, заслоняя глаза веером. Она подняла руку и помахала им. Братья ответили радостными криками.
— Ринетт!
— Джеймс, это Ринетт!
Лодка. и французское парусное судно быстро сблизились, но не успели их борта соприкоснуться, как Карл сделал большой прыжок и поднялся по веревочной лестнице на одних руках, да так быстро, словно всю жизнь прожил на море. Ринетт бросилась к нему навстречу и, как только он оказался на палубе, заключила его в объятия.
Он прижал сестру к себе и прикоснулся губами ко лбу. В его глазах стояли слезы счастья, а Ринетт тихо плакала от радости. Она непроизвольно начала говорить по-французски, ибо это был ее язык, и слова Ринетт звучали неясно и ласково.
— Ринетт, — пробормотал он, — Ma chere petite Rinette[25].
Она откинула назад голову, взглянула на него со смехом и смахнула слезы.
— О мой дорогой! Я плачу от счастья! Я боялась, что никогда больше не увижу тебя!
Карл молча с обожанием глядел на сестру, но в его взгляде чувствовалась тревога — он сразу заметил, как сильно, как трагически она изменилась за эти десять лет. Ведь тогда она была почти ребенком, веселым, озорным, бесшабашным ребенком, полным восторженности; теперь же она стала женщиной, полной достоинства, светской и обаятельной дамой. Но Ринетт была слишком худощава, и, несмотря на смех, в ней ощущалась серьезность, встревожившая Карла, ибо он знал причину. Никакое притворство не могло его обмануть: Ринетт была несчастна, она была больна.
На борт корабля поднялись и другие люди. Карл отпустил Ринетт. Она обнялась с Джеймсом, затем с Рупертом и Монмаутом. Наконец Ринетт подошла к Карлу и Джеймсу. Она перевела взгляд с одного брата на другого, они взялись за руки.
— Ну вот, наконец-то мы снова вместе, все трое. — Братья были одеты в темно-пурпурный наряд — траур по королеве-матери, Ринетт тоже была в трауре — в простом белом атласном платье и тонкой черной вуали, накинутой на голову.
Никто из них не осмелился сказать, но каждый подумал: «Нас осталось только трое — сколько же времени мы будем вместе?»
Позади королевской семьи на палубе стояла блестящая толпа придворных: хотя у Ринетт свита была небольшой, только двести пятьдесят человек, но каждый человек был особо отобран с величайшим тщанием: женщины отличались прелестной внешностью и изяществом, мужчины — галантностью и знатным происхождением.
Среди них была молодая хорошенькая женщина с лицом девочки, Луиза де Кэруэль, происходившая из некогда прославленного, а теперь обедневшего рода. Луиза не сводила глаз с английского короля. Это морское путешествие было первым волнующим событием в ее жизни, первой возможностью увидеть большой мир. В ее глазах чувствовалось восхищение, когда она смотрела на Карла, любовалась его темной сатанинской красотой, высоким ростом, широкими плечами и прекрасной фигурой. У нее перехватило дыхание, когда Ринетт и двое мужчин обернулись и король быстро взглянул на нее.
Прикрыв рот веером, она шепнула стоявшей рядом женщине:
— Нинон, как вы думаете, все эти истории, что о нем рассказывают, — правда или нет?
Нинон, вероятно испытывая некоторую ревность, сердито ответила:
— Как же вы наивны!
В этот момент Карл еще раз посмотрел на Луизу и чуть заметно улыбнулся.
Но хотя он никогда не бывал слишком занят, чтобы не приметить хорошенькой женщины, сейчас он не интересовался никем, кроме своей сестры.
— Как долго ты сможешь здесь пробыть? — был первый вопрос, который он ей задал после того, как закончились приветствия.
Ринетт печально улыбнулась.
— Только три дня, — тихо ответила она. Черные глаза Карла вспыхнули, он нахмурил брови.
— Так говорит Месье?
— Да. — Ее голос звучал виновато, будто она стыдилась своего мужа. — Но он…
— Нет, не говори этого… я не желаю слышать, как ты станешь оправдывать его. Но я полагаю, — добавил он, — что он, возможно, передумает.
Месье передумал.
На следующее утро посыльный принес сообщение с той стороны Ла-Манша, что мадам может остаться еще на десять дней, если не будет покидать Дувра. Ринетт и Карл торжествовали. Десять дней! О, да это же почти вечность! Карл с холодной яростью подумал, как мог этот маленький самодовольный французишка осмеливаться указывать его сестре, куда она может поехать, а куда — нет, но Людовик послал письмо Карлу, в котором просил уважать желания Филиппа в данном вопросе, ибо Месье узнал о готовящемся договоре и. может поступить опрометчиво, если рассердится.
Королева Катарина и все придворные дамы приехали из Лондона, и за очень короткое время Карлу удалось превратить захудалый прибрежный поселок в нечто достойное человека, которого он любил больше всех на свете. Дуврский замок был холодным, темным и сырым, с обветшалой мебелью в суровом средневековом стиле; но сейчас все ожило: стены занавесили золотистой тканью, из окон спустили алые, сапфировые и ярко-зеленые флаги. Да и замок оказался не таким большим, чтобы вместить всех лордов и леди двух королевских дворов, поэтому многим пришлось расквартироваться в хижинах местных жителей и в тавернах.
