Варгас Фред. Игра Нептуна

   – Да что вы?
   – Точно вам говорю. Он лишился двух пальцев – большого и мизинца. На правой руке у него осталось три пальца, вот так. – Андре протянул ладонь к Адамбергу. – Вот он и стал садовником, и очень даже ловким, получше многих управлялся с лопатой.
   Адамберг заворожено смотрел на морщинистую ладонь Андре. Изуродованная рука отца. В форме вил, трезубца. Три пальца, три когтя.
   – Почему вы называете его «слишком порядочным», Андре?
   – Потому что так оно и было. Мягкий, как белый хлеб, всегда готовый помочь, пошутить. Про его жену я такого сказать не могу, у меня вообще на этот счет было свое мнение.
   – Насчет чего?
   – Да насчет того, как он утонул. Она извела мужика. Подточила его силы. В конце концов он или не заметил, что лодка за зиму дала трещину, или сам ее продырявил. Если уж говорить начистоту, он утонул в пруду по ее вине.
   – Вы не любили жену Гийомона?
   – Ее никто не любил. Она была из семьи аптекарей, из Ла-Ферте-Сент-Обен. Приличные люди. Захотела выйти замуж за Жерара, потому что он тогда был здорово красивый. Но у них почти сразу все пошло не так. Она строила из себя знатную даму, обращалась с ним кое-как. Жить в Коллери и быть женой работяги – это ее не устраивало. Она все повторяла, что вышла замуж за человека не своего круга. После несчастного случая с рукой стало еще хуже. Она стыдилась Жерара и даже не скрывала этого. Дурная женщина, вот и весь сказ.
   Андре очень хорошо знал семью Гийомон. В детстве он играл с Роланом, тот тоже был единственным сыном и жил в доме напротив. Андре проводил у них много времени. Каждый вечер после ужина там обязательно играли в маджонг. Такова была традиция семьи аптекаря, и мамаша Гийомон ее поддерживала. Она не упускала случая унизить Жерара. В маджонге запрещено смешение. То есть? – спросил Адамберг, ничего не понимавший в этой игре. Нельзя смешивать масти, чтобы побыстрее выиграть, это как в картах – никто не мешает трефы с бубнами. Так не играют, это неизящно. Мешает только деревенщина. Андре и Ролан не смели ослушаться, лучше было проиграть, чем смешать. А Жерар плевать на это хотел. Он хватал костяшки трехпалой рукой и отпускал шуточки. А Мари Гийомон все повторяла и повторяла: «Мой бедный Жерар, в тот день, когда ты соберешь руку онёров, у кур вырастут зубы». Хотела унизить. Рука онёров – это все равно что четверка тузов в покере. Сколько раз Жерар слышал эту проклятую фразу, и каким тоном произнесенную! Но он только смеялся и плевал на эту самую руку. Она, кстати, тоже ни разу ее не выложила. Мари Гийомон всегда носила только белое, чтобы любое пятнышко можно было сразу заметить. Как будто в Коллери кому-то было до этого дело. За спиной ее звали «белым драконом». Точно вам говорю – это баба иссушила Жерара.
   – А Ролан? – спросил Адамберг.
   – Она долбала ему мозги, по-другому не скажешь. Хотела, чтобы он сделал карьеру в городе, чтобы стал кем-нибудь. «Ты, мой Ролан, не будешь неудачником, как твой отец». «Не проживешь жизнь никчемным человеком». Он быстро задрал нос, изображал из себя невесть кого. На самом деле, белая драконша не хотела, чтобы он с нами знался. Считала, мы недостаточно хороши для него. Вот Ролан и стал не таким, как отец, а молчуном и гордецом, к нему было не подступиться. Агрессивный и злой, как гусак.
   – Он дрался?
   – Грозился. Когда нам не было еще и пятнадцати, мы развлекались тем, что ловили лягушек у пруда и взрывали их сигаретой. Не хочу сказать, что это милое занятие, но в Коллери с развлечениями было жидко.
   – Вы взрывали лягушек или жаб?
