Варгас Фред. Игра Нептуна

   – Простите, что вышло так резко, но вы должны были узнать все. Во вторник вам предъявят обвинение. Ордер на ваш арест выписан.
   Ретанкур выбросила в окно огрызок и повернула ключ в зажигании. Она не предложила Адамбергу сесть за руль, а он и не настаивал.
   – Я этого не делал, Ретанкур.
   – Незачем повторять это Лалиберте. Он плевать хотел на ваши уверения.
   Адамберг выпрямился.
   – Но, лейтенант, Ноэллу убили вилами. Где я мог взять такой инструмент на тропе? Из воздуха?
   Он замолчал на полуслове.
   – Говорите, комиссар.
   – Делянка…
   – Где?
   – Примерно посередине пути, там был пикап с инструментами. Они выкорчевывают погибшие деревья и сажают клены. Я знал о ней. Мог проходить мимо, увидеть Ноэллу, оружие и воспользоваться им. Да, они могут выстроить такую цепочку. В ранах была земля. А размер вил отличается от размера тех, которыми пользовался судья.
   – Вы правы, – кивнула Ретанкур. – То, что вы рассказали им о судье, ничего не поправит, скорее наоборот. Безумная, невероятная, маниакальная история. Они воспользуются ею, чтобы обвинить вас. У них был непосредственный мотив, вы назвали им глубинный.
   – Человек со спутанным сознанием, мертвецки пьяный, с провалом в памяти, разозленный этой девицей. Я в теле брата. Я в теле судьи. Я выбит из колеи, я рехнулся. Все пропало, Ретанкур. Фюльжанс до меня добрался. Он внутри.
 
   Около четверти часа Ретанкур вела машину молча. Ей казалось, что Адамбергу требуется передышка. Хорошо бы ему помолчать несколько дней, до самой Гренландии. Увы, этого времени у них нет.
   – О чем вы думаете? – спросила она.
   – О маме.
   – Понимаю. Но это вряд ли своевременно.
   – Когда все выходит из-под контроля, думаешь о матери. Делать нечего. Сейчас как раз тот самый момент.
   – Как это нечего? Нужно бежать.
   – Если побегу – сгорю. Это равносильно признанию вины.
   – Вы сгорите, если во вторник появитесь в ККЖ. Вам придется гнить здесь до суда, а у нас не будет никакой возможности освободить вас, проведя собственное расследование. Вы останетесь в канадской тюрьме, когда-нибудь вас переведут во Френ. Получите минимум двадцать лет. Нет, нужно бежать.
   – Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Понимаете, что становитесь сообщницей?
   – Да.
   Адамберг повернулся к своему лейтенанту:
   – А если это я, Ретанкур?
   – Бежать, – ответила она, уклоняясь от ответа.
   – Вдруг убил я, Ретанкур? – настаивал Адамберг, повысив голос.
   – Если вы сомневаетесь, мы пропали – оба. Адамберг наклонился, чтобы лучше видеть ее в
   темноте.
   – Вы не сомневаетесь? – спросил он.
   – Нет.
   – Почему? Я вам не нравлюсь, все меня обвиняют. А вы не верите.
   – Нет. Вы бы не убили.
   – Почему?
   Ретанкур поморщилась: она как будто размышляла над формулировкой.
   – Скажем так – у вас нет в этом глубокой заинтересованности.
   – Вы уверены?
   – Настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенной. Придется положиться на меня, или и правда сгорите. Вы не защищаетесь, а сами себя топите.
   «В иле мертвого озера», – подумал Адамберг.
   – Я ничего не помню про ту ночь, – повторил он, как робот. – У меня лицо и руки были в крови.
   – Знаю. У них есть показания охранника.
   – Может, это была не моя кровь.
   – Сами видите – вы тонете. Соглашайтесь. Яд просачивается в ваше сознание, вы поддаетесь.
   – Возможно, эта мысль уже жила во мне – с той минуты, как я возродил Трезубца, – и взорвалась, стоило мне увидеть вилы.
   – Вы закапываете себя в его могилу, – настаивала Ретанкур. – Добровольно кладете голову на гильотину.
   – Понимаю.