Но эти неудобства никого не тревожили, и повсюду слышался смех и радостные крики веселящейся придворной знати. По узкой, плохо вымощенной улочке Дувра катились теперь большие позолоченные кареты; дамы в роскошных нарядах и мужчины в париках и камзолах с вышивкой заполнили обеденные залы маленьких таверн и деревенских гостиниц. Жизнь превратилась в непрерывную череду вечеринок, балов и банкетов. И пока за карточными столами шли азартные игры, а в бальных залах танцевали, амурные дела расцвели, как зеленые побеги после дождя: французские дамы и английские джентльмены, французские джентльмены и английские дамы. Прошел слух, что мадам явилась в Англию с единственной целью — посмеяться над английской модой и вернуть англичанок, обратно к французской, как было до войны. И эта тема стала главной во время пребывания Ринетт в Дувре.
А заговоры и интриги развивались своим чередом. Они не могли быть прерваны даже на краткий миг, как сила земного притяжения, ибо именно заговоры сплачивали королевский двор.
Для подписания соглашения потребовалось лишь несколько дней, оно готовилось более двух лет, поэтому все, что оставалось, — поставить под ним подписи. Арлингтон расписался за Англию, де Круасси — за Францию.
Для Карла договор являлся успешным завершением десятилетней работы. Французские деньги развяжут ему руки, хотя бы частично, и он не будет столь зависим от своего парламента; французские войска и военные корабли помогут ему справиться с самым опасным врагом Англии — с голландцами. В ответ же он не дает ничего, кроме обещаний. Обещаний, что когда-нибудь, когда ему будет удобно, он объявит себя католиком. Ему было очень забавно видеть, с каким рвением французский посланник стремился закрепить эту договоренность, как они старались заплатить ему за мирную политику, хотя у него и в мыслях не было развязать войну.
— Если погибнет все, что я когда-либо сделал, — сказал Карл Арлингтону, когда договор был подписан и окончательно оформлен, — и я сам умру, то я оставлю Англии хотя бы это. Договор — залог того, что наступит день, когда Англия станет величайшей страной мира. Мир велик, и, когда мы разобьем голландцев, все моря планеты будут принадлежать Англии.
Арлингтон, который сидел, сжав голову руками, вздохнул:
— Надеюсь, Англия будет вам благодарна, сир. Карл усмехнулся, пожал плечами и дружески похлопал его по плечу:
— Благодарна, Генри? Когда такое бывало, чтобы страна или женщина испытывали благодарность за добро, которое для нее сделали? Ладно, я полагаю, моя сестра уже пошла спать. Вы много работали последние дни, Генри. Выпейте снотворное и ложитесь спать. — С этими словами Карл вышел из комнаты.
Когда король вошел в спальню Ринетт, он увидел, что она ожидала его, сидя на огромной кровати с пологом. Последняя из ее служанок выходила из спальни, а на коленях Ринетт засыпал маленький черно-коричневый спаниель Мими. Карл поставил стул рядом с постелью, и они молча посидели, глядя друг другу в глаза. Карл взял Ринетт за руку.
— Ну вот, — произнес он. — Дело сделано.
— Наконец-то. Даже не верится. Я много работала над договором, мой дорогой, потому что считала: это то, чего ты хочешь. Людовик часто обвинял меня, что твои интересы волнуют меня больше, чем его. — Она засмеялась. — Ведь ты знаешь, какое у него ранимое самолюбие.
— Я думаю, это больше, чем самолюбие, Ринетт, не так ли? — Его улыбка поддразнивала ее — до сих пор ходили слухи, что Людовик, страстно влюбившись в нее несколько лет назад, и до сих пор ее обожает.
Но Ринетт не желала говорить об этом.
— Не знаю. Брат мой, ты должен кое-что пообещать мне.
— Все что угодно, моя дорогая.
— Пообещай мне, что ты не станешь спешить с провозглашением себя католиком.
Карл удивился:
— Почему ты просишь об этом?
— Потому, что этот вопрос тревожит короля. Он боится, что ты провозгласишь католицизм и отделишь от себя германских протестантских отцов церкви, а они будут ему нужны, когда мы будем драться с голландцами. И еще он боится, что народ Англии станет этому противиться. Он полагает, что наилучшее время для такого заявления — в разгар победоносной войны.
Карл еле сдержал улыбку.
Так, значит, Людовик считает, что англичане не станут мириться с королем-католиком, и боится, как бы революция не перекинулась из Англии во Францию. К своему французскому кузену Карл относился с насмешливым презрением, но его устраивало, что он всегда мог обвести француза вокруг пальца. Карл никогда и не думал насильно перевести свой народ в католицизм, конечно же, они будут протестовать и бунтовать, а он предпочитал остаться на троне, надеялся спокойно умереть в своей постели в Уайтхолле.
Тем не менее он ответил Ринетт вполне серьезно, ибо даже ей Он не доверял всех своих тайн:
— Я не стану провозглашать католицизм, не посоветовавшись с ним, так можешь и передать ему от меня.
Она улыбнулась, пожала ему руку:
— Я рада, ибо знаю, как это важно для тебя.
Почти усладившись своих слов, он быстро опустил, глаза.
«Я знаю, как это важно для тебя, — повторил, он мысленно. — Как это важно…» Он от души пожелал, чтобы oнa всегда так думала, он не хотел, чтобы она знала, что это такое — не верить ни во что и ни в кого вообще не иметь никакой веры. Он снова поднял глаза, поглядел на лицо сестры серьезно и сурово.
— Ты похудела, Ринетт.
— В самом деле? — Казалось, она была удивлена. — Ну что ж, возможно. — Она оглядела себя. Потревоженный ее движением спаниель недовольно зарычал, словно велел ей сидеть спокойно. — Но я никогда и не была полной, сам знаешь.
— И ты себя хорошо чувствуешь?
— Да, конечно. — Она ответила быстро, как говорят люди, не любящие лгать. — Ну, бывает головная боль временами. Возможно, я просто устала от всего этого. Но это скоро пройдет.
Лицо Карла стало жестким,
— Ты счастлива?