   – Лягушек. Зеленых древесных лягушек. Если им в пасть вставить сигарету, они начинают затягиваться и – пуф! – лопаются. Чтобы в такое поверить, нужно это увидеть.,
   – Воображаю, – сказал Адамберг.
   – Так вот, Ролан часто приходил с ножом и сразу отрезал лягушке голову. Кровища хлестала. Ну да, результат был тот же самый, но нам не нравился его способ. Потом он стирал кровь с лезвия травой и уходил. Как будто хотел показать, что может сделать это лучше всех нас.
   Андре в который уже раз «освежал» свою рюмку, а Адамберг старался пить как можно медленнее.
   – Было одно «но», – продолжал Андре. – Ролан – каким бы послушным он ни был – обожал своего отца. За это я поручусь. Он терпеть не мог, когда драконша издевалась над Жераром. Он ничего не говорил, но я часто видел, как он сжимает кулаки во время игры, когда она роняет свои фразочки.
   – Он был красив?
   – Как звезда. Все местные девки за ним бегали, не то что за нами, плюгавыми. Но Ролан на девчонок даже не смотрел, можно было подумать, у него с этим не все в порядке. Потом он уехал в город учиться, как настоящий барин. Честолюбив был до ужаса.
   – Он изучал право.
   – Да. А потом случилось то, что случилось. В этом доме было столько зла, что ничего хорошего просто не могло получиться. На похоронах бедного Жерара его жена слезинки не пролила. Я всегда думал, что, вернувшись домой, она сказала одну из этих своих мерзких фразочек.
   – А именно?
   – Что-нибудь типа: «Ну вот, наконец-то мы избавились от этого мужлана…» Ролан, должно быть, слетел с катушек, он испереживался на похоронах. Я его не защищаю, но у меня есть свое мнение. Он потерял голову, схватил вилы отца и побежал за ней на первый этаж. Там все и случилось. Он убил белого дракона.
   – Вилами?
   – Так полагали, потому что на теле было три раны, а вилы исчезли. Жерар все время что-то с ними делал у себя в комнате, нагревал в огне, правил зубья, точил их. Он заботился о своих инструментах. Однажды Жерар сломал зубец о камень. Думаете, он купил другие вилы? Нет, приварил зубец на место. Он разбирался в металлах. А еще он вырезал картинки на рукоятках. Мари бесило, что его забавляют подобные глупости. Нет, это не было искусством, но рукоятки выглядели очень здорово.
   – А что он рисовал?
   – Да так, всякую детскую ерунду. Звездочки, солнышки, цветы. Ничего особенного, но он был человек чувствительный. Ему нравилось все украшать. Лопаты, мотыги, заступы. Его инструменты трудно было спутать с чужими. Когда он умер, я оставил его заступ себе на память. Лучше него я человека не знал.
   Старый Андре принес заступ с отполированной временем ручкой. Адамберг внимательно изучил сотни рисуночков, вырезанных на дереве. Потертостью ручка напоминала столб-тотем.
   – И правда красиво, – искренне сказал Адамберг, поглаживая черенок лопаты. – Понимаю, почему вы ею дорожите.
   – Мне становится грустно, когда я вспоминаю Андре. Вечно он что-нибудь болтал и балагурил. А вот о ней никто не сокрушался. Я не раз спрашивал себя, не она ли это сделала. А Ролан узнал.
   – Что сделала?
   – Продырявила лодку, – пробормотал старый садовник, сжимая ручку заступа.
   Мэр довез Адамберга на грузовичке до вокзала в Орлеане. Сидя в холодном зале ожидания, Адамберг ждал поезда и жевал кусок хлеба, чтобы перебить вкус самогонки, от которой жгло желудок. Слова Андре все еще звучали у него в голове. Унижение отца, его покалеченная рука, убийственное тщеславие матери. Будущий судья жил в тисках противоречий, они-то и испортили его, он жаждал изничтожить слабость отца, превратить слабость в силу. Убивая вилами, ставшими для него символом изуродованной руки. Фюльжанс унаследовал от матери страсть к подавлению, а от отца – невыносимую униженность слабого. Каждый удар смертоносных вил воздавал честь и славу Жерару Гийомону, побежденному, утонувшему в прудовой тине. Его последняя шутка.
