Страница:
– У тебя есть шило?
– Нет. Может, мне дал его тот тип. Или я его спер. Почем мне знать? Наверное, я и правда убил бедную девчонку этой штукой. Может, она упала на дороге, а я принял ее за большого медведя, кто знает?
– Ты в это веришь?
– Но отпечатки-то остались. А я был рядом.
– А почему ты оттащил медведя и велосипед в поле?
– Поди разберись, что происходит у алкаша в голове. Я ведь почему убиваюсь – не люблю делать людям плохо. Я и животных-то не трогаю, так с чего бы мне убивать людей? Даже медведей? Вряд ли я боюсь медведей. Говорят, в Канаде их полно. Они по помойкам шарят, как я. Хотел бы я посмотреть, полазить с ними по помойкам.
– Ветийе, если хочешь знать все о медведях… Адамберг наклонился к его уху. – Ничего не говори, ни в чем не признавайся, – прошептал он. – Главное, не говори правду. Тверди, что потерял память. Пообещай мне.
– Эй! – крикнул бригадир. – Простите, комиссар, но с заключенными шептаться запрещено.
– Извините, бригадир. Я ему рассказывал неприличную историю о медведях. У него не так много развлечений.
– Хоть вы и комиссар, но правила есть правила.
Адамберг глазами спросил Ветийе: «Ты понял?»
Тот кивнул. «Обещаешь?» – беззвучно произнес Адамберг. Кивок, прямой взгляд. Этот парень дал ему фляжку, значит, он – друг.
Адамберг поднялся и, выходя из камеры, тронул его рукой за плечо: «Ухожу, рассчитываю на тебя».
По дороге в кабинет бригадир спросил Адамберга, может ли он услышать историю про медведя. Адамберга спасло появление Трабельмана.
– Ваши впечатления? – спросил Трабельман.
– Болтливый.
– Да что вы? Надо же, а со мной говорить не пожелал. Он какой-то вялый.
– Даже слишком. Не обижайтесь, майор, такого алкоголика, как Ветийе, опасно резко лишать спиртного. Он может сдохнуть.
– Знаю, комиссар. Ему дают выпить три раза в день, когда приносят еду.
– Так утройте дозу. Поверьте, это необходимо.
– Хорошо. – Трабельман не обиделся. – Что нового вы узнали? – спросил он, садясь за свой стол.
– Он умный и добрый человек.
– Согласен. Но он алкоголик, и этим все сказано. Мужики, которые с пьяных глаз бьют жен, в трезвом виде могут быть чистыми ягнятами.
– Но у Ветийе нет уголовного прошлого. Он даже ни разу не подрался, так? Это подтвердили коллеги из Страсбурга?
– Да. Проблем у них с ним не было. Пока он не слетел с катушек. Вы что, поверили ему?
– Я его выслушал.
Адамберг передал Трабельману свой разговор с Ветийе, опустив лишь деталь с фляжкой.
– Вполне вероятно, – заключил он, – что Ветийе везли на машине, на заднем сиденье. Ему было тепло, удобно, но его тошнило.
– И вы «домыслили» машину, поездку, водителя по «ощущению тепла»?
– Да.
– Это смешно, Адамберг. Вы похожи на парня, достающего кролика из пустого цилиндра.
– Но ведь получается!
– Может, вы думаете о другом бродяге?
– О бродяге, который пил из собственной бутылки и стаканчика. О бродяге из «бывших». О старике.
– Все равно он бродяга.
– Возможно, но не убежден.
– Скажите, комиссар, за всю вашу карьеру кому-нибудь удавалось заставить вас изменить мнение?
Адамберг секунду добросовестно размышлял.
– Нет, – наконец сказал он с сожалением в голосе.
– Этого-то я и боялся. Позволю себе заметить, у вас «эго» размером с этот стол.
Адамберг прищурился.
– Я не хотел вас обидеть, комиссар. Насколько мне известно, у вас есть куча теорий, в которые никто не верит, и вы притягиваете факты за уши, чтобы доказать свою правоту. Признаю – в вашем анализе много интересного. Но вы не принимаете во внимание иное мнение, вы никого не слышите. А у меня есть пьяница, которого задержали в трех шагах от жертвы, орудие убийства и отпечатки.
– Я понимаю вашу позицию.
– Но вам на нее плевать, вы стоите на своем. Другие могут катиться ко всем чертям вместе со своей работой, мыслями и впечатлениями. Скажите мне вот что: на улицах полно убийц, у нас куча нераскрытых дел, это мое дело – не ваше, так почему вы в него вцепились?
– Просмотрев папку номер шесть за семьдесят третий год, вы узнаете, что обвиненный юноша был моим братом. Это сломало ему жизнь, я его потерял.
– Пресловутое «воспоминание детства»? Вы не могли сказать мне об этом раньше?
– Вы не стали бы слушать. Это очень личное.
– Да уж, нет ничего хуже, когда замешана семья.
Он достал папку № 6 и положил ее на стол.
– Слушайте, Адамберг, – продолжил он, – я просмотрю ваши бумаги, потому что мне известна ваша репутация. Так наш обмен будет полным и беспристрастным. Открытость за открытость. Идет? Встретимся завтра утром. В двухстах метрах отсюда, на правой стороне улицы, есть хорошая гостиничка.
Адамберг долго бродил по улицам, прежде чем пойти в гостиницу. Он не обижался на Трабельмана: тот не отказал ему в сотрудничестве, но, как и остальные, не поддержит его идеи. Он обречен встречать недоверчивые взгляды и в одиночестве нести на плечах свою ношу.
Трабельман прав в одном. Адамберг никогда не отступался. Расстояние между ранами совпадает с расстоянием между зубьями вил. Ветийе выбрали, отследили, напоили и отравили, и сделал это человек в опущенной на глаза шапке, который был очень осторожен и пил только из своего стаканчика. Потом Ветийе отвезли на машине и положили совсем рядом с местом преступления – уже совершенного преступления. Старику оставалось только вложить шило в руку Ветийе, чтобы на нем остались его отпечатки, а потом бросить его рядом с трупом, завести мотор и спокойно уехать, оставив очередного козла отпущения прыткому Трабельману.
Приехав в девять утра в отдел, Адамберг поздоровался с дежурным бригадиром – именно он хотел узнать историю про медведя. Тот жестом дал ему понять, что ситуация – хуже некуда. Трабельман утратил все свое вчерашнее добродушие и ждал его в кабинете, застыв, как статуя Командора, со сцепленными за спиной руками.
– Вы надо мной издеваетесь, Адамберг? – спросил он с яростью в голосе. – У полицейских что, мания такая, считать жандармов идиотами?
Адамберг молча стоял перед Трабельманом. Нужно дать ему выговориться. Комиссар не думал, что тот так быстро все выяснит. Он недооценил майора.
