Страница:
– Кто вам такое сказал?
– Клементина Курбе. Помните ее? Мы недавно виделись.
– Если вы теперь решили опираться в работе на сентенции старой Клементины, отделу конец.
– Не будьте пессимистом, Данглар. Но с именами и правда можно играть до бесконечности. Взять, к примеру, мое, Адамберг, гора Адама. Адам – Первый Человек. Сразу создается образ. Мужик на горе. Я спрашиваю себя, не оттуда ли пошел…
– Страсбургский собор, – перебил его Данглар.
– У вас тоже возникает эта аналогия? А ваша фамилия – Данглар – как ее можно интерпретировать?
– Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.
– Интересно.
– Другое предположение интереснее, – сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. – Она происходит от д'Англар, а Англар – от древнегерманского «Angil-hard».
– Переведите, старина.
– В слове «Angil» скрещиваются два корня – «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».
– Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.
– Неужели?
– Да. Драконом.
Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.
Внезапно загорелось световое табло, и все его усилия пошли прахом.
– Что это? – встревожился Данглар.
– Пристегните ремень.
– Зачем?
– Воздушные ямы, ничего страшного. Нас может слегка тряхнуть, только и всего.
Адамберг воззвал к Первому Человеку, молясь, чтобы тряска оказалась минимальной. Но тот был занят другими делами и плевать хотел на его молитвы. Самолет то и дело нырял на несколько метров вниз. Даже самые опытные путешественники посерьезнели, стюардессы сели на откидные стульчики и пристегнули ремни, молодая женщина вскрикнула. Данглар закрыл глаза и часто задышал. Элен Фруасси с тревогой смотрела на него.
Внезапно Адамберга посетило вдохновение, и он повернулся к сидевшей сзади Ретанкур.
– Лейтенант, – шепотом сказал он, просунув нос между сиденьями, – Данглар не справляется. Вы умеете делать усыпляющий массаж? Можете одурманить, обезболить, убить?
Ретанкур кивнула, и Адамберг даже не удивился.
– Все получится, если он не поймет, что это исходит от меня, – сказала она.
Адамберг кивнул.
– Данглар, – сказал он, беря заместителя за руку, – не открывайте глаза, сейчас вами займется стюардесса.
Он сделал знак Ретанкур, что можно начинать.
– Расстегните ему три пуговицы на рубашке, – велела она, отстегивая ремень.
Кончики ее пальцев заплясали по шее Данглара, как по клавиатуре рояля, массируя позвоночник и шею и замирая на висках. Фруасси и Адамберг наблюдали за волшебством, творившимся в содрогавшемся самолете, переводя взгляд с рук Ретанкур на лицо Данглара. Дыхание капитана замедлилось, черты лица разгладились, и через четверть часа он крепко заснул.
– Он принимал успокоительные? – спросила Ретанкур, убирая пальцы с затылка капитана.
– Тонну, – ответил Адамберг.
Ретанкур посмотрела на часы:
– Он, наверное, всю ночь не сомкнул глаз. Теперь проспит часа четыре, а когда проснется, мы будем над Ньюфаундлендом. Вид суши успокаивает.
Адамберг и Фруасси обменялись взглядами.
– Она меня завораживает, – прошептала Фруасси. – Для нее любовная неудача – все равно что букашка под ногами.
– Любовные неудачи, Фруасси, не букашки, а высокие стены. Нет ничего зазорного в том, что преодоление бывает тяжелым.
– Спасибо, – прошептала Фруасси.
– Вы знаете, лейтенант, Ретанкур меня не любит.
Фруасси не стала спорить.
– Она вам не говорила почему? – спросил комиссар.
– Нет, она о вас никогда не говорит.
Шпиль высотой в сто сорок два метра может покачнуться по той только причине, что великанша Ретанкур даже поговорить о вас не хочет, подумал Адамберг. Он посмотрел на Данглара. Во сне на лицо капитана вернулись краски, воздушные ямы его больше не волновали.
Самолет готовился к посадке, когда капитан проснулся. На его лице отразилось изумление.
– Работа стюардессы, – объяснил Адамберг. – Мастер своего дела. Будем надеяться, что она полетит с нами и назад. Посадка через двадцать минут.
Данглар все еще ощущал на себе воздействие расслабляющего массажа и почти спокойно перенес пытку приземлением, хоть и испытал два прилива паники, когда самолет резко выпустил шасси и начал торможение. Покинув наконец грозную машину, он выглядел свежим – в отличие от усталых коллег. Два часа спустя они оказались в гостинице. Из-за разницы во времени работа должна была начаться только назавтра, в два часа дня.
Адамберга поселили в двухкомнатном номере на шестом этаже, новом, белом, образцово-показательном, да еще с балконом. Допотопная привычка предоставлять привилегии начальникам. Он долго стоял, глядя на дикие берега реки Утауэ, на другой стороне ярко светились окнами небоскребы Оттавы.
На следующий день перед зданием ККЖ стояли три машины с эмблемами в виде головы бизона в овале из кленовых листьев, увенчанном английской короной. Французов ждали три человека в форме. Один из них – Адамберг идентифицировал его по погонам как старшего суперинтенданта – наклонился к соседу.
– Как ты думаешь, кто из них комиссар? – спросил суперинтендант у своего коллеги.
– Самый маленький. Брюнет в черной куртке.
Адамберг подумал: Брезийон и Трабельман наверняка порадовались бы. Самый маленький. Его внимание отвлекали прыгавшие по улице белочки, такие же шустрые и безмятежные, как парижские воробьи.
– Брось, не пори чушь, – не согласился суперинтендант. – Он же одет как бродяга.
– Не кипятись, говорю тебе, это он.
– Может, вон тот стильный рыхляк?
– Говорю тебе, это брюнет. Во Франции он крупная шишка, настоящий ас. Так что заткнись.
Суперинтендант Орель Лалиберте покачал головой и направился к Адамбергу, протягивая ладонь для рукопожатия:
– Добро пожаловать, старший комиссар. Не слишком устали в дороге?
– Спасибо, все сложилось удачно, – осторожно ответил Адамберг. – Рад с вами познакомиться.
Они пожали друг другу руки в неловкой тишине.
– Жаль, что наступили холода, – с широкой улыбкой прогрохотал Лалиберте. – Садитесь в машины, нам ехать десять минут. Сегодня мы вас утомлять не будем, – добавил он, приглашая Адамберга в свою машину. – Нанесем ознакомительный визит.
Отделение ККЖ располагалось в парке, который во Франции назывался бы лесом. Лалиберте ехал медленно, и у Адамберга было время разглядеть каждое дерево.
– Ну, у вас и просторы! – Он был впечатлен увиденным.
