Васина Нина. Удавка для бессмертных

   В одежде Корневича была найдена записка, из которой следовало, что в случае непредвиденной смерти его тело нужно срочно отвезти к хирургу Менцелю Д. К. Адрес больницы прилагался. Хрустов оставил у кровати спящей Веры молоденького прапорщика и сказал, что убьет его собственноручно, если женщина исчезнет. Сам поехал с Корневичем в санитарной машине в больницу, где должен работать этот Менцель.
   Хирурга вызвали по срочному требованию из дома. Он был очень злой, пока не увидел тело Корневича.
   – Опять умер? – обратился Менцель к Хрустову.
   – Вам видней, – пожал плечами Хрустов.
   – Вот что мы сделаем, – Менцель взялся за каталку, приглашая Хрустова помочь, – мы откатим его в дежурку, там есть свободная комната. Я посмотрю пока его анализы, а вы сидите и никого к нему не пускайте. Раздевать не надо. Где рана?
   – Голова пробита.
   – Как интересно! – возбудился Менцель. – Я хочу это видеть!
   Хрустов вздохнул с облегчением: доктор наконец-то поинтересовался раной. Помогая Менцелю, Хрустов осторожно спросил, точно ли майор умер. Он держал в этот момент голову Корневича, а хирург ковырялся в ране с запекшейся кровью.
   – Самое плохое знаете что? – сказал ему на это Менцель. – Может быть гематома мозга. Может, сразу сделать лоботомию? Нет, подождем. Он обычно… короче, ждать не очень долго.
   Хрустов задремал у тела Корневича, Менцеля два раза вызывали в приемный покой. Корневич открыл глаза, когда хирург и Хрустов спорили об особенностях старения организма у бессмертных.
   – Корневич де Валуа! – возбудился Менцель, заметив движение на каталке. – Сколько вы видите пальцев? – Он сделал «козу».
   – Два, – с трудом разлепив губы, сказал Корневич.
   – Чудненько. А сейчас?
   – Один, – Корневич сел, потрогал голову и заявил: – У меня дырка в черепе. Хрустов, нам пора.
   – Должен вас огорчить, – заявил Менцель, – в вашем теле образовалось некоторое препятствие для нормальной жизнедеятельности. Это, как вы сами заметили, дырка в черепе. Ее нужно закрыть.
   Хирург и Хрустов уговорили Корневича остаться на два-три часа, чтобы закрыть пластиной дырку в голове и провести рентген. Хрустов обещал держать Веру в квартире до прихода Корневича.
 
   Когда Корневич приехал в квартиру Сусанны Ли, Хрустов и Вера, одетые и скованные наручниками, спали на кровати. Вера улыбалась во сне. Хрустов хмурился. Корневич растолкал Хрустова, отправил его на кухню делать кофе, а сам склонился над женщиной, ловя ее дыхание. Вера открыла глаза.
   – Вы живы? – прошептала она. – Ну конечно. Все в порядке. Вы – ангел.
   – Как? – не понял Корневич.
   – «Пусть придет охраняющий меня и мешающий мне печалиться, и пусть я не смогу его ни любить, ни убить. Пусть он возьмет себе мое дыхание и поможет прятаться».
   – Где клише?
   – «И пусть он будет самым смелым и самым красивым, и пусть живет вечно или до тех пор, пока не появится тот, кто меня найдет».
   – Где клише?!!
   – Вы – ангел смерти.
   На крик Корневича прибежал из кухни Хрустов и заявил, что если только майор хоть пальцем тронет женщину, то он за себя не отвечает.
   – А что так? – кричит Корневич. – Ты тоже ангел?
   – Нет, – сказала Вера, – он не ангел. Прекратите орать. И не вздумайте сморкаться на ковер. Меня сразу стошнит. Беременные женщины очень капризны на этот счет. Кофе, пожалуйста, если можно. Я слышу, как он пахнет, – Вера села и приладила подушку под спиной.
   Хрустов побледнел. Он пожелал немедленно узнать, точно ли Вера беременна.