– Судья Фюльжанс умер шестнадцать лет назад! – закричал Трабельман. – Скончался, сдох, усоп! Это уже не сказка, Адамберг, это роман ужасов! И не говорите мне, что вы не знали! Ваши последние записи датируются восемьдесят седьмым годом!
– Разумеется, я все знал. Я был на его похоронах.
– Знали – и заставили меня убить целый день на вашу бредовую историю? Объясняли, что этот старик убил малышку Винд в Шильтигеме? И вам ни на секунду не пришло в голову, что славный малый Трабельман захочет навести кое-какие справки?
– Не подумал – и прошу меня за это извинить. Но раз вы так поступили, значит, случай Фюльжанса вас по-настоящему заинтриговал и вы захотели узнать побольше.
– Во что вы играете, Адамберг? Гоняетесь за призраком! Предпочитаю в это не верить. В противном случае ваше место не среди полицейских, а в дурдоме. Зачем вы сюда притащились? Колитесь!
– Измерить раны, допросить Ветийе и сообщить вам об этом следе.
– Думаете, это конкурент? Подражатель? Сын?
У Адамберга возникло ощущение дежавю – слово в слово повторялся его давешний разговор с Дангларом.
– Ни учеников, ни детей нет. Фюльжанс – одиночка.
– Осознаёте, что только что спокойно признали собственное безумие?
– Я понимаю, как все это выглядит, майор. Вы разрешите мне увидеться с Ветийе перед отъездом?
– Нет! – выкрикнул Трабельман.
– Если готовы засадить невиновного – вперед!
Адамберг обогнул Трабельмана, забрал свои папки и начал неловко заталкивать их в сумку, что было не так легко сделать одной рукой. Майор ему не помог – как и Данглар. Он протянул Трабельману руку, но тот не прореагировал.
– Ладно, Трабельман, в один прекрасный день мы снова увидимся, и я предъявлю вам голову судьи на его собственном трезубце.
– Адамберг, я ошибся.
Комиссар удивленно взглянул на него.
– Ваше «эго» размером не с этот вот стол, а со Страсбургский собор.
– Который вы не любите.
– Точно.
Адамберг пошел к выходу. На отдел, холл и коридоры ливнем обрушилась тишина, унеся прочь голоса, движения, шум шагов. Выйдя за порог, комиссар внезапно понял, что за ним на некотором отдалении следует молодой бригадир.
– А как же история про медведя, комиссар?
– Не ходите за мной, не то лишитесь работы.
Он подмигнул и пешком отправился на Страсбургский вокзал. Для него, в отличие от Ветийе, несколько километров были не «дальним концом», а приятной прогулкой, которая займет не так много времени, чтобы успеть выкинуть из головы нового противника, которым наградил его судья Фюльжанс.
Парижский поезд отправлялся только через час, и Адамберг решил – назло Трабельману – нанести визит Страсбургскому собору. Он обошел все углы и закоулки, раз уж майор приравнял его «эго» к этому колоссальному сооружению былых времен. Он прогулялся по нефу и галереям вокруг хоров и почитал пояснения. Самое чистое и самое смелое готическое сооружение. Так что же не нравится Трабельману? Он поднял голову к шпилю, шедевру, возвышающемуся на высоту 142 метра. Сам он едва достигал роста, при котором берут служить в полицию.
Когда в поезде комиссар проходил через бар, ряды бутылочек напомнили ему о Ветийе. Трабельман сейчас наверняка подталкивает того к признанию, как пьяного быка на бойню. Только бы Ветийе не забыл его просьбу. Только бы выдержал! Странно, но Адамберг злился на незнакомую ему Жози за то, что та бросила Ветийе, покинула его, когда он катился по наклонной плоскости, тогда как он сам одним махом покинул Камиллу.
Адамберга поразил стоявший в комиссариате запах камфары. В Соборном зале он увидел Ноэля, который сидел, расстегнув рубашку и положив голову на руки. Лейтенант Ретанкур массировала ему затылок. Ее ладони двигались от плечей к затылку, погружая Ноэля в состояние детской безмятежности. Почувствовав присутствие комиссара, он вскочил и поспешно застегнулся. Ретанкур, не проявив ни малейшего смущения, спокойно закрутила крышку на тюбике и поздоровалась с Адамбергом.
– Я буду в вашем распоряжении через минуту, – сказала она. – Ноэль, никаких резких движений два или три дня. Если придется нести что-нибудь тяжелое, лучше в правой, а не в левой руке. Лейтенант пошла к Адамбергу, а Ноэль покинул зал.
– Из-за этого холода, – объяснила она, – у людей начинаются судороги и кривошея.
– Вы умеете это лечить?
– И неплохо. Я подготовила досье для Квебека, формуляры отправлены, визы получены. Авиабилеты доставят послезавтра.
– Спасибо, Ретанкур. Данглар здесь?
– Он вас ждет. Вчера получил признание дочери Эрнонкура. Адвокат будет ссылаться на временное помрачение, и это похоже на правду.
Увидев Адамберга, Данглар встал и с некоторым смущением пожал ему руку.
– Вы хоть руку мне протянули, – улыбнулся Адамберг. – Трабельман уже отказывается. Давайте я подпишу рапорт по делу Эрнонкур. Поздравляю с успешным завершением.
Данглар смотрел на комиссара, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Адамберг сам приказал ему разрабатывать эту версию, но на его лице не было и тени насмешки, а поздравления звучали искренно.
– Вы недовольны поездкой?
– С одной стороны, все прошло очень хорошо. Новое шило, замеры – шестнадцать и семь десятых сантиметра и восемь миллиметров. Я же говорил, Данглар, та же поперечина, виновный – бездомный кролик, беззащитный пьяница, идеальная жертва для ястреба. Какой-то старик напоил его. Так называемый товарищ по несчастью, который аккуратненько пил из стакана, не притрагиваясь к бутылке братца-кролика.
– А с другой стороны?
– А с другой дело обстоит гораздо хуже. Трабельман встал на дыбы. Он считает, что я ни с кем не считаюсь. Для него судья Фюльжанс – живой памятник. Впрочем, как и я, только иного рода.
– Какого же?
Адамберг улыбнулся:
– Наподобие Страсбургского собора. Он сказал, что у меня «эго» размером с этот собор.
Данглар присвистнул.
– Одна из жемчужин средневекового искусства, – прокомментировал он. – Шпиль высотой сто сорок два метра, возведенный в тысяча четыреста тридцать девятом году, шедевр Иоганна Хюльца…
Легким движением руки Адамберг прервал эрудита.
– Неплохо, – заключил Данглар. – Он шутник, ваш Трабельман.
– Острит время от времени. Но тогда он не смеялся и вышиб меня, как какого-нибудь бродягу. Извиняет майора одно – он узнал, что судья умер шестнадцать лет назад. И ему это не слишком понравилось. Некоторых такое смущает.
Адамберг поднял руку.