– Да. Как мы говорим, у нас нет истории, зато есть география.
– Это клены? – спросил Адамберг, ткнув пальцем в стекло.
– Да.
– Я думал, у них красные листья.
– Считаешь, они недостаточно красные, комиссар? Это ведь не флаг. Есть красные, оранжевые, желтые. Иначе было бы скучно. Значит, ты и есть босс?
– Точно.
– Ну, на главного комиссара не тянешь. Вам что, разрешают так одеваться?
– У нас полиция это не армия.
– Да ты не нервничай. Я мужик прямой: говорю, что думаю. Всегда. Лучше, чтобы ты знал об этом с самого начала. Видишь здания? Это ККЖ, здесь мы будем работать.
Парижане собрались у больших коробок из стекла и кирпича, среди красных деревьев. Входную дверь охранял черный бельчонок с орешком в лапках. Адамберг отстал на три шага, чтобы поговорить с Дангларом.
– Здесь принято разговаривать со всеми на «ты»?
– У них это норма.
– Мы должны брать с них пример?
– Поступаем, как кому удобно и хочется. Адаптируемся.
– Как он вас обозвал? Я не понял, что такое «рыхляк»?
– Нескладный увалень.
– Ясно. Как он сам о себе сказал: Орель Лалиберте мужик прямой.
– Это точно, – подтвердил Данглар.
Лалиберте провел французскую команду в большой общий зал – наподобие парижского Соборного – и быстро представил всех друг другу. Члены квебекской команды: Митч Портленс, Реаль Ладусер, Берта Луисез, Филибер Лафранс, Альфонс Филипп-Огюст, Жинетта Сен-Пре и Фернан Санкартье. Потом суперинтендант перешел к делу:
– Каждый из вас берет себе в напарники одного из инспекторов Парижского уголовного розыска. Каждые два-три дня будете меняться. Старайтесь, но не надрывайтесь и не носите за ними чемоданы, они не инвалиды. Они учатся, тренируются. Так что не наседайте. И не издевайтесь, они часто вас не понимают и сами говорят странно. Они такие же лоботрясы, хоть и французы. Я на вас рассчитываю.
В принципе, Лалиберте почти слово в слово повторил речь, которую Адамберг сказал коллегам перед отъездом.
Во время скучного осмотра помещений Адамберг вычислил, где стоит автомат, заряженный разными супами и кофе в стаканчиках размером с хорошую пивную кружку, и успел разглядеть лица канадских коллег. Он мгновенно проникся симпатией к сержанту Фернану Санкартье, единственному унтер-офицеру в группе, чье круглое розовое лицо с невинными карими глазами автоматически отводило ему роль «Добряка». Хорошо бы попасть с ним в пару. Но в ближайшие три дня, по законам иерархии, он будет работать с энергичным Орелем Лалиберте. Они освободились ровно в шесть часов, и их отвели к машинам, на которые уже поставили шипованную резину. Только комиссару была предоставлена личная тачка.
– Почему ты носишь двое часов? – спросил Лалиберте у Адамберга, когда тот сел за руль.
Комиссар нашелся не сразу.
– Из-за разницы во времени. У меня во Франции остались незаконченные дела.
– А ты не можешь в уме посчитать, как все?
– Так получается быстрее, – уклонился Адамберг.
– Дело твое. Ладно, привет, и до завтра, до девяти утра.
Адамберг ехал медленно, рассматривая деревья, улицы и прохожих. Выехав из Парка Гатино, он попал в Халл, мало походивший на настоящий город. Он тянулся на многие километры, разделенный на квадраты чистыми пустынными улицами с рядами деревянных домиков. Ничего старинного, ничего старого, даже церкви похожи скорее на пряничные домики, чем на Страсбургский собор. Никто никогда не торопился – ни прохожие, ни даже водители, передвигавшиеся на мощных пикапах-лесовозах.
Ни кафе, ни ресторанов, ни магазинов. Адамберг заметил несколько лавочек, в которых торговали всем сразу, одна находилась метрах в ста от их жилья. Он пошел навести справки, снег скрипел у него под ногами, а белки не уступали дорогу. Не то что воробьи.
– Где можно найти ресторан или бар? – спросил он у кассирши.
– В центре города есть все для полуночников, – мило улыбнулась она. – Пять километров отсюда, езжай на тачке.
На прощанье она сказала:
– Добрый вечер, пока.
Центр города был компактным, и Адамберг обошел его за четверть часа. Заглянув в «Катрен», он потревожил маленькую аудиторию, перед которой выступал декламатор стихов, и ретировался, тихонько прикрыв за собой дверь. Надо будет сказать Данглару. Он зашел в «Пять воскресений», бар в американском стиле. Огромный жарко натопленный зал, украшенный головами оленей-карибу и медведей и квебекскими флагами. Неспешный официант принес ему ужин, рассуждая о жизни. Огромная порция была явно рассчитана на двоих. В Канаде другие масштабы, и жизнь здесь куда спокойнее французской.
С другого конца зала ему кто-то помахал. Жинетта Сен-Пре с тарелкой в руке подошла и непринужденно присела за его стол.
– Не помешаю? – спросила она. – Я тоже ужинаю в одиночестве.
Очень хорошенькая, говорливая и шустрая, она принялась болтать без умолку. Каковы его первые впечатления от Квебека? Чем он отличается от Франции? Равнинный ландшафт? А как выглядит Париж? Как идет работа? Весело? А жизнь? Вот как? У нее самой были дети и разные «хобби», особенно музыка. Но на хороший концерт надо ехать в Монреаль. Ему интересно? А какое у него хобби? Да-а? Рисовать, гулять, ходить пешком, мечтать? Да неужели? И как ему это удается в Париже?
Около одиннадцати Жинетта заинтересовалась его двумя часами.
– Бедненький, – заключила она, поднимаясь. – С этой разницей во времени у тебя еще пять часов утра.
Жинетта забыла на столе зеленую программку, которую безостановочно крутила в руках во время разговора. Адамберг медленно развернул ее, устало взглянул. Исполнение концертов Вивальди в Монреале, 17-21 октября, струнный квинтет, клавесин и флейта-пикколо. Мужественная тетка эта Жинетта, если тащится за двести километров ради маленького квинтета.
Адамберг не собирался всю командировку пялиться на пипетки и штрихкоды. В семь утра он был уже на ногах. Река притягивала его, как магнитом. Огромная индейская река Утауэ. Он прошел берегом до дикой тропы. «Перевалочная тропа, – прочел он на табличке, – по которой в 1613 году первым прошел Самюэль де Шамплен». Ему нравилось идти по следам Предков, индейцев и путешественников, которые переносили пироги на себе. Идти было нелегко, перепады высоты на изрытой тропе на некоторых участках достигали метра. Потрясающее зрелище – шум падающей воды, птичьи колонии, берега, красные от кленов. Он остановился перед стоявшим среди деревьев памятным камнем, на котором была изложена история этого самого Шамплена.