   – Комиссар, соображайте пошустрее. На кого вы делаете ставку? На себя? Или на меня?
   – На вас. – Адамберг ответил не задумываясь.
   – Значит, бежим.
   – Ничего не выйдет. Они не дураки.
   – Мы тоже.
   – Они у нас на хвосте.
   – Не может быть и речи о том, чтобы бежать из Детройта. Сведения об ордере уже передали в штат Мичиган. Во вторник утром мы, как и собирались, вернемся в гостиницу «Бребеф».
   – И уйдем через подвал? Как только они поймут, что я не появился в назначенное время, устроят шмон. Перевернут мой номер и все здание. Обнаружат отсутствие машины, заблокируют аэропорты. Я не успею не то что улететь, но даже покинуть гостиницу. Меня сожрут, как этого Бребефа.
   – Не они будут нас преследовать, комиссар, мы сами поведем их, куда захотим, как бычка на веревочке.
   – Куда?
   – В мой номер.
   – Он ведь не больше моего. Где вы собираетесь меня спрятать? Под крышей? Они и туда поднимутся.
   – Разумеется.
   – Под кроватью? В стенном шкафу? На шкафу? Адамберг с отчаянием пожал плечами.
   – На себе.
   Комиссар поднял глаза на лейтенанта.
   – Сожалею, но другого выхода нет, – сказала она. – Это займет не больше двух-трех минут. Другого выхода нет.
   – Ретанкур, я ведь не шпилька. Во что вы собираетесь меня превратить?
   – Превращаться буду я. В столб.
 
   Ретанкур остановилась на два часа, чтобы поспать, и они приехали в Детройт в семь утра. Город выглядел мрачно и был похож на старую разорившуюся герцогиню в обносках. Грязь и нищета пришли на смену былой роскоши.
   – Вот этот дом, – сказал Адамберг, сверяясь с планом.
   Он взглянул на высокое здание, темное, но в приличном состоянии, с пристроенным к нему кафе, как смотрят на исторические памятники. Таковым оно, по сути дела, и являлось, поскольку за его стенами двигался, спал и жил Рафаэль.
   – Полицейские припарковались в двадцати метрах позади нас, – заметила Ретанкур. – Умники. Что они себе воображают? Думают, мы не знаем, что они едут за нами от Гатино?
   Адамберг сидел, наклонившись вперед, скрестив руки на животе.
   – Идите один, комиссар. Я пока перехвачу что-нибудь в кафе.
   – Я не могу, – тихо произнес Адамберг. – Да и зачем? Я ведь теперь тоже в бегах.
   – Вот именно. Он больше не будет один, и вы тоже. Давайте, комиссар.
   – Вы не понимаете, Ретанкур. Я не могу. У меня ноги похолодели и задеревенели, меня как будто приковали к земле двумя чугунными гирями.
   – Можно? – спросила лейтенант и прикоснулась четырьмя пальцами к спине между лопатками.
   Адамберг кивнул. Через десять минут ему показалось, что по ногам потекло теплое масло, возвращая им способность двигаться.
   – Вы это самое проделали с Дангларом в самолете?
   – Нет, не совсем. Данглар просто боялся умереть.
   – А я?
   – А вы боитесь жить.
   Адамберг покачал головой и вышел из машины. Ретанкур была уже в дверях кафе, когда он остановил ее.
   – Он там. За тем столом. Я уверен. Лейтенант бросила взгляд на сидевшего к ним спиной человека. Адамберг сильно сжал ей руку.
   – Идите один, – сказала она. – Я вернусь в машину. Позовите, когда решите, что я могу к вам присоединиться. Я хочу его увидеть.
   – Рафаэля?
   – Да, Рафаэля.
   Адамберг толкнул стеклянную дверь. Он подошел к брату и положил руки ему на плечи. Тот не испугался, не вздрогнул, глядя на эти загорелые ладони.
   – Ты нашел меня? – спросил он, не двигаясь.
   – Да.
   – Ты правильно поступил.