   – Да, но ты тут ни при чем. Я беременна Сусанной. Я ее рожу через девять месяцев.
   – Давно это у нее? – поинтересовался Корневич и покрутил пальцем возле головы. – Где, кстати, эта самая Сусанна? И где ребенок, который запустил мне в голову статуэткой?
   Хрустов побледнел еще больше.
   – Ты видел, как ребенок запустил в тебя статуэтку? – спросил он шепотом.
   – Это была Су, – заявила Вера, – она уменьшилась, стала ребенком. Можете посмотреть фотографии, мы пришли сюда за ними. Зачем разодрали альбом?
   Корневич оттащил Хрустова в кухню и спросил, имеет ли тот какое-нибудь отношение к беременности повредившейся рассудком Веры Царевой?
   – Кофе! – кричала Вера из комнаты. Хрустов доставал чашку, его руки тряслись.
   – Я могу иметь какое-то, как ты сказал, отношение к ее беременности, но дело в том, что на орудии убийства… твоего убийства, на статуэтке обнаружены отчетливые свежие отпечатки маленьких пальцев. Это отпечатки Сусанны Ли!
   – Ну и что, это же ее чукча!
   – Вера говорит, что в тебя запустила статуэтку Сусанна, я думал, она заговаривается, но ты это подтверждаешь!
   – Это была маленькая девочка, она бросила в меня чугунку. Ну и что? Я не говорю, что Вера меня убила, я говорю, что она спятила!
   – Кофе, бумагу и ручку! – кричала из комнаты Вера.
   Корневич принес тетрадь в клеточку, а Хрустов кофе.
   – Хотите что-нибудь написать? – протянул Корневич ручку.
   – Нет, это вы пишите. Садитесь и пишите. Сели?
   Корневич от неожиданности быстро сел за стол. Он проследил взгляд Веры и посмотрел на пол, где темнело пятно от второпях вытертой Хрустовым крови.
   – Пишите. Я, как вас там полностью?
   – Александр Корневич де Валуа, – объявил Корневич и старательно вывел свое имя.
   – Как здорово! – обрадовалась Вера. – Де Валуа, вы берете на хранение до времени совершеннолетия Сусанны Ли, родившейся… родившейся, подождите, посчитаю, так, март тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, золотые пластины в количестве двух штук с изображениями лицевой и обратной стороны стодолларовой купюры. Обязуетесь вернуть их по первому требованию Сусанны Ли, если такое поступит после ее совершеннолетия. Обязуетесь Сусанну Ли, родившуюся в марте тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, к ответственности за совершение преступлений, содеянных Сусанной Ли, родившейся в январе тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, не привлекать. Пишите, не надо на меня так смотреть. Поговорим через шестнадцать лет. Написали?
   – Где клише? – спросил Корневич.
   – Я вам его отдам сразу же, как только вы все подпишете.
   – Повторите, пожалуйста, последнюю фразу, я не понял.
   – Повторяю.
   Вера внимательно прочла написанное и попросила указать паспортные данные. Корневич пыхтит и качает головой, но сносит все молча. Подробно записывая номер и серию, он злорадно спрашивает, что будет, если к моменту этого самого совершеннолетия Сусанны Ли он давно умрет?
   – И не надейтесь, – улыбается Вера, просматривая паспорт. Хрустов стоит истуканом и плохо соображает, что происходит. Но когда Вера вдруг начинает поднимать вверх блузку, снимая ее, он дергается и разевает рот. – Помогите, – говорит Вера и ложится на живот. Приспускает резинку трусов. Мужчины еще с минуту не двигаются с места, разглядывая проступающие сквозь кожу золотые пластины на ее спине над поясницей, она поворачивает голову. – Эй, за работу! Надо отодрать, а то я не могу спать на спине, а спать очень хочется.