– Привет, – раздался голос за его спиной.
На плоском камне над рекой сидела девушка в джинсах и курила, несмотря на раннее время. Адамберг расслышал в этом ее «привет» что-то очень парижское.
– Привет, – ответил он.
– Француз, – определила девушка. – Что ты здесь делаешь? Путешествуешь?
– Работаю.
Девушка затянулась и бросила окурок в воду.
– А я потерялась. Вот и пережидаю.
– В каком смысле – потерялась? – осторожно поинтересовался Адамберг, дочитывая надпись на камне.
– В Париже, на юрфаке, я встретилась с одним канадцем. Он предложил мне поехать с ним. Я согласилась. Мне казалось, что он классный chum.
– Чам?
– Приятель, друг, любовник. Мы собирались жить вместе.
– Ясно, – сказал Адамберг, сохраняя дистанцию.
– Знаешь, что он сделал через полгода, этот классный chum? Бросил Ноэллу, и она осталась ни с чем.
– Ноэлла – это ты?
– Да. В конце концов ей удалось найти приют у подруги.
– Здорово. – Адамберга мало интересовали подробности.
– Теперь я жду, – продолжала девушка, снова закуривая. – Работаю в одном баре в Оттаве и, как только накоплю достаточно, вернусь в Париж. Глупая история.
– А что ты делаешь здесь так рано?
– Ветер слушает она, сидя здесь совсем одна, на заре и на закате. Я вот говорю себе: даже если потерялся, надо найти себе место. Я выбрала этот камень. Как тебя зовут?
– Жан-Батист.
– А фамилия?
– Адамберг.
– Чем ты занимаешься?
– Я полицейский.
– Забавно. Здесь полицейских называют быками, псами или хряками. Мой парень их не любил. Он говорил: «Быкам по рогам!» – в смысле «Бей легавых!». И убегал. Работаешь с копами из Гатино?
Пошел снег с дождем, Адамберг кивнул и ретировался.
– Пока, – сказала ему вслед девушка, так и не встав с камня.
Без десяти девять Адамберг припарковался перед зданием ККЖ. Лалиберте помахал ему с порога.
– Давай скорее! – крикнул он. – Льет как из ведра! Эй, мужик, ты чем это занимался? – удивился он грязным брюкам комиссара.
– Упал на перевалочной тропе, – объяснил Адамберг, оттирая землю.
– Неужто ты выходил утром?
– Хотел посмотреть на реку. На водопады, деревья, старую тропу.
– Ты чертов псих, – заржал Лалиберте. – И как это ты колупнулся?
– То есть? Не обижайся, суперинтендант, я не всегда понимаю, что ты говоришь.
– Не боись, я не беру в голову. И зови меня Орель. Я хотел спросить, как ты упал.
– Спускался и поскользнулся на камне.
– Ногу, случаем, не сломал?
– Нет, все в порядке.
– Один из твоих еще не приехал. Длинный рыхляк.
– Не зови его так, Орель. Он понимает по-вашему.
– Как это возможно?
– Читает за десятерых. Может, выглядит он как мешок с трухой, но голова у него варит. Ему просто трудно бывает просыпаться по утрам.
– Пойдем выпьем кофе, пока его нет, – предложил суперинтендант, направляясь к аппарату. – Есть мелочишка?
Адамберг вынул из кармана пригоршню монет, и Лалиберте выудил нужную.
– Без кофеина или обычный?
– Обычный, – наугад ответил Адамберг.
– Это тебя взбодрит, – сказал Орель, протягивая ему большой стакан обжигающего напитка. – Значит, по утрам ты прочищаешь легкие?
– Я гуляю. Утром, днем или вечером, мне все равно. Люблю бродить.
– А… – Орель улыбнулся. – А может, ты в поиске? Ищешь блондинку? Девушку?
– Нет, но я встретил одну у камня Шамплена, а ведь еще и восьми не было. Мне это показалось странным.
– Не то слово! Это подозрительно. Если баба ходит одна на тропу, значит, чего-то ищет. Там никогда никого не бывает. Не давай себя облапошить, Адамберг. Свяжешься с пройдой – останешься в дураках.
«Мужской брех» у кофейного автомата, – подумал Адамберг. Никуда от него не денешься.
– Ну ладно, – заключил суперинтендант. – Не трепаться же нам часами о бабах, работать пора.
Лалиберте дал указания собравшимся в зале парам. Команды были уже составлены. Данглара соединили с простаком Санкартье. Женщин Лалиберте объединил с женщинами – возможно, из соображений политкорректности: Ретанкур с хрупкой Луисез, а Фруасси – с Жинеттой Сен-Пре. В программе дня была работа на «месте событий». Взятие образцов в восьми домах, чьи хозяева согласились участвовать в эксперименте. На специальную карточку, обеспечивающую прилипание различных органических субстанций, – гремел Лалиберте, демонстрируя им эту самую карточку, как облатку. Она нейтрализует бактерии и вирусы, поэтому отпадает необходимость заморозки.
– Нововведение позволяет экономить – во-первых, время, во-вторых, деньги, в-третьих, место.
Адамберг слушал четкий инструктаж суперинтенданта, развалясь на стуле и сунув руки в мокрые карманы. Он нащупал зеленую программку, которую взял со стола для Жинетты Сен-Пре. Листок был в ужасном состоянии – грязный и мокрый, и комиссар осторожно разложил его на столе и разгладил ладонью.
– Сегодня, – продолжал Лалиберте, – будем брать: первое – пот, второе – слюну, третье – кровь. Завтра – слезы, мочу, сопли и кожную пыльцу. Сперму – у тех граждан, которые согласятся «поработать» на пробирку.
Адамберг вздрогнул. Не из-за слов о пробирке, а из-за того, что прочитал в программке.
– Следите, – подвел итог Лалиберте, повернувшись к парижанам, – чтобы коды карт соответствовали кодам сумок. Как я всегда говорю, надо уметь считать до трех: педантичность, педантичность и еще раз педантичность. Я не знаю другого способа преуспеть в своем деле.
Восемь двоек направились к машинам, снабженные адресами граждан, которые любезно согласились предоставить свои дома и тела для взятия образцов. Адамберг остановил Жинетту.
– Хотел вам вернуть, – сказал он, протягивая ей зеленый листочек, – вы оставили ее в ресторане. Мне показалось, она вам нужна.
– Черт, а я-то ее искала!
– Мне очень жаль, она попала под дождь.