   Сидя в машине на другой стороне узкой улочки, Ретанкур увидела, как Рафаэль встал и братья обнялись. Она вынула из сумки маленький бинокль и сфокусировала его на лице Рафаэля Адамберга, прижавшегося лбом ко лбу брата. Та же фигура, то же лицо. Оба были хороши, но красота Адамберга выныривала из неправильных черт лица, как чудо, а красота его брата была чеканной, как на медали. Они напоминали близнецов, только один был зачат в хаосе, а другой – в гармонии. Ретанкур перевела взгляд на Адамберга и тут же резко опустила бинокль, почувствовав, что осмелилась зайти слишком далеко, ей вдруг показалось, что она ворует чужие чувства.
   Они сели, не в силах разомкнуть рук, Ретанкур вздрогнула, убрала бинокль и закрыла глаза.
   Через три часа Адамберг постучал в стекло машины. Рафаэль накормил их и устроил на диване с кофе. Ретанкур заметила, что братья стараются не отходить друг от друга дальше, чем на полметра.
   – Жана-Батиста осудят? Вы уверены? – спросил Рафаэль.
   – Уверена, – подтвердила Ретанкур. – Он должен бежать.
   – Бежать, имея на хвосте десяток полицейских, – добавил Адамберг.
   – И тем не менее это возможно, – сказала Ретанкур.
   – Что вы предлагаете, Виолетта? – спросил Рафаэль.
   Рафаэль заявил, что он не полицейский и не военный и не станет обращаться к Ретанкур по фамилии.
   – Сегодня вечером мы возвращаемся в Гатино, – объяснила она. – Часов в семь утра войдем в гостиницу «Бребеф», спокойно, у них на глазах. Вы, Рафаэль, выедете через три с половиной часа после нас. Это возможно?
   Рафаэль кивнул.
   – Приедете в гостиницу где-то в десять тридцать. Кого увидят полицейские? Клиента, до которого им нет дела, они ищут не его. В это время много постояльцев приезжает и уезжает. Двое копов, которые следят за нами сегодня, завтра сменятся. Никто из тех, кто заступит завтра, вас не опознает. Вы снимете номер под своей фамилией.
   – Договорились.
   – У вас есть костюмы? Деловые костюмы, которые носят с рубашкой и галстуком?
   – У меня их три. Два серых и синий.
   – Прекрасно. Приезжайте в одном, другой берите с собой. Два пальто и два галстука.
   – Ретанкур, вы не впутаете моего брата в неприятности? – прервал ее Адамберг.
   – Его – нет. Полицейских из Гатино – да. Вы, комиссар, как только мы приедем, устроите бардак в номере, как будто сбежали второпях. От ваших вещей мы избавимся. Очень удачно, что у вас их мало.
   – Разрежем все на лоскутки и съедим?
   – Выбросим в металлический бак с крышкой, он стоит на этаже.
   – Выбрасываем все? Тряпки, книги, бритву?
   – Все, в том числе табельное оружие. Расстаемся с вещами и спасаем вашу шкуру. Сохраните себе только бумажник и ключи.
   – Сумка в бак не влезет.
   – Оставим ее в стенном шкафу в моем номере, пустую, пусть думают, что она моя. У женщин всегда много барахла.
   – Я могу сохранить часы?
   – Да.
   Братья не сводили с нее глаз, один смотрел рассеянно, глаза другого блестели. Рафаэль Адамберг был наделен той же мягкой грацией, что и брат, но двигался энергичнее и реагировал быстрее.
   – Полицейские ждут нас в ККЖ к девяти, – продолжила Ретанкур, переводя взгляд с одного брата на другого. – Думаю, Лалиберте выдержит минут двадцать, не больше, а потом начнет звонить комиссару в гостиницу. Ему не ответят, и он поднимет тревогу. Парни бросятся в номер – он пуст, подозреваемый исчез. Нужно создать впечатление, что он уже уехал, проскользнул у них между пальцами. В девять двадцать пять они кинутся ко мне – вдруг я вас спрятала.
   – Но где, Ретанкур? – с тревогой спросил Адамберг.
   Она подняла руку.
   – Квебекцы – люди стыдливые и сдержанные, – сказала она. – Никаких вам голых баб на обложках или нудистских пляжей на озерах. На этом мы и сыграем. А посему, – она повернулась к Адамбергу, – нам с вами придется стыдливость временно отбросить. На чистоплюйство у нас времени нет. Помните, ставка – ваша голова.
