Страница:
– Ты на этом застряла? – спросила она.
– Я ошиблась и теперь пытаюсь понять где.
– Хочешь знать мое мнение?
– Конечно.
– Это по-китайски. А китайский понимают только китайцы, им он родной. Согреть тебе молока?
– Спасибо, Клеми, не хочу. Мне нужно сосредоточиться.
Клементина тихо прикрыла дверь кабинета. Жозетту нельзя было беспокоить, когда она думала.
Жозетта взялась за единственную пару букв, которая могла куда-то привести: «уэ», редкое сочетание гласных. «Дуэт, пируэт, силуэт, менуэт». Клементина права, это по-китайски,
Жозетта направила карандаш на листок. Конечно! Это не французский, а иностранный язык. Его понимает лишь тот, кто на нем говорит. Река, индейская река. Утауэ. Она быстро написала это слово под дифтонгом. В голове раздался щелчок, знакомый каждому хакеру, сумевшему подобрать ключ к замку. «Дам» – это не Амстердам, а Адамберг. Странно, подумала Жозетта, часто мы не замечаем очевидных вещей на близком расстоянии. А во сне цвет бумаги навел на разгадку. Это не кровь, сказала Клементина. Конечно, не кровь, а листья красных канадских кленов, опадающие осенью на землю. Покусывая губы, Жозетта одно за другим записывала угаданные слова: «пере тр» – это «перевалочная тропа», «девк» – «девка», а вовсе не девять килограммов.
Десять минут спустя она смотрела на результат своей работы, ужасно уставшая, но совершенно уверенная, что теперь заснет мгновенно: «Адамберг – стажируется – Гатино – Утауэ – перевалочная тропа – девка». Она положила лист на колени.
За Адамбергом действительно следовал шпион – Микаэль Сартонна. Это не имело никакого значения для дела об убийстве, но в одном можно быть уверенным: молодой человек следил за перемещениями комиссара и знал все о его встречах на перевалочной тропе. Он кому-то передавал эту информацию. Жозетта положила листок под клавиатуру и закопалась в одеяло. Ошиблась не Жозетта-хакер, а Жозетта-расшифровщица. Это она переживет.
– Твой маджонг, – несколько раз повторил Адамберг.
Камилла не сразу пришла к нему на кухню. Адамберг был сильно пьян, его красивый голос то и дело срывался на фальцет. Она растворила в воде две таблетки и протянула ему стакан.
– Выпей.
– Понимаешь, мне нужны драконы. Большие драконы, – объяснил Адамберг, прежде чем выпить.
– Говори тише. Зачем тебе драконы?
– Мне нужно заткнуть окна.
– Хорошо, – согласилась Камилла. – Заткнешь.
– И лабрадоров того типа тоже туда запихну.
– Конечно. Не кричи.
– Почему?
Камилла не ответила, но Адамберг заметил короткий взгляд, который она бросила в глубину комнаты, туда, где стояла маленькая кроватка.
– Ну да. – Он поднял палец. – Ребенок. Нельзя разбудить ребенка. А еще – папашу и его собак.
– Так ты в курсе? – спросила Камилла безразличным тоном.
– Я легавый, я все знаю. Монреаль, ребенок, новоиспеченный папаша – собачник.
– Хорошо. Как ты сюда добрался? Пешком?
– На мопеде.
«Черт, – подумала Камилла. – В таком состоянии за руль его не пустишь». Она достала старый набор для игры в маджонг.
– Давай, – сказала она, ставя коробку на стойку, – поиграй в домино. А я почитаю.
– Не оставляй меня. Я пропал, я убил девушку. Объясни мне все про этот маджонг, я хочу найти драконов.
Камилла оглядела Адамберга. Единственное, что она могла сделать, это переключить его внимание на домино, пока не подействуют таблетки и он не уедет. Нужно сварить ему крепкий кофе, чтобы он не ударился головой о столешницу.
– Где драконы?
– В игре три масти, – объясняла Камилла умиротворяющим тоном – так женщины разговаривают с приставшим на улице психом. Успокоить и сбежать, как только предоставится возможность. Нужно занять Жана-Батиста бабушкиным домино. Она подвинула к нему пиалу с кофе.
– Вот масть Дотов, это Символы и Бамбуки, с первого по девятый номер. Понимаешь?
– И что с ними делают?
– Играют. А вот старшие фигуры – Восток, Запад, Север, Юг и твои драконы.
– Ага, – удовлетворенно сказал Адамберг.
– Четыре золотых дракона, – объясняла Камилла, – четыре красных и четыре чистых. Всего двенадцать. Тебе хватит?
– А это? – Адамберг ткнул в кости с узорами.
– Это Цветок. Цветов восемь. Их называют «онёры».
– И что со всем этим делают?
– Играют, – терпеливо повторила Камилла. – Игрок составляет бреланы, или комбинации, они ценятся выше. Тебе все еще интересно?
Адамберг вяло кивнул и допил кофе.
– Ты берешь кости, пока не соберешь полный набор. По возможности не смешивая.
– Если будешь смешивать, я тебя проткну. Так говаривала моя бабушка. «Я сказала бошу, если подойдешь, я тебя проткну», – была такая песенка.
– Хорошо. Теперь ты знаешь, как играть. Если маджонг так тебя увлекает, я оставлю тебе правила.
Камилла устроилась в глубине комнаты с книгой. Придется ждать, пока он придет в себя. Комиссар строил домики из костяшек, они падали, он начинал снова, что-то бормотал, то и дело вытирал глаза, словно это и впрямь причиняло ему боль. Алкоголь расстраивал нервы комиссара, он бредил. Камилла только кивала в ответ. Через час она захлопнула книгу.
– Если ты чувствуешь себя лучше, иди, – сказала она.
– Сначала я хочу увидеть собачника. – Адамберг вскочил.
– Ладно, и как ты собираешься это осуществить?
– Выкурю его из убежища. Этот тип прячется и не смеет посмотреть мне в глаза.
– Возможно.
Пошатываясь, Адамберг обошел комнату и направился к мезонину.
– Наверху его нет, – сообщила Камилла, собирая домино. – Поверь мне на слово.
– Где он скрывается?
Камилла развела руки – ничем не могу помочь.
– Не там, – сказала она.
– Не там?
– Вот именно, не там.
– Он вышел?
– Он ушел.
– Он тебя бросил? – закричал Адамберг.
– Да. Не кричи и прекрати метаться. Адамберг сел на ручку кресла, почти протрезвев от аспирина и удивления.
– Черт возьми, он тебя бросил? С ребенком?
– Бывает.
Камилла заканчивала складывать кости домино в коробку.
– Черт, – глухо проворчал Адамберг. – Не везет тебе.
Камилла пожала плечами.