– Не переживай. Скажи Элен, что я сейчас вернусь, только сбегаю к себе в кабинет, оставлю там это.
– Жинетта, – Адамберг взял ее за руку, – эта Камилла Форестье, альт, она из Монреальского квинтета?
– О нет. Альбан сказал мне, что их альтистка забеременела. На четвертом месяце. Когда репетиции уже начались, ей пришлось лечь на сохранение.
– Альбан?
– Первая скрипка, мой приятель. Он встретил эту Форестье – она француженка, и прослушал ее. Она ему страшно понравилась, и он сразу ее взял.
– Эй! Адамберг! – позвал Лалиберте. – Будешь шевелить клешнями?
– Спасибо, Жинетта, – сказал Адамберг и пошел к своему напарнику.
– Что я говорил? – Суперинтендант хохотнул и полез в машину. – Ты не можешь без баб. На второй день, с моим инспектором! У тебя есть класс, мужик.
– Брось, Орель, мы говорили о музыке. Причем о классической музыке. – Адамберг подчеркнул слово «классическая», словно оно подтверждало респектабельность их отношений.
– Мууу-зыка! – передразнил суперинтендант, трогаясь с места. – Не строй из себя святого, все равно не поверю. Вы ведь встречались вчера вечером, так?
– Случайно. Я ужинал в «Пяти воскресеньях», а она подсела ко мне за столик.
– Не лезь к Жинетте. Она глубоко замужем.
– Я возвращал ей программку, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет.
– Не заводись. Я шучу.
После трудового дня, прошедшего под громогласные комментарии суперинтенданта, взяв все образцы у услужливой семьи Жюля и Линды Сен-Круа, Адамберг сел в выделенную ему машину.
– Что делаешь сегодня вечером? – спросил Лалиберте, наклоняясь к окну.
– Схожу на реку, прогуляюсь. А потом поужинаю в центре.
– У тебя как будто пропеллер в заднице, не можешь усидеть на одном месте.
– Я же говорил – мне нравится ходить пешком.
– На девок тебе нравится охотиться. Я никогда в центре города баб не снимаю, меня там все знают. Когда приспичит, еду в Оттаву. Ладно, парень, удачи! – добавил он и хлопнул рукой по дверце. – Пока и до завтра.
– Слезы, моча, сопли, пыль и сперма, – перечислил Адамберг, заводя машину.
– Надеюсь, что со спермой получится. – Лалиберте нахмурился, вспомнив о деле. – Если Жюль Сен-Круа сегодня вечером чуточку постарается. Сначала-то он согласился, но теперь, по-моему, решил дать задний ход. Ну, заставлять мы никого не можем.
Адамберг оставил Лалиберте с его пробирочными заботами и поехал прямо к реке.
Насладившись шумом волн Утауэ, он свернул на перевалочную тропу, чтобы добраться до центра города. Если он правильно понял топографию, дорога должна была вывести его к большому мосту у водопада Шодьер. Оттуда до центра было четверть часа пешком. Каменистую дорожку отделяла от велосипедной полоска леса, заслонявшая свет. Адамберг одолжил фонарик у Ретанкур – только она догадалась взять с собой нужное оборудование – и худо-бедно справлялся, обогнув маленькое озеро и уворачиваясь от нижних веток. Дойдя до конца тропы, он уже не чувствовал холода. Чугунный мост, огромное решетчатое сооружение, показался ему перекинутой через Утауэ Эйфелевой башней, только в три раза выше парижской.
Бретонская блинная в центре города силилась напоминать посетителям родину предков хозяина – на стенах висели сети, бакены, сушеная рыба. И трезубец. Адамберг замер, глядя на нацеленные на пего острия. Морской трезубец, гарпун Нептуна, с тремя тонкими зубьями с крючками на конце. Он сильно отличался от его «личного» трезубца – крестьянских вил, тяжелых и прочных, земляного трезубца, если можно так сказать. Ведь говорят же: земляной червь и земляная жаба. Они были далеко, эти жалящие вилы и взрывающиеся жабы, он оставил их в туманной дымке по другую сторону Атлантики.
Говорливый официант принес ему гигантский блин.
На том берегу остались вилы, жабы, судьи, соборы и чердаки Синей Бороды.
Но они ждали, караулили его возвращение. Все эти лица, и раны, и страхи, следующие за ним по пятам. А Камилла и вовсе взяла и появилась прямо здесь, в самом центре города, затерянного на просторах Канады. Мысль о пяти концертах, которые состоятся в двухстах километрах от ККЖ, не давала покоя, как будто он мог услышать ее альт с балкона своего номера. Главное – чтобы не узнал Данглар. Капитан мог поползти в Монреаль на брюхе, а на следующий день коситься на него и брюзжать.
На десерт Адамберг заказал кофе и бокал вина. Не поднимая головы от меню, он почувствовал, что за столик кто-то молча сел. Девушка с камня Шамплена. Она подозвала официанта и заказала кофе
– Хороший был день? – спросила она с улыбкой.
Девушка закурила и взглянула ему в глаза.
«Черт», – выругался про себя Адамберг и удивился. В чем дело? В другое время он ухватился бы за эту возможность, а сейчас не чувствовал ни малейшего желания затащить ее в постель. Может, потому, что все еще переживал события прошлой недели, а может, просто хотел обмануть нюх суперинтенданта.
– Я тебе мешаю. – Она не спрашивала – утверждала. – Ты устал. Быки тебя вымотали.
– Точно, – подтвердил он и вдруг понял, что забыл ее имя.
– У тебя куртка насквозь мокрая, – сказала она, дотронувшись до плеча. – Крыша у машины течет? Или ты приехал на велосипеде?
Что она хотела узнать? Все?
– Я пришел пешком.
– Здесь никто не ходит пешком. Ты не заметил?
– Заметил. Но я гулял по перевалочной тропе.
– Всю тропу пропилил на своих двоих? Сколько же ты времени потратил?
– Чуть больше часа.
– Везунчик, как сказал бы мой chum.
– Почему?
– Потому что ночью там собираются голубые.
– Ну и?… С чего мне их бояться?
– И насильники. Точно я не знаю, но такие слухи ходят. Вечером Ноэлла никогда не ходит дальше камня Шамплена. Оттуда тоже можно смотреть на реку.
– Это речка, впадающая в реку.
Ноэлла скорчила гримаску.
– Она большая, вот я и называю ее рекой. Я весь день обслуживала этих идиотов французов и страшно устала. Я тебе говорила, что работаю официанткой в «Карибу»? Не люблю французов, вечно они орут всем скопом, предпочитаю квебекцев, они милые. Только не мой chum. Ты помнишь, что он меня выгнал, как последний мерзавец?