– Вам помог массаж Ретанкур? – спросил он. Данглар почувствовал раздражение.
– Не удивляйтесь. У вас красный затылок, и вы пахнете камфарой.
– У меня кривошея. Кажется, это не преступление.
– Вовсе нет. Нет ничего плохого в том, что вам стало хорошо. Я восхищаюсь талантами Ретанкур. Если мы закончили, пойду прогуляюсь. Я устал.
Данглар сдержался и не попрекнул своего шефа тем, что тот, как всегда, решил оставить за собой последнее слово. Конфликты не решаются в словесных перепалках.
В зале Капитула Адамберг подозвал к себе Ноэля.
– Где Фавр?
– Его допросил окружной комиссар, он отстранен от работы до окончания следствия. Вас будут допрашивать завтра в одиннадцать, в кабинете Брезийона.
– Я видел записку.
– Не разбей вы бутылку, ничего бы не было. Ведь он не мог знать, пустите вы в ход «розочку» или нет.
– Я тоже, Ноэль.
– Что?
– Я тоже, – спокойно повторил Адамберг. – В тот момент я тоже этого не знал. Не думаю, что напал бы на него, но этот кретин разозлил меня.
– Черт возьми, комиссар, не говорите ничего такого Брезийону, или вам конец. Фавр будет настаивать на законной самообороне, и вам может не поздоровиться. Факт, подрывающий доверие, свидетельство ненадежности, понимаете?
– Конечно, Ноэль, – ответил Адамберг, удивленный участием лейтенанта, которого он в нем не подозревал. – В последнее время я стал раздражительным. У меня на горбу сидит призрак, а это ноша не из легких.
Ноэль, привыкший к загадочным аллюзиям комиссара, не обратил внимания на эту фразу.
– Ни слова Брезийону, – обеспокоенно повторил он. – Никакого самокопания, никакого самоанализа. Скажите, что разбили бутылку, желая припугнуть Фавра, но, разумеется, собирались тут же бросить ее на пол. Мы все так это восприняли, и все это подтвердим.
Лейтенант смотрел в глаза Адамбергу.
– Хорошо, Ноэль.
Пожав руку подчиненному, Адамберг вдруг почувствовал, что они на какое-то мгновение поменялись местами.
Адамберг долго шел по холодным улицам, запахнув полы куртки, неся дорожную сумку на плече. Он пересек Сену и безо всякой цели побрел в сквер. Мысли у него путались. Комиссар хотел бы вернуться на три дня назад, в то спокойное утро, когда он положил руку на холодную решетку котла. С того дня много чего взорвалось, столько жаб лопнуло, столько кишок разлетелось в разные стороны и осыпалось красным дождем на землю. Внезапное восстание из гроба судьи, воскресший мертвец, три раны на трупе в Шильтигеме, враждебность заместителя, лицо брата, шпиль высотой в сто сорок два метра, принц, превратившийся в дракона, горлышко бутылки, которым он размахивал перед носом Фавра. А еще злость на Данглара, Фавра, Трабельмана и тайный гнев на Камиллу, которая его бросила. Нет. Это он бросил Камиллу. Он все переворачивал с ног на голову, как с принцем и драконом. Злость на всех. В том числе на себя самого, как спокойно сказал бы Ферез. Иди к черту, Ферез.
Он остановился, осознав, что, погрузившись в пучину мыслей, спрашивает себя, что будет, если засунуть голову дракона в портал Страсбургского собора. Может, дракон задышит этак часто – паф-паф-паф и – бах? Комиссар прислонился к фонарю, удостоверился, что изображение Нептуна не подкарауливает его на тротуаре, и провел рукой по лицу. Он устал, раненую руку дергало. Он проглотил две таблетки, поднял глаза и обнаружил, что ноги привели его в Клиньянкур. Итак, маршрут предначертан. Адамберг повернул направо и зашагал к дому Клементины Курбе, стоявшему в глубине улочки, в стороне от блошиного рынка. Он не видел старую женщину ровно год, со времен «дела четырех». И не думал, что они снова встретятся.
Он постучал в деревянную дверь, неожиданно почувствовав себя счастливым и надеясь, что бабулька дома, возится в комнате или на чердаке, и что она узнает его. Дверь открыла толстая старуха в цветастом платье и линялом фартуке.
– Извините, комиссар, не могу подать вам руку, я готовлю, – сказала Клементина.
Адамберг пожал ей предплечье. Она вытерла испачканные в муке руки о фартук и вернулась к плите. Успокоенный комиссар последовал за ней – Клементина ничему не удивлялась.
– Кладите сумку, – велела Клементина, – и устраивайтесь поудобнее.
Адамберг сел на стул и стал наблюдать за ней. На столе лежало раскатанное тесто, и Клементина стаканом вырезала кружочки.
– Это на завтра, – объяснила она. – Печенье, оно кончается. Возьмите в коробке, там что-то осталось. И налейте нам по стаканчику портвейна, сейчас это кстати.
– Почему, Клементина?
– Да потому, что у вас проблемы. Вы знаете, что я женила моего внука?
– На Лизбет? – спросил Адамберг, заедая портвейн печеньем.
– Конечно. А что у вас?
– Я остался один.
– Она что, вас изводила? Такого красавчика?
– Не она.
– Что, вы?
– Я.
– Это нехорошо, – вынесла вердикт старая женщина, отхлебнув треть своего портвейна. – Такая милая девочка.
– Откуда вы знаете?
– Ну как же, я частенько бывала у вас в комиссариате. Вот мы и играли и болтали о всяком.
Клементина поставила печенье в старую газовую плиту, закрыла скрипучую дверцу и озабоченно взглянула на противень через закопченное стекло.
– У бабников часто бывают сложности, когда они всерьез влюбляются, так ведь? И упрекают во всем невесту.
– О чем вы, Клементина?
– Раз любовь не позволяет бегать за юбками, нужно наказать невесту.
– Что за наказание?
– Сделать так, чтобы девушка узнала, что он ее обманывает направо и налево. Девушка расстраивается, ему это не нравится – никому не нравится, когда из-за него плачут, – и он ее бросает.
– А потом? – спросил Адамберг, слушавший так внимательно, как будто Клементина пересказывала ему сериал.
– А потом ему самому становится плохо, потому что он потерял невесту. Одно дело – бегать за девками, а любить – совсем другое.
– Почему?
– Потому что, таскаясь по бабам, счастья не найдешь. А влюбившись, не можешь бегать за другими. Бабник кидается из одной крайности в другую, но никогда не бывает доволен. Сначала страдает она, потом он сам.
Клементина открыла дверцу духовки, проверила выпечку и снова закрыла.
– Вы правы, Клементина, – согласился Адамберг.
– Чтобы это понять, особого ума не требуется, – сказал она, протирая стол. – Я достаю свиные отбивные.
– Клементина, а почему бабник бегает за женщинами?