– Я не должен был уходить, – объявил, качая головой, Адамберг. – Я бы тебя защитил, я поставил бы заслон. – Он раскинул руки и почему-то подумал о вожаке гусиной стаи.
– Ты в состоянии стоять на ногах? – мягко спросила Камилла, поднимая на него глаза.
– Конечно.
– Тогда уходи, Жан-Батист.
Адамберг добрался до Клиньянкура ночью, удивляясь, как это ему удается вести мопед, почти не виляя. Лекарство Камиллы взбодрило его и прочистило мозги, спать совсем не хотелось, затылок не тянуло. Он вошел в темный дом, положил полено в камин и смотрел, как оно разгорается. Встреча разволновала его. Он заявился неожиданно и застал ее в неподходящий момент с этим кретином в галстуке и начищенных до блеска туфлях, который тут же смылся, забрав своих псов. Она бросилась в объятия первого же болвана, задурившего ей мозги. И вот вам результат. Черт возьми, он даже не спросил, мальчик у нее или девочка, не поинтересовался именем. Ему это просто не пришло в голову. Он складывал костяшки домино в штабеля, говорил с ней про драконов и маджонг. Почему он так жаждал найти этих драконов? Ах да, из-за окон.
Адамберг помотал головой. Напиваться у него явно не получалось. Он не видел Камиллу год, свалился ей на голову пьяный в стельку, потребовал достать маджонг, возжелал увидеть молодого отца. Совсем как взбалмашный гусак. Его он тоже употребит без малейшей жалости, отправит в собор гоготать на колокольне.
Комиссар вынул из кармана правила игры и начал уныло листать их. Это были старые добрые пожелтевшие от времени правила. Доты, символы, бамбуки, ветры и драконы, на сей раз, он помнил все. Адамберг медленно просматривал страницы в поисках той самой руки онёров, которой мамаша Гийомон попрекала супруга, говоря, что он ни разу не смог ее собрать. Он задержался на разделе «Особые фигуры», которые было очень трудно составить. «Зеленая змея» – полный ряд бамбуков и брелан зеленых драконов. Игра, развлечение. Он пошел дальше по списку и остановился на «Руке онёров» – комбинации драконов и ветров. Скажем, так: три западных ветра, три южных, три красных дракона, три белых и пара северных ветров. Фигура настолько сложная, что ее почти невозможно составить. Папаша Гийомон правильно делал, что плевал на нее. Как он сам плевал на правила, на эти вот правила. Он хотел Камиллу, она была одной из составляющих его жизни, а он все испортил. Изуродовал себе жизнь, когда поперся на тропу, профукал охоту на судью, и все закончилось тупиком в Коллери, у истоков белого материнского дракона.
Адамберг замер. Белый дракон. Камилла ему о нем не говорила. Он подхватил с пола правила и торопливо открыл их. Старшие карты: зеленые драконы, красные драконы и белые драконы. Те, кого Камилла назвала «чистыми». Четыре ветра – Восток, Запад, Юг, Север. Адамберг сжал пальцы в кулак. Четыре ветра: Субиз, Ванту, Отан и Винд.
И Бразилье: огонь, то есть совершенный красный дракон. На оборотной стороне правил он записал фамилии двенадцати жертв Трезубца, добавив к ним его мать, тринадцатую жертву. Мать, изначальный Белый Дракон. Сжимая в пальцах карандаш, Адамберг пытался идентифицировать кости маджонга с именами в списке судьи, в его руке онёров. Отец так и не смог ее составить, и Фюльжанс воздавал ему высшие почести, с яростной непреклонностью собирая кровавую жатву. Фюльжанс хватал свои жертвы тремя железными пальцами. Сколько нужно костей домино, чтобы составить эту самую руку? Сколько, черт возьми?
От волнения у Адамберга вспотели ладони. Он вернулся к началу: требуется собрать четырнадцать костей. Четырнадцать. Значит, судье для завершения серии не хватает одной.
Адамберг перечитывал имена и фамилии жертв, ища скрытый смысл. Симона Матер. Матер – материнский, мать, то есть белый дракон. Жанна Лесар – зеленый дракон, ящерица. Остальные аллюзии ускользали от него. Он не знал, что делать с Лантретьеном, Местром и Лефебюром. У него уже было четыре ветра и три дракона, семь элементов из тринадцати. Таких совпадений не бывает.
Внезапно до комиссара дошло, что, если он не ошибается и судья действительно пытается собрать четырнадцать фигур, то Рафаэль не убивал Лизу. Выбор молодой Отан указывал на Трезубца и обелял его брата. Но не его самого. Имя Ноэллы Кордель ни с чем не ассоциировалось.
Цветы, вспомнил Адамберг, Камилла что-то говорила о цветах. Он склонился над правилами. Цветы – дополнительные кости, их хранят в прикупе, но не используют при составлении комбинаций. Своего рода украшения, не серийные. Дополнительные жертвы, разрешенные в маджонге, следовательно, их не обязательно убивать вилами.
В восемь утра Адамберг сидел в кафе, дожидаясь открытия муниципальной библиотеки: он то и дело смотрел на пару своих часов, повторяя про себя правила игры в маджонг и фамилии жертв. Он мог бы, конечно, обратиться за помощью к Данглару, но уж тут его заместитель точно взвился бы на дыбы. Сначала живой мертвец, потом столетний старик, а теперь вот китайская игра. Но эта самая игра была очень популярна в детские годы Фюльжанса, в деревнях, даже бабушка Камиллы в нее играла.
Теперь он понял, почему в пьяном бреду все время требовал от Камиллы эту игру. Он уже думал о четырех ветрах в гостинице в Ришелье. Он посещал драконов. Он знал игру, в которую каждый вечер в детстве играл судья.
Как только двери открылись, он ринулся внутрь. Через пять минут ему на стол положили толстый этимологический словарь французских имен и фамилий. Как игрок, бросающий кости, молит судьбу о тройной шестерке, Адамберг молил об удаче, разворачивая список фамилий. После бессонной ночи он выпил три чашки кофе, и руки у него дрожали, совсем как у Жозетты.
Сначала он проверил Бразилье. Образовано от слов «костер» и «угли» [8]. Торговец дровами. Прекрасно. Огонь, красный дракон. Потом взялся за скрытый смысл фамилии Лессар – «ящерица». Зеленый дракон. Фамилия Эспир вызывала у него беспокойство, он хотел провести аналогию с ветром через слово «респирация». Эспир на старофранцузском – «дыхание». Пятый ветер, восемь элементов из тринадцати. Адамберг провел рукой по лицу: он ощущал животный ужас, как перед опасным препятствием, когда лошадь того и гляди заденет животом перекладину.
