Варгас Фред. Игра Нептуна

   Они освободили поддон, и Санкартье по новой запустил процесс.
   – В Париже ты часто работаешь на улице? – спросил он.
   – Стараюсь. Хожу, гуляю, мечтаю.
   – Счастливчик. Раскрываешь дела, витая в облаках?
   – В каком-то смысле, – улыбнулся Адамберг.
   – Сейчас работаешь над каким-то делом?
   Адамберг поморщился:
   – Не совсем. Сейчас я скорее гробокопатель.
   – Нашел кость?
   – Много костей. Раскопал мертвеца. Но он не жертва, а убийца. Мертвый старик-убийца.
   Адамберг взглянул в глаза Санкартье. Они были карими и круглыми, как у плюшевого мишки.
   – Ну, – сказал Санкартье, – если он все еще убивает, значит, не совсем мертвый.
   – Совсем, – настаивал Адамберг. – Говорю тебе, он мертвец.
   – Тогда выходит, что он не сдается, – заключил Санкартье, раскинув руки. – Корчится, как дьявол от святой воды.
   Адамберг оперся локтями о перила. Наконец-то кто-то еще кроме Клементины протянул ему руку просто так, из человеколюбия.
   – У тебя нюх и интуиция настоящего полицейского, Санкартье. Тебе нечего делать в кабинете.
   – Думаешь?
   – Уверен.
   – Одно могу сказать, – сказал сержант, качая головой, – у тебя с твоим дьяволом проблем будет выше крыши. Поберегись. Многие назовут тебя психом.
   – То есть?
   – Скажут, что витаешь в облаках, что потерял голову.
   – Уже говорят, Санкартье.
   – Тогда не щелкай клювом и постарайся всех их «сделать». По моему понятию, тебе повезет, ты башковитый, сообразишь, что делать. Лови своего проклятого демона и, пока не поймаешь, не высовывайся.
   Адамберг склонился над поручнями, потрясенный тем, какое облегчение принесли ему слова простодушного коллеги.
   – А ты, Санкартье, почему не считаешь меня чокнутым?
   – Потому что ты не чокнутый. Нетрудно разобраться. Пойдешь обедать? Уже двенадцать.
   Вечером следующего дня, проведенного тоже в компании Санкартье, Адамберг с сожалением расставался с доброжелательным канадцем.
   – С кем ты работаешь завтра? – спросил Санкартье, провожая его до машины.
   – С Жинеттой Сен-Пре.
   – Хорошая девчонка. Можешь быть спокоен.
   – Мне будет не хватать тебя, – сказал Адамберг, пожимая ему руку. – Ты оказал мне огромную услугу.
   – Да ну?
   – Вот тебе и ну. А ты? Кого тебе дают в пару?
   – Ну, ту… Напомни ее имя, у нее еще такая масса…
   – Масса чего?
   – Ну, тела, – смутился Санкартье.
   – Понял. Виолетта Ретанкур.
   – Прости, что снова об этом говорю, но, когда поймаешь своего чертова мертвяка – даже если это случится через десять лет, – сможешь мне об этом сообщить?
   – Тебя это так сильно интересует?
   – Да. И ты стал мне другом.
   – Тогда скажу. Даже через десять лет.
   Адамберг и Данглар ехали в лифте одни. Два дня, проведенные с Добряком Санкартье, смягчили комиссара, он отложил на потом разборки с заместителем.
   – Идете куда-нибудь вечером, Данглар? – спросил он нейтральным тоном.
   – Я смертельно устал. Съем что-нибудь и лягу.
   – Как дети? Все нормально?
   – Да, спасибо. – Капитан выглядел слегка удивленным.
   Адамберг улыбался, возвращаясь к себе. В последнее время Данглару плохо удавалось вранье. Накануне он уехал в половине седьмого и вернулся только в два часа ночи: съездил в Монреаль, послушал тот же концерт, сыграл роль ангела-хранителя. От недосыпа под глазами у капитана появились мешки. Славный малый Данглар, он твердо уверен, что сберег ото всех свою тайну! Сегодня состоится последний концерт, и капитан в последний раз смотается в Монреаль и вернется назад.