   В марте восемьдесят пятого Вера Царева родила девочку, которую назвала Сусанна Ли, выдержав настоящее сражение с работниками отдела регистрации актов гражданского состояния. Они отказывались писать такое имя в свидетельстве о рождении. Хрустов, встречающий Веру у роддома и ухаживающий за ней потом, просил до исступленного коленопреклонения, чтобы она записала его отцом, но в свидетельстве отец указан не был – прочерк. Обреченное одиночество матери-одиночки ее нисколько не унижало. Вера принимала его заботу как должное, пока была слаба, потом потребовала конкретики в отношениях и предложила Хрустову вариант мужчины-праздника. Он должен был приходить к ней только в моменты особого душевного подъема или эротического возбуждения. С цветами (и презервативами), конфетами, билетами в театр, консерваторию или в цирк – девочка растет, ей уже два года, ей нравится цирк. Он должен был при этом хорошо пахнуть и улыбаться. Никаких утомленно-изможденных жестов и объяснений о трудностях на работе, никакого выяснения отношений, никакого отцовства, никаких скандалов, звонков о непредвиденных обстоятельствах, опозданиях, ранениях. У нее и так есть от чего тихо сходить с ума. Ребеночек очень трудный, требует постоянного внимания и напряжения, да-да, а ты что думал?!
   – Я думал и думаю сейчас, что у тебя не все в порядке с мозгами! Я думаю, что на твоих глазах погибла подруга, а ты от этого впала в легкое помешательство.
   – В тяжелое! – Вера проводит перед животом руками полукруг.
   – Ну, в тяжелое, не перебивай! Ты решила, что ребенок, который… которого мы с тобой сделали…
   – Я не делала с тобой никакого ребенка! Я с тобой занималась сексом. Поверь мне, просто поверь, что это не твоя дочь!
   – Это мой ребенок! По всем срокам – мой! И я это докажу. Слава богу, наука не стоит на месте! В нашем ведомстве есть отличная лаборатория.
   – Да посмотри на нее! Ты что, не узнаешь? Это же Су!
   – Да, посмотри на меня, – вступила в разговор Су на четвертом году жизни, это было в восемьдесят девятом, – для секретного агента у тебя слишком плохая память!
   – Пусть она заткнется! – кричит Хрустов.
   – Пусть он убирается, он мне никогда не нравился, – не сдается Су, она ест яблоко и качается в гамаке, который Хрустов приладил в комнате – чего не сделаешь для любимой доченьки. – Ты только вспомни, как он надо мною издевался! «Девочки, вскипятите мне водички, я буду труп растворять в ванной! Чтобы, значит, и коронок от зубов не осталось!» У-у-у, зверь! Пусть убирается, тебе что, трахаться больше не с кем?
   После минутного оцепенения, в которое обычно впадали и Вера и Хрустов от откровений маленькой Сусанны Ли, они приходили в себя, хватались за руки и уговаривали друг друга не трогать ребенка – она же совсем крошка, только посмотри! Су кричала:
   – Попробуйте троньте! Я на вас заявление напишу об издевательствах, тебя лишат родительских прав, – это Вере, – а ты никогда не будешь папочкой! – это Хрустову.
   – Да ты писать не умеешь! – кричит Вера.
   – Умею, только пвохо, рука не свушается, потому что маленькая еще.
   Су говорила четко и правильно, если не считать некоторых почти незаметных огрехов. Легкая приятная картавость и проблемы с твердой «л». У нее получалось так:
   – Я вам предвагаю немедленно заткнуться и заняться невинными васками, пока вы не перешли к драке.
   Или:
   – Ты не будешь обвадать мною, даже если родишь меня еще пять раз.
   Именно в восемьдесят девятом измученный нерешенными семейными проблемами Хрустов решил раз и навсегда установить хотя бы для себя лично, является ли он отцом этого ужасного создания с желтыми глазами. Он упросил Су пойти с ним в воскресенье в зоопарк. Было одно-единственное сходство Су с нормальными четырех-пятилетними детьми: она застывала у клеток с дикими зверями в восторге обожания и могла так стоять минут по сорок. Хрустов сказал, что если она согласится пойти с ним на работу – очень интересное место, и даст один раз уколоть пальчик, то он выполнит любое ее желание. При условии, что Вере – ни слова. Коварная девчонка согласилась, взамен потребовала научить ее обращаться с оружием и хорошо стрелять, стоически перенесла процедуру взятия у нее крови, но как только переступила порог дома, закричала из коридора:
   – Вера, а Хрустов взял у меня анализ на определение отцовства!