Теперь самое непонятное. Загадочный Февр, который может скинуть его с облаков. Февр – кузнец. От разочарования у него начались колики в животе. Февр, просто кузнец, кузнец. Адамберг прислонился к спинке стула и закрыл глаза. Сосредоточиться на кузнеце с молотом в руке. Он кует зубья вил? Адамберг открыл глаза. Несколько недель назад он рассматривал в школьном учебнике изображение Нептуна и теперь вспомнил, что на другой странице видел Вулкана, бога огня, – он напоминал рабочего у разверстой печи. Кузнец, властелин огня. В порыве вдохновения комиссар написал напротив фамилии Февра – «второй красный дракон». И перешел к фамилии Лефебюр – Лефевр, Февр. То же самое и третий красный дракон. Последовательность. Десять элементов из тринадцати.
Адамберг уронил руки и прикрыл глаза, дав себе передышку перед разгадыванием Лантретьена и Местра. Лантретьен – искаженное от Лателлен, «ящерица». Зеленый дракон, криво написал он, несколько раз согнул и разогнул пальцы и перешел к Местру.
«Местр – старопровансальское «моестре», средиземноморское слово от Мэтр. Уменьшительные – Местрель или Местраль, вариант Мистраля. Северный ветер. Господствующий ветер», – писал он.
Комиссар положил ручку и перевел дыхание: ему показалось, что он и сам глотнул сильного холодного ветра, который ставил точку в его списке и охлаждал жар щек. Адамберг быстро разделил фамилии на серии: красные драконы – Лефебюр, Февр и Бразилье, ветры – Субиз, Ванту, Отан, Эспир, Местр и Винд, пара зеленых драконов – Лессар и Лантретьен и пара белых драконов – Матер и убийство матери. Тринадцать. Семь женщин и шестеро мужчин.
Не хватало завершающего – четырнадцатого – элемента. Это будет либо белый, либо зеленый дракон. Скорее всего – мужчина, для полного равновесия между полами, между матерью и отцом. Разбитый и вспотевший Адамберг отнес бесценную книгу библиотекарю. Теперь у него был пароль, отмычка, ключ, маленький золотой ключик Синей Бороды от комнаты с мертвецами.
Он вернулся к Клементине без сил, сгорая от нетерпения перебросить этот ключ брату через Атлантику, объявить, что кошмару конец. Но с этим пришлось повременить – Жозетта положила перед ним новую расшифровку: «Адамберг – стажируется – Гатино – Утауэ – перевалочная тропа – девка».
– Я не спал, Жозетта, и ни черта не понимаю.
– Летающие буквы из компьютера Микаэля. Я ошиблась и начала снова – с «уэ». Это не «дуэт» и не «менуэт», а «Утауэ». Вот что получилось.
Адамберг сосредоточился на цепочке слов Жозетты.
– Перевалочная тропа, – прошептал он.
– Микаэль действительно сообщал кому-то сведения. Вы были на тропе не один. Кто-то знал.
– Жозетта, это ваша интерпретация.
– Слов с таким сочетанием гласных не тысячи. На сей раз я уверена в расшифровке.
– Вы отлично поработали, Жозетта. Но для них интерпретация никогда не станет доказательством, понимаете? Я только что вытащил брата из бездны, но сам не выбрался, я погребен под огромными валунами.
– Вы за засовами, – поправила Жозетта, – за очень тяжелыми засовами.
В пятницу утром Рафаэль Адамберг получил от брата сообщение, которое тот назвал «Земля»: так кричат матросы и мореплаватели, завидев туманные очертания суши, подумал он. Рафаэлю пришлось перечитать послание несколько раз, прежде чем до него дошел смысл смутных пассажей про драконов и ветры, набранных нетерпеливой и усталой рукой, смешавшей в одну кучу ухо судьи, песок, убийство матери, возраст Фюльжанса, увечье Гийомона, деревню Коллери, вилы и маджонг.
Жан-Батист печатал так быстро, что пропускал буквы и даже целые слова. Дрожь доходила до Рафаэля, передаваемая от брата к брату, от берега к берегу, несомая от волны к волне, выплескивающаяся на его детройтское укрытие и одним махом разгоняющая тень, в которой он влачил свое существование. Он не убивал Лизу. У Рафаэля не было сил даже на то, чтобы подняться со стула. Он не понимал, как Жан-Батист сумел выявить всю серию убийств судьи. Однажды в детстве они забрались так далеко в горы, что не знали, в какой стороне деревня. Жан-Батист залез ему на плечи. «Не плачь, – сказал он. – Попробуем понять, где раньше ходили люди». Через каждые пятьсот метров Жан-Батист проделывал то же самое. Туда, говорил он, спрыгивая.
Жан-Батист повторил это и сейчас. Забрался повыше и увидел след Трезубца, кровавый след. Как собака, как бог, подумал Рафаэль. Жан-Батист еще раз проложил ему путь домой.
Этим вечером огнем заведовала Жозетта. Адамберг позвонил Данглару и Ретанкур и проспал всю вторую половину дня. Вечером, все еще пребывая в заторможенном состоянии, он занял свое место у камина и смотрел, как хлопочет хакерша. Закончив, Жозетта принялась играть с тлеющей веточкой, рисуя в воздухе круги и восьмерки. Оранжевая точка кружилась и дрожала, и Адамберг спрашивал себя, может ли она, подобно деревянной ложке в кастрюльке с кремом, растворять комки, все эти облепившие его комки. Жозетта обулась в тенниски, которых он прежде не видел, – синие с золотой полоской. Похоже на золотой серп на звездной ниве, подумал он.
– Не дадите мне попользоваться? – спросил он. Он сунул веточку в угли и провел ею по воздуху.
– Красиво, – одобрила Жозетта.
– Да.
– Квадрата в воздухе не нарисуешь. Только круги.
– Ничего, я не очень люблю квадраты.
– Преступление Рафаэля напоминало большой квадратный замок, – деликатно заметила Жозетта.
– Да.
– И сегодня его сбили.
– Да, Жозетта.
«Паф-паф-паф и – бах!» – подумал он.
– Но другой остался, – продолжил он. – И дальше нам не пройти.
– Комиссар, подземелья бесконечны. Их создали, чтобы перебираться из одного места в другое. Все они связаны между собой, одна тропинка переходит в другую, за этой дверью обнаруживается следующая.
– Не всегда, Жозетта. Перед нами самый непреодолимый из засовов.
– Какой именно?
– Память, утонувшая в стоячей тине озера. Моя память заблокирована камнями, моей собственной ловушкой, моим падением на тропе. Такой блок не откроет ни один пират.
– Засов за засовом, последовательно и терпеливо – так действует хороший хакер, – не согласилась Жозетта, сгребая угли в камине. – Нельзя открыть дверь номер девять раньше двери номер восемь. Понимаете, комиссар?
– Да, Жозетта, – почти весело ответил Адамберг.
Жозетта методично укладывала головешки вдоль полена.
– Прежде чем взяться за память, – продолжала она, указав на уголек щипцами, – нужно разобраться с пьянкой в Халле и вчера вечером.