   Адамберг наблюдал из окна за его партизанским уходом. Счастливого пути и удачного прослушивания, капитан. Он смотрел, как отъезжает машина, когда позвонил Мордан.
   – Простите за задержку, комиссар, у нас тут полный завал. Один тип собрался убить свою жену и позвонил нам. Пришлось окружить дом.
   – Убитые есть?
   – Нет, он пустил первую пулю в пианино, а вторую себе в ногу. На наше счастье, он настоящий растяпа.
   – Есть новости из Эльзаса?
   – Лучше я прочитаю вам статью, помещенную на восьмой полосе. «Сомнения в деле об убийстве в Шильтигеме? В результате расследования, проведенного жандармерией Шильтигема после трагического убийства Элизабет Винд в ночь на субботу четвертого октября, суд выдал ордер на задержание Б. Ветийе. По нашим сведениям, Б. Ветийе был также допрошен высокопоставленным комиссаром Парижского уголовного розыска. По информации из этого же источника, убийство девушки мог совершить серийный убийца. Это предположение было категорически опровергнуто майором Трабельманом, отвечающим за расследование. Он заявил, что это не более чем слухи. Майор подчеркнул, что для ареста у его сотрудников были веские основания». Вы это искали, комиссар?
   – Именно. Сохраните статью. Теперь остается молиться и уповать на то, что Брезийон не читает «Эльзасских новостей».
   – Вы хотите обелить Ветийе?
   – И да, и нет. Тяжело работать зеплскопом.
   – Ладно. – Мордан не стал задавать других вопросов. – Спасибо за сообщения. Кажется, то, чем вы там занимаетесь, интересно, но не более того.
   – Жюстен здесь как рыба в воде, Ретанкур везде адаптируется без проблем, Вуазне усматривает в работе нечто сверхъестественное, Фруасси справляется, Ноэль теряет терпение, Эсталер удивляется, а Данглар ходит на концерты.
   – А вы, комиссар?
   – Я? Меня называют мечтателем, говорят, что я «витаю в облаках». Никому об этом не рассказывайте, Мордан, как и о статье.
   Закончив разговор с Морданом, Адамберг занялся Ноэллой: страстность девушки отвлекала его от неприятного открытия, сделанного в Монреале. Она мгновенно решила проблему с местом их свиданий. Они встречались у камня Шамплена и за четверть часа поднимались по велосипедной дорожке до пункта проката велосипедов. Одно из окошек плохо закрывалось. Девушка приносила в рюкзачке все, что требовалось – еду, питье и надувной матрас. Адамберг расставался с ней в половине двенадцатого, возвращался по тропинке, которую теперь знал наизусть, шел мимо делянки, здоровался со сторожем, прощался с рекой Утауэ и отправлялся спать.
   Работа, река, леса и девушка. Ему бы порадоваться подобному раскладу. Забыть об отце ребенка Камиллы, а историю с Трезубцем воспринимать так, как посоветовал Санкартье. «Ты башковитый, сообразишь, что делать». Адамбергу хотелось верить именно Санкартье, хотя, судя по высказываниям Портленса и Ладусера, коллеги не считали ум его главным достоинством.
   Вечерняя встреча с Ноэллой была слегка омрачена состоявшимся между ними коротким диалогом, который Адамберг решительно прекратил.
   – Возьми меня с собой, – попросила она, потягиваясь на матрасе.
   – Не могу, я женат, – мгновенно, по наитию, ответил Адамберг.
   – Ты врешь.
   Адамберг закрыл ей рот поцелуем.
 
   Работа в паре с Жинеттой Сен-Пре прошла бы просто отлично, если бы Адамбергу не пришлось делать записи под ее диктовку.
   – Прохождение через увеличительную камеру, изготовление копий образца в аппарате циклического нагрева.
   – Хорошо, Жинетта, как скажешь.
   Жинетта была разговорчива, но твердо стояла на своем: заметив рассеянный взгляд Адамберга, она возвращала его к делу.