   Вера была в бешенстве. Она бросалась предметами, кричала, а потом плакала. Хрустов, умевший справляться с ней в такие минуты только одним способом – он обнимал ее крепко, зажимая руки, и падал на пол или на кровать, в этот раз поразился неистовой силе женщины.
   – Они узнают про мою девочку, – кричала Вера, извиваясь, – они узнают, что же ты наделал! Идиот несчастный, они отнимут ее у меня, я тебя убью!
   – Да мне по дружбе просто сделают анализ ДНК, – недоумевал Хрустов.
   – Убирайся из моей жизни!
   Затихнув и вытерев слезы, Вера уговаривала:
   – Оставь эту затею. Пойми, ты не можешь быть Хорьком, Кротом или Сусликом.
   – Каким сусликом? – оторопел Хрустов.
   – Ты не предназначен быть отцом семейства, ты воин, понимаешь, ты – Орел!
   – А! – обрадовался Хрустов. – Это из книжки, да?
   – А по-моему, – влезла, как всегда в самый неподходящий момент, Су, – он вповне может муштроваться в войсках и размножаться после эпидемий! Вповне Хорек!
   – Как только, – зловеще погрозил ей пальцем Хрустов, – как только будут готовы анализы, как только я покажу их Вере и докажу, что ты моя дочь, я займусь твоим воспитанием, уж будь уверена. И твоя болтливость будет категорически ограничена!
   – Жеваю успеха!
    Хорек. Под этим общим названием можно собрать Сусликов, Кротов, Мышей и множество им подобных, ведущих ночной образ жизни, прячущихся от дневного света, раскапывающих действительность упорными сильными и когтистыми лапами в тщетной попытке нарыть богатство. Это кладоискатели, торговцы, авантюристы, выдумщики самого немыслимого обмана, убедительные ораторы, а может быть, и официанты, мойщики окон, сантехники, словом, те, которые незаметно окружают тебя и навязывают свои вещи, мысли, услуги, подменяя хрупкую индивидуальность одиночества грубо сработанным стандартом судьбы. Они почти безлики, потому что трудно представить себе человека, написавшего учебник или построившего большой многоквартирный дом, это некий образ навязанного действия, он условен и утомителен в своей условности. Отношения Хорьков с Утешительницами либо с Плакальщицами тоже одинаково стандартны. Получив женщину в собственность, Хорек употребляет ее с возможностями и упорством, зависящими только от его образовательного уровня (поскольку чувственность им несвойственна). Классические примеры такого употребления щедро описаны в романах об истязаниях и порабощениях женщин, причем деторождение имеет особое значение. Детей должно рождаться много и всегда, хорошая жена – это вечно беременная жена у корыта либо у плиты, желательно немая (то есть не умеющая или не желающая что-либо говорить). Хорьки хороши только в периоды войн, землетрясений и других катаклизмов, потому что они охотно подчиняются и отлично муштруются в войсках и быстро размножаются после эпидемий. Так или иначе, но женщины в большинстве случаев попадают в лапы именно Хорьков, потому что те, как никакие другие представители фауны, любят узаконенный семейный очаг. Если Утешительница, попавшись, перестанет постоянно плакать и страдать, начнет предохраняться и думать, то она сообразит, как ей выйти из ситуации с минимальными для своей психики потерями. Плакальщице же можно пожелать только одного: не злоупотреблять дрессировкой и ярким светом. Воспитав из Хорька примерного сексуального партнера, не требовать еще и достижений в области выхаживания детей либо приготовления пищи. Обученный лаской и терпением чему-то одному, Хорек может быть достаточным украшением того, что Утешительницы с трепетом, а Плакальщицы с грустной задумчивостью называют «семьей», потому что он, как никто другой, умеет добывать деньги. Он – всегда богат. Энергетически – вампир. Сексуально (после соответствующей дрессировки) приятно разнообразен.