Теперь Ринетт выглядела так, будто он поймал ее в ловушку.
— Бог мой, ну и вопрос? А что бы ты сам ответил, если бы тебя спросили: «Ты счастлив?» Думаю, я так. же счастлива, как большинство людей. Никто никогда мне бывает истинно счастлив, ты так не считаешь? Даже если ты получила половину того, чекго хочешь от жизни… — Она чуть пожала плечами. — Ведь на это можно только надеяться, не правда ли?
— И ты получила от жизни половину того, чего хотела?
Ринетт отвернулась, перевела взгляд на резные колонки кровати, ее пальцы гладили надушенную шелковистую шерсть спаниеля.
— Да, пожалуй. У меня есть ты, и у меня есть Франция, и я люблю обоих… — На ее губах появилась задумчивая улыбка. — И я думаю, что оба любят меня.
— Я люблю тебя, Ринетт. Я люблю тебя больше, чем кого-нибудь или что-нибудь на свете. Я никогда не считал, что многие мужчины достойны дружбы что многие женщины стоят мужской любви.
Но с тобой все иначе, Ринетт. Для меня ты — то единственное, что имеет значение в этом мире… В ее глазах сверкнула озорная улыбка.
— Единственное, что имеет для тебя значение? Ну — ну, ведь не хочешь же ты сказать, что когда ты…
Он ответил ей почти грубо:
— Я не щучу. Ты — это все, что имеет для меня значение. А те, другие женщины… — Он пожал плечами. — Ты сама знаешь, для чего они.
Ринетт мягко покачала головой:
— Иногда, брат мой, я почти жалею твоих любовниц.
— Не надо их жалеть. Они любят меня так же мало, как я — их. Они получают то, чего хотят, а большинство — больше, чем заслуживают. Скажи мне, Ринетт, — как отнесся к тебе Филипп после изгнания Шевалье? Каждый англичанин, вернувшись из Франции, рассказывает о его отношении к тебе такие истории, что кровь стынет в жилах. Я сожалею о том дне, когда ты вышла замуж за эту злобную маленькую обезьяну. — В его глазах сверкнула холодная ненависть, и начали ходить желваки.
Ринетт ответила ему тихо, и на лице появилась почти материнская жалость:
— Бедный Филипп. Не надо судить о нем слишком строго. Ведь на самом деле он любил Шевалье. . Когда же Людовик его выгнал, я боялась, что Филипп с ума сойдет, — и он считал, что это я виновна в его изгнании. Честно говоря, я была бы рада, если бы он снова вернулся, тогда у меня была бы более мирная жизнь. Филипп так ревниво относится ко мне. Он ужасно страдает, даже если кто-то скажет мне комплимент по поводу нового платья. Он прямо озверел, когда узнал, что я собираюсь приплыть сюда. Ты не поверишь, но он спал со мной каждую ночь, надеясь, что я забеременею и путешествие можно будет снова отложить. — Ринетт засмеялась, но смех был невеселый. — Он был в таком отчаянии. Даже странно, — задумчиво продолжала она, — но перед тем, как. мы поженились, он думал, что влюблен в меня. А теперь он говорит, что его чуть не выворачивает от мысли лечь в постель с женщиной. О, прости, мой дорогой, — быстро произнесла она, увидев, как побледнел Карл: лицо стало серым, утратив обычный бронзовый оттенок. — Я не собиралась рассказывать тебе об этом. Все это пустое…
Неожиданно лицо Карла исказилось болью, он наклонился и закрыл лицо руками. Ринетт встревоженно прикоснулась к нему.
— Сир, — тихо промолвила она, — сир, прошу тебя. О, прости меня, пожалуйста, я наболтала глупостей, как последняя дура! — Она отодвинула спаниеля в сторону, поспешно встала с кровати и приблизилась к Карлу, но он прятал лицо. — Дорогой мой, ну погляди на меня, пожалуйста… — Она взяла его за обе руки и стала медленно отводить их от его лица. — Брат мой! — вскричала она наконец. — Не смей так смотреть!
Он тяжело вздохнул и сразу расслабился,
— Прости меня. Но я клянусь, что убью его собственными руками! Он больше не будет так обращаться с тобой, Ринетт. Или Людовик заставит его исправиться, или я порву этот чертов договор на мелкие кусочки!
В маленькой комнате каменные стены были задрапированы красно-золотой тканью с вышитыми на ней эмблемами дома Стюартов. Горели канделябры со множеством тонких свечей-, хотя время было еще не позднее, в помещении сгустились сумерки из-за отсутствия окон: свет проникал лишь сквозь узкие щели в стенах. Тяжелый запах духов и пота бил в нос. Слышались негромкие голоса, шелестели веера, полдюжины скрипачей наигрывали негромкую нежную музыку.
В креслах сидели только Карл и Ринетт, остальные стояли, некоторые мужчины сидели на толстых подушках, разложенных на полу. Монмаут сидел прямо у ног своей тетки, скрестив руки на коленях и глядя на нее с откровенным обожанием. Снова все влюбились в Ринетт, жаждали стать жертвами ее очарования и шарма. Ее страстное желание нравиться — и в этом она походила на своего старшего брата — заставляло людей влюбляться в нее, порой бессознательно, не зная за что.
— Я хотела бы дать тебе что-нибудь, — говорила она Карлу, — что-нибудь на память обо мне.
— Но дорогая моя… — Его губы улыбались. — Будто я когда-нибудь смогу позабыть тебя.
— Позволь мне сделать тебе небольшой подарок. Может быть, украшение — что-то такое, что ты мог бы иногда надевать, и это заставило бы тебя думать обо мне… — Она повернула голову и заговорила с Луизой де Кэруэль, стоявшей рядом. Луиза всегда находилась неподалеку от Ринетт, когда в комнате был король. — Дорогая, принеси мне мою шкатулку с драгоценностями — в среднем ящике того шкафа.