   – Не валяй дурака, ничего тут сложного нет. Представь себе молекулярную фотокопировальную машину, которая делает миллиарды экземпляров копий. Так?
   – Так, – машинально повторял Адамберг.
   – Результаты увеличения отмечены светящимся индикатором, который облегчает их сканирование лазером. Теперь понятно?
   – Я все понимаю, Жинетта. Работай, я за тобой наблюдаю.
   В четверг вечером Ноэлла ждала его, сидя на велосипеде. Она улыбалась, и вид у нее был решительный. Как только они развернули матрас на полу магазинчика, девушка легла, оперлась на локоть и протянула руку к своему рюкзачку.
   – У нее есть для тебя сюрприз, – объявила она, размахивая перед лицом комиссара конвертом и смеясь.
   Адамберг привстал, чувствуя подвох.
   – Она взяла билет на твой рейс, на следующий вторник.
   – Ты возвращаешься в Париж? Уже?
   – Я возвращаюсь к тебе.
   – Ноэлла, я женат.
   – Ты врешь.
   Он снова поцеловал ее, встревожившись еще сильнее, чем в первый раз.
 
   Адамберг задержался поболтать с дежурной белкой ККЖ, отдаляя начало общения с Митчем Портленсом. В этот день к сторожевому зверьку присоединилась подружка, отвлекавшая его от работы. Но ничто не могло отвлечь педанта Портленса, ученого высокого полета, служившего генетике, как Богу, отдавшего всю свою любовь спиралькам дезоксирибонуклеиновой кислоты. В отличие от Жинетты, инспектор и подумать не мог, что Адамберг не следит за его объяснениями, не впитывает их со всей страстью полицейского сердца, и говорил со страшной скоростью. Адамберг записывал в блокнот обрывки страстного монолога.
   – Каждый образец кладется на пористую гребенку… Введение в контроллер…
   «Пористая гребенка?» – записал Адамберг.
   – Перенос ДНК в сепарирующий гель с помощью электрического поля.
   «Сепарирующий гель?»
   – И вот! – воскликнул Портленс. – Начинается гонка молекул, фрагменты ДНК проходят сквозь гель, устремляясь к финишной прямой.
   – Надо же.
   – Детектор опознает фрагменты по мере их выхода из контроллера, по одному, в порядке возрастания по длине.
   – Потрясающе… – Адамберг нарисовал толстую муравьиную королеву в окружении сотен крылатых самцов.
   – Что ты рисуешь? – недовольно спросил Портленс.
   – Гонку фрагментов сквозь гель. Я так лучше запоминаю.
   – И вот результат, – торжествующе объявил Портленс, ткнув пальцем в экран. – Профиль из двадцати восьми полос, выданный разделителем. Красиво, согласен?
   – Очень.
   – Эта комбинация, – продолжал Митч, – если ты помнишь, мы исследуем мочу Жюля Сен-Круа, – составляет его генетический профиль, единственный в своем роде.
   Адамберг смотрел, как моча Жюля Сен-Круа превращается в двадцать восемь полос. Таким был Жюль, таким был мужчина.
   – Если бы это была твоя моча, – сказал Портленс, расслабившись, – мы, разумеется, получили бы совершенно иную картину.
   – Но полос было бы двадцать восемь? Не сто сорок две?
   – Почему сто сорок две?
   – Просто так. Пришлось к слову.
   – Двадцать восемь, говорю тебе. Короче, если ты кого-то убьешь, не писай не труп.
   Митч Портленс засмеялся.
   – Не волнуйся, я шучу, – объяснил он.
   В обеденный перерыв Адамберг увидел Вуазне – тот пил кофе с Ладусером. Комиссар знаком подозвал его.
   – Вы все поняли, Вуазне? Гель, сумасшедшая гонка, двадцать восемь полос?
   – Да.
   – А я – нет. Будьте любезны, возьмите на себя отчет Мордану, я сегодня на это просто не способен.
   – Портленс слишком торопился? – обеспокоился лейтенант.
   – Да нет, это у меня замедленная реакция. Скажите, Вуазне, – Адамберг вынул блокнот, – эта рыба вам о чем-нибудь говорит?