Она оперлась о стол пухлыми кулаками.
– Потому что так легче жить. Когда любишь, отдаешь часть себя, а если просто кобелируешь, ничего не отдаешь. Будете отбивную с фасолью? Я собственноручно ее лущила.
– Я ужинаю у вас?
– Да, пора. Вас нужно покормить, а то вы скоро без филейной части останетесь.
– Я не хочу лишать вас свиной отбивной.
– А у меня их две.
– Вы знали, что я приду?
– Я не ясновидящая. У меня сейчас живет подруга. Но сегодня вечером она придет поздно. Я как раз думала, что делать с этой отбивной. Конечно, можно было бы съесть ее завтра, но у меня бзик – не люблю два дня подряд есть одно и то же. Присмотрите за духовкой, а я добавлю дров.
В маленькой гостиной, заставленной креслами с потертой обивкой в цветочек, горел камин. Остальные комнаты отапливались двумя дровяными печами, так что температура в комнате была не выше пятнадцати градусов. Пока Клементина подкладывала дров в огонь, Адамберг накрывал на стол.
– Только не в кухне, – объявила Клементина, отбирая у него тарелки. – Раз уж у меня такие гости, устроимся в гостиной. Допивайте портвейн, это придаст вам сил.
Адамберг послушался и очень удобно устроился за столом в маленьком салоне, сев спиной к огню. Клементина разложила еду и, не спрашивая, налила ему бокал вина. Она заправила за воротник цветастую салфетку и протянула вторую Адамбергу, который последовал ее примеру.
– Я порежу вам мясо, – сказал она. – Вы не справитесь одной рукой. Вы и об этом думаете?
– Нет, Клементина, я сейчас мало о чем задумываюсь.
– Когда перестаешь включать мозги, возникают проблемы. Всегда полезно шевелить мозгами, малыш Адамберг. Вас не смущает, что я иногда называю вас по фамилии?
– Вовсе нет.
– Хватит о глупостях, – сказала Клементина, садясь на место. – Так что с вами случилось? Помимо истории с невестой?
– Я на всех кидаюсь.
– И вот результат? Рука-то?
– Да.
– Знаете, хорошая драчка успокаивает нервы, но не в вашем случае. Вы хандрите либо из-за малышки, либо из-за чего-то другого, либо из-за всего вместе взятого. Мальчик мой, вы же не собираетесь не доесть отбивную? Голодают, вот и лишаются задницы. Я несу молочный рис.
Клементина поставил перед Адамбергом пиалу с десертом.
– Останься вы у меня недельки на две, я бы вас откормила, – сказала она. – Что еще не так?
– Воскресший мертвец, Клементина.
– Ну, это легко уладить. Это проще, чем любовь. А что он сделал?
– Убил восемь раз, а теперь снова начал. Вилами.
– А когда он умер?
– Шестнадцать лет назад.
– А где сейчас убил?
– Около Страсбурга, вечером, в прошлую субботу. Девушку.
– Эта девушка ему ничего плохого не сделала?
– Она его даже не знала. Он чудовище, Клементина, красивое и жуткое чудовище.
– Что ж, я вам верю. Что это за манера – убивать людей, которые вам ничего не сделали.
– Но люди не хотят мне верить. Никто.
– Люди часто бывают тупыми. Не надо пытаться их убеждать, если они упираются. Пустая трата времени и нервов.
– Вы правы, Клементина.
– Ладно, забудем о других, – отрезала она, закуривая сигарету. – Теперь расскажите мне о вашем деле. Можете подвинуть кресла к камину? Вот ведь холодина, правда? Говорят, это из-за циклона с Северного полюса.
Адамбергу понадобилось около часа, чтобы спокойно изложить Клементине факты, хотя он и сам не знал, зачем это делает. Их разговор был прерван приходом подруги Клементины, старушки лет восьмидесяти. В отличие от Клементины, она была маленькой, худой и хрупкой, с лицом, испещренным мелкими морщинами.
– Жозетта, представляю тебе комиссара, я тебе о нем рассказывала. Не бойся, он хороший парень.
Адамберг обратил внимание на ее светлые крашеные волосы, добротный костюм и жемчужные серьги – неистребимое напоминание о канувшей в Лету буржуазной жизни. Зато обута она была в большие тенниски. Жозетта застенчиво поздоровалась и засеменила к столу, заставленному компьютерами внука Клементины.
– С чего бы ей бояться? – поинтересовался Адамберг.
– Нет, легавые – это нечто, – вздохнула Клементина.
– Простите? – не понял Адамберг.
– Мы говорим о ваших делах, а не о Жозетте. Вы правильно поступили, когда сказали, что играли с братом в карты. А вы не достали шило из заводи? Оно ведь может всплыть.
Адамберг продолжил свой рассказ, то и дело подбрасывая дрова в камин и благословляя порыв, занесший его к Клементине.
– Тот жандарм – придурок, – заключила Клементина, бросая окурок в огонь. – Все знают, что прекрасный принц может превращаться в дракона. Он, наверное, совсем тупой, раз не понимает простых вещей.
Адамберг полулежал на старом диванчике, прижимая раненую руку к животу.
– Я отдохну у вас минут десять, Клементина, и уйду.
– Я понимаю, что вас мучит. Воскресший мертвец задал вам задачку. Не отступайтесь, малыш Адамберг. Может, позиция у вас шаткая, но это не значит, что вы ошибаетесь.
Пока Клементина поправляла дрова в камине, Адамберг провалился в сон. Она взяла с кресла плед и укрыла комиссара. Идя в спальню, она встретила в коридоре Жозетту.
– Он спит на диванчике. – Она махнула рукой на Адамберга. – Парень рассказал странную историю. Но меня беспокоит другое: ты заметила, что у него практически нет задницы, так он отощал?
– Не знаю, Клеми, я его раньше не видела.
– Поверь мне на слово. Надо будет его подкормить.
Комиссар с Клементиной пили кофе на кухне.
– Простите, Клементина, я не заметил, как уснул.
– Бросьте, мой дорогой. Раз уснули, значит, этого требовал ваш организм. Съешьте еще бутерброд. Если вы идете к начальству, нужно переодеться. Я поглажу ваши брюки и куртку, а то у вас вид ужасно жеваный.
Адамберг потрогал подбородок.
– Возьмите в ванной бритву моего внука, – сказала она, унося его одежду.
В десять утра Адамберг покидал Клиньянкур с полным желудком, чисто выбритый, в выглаженной одежде и с частично просветленным рассудком – благодаря исключительной доброте Клементины. Эта восьмидесятишестилетняя женщина умела отдавать не считая. А он? Он привезет ей что-нибудь из Квебека. Там наверняка шьют теплую одежду, какой в Париже нет и в помине. Уютную домашнюю куртку из медвежьих лоскутов или ботинки из лосиной кожи. Что-нибудь из ряда вон выходящее, как она сама.