– Клементина Курбе. Помните ее? Мы недавно виделись.
– Если вы теперь решили опираться в работе на сентенции старой Клементины, отделу конец.
– Не будьте пессимистом, Данглар. Но с именами и правда можно играть до бесконечности. Взять, к примеру, мое, Адамберг, гора Адама. Адам – Первый Человек. Сразу создается образ. Мужик на горе. Я спрашиваю себя, не оттуда ли пошел…
– Страсбургский собор, – перебил его Данглар.
– У вас тоже возникает эта аналогия? А ваша фамилия – Данглар – как ее можно интерпретировать?
– Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.
– Интересно.
– Другое предположение интереснее, – сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. – Она происходит от д'Англар, а Англар – от древнегерманского «Angil-hard».
– Переведите, старина.
– В слове «Angil» скрещиваются два корня – «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».
– Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.
– Неужели?
– Да. Драконом.
Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.
Внезапно загорелось световое табло, и все его усилия пошли прахом.
– Что это? – встревожился Данглар.
– Пристегните ремень.
– Зачем?
– Воздушные ямы, ничего страшного. Нас может слегка тряхнуть, только и всего.
Адамберг воззвал к Первому Человеку, молясь, чтобы тряска оказалась минимальной. Но тот был занят другими делами и плевать хотел на его молитвы. Самолет то и дело нырял на несколько метров вниз. Даже самые опытные путешественники посерьезнели, стюардессы сели на откидные стульчики и пристегнули ремни, молодая женщина вскрикнула. Данглар закрыл глаза и часто задышал. Элен Фруасси с тревогой смотрела на него.
Внезапно Адамберга посетило вдохновение, и он повернулся к сидевшей сзади Ретанкур.
– Лейтенант, – шепотом сказал он, просунув нос между сиденьями, – Данглар не справляется. Вы умеете делать усыпляющий массаж? Можете одурманить, обезболить, убить?
Ретанкур кивнула, и Адамберг даже не удивился.
– Все получится, если он не поймет, что это исходит от меня, – сказала она.
Адамберг кивнул.
– Данглар, – сказал он, беря заместителя за руку, – не открывайте глаза, сейчас вами займется стюардесса.
Он сделал знак Ретанкур, что можно начинать.
– Расстегните ему три пуговицы на рубашке, – велела она, отстегивая ремень.
Кончики ее пальцев заплясали по шее Данглара, как по клавиатуре рояля, массируя позвоночник и шею и замирая на висках. Фруасси и Адамберг наблюдали за волшебством, творившимся в содрогавшемся самолете, переводя взгляд с рук Ретанкур на лицо Данглара. Дыхание капитана замедлилось, черты лица разгладились, и через четверть часа он крепко заснул.
– Он принимал успокоительные? – спросила Ретанкур, убирая пальцы с затылка капитана.
– Тонну, – ответил Адамберг.
Ретанкур посмотрела на часы:
– Он, наверное, всю ночь не сомкнул глаз. Теперь проспит часа четыре, а когда проснется, мы будем над Ньюфаундлендом. Вид суши успокаивает.
Адамберг и Фруасси обменялись взглядами.
– Она меня завораживает, – прошептала Фруасси. – Для нее любовная неудача – все равно что букашка под ногами.
– Любовные неудачи, Фруасси, не букашки, а высокие стены. Нет ничего зазорного в том, что преодоление бывает тяжелым.
– Спасибо, – прошептала Фруасси.
– Вы знаете, лейтенант, Ретанкур меня не любит.
Фруасси не стала спорить.
– Она вам не говорила почему? – спросил комиссар.
– Нет, она о вас никогда не говорит.
Шпиль высотой в сто сорок два метра может покачнуться по той только причине, что великанша Ретанкур даже поговорить о вас не хочет, подумал Адамберг. Он посмотрел на Данглара. Во сне на лицо капитана вернулись краски, воздушные ямы его больше не волновали.
Самолет готовился к посадке, когда капитан проснулся. На его лице отразилось изумление.
– Работа стюардессы, – объяснил Адамберг. – Мастер своего дела. Будем надеяться, что она полетит с нами и назад. Посадка через двадцать минут.
Данглар все еще ощущал на себе воздействие расслабляющего массажа и почти спокойно перенес пытку приземлением, хоть и испытал два прилива паники, когда самолет резко выпустил шасси и начал торможение. Покинув наконец грозную машину, он выглядел свежим – в отличие от усталых коллег. Два часа спустя они оказались в гостинице. Из-за разницы во времени работа должна была начаться только назавтра, в два часа дня.
Адамберга поселили в двухкомнатном номере на шестом этаже, новом, белом, образцово-показательном, да еще с балконом. Допотопная привычка предоставлять привилегии начальникам. Он долго стоял, глядя на дикие берега реки Утауэ, на другой стороне ярко светились окнами небоскребы Оттавы.
На следующий день перед зданием ККЖ стояли три машины с эмблемами в виде головы бизона в овале из кленовых листьев, увенчанном английской короной. Французов ждали три человека в форме. Один из них – Адамберг идентифицировал его по погонам как старшего суперинтенданта – наклонился к соседу.
– Как ты думаешь, кто из них комиссар? – спросил суперинтендант у своего коллеги.
– Самый маленький. Брюнет в черной куртке.
Адамберг подумал: Брезийон и Трабельман наверняка порадовались бы. Самый маленький. Его внимание отвлекали прыгавшие по улице белочки, такие же шустрые и безмятежные, как парижские воробьи.
– Брось, не пори чушь, – не согласился суперинтендант. – Он же одет как бродяга.
– Не кипятись, говорю тебе, это он.
– Может, вон тот стильный рыхляк?
– Говорю тебе, это брюнет. Во Франции он крупная шишка, настоящий ас. Так что заткнись.
Суперинтендант Орель Лалиберте покачал головой и направился к Адамбергу, протягивая ладонь для рукопожатия:
– Добро пожаловать, старший комиссар. Не слишком устали в дороге?
– Спасибо, все сложилось удачно, – осторожно ответил Адамберг. – Рад с вами познакомиться.
Они пожали друг другу руки в неловкой тишине.
– Жаль, что наступили холода, – с широкой улыбкой прогрохотал Лалиберте. – Садитесь в машины, нам ехать десять минут. Сегодня мы вас утомлять не будем, – добавил он, приглашая Адамберга в свою машину. – Нанесем ознакомительный визит.
Отделение ККЖ располагалось в парке, который во Франции назывался бы лесом. Лалиберте ехал медленно, и у Адамберга было время разглядеть каждое дерево.
– Ну, у вас и просторы! – Он был впечатлен увиденным.