   Тот с интересом склонился над наброском твари, обитавшей в глубинах озера Пинк.
   – Никогда не видел. – Вуазне был заинтригован. – Вы уверены, что все точно зарисовали?
   – Все плавники на месте.
   – Никогда не видел, – повторил лейтенант, качая головой. – А я разбираюсь в ихтиофауне.
   – В чем?
   – В рыбах.
   – Ну, тогда так и говорите – в рыбах. Я с трудом понимаю канадских коллег, не усложняйте мне задачу.
   – Откуда это?
   – Из чертова озера, лейтенант. Два озера, наложенные одно на другое. Живое на мертвом.
   – Что?
   – Двадцать метров глубины, три метра ила, которому десять тысяч лет. В глубине нет ни малейшего шевеления. Только плавает доисторическая рыбка, морская обитательница. Живое ископаемое, которому абсолютно нечего там делать. Непонятно, почему она выжила и зачем. Но выжила и бьется в этом озере, как дьявол в святой воде.
   – Черт, – выдохнул потрясенный Вуазне, не в силах отвести взгляд от рисунка. – Вы уверены, что это не сказка, не легенда?
   – Табличка была настоящая. Вы о чем подумали? О чудовище из озера Лох-Несс?
   – Несси не рыба, а рептилия. Где оно, комиссар? Это озеро?
   Адамберг не ответил.
   – Где? – повторил Вуазне.
   Адамберг поднял затуманенный взгляд на коллегу. Он спрашивал себя, что было бы, вползи Несси во врата Страсбургского собора. Об этом немедленно стало бы известно, но паниковать никто бы не стал, ведь Несси – не огнедышащий дракон и жемчужине готического искусства не опасна.
   – Простите, Вуазне, я задумался. Это озеро Пинк, недалеко отсюда. Розовое и синее, потрясающе красивое. Смотрите внимательно, если увидите рыбу, поймайте ее для меня.
   – Ну уж нет! – оскорбился Вуазне. – Я не причиняю зла рыбам, я их люблю.
   – Эта мне не приглянулась. Пойдемте, я покажу вам озеро на карте.
 
   Адамберг постарался обезопасить себя от встречи с Ноэллой: припарковался на отдаленной улице, в дом вошел через черный ход, не отправился гулять на тропу. Он срезал путь через лес, прошел через стройку, где встретил заступившего на пост охранника.
   – Привет, парень. – Тот помахал ему рукой. – Все гуляешь?
   – Да вот гуляю, – улыбнулся Адамберг.
   Он почувствовал себя в безопасности и зажег фонарик, пройдя две трети пути, после камня, за который Ноэлла никогда не заходила, и вернулся на тропу.
   Она ждала его двадцатью метрами ниже, стоя под буком.
   – Пойдем, – сказала она, беря его за руку. – Хочу тебе кое-что сказать.
   – Ноэлла, у меня ужин с коллегами, я занят.
   – Я тебя не задержу.
   Адамберг позволил ей увлечь себя к лавочке проката велосипедов и предусмотрительно уселся метрах в двух от девушки.
   – Ты меня любишь, – объявила Ноэлла. – Я поняла это в первый же день, стоило тебе с места в карьер появиться на тропе.
   – Ноэлла…
   – Я это знала, – перебила его Ноэлла. – Знала, что это ты и что ты меня любишь. Он сказал мне. Потому я и приходила к этому камню каждый день, а вовсе не из-за ветра.
   – Кто такой «он»?
   – Старый индеец, Шави. Он мне сказал. Что вторая половинка Ноэллы явится ей на камне у реки древних утауэ.
   – Старый индеец, – повторил Адамберг. – Где этот старый индеец?
   – В Сент-Агат-Де-Мон. Он алгонкин, потомок утауэ. Он знает. Я ждала и дождалась тебя.
   – Господи, Ноэлла, но ты же не веришь в эти бредни?
   – Ты, – Ноэлла ткнула пальцем в Адамберга, – ты любишь меня, как я люблю тебя.
   Совсем сумасшедшая. Лалиберте прав. Это была ловушка – одинокая девушка на тропинке на заре.