– Там тоже непроходимый барьер. Жозетта упрямо покачала головой.
– Я знаю, Жозетта, – вздохнул Адамберг,-что вы пробирались в файлы ФБР, чтобы расслабиться. Но в реальной жизни засовы не открываются так же просто, как в компьютере.
– Не вижу никакой разницы, – отозвалась Жозетта.
Адамберг протянул ноги к камину, продолжая медленно крутить палочкой в воздухе и наслаждаясь теплом. Доказанная невиновность брата возвращалась к нему, как бумеранг, оттесняя с привычных позиций, меняя угол зрения, раскрывая запретные места, где мир, казалось, незримо менял текстуру материи. Он не знал, что именно менялось, но точно осознавал, что в другое время, еще вчера, он никогда не рассказал бы хрупкой хакерше в синих с золотом теннисных туфлях историю о дочери Севера Камилле. Но он это сделал, рассказал все, с самого начала до давешнего пьяного бреда.
– Видите, – сказал Адамберг. – Проход закрыт.
– Можно, я возьму палочку? – робко спросила Жозетта.
Адамберг протянул ей ветку. Она разожгла ее в огне и снова принялась чертить оранжевые круги.
– Почему вы ищете переход, если сами его закрыли?
– Не знаю. Скорее всего, потому что там воздух, без которого человек либо задыхается, либо взрывается. Как Страсбургский собор с забитыми окнами.
– Что вы говорите? – удивилась Жозетта. – Они забили окна? Но зачем?
– Никто не знает. – Адамберг сделал неясный жест. – Но они это сделали. Драконами, миногами, собаками, жабами и одной третью жандарма.
– Понимаю, – сказала Жозетта.
Она бросила веточку на подставку, отправилась на кухню, принесла два стакана для портвейна и дрожащими руками поставила на ограждение камина.
– Вы знаете его имя? – спросила Жозетта, разливая вино по стаканам и вокруг.
– Трабельман. Одна треть Трабельмана.
– Я имела в виду ребенка Камиллы.
– А… Я не спрашивал. Был пьян.
– Держите. – Она протянула ему стакан. – Он ваш.
– Спасибо.
– Я не о стакане, – уточнила Жозетта.
Она начертила еще несколько кругов, допила вино и передала палочку Адамбергу.
– Ну вот, – сказала она, – я вас оставляю. Это был маленький засов, но он пропускал воздух. Возможно, даже слишком много воздуха.
Данглар строчил, слушая сообщение квебекского коллеги.
– Сделай это как можно быстрее, – сказал он. – Адамберг разгадал серию судьи. Теперь все сходится. И все очень серьезно. До сих пор не вписывается в схему только убийство на тропе. Не отступайся… Нет… Сделай это… Послание Сартонны ничего не будет стоить, прокурор на суде камня на камне от него не оставит. Да… Точно… Он еще может выкрутиться, так что действуй.
Данглар попрощался и повесил трубку. У него было омерзительное чувство, что все висит на волоске. Он может все выиграть или все проиграть одним махом. У него осталось мало времени и почти не осталось надежды.
Адамберг и Брезийон договорились встретиться в тихий послеобеденный час в небольшом уютном кафе Седьмого округа. Комиссар шел на свидание, низко опустив голову в арктическом шлеме. Накануне вечером, после ухода Жозетты, он долго сидел, рисуя веточкой в темноте огненные круги. С того дня, когда он от нечего делать пролистал в отделе газету, ему пришлось пережить ураган и спасаться в бурю на плоту, на который Нептун пять недель и пять дней насылал жестокие ветры. Жозетта, его личный гениальный хакер, попала в яблочко – он удивлялся собственной тупости. Ребенок был зачат в Лиссабоне – его ребенок. Эта ошеломительная правда успокоила прежнюю бурю, но раздула ветер тревоги в непосредственной близости от него.
«Вы – законченный кретин, комиссар». Конечно, кретин, раз ничего не понял. Данглар хранил секрет, как надгробная плита. Камилла тоже ничего ему не сказала, и он сбежал, скрылся в далекой дали. Так же далеко, как живущий в ссылке Рафаэль.
Теперь Рафаэль мог отдохнуть, а вот ему останавливаться нельзя. Засов за засовом, приказала
хакерша Жозетта, обутая в огромные синие тенниски. Тропа им не поддавалась, зато Фюльжанс оказался в пределах досягаемости. Адамберг толкнул вращающуюся дверь шикарного заведения на углу авеню Боске. Несколько посетительниц пили чай, одна дама потягивала пастис. Он заметил окружного комиссара – тот сидел на обтянутой красным бархатом банкетке и напоминал серый мраморный бюст. На лакированной столешнице стоял стакан пива.
– Снимите это, – немедленно приказал Брезийон. – Вы похожи на крестьянина.
– Это мой камуфляж, – пояснил Адамберг, кладя шлем на стул. – Арктическая придумка – закрывает глаза, уши, щеки и подбородок.
– Переходите к делу, Адамберг. Я и так пошел вам на уступку, согласившись на встречу.
– Я просил Данглара проинформировать вас о том, что произошло после эксгумации. Возраст судьи, семья Гийомон, убийство матери, рука онёров.
– Он все сделал.
– И что вы об этом думаете, господин окружной комиссар?
Брезийон закурил одну из своих толстых сигарет.
– Неясность остается в двух пунктах. Почему судья добавил себе пятнадцать лет? Понятно, что после убийства матери он сменил имя. В маки это было легко провернуть. Но возраст?
– Фюльжанс ценил власть, а не молодость. Он получил диплом юриста в двадцать пять лет – так на что ему было надеяться после войны? Он не желал медленно карабкаться вверх по карьерной лестнице. С его умом и несколькими фальшивыми рекомендациями он мог быстро подняться до самых высот. При условии, что возраст позволит ему на них претендовать. Зрелый возраст был необходим для осуществления честолюбивых замыслов. Через пять лет после побега он уже был судьей в Нанте.
– Ясно. Второй момент: в Ноэлле Кордель нет ничего, что указывало бы на нее как на четырнадцатую жертву. Ее имя не имеет никакого отношения к онёрам маджонга. Так что вы для меня – все еще убийца в бегах. Все это не опровергает обвинений в ваш адрес, Адамберг.
– В серии судьи были и другие «лишние» жертвы. Например, Микаэль Сартонна.
– Ничего пока не доказано.
– Это всего лишь предположение. Ни Сартонна, ни Ноэлла Кордель не дают нам прямых улик – только косвенные.
– Что вы имеете в виду?
– Предположим, что судья хотел поймать меня в ловушку в Квебеке, но все пошло не так. Я сбежал от королевской жандармерии, а эксгумация лишает его могильного укрытия. Если я заговорю, он все потеряет, репутацию, честь – все. На такой риск он не пойдет. И отреагирует мгновенно.