– Да. Как мы говорим, у нас нет истории, зато есть география.
– Это клены? – спросил Адамберг, ткнув пальцем в стекло.
– Да.
– Я думал, у них красные листья.
– Считаешь, они недостаточно красные, комиссар? Это ведь не флаг. Есть красные, оранжевые, желтые. Иначе было бы скучно. Значит, ты и есть босс?
– Точно.
– Ну, на главного комиссара не тянешь. Вам что, разрешают так одеваться?
– У нас полиция это не армия.
– Да ты не нервничай. Я мужик прямой: говорю, что думаю. Всегда. Лучше, чтобы ты знал об этом с самого начала. Видишь здания? Это ККЖ, здесь мы будем работать.
Парижане собрались у больших коробок из стекла и кирпича, среди красных деревьев. Входную дверь охранял черный бельчонок с орешком в лапках. Адамберг отстал на три шага, чтобы поговорить с Дангларом.
– Здесь принято разговаривать со всеми на «ты»?
– У них это норма.
– Мы должны брать с них пример?
– Поступаем, как кому удобно и хочется. Адаптируемся.
– Как он вас обозвал? Я не понял, что такое «рыхляк»?
– Нескладный увалень.
– Ясно. Как он сам о себе сказал: Орель Лалиберте мужик прямой.
– Это точно, – подтвердил Данглар.
Лалиберте провел французскую команду в большой общий зал – наподобие парижского Соборного – и быстро представил всех друг другу. Члены квебекской команды: Митч Портленс, Реаль Ладусер, Берта Луисез, Филибер Лафранс, Альфонс Филипп-Огюст, Жинетта Сен-Пре и Фернан Санкартье. Потом суперинтендант перешел к делу:
– Каждый из вас берет себе в напарники одного из инспекторов Парижского уголовного розыска. Каждые два-три дня будете меняться. Старайтесь, но не надрывайтесь и не носите за ними чемоданы, они не инвалиды. Они учатся, тренируются. Так что не наседайте. И не издевайтесь, они часто вас не понимают и сами говорят странно. Они такие же лоботрясы, хоть и французы. Я на вас рассчитываю.
В принципе, Лалиберте почти слово в слово повторил речь, которую Адамберг сказал коллегам перед отъездом.
Во время скучного осмотра помещений Адамберг вычислил, где стоит автомат, заряженный разными супами и кофе в стаканчиках размером с хорошую пивную кружку, и успел разглядеть лица канадских коллег. Он мгновенно проникся симпатией к сержанту Фернану Санкартье, единственному унтер-офицеру в группе, чье круглое розовое лицо с невинными карими глазами автоматически отводило ему роль «Добряка». Хорошо бы попасть с ним в пару. Но в ближайшие три дня, по законам иерархии, он будет работать с энергичным Орелем Лалиберте. Они освободились ровно в шесть часов, и их отвели к машинам, на которые уже поставили шипованную резину. Только комиссару была предоставлена личная тачка.
– Почему ты носишь двое часов? – спросил Лалиберте у Адамберга, когда тот сел за руль.
Комиссар нашелся не сразу.
– Из-за разницы во времени. У меня во Франции остались незаконченные дела.
– А ты не можешь в уме посчитать, как все?
– Так получается быстрее, – уклонился Адамберг.
– Дело твое. Ладно, привет, и до завтра, до девяти утра.
Адамберг ехал медленно, рассматривая деревья, улицы и прохожих. Выехав из Парка Гатино, он попал в Халл, мало походивший на настоящий город. Он тянулся на многие километры, разделенный на квадраты чистыми пустынными улицами с рядами деревянных домиков. Ничего старинного, ничего старого, даже церкви похожи скорее на пряничные домики, чем на Страсбургский собор. Никто никогда не торопился – ни прохожие, ни даже водители, передвигавшиеся на мощных пикапах-лесовозах.
Ни кафе, ни ресторанов, ни магазинов. Адамберг заметил несколько лавочек, в которых торговали всем сразу, одна находилась метрах в ста от их жилья. Он пошел навести справки, снег скрипел у него под ногами, а белки не уступали дорогу. Не то что воробьи.
– Где можно найти ресторан или бар? – спросил он у кассирши.
– В центре города есть все для полуночников, – мило улыбнулась она. – Пять километров отсюда, езжай на тачке.
На прощанье она сказала:
– Добрый вечер, пока.
Центр города был компактным, и Адамберг обошел его за четверть часа. Заглянув в «Катрен», он потревожил маленькую аудиторию, перед которой выступал декламатор стихов, и ретировался, тихонько прикрыв за собой дверь. Надо будет сказать Данглару. Он зашел в «Пять воскресений», бар в американском стиле. Огромный жарко натопленный зал, украшенный головами оленей-карибу и медведей и квебекскими флагами. Неспешный официант принес ему ужин, рассуждая о жизни. Огромная порция была явно рассчитана на двоих. В Канаде другие масштабы, и жизнь здесь куда спокойнее французской.
С другого конца зала ему кто-то помахал. Жинетта Сен-Пре с тарелкой в руке подошла и непринужденно присела за его стол.
– Не помешаю? – спросила она. – Я тоже ужинаю в одиночестве.
Очень хорошенькая, говорливая и шустрая, она принялась болтать без умолку. Каковы его первые впечатления от Квебека? Чем он отличается от Франции? Равнинный ландшафт? А как выглядит Париж? Как идет работа? Весело? А жизнь? Вот как? У нее самой были дети и разные «хобби», особенно музыка. Но на хороший концерт надо ехать в Монреаль. Ему интересно? А какое у него хобби? Да-а? Рисовать, гулять, ходить пешком, мечтать? Да неужели? И как ему это удается в Париже?
Около одиннадцати Жинетта заинтересовалась его двумя часами.
– Бедненький, – заключила она, поднимаясь. – С этой разницей во времени у тебя еще пять часов утра.
Жинетта забыла на столе зеленую программку, которую безостановочно крутила в руках во время разговора. Адамберг медленно развернул ее, устало взглянул. Исполнение концертов Вивальди в Монреале, 17-21 октября, струнный квинтет, клавесин и флейта-пикколо. Мужественная тетка эта Жинетта, если тащится за двести километров ради маленького квинтета.
Адамберг не собирался всю командировку пялиться на пипетки и штрихкоды. В семь утра он был уже на ногах. Река притягивала его, как магнитом. Огромная индейская река Утауэ. Он прошел берегом до дикой тропы. «Перевалочная тропа, – прочел он на табличке, – по которой в 1613 году первым прошел Самюэль де Шамплен». Ему нравилось идти по следам Предков, индейцев и путешественников, которые переносили пироги на себе. Идти было нелегко, перепады высоты на изрытой тропе на некоторых участках достигали метра. Потрясающее зрелище – шум падающей воды, птичьи колонии, берега, красные от кленов. Он остановился перед стоявшим среди деревьев памятным камнем, на котором была изложена история этого самого Шамплена.