   – Ноэлла, – сказал он, вставая, – я очень хорошо к тебе отношусь, но я тебя не люблю, прости. Я женат и люблю свою жену.
   – Ты врешь. У тебя нет жены. Старый Шави мне так сказал. И ты меня любишь.
   – Нет, Ноэлла. Мы знаем друг друга шесть дней. Ты грустила из-за разрыва с другом, я был один. Вот и все. Конец истории. Мне очень жаль.
   – Никакой это не конец, все только начинается и будет длиться вечно. Там. – Девушка показал на свой живот.
   – Что – там?
   – Там, – спокойно повторила Ноэлла. – Наш ребенок.
   – Ты врешь, – глухо возразил Адамберг. – Ты не можешь этого знать.
   – Могу. Тест дает ответ через три дня. И Шави мне сказал, что у меня будет от тебя ребенок.
   – Неправда.
   – Правда. И ты не бросишь Ноэллу, которая тебя любит и носит твоего ребенка.
   Взгляд Адамберга инстинктивно метнулся к окну. Он поднял раму и выпрыгнул на дорогу.
   – До вторника, – крикнула вслед Ноэлла.
   Адамберг вернулся на велосипедную дорожку и бежал всю дорогу до дома. Тяжело дыша, он вскочил в машину и поехал в сторону леса, круто поворачивая на грунтовых дорогах, ведя слишком быстро.Притормозив перед кафешкой, купил пива и кусок пиццы. Он проглотил еду, как медведь, сидя на корне на опушке леса. Его загнали в ловушку. Ему негде спрятаться от этой полубезумной девки, взявшей его за горло. Он уже представлял, как она появляется во вторник в аэропорту и поселяется у него в Париже. Он должен был знать, понять, увидев, как она сидит на камне, такая странная и прямая как струна, что ее мозг болен. Он избегал ее с первой встречи, но проклятый квинтет швырнул его, как последнего болвана, в объятия спрута.
   Мысль об ужине и холодный вечерний воздух вдохнули в него новые силы. Испуг превратился в ярость. Какого черта, никто не имеет права заманивать другого в ловушку. Он выбросит ее из самолета или швырнет в Сену в Париже.
   Однако, подумал Адамберг, что-то он слишком часто приходит в ярость в последнее время, слишком многих ему хочется раздавить или убить. Фавр, Трезубец, Данглар, новоявленный отец, а теперь вот еще и девчонка. Как сказал бы Санкартье, он теряет голову. Все симптомы налицо – и убийственные приступы ярости, и даже эти облака, которые ему впервые расхотелось разглядывать. Вышедший из гроба мертвец, вилы, медвежьи когти, злые озера давили на психику, казалось, он сам в каком-то черном облаке. Да, возможно, у него слетает резьба.
   Адамберг устало вернулся в номер, чувствуя себя то ли преступником, то ли человеком, собственноручно загнавшим себя в угол.
 
   Вуазне вместе с Фруасси и Ретанкур рванули на озеро Пинк, еще двое отправились обследовать бары Монреаля и увели с собой совестливого Жюстена, Данглар возмещал недосып, а Адамберг, говоря военным языком, весь уикенд «скрытно передвигался». Ему всегда было хорошо на природе – исключение составляло мрачное озеро, – и он предпочел не торчать в комнате, где могла появиться Ноэлла. Он ускользнул на заре, когда все еще спали, и поехал на озеро Мич.
   Он провел там много часов, бродя по деревянным мостикам, обходя берега и погружая руки по локти в снег. Он счел за лучшее не возвращаться в Халл и заночевал в таверне Маниваки, молясь, чтобы шаман Шави не появился в его комнате и не притащил с собой свою последовательницу-фантазерку. Весь следующий день он до изнеможения бродил по лесам, собирая пурпурно-красные листья и размышляя, в какой дыре спрятаться вечером.
   Поэзия. А если пойти ужинать в поэтический бар? «Катрен» не привлекал молодых, Ноэлле не придет в голову искать его там. Он оставил машину далеко от здания и пошел по широкому бульвару, а не по проклятой тропе.