Луиза присела в изящном реверансе, все ее движения были элегантными и грациозными. Она обладала своеобразной застенчивостью хорошо воспитанной девушки, той рафинированностью и легкой элегантностью, которые всегда приводили Карла в восторг, но которые он редко обнаруживал среди дам своего двора. Луиза была парижанкой до кончиков ногтей, до последней ниточки платья. И хотя она, бесспорно, флиртовала с Карлом, она ни в малейшей степени не переходила границ такта и скромности — она была женщиной, которую надо было сначала завоевать и только потом обладать ею. Карл, устав от легких любовных побед, испытывал досаду от того, что ему пришлось снова оказаться в роли преследователя, а не преследуемого.
Сейчас она стояла перед Ринетт, держа в руках шкатулку.
— Вот та драгоценность, которая нравится мне. Разреши ей остаться в Англии, Ринетт, — сказал Карл.
Луиза вспыхнула — что очень украсило ее — и опустила глаза. Несколько английских леди застыли и насторожились. Герцогиня Рейвенспур и графиня Каслмейн обменялись возмущенными взглядами — ибо все английские дамы мгновенно объединились против Луизы с того момента, когда впервые увидели ее. На лицах мужчин заиграла улыбка. Но Ринетт покачала головой:
— Я отвечаю за нее перед ее родителями, сир. Они доверили мне ее, и она должна вернуться. — Затем, чтобы сгладить неловкость момента, добавила: — Вот, выбирай, что нравится, то, что будет напоминать тебе обо мне.
Карл растерянно улыбнулся — он отнюдь не был обижен — и выбрал несколько безделушек. Через минуту он, казалось, совсем забыл об этом эпизоде. Но так только казалось. «Когда-нибудь, — пообещал он себе, — я буду обладать этой женщиной». А память Карла в подобных делах была столь же крепка, как слаба во всем остальном.
В этот момент в сопровождении своих фрейлин в зал вошла королева. Среди фрейлин всегда была герцогиня Ричмондская. С тех пор как оспа погубила красоту Фрэнсис, они с Катариной стали близкими подругами, Фрэнсис была теперь трогательной и доверительной подданной королевы, в чем лорды и дамы Уайтхолла находили лишь повод для развлечения и презрения.
Ринетт покинула Англию на следующий день.
Карл с Йорком, Монмаутом и Рупертом поднялись на борт французского корабля и проплыли вместе часть пути по Ла-Маншу. С первого момента встречи с Ринетт Карл страшился расставания. Теперь он чувствовал, что просто не в состоянии отпустить ее. Его терзал смертельный страх, что он никогда больше не увидит ее. Ринетт выглядела усталой, разочарованной, больной.
Три раза он прощался с ней, три раза возвращался, чтобы обнять сестру.
— О Боже мой, Ринетт! — бормотал он. — Нельзя, нельзя отпускать тебя!
Ринетт старалась не плакать, но теперь по ее щекам потекли слезы.
— Запомни, что ты обещал мне. И знай: я люблю тебя и всегда буду любить сильнее, чем кого-либо на свете. Если мы больше не увидимся…
— Не говори так! — Он, не желая того, встряхнул ее. — Конечно же мы еще увидимся! Ты приедешь в будущем году… обещай мне… обещай, Ринетт!
Ринетт откинула голову и улыбнулась ему. Ее лицо вдруг стало ясным и спокойным. Совсем как послушный ребенок, она повторила вслед за ним:
— Я приеду на следующий год… я обещаю…
Этот визит планировался два года, но всякий раз что-то принуждало его откладывать — обычно из-за злой ревности ее мужа. Наконец Карл придумал такой повод, что Месье пришлось отбросить все возражания: Англия и Франция должны были заключить тайный альянс; когда Карл потребовал, чтобы сестра посетила его до того, как бумаги будут подписаны, Людовик сказал своему младшему брату, что государственные интересы должны быть превыше всего. Но он разрешил Месье запретить ей выезжать в Англии куда-либо дальше Дувра.
Дувр, маленький грязный городишко, вечно затянутый туманом, имел единственную мощеную улицу в милю длиной, вдоль которой тянулся ряд жалких домишек и таверн. Большой старый замок охранял побережье в феодальные времена, непреодолимая твердыня против нашествий, но после изобретения пушек с ядрами замок потерял былое значение и теперь превратился в обыкновенную тюрьму. В Дувр прибыл весь королевский двор — сначала мужчины, так как Карл все-таки надеялся, что Месье можно будет уговорить отпустить сестру в Лондон. Джентльмены прикатили в золоченых каретах, запряженных лошадьми в роскошных чепраках. Наутро на горизонте появился французский флот, плывший далеко в Ла-Манше.
Карл, который провел в седле почти всю ночь, нервный и встревоженный, сразу же отплыл на маленькой лодке с Йорком, Рупертом и Монмаутом навстречу французскому флагману, чтобы встретить сестру в море. Он стоял в лодке, невзирая на неудобства, и постоянно торопил гребцов, у которых и без того руки, казалось, вот-вот выскочат из суставов. Французские корабли плыли им навстречу, покачиваясь на волнах. Их позолоченные носы сверкали на ярком утреннем солнце; цветные паруса надувались на ветру, как огромные животы; облака, белые, как пена, тянулись к горизонту; а море и небо были пронзительно синими.
Джеймс стоял рядом с братом, положив ему руку на плечо, а Карл обнял герцога за пояс, улыбнулся ему, и его черные глаза светились счастьем и волнением. Корабли были теперь так близко, что можно было видеть фигуры на палубе, хотя каждого человека по отдельности различить пока было невозможно.