   Именно этот анализ ДНК и изменил судьбу Хрустова. Уже на другой день возбужденный Корневич потребовал его срочного присутствия в лаборатории КГБ. Майор внешне был медлительно-ленив, но Хрустова это его состояние не обмануло: он давно заметил, что именно в моменты дремы у Корневича происходит распутывание самых невероятных дел.
   – Ты сдавал кровь? – зевая, поинтересовался Корневич.
   – Да. Свою и кровь дочки. Ребенка Веры, – уточнил Хрустов.
   – Тяжелый случай, – обрадовался Корневич. – Вот тебе результаты анализа.
   Хрустов, задержав выдох, посмотрел на бумажку. Ничего не понял.
   – Это не твой ребенок, начнем с подробностей личной жизни, – объяснил Корневич. – И это вообще не ребенок. Ты вчера привел в лабораторию Сусанну Ли.
   – Вот только ты не начинай, а! – повысил голос Хрустов. – Мне Вера надоела со своей идеей новорожденной Сусанны Ли.
   – Насколько ты озабочен созданием уютного домашнего гнездышка? – спросил Корневич. – Можешь поработать головой и понять, что я тебе скажу сейчас? Видишь этот значок в углу?
   – Это гриф «Совершенно секретно». Какого черта это стоит на моих анализах?!
   – А этот значок знаешь?
   – Нет, – Хрустов всматривается несколько секунд в буквы АЯ в черном квадрате.
   – Это знак отдела по работе с аномальными явлениями.
   – А, вспомнил. Пришельцы из космоса, летающие тарелки, ну и что? Почему ты копаешься в моих личных делах? Я попросил сделать анализ по дружбе, как ты узнал?
   – Да это просто. Какой бы анализ ни делали в этой лаборатоии, он автоматически заносится в общий банк памяти. Слушай внимательно. Не перебивай. Если в этом банке уже есть аналогичный, то есть такой же анализ, машина выдает предварительную распечатку по совпадению. Эта распечатка проверяется. Мне позвонили, потому что ты мой подчиненный. Это по крови Сусанны Ли.
   – Откуда в этой машине могла быть информация о крови Сусанны Ли? – шепчет потерявший голос Хрустов.
   – А мы ее задерживали, помнишь? Помнишь, ты еще сравнивал отпечатки пальцев на чугунной женщине – орудии убийств. С чем ты сравнивал? С отпечатками, имеющимися у нас в банке данных! – тоже перешел на шепот Корневич. – Мы же ее и задерживали в восемьдесят втором! Взяли отпечатки, а поскольку она была тогда у нас зарегистрирована как проститутка, ей принудительно сделали анализ крови! Там, конечно, не было исследований по ДНК, – откинулся Корневич на спинку стула и посмотрел на Хрустова с сочувствием, – поэтому ночью я хорошо поработал, чтобы уже не осталось никаких вопросов.
   – С кем ты поработал? – Хрустов изо всех сил сдерживается, чтобы не наброситься на начальника.
   – Не с кем. А с чем. Я почти четыре часа копался в этой сумке, – Корневич кивает головой, Хрустов приподнимается и видит на полу сумку. Она ему даже знакома, но – где? когда? – он не может припомнить. – Вспоминай, Хрустов. Работай головой.
   Хрустов, стиснув зубы и закрыв глаза, думает минуты три.
   – Сумка, которую собирала в квартире убитого шведа Сусанна Ли, – он говорит, не открывая глаз. – Она положила туда куртку, туфли, – Хрустов загибает пальцы, – декоративную тарелку со стены, подожди, дай подумать, еще чашку и стеклянную игрушку. Насчет тарелки не уверен, потому что именно в момент укладывания этой самой тарелки Вера ударила меня по голове бутылкой.