– Нет. Может, мне дал его тот тип. Или я его спер. Почем мне знать? Наверное, я и правда убил бедную девчонку этой штукой. Может, она упала на дороге, а я принял ее за большого медведя, кто знает?
– Ты в это веришь?
– Но отпечатки-то остались. А я был рядом.
– А почему ты оттащил медведя и велосипед в поле?
– Поди разберись, что происходит у алкаша в голове. Я ведь почему убиваюсь – не люблю делать людям плохо. Я и животных-то не трогаю, так с чего бы мне убивать людей? Даже медведей? Вряд ли я боюсь медведей. Говорят, в Канаде их полно. Они по помойкам шарят, как я. Хотел бы я посмотреть, полазить с ними по помойкам.
– Ветийе, если хочешь знать все о медведях… Адамберг наклонился к его уху. – Ничего не говори, ни в чем не признавайся, – прошептал он. – Главное, не говори правду. Тверди, что потерял память. Пообещай мне.
– Эй! – крикнул бригадир. – Простите, комиссар, но с заключенными шептаться запрещено.
– Извините, бригадир. Я ему рассказывал неприличную историю о медведях. У него не так много развлечений.
– Хоть вы и комиссар, но правила есть правила.
Адамберг глазами спросил Ветийе: «Ты понял?»
Тот кивнул. «Обещаешь?» – беззвучно произнес Адамберг. Кивок, прямой взгляд. Этот парень дал ему фляжку, значит, он – друг.
Адамберг поднялся и, выходя из камеры, тронул его рукой за плечо: «Ухожу, рассчитываю на тебя».
По дороге в кабинет бригадир спросил Адамберга, может ли он услышать историю про медведя. Адамберга спасло появление Трабельмана.
– Ваши впечатления? – спросил Трабельман.
– Болтливый.
– Да что вы? Надо же, а со мной говорить не пожелал. Он какой-то вялый.
– Даже слишком. Не обижайтесь, майор, такого алкоголика, как Ветийе, опасно резко лишать спиртного. Он может сдохнуть.
– Знаю, комиссар. Ему дают выпить три раза в день, когда приносят еду.
– Так утройте дозу. Поверьте, это необходимо.
– Хорошо. – Трабельман не обиделся. – Что нового вы узнали? – спросил он, садясь за свой стол.
– Он умный и добрый человек.
– Согласен. Но он алкоголик, и этим все сказано. Мужики, которые с пьяных глаз бьют жен, в трезвом виде могут быть чистыми ягнятами.
– Но у Ветийе нет уголовного прошлого. Он даже ни разу не подрался, так? Это подтвердили коллеги из Страсбурга?
– Да. Проблем у них с ним не было. Пока он не слетел с катушек. Вы что, поверили ему?
– Я его выслушал.
Адамберг передал Трабельману свой разговор с Ветийе, опустив лишь деталь с фляжкой.
– Вполне вероятно, – заключил он, – что Ветийе везли на машине, на заднем сиденье. Ему было тепло, удобно, но его тошнило.
– И вы «домыслили» машину, поездку, водителя по «ощущению тепла»?
– Да.
– Это смешно, Адамберг. Вы похожи на парня, достающего кролика из пустого цилиндра.
– Но ведь получается!
– Может, вы думаете о другом бродяге?
– О бродяге, который пил из собственной бутылки и стаканчика. О бродяге из «бывших». О старике.
– Все равно он бродяга.
– Возможно, но не убежден.
– Скажите, комиссар, за всю вашу карьеру кому-нибудь удавалось заставить вас изменить мнение?
Адамберг секунду добросовестно размышлял.
– Нет, – наконец сказал он с сожалением в голосе.
– Этого-то я и боялся. Позволю себе заметить, у вас «эго» размером с этот стол.
Адамберг прищурился.
– Я не хотел вас обидеть, комиссар. Насколько мне известно, у вас есть куча теорий, в которые никто не верит, и вы притягиваете факты за уши, чтобы доказать свою правоту. Признаю – в вашем анализе много интересного. Но вы не принимаете во внимание иное мнение, вы никого не слышите. А у меня есть пьяница, которого задержали в трех шагах от жертвы, орудие убийства и отпечатки.
– Я понимаю вашу позицию.
– Но вам на нее плевать, вы стоите на своем. Другие могут катиться ко всем чертям вместе со своей работой, мыслями и впечатлениями. Скажите мне вот что: на улицах полно убийц, у нас куча нераскрытых дел, это мое дело – не ваше, так почему вы в него вцепились?
– Просмотрев папку номер шесть за семьдесят третий год, вы узнаете, что обвиненный юноша был моим братом. Это сломало ему жизнь, я его потерял.
– Пресловутое «воспоминание детства»? Вы не могли сказать мне об этом раньше?
– Вы не стали бы слушать. Это очень личное.
– Да уж, нет ничего хуже, когда замешана семья.
Он достал папку № 6 и положил ее на стол.
– Слушайте, Адамберг, – продолжил он, – я просмотрю ваши бумаги, потому что мне известна ваша репутация. Так наш обмен будет полным и беспристрастным. Открытость за открытость. Идет? Встретимся завтра утром. В двухстах метрах отсюда, на правой стороне улицы, есть хорошая гостиничка.
Адамберг долго бродил по улицам, прежде чем пойти в гостиницу. Он не обижался на Трабельмана: тот не отказал ему в сотрудничестве, но, как и остальные, не поддержит его идеи. Он обречен встречать недоверчивые взгляды и в одиночестве нести на плечах свою ношу.
Трабельман прав в одном. Адамберг никогда не отступался. Расстояние между ранами совпадает с расстоянием между зубьями вил. Ветийе выбрали, отследили, напоили и отравили, и сделал это человек в опущенной на глаза шапке, который был очень осторожен и пил только из своего стаканчика. Потом Ветийе отвезли на машине и положили совсем рядом с местом преступления – уже совершенного преступления. Старику оставалось только вложить шило в руку Ветийе, чтобы на нем остались его отпечатки, а потом бросить его рядом с трупом, завести мотор и спокойно уехать, оставив очередного козла отпущения прыткому Трабельману.
Приехав в девять утра в отдел, Адамберг поздоровался с дежурным бригадиром – именно он хотел узнать историю про медведя. Тот жестом дал ему понять, что ситуация – хуже некуда. Трабельман утратил все свое вчерашнее добродушие и ждал его в кабинете, застыв, как статуя Командора, со сцепленными за спиной руками.
– Вы надо мной издеваетесь, Адамберг? – спросил он с яростью в голосе. – У полицейских что, мания такая, считать жандармов идиотами?
Адамберг молча стоял перед Трабельманом. Нужно дать ему выговориться. Комиссар не думал, что тот так быстро все выяснит. Он недооценил майора.