   Убийца не мог расстаться с украшенной Жераром ручкой вил. Удары должна была наносить рука отца. Тогда почему он не множил раз за разом убийство матери? Не уничтожал ее подобия? Женщин среднего возраста, злобных и деспотичных? В кровавом списке судьи были мужчины, женщины, юноши, зрелые люди и старики. А среди женщин – совсем молоденькие девушки, полная противоположность Мари Гийомон. Возможно, он желал властвовать над всем миром, нанося удары вслепую? Адамберг проглотил кусок ржаного хлеба и покачал головой. Нет, в этом неистовом истреблении был какой-то иной смысл. Убийства не просто вновь и вновь изничтожали давние унижения, они укрепляли мощь судьи, как и выбор родового имени. Оно возвышало, служило оплотом против слабости. Почему насаженный на вилы старик давал Фюльжансу ощущение силы и власти?
   Внезапно Адамбергу захотелось позвонить Трабельману и подразнить его, сообщив, что он вытянул за ухо всего судью целиком и скоро доберется до содержимого его головы. Той самой головы, которую обещал принести майору на вилах, чтобы спасти от тюрьмы тощего Ветийе. Вспоминая, как злобно и агрессивно вел себя Трабельман, Адамберг испытывал жгучее желание засунуть его в высокое окно собора. Запихнуть туда верхнюю часть туловища, чтобы он оказался нос к носу со сказочным драконом, с чудовищем из озера Лох-Несс, с рыбой из озера Пинк, с жабами, миногой и другими тварями, которые начали превращать жемчужину готического искусства в настоящий зоопарк.
   Увы, слово не воробей, и никакое окно, даже готическое, ничего тут не исправит. Если бы все было так просто, каждый оскорбленный гражданин страны прибегал бы к этому способу и во Франции не осталось бы ни одного свободного окна, даже самого маленького окошка в деревенской часовне. Трабельман был недалек от истины. Той самой истины, которую он начал постепенно осознавать, благодаря неоценимой помощи Ретанкур в кафе в Шатле. Когда вам помогает блондинка в погонах, это прочищает мозги, как сверло дрели. Трабельман ошибался только насчет «эго». Тут он ничего не понял. Потому что есть «я» и «я», думал Адамберг, идя по набережной. Собственное «я» и «я» родного брата. Возможно, стремясь защитить Рафаэля, он сам отстранялся от мира, существовал в отдалении от других людей, в невесомости. И, разумеется, вдали от женщин. Сойти с этого пути означало бросить Рафаэля, позволить ему умереть в одиночестве в его берлоге. Поступить так Адамберг не мог, вот и отказался от любви. Или разрушил ее? Неужели он не оставил от нее камня на камне?
   Комиссар смотрел на втягивавшийся в здание вокзала поезд. Больной вопрос, ответа на который он не знал, выталкивал его прямиком в ужас перевалочной тропы. И ничто не доказывало присутствия там Трезубца.
   Свернув на улицу, где жила Клементина, Адамберг щелкнул пальцами. Не забыть рассказать Данглару о древесных лягушках из пруда в Коллери. Он наверняка обрадуется, узнав, что с лягушками тоже получается. Бах – и взрыв! Правда, звук чуточку другой.
 
   С лягушками пришлось повременить. Не успел он войти, как позвонила Ретанкур и сообщила о смерти Микаэля Сартонны, молодого уборщика, который обычно наводил порядок в отделе с пяти до девяти вечера. Он не появлялся два дня, к нему домой послали сотрудника, и выяснилось, что кто-то убил его двумя пулями в грудь из пистолета с глушителем.
   – Ограбление, лейтенант? Кажется, Микаэль приторговывал наркотой.