   – Отличная работа, капитан, – похвалил Корневич. – Ну а я ночью высасывал из этих вещей пыль, искал волосы, соскребал из туфель засохшие отложения отмершей кожи. Но особенно мне повезло с курткой! – Корневич придвигает по столу к Хрустову листок бумажки. – Это было в кармане.
   – Что это? – Хрустов долго смотрит, приблизившись, но не понимает.
   – Обломок ногтя! Мне повезло.
   Теперь и Хрустов видит, что это окрашенный с одной стороны розовым лаком кусочек ногтя. Он смотрит долгим печальным взглядом на Корневича:
   – Ты сделал на этом анализ ДНК? А если это не ее ноготь?
   – А чей ноготь может быть в кармане ее куртки? У меня еще было три волоска. Все совпало. ДНК обладательницы волос и ногтя полностью совпала с ДНК крови, которую взяли у девочки. Ее отпечатки полностью совпали с отпечатками Сусанны Ли восемьдесят второго года. Ты хотя бы понимаешь, что это значит?
   – Она не моя дочь, – опускает голову Хрустов.
   – Это ладно, не твоя дочь, но она – Сусанна Ли, которая родилась у своей подруги!
   – Ты что, действительно во все это веришь? – Хрустов говорит печальным голосом, он почти смирился с потерей. – Она все помнит, конечно, это странно, она говорит такие вещи, понимаешь, которые мать не скажет своей пятилетней дочери, она даже помнит мои слова, целые фразы из того года, когда ты… Когда она тебя убила. Хочешь с ней поговорить? Только предупреждаю, это не ребенок, это сатана!
   – Нет! – поднимает руки, словно защищаясь, Корневич. – Я не буду с ней говорить. Это твое дело. Бери его себе полностью. Это твой шанс.
   – Какое дело? Какой шанс? – не понимает Хрустов.
   – Я ведь тоже делал все эти анализы здесь! Я же тогда еще не совсем верил, не совсем понимал! Это все уже в банке данных, мне сегодня прислали запрос с утра, уже дернулись, понимаешь! Запрос из АЯ! Это интереснейший отдел, полнейшая фантастика, ты там найдешь все! От микробов, обнаруженных в Тунгусском метеорите, до новейших способов продления жизни, репродукции и клонирования! По твоим рассказам получается, что Сусанна Ли родилась заново, причем на воспроизводство совершенно идентичной особи, сохранившей полную память и навыки прошлой жизни, ушло всего девять месяцев! Ну пусть еще лет десять на созревание. Ты только представь, если эту аномалию хорошенько изучить и воспроизвести, это же простейший способ бессмертия!
   – Я знаю еще один способ, – Хрустов привстал и схватил Корневича за борта отлично сшитого пиджака, – я тебя сейчас пристрелю при свидетелях, вот сюда, в лоб, чтобы без сомнений, чтобы мозги по стенке! Потом отвезу со свидетелями к хирургу Менцелю, потом мы там проведем допрос хирурга и подождем, пока ты воскреснешь, потом свидетели дадут показания, и будут тебя изучать в АЯ до последней капли крови, до последнего мазка! – Хрустов отпустил побледневшего майора, встал и сказал спокойно и даже грустно: – Женщину мою и ее ребенка не тронь. Узнаю, что ты ее изучаешь, с того света, уж будь уверен, достану.
   – И куда же ты собрался? – спросил Корневич, наблюдая, как Хрустов шлепает перед ним на стол заявление и удостоверение. – На тот свет?
   – Почти, – усмехнулся Хрустов. – В Афганистан.
 
   «А вот письмо пятилетней Сусанны Ли из Москвы. Папа Сусанны несет службу на границе, далеко от Родины. Сусанна просит передать для него стихотворение, она написала его сама. Она просит передать, что они с мамой скучают и ждут от него вестей. А теперь стихотворение.
   На лугу гуляет лошадь
   Просто редкой красоты.
   Лучше нам ее не видеть,
   Лучше нам ее не слышать,
   Лучше нам ее не трогать, я так думаю, а ты?
   Если эту лошадь тронуть,
   Столько вдруг произойдет!