– Судья Фюльжанс умер шестнадцать лет назад! – закричал Трабельман. – Скончался, сдох, усоп! Это уже не сказка, Адамберг, это роман ужасов! И не говорите мне, что вы не знали! Ваши последние записи датируются восемьдесят седьмым годом!
– Разумеется, я все знал. Я был на его похоронах.
– Знали – и заставили меня убить целый день на вашу бредовую историю? Объясняли, что этот старик убил малышку Винд в Шильтигеме? И вам ни на секунду не пришло в голову, что славный малый Трабельман захочет навести кое-какие справки?
– Не подумал – и прошу меня за это извинить. Но раз вы так поступили, значит, случай Фюльжанса вас по-настоящему заинтриговал и вы захотели узнать побольше.
– Во что вы играете, Адамберг? Гоняетесь за призраком! Предпочитаю в это не верить. В противном случае ваше место не среди полицейских, а в дурдоме. Зачем вы сюда притащились? Колитесь!
– Измерить раны, допросить Ветийе и сообщить вам об этом следе.
– Думаете, это конкурент? Подражатель? Сын?
У Адамберга возникло ощущение дежавю – слово в слово повторялся его давешний разговор с Дангларом.
– Ни учеников, ни детей нет. Фюльжанс – одиночка.
– Осознаёте, что только что спокойно признали собственное безумие?
– Я понимаю, как все это выглядит, майор. Вы разрешите мне увидеться с Ветийе перед отъездом?
– Нет! – выкрикнул Трабельман.
– Если готовы засадить невиновного – вперед!
Адамберг обогнул Трабельмана, забрал свои папки и начал неловко заталкивать их в сумку, что было не так легко сделать одной рукой. Майор ему не помог – как и Данглар. Он протянул Трабельману руку, но тот не прореагировал.
– Ладно, Трабельман, в один прекрасный день мы снова увидимся, и я предъявлю вам голову судьи на его собственном трезубце.
– Адамберг, я ошибся.
Комиссар удивленно взглянул на него.
– Ваше «эго» размером не с этот вот стол, а со Страсбургский собор.
– Который вы не любите.
– Точно.
Адамберг пошел к выходу. На отдел, холл и коридоры ливнем обрушилась тишина, унеся прочь голоса, движения, шум шагов. Выйдя за порог, комиссар внезапно понял, что за ним на некотором отдалении следует молодой бригадир.
– А как же история про медведя, комиссар?
– Не ходите за мной, не то лишитесь работы.
Он подмигнул и пешком отправился на Страсбургский вокзал. Для него, в отличие от Ветийе, несколько километров были не «дальним концом», а приятной прогулкой, которая займет не так много времени, чтобы успеть выкинуть из головы нового противника, которым наградил его судья Фюльжанс.
Парижский поезд отправлялся только через час, и Адамберг решил – назло Трабельману – нанести визит Страсбургскому собору. Он обошел все углы и закоулки, раз уж майор приравнял его «эго» к этому колоссальному сооружению былых времен. Он прогулялся по нефу и галереям вокруг хоров и почитал пояснения. Самое чистое и самое смелое готическое сооружение. Так что же не нравится Трабельману? Он поднял голову к шпилю, шедевру, возвышающемуся на высоту 142 метра. Сам он едва достигал роста, при котором берут служить в полицию.
Когда в поезде комиссар проходил через бар, ряды бутылочек напомнили ему о Ветийе. Трабельман сейчас наверняка подталкивает того к признанию, как пьяного быка на бойню. Только бы Ветийе не забыл его просьбу. Только бы выдержал! Странно, но Адамберг злился на незнакомую ему Жози за то, что та бросила Ветийе, покинула его, когда он катился по наклонной плоскости, тогда как он сам одним махом покинул Камиллу.
Адамберга поразил стоявший в комиссариате запах камфары. В Соборном зале он увидел Ноэля, который сидел, расстегнув рубашку и положив голову на руки. Лейтенант Ретанкур массировала ему затылок. Ее ладони двигались от плечей к затылку, погружая Ноэля в состояние детской безмятежности. Почувствовав присутствие комиссара, он вскочил и поспешно застегнулся. Ретанкур, не проявив ни малейшего смущения, спокойно закрутила крышку на тюбике и поздоровалась с Адамбергом.
– Я буду в вашем распоряжении через минуту, – сказала она. – Ноэль, никаких резких движений два или три дня. Если придется нести что-нибудь тяжелое, лучше в правой, а не в левой руке. Лейтенант пошла к Адамбергу, а Ноэль покинул зал.
– Из-за этого холода, – объяснила она, – у людей начинаются судороги и кривошея.
– Вы умеете это лечить?
– И неплохо. Я подготовила досье для Квебека, формуляры отправлены, визы получены. Авиабилеты доставят послезавтра.
– Спасибо, Ретанкур. Данглар здесь?
– Он вас ждет. Вчера получил признание дочери Эрнонкура. Адвокат будет ссылаться на временное помрачение, и это похоже на правду.
Увидев Адамберга, Данглар встал и с некоторым смущением пожал ему руку.
– Вы хоть руку мне протянули, – улыбнулся Адамберг. – Трабельман уже отказывается. Давайте я подпишу рапорт по делу Эрнонкур. Поздравляю с успешным завершением.
Данглар смотрел на комиссара, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Адамберг сам приказал ему разрабатывать эту версию, но на его лице не было и тени насмешки, а поздравления звучали искренно.
– Вы недовольны поездкой?
– С одной стороны, все прошло очень хорошо. Новое шило, замеры – шестнадцать и семь десятых сантиметра и восемь миллиметров. Я же говорил, Данглар, та же поперечина, виновный – бездомный кролик, беззащитный пьяница, идеальная жертва для ястреба. Какой-то старик напоил его. Так называемый товарищ по несчастью, который аккуратненько пил из стакана, не притрагиваясь к бутылке братца-кролика.
– А с другой стороны?
– А с другой дело обстоит гораздо хуже. Трабельман встал на дыбы. Он считает, что я ни с кем не считаюсь. Для него судья Фюльжанс – живой памятник. Впрочем, как и я, только иного рода.
– Какого же?
Адамберг улыбнулся:
– Наподобие Страсбургского собора. Он сказал, что у меня «эго» размером с этот собор.
Данглар присвистнул.
– Одна из жемчужин средневекового искусства, – прокомментировал он. – Шпиль высотой сто сорок два метра, возведенный в тысяча четыреста тридцать девятом году, шедевр Иоганна Хюльца…
Легким движением руки Адамберг прервал эрудита.
– Неплохо, – заключил Данглар. – Он шутник, ваш Трабельман.
– Острит время от времени. Но тогда он не смеялся и вышиб меня, как какого-нибудь бродягу. Извиняет майора одно – он узнал, что судья умер шестнадцать лет назад. И ему это не слишком понравилось. Некоторых такое смущает.
Адамберг поднял руку.