   Усталый, напряженный, отупевший, он съел тарелку жареной картошки, слушая одним ухом поэтов. Внезапно рядом оказался Данглар.
   – Хорошие были выходные? – спросил капитан, явно решив помириться.
   – А у вас, Данглар? Выспались наконец? – раздраженно ответил Адамберг. – Предательство разъедает совесть, лишает сна по ночам, изнашивает, утомляет.
   – О чем вы?
   – О предательстве. Кажется, я говорю не на тарабарском, как выражается Лалиберте. Месяцы тайн и умолчания, не считая шестисот километров, которые вы намотали в последние дни из любви к Вивальди.
   – А-а… – прошептал Данглар, кладя руки на стол ладонями вниз.
   – Вот вам и «а-а». Аплодировать, нести инструмент, провожать, открывать дверь. Истинный рыцарь.
   – И что с того?
   – А то, Данглар, то самое. Вы взяли сторону Другого. Типа с двумя лабрадорами в новых шнурках. Против меня, Данглар, против меня.
   – Я вас не понимаю. Сожалею. – Данглар встал.
   – Минутку! – Адамберг схватил его за рукав. – Я говорю о вашем выборе. Ребенок, крепкое рукопожатие, мы вам рады… Так, капитан?
   Данглар провел пальцами по губам. Потом наклонился к Адамбергу.
   – По моему понятию, как говорят наши коллеги, вы – законченный кретин, комиссар.
   Потрясенный Адамберг застыл на стуле. Неожиданная грубость Данглара эхом отозвалась у него в голове. Клиенты – любители поэзии дали понять, что они мешают им сосредоточиться. Адамберг вышел из кафе и отправился на поиски самой поганой забегаловки в центре города, куда не припрется психопатка Ноэлла. Увы – на прямых чистеньких улицах не было ни одного старого доброго гадюшника. А в Париже их полно, они появляются как грибы после дождя. Комиссар остановился на самом скромном заведении под названием «Шлюз». Слова Данглара всерьез задели его: он чувствовал, что у него начинается мигрень, – такое с ним случалось раз в десять лет. «По моему понятию, вы – законченный кретин, комиссар».
   А еще были высказывания Трабельмана, Брезийона, Фавра и явление молодого отца. И Ноэлла. Оскорбления, предательства, угрозы.
   Головная боль не отпускала, нужно было задавить исключительное исключительным – утопить все это дерьмо в алкоголе. От природы Адамберг был скорее трезвенником, он плохо помнил, как напился в последний раз в молодости, на деревенской гулянке, и какое действие это на него оказало. В целом, если верить окружающим, эффект бывал неплохим. Главное – забыться, говорили они. Этого он и хотел.
   Он сел у стойки между двумя квебекцами, успевшими накачаться пивом, и для начала выпил подряд три порции виски. Стены на него не падали, все шло хорошо, муть из головы переместилась прямиком в желудок. Цепляясь рукой за стойку, он заказал бутылку вина: надежные люди говорили, что ерш дает нужный эффект. Он выпил четыре бокала и решил «отлакировать» это коньяком. «Педантичность, педантичность и еще раз педантичность, я не знаю другого способа преуспеть». Чертов Лалиберте. Проклятый хряк.
   Бармен начал поглядывать на него с беспокойством. Иди к черту, приятель, я ищу выход, и этот выход подошел бы даже Вивальди. Вот так.
   Из осторожности Адамберг заранее положил на прилавок достаточную сумму для оплаты выпитого – на случай, если упадет с табурета. Коньяк подарил ему милосердное освобождение. Бурлившая в нем ярость превратилась в бурную веселость, его переполняло ощущение могущества: мол, выходи драться, если ты медведь, мертвяк, легавый, доисторическая рыба или любая другая дрянь. «Если подойдешь, я тебя проткну», – сказала его бабушка, нацелив вилы на немецкого солдата, который собирался ее изнасиловать. Адамберг до сих пор смеялся, вспоминая тот случай. Храбрая у него была бабушка.