— Подумать только, Джеймс! — вскричал Карл. — После десяти лет — и вновь увидеть ее!
Потом вдруг они смогли сразу же увидеть мадам, которая стояла на баке корабля в развевающемся белом платье, заслоняя глаза веером. Она подняла руку и помахала им. Братья ответили радостными криками.
— Ринетт!
— Джеймс, это Ринетт!
Лодка. и французское парусное судно быстро сблизились, но не успели их борта соприкоснуться, как Карл сделал большой прыжок и поднялся по веревочной лестнице на одних руках, да так быстро, словно всю жизнь прожил на море. Ринетт бросилась к нему навстречу и, как только он оказался на палубе, заключила его в объятия.
Он прижал сестру к себе и прикоснулся губами ко лбу. В его глазах стояли слезы счастья, а Ринетт тихо плакала от радости. Она непроизвольно начала говорить по-французски, ибо это был ее язык, и слова Ринетт звучали неясно и ласково.
— Ринетт, — пробормотал он, — Ma chere petite Rinette[25].
Она откинула назад голову, взглянула на него со смехом и смахнула слезы.
— О мой дорогой! Я плачу от счастья! Я боялась, что никогда больше не увижу тебя!
Карл молча с обожанием глядел на сестру, но в его взгляде чувствовалась тревога — он сразу заметил, как сильно, как трагически она изменилась за эти десять лет. Ведь тогда она была почти ребенком, веселым, озорным, бесшабашным ребенком, полным восторженности; теперь же она стала женщиной, полной достоинства, светской и обаятельной дамой. Но Ринетт была слишком худощава, и, несмотря на смех, в ней ощущалась серьезность, встревожившая Карла, ибо он знал причину. Никакое притворство не могло его обмануть: Ринетт была несчастна, она была больна.
На борт корабля поднялись и другие люди. Карл отпустил Ринетт. Она обнялась с Джеймсом, затем с Рупертом и Монмаутом. Наконец Ринетт подошла к Карлу и Джеймсу. Она перевела взгляд с одного брата на другого, они взялись за руки.
— Ну вот, наконец-то мы снова вместе, все трое. — Братья были одеты в темно-пурпурный наряд — траур по королеве-матери, Ринетт тоже была в трауре — в простом белом атласном платье и тонкой черной вуали, накинутой на голову.
Никто из них не осмелился сказать, но каждый подумал: «Нас осталось только трое — сколько же времени мы будем вместе?»
Позади королевской семьи на палубе стояла блестящая толпа придворных: хотя у Ринетт свита была небольшой, только двести пятьдесят человек, но каждый человек был особо отобран с величайшим тщанием: женщины отличались прелестной внешностью и изяществом, мужчины — галантностью и знатным происхождением.
Среди них была молодая хорошенькая женщина с лицом девочки, Луиза де Кэруэль, происходившая из некогда прославленного, а теперь обедневшего рода. Луиза не сводила глаз с английского короля. Это морское путешествие было первым волнующим событием в ее жизни, первой возможностью увидеть большой мир. В ее глазах чувствовалось восхищение, когда она смотрела на Карла, любовалась его темной сатанинской красотой, высоким ростом, широкими плечами и прекрасной фигурой. У нее перехватило дыхание, когда Ринетт и двое мужчин обернулись и король быстро взглянул на нее.
Прикрыв рот веером, она шепнула стоявшей рядом женщине:
— Нинон, как вы думаете, все эти истории, что о нем рассказывают, — правда или нет?
Нинон, вероятно испытывая некоторую ревность, сердито ответила:
— Как же вы наивны!
В этот момент Карл еще раз посмотрел на Луизу и чуть заметно улыбнулся.
Но хотя он никогда не бывал слишком занят, чтобы не приметить хорошенькой женщины, сейчас он не интересовался никем, кроме своей сестры.
— Как долго ты сможешь здесь пробыть? — был первый вопрос, который он ей задал после того, как закончились приветствия.
Ринетт печально улыбнулась.
— Только три дня, — тихо ответила она. Черные глаза Карла вспыхнули, он нахмурил брови.
— Так говорит Месье?
— Да. — Ее голос звучал виновато, будто она стыдилась своего мужа. — Но он…
— Нет, не говори этого… я не желаю слышать, как ты станешь оправдывать его. Но я полагаю, — добавил он, — что он, возможно, передумает.
Месье передумал.
На следующее утро посыльный принес сообщение с той стороны Ла-Манша, что мадам может остаться еще на десять дней, если не будет покидать Дувра. Ринетт и Карл торжествовали. Десять дней! О, да это же почти вечность! Карл с холодной яростью подумал, как мог этот маленький самодовольный французишка осмеливаться указывать его сестре, куда она может поехать, а куда — нет, но Людовик послал письмо Карлу, в котором просил уважать желания Филиппа в данном вопросе, ибо Месье узнал о готовящемся договоре и. может поступить опрометчиво, если рассердится.
Королева Катарина и все придворные дамы приехали из Лондона, и за очень короткое время Карлу удалось превратить захудалый прибрежный поселок в нечто достойное человека, которого он любил больше всех на свете. Дуврский замок был холодным, темным и сырым, с обветшалой мебелью в суровом средневековом стиле; но сейчас все ожило: стены занавесили золотистой тканью, из окон спустили алые, сапфировые и ярко-зеленые флаги. Да и замок оказался не таким большим, чтобы вместить всех лордов и леди двух королевских дворов, поэтому многим пришлось расквартироваться в хижинах местных жителей и в тавернах.