– Вам помог массаж Ретанкур? – спросил он. Данглар почувствовал раздражение.
– Не удивляйтесь. У вас красный затылок, и вы пахнете камфарой.
– У меня кривошея. Кажется, это не преступление.
– Вовсе нет. Нет ничего плохого в том, что вам стало хорошо. Я восхищаюсь талантами Ретанкур. Если мы закончили, пойду прогуляюсь. Я устал.
Данглар сдержался и не попрекнул своего шефа тем, что тот, как всегда, решил оставить за собой последнее слово. Конфликты не решаются в словесных перепалках.
В зале Капитула Адамберг подозвал к себе Ноэля.
– Где Фавр?
– Его допросил окружной комиссар, он отстранен от работы до окончания следствия. Вас будут допрашивать завтра в одиннадцать, в кабинете Брезийона.
– Я видел записку.
– Не разбей вы бутылку, ничего бы не было. Ведь он не мог знать, пустите вы в ход «розочку» или нет.
– Я тоже, Ноэль.
– Что?
– Я тоже, – спокойно повторил Адамберг. – В тот момент я тоже этого не знал. Не думаю, что напал бы на него, но этот кретин разозлил меня.
– Черт возьми, комиссар, не говорите ничего такого Брезийону, или вам конец. Фавр будет настаивать на законной самообороне, и вам может не поздоровиться. Факт, подрывающий доверие, свидетельство ненадежности, понимаете?
– Конечно, Ноэль, – ответил Адамберг, удивленный участием лейтенанта, которого он в нем не подозревал. – В последнее время я стал раздражительным. У меня на горбу сидит призрак, а это ноша не из легких.
Ноэль, привыкший к загадочным аллюзиям комиссара, не обратил внимания на эту фразу.
– Ни слова Брезийону, – обеспокоенно повторил он. – Никакого самокопания, никакого самоанализа. Скажите, что разбили бутылку, желая припугнуть Фавра, но, разумеется, собирались тут же бросить ее на пол. Мы все так это восприняли, и все это подтвердим.
Лейтенант смотрел в глаза Адамбергу.
– Хорошо, Ноэль.
Пожав руку подчиненному, Адамберг вдруг почувствовал, что они на какое-то мгновение поменялись местами.
Адамберг долго шел по холодным улицам, запахнув полы куртки, неся дорожную сумку на плече. Он пересек Сену и безо всякой цели побрел в сквер. Мысли у него путались. Комиссар хотел бы вернуться на три дня назад, в то спокойное утро, когда он положил руку на холодную решетку котла. С того дня много чего взорвалось, столько жаб лопнуло, столько кишок разлетелось в разные стороны и осыпалось красным дождем на землю. Внезапное восстание из гроба судьи, воскресший мертвец, три раны на трупе в Шильтигеме, враждебность заместителя, лицо брата, шпиль высотой в сто сорок два метра, принц, превратившийся в дракона, горлышко бутылки, которым он размахивал перед носом Фавра. А еще злость на Данглара, Фавра, Трабельмана и тайный гнев на Камиллу, которая его бросила. Нет. Это он бросил Камиллу. Он все переворачивал с ног на голову, как с принцем и драконом. Злость на всех. В том числе на себя самого, как спокойно сказал бы Ферез. Иди к черту, Ферез.
Он остановился, осознав, что, погрузившись в пучину мыслей, спрашивает себя, что будет, если засунуть голову дракона в портал Страсбургского собора. Может, дракон задышит этак часто – паф-паф-паф и – бах? Комиссар прислонился к фонарю, удостоверился, что изображение Нептуна не подкарауливает его на тротуаре, и провел рукой по лицу. Он устал, раненую руку дергало. Он проглотил две таблетки, поднял глаза и обнаружил, что ноги привели его в Клиньянкур. Итак, маршрут предначертан. Адамберг повернул направо и зашагал к дому Клементины Курбе, стоявшему в глубине улочки, в стороне от блошиного рынка. Он не видел старую женщину ровно год, со времен «дела четырех». И не думал, что они снова встретятся.
Он постучал в деревянную дверь, неожиданно почувствовав себя счастливым и надеясь, что бабулька дома, возится в комнате или на чердаке, и что она узнает его. Дверь открыла толстая старуха в цветастом платье и линялом фартуке.
– Извините, комиссар, не могу подать вам руку, я готовлю, – сказала Клементина.
Адамберг пожал ей предплечье. Она вытерла испачканные в муке руки о фартук и вернулась к плите. Успокоенный комиссар последовал за ней – Клементина ничему не удивлялась.
– Кладите сумку, – велела Клементина, – и устраивайтесь поудобнее.
Адамберг сел на стул и стал наблюдать за ней. На столе лежало раскатанное тесто, и Клементина стаканом вырезала кружочки.
– Это на завтра, – объяснила она. – Печенье, оно кончается. Возьмите в коробке, там что-то осталось. И налейте нам по стаканчику портвейна, сейчас это кстати.
– Почему, Клементина?
– Да потому, что у вас проблемы. Вы знаете, что я женила моего внука?
– На Лизбет? – спросил Адамберг, заедая портвейн печеньем.
– Конечно. А что у вас?
– Я остался один.
– Она что, вас изводила? Такого красавчика?
– Не она.
– Что, вы?
– Я.
– Это нехорошо, – вынесла вердикт старая женщина, отхлебнув треть своего портвейна. – Такая милая девочка.
– Откуда вы знаете?
– Ну как же, я частенько бывала у вас в комиссариате. Вот мы и играли и болтали о всяком.
Клементина поставила печенье в старую газовую плиту, закрыла скрипучую дверцу и озабоченно взглянула на противень через закопченное стекло.
– У бабников часто бывают сложности, когда они всерьез влюбляются, так ведь? И упрекают во всем невесту.
– О чем вы, Клементина?
– Раз любовь не позволяет бегать за юбками, нужно наказать невесту.
– Что за наказание?
– Сделать так, чтобы девушка узнала, что он ее обманывает направо и налево. Девушка расстраивается, ему это не нравится – никому не нравится, когда из-за него плачут, – и он ее бросает.
– А потом? – спросил Адамберг, слушавший так внимательно, как будто Клементина пересказывала ему сериал.
– А потом ему самому становится плохо, потому что он потерял невесту. Одно дело – бегать за девками, а любить – совсем другое.
– Почему?
– Потому что, таскаясь по бабам, счастья не найдешь. А влюбившись, не можешь бегать за другими. Бабник кидается из одной крайности в другую, но никогда не бывает доволен. Сначала страдает она, потом он сам.
Клементина открыла дверцу духовки, проверила выпечку и снова закрыла.
– Вы правы, Клементина, – согласился Адамберг.
– Чтобы это понять, особого ума не требуется, – сказал она, протирая стол. – Я достаю свиные отбивные.
– Клементина, а почему бабник бегает за женщинами?