   – Я помню.
   – Когда полицейские войдут, я буду в ванной, и не просто в ванной, а в ванне, и дверь будет открыта. Другого способа у нас нет.
   – А Жан-Батист? – спросил Рафаэль.
   – Он спрячется за дверью. Увидев меня, полицейские ретируются в комнату. Я начну орать, буду оскорблять их за хамское поведение. Они станут извиняться, начнут что-то лепетать, объясняя, что ищут комиссара. Я заявлю, что ничего не знаю, что он приказал мне оставаться в гостинице. Они захотят обыскать помещение. Прекрасно, но я должна хотя бы одеться. Они отступят на середину комнаты, чтобы я могла выйти и закрыть дверь ванной. Пока все ясно?
   – Да, – сказал Рафаэль.
   – Я надеваю халат, очень длинный, до пола. Рафаэль, купите его здесь, я скажу вам размер.
   – Какого цвета? – спросил Рафаэль. Его предупредительность малость притушила тактический пыл Ретанкур.
   – Если можно, светло-желтый.
   – Светло-желтый, – кивнул Рафаэль. – Что дальше?
   – Мы в ванной, комиссар и я, дверь закрыта. Полицейские в комнате. Представляете диспозицию, комиссар?
   – На этом самом месте я перестаю понимать что бы то ни было. В этих ванных есть зеркальный шкафчик и встроенный шкаф, больше ничего. Куда вы хотите меня спрятать? В пенную ванну?
   – На себя, я уже говорила. А точнее – за собой. Мы станем единым телом. Я их впускаю и как оскорбленная невинность стою в углу, спиной к стене. Они не дураки и осмотрят всю ванную, проверят за дверью и в воде. Я буду смущать их, слегка распахнув пеньюар. Они не посмеют смотреть, побоятся заработать обвинение в вуайеризме. С моралью у них тут строго, это наш главный козырь. Покончив с ванной, они выйдут и дадут мне возможность одеться при закрытой двери. Пока они будут обыскивать комнату, я выйду одетая и оставлю дверь открытой, а вы снова за ней спрячетесь.
   – Лейтенант, от меня ускользает смысл этапа «станем единым телом», – сказал Адамберг.
   – Вы никогда не тренировали приемы ближнего боя? Когда соперник нападает сзади?
   – Нет.
   – Показываю позу. – Ретанкур встала. – Обезличенно. Человек стоит. Я. Большой и толстый, тут нам повезло. Другой человек легче и меньше ростом. Вы. Вы под халатом. Голова и плечи прижаты к моей спине, руки обвиты вокруг талии, то есть лежат на животе, их не видно. Теперь ноги. Они закручены вокруг моих ног, а ступни цепляются за мои икры. Я стою в углу комнаты, скрестив руки и слегка расставив ноги, чтобы опустить центр тяжести. Ясно?
   – Боже мой, Ретанкур, вы хотите, чтобы я, как обезьяна, повис на вашей спине?
   – Как морской язык. Главное – прижаться как можно теснее. Это займет несколько минут, максимум две. Ванная крошечная, они ее быстро обыщут, не глядя на меня. Я не буду шевелиться. Вы тоже.
   – Это глупо, Ретанкур, они заметят.
   – Не заметят. Я крупная. Я завернусь в халат, буду стоять в углу, лицом к ним. Чтобы вы не соскользнули, надену ремень, за него вы и ухватитесь. Туда же мы прикрепим ваш бумажник.
   – Я тяжелый. – Адамберг покачал головой. – Я вешу семьдесят два килограмма, вы отдаете себе в этом отчет? Ничего не получится, это безумие.
   – Получится. Я уже дважды это проделывала, комиссар. С братом, полиция частенько тягала его то за одно, то за другое. В девятнадцать лет он был приблизительно вашего роста и весил семьдесят девять килограммов. Я надевала халат отца, а он висел у меня на спине. Нам удавалось простоять неподвижно четыре минуты. Надеюсь, это вас успокоит.