Но эти неудобства никого не тревожили, и повсюду слышался смех и радостные крики веселящейся придворной знати. По узкой, плохо вымощенной улочке Дувра катились теперь большие позолоченные кареты; дамы в роскошных нарядах и мужчины в париках и камзолах с вышивкой заполнили обеденные залы маленьких таверн и деревенских гостиниц. Жизнь превратилась в непрерывную череду вечеринок, балов и банкетов. И пока за карточными столами шли азартные игры, а в бальных залах танцевали, амурные дела расцвели, как зеленые побеги после дождя: французские дамы и английские джентльмены, французские джентльмены и английские дамы. Прошел слух, что мадам явилась в Англию с единственной целью — посмеяться над английской модой и вернуть англичанок, обратно к французской, как было до войны. И эта тема стала главной во время пребывания Ринетт в Дувре.
А заговоры и интриги развивались своим чередом. Они не могли быть прерваны даже на краткий миг, как сила земного притяжения, ибо именно заговоры сплачивали королевский двор.
Для подписания соглашения потребовалось лишь несколько дней, оно готовилось более двух лет, поэтому все, что оставалось, — поставить под ним подписи. Арлингтон расписался за Англию, де Круасси — за Францию.
Для Карла договор являлся успешным завершением десятилетней работы. Французские деньги развяжут ему руки, хотя бы частично, и он не будет столь зависим от своего парламента; французские войска и военные корабли помогут ему справиться с самым опасным врагом Англии — с голландцами. В ответ же он не дает ничего, кроме обещаний. Обещаний, что когда-нибудь, когда ему будет удобно, он объявит себя католиком. Ему было очень забавно видеть, с каким рвением французский посланник стремился закрепить эту договоренность, как они старались заплатить ему за мирную политику, хотя у него и в мыслях не было развязать войну.
— Если погибнет все, что я когда-либо сделал, — сказал Карл Арлингтону, когда договор был подписан и окончательно оформлен, — и я сам умру, то я оставлю Англии хотя бы это. Договор — залог того, что наступит день, когда Англия станет величайшей страной мира. Мир велик, и, когда мы разобьем голландцев, все моря планеты будут принадлежать Англии.
Арлингтон, который сидел, сжав голову руками, вздохнул:
— Надеюсь, Англия будет вам благодарна, сир. Карл усмехнулся, пожал плечами и дружески похлопал его по плечу:
— Благодарна, Генри? Когда такое бывало, чтобы страна или женщина испытывали благодарность за добро, которое для нее сделали? Ладно, я полагаю, моя сестра уже пошла спать. Вы много работали последние дни, Генри. Выпейте снотворное и ложитесь спать. — С этими словами Карл вышел из комнаты.
Когда король вошел в спальню Ринетт, он увидел, что она ожидала его, сидя на огромной кровати с пологом. Последняя из ее служанок выходила из спальни, а на коленях Ринетт засыпал маленький черно-коричневый спаниель Мими. Карл поставил стул рядом с постелью, и они молча посидели, глядя друг другу в глаза. Карл взял Ринетт за руку.
— Ну вот, — произнес он. — Дело сделано.
— Наконец-то. Даже не верится. Я много работала над договором, мой дорогой, потому что считала: это то, чего ты хочешь. Людовик часто обвинял меня, что твои интересы волнуют меня больше, чем его. — Она засмеялась. — Ведь ты знаешь, какое у него ранимое самолюбие.
— Я думаю, это больше, чем самолюбие, Ринетт, не так ли? — Его улыбка поддразнивала ее — до сих пор ходили слухи, что Людовик, страстно влюбившись в нее несколько лет назад, и до сих пор ее обожает.
Но Ринетт не желала говорить об этом.
— Не знаю. Брат мой, ты должен кое-что пообещать мне.
— Все что угодно, моя дорогая.
— Пообещай мне, что ты не станешь спешить с провозглашением себя католиком.
Карл удивился:
— Почему ты просишь об этом?
— Потому, что этот вопрос тревожит короля. Он боится, что ты провозгласишь католицизм и отделишь от себя германских протестантских отцов церкви, а они будут ему нужны, когда мы будем драться с голландцами. И еще он боится, что народ Англии станет этому противиться. Он полагает, что наилучшее время для такого заявления — в разгар победоносной войны.
Карл еле сдержал улыбку.
Так, значит, Людовик считает, что англичане не станут мириться с королем-католиком, и боится, как бы революция не перекинулась из Англии во Францию. К своему французскому кузену Карл относился с насмешливым презрением, но его устраивало, что он всегда мог обвести француза вокруг пальца. Карл никогда и не думал насильно перевести свой народ в католицизм, конечно же, они будут протестовать и бунтовать, а он предпочитал остаться на троне, надеялся спокойно умереть в своей постели в Уайтхолле.
Тем не менее он ответил Ринетт вполне серьезно, ибо даже ей Он не доверял всех своих тайн:
— Я не стану провозглашать католицизм, не посоветовавшись с ним, так можешь и передать ему от меня.
Она улыбнулась, пожала ему руку:
— Я рада, ибо знаю, как это важно для тебя.
Почти усладившись своих слов, он быстро опустил, глаза.
«Я знаю, как это важно для тебя, — повторил, он мысленно. — Как это важно…» Он от души пожелал, чтобы oнa всегда так думала, он не хотел, чтобы она знала, что это такое — не верить ни во что и ни в кого вообще не иметь никакой веры. Он снова поднял глаза, поглядел на лицо сестры серьезно и сурово.
— Ты похудела, Ринетт.
— В самом деле? — Казалось, она была удивлена. — Ну что ж, возможно. — Она оглядела себя. Потревоженный ее движением спаниель недовольно зарычал, словно велел ей сидеть спокойно. — Но я никогда и не была полной, сам знаешь.