– Я ошиблась и теперь пытаюсь понять где.
– Хочешь знать мое мнение?
– Конечно.
– Это по-китайски. А китайский понимают только китайцы, им он родной. Согреть тебе молока?
– Спасибо, Клеми, не хочу. Мне нужно сосредоточиться.
Клементина тихо прикрыла дверь кабинета. Жозетту нельзя было беспокоить, когда она думала.
Жозетта взялась за единственную пару букв, которая могла куда-то привести: «уэ», редкое сочетание гласных. «Дуэт, пируэт, силуэт, менуэт». Клементина права, это по-китайски,
Жозетта направила карандаш на листок. Конечно! Это не французский, а иностранный язык. Его понимает лишь тот, кто на нем говорит. Река, индейская река. Утауэ. Она быстро написала это слово под дифтонгом. В голове раздался щелчок, знакомый каждому хакеру, сумевшему подобрать ключ к замку. «Дам» – это не Амстердам, а Адамберг. Странно, подумала Жозетта, часто мы не замечаем очевидных вещей на близком расстоянии. А во сне цвет бумаги навел на разгадку. Это не кровь, сказала Клементина. Конечно, не кровь, а листья красных канадских кленов, опадающие осенью на землю. Покусывая губы, Жозетта одно за другим записывала угаданные слова: «пере тр» – это «перевалочная тропа», «девк» – «девка», а вовсе не девять килограммов.
Десять минут спустя она смотрела на результат своей работы, ужасно уставшая, но совершенно уверенная, что теперь заснет мгновенно: «Адамберг – стажируется – Гатино – Утауэ – перевалочная тропа – девка». Она положила лист на колени.
За Адамбергом действительно следовал шпион – Микаэль Сартонна. Это не имело никакого значения для дела об убийстве, но в одном можно быть уверенным: молодой человек следил за перемещениями комиссара и знал все о его встречах на перевалочной тропе. Он кому-то передавал эту информацию. Жозетта положила листок под клавиатуру и закопалась в одеяло. Ошиблась не Жозетта-хакер, а Жозетта-расшифровщица. Это она переживет.
– Твой маджонг, – несколько раз повторил Адамберг.
Камилла не сразу пришла к нему на кухню. Адамберг был сильно пьян, его красивый голос то и дело срывался на фальцет. Она растворила в воде две таблетки и протянула ему стакан.
– Выпей.
– Понимаешь, мне нужны драконы. Большие драконы, – объяснил Адамберг, прежде чем выпить.
– Говори тише. Зачем тебе драконы?
– Мне нужно заткнуть окна.
– Хорошо, – согласилась Камилла. – Заткнешь.
– И лабрадоров того типа тоже туда запихну.
– Конечно. Не кричи.
– Почему?
Камилла не ответила, но Адамберг заметил короткий взгляд, который она бросила в глубину комнаты, туда, где стояла маленькая кроватка.
– Ну да. – Он поднял палец. – Ребенок. Нельзя разбудить ребенка. А еще – папашу и его собак.
– Так ты в курсе? – спросила Камилла безразличным тоном.
– Я легавый, я все знаю. Монреаль, ребенок, новоиспеченный папаша – собачник.
– Хорошо. Как ты сюда добрался? Пешком?
– На мопеде.
«Черт, – подумала Камилла. – В таком состоянии за руль его не пустишь». Она достала старый набор для игры в маджонг.
– Давай, – сказала она, ставя коробку на стойку, – поиграй в домино. А я почитаю.
– Не оставляй меня. Я пропал, я убил девушку. Объясни мне все про этот маджонг, я хочу найти драконов.
Камилла оглядела Адамберга. Единственное, что она могла сделать, это переключить его внимание на домино, пока не подействуют таблетки и он не уедет. Нужно сварить ему крепкий кофе, чтобы он не ударился головой о столешницу.
– Где драконы?
– В игре три масти, – объясняла Камилла умиротворяющим тоном – так женщины разговаривают с приставшим на улице психом. Успокоить и сбежать, как только предоставится возможность. Нужно занять Жана-Батиста бабушкиным домино. Она подвинула к нему пиалу с кофе.
– Вот масть Дотов, это Символы и Бамбуки, с первого по девятый номер. Понимаешь?
– И что с ними делают?
– Играют. А вот старшие фигуры – Восток, Запад, Север, Юг и твои драконы.
– Ага, – удовлетворенно сказал Адамберг.
– Четыре золотых дракона, – объясняла Камилла, – четыре красных и четыре чистых. Всего двенадцать. Тебе хватит?
– А это? – Адамберг ткнул в кости с узорами.
– Это Цветок. Цветов восемь. Их называют «онёры».
– И что со всем этим делают?
– Играют, – терпеливо повторила Камилла. – Игрок составляет бреланы, или комбинации, они ценятся выше. Тебе все еще интересно?
Адамберг вяло кивнул и допил кофе.
– Ты берешь кости, пока не соберешь полный набор. По возможности не смешивая.
– Если будешь смешивать, я тебя проткну. Так говаривала моя бабушка. «Я сказала бошу, если подойдешь, я тебя проткну», – была такая песенка.
– Хорошо. Теперь ты знаешь, как играть. Если маджонг так тебя увлекает, я оставлю тебе правила.
Камилла устроилась в глубине комнаты с книгой. Придется ждать, пока он придет в себя. Комиссар строил домики из костяшек, они падали, он начинал снова, что-то бормотал, то и дело вытирал глаза, словно это и впрямь причиняло ему боль. Алкоголь расстраивал нервы комиссара, он бредил. Камилла только кивала в ответ. Через час она захлопнула книгу.
– Если ты чувствуешь себя лучше, иди, – сказала она.
– Сначала я хочу увидеть собачника. – Адамберг вскочил.
– Ладно, и как ты собираешься это осуществить?
– Выкурю его из убежища. Этот тип прячется и не смеет посмотреть мне в глаза.
– Возможно.
Пошатываясь, Адамберг обошел комнату и направился к мезонину.
– Наверху его нет, – сообщила Камилла, собирая домино. – Поверь мне на слово.
– Где он скрывается?
Камилла развела руки – ничем не могу помочь.
– Не там, – сказала она.
– Не там?
– Вот именно, не там.
– Он вышел?
– Он ушел.
– Он тебя бросил? – закричал Адамберг.
– Да. Не кричи и прекрати метаться. Адамберг сел на ручку кресла, почти протрезвев от аспирина и удивления.
– Черт возьми, он тебя бросил? С ребенком?
– Бывает.
Камилла заканчивала складывать кости домино в коробку.
– Черт, – глухо проворчал Адамберг. – Не везет тебе.
Камилла пожала плечами.
– Я не должен был уходить, – объявил, качая головой, Адамберг. – Я бы тебя защитил, я поставил бы заслон. – Он раскинул руки и почему-то подумал о вожаке гусиной стаи.