– Привет, – раздался голос за его спиной.
На плоском камне над рекой сидела девушка в джинсах и курила, несмотря на раннее время. Адамберг расслышал в этом ее «привет» что-то очень парижское.
– Привет, – ответил он.
– Француз, – определила девушка. – Что ты здесь делаешь? Путешествуешь?
– Работаю.
Девушка затянулась и бросила окурок в воду.
– А я потерялась. Вот и пережидаю.
– В каком смысле – потерялась? – осторожно поинтересовался Адамберг, дочитывая надпись на камне.
– В Париже, на юрфаке, я встретилась с одним канадцем. Он предложил мне поехать с ним. Я согласилась. Мне казалось, что он классный chum.
– Чам?
– Приятель, друг, любовник. Мы собирались жить вместе.
– Ясно, – сказал Адамберг, сохраняя дистанцию.
– Знаешь, что он сделал через полгода, этот классный chum? Бросил Ноэллу, и она осталась ни с чем.
– Ноэлла – это ты?
– Да. В конце концов ей удалось найти приют у подруги.
– Здорово. – Адамберга мало интересовали подробности.
– Теперь я жду, – продолжала девушка, снова закуривая. – Работаю в одном баре в Оттаве и, как только накоплю достаточно, вернусь в Париж. Глупая история.
– А что ты делаешь здесь так рано?
– Ветер слушает она, сидя здесь совсем одна, на заре и на закате. Я вот говорю себе: даже если потерялся, надо найти себе место. Я выбрала этот камень. Как тебя зовут?
– Жан-Батист.
– А фамилия?
– Адамберг.
– Чем ты занимаешься?
– Я полицейский.
– Забавно. Здесь полицейских называют быками, псами или хряками. Мой парень их не любил. Он говорил: «Быкам по рогам!» – в смысле «Бей легавых!». И убегал. Работаешь с копами из Гатино?
Пошел снег с дождем, Адамберг кивнул и ретировался.
– Пока, – сказала ему вслед девушка, так и не встав с камня.
Без десяти девять Адамберг припарковался перед зданием ККЖ. Лалиберте помахал ему с порога.
– Давай скорее! – крикнул он. – Льет как из ведра! Эй, мужик, ты чем это занимался? – удивился он грязным брюкам комиссара.
– Упал на перевалочной тропе, – объяснил Адамберг, оттирая землю.
– Неужто ты выходил утром?
– Хотел посмотреть на реку. На водопады, деревья, старую тропу.
– Ты чертов псих, – заржал Лалиберте. – И как это ты колупнулся?
– То есть? Не обижайся, суперинтендант, я не всегда понимаю, что ты говоришь.
– Не боись, я не беру в голову. И зови меня Орель. Я хотел спросить, как ты упал.
– Спускался и поскользнулся на камне.
– Ногу, случаем, не сломал?
– Нет, все в порядке.
– Один из твоих еще не приехал. Длинный рыхляк.
– Не зови его так, Орель. Он понимает по-вашему.
– Как это возможно?
– Читает за десятерых. Может, выглядит он как мешок с трухой, но голова у него варит. Ему просто трудно бывает просыпаться по утрам.
– Пойдем выпьем кофе, пока его нет, – предложил суперинтендант, направляясь к аппарату. – Есть мелочишка?
Адамберг вынул из кармана пригоршню монет, и Лалиберте выудил нужную.
– Без кофеина или обычный?
– Обычный, – наугад ответил Адамберг.
– Это тебя взбодрит, – сказал Орель, протягивая ему большой стакан обжигающего напитка. – Значит, по утрам ты прочищаешь легкие?
– Я гуляю. Утром, днем или вечером, мне все равно. Люблю бродить.
– А… – Орель улыбнулся. – А может, ты в поиске? Ищешь блондинку? Девушку?
– Нет, но я встретил одну у камня Шамплена, а ведь еще и восьми не было. Мне это показалось странным.
– Не то слово! Это подозрительно. Если баба ходит одна на тропу, значит, чего-то ищет. Там никогда никого не бывает. Не давай себя облапошить, Адамберг. Свяжешься с пройдой – останешься в дураках.
«Мужской брех» у кофейного автомата, – подумал Адамберг. Никуда от него не денешься.
– Ну ладно, – заключил суперинтендант. – Не трепаться же нам часами о бабах, работать пора.
Лалиберте дал указания собравшимся в зале парам. Команды были уже составлены. Данглара соединили с простаком Санкартье. Женщин Лалиберте объединил с женщинами – возможно, из соображений политкорректности: Ретанкур с хрупкой Луисез, а Фруасси – с Жинеттой Сен-Пре. В программе дня была работа на «месте событий». Взятие образцов в восьми домах, чьи хозяева согласились участвовать в эксперименте. На специальную карточку, обеспечивающую прилипание различных органических субстанций, – гремел Лалиберте, демонстрируя им эту самую карточку, как облатку. Она нейтрализует бактерии и вирусы, поэтому отпадает необходимость заморозки.
– Нововведение позволяет экономить – во-первых, время, во-вторых, деньги, в-третьих, место.
Адамберг слушал четкий инструктаж суперинтенданта, развалясь на стуле и сунув руки в мокрые карманы. Он нащупал зеленую программку, которую взял со стола для Жинетты Сен-Пре. Листок был в ужасном состоянии – грязный и мокрый, и комиссар осторожно разложил его на столе и разгладил ладонью.
– Сегодня, – продолжал Лалиберте, – будем брать: первое – пот, второе – слюну, третье – кровь. Завтра – слезы, мочу, сопли и кожную пыльцу. Сперму – у тех граждан, которые согласятся «поработать» на пробирку.
Адамберг вздрогнул. Не из-за слов о пробирке, а из-за того, что прочитал в программке.
– Следите, – подвел итог Лалиберте, повернувшись к парижанам, – чтобы коды карт соответствовали кодам сумок. Как я всегда говорю, надо уметь считать до трех: педантичность, педантичность и еще раз педантичность. Я не знаю другого способа преуспеть в своем деле.
Восемь двоек направились к машинам, снабженные адресами граждан, которые любезно согласились предоставить свои дома и тела для взятия образцов. Адамберг остановил Жинетту.
– Хотел вам вернуть, – сказал он, протягивая ей зеленый листочек, – вы оставили ее в ресторане. Мне показалось, она вам нужна.
– Черт, а я-то ее искала!
– Мне очень жаль, она попала под дождь.