   – Возможно, но богачом он не был. Если не считать той суммы, которая поступила на его счет тринадцатого октября, через четыре дня после публикации в «Эльзасских новостях». При обыске мы нашли у него новехонький ноутбук. Не забывайте – Микаэль неожиданно попросил отпуск на две недели в тот самый момент, когда мы ездили в Квебек.
   – Шпион? Но мы полагали, что очистили ряды.
   – Значит, мы ошиблись. Или к Микаэлю обратились после Шильтигема – он добывал информацию, следил за нами в Квебеке, проник к вам в квартиру.
   – И совершил убийство на тропе?
   – А почему нет?
   – Не думаю, Ретанкур. Даже если я действительно был на тропе не один, судья никогда не позволил бы какому-то подмастерью мстить его «любимому» врагу.
   – Данглар тоже в это не верит.
   – А пистолет? Не похоже на почерк судьи.
   – Я только высказала свое мнение. Из пистолета хорошо убивать подручных. Микаэль не заслуживал ритуального инструмента – вил. Думаю, молодой человек не понял, насколько опасен его хозяин, мог начать его шантажировать. Или судья убрал его просто так, «для профилактики».
   – Если это сделал судья.
   – В его компьютере покопались. Жесткий диск девственно чист, вернее, с него все стерли. Завтра эксперты с ним поработают.
   – А что с его собакой? – спросил Адамберг и удивился сам себе: надо же, его волнует судьба псины Микаэля.
   – Убита.
   – Ретанкур, пришлите мне вместе с бронежилетом ноутбук парня. У меня под рукой первоклассный хакер.
   – А как я его заберу? Вы, между прочим, больше не комиссар уголовной полиции.
   – Я помню, – сказал Адамберг, слушая ворчание Клементины. – Попросите Данглара, убедите его, вы это умеете. После эксгумации Брезийон склоняется к моей версии, и Данглару это известно.
   – Сделаю, что смогу. Но он теперь наш патрон, так что…
   Жозетта жадно ухватилась за ноутбук Микаэля Сартонны. Адамбергу показалось, что ничто не доставило бы ей большего удовольствия, чем этот загадочный компьютер, мечта любого хакера. Машину привезли в Клиньянкур к вечеру: Адамберг подозревал, что Данглар сначала отдал ее ребятам в техотдел. Вполне логичный, нормальный ход, он ведь теперь начальник. Курьер передал ему записку, в которой Ретанкур сообщала, что на жестком диске ничего нет, он чист, как отдраенная хорошей хозяйкой раковина. Но это обстоятельство еще сильнее разожгло нетерпение Жозетты.
   Она долго возилась, снимая один за другим защитные блоки вычищенной памяти, и подтвердила Адамбергу, что ящик обследовали.
   – Ваши люди не сочли нужным убрать следы своего вторжения, что совершенно естественно, они ведь не делали ничего противозаконного.
   Последний блок старушка сумела снять, введя пароль – имя собаки Микаэля, написанное наоборот – ограк. Парень частенько брал пса с собой на работу – толстое слюнявое животное, безобидное, как улитка, отсюда и кличка – Карго ^[7]. Собака обожала раздирать в клочья любую бумажку, которая валялась на полу, в корзине или на столе. Карго мог превратить полицейский рапорт в папье-маше, так что его имя было идеальным паролем для таинственных операций, вершимых в компьютере.
   Обойдя все блоки, Жозетта наткнулась на ожидаемую пустоту.
   – Все вычистили, выскребли железной щеткой, – объявила она Адамбергу.
   Разумеется, Жозетта и не могла преуспеть больше дипломированных спецов полицейской лаборатории. Морщинистые ручки упрямой хакерши вернулись на клавиатуру.
   – Я продолжу, – сказала она.
   – Бесполезно, Жозетта. Эксперты обшарили его вдоль и поперек.
   Наступил «час портвейна», и Клементина строгим голосом позвала Адамберга к столу – так детям велят бросить игру и сесть за уроки. Теперь Клементина добавляла в сладкое вино яичный желток и взбивала его, считая порто-флип более питательным.