– Ты в состоянии стоять на ногах? – мягко спросила Камилла, поднимая на него глаза.
– Конечно.
– Тогда уходи, Жан-Батист.
Адамберг добрался до Клиньянкура ночью, удивляясь, как это ему удается вести мопед, почти не виляя. Лекарство Камиллы взбодрило его и прочистило мозги, спать совсем не хотелось, затылок не тянуло. Он вошел в темный дом, положил полено в камин и смотрел, как оно разгорается. Встреча разволновала его. Он заявился неожиданно и застал ее в неподходящий момент с этим кретином в галстуке и начищенных до блеска туфлях, который тут же смылся, забрав своих псов. Она бросилась в объятия первого же болвана, задурившего ей мозги. И вот вам результат. Черт возьми, он даже не спросил, мальчик у нее или девочка, не поинтересовался именем. Ему это просто не пришло в голову. Он складывал костяшки домино в штабеля, говорил с ней про драконов и маджонг. Почему он так жаждал найти этих драконов? Ах да, из-за окон.
Адамберг помотал головой. Напиваться у него явно не получалось. Он не видел Камиллу год, свалился ей на голову пьяный в стельку, потребовал достать маджонг, возжелал увидеть молодого отца. Совсем как взбалмашный гусак. Его он тоже употребит без малейшей жалости, отправит в собор гоготать на колокольне.
Комиссар вынул из кармана правила игры и начал уныло листать их. Это были старые добрые пожелтевшие от времени правила. Доты, символы, бамбуки, ветры и драконы, на сей раз, он помнил все. Адамберг медленно просматривал страницы в поисках той самой руки онёров, которой мамаша Гийомон попрекала супруга, говоря, что он ни разу не смог ее собрать. Он задержался на разделе «Особые фигуры», которые было очень трудно составить. «Зеленая змея» – полный ряд бамбуков и брелан зеленых драконов. Игра, развлечение. Он пошел дальше по списку и остановился на «Руке онёров» – комбинации драконов и ветров. Скажем, так: три западных ветра, три южных, три красных дракона, три белых и пара северных ветров. Фигура настолько сложная, что ее почти невозможно составить. Папаша Гийомон правильно делал, что плевал на нее. Как он сам плевал на правила, на эти вот правила. Он хотел Камиллу, она была одной из составляющих его жизни, а он все испортил. Изуродовал себе жизнь, когда поперся на тропу, профукал охоту на судью, и все закончилось тупиком в Коллери, у истоков белого материнского дракона.
Адамберг замер. Белый дракон. Камилла ему о нем не говорила. Он подхватил с пола правила и торопливо открыл их. Старшие карты: зеленые драконы, красные драконы и белые драконы. Те, кого Камилла назвала «чистыми». Четыре ветра – Восток, Запад, Юг, Север. Адамберг сжал пальцы в кулак. Четыре ветра: Субиз, Ванту, Отан и Винд.
И Бразилье: огонь, то есть совершенный красный дракон. На оборотной стороне правил он записал фамилии двенадцати жертв Трезубца, добавив к ним его мать, тринадцатую жертву. Мать, изначальный Белый Дракон. Сжимая в пальцах карандаш, Адамберг пытался идентифицировать кости маджонга с именами в списке судьи, в его руке онёров. Отец так и не смог ее составить, и Фюльжанс воздавал ему высшие почести, с яростной непреклонностью собирая кровавую жатву. Фюльжанс хватал свои жертвы тремя железными пальцами. Сколько нужно костей домино, чтобы составить эту самую руку? Сколько, черт возьми?
От волнения у Адамберга вспотели ладони. Он вернулся к началу: требуется собрать четырнадцать костей. Четырнадцать. Значит, судье для завершения серии не хватает одной.
Адамберг перечитывал имена и фамилии жертв, ища скрытый смысл. Симона Матер. Матер – материнский, мать, то есть белый дракон. Жанна Лесар – зеленый дракон, ящерица. Остальные аллюзии ускользали от него. Он не знал, что делать с Лантретьеном, Местром и Лефебюром. У него уже было четыре ветра и три дракона, семь элементов из тринадцати. Таких совпадений не бывает.
Внезапно до комиссара дошло, что, если он не ошибается и судья действительно пытается собрать четырнадцать фигур, то Рафаэль не убивал Лизу. Выбор молодой Отан указывал на Трезубца и обелял его брата. Но не его самого. Имя Ноэллы Кордель ни с чем не ассоциировалось.
Цветы, вспомнил Адамберг, Камилла что-то говорила о цветах. Он склонился над правилами. Цветы – дополнительные кости, их хранят в прикупе, но не используют при составлении комбинаций. Своего рода украшения, не серийные. Дополнительные жертвы, разрешенные в маджонге, следовательно, их не обязательно убивать вилами.
В восемь утра Адамберг сидел в кафе, дожидаясь открытия муниципальной библиотеки: он то и дело смотрел на пару своих часов, повторяя про себя правила игры в маджонг и фамилии жертв. Он мог бы, конечно, обратиться за помощью к Данглару, но уж тут его заместитель точно взвился бы на дыбы. Сначала живой мертвец, потом столетний старик, а теперь вот китайская игра. Но эта самая игра была очень популярна в детские годы Фюльжанса, в деревнях, даже бабушка Камиллы в нее играла.
Теперь он понял, почему в пьяном бреду все время требовал от Камиллы эту игру. Он уже думал о четырех ветрах в гостинице в Ришелье. Он посещал драконов. Он знал игру, в которую каждый вечер в детстве играл судья.
Как только двери открылись, он ринулся внутрь. Через пять минут ему на стол положили толстый этимологический словарь французских имен и фамилий. Как игрок, бросающий кости, молит судьбу о тройной шестерке, Адамберг молил об удаче, разворачивая список фамилий. После бессонной ночи он выпил три чашки кофе, и руки у него дрожали, совсем как у Жозетты.
Сначала он проверил Бразилье. Образовано от слов «костер» и «угли» [8]. Торговец дровами. Прекрасно. Огонь, красный дракон. Потом взялся за скрытый смысл фамилии Лессар – «ящерица». Зеленый дракон. Фамилия Эспир вызывала у него беспокойство, он хотел провести аналогию с ветром через слово «респирация». Эспир на старофранцузском – «дыхание». Пятый ветер, восемь элементов из тринадцати. Адамберг провел рукой по лицу: он ощущал животный ужас, как перед опасным препятствием, когда лошадь того и гляди заденет животом перекладину.