   – Ну, если Виолетта уверена, – вмешался обалдевший Рафаэль, – тогда…
   – Если она уверена… – повторил Адамберг.
   – Уточним одну вещь, прежде чем поставить точку. Мы не можем себе позволить рисковать и провалить операцию. Наше оружие – правдоподобие. Я буду лежать в ванне голой, и халат, разумеется, тоже будет надет на голое тело. Вам действительно придется цепляться за меня. Можете надеть трусы, но ничего больше. Во-первых, одежда скользит, а во-вторых, ткань халата не будет падать естественно.
   – Лишние складки, – сказал Рафаэль.
   – Именно. Рисковать мы не будем. Понимаю, вас это смущает, но сейчас нам не до щепетильности. Расставим все точки над «i».
   – Меня это не смущает, – решился Адамберг, – если это не смущает вас.
   – Я вырастила четырех братьев и в экстремальных ситуациях считаю смущение непозволительной роскошью. А мы как раз в такой ситуации и находимся.
   – Хорошо, Ретанкур, но, даже если они уйдут от вас ни с чем, наблюдение не снимут и перевернут гостиницу вверх дном.
   – Разумеется.
   – То есть из здания я выйти не смогу.
   – Выйдет он. – Ретанкур кивнула на Рафаэля. То есть вы – в его обличье. Вы покинете гостиницу в одиннадцать, в его костюме, галстуке, ботинках и пальто. Когда мы приедем, я сделаю вам такую же стрижку. Все получится. Издалека вы почти неразличимы. Кроме того, они полагают, что вы маскируетесь под бродягу. Полицейские видели, как мужчина в синем костюме входил в гостиницу в половине одиннадцатого. Он выходит в одиннадцать, и им на него плевать. Бизнесмен – то есть вы, комиссар, – спокойно идет к своей машине.
   Адамберги потрясенно внимали лейтенанту. Комиссар начинал осознавать весь размах плана, базирующегося на двух полярных феноменах – тучности и худобе. Соединившись, они становились неожиданной силой, ударом быка, нанесенным с точностью укола иглой.
   – Что дальше? – спросил Адамберг, чувствуя, как к нему возвращается мужество.
   – Вы поедете на машине Рафаэля и оставите ее в Оттаве, на углу Северной улицы и бульвара Лорье. В одиннадцать сорок сядете в автобус до Монреаля. Настоящий Рафаэль уедет гораздо позже, вечером или на следующий день. Полицейские снимут охрану. Он заберет свою машину и вернется в Детройт.
   – А почему не поступить проще? – предложил Адамберг. – Рафаэль приезжает до звонка суперинтенданта, я беру его костюм и машину и уезжаю до начала тревоги. А он уезжает после меня, на автобусе. Так мы избежим риска ближнего боя в ванной. Когда они явятся, не будет никого – ни его, ни меня.
   – Его фамилия останется в компьютере, а если он зайдет как гость, они это тоже зафиксируют. Мы усложняем не ради удовольствия, комиссар, а чтобы не впутывать Рафаэля. Если он приедет раньше, чем обнаружится ваше бегство, его обязательно засекут. Допросят портье и узнают, что некий Рафаэль Адамберг был этим утром в гостинице и сразу уехал. Или выяснится, что у вас был посетитель. Это опасно. Они вычислят подмену, Рафаэля возьмут в Детройте и обвинят в пособничестве. А если он приедет после обыска, когда о побеге станет известно, на него никто не обратит внимания. Даже если потом полицейские обнаружат его фамилию, они смогут обвинить его лишь в том, что он приезжал повидаться с братом. Но опоздал. Никакого криминала.
   Адамберг пристально взглянул на Ретанкур.
   – Это очевидно, – сказал он. – Рафаэль должен приехать позже, мне следовало самому сообразить. Или я разучился думать, как полицейский?
   – Временно, – мягко ответила Ретанкур. – Вы реагируете, как преступник в бегах, а не как комиссар. Вы временно перешли на другую сторону, оказались в неприятной ситуации, и солнце слепит вам глаза. Все встанет на свои места, когда вы вернетесь в Париж.