   – Она упорствует, – объявил Адамберг Клементине, принимая из ее рук стакан с густой микстурой, к которой успел привыкнуть.
   – На нее посмотришь, кажется, соплей перешибешь… – Клементина чокнулась с Адамбергом.
   – Ан нет.
   – Постой-ка. – Клементина остановила Адамберга, собравшегося сделать глоток. – Когда чокаешься, смотри в глаза. Я же говорила. А потом сразу выпей, не ставя стакан. Иначе ничего не выйдет.
   – Ты о чем?
   Клементина покачала головой – вопрос Адамберга показался ей верхом идиотизма.
   – Начнем все сначала, – велела она. – Смотри мне в глаза. О чем я говорила?
   – О Жозетте и соплях.
   – Да. Внешность обманчива. У моей Жозетты внутри компас, и его стрелка всегда показывает на север. Она увела у богачей много-много тысяч. И остановится не завтра.
   Адамберг вернулся в кабинет.
   – Когда чокаешься, положено смотреть в глаза, – сообщил он Жозетте. – Иначе все пропало.
   Жозетта улыбнулась и пристукнула стаканом о стакан Адамберга.
   – Я выловила фрагменты строчки, – сообщила она слабым голоском. – Остатки какого-то послания. Ваши люди его не нашли, – заметила она с гордостью. – Лучшие следаки иногда забывают пошарить в закоулках.
   – Например, между стеной и ножкой умывальника.
   – В том числе. Я всегда убиралась очень педантично, и это раздражало моего судовладельца. Взгляните.
   Адамберг подошел ближе и прочел плотную последовательность букв, уцелевших после разгрома: «дам ста ин уэ пере тр девк».
   Жозетта была счастлива.
   – И это все? – разочарованно спросил Адамберг.
   – Немного, но уже кое-что, – ответила, не теряя присутствия духа, Жозетта. – Такое сочетание гласных – «уэ» – встречается редко: дуэт, пируэт, фуэте, силуэт.
   – И менуэт.
   – Менуэт?
   – Старинный танец.
   – Ах, да. В моей прежней жизни мы асе больше танцевали фокстрот. Итак, мы имеем пять слов с таким дифтонгом и принимаем во внимание, что это может быть имя собственное, скажем: Пуэрто-Рико. Кроме того, имеем «дам», тоже очень интересное сочетание.
   – Классический шифр, обозначающий место встречи наркоманов в Амстердаме. Микаэль имел отношение к наркоторговле, мог быть поставщиком, я в этом почти уверен.
   – Годится. Сочетание «ст» есть в слове «поставка». А «ин» может означать «героин»?
   – Напоминает письмо дилера. Остатки письма. Жозетта записала буквы, и какое-то время они
   работали молча.
   – Не знаю, что делать с «девк», – сказала Жозетта.
   – Девять кило?
   – Это дает нам следующее: «Амстердам – поставка – героин – Пуэрто-Рико – перевозка – транспорт – девять кило».
   – Никакого отношения к Трезубцу это не имеет, – тихо сказал Адамберг. – Скорее всего, Микаэль влез в слишком крупное дело. Оно может заинтересовать отдел по борьбе с наркотиками, но не нас.
   Жозетта допила свой порто-флип, от досады и огорчения морщинок на ее лице стало вдвое больше.
   Ретанкур ошиблась насчет наседки, размышлял Адамберг, помешивая угли в камине. Как это называют в Квебеке? Ага, «надоедать огню». Клементина и Жозетта давно спали, а он все никак не мог успокоиться. Мешал угли. Он никогда не найдет шпиона, потому что такового попросту нет. Лалиберте проинформировал охранник здания. Что касается визита в его квартиру, полной уверенности, что кто-то приходил, у него нет. Ключ, передвинутый на несколько сантиметров левее, коробка, которую Данглар якобы ставил ровнее. Практически ничего. Он никогда не найдет мифического спутника с перевалочной тропы. Даже восстановив все преступления Фюльжанса, он до конца дней пребудет в одиночестве на этой мрачной дороге. Адамберг чувствовал, как одна за другой рвутся нити, соединяющие его с миром: так уплывает на льдине в океан свирепый белый медведь. Придется остаться в этой берлоге со сладким портвейном Клементины и серыми тапочками Жозетты.