Теперь самое непонятное. Загадочный Февр, который может скинуть его с облаков. Февр – кузнец. От разочарования у него начались колики в животе. Февр, просто кузнец, кузнец. Адамберг прислонился к спинке стула и закрыл глаза. Сосредоточиться на кузнеце с молотом в руке. Он кует зубья вил? Адамберг открыл глаза. Несколько недель назад он рассматривал в школьном учебнике изображение Нептуна и теперь вспомнил, что на другой странице видел Вулкана, бога огня, – он напоминал рабочего у разверстой печи. Кузнец, властелин огня. В порыве вдохновения комиссар написал напротив фамилии Февра – «второй красный дракон». И перешел к фамилии Лефебюр – Лефевр, Февр. То же самое и третий красный дракон. Последовательность. Десять элементов из тринадцати.
Адамберг уронил руки и прикрыл глаза, дав себе передышку перед разгадыванием Лантретьена и Местра. Лантретьен – искаженное от Лателлен, «ящерица». Зеленый дракон, криво написал он, несколько раз согнул и разогнул пальцы и перешел к Местру.
«Местр – старопровансальское «моестре», средиземноморское слово от Мэтр. Уменьшительные – Местрель или Местраль, вариант Мистраля. Северный ветер. Господствующий ветер», – писал он.
Комиссар положил ручку и перевел дыхание: ему показалось, что он и сам глотнул сильного холодного ветра, который ставил точку в его списке и охлаждал жар щек. Адамберг быстро разделил фамилии на серии: красные драконы – Лефебюр, Февр и Бразилье, ветры – Субиз, Ванту, Отан, Эспир, Местр и Винд, пара зеленых драконов – Лессар и Лантретьен и пара белых драконов – Матер и убийство матери. Тринадцать. Семь женщин и шестеро мужчин.
Не хватало завершающего – четырнадцатого – элемента. Это будет либо белый, либо зеленый дракон. Скорее всего – мужчина, для полного равновесия между полами, между матерью и отцом. Разбитый и вспотевший Адамберг отнес бесценную книгу библиотекарю. Теперь у него был пароль, отмычка, ключ, маленький золотой ключик Синей Бороды от комнаты с мертвецами.
Он вернулся к Клементине без сил, сгорая от нетерпения перебросить этот ключ брату через Атлантику, объявить, что кошмару конец. Но с этим пришлось повременить – Жозетта положила перед ним новую расшифровку: «Адамберг – стажируется – Гатино – Утауэ – перевалочная тропа – девка».
– Я не спал, Жозетта, и ни черта не понимаю.
– Летающие буквы из компьютера Микаэля. Я ошиблась и начала снова – с «уэ». Это не «дуэт» и не «менуэт», а «Утауэ». Вот что получилось.
Адамберг сосредоточился на цепочке слов Жозетты.
– Перевалочная тропа, – прошептал он.
– Микаэль действительно сообщал кому-то сведения. Вы были на тропе не один. Кто-то знал.
– Жозетта, это ваша интерпретация.
– Слов с таким сочетанием гласных не тысячи. На сей раз я уверена в расшифровке.
– Вы отлично поработали, Жозетта. Но для них интерпретация никогда не станет доказательством, понимаете? Я только что вытащил брата из бездны, но сам не выбрался, я погребен под огромными валунами.
– Вы за засовами, – поправила Жозетта, – за очень тяжелыми засовами.
В пятницу утром Рафаэль Адамберг получил от брата сообщение, которое тот назвал «Земля»: так кричат матросы и мореплаватели, завидев туманные очертания суши, подумал он. Рафаэлю пришлось перечитать послание несколько раз, прежде чем до него дошел смысл смутных пассажей про драконов и ветры, набранных нетерпеливой и усталой рукой, смешавшей в одну кучу ухо судьи, песок, убийство матери, возраст Фюльжанса, увечье Гийомона, деревню Коллери, вилы и маджонг.
Жан-Батист печатал так быстро, что пропускал буквы и даже целые слова. Дрожь доходила до Рафаэля, передаваемая от брата к брату, от берега к берегу, несомая от волны к волне, выплескивающаяся на его детройтское укрытие и одним махом разгоняющая тень, в которой он влачил свое существование. Он не убивал Лизу. У Рафаэля не было сил даже на то, чтобы подняться со стула. Он не понимал, как Жан-Батист сумел выявить всю серию убийств судьи. Однажды в детстве они забрались так далеко в горы, что не знали, в какой стороне деревня. Жан-Батист залез ему на плечи. «Не плачь, – сказал он. – Попробуем понять, где раньше ходили люди». Через каждые пятьсот метров Жан-Батист проделывал то же самое. Туда, говорил он, спрыгивая.
Жан-Батист повторил это и сейчас. Забрался повыше и увидел след Трезубца, кровавый след. Как собака, как бог, подумал Рафаэль. Жан-Батист еще раз проложил ему путь домой.
Этим вечером огнем заведовала Жозетта. Адамберг позвонил Данглару и Ретанкур и проспал всю вторую половину дня. Вечером, все еще пребывая в заторможенном состоянии, он занял свое место у камина и смотрел, как хлопочет хакерша. Закончив, Жозетта принялась играть с тлеющей веточкой, рисуя в воздухе круги и восьмерки. Оранжевая точка кружилась и дрожала, и Адамберг спрашивал себя, может ли она, подобно деревянной ложке в кастрюльке с кремом, растворять комки, все эти облепившие его комки. Жозетта обулась в тенниски, которых он прежде не видел, – синие с золотой полоской. Похоже на золотой серп на звездной ниве, подумал он.
– Не дадите мне попользоваться? – спросил он. Он сунул веточку в угли и провел ею по воздуху.
– Красиво, – одобрила Жозетта.
– Да.
– Квадрата в воздухе не нарисуешь. Только круги.
– Ничего, я не очень люблю квадраты.
– Преступление Рафаэля напоминало большой квадратный замок, – деликатно заметила Жозетта.
– Да.
– И сегодня его сбили.
– Да, Жозетта.
«Паф-паф-паф и – бах!» – подумал он.
– Но другой остался, – продолжил он. – И дальше нам не пройти.
– Комиссар, подземелья бесконечны. Их создали, чтобы перебираться из одного места в другое. Все они связаны между собой, одна тропинка переходит в другую, за этой дверью обнаруживается следующая.
– Не всегда, Жозетта. Перед нами самый непреодолимый из засовов.
– Какой именно?
– Память, утонувшая в стоячей тине озера. Моя память заблокирована камнями, моей собственной ловушкой, моим падением на тропе. Такой блок не откроет ни один пират.
– Засов за засовом, последовательно и терпеливо – так действует хороший хакер, – не согласилась Жозетта, сгребая угли в камине. – Нельзя открыть дверь номер девять раньше двери номер восемь. Понимаете, комиссар?
– Да, Жозетта, – почти весело ответил Адамберг.
Жозетта методично укладывала головешки вдоль полена.
– Прежде чем взяться за память, – продолжала она, указав на уголек щипцами, – нужно разобраться с пьянкой в Халле и вчера вечером.