Она оперлась о стол пухлыми кулаками.
– Потому что так легче жить. Когда любишь, отдаешь часть себя, а если просто кобелируешь, ничего не отдаешь. Будете отбивную с фасолью? Я собственноручно ее лущила.
– Я ужинаю у вас?
– Да, пора. Вас нужно покормить, а то вы скоро без филейной части останетесь.
– Я не хочу лишать вас свиной отбивной.
– А у меня их две.
– Вы знали, что я приду?
– Я не ясновидящая. У меня сейчас живет подруга. Но сегодня вечером она придет поздно. Я как раз думала, что делать с этой отбивной. Конечно, можно было бы съесть ее завтра, но у меня бзик – не люблю два дня подряд есть одно и то же. Присмотрите за духовкой, а я добавлю дров.
В маленькой гостиной, заставленной креслами с потертой обивкой в цветочек, горел камин. Остальные комнаты отапливались двумя дровяными печами, так что температура в комнате была не выше пятнадцати градусов. Пока Клементина подкладывала дров в огонь, Адамберг накрывал на стол.
– Только не в кухне, – объявила Клементина, отбирая у него тарелки. – Раз уж у меня такие гости, устроимся в гостиной. Допивайте портвейн, это придаст вам сил.
Адамберг послушался и очень удобно устроился за столом в маленьком салоне, сев спиной к огню. Клементина разложила еду и, не спрашивая, налила ему бокал вина. Она заправила за воротник цветастую салфетку и протянула вторую Адамбергу, который последовал ее примеру.
– Я порежу вам мясо, – сказал она. – Вы не справитесь одной рукой. Вы и об этом думаете?
– Нет, Клементина, я сейчас мало о чем задумываюсь.
– Когда перестаешь включать мозги, возникают проблемы. Всегда полезно шевелить мозгами, малыш Адамберг. Вас не смущает, что я иногда называю вас по фамилии?
– Вовсе нет.
– Хватит о глупостях, – сказала Клементина, садясь на место. – Так что с вами случилось? Помимо истории с невестой?
– Я на всех кидаюсь.
– И вот результат? Рука-то?
– Да.
– Знаете, хорошая драчка успокаивает нервы, но не в вашем случае. Вы хандрите либо из-за малышки, либо из-за чего-то другого, либо из-за всего вместе взятого. Мальчик мой, вы же не собираетесь не доесть отбивную? Голодают, вот и лишаются задницы. Я несу молочный рис.
Клементина поставил перед Адамбергом пиалу с десертом.
– Останься вы у меня недельки на две, я бы вас откормила, – сказала она. – Что еще не так?
– Воскресший мертвец, Клементина.
– Ну, это легко уладить. Это проще, чем любовь. А что он сделал?
– Убил восемь раз, а теперь снова начал. Вилами.
– А когда он умер?
– Шестнадцать лет назад.
– А где сейчас убил?
– Около Страсбурга, вечером, в прошлую субботу. Девушку.
– Эта девушка ему ничего плохого не сделала?
– Она его даже не знала. Он чудовище, Клементина, красивое и жуткое чудовище.
– Что ж, я вам верю. Что это за манера – убивать людей, которые вам ничего не сделали.
– Но люди не хотят мне верить. Никто.
– Люди часто бывают тупыми. Не надо пытаться их убеждать, если они упираются. Пустая трата времени и нервов.
– Вы правы, Клементина.
– Ладно, забудем о других, – отрезала она, закуривая сигарету. – Теперь расскажите мне о вашем деле. Можете подвинуть кресла к камину? Вот ведь холодина, правда? Говорят, это из-за циклона с Северного полюса.
Адамбергу понадобилось около часа, чтобы спокойно изложить Клементине факты, хотя он и сам не знал, зачем это делает. Их разговор был прерван приходом подруги Клементины, старушки лет восьмидесяти. В отличие от Клементины, она была маленькой, худой и хрупкой, с лицом, испещренным мелкими морщинами.
– Жозетта, представляю тебе комиссара, я тебе о нем рассказывала. Не бойся, он хороший парень.
Адамберг обратил внимание на ее светлые крашеные волосы, добротный костюм и жемчужные серьги – неистребимое напоминание о канувшей в Лету буржуазной жизни. Зато обута она была в большие тенниски. Жозетта застенчиво поздоровалась и засеменила к столу, заставленному компьютерами внука Клементины.
– С чего бы ей бояться? – поинтересовался Адамберг.
– Нет, легавые – это нечто, – вздохнула Клементина.
– Простите? – не понял Адамберг.
– Мы говорим о ваших делах, а не о Жозетте. Вы правильно поступили, когда сказали, что играли с братом в карты. А вы не достали шило из заводи? Оно ведь может всплыть.
Адамберг продолжил свой рассказ, то и дело подбрасывая дрова в камин и благословляя порыв, занесший его к Клементине.
– Тот жандарм – придурок, – заключила Клементина, бросая окурок в огонь. – Все знают, что прекрасный принц может превращаться в дракона. Он, наверное, совсем тупой, раз не понимает простых вещей.
Адамберг полулежал на старом диванчике, прижимая раненую руку к животу.
– Я отдохну у вас минут десять, Клементина, и уйду.
– Я понимаю, что вас мучит. Воскресший мертвец задал вам задачку. Не отступайтесь, малыш Адамберг. Может, позиция у вас шаткая, но это не значит, что вы ошибаетесь.
Пока Клементина поправляла дрова в камине, Адамберг провалился в сон. Она взяла с кресла плед и укрыла комиссара. Идя в спальню, она встретила в коридоре Жозетту.
– Он спит на диванчике. – Она махнула рукой на Адамберга. – Парень рассказал странную историю. Но меня беспокоит другое: ты заметила, что у него практически нет задницы, так он отощал?
– Не знаю, Клеми, я его раньше не видела.
– Поверь мне на слово. Надо будет его подкормить.
Комиссар с Клементиной пили кофе на кухне.
– Простите, Клементина, я не заметил, как уснул.
– Бросьте, мой дорогой. Раз уснули, значит, этого требовал ваш организм. Съешьте еще бутерброд. Если вы идете к начальству, нужно переодеться. Я поглажу ваши брюки и куртку, а то у вас вид ужасно жеваный.
Адамберг потрогал подбородок.
– Возьмите в ванной бритву моего внука, – сказала она, унося его одежду.
В десять утра Адамберг покидал Клиньянкур с полным желудком, чисто выбритый, в выглаженной одежде и с частично просветленным рассудком – благодаря исключительной доброте Клементины. Эта восьмидесятишестилетняя женщина умела отдавать не считая. А он? Он привезет ей что-нибудь из Квебека. Там наверняка шьют теплую одежду, какой в Париже нет и в помине. Уютную домашнюю куртку из медвежьих лоскутов или ботинки из лосиной кожи. Что-нибудь из ряда вон выходящее, как она сама.