   Он надел куртку и канадскую шапочку и бесшумно вышел из дома. Древние улочки Клиньянкура были пустынными и темными, фонари светили совсем тускло. Он сел на старый мопед Жозетты, выкрашенный в два оттенка синего цвета, и через двадцать пять минут оказался под окнами Камиллы. Инстинкт вел его к другому убежищу, хотелось хотя бы взглянуть на ее дом, глотнуть спасительного воздуха, который исходил от этой женщины, нет – возникал при их общении. Как сказала бы Клементина, для сквозняка нужны два окна. Подняв глаза к окнам седьмого этажа, он испытал шок. Там горел свет. Значит, она вернулась из Монреаля. Или сдала квартиру. Или там по-хозяйски суетится молодой отец. С двумя лабрадорами – один пускает слюни под раковиной, а второй под синтезатором. Адамберг смотрел на светящееся окно, карауля ее тень. Увидев, что квартира вновь обитаема, он как будто получил удар под дых, воображение дорисовало образ голого мужика с крепкой задницей и плоским животом, и он содрогнулся.
   Из маленького кафе доносились пряные запахи и гул пьяных голосов. Совсем как в «Шлюзе». Вот и хорошо, сказал себе Адамберг, нервным жестом пристегивая мопед к столбику. Стакан коньяка размажет по стенке голого наглеца, чьи мерзкие псы обслюнявили весь пол в студии Камиллы. С собачником он поступит, как Карго с промокашкой, светлая ему память: превратит в липкий комок.
   Сегодня он второй раз сознательно напьется в зрелом возрасте, подумал Адамберг, толкая запотевшую дверь. Правда, мешать на сей раз вряд ли станет. Или станет? Через пять недель он будет сидеть в кресле у Брезийона, потеряв память, работу, брата, девушку и свободу, так что сейчас не время думать о вреде «ерша». Чертовы лабрадоры, подумал комиссар, проглотив первую порцию, он запихнет их в центральную башню собора, чтобы задние лапы молотили воздух. Во что превратится памятник, когда все окна и двери жемчужины готического искусства оккупируют дикие звери? Задохнется от недостатка воздуха? Посинеет и будет агонизировать? А может, паф-паф-паф и – бах? Вторая рюмка навела Адамберга на вопрос, что будет потом – собор обрушится? А куда денутся обломки, не говоря уж о зверях? У Страсбурга будут те еще проблемы.
   А что, если заткнуть лишней животиной окна ККЖ? Перекрыть подачу кислорода и напитать воздух ядовитыми испарениями? Лалиберте умрет прямо в кабинете. Только нужно будет спасти Добряка Санкартье и Жинетту с ее мазью. Но хватит ли ему животных? Это важно, для такой операции потребуются крупные звери, а не бабочки или улитки. Ему нужен хороший материал, желательно – огнедышащий, как драконы. Но драконы, как трусы, прятались в недоступных пещерах.
   Да нет же, в маджонге их целый склад, подумал он, стуча кулаком по стойке. О китайской игре он знал одно – в ней куча драконов разных цветов. Достаточно будет цапнуть, как папаша Гийомон, тремя пальцами нужное количество рептилий и распихать по дверям, окнам и щелям. Красные – для Страсбурга, зеленые – для ККЖ.