– Там тоже непроходимый барьер. Жозетта упрямо покачала головой.
– Я знаю, Жозетта, – вздохнул Адамберг,-что вы пробирались в файлы ФБР, чтобы расслабиться. Но в реальной жизни засовы не открываются так же просто, как в компьютере.
– Не вижу никакой разницы, – отозвалась Жозетта.
Адамберг протянул ноги к камину, продолжая медленно крутить палочкой в воздухе и наслаждаясь теплом. Доказанная невиновность брата возвращалась к нему, как бумеранг, оттесняя с привычных позиций, меняя угол зрения, раскрывая запретные места, где мир, казалось, незримо менял текстуру материи. Он не знал, что именно менялось, но точно осознавал, что в другое время, еще вчера, он никогда не рассказал бы хрупкой хакерше в синих с золотом теннисных туфлях историю о дочери Севера Камилле. Но он это сделал, рассказал все, с самого начала до давешнего пьяного бреда.
– Видите, – сказал Адамберг. – Проход закрыт.
– Можно, я возьму палочку? – робко спросила Жозетта.
Адамберг протянул ей ветку. Она разожгла ее в огне и снова принялась чертить оранжевые круги.
– Почему вы ищете переход, если сами его закрыли?
– Не знаю. Скорее всего, потому что там воздух, без которого человек либо задыхается, либо взрывается. Как Страсбургский собор с забитыми окнами.
– Что вы говорите? – удивилась Жозетта. – Они забили окна? Но зачем?
– Никто не знает. – Адамберг сделал неясный жест. – Но они это сделали. Драконами, миногами, собаками, жабами и одной третью жандарма.
– Понимаю, – сказала Жозетта.
Она бросила веточку на подставку, отправилась на кухню, принесла два стакана для портвейна и дрожащими руками поставила на ограждение камина.
– Вы знаете его имя? – спросила Жозетта, разливая вино по стаканам и вокруг.
– Трабельман. Одна треть Трабельмана.
– Я имела в виду ребенка Камиллы.
– А… Я не спрашивал. Был пьян.
– Держите. – Она протянула ему стакан. – Он ваш.
– Спасибо.
– Я не о стакане, – уточнила Жозетта.
Она начертила еще несколько кругов, допила вино и передала палочку Адамбергу.
– Ну вот, – сказала она, – я вас оставляю. Это был маленький засов, но он пропускал воздух. Возможно, даже слишком много воздуха.
Данглар строчил, слушая сообщение квебекского коллеги.
– Сделай это как можно быстрее, – сказал он. – Адамберг разгадал серию судьи. Теперь все сходится. И все очень серьезно. До сих пор не вписывается в схему только убийство на тропе. Не отступайся… Нет… Сделай это… Послание Сартонны ничего не будет стоить, прокурор на суде камня на камне от него не оставит. Да… Точно… Он еще может выкрутиться, так что действуй.
Данглар попрощался и повесил трубку. У него было омерзительное чувство, что все висит на волоске. Он может все выиграть или все проиграть одним махом. У него осталось мало времени и почти не осталось надежды.
Адамберг и Брезийон договорились встретиться в тихий послеобеденный час в небольшом уютном кафе Седьмого округа. Комиссар шел на свидание, низко опустив голову в арктическом шлеме. Накануне вечером, после ухода Жозетты, он долго сидел, рисуя веточкой в темноте огненные круги. С того дня, когда он от нечего делать пролистал в отделе газету, ему пришлось пережить ураган и спасаться в бурю на плоту, на который Нептун пять недель и пять дней насылал жестокие ветры. Жозетта, его личный гениальный хакер, попала в яблочко – он удивлялся собственной тупости. Ребенок был зачат в Лиссабоне – его ребенок. Эта ошеломительная правда успокоила прежнюю бурю, но раздула ветер тревоги в непосредственной близости от него.
«Вы – законченный кретин, комиссар». Конечно, кретин, раз ничего не понял. Данглар хранил секрет, как надгробная плита. Камилла тоже ничего ему не сказала, и он сбежал, скрылся в далекой дали. Так же далеко, как живущий в ссылке Рафаэль.
Теперь Рафаэль мог отдохнуть, а вот ему останавливаться нельзя. Засов за засовом, приказала
хакерша Жозетта, обутая в огромные синие тенниски. Тропа им не поддавалась, зато Фюльжанс оказался в пределах досягаемости. Адамберг толкнул вращающуюся дверь шикарного заведения на углу авеню Боске. Несколько посетительниц пили чай, одна дама потягивала пастис. Он заметил окружного комиссара – тот сидел на обтянутой красным бархатом банкетке и напоминал серый мраморный бюст. На лакированной столешнице стоял стакан пива.
– Снимите это, – немедленно приказал Брезийон. – Вы похожи на крестьянина.
– Это мой камуфляж, – пояснил Адамберг, кладя шлем на стул. – Арктическая придумка – закрывает глаза, уши, щеки и подбородок.
– Переходите к делу, Адамберг. Я и так пошел вам на уступку, согласившись на встречу.
– Я просил Данглара проинформировать вас о том, что произошло после эксгумации. Возраст судьи, семья Гийомон, убийство матери, рука онёров.
– Он все сделал.
– И что вы об этом думаете, господин окружной комиссар?
Брезийон закурил одну из своих толстых сигарет.
– Неясность остается в двух пунктах. Почему судья добавил себе пятнадцать лет? Понятно, что после убийства матери он сменил имя. В маки это было легко провернуть. Но возраст?
– Фюльжанс ценил власть, а не молодость. Он получил диплом юриста в двадцать пять лет – так на что ему было надеяться после войны? Он не желал медленно карабкаться вверх по карьерной лестнице. С его умом и несколькими фальшивыми рекомендациями он мог быстро подняться до самых высот. При условии, что возраст позволит ему на них претендовать. Зрелый возраст был необходим для осуществления честолюбивых замыслов. Через пять лет после побега он уже был судьей в Нанте.
– Ясно. Второй момент: в Ноэлле Кордель нет ничего, что указывало бы на нее как на четырнадцатую жертву. Ее имя не имеет никакого отношения к онёрам маджонга. Так что вы для меня – все еще убийца в бегах. Все это не опровергает обвинений в ваш адрес, Адамберг.
– В серии судьи были и другие «лишние» жертвы. Например, Микаэль Сартонна.
– Ничего пока не доказано.
– Это всего лишь предположение. Ни Сартонна, ни Ноэлла Кордель не дают нам прямых улик – только косвенные.
– Что вы имеете в виду?
– Предположим, что судья хотел поймать меня в ловушку в Квебеке, но все пошло не так. Я сбежал от королевской жандармерии, а эксгумация лишает его могильного укрытия. Если я заговорю, он все потеряет, репутацию, честь – все. На такой риск он не пойдет. И отреагирует мгновенно.