   Солнце в омуте утонет,
   Ракушка себя зароет,
   И волчицей ночь завоет,
   И багровый снег пойдет.
   Мы не тронем эту лошадь,
   Мы не слышим эту лошадь,
   Мы не станем и смотреть!
   Эта лошадь – это смерть!
   Вот такое немного грустное стихотворение, но мы думаем, что папе Сусанны, который служит на границе, будет приятно узнать, что дочка сочиняет для него стихи. Еще она сообщает, что уже научилась хорошо писать и это письмо написала сама. Московское время одиннадцать часов тридцать минут. После выпуска новостей «Полевая почта» «Юности» продолжит свою работу…»

Часть II Ловушка первой группы, резус отрицательный, или Библейский конец игры в прятки

   В пятницу утром повалил снег. Февраль сдался за два дня до своей кончины. Снег шел и в субботу, и в воскресенье, обозначив свое шествие по Москве заносами, авариями на дорогах, то есть ежегодным стихийным бедствием под названием «идет снег». Ева Николаевна по двенадцать часов сидела с бумагами, прослушивала пленки, отрабатывала архив. Шесть часов она спала, а еще шесть оставались на снег. Это время Ева подгадывала так, чтобы быть с близнецами. Вся квартира завешана сохнущими вещами, снегом пахнет прихожая, вся в лужах от обуви, мокрой шерстью вязаных носков и рукавичек на батареях пахнет кухня, зимой пахнут розовые щеки, счастьем пахнут ладошки и волосы детей. Они выросли, уже тяжело нести обоих по лестнице под мышками, уже ощутимо отдаются их снежки – согретые специально до ледяной корки снаряды. Они вдвоем уже могут повалить ее в снег и пресекать сопротивление с неистовством победителей.
   – Курлыка-цыганюка! – отвлекается во время возни Ива, и Ева смеется и целует ее в обе щечки, потому что Ива показывает на обнаглевшую ворону и лучше про ворону не скажешь.
   В воскресенье вечером – она теперь приезжала в аналитический центр к Зое и Аркадию после девяти, уложив близнецов, и работала там до часа ночи – Ева точно знала, что человек, убивший ее сотрудников уколами под мышку, имеет какое-то отношение к Федеральному информационному центру, в котором Мышка просматривала перед смертью газетный материал. Вход в который за углом Лаборатории.
   Этот центр был создан всего два года назад. Обработка печатного материала, валом идущего по всей стране, проводилась и раньше, но это делали информационные аналитики ФСБ. Когда пришло время исчезновения телевизионной цензуры, печатный вал и теленеожиданности решено было объединить в одну структуру. В эту структуру пришли новые люди, не имеющие отношения к Службе безопасности. Они работали по договорам, получали сдельно за каждую отслеженную интересную или сенсационную информацию, которую можно было использовать в СБ. Центр вырос, поделился на пять отделов. Один из них даже работал конкретно с рационализаторскими предложениями по улучшению структуры власти или созданию новых исследовательских систем в промышленности и науке – вот до чего доходило иногда воображение и нереализованный потенциал бросившихся в беллетристику научных сотрудников или занявшихся мемуарами отставных руководителей. Из фээсбэшников в Центре осталось только десять человек: по два руководителя на каждый отдел, которые анализировали уже полностью отслеженную информацию. Из них: двое выпускали в жизнь «результаты по опросу общественного мнения», трое могли головой поручиться за стопроцентную достоверность информации, которая потом шла в дробилку ИТАР-ТАСС, еще двое просеивали фантастику и технические неожиданности в литературе, один человек вылавливал в теле-газетно-журнальном и художественном вале секретную информацию, которая была абсолютно достоверной, но никогда не разглашалась, отслеживая таким образом решивших подзаработать «белых волков» – оставшихся в живых и «потерявшихся» особо секретных агентов. Один руководитель отдела был одновременно советником президентской гвардии – единственным из этой гвардии, который всегда знал, что происходит за стенами Кремля, и последний из десятки – координатор общественного мнения, полковник Корневич де Валуа.