— И ты себя хорошо чувствуешь?
— Да, конечно. — Она ответила быстро, как говорят люди, не любящие лгать. — Ну, бывает головная боль временами. Возможно, я просто устала от всего этого. Но это скоро пройдет.
Лицо Карла стало жестким,
— Ты счастлива?
Теперь Ринетт выглядела так, будто он поймал ее в ловушку.
— Бог мой, ну и вопрос? А что бы ты сам ответил, если бы тебя спросили: «Ты счастлив?» Думаю, я так. же счастлива, как большинство людей. Никто никогда мне бывает истинно счастлив, ты так не считаешь? Даже если ты получила половину того, чекго хочешь от жизни… — Она чуть пожала плечами. — Ведь на это можно только надеяться, не правда ли?
— И ты получила от жизни половину того, чего хотела?
Ринетт отвернулась, перевела взгляд на резные колонки кровати, ее пальцы гладили надушенную шелковистую шерсть спаниеля.
— Да, пожалуй. У меня есть ты, и у меня есть Франция, и я люблю обоих… — На ее губах появилась задумчивая улыбка. — И я думаю, что оба любят меня.
— Я люблю тебя, Ринетт. Я люблю тебя больше, чем кого-нибудь или что-нибудь на свете. Я никогда не считал, что многие мужчины достойны дружбы что многие женщины стоят мужской любви.
Но с тобой все иначе, Ринетт. Для меня ты — то единственное, что имеет значение в этом мире… В ее глазах сверкнула озорная улыбка.
— Единственное, что имеет для тебя значение? Ну — ну, ведь не хочешь же ты сказать, что когда ты…
Он ответил ей почти грубо:
— Я не щучу. Ты — это все, что имеет для меня значение. А те, другие женщины… — Он пожал плечами. — Ты сама знаешь, для чего они.
Ринетт мягко покачала головой:
— Иногда, брат мой, я почти жалею твоих любовниц.
— Не надо их жалеть. Они любят меня так же мало, как я — их. Они получают то, чего хотят, а большинство — больше, чем заслуживают. Скажи мне, Ринетт, — как отнесся к тебе Филипп после изгнания Шевалье? Каждый англичанин, вернувшись из Франции, рассказывает о его отношении к тебе такие истории, что кровь стынет в жилах. Я сожалею о том дне, когда ты вышла замуж за эту злобную маленькую обезьяну. — В его глазах сверкнула холодная ненависть, и начали ходить желваки.
Ринетт ответила ему тихо, и на лице появилась почти материнская жалость:
— Бедный Филипп. Не надо судить о нем слишком строго. Ведь на самом деле он любил Шевалье. . Когда же Людовик его выгнал, я боялась, что Филипп с ума сойдет, — и он считал, что это я виновна в его изгнании. Честно говоря, я была бы рада, если бы он снова вернулся, тогда у меня была бы более мирная жизнь. Филипп так ревниво относится ко мне. Он ужасно страдает, даже если кто-то скажет мне комплимент по поводу нового платья. Он прямо озверел, когда узнал, что я собираюсь приплыть сюда. Ты не поверишь, но он спал со мной каждую ночь, надеясь, что я забеременею и путешествие можно будет снова отложить. — Ринетт засмеялась, но смех был невеселый. — Он был в таком отчаянии. Даже странно, — задумчиво продолжала она, — но перед тем, как. мы поженились, он думал, что влюблен в меня. А теперь он говорит, что его чуть не выворачивает от мысли лечь в постель с женщиной. О, прости, мой дорогой, — быстро произнесла она, увидев, как побледнел Карл: лицо стало серым, утратив обычный бронзовый оттенок. — Я не собиралась рассказывать тебе об этом. Все это пустое…
Неожиданно лицо Карла исказилось болью, он наклонился и закрыл лицо руками. Ринетт встревоженно прикоснулась к нему.
— Сир, — тихо промолвила она, — сир, прошу тебя. О, прости меня, пожалуйста, я наболтала глупостей, как последняя дура! — Она отодвинула спаниеля в сторону, поспешно встала с кровати и приблизилась к Карлу, но он прятал лицо. — Дорогой мой, ну погляди на меня, пожалуйста… — Она взяла его за обе руки и стала медленно отводить их от его лица. — Брат мой! — вскричала она наконец. — Не смей так смотреть!
Он тяжело вздохнул и сразу расслабился,
— Прости меня. Но я клянусь, что убью его собственными руками! Он больше не будет так обращаться с тобой, Ринетт. Или Людовик заставит его исправиться, или я порву этот чертов договор на мелкие кусочки!
В маленькой комнате каменные стены были задрапированы красно-золотой тканью с вышитыми на ней эмблемами дома Стюартов. Горели канделябры со множеством тонких свечей-, хотя время было еще не позднее, в помещении сгустились сумерки из-за отсутствия окон: свет проникал лишь сквозь узкие щели в стенах. Тяжелый запах духов и пота бил в нос. Слышались негромкие голоса, шелестели веера, полдюжины скрипачей наигрывали негромкую нежную музыку.
В креслах сидели только Карл и Ринетт, остальные стояли, некоторые мужчины сидели на толстых подушках, разложенных на полу. Монмаут сидел прямо у ног своей тетки, скрестив руки на коленях и глядя на нее с откровенным обожанием. Снова все влюбились в Ринетт, жаждали стать жертвами ее очарования и шарма. Ее страстное желание нравиться — и в этом она походила на своего старшего брата — заставляло людей влюбляться в нее, порой бессознательно, не зная за что.
— Я хотела бы дать тебе что-нибудь, — говорила она Карлу, — что-нибудь на память обо мне.