– Не переживай. Скажи Элен, что я сейчас вернусь, только сбегаю к себе в кабинет, оставлю там это.
– Жинетта, – Адамберг взял ее за руку, – эта Камилла Форестье, альт, она из Монреальского квинтета?
– О нет. Альбан сказал мне, что их альтистка забеременела. На четвертом месяце. Когда репетиции уже начались, ей пришлось лечь на сохранение.
– Альбан?
– Первая скрипка, мой приятель. Он встретил эту Форестье – она француженка, и прослушал ее. Она ему страшно понравилась, и он сразу ее взял.
– Эй! Адамберг! – позвал Лалиберте. – Будешь шевелить клешнями?
– Спасибо, Жинетта, – сказал Адамберг и пошел к своему напарнику.
– Что я говорил? – Суперинтендант хохотнул и полез в машину. – Ты не можешь без баб. На второй день, с моим инспектором! У тебя есть класс, мужик.
– Брось, Орель, мы говорили о музыке. Причем о классической музыке. – Адамберг подчеркнул слово «классическая», словно оно подтверждало респектабельность их отношений.
– Мууу-зыка! – передразнил суперинтендант, трогаясь с места. – Не строй из себя святого, все равно не поверю. Вы ведь встречались вчера вечером, так?
– Случайно. Я ужинал в «Пяти воскресеньях», а она подсела ко мне за столик.
– Не лезь к Жинетте. Она глубоко замужем.
– Я возвращал ей программку, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет.
– Не заводись. Я шучу.
После трудового дня, прошедшего под громогласные комментарии суперинтенданта, взяв все образцы у услужливой семьи Жюля и Линды Сен-Круа, Адамберг сел в выделенную ему машину.
– Что делаешь сегодня вечером? – спросил Лалиберте, наклоняясь к окну.
– Схожу на реку, прогуляюсь. А потом поужинаю в центре.
– У тебя как будто пропеллер в заднице, не можешь усидеть на одном месте.
– Я же говорил – мне нравится ходить пешком.
– На девок тебе нравится охотиться. Я никогда в центре города баб не снимаю, меня там все знают. Когда приспичит, еду в Оттаву. Ладно, парень, удачи! – добавил он и хлопнул рукой по дверце. – Пока и до завтра.
– Слезы, моча, сопли, пыль и сперма, – перечислил Адамберг, заводя машину.
– Надеюсь, что со спермой получится. – Лалиберте нахмурился, вспомнив о деле. – Если Жюль Сен-Круа сегодня вечером чуточку постарается. Сначала-то он согласился, но теперь, по-моему, решил дать задний ход. Ну, заставлять мы никого не можем.
Адамберг оставил Лалиберте с его пробирочными заботами и поехал прямо к реке.
Насладившись шумом волн Утауэ, он свернул на перевалочную тропу, чтобы добраться до центра города. Если он правильно понял топографию, дорога должна была вывести его к большому мосту у водопада Шодьер. Оттуда до центра было четверть часа пешком. Каменистую дорожку отделяла от велосипедной полоска леса, заслонявшая свет. Адамберг одолжил фонарик у Ретанкур – только она догадалась взять с собой нужное оборудование – и худо-бедно справлялся, обогнув маленькое озеро и уворачиваясь от нижних веток. Дойдя до конца тропы, он уже не чувствовал холода. Чугунный мост, огромное решетчатое сооружение, показался ему перекинутой через Утауэ Эйфелевой башней, только в три раза выше парижской.
Бретонская блинная в центре города силилась напоминать посетителям родину предков хозяина – на стенах висели сети, бакены, сушеная рыба. И трезубец. Адамберг замер, глядя на нацеленные на пего острия. Морской трезубец, гарпун Нептуна, с тремя тонкими зубьями с крючками на конце. Он сильно отличался от его «личного» трезубца – крестьянских вил, тяжелых и прочных, земляного трезубца, если можно так сказать. Ведь говорят же: земляной червь и земляная жаба. Они были далеко, эти жалящие вилы и взрывающиеся жабы, он оставил их в туманной дымке по другую сторону Атлантики.
Говорливый официант принес ему гигантский блин.
На том берегу остались вилы, жабы, судьи, соборы и чердаки Синей Бороды.
Но они ждали, караулили его возвращение. Все эти лица, и раны, и страхи, следующие за ним по пятам. А Камилла и вовсе взяла и появилась прямо здесь, в самом центре города, затерянного на просторах Канады. Мысль о пяти концертах, которые состоятся в двухстах километрах от ККЖ, не давала покоя, как будто он мог услышать ее альт с балкона своего номера. Главное – чтобы не узнал Данглар. Капитан мог поползти в Монреаль на брюхе, а на следующий день коситься на него и брюзжать.
На десерт Адамберг заказал кофе и бокал вина. Не поднимая головы от меню, он почувствовал, что за столик кто-то молча сел. Девушка с камня Шамплена. Она подозвала официанта и заказала кофе
– Хороший был день? – спросила она с улыбкой.
Девушка закурила и взглянула ему в глаза.
«Черт», – выругался про себя Адамберг и удивился. В чем дело? В другое время он ухватился бы за эту возможность, а сейчас не чувствовал ни малейшего желания затащить ее в постель. Может, потому, что все еще переживал события прошлой недели, а может, просто хотел обмануть нюх суперинтенданта.
– Я тебе мешаю. – Она не спрашивала – утверждала. – Ты устал. Быки тебя вымотали.
– Точно, – подтвердил он и вдруг понял, что забыл ее имя.
– У тебя куртка насквозь мокрая, – сказала она, дотронувшись до плеча. – Крыша у машины течет? Или ты приехал на велосипеде?
Что она хотела узнать? Все?
– Я пришел пешком.
– Здесь никто не ходит пешком. Ты не заметил?
– Заметил. Но я гулял по перевалочной тропе.
– Всю тропу пропилил на своих двоих? Сколько же ты времени потратил?
– Чуть больше часа.
– Везунчик, как сказал бы мой chum.
– Почему?
– Потому что ночью там собираются голубые.
– Ну и?… С чего мне их бояться?
– И насильники. Точно я не знаю, но такие слухи ходят. Вечером Ноэлла никогда не ходит дальше камня Шамплена. Оттуда тоже можно смотреть на реку.
– Это речка, впадающая в реку.
Ноэлла скорчила гримаску.
– Она большая, вот я и называю ее рекой. Я весь день обслуживала этих идиотов французов и страшно устала. Я тебе говорила, что работаю официанткой в «Карибу»? Не люблю французов, вечно они орут всем скопом, предпочитаю квебекцев, они милые. Только не мой chum. Ты помнишь, что он меня выгнал, как последний мерзавец?