   Адамберг не допил четвертую порцию, вывалился из кафе и шатаясь побрел к мопеду. Не сумев отомкнуть замок, толкнул дверь и взобрался на восьмой этаж, судорожно цепляясь за перила. Сейчас он скажет пару слов новоиспеченному отцу, объяснит, что уже поздно, и пусть тот убирается. А еще нужно забрать собак. Вкупе с доберманами судьи они как нельзя лучше заткнут зияющие отверстия собора. Но только не Карго, этот слюнявый симпатяга был на его стороне, как и мобильник-скарабей. Замечательный план, сказал он себе, прислонившись к двери Камиллы. Нахлынувшие мысли остановили его палец в самый последний момент. В мозгу прозвучал сигнал тревоги. Берегись! Он был смертельно пьян, когда убил Ноэллу. Не рискуй. Ты больше не знаешь, ни кто ты такой, ни чего стоишь. Черт возьми, но ему нужны эти лабрадоры.
   Камилла открыла дверь и окаменела, увидев его на площадке.
   – Ты одна? – спросил Адамберг заплетающимся языком.
   Она кивнула.
   – Без собак?
   Он с трудом выговаривал слова. Не входи, нашептывали ему воды Утауэ. Не входи.
   – Каких собак? – удивилась Камилла. – Да ты пьян, Жан-Батист. Являешься в полночь и спрашиваешь о собаках?
   – Я говорю о маджонге. Впусти меня.
   Не зная, как реагировать, Камилла посторонилась и впустила комиссара. Адамберг присел на кухне у барной стойки с остатками недоеденного ужина. Он прикоснулся к стакану, к графину, тронул вилку за острые зубья. Ничего не понимающая Камилла села по-турецки на стульчик у пианино в центре комнаты.
   – Я знаю, что у твоей бабушки была игра, – продолжил он, спотыкаясь на каждом слове. – Она не любила, когда ее кто-нибудь брал. «Будешь хватать, насажу тебя на вертел!»
   До чего они смешные, эти почтенные старушки.
 
   Жозетта спала плохо: около часа ночи ее разбудил кошмар – из принтера вылетали красные листы бумаги, они кружились по комнате, устилали пол. Текст не читался – буквы тонули в кричащем цвете. Она бесшумно поднялась и отправилась на кухню угоститься бисквитами с кленовым сиропом. К ней присоединилась Клементина: в толстом халате она напоминала ночного сторожа в тулупе, совершающего обход вверенного ему объекта.
 
   – Я не хотела тебя будить, – извинилась Жозетта.
   – Тебя что-то беспокоит, – уверенно сказала Клементина.
   – Просто не могу заснуть. Ничего страшного, Клеми.
   – Ты из-за компьютера терзаешься?
   – Наверное. Во сне он выдавал текст, который я не могла прочитать.
   – У тебя все получится, Жозетта. Я в тебя верю.
   «Получится что?» – спросила себя хакерша.
   – Мне кажется, что мне снилась кровь, Клеми. Все листки были красными.
   – Она истекала чернилами, твоя машина?
   – Нет, красной была только бумага.
   – Тогда это не кровь.
   – Он ушел? – спросила Жозетта, заметив, что диванчик пуст.
   – Наверное. Что-то его беспокоило, с этим невозможно справиться. Он тоже очень дергается. Поешь, выпей чего-нибудь горячего и уснешь, – посоветовала Клементина, грея себе молоко.
   Убрав печенье, Жозетта задумалась, с какого бока подойти к проблеме. Она надела на пижаму жилет и села перед выключенным компьютером. Ноутбук Микаэля лежал рядом – бесполезный ящик, не желающий расставаться со своей тайной. Она должна найти истину, ту, что ускользнула от нее в кошмаре. Нечитабельные листы бумаги говорили о том, что она допустила ошибку при расшифровке писем Микаэля. Грубую ошибку, которую подсознание перечеркнуло красным.
   Ну конечно, подумала она, глядя на перевод выловленной фразы. Никто не стал бы в таких подробностях сообщать о поставке наркотика. Упоминать вещество, вес и город. Не хватает только имени и адреса. Словоохотливость Микаэля не вязалась с родом его занятий. Она ошиблась во всем, ее сбили с панталыку.
   Жозетта прилежно вернулась к последовательности букв – «дам ста ин уэ пере тр девк». Пробовала разные слова и комбинации, но ничего не добилась. Черт, что же делать? Клементина заглянула ей через плечо.