— Но дорогая моя… — Его губы улыбались. — Будто я когда-нибудь смогу позабыть тебя.
— Позволь мне сделать тебе небольшой подарок. Может быть, украшение — что-то такое, что ты мог бы иногда надевать, и это заставило бы тебя думать обо мне… — Она повернула голову и заговорила с Луизой де Кэруэль, стоявшей рядом. Луиза всегда находилась неподалеку от Ринетт, когда в комнате был король. — Дорогая, принеси мне мою шкатулку с драгоценностями — в среднем ящике того шкафа.
Луиза присела в изящном реверансе, все ее движения были элегантными и грациозными. Она обладала своеобразной застенчивостью хорошо воспитанной девушки, той рафинированностью и легкой элегантностью, которые всегда приводили Карла в восторг, но которые он редко обнаруживал среди дам своего двора. Луиза была парижанкой до кончиков ногтей, до последней ниточки платья. И хотя она, бесспорно, флиртовала с Карлом, она ни в малейшей степени не переходила границ такта и скромности — она была женщиной, которую надо было сначала завоевать и только потом обладать ею. Карл, устав от легких любовных побед, испытывал досаду от того, что ему пришлось снова оказаться в роли преследователя, а не преследуемого.
Сейчас она стояла перед Ринетт, держа в руках шкатулку.
— Вот та драгоценность, которая нравится мне. Разреши ей остаться в Англии, Ринетт, — сказал Карл.
Луиза вспыхнула — что очень украсило ее — и опустила глаза. Несколько английских леди застыли и насторожились. Герцогиня Рейвенспур и графиня Каслмейн обменялись возмущенными взглядами — ибо все английские дамы мгновенно объединились против Луизы с того момента, когда впервые увидели ее. На лицах мужчин заиграла улыбка. Но Ринетт покачала головой:
— Я отвечаю за нее перед ее родителями, сир. Они доверили мне ее, и она должна вернуться. — Затем, чтобы сгладить неловкость момента, добавила: — Вот, выбирай, что нравится, то, что будет напоминать тебе обо мне.
Карл растерянно улыбнулся — он отнюдь не был обижен — и выбрал несколько безделушек. Через минуту он, казалось, совсем забыл об этом эпизоде. Но так только казалось. «Когда-нибудь, — пообещал он себе, — я буду обладать этой женщиной». А память Карла в подобных делах была столь же крепка, как слаба во всем остальном.
В этот момент в сопровождении своих фрейлин в зал вошла королева. Среди фрейлин всегда была герцогиня Ричмондская. С тех пор как оспа погубила красоту Фрэнсис, они с Катариной стали близкими подругами, Фрэнсис была теперь трогательной и доверительной подданной королевы, в чем лорды и дамы Уайтхолла находили лишь повод для развлечения и презрения.
Ринетт покинула Англию на следующий день.
Карл с Йорком, Монмаутом и Рупертом поднялись на борт французского корабля и проплыли вместе часть пути по Ла-Маншу. С первого момента встречи с Ринетт Карл страшился расставания. Теперь он чувствовал, что просто не в состоянии отпустить ее. Его терзал смертельный страх, что он никогда больше не увидит ее. Ринетт выглядела усталой, разочарованной, больной.
Три раза он прощался с ней, три раза возвращался, чтобы обнять сестру.
— О Боже мой, Ринетт! — бормотал он. — Нельзя, нельзя отпускать тебя!
Ринетт старалась не плакать, но теперь по ее щекам потекли слезы.
— Запомни, что ты обещал мне. И знай: я люблю тебя и всегда буду любить сильнее, чем кого-либо на свете. Если мы больше не увидимся…
— Не говори так! — Он, не желая того, встряхнул ее. — Конечно же мы еще увидимся! Ты приедешь в будущем году… обещай мне… обещай, Ринетт!
Ринетт откинула голову и улыбнулась ему. Ее лицо вдруг стало ясным и спокойным. Совсем как послушный ребенок, она повторила вслед за ним:
— Я приеду на следующий год… я обещаю…
Глава шестьдесят восьмая
Эмбер почти так же, как Карла, рассердило, что Месье запретил Ринетт покидать Дувр, так как та очень не хотела уезжать из Лондона. Она колебалась до самого последнего момента, но когда и королева решила отправиться в Дувр, то Эмбер пришлось последовать ее примеру. В течение всех дней пребывания Ринетт в Англии Эмбер чувствовала себя несчастной и подавленной. Она отчаянно стремилась обратно в Лондон, чтобы попытаться так или иначе увидеться с Брюсом. Она испытала чувство глубокого облегчения, когда французские корабли наконец-то отплыли и Ринетт была на пути домой.
Не успела она войти во дворец, где по-прежнему бывала в своих старых апартаментах, как сразу же послала слугу узнать, где находится Карлтон. Нетерпение и постоянное нервное напряжение сделали ее раздражительной, она ко всем придиралась, была недовольна платьем, которое мадам Рувьер только что сшила для нее, жаловалась, что возница ее кареты так неумело вел лошадей, что ее страшно растрясло в дороге, и велела немедленно уволить его. Она, заявила, что никогда не видела такой замызганной шлюхи, как эта французская кошка, де Кэруэль.
Не успела она войти во дворец, где по-прежнему бывала в своих старых апартаментах, как сразу же послала слугу узнать, где находится Карлтон. Нетерпение и постоянное нервное напряжение сделали ее раздражительной, она ко всем придиралась, была недовольна платьем, которое мадам Рувьер только что сшила для нее, жаловалась, что возница ее кареты так неумело вел лошадей, что ее страшно растрясло в дороге, и велела немедленно уволить его. Она, заявила, что никогда не видела такой замызганной шлюхи, как эта французская кошка, де Кэруэль.