   Адамберг кивнул. Сейчас он – загнанный преступник, настроенный на побег, не видит картины в целом и не может связать детали.
   – А вы когда сумеете улизнуть?
   – Когда они закончат обследовать сектор и поймут, что прокололись. Они снимут наблюдение и начнут искать вас на дорогах и в аэропортах. Я догоню вас в Монреале.
   – Где?
   – У одного хорошего приятеля. Я не умею находить любовников на тропе, зато как моряк в каждом порту завожу друзей. Во-первых, мне это нравится, а кроме того, всегда может пригодиться. Базиль точно нас приютит.
   – Превосходно, – пробормотал Рафаэль, – просто превосходно.
   Адамберг только кивнул.
   – Рафаэль, – спросила Ретанкур, поднимаясь, – я могу поспать? Нам придется ехать всю ночь.
   – Ты тоже ложись, – сказал Рафаэль брату. – Пока вы будете отдыхать, я схожу за халатом.
   Ретанкур записала ему свои размеры.
   – Не думаю, что наши преследователи пойдут за вами, – сказала она. – Они останутся караулить дом. Но на всякий случай, купите еды, хлеба, овощей. Так будет правдоподобнее.
   Адамберг лежал на кровати брата, но заснуть не мог. Ночь на 26 октября преследовала его, как физическая боль. Он был пьян, зол на Ноэллу и на весь мир. На Данглара, Камиллу, новоиспеченного отца, Фюльжанса. Он превратился в клубок ненависти и с какого-то момента перестал себя контролировать. Делянка. Вилы. Что еще нужно леснику для работы? Он видел их – когда разговаривал со сторожем или когда шел по лесу. Он знал об их существовании. Он шел, был пьян, была ночь, его мучили навязчивые мысли о судье и страстное желание найти брата. Увидел Ноэллу – она подкарауливала его как жертву. Ненависть взрывается, дорога к брату открыта, судья добрался до него. Он хватает оружие. На тропе никого нет. Он наносит девушке удар. Срывает ремень, мешающий добраться до ее живота. Бросает его в листья. И наносит удар вилами. Разбивает лед на озере, топит труп, забрасывает сверху камнями. Как тридцать лет назад на Торке, с шилом Рафаэля. Отработанные движения. Перекаты Утауэ уносят вилы к реке Святого Лаврентия. Проделав все это, он где-то шатается, теряет сознание, стремясь все забыть. После пробуждения все случившееся оказывается похороненным в недоступных глубинах памяти.
   Адамберг замерз и натянул на себя одеяло. Бежать. Ближний бой. Прижаться голым телом к этой женщине. Экстремальные условия. Бежать и жить жизнью загнанного убийцы, коим он, возможно, и был.
   Поменяй сторону, взгляни под другим углом. Стань снова полицейским – на несколько секунд. Один из вопросов, которые он задавал Ретанкур, всплыл в памяти: как Лалиберте узнал, что он в ту ночь потерял память? Кто-то ему сказал. В курсе был только Данглар. А кто мог намекнуть суперинтенданту, что он одержим судьей? Один Данглар понимал, как сильно судья влияет на его жизнь. Данглар, который уже год имеет на него зуб из-за Камиллы. Данглар, выбравший другой лагерь, оскорбивший его. Адамберг закрыл глаза и приложил ладони к лицу. Чистый человек Адриен Данглар. Его благородный и верный заместитель.
   В шесть вечера Рафаэль вошел в комнату. Некоторое время он смотрел на лицо спящего брата, вспоминая детство, потом сел на кровать и тихонько потряс Жана-Батиста за плечо.
   – Пора ехать.
   – Бежать, – поправил Адамберг, садясь и нашаривая в темноте ботинки.
   – Это я виноват, – сказал Рафаэль, помолчав. – Я испортил тебе жизнь.
   – Не глупи. Ничего ты не портил.
   – Испортил.
   – Вовсе нет.
   – И ты рухнул за мной в глубины Торка.
   Адамберг медленно шнуровал ботинок.
   – Ты думаешь, это возможно? – спросил он. – Что я убил ее?
   – А я? Думаешь, я убил?
   Адамберг взглянул на брата.
   – Ты бы не сумел нанести три удара в линию.