   Как сквозь вату он услышал голос бармена:
   – Не беснуйся, парень, но на сегодня тебе хватит. Пойди лучше прогуляйся. А то разговариваешь сам с собой.
   – Я рассказываю о моей бабушке.
   – Плевать мне на твою бабку. Тебя понесло, это плохо кончится. Ты же лыка не вяжешь.
   – Никуда меня не понесло. Сижу тут, перед тобой, на табурете.
   – Продуй уши, француз. У тебя взгляд совсем тухлый и мозги не варят. Подружка, что ль, бросила? Это не причина биться в падучей. Давай на воздух! Я тебе больше не налью.
   – Нет, – сказал Адамберг, протягивая свой стакан.
   – Заткнись, француз. Вали отсюда, или я позову полицию.
   Адамберг рассмеялся. Полицию. Как смешно!
   – Зови полицию, а если копы подойдут, я тебя проткну!
   – Черт… – Бармен начал нервничать. – Я не собираюсь спорить с тобой до посинения. Ты начинаешь действовать мне на нервы. Пошел вон, говорят тебе!
   Бармен, похожий на канадского дровосека, какими их изображают в комиксах, обошел стойку, рывком поставил Адамберга на ноги, дотащил до двери и выпихнул на тротуар.
   – Не садись за руль, – посоветовал он, протягивая ему куртку, и даже напялил на голову шапку. – Сегодня ночью будет холодно. Обещали минус двенадцать.
   – Который час? Я не вижу циферблата.
   – Четверть одиннадцатого, пора спать. Будь умницей и возвращайся пешком. Не переживай, найдешь другую девушку.
   Дверь кафе захлопнулась, Адамберг с трудом поднял упавшую на тротуар куртку и едва смог надеть ее правильно. Девушка, девушка. Не нужны ему никакие девушки.
   – С девушками у меня перебор – одна лишняя! – крикнул он в гулкую пустоту улицы, обращаясь к бармену.
   Неверными шагами комиссар добрался до входа на тропу. Он смутно припоминал, что там его может подкарауливать Ноэлла, прячась в тени, как серый волк. Он нашел свой фонарик и дрожащей рукой зажег его, осветив окрестности.
   – Плевать! – заорал он.
   Парень, который может уложить медведя, копа, страшную рыбину, способен избавиться от девушки, так? Адамберг решительно шагнул на тропу. Ноги помнили дорогу и вели его, хоть он и натыкался время от времени на ствол дерева, отклоняясь в сторону. Он думал, что прошел примерно полпути. Ты силен, парень, тебе везет.
   Но ему везло недостаточно: он долбанулся лбом о нижнюю ветку и упал – сначала на колени, потом рухнул лицом вниз, и руки не смягчили падения.
 
   Адамберга вырвало, и он пришел в себя. Лоб болел так сильно, что глаза открылись с трудом. Сфокусировав наконец взгляд, он не увидел ничего, кроме темноты.
   Темное небо, понял он, клацая зубами. Он не на тропе. Не на дороге, вокруг ледяной холод. Он с трудом приподнялся, опираясь на руку и держась за голову. Господи, что произошло? Он услышал, как совсем рядом ворчит Утауэ. Хоть какой-то ориентир. Он находился в конце тропы, в пятидесяти метрах от своего дома. После удара о ветку он, должно быть, потерял сознание, поднялся, снова упал, потом шел и падал. Он положил ладони на землю и встал. Потом выпрямился, перебирая руками ствол дерева, пытаясь справиться с головокружением. Пятьдесят метров. Всего пятьдесят метров, и он в своей комнате. Адамберг плелся, чувствуя, что вот-вот замерзнет, через каждые пятнадцать шагов приходилось останавливаться, чтобы не упасть, все тело болело, казалось, что из ног кто-то повыдергал все мышцы.
   Последние шаги до освещенного холла оказались самыми мучительными. Он толкнулся в стеклянную дверь, потом рванул на себя ручку. Ключ, господи, где этот чертов ключ? Привалившись плечом к косяку, обливаясь ледяным потом, он нашел ключ в кармане и открыл дверь под изумленным взглядом охранника.