   – Помнишь, какой красивой была Лиза? Легкая, как ветер, и такая пылкая…
   – Но я-то не любил Ноэллу, как ты Лизу. И взял вилы. Так что все возможно.
   – Только возможно.
   – Вероятно или действительно возможно? Весьма вероятно или реально, Рафаэль?
   Тот положил подбородок на кулак.
   – Я тебе доверяю, – сказал он. Адамберг зашнуровал второй ботинок.
   – Помнишь, однажды тебе в ухо залетел комар и мы два часа ничего не могли сделать?
   – Да,– сказал Рафаэль. – Его жужжание сводило меня с ума.
   – Мы боялись, что ты действительно чокнешься, не дождавшись, пока комар сдохнет. Мы погасили весь свет в доме, а я держал перед твоим ухом свечу. Это была идея кюре Грегуара: «Будем изгонять из тебя дьявола, мальчик». Шуточки священника. Помнишь? И комар вылетел на огонек и сжег крылья с легким треском. Помнишь тот звук?
   – Да. Грегуар сказал: «Дьявол горит в адском пламени». Шуточки священника.
   Адамберг взял свитер и куртку.
   – Ты думаешь, это возможно, действительно возможно? – снова спросил он. – Выманить нашего демона из туннеля на огонек?
   – Если он живет у нас в ухе.
   – Он там, Рафаэль.
   – Знаю. Я слышу его по ночам.
   Адамберг надел куртку и сел рядом с братом.
   – Ты веришь, что мы его достанем?
   – Если он существует, Жан-Батист. Если дело не в нас.
   – В это верят два человека. Глуповатый сержант и чокнутая старушка.
   – И Виолетта.
   – Не знаю, помогает мне Ретанкур по долгу службы или по убеждению.
   – Неважно. Доверься ей. Великолепная женщина.
   – В каком смысле? Ты находишь ее красивой? – удивился Адамберг.
   – В том числе.
   – А ее план? Полагаешь, может получиться?
   Пробормотав эту фразу, комиссар как будто вернулся в детство, когда они с Рафаэлем замышляли очередную каверзу, сидя в расселине горы. Нырнуть как можно глубже в Торк, отомстить жадной бакалейщице, нарисовать рога на воротах дома судьи, сбежать ночью на улицу, никого не разбудив.
   Рафаэль думал несколько долгих мгновений.
   – Если Виолетта выдержит твой вес.
   Братья пожали друг другу руки, сцепив большие пальцы, как делали это перед прыжком в Торк.
 
   На обратном пути Адамберг и Ретанкур вели машину по очереди, за ними следовали Лафранс и Ладусер. Комиссар разбудил Ретанкур на подъезде к Гатино. Он хотел, чтобы Виолетта спала как можно дольше, боясь, что она сломается, не выдержав его веса.
   – Вы уверены, что этот Базиль меня приютит? – спросил он. – Я ведь приеду один, раньше вас.
   – Я ему напишу, а вы представитесь, скажете, что пришли от меня. От него мы позвоним Данглару, чтобы как можно скорее раздобыть фальшивые документы.
   – Не Данглару. Ни в коем случае не связывайтесь с ним.
   – Почему?
   – Никто кроме него не знал, что я потерял память.
   – Данглар – вернейший из верных! – возмутилась Ретанкур. – Он предан вам и ни за что не сдал бы вас Лалиберте.
   – Увы, Ретанкур. Уже год Данглар имеет на меня зуб, не знаю, правда, насколько острый.
   – Из-за той ссоры? Из-за Камиллы?
   – Откуда вы знаете?
   – В Зале сплетен чего только не услышишь. Эта комната – чистой воды инкубатор. Там многое рождается и всходит. Иногда даже хорошие идеи. Но Данглар не болтун. Он честный и верный человек.
   Лейтенант нахмурилась.
   – Я ни в чем не уверен, – сказал Адамберг. – Но лучше не звоните.
   Без четверти восемь комната Адамберга опустела. Ретанкур стригла комиссара, оставшегося в шортах и часах. Она аккуратно бросала пряди волос в унитаз, чтобы не оставлять никаких следов.