Васина Нина. Удавка для бессмертных

   Возбужденный Корневич пришел через восемнадцать минут, потребовал водки и икры. После короткого обмена стандартными вопросами – о здоровье Хрустов не спрашивал, хотя у него чесался язык, – Корневич словно случайно поинтересовался, как это Хрустов его нашел, когда даже в Службе его местонахождение – скрытая информация?
   – Сюрприз тебе хотел сделать, – пожал плечами Хрустов. – Если бы просто встретиться по старой дружбе, я бы позвонил. Но у меня к тебе дело, и чем меньше людей об этом узнают, тем лучше. И место здесь неплохое, – огляделся Хрустов, – навряд ли ты напичкал этот холл подслушкой.
   – Я тоже знаю все твои дела, отстрельщик! Что, удивлен? Я знаю о тебе все с того дня, как ты ушел из Службы. Я знаю твоих информаторов.
   – Мне не нужны информаторы в Службе, – соврал Хрустов, – при современных средствах связи и хранения информации мне нужны только хорошие компьютерные взломщики. И они у меня есть. И ты их не знаешь, потому что их не знаю даже я. Вот до чего мы дожили, Валуа.
   – Трудно стало работать, да? Ты же самый известный отстрельщик, а три последних заказа не взял, не взял, а? Тебе такие деньги предлагали! Потому что это виртуальные заказы, потому что они переданы в никуда – просто фотография, имя, адрес в Интернете. Ну-ка, отследи киллера, который эти заказы возьмет, если это может сделать любой водопроводчик или студент, любой, кому нужны деньги. Институт профессиональных убийц приказал долго жить. Нет их больше, профессионалов! Главное, чтобы был заказ, чтобы в банк поступили деньги, а случайный киллер найдется.
   – Да меня в Москве не было полгода. Отдыхал. Ничего про ваши проблемы не знаю, но вижу твой азарт, вижу. Почему тебя всегда радовали неразрешимые ситуации?
   – Потому что у меня они всегда становились разрешимыми, – радостно заявил Корневич. – Я в этом катастрофически гениален.
   – Ты просто бухгалтер, помнишь, я тебе сказал, уезжая в Афганистан, хочешь нормальной мужской работы или будешь бухгалтером?
   – Бухгалтером! – стукнул по столу Корневич. – Но главным! Зачем пришел?
   – Небольшое предисловие, – уважительно кивнул Хрустов, оценив натиск Корневича. – Я себе в прошлом году сильно подсадил желудок. Пришлось лечиться. Не мог работать. Мне нужны деньги: поиздержался. За границей, сам понимаешь, это стоит дорого, тем более что мне нужно было так вылечить желудок и избавиться от аритмии, чтобы полноценно дожить остаток жизни, чтобы все можно было есть и пить, а это вообще требовало очень хороших специалистов.
   – И что? – не понял Корневич. – За что я могу тебе дать такие большие деньги? Ты же у нас самый дорогой охранник, ты предотвращаешь заказные убийства, ты даже слово новое ввел в гуманитарный словарь выяснения отношений: отстрельщик! А еще у тебя есть остров! Нет, ты только подумай, у кого из нас, бухгалтеров, генералов, снайперов, уборщиков, фактурщиков, есть острова? А у тебя есть. Удивлен? Я даже знаю, как ты его заработал. Рассказать мою версию?
   – Валяй, – улыбнулся Хрустов.
   – Говорят, – наклонился к нему Корневич и понизил голос, – что тебе дали задание вывезти из страны без повреждений и осложнений одного важного курда, он здесь прятался. Сутенер Хамид-Паша и гражданин мира Дэвид Капа наняли тебя обеспечить его безопасность, потому что официально это дело было поручено одному агенту из нашей Службы и одному агенту из разведуправления США. Что характерно – оба агента были женщинами. Ну, наша – это краса и гордость, раз увидишь, в жизни не забудешь, а главное – принципиально патриотична. А вот ихняя тетя была проблемной. Во-первых, из формулировки «вывезти живым или мертвым» всегда предпочитала второе, а еще имелось подозрение, что она работает и на разведку Ирака и не даст этому курду остаться живым. Ты должен был найти курда первым, потому что тебе все принесли на блюдечке: и адрес, где он находится, и пароль, чтобы курд тебе поверил. А ты облажался. Уделала тебя американка, я, кстати, на днях выслал ее из страны. Приезжала по делу, но я выслал. Так вот, уделала она тебя до аритмии и проблем с желудком, а попросту – отравила, как последнего лоха. Она сразу пошла по твоему следу, ты вывел ее на курда. И если бы не наша красавица, взорвали бы курды полстраны. Нашей дали звание, американку не арестовали, а позволили спокойно уйти, хотя она перед этим прикончила нескольких ученых по космосу, а вот тебе как самому главному за работу заплатили островом. И ты приезжаешь ко мне и говоришь, что маленько поиздержался?
   – Хорошо, что ты вспомнил Хамида. Не говоря уже об адвокате. Адвокат наш стал гражданином мира. Вершит, так сказать, историю всей планеты. Я даже знаю, как он с твоей помощью заработал свое звание. Рассказать мою версию? – понизил голос и Хрустов.
   – Валяй, – напряженно выдохнул Корневич.
   – Он улетел из страны в восемьдесят четвертом, показав всем нам большой и жирный кукиш. На миллион долларов. И такую провернул аферу с сожжением денег, с переписанными номерами и сериями, что просто шмякнул гусеницей в яблочко. Потому что доллары эти в Америке не выпускались. То-то американцы перепугались: фальшивки-то не определить было никак! И великий Капа предложил свою версию дальнейших событий. Он сказал, что скорей всего кто-то у нас в СССР на профессиональном уровне делает такие фальшивки, и уровень этот до того профессиональный, что должен быть государственным! То есть если Америка поднимет вопль, то будет громко, грязно и бесперспективно. А если она закроет глаза, то будет тихо, чисто и с большими перспективами на будущее американских денег в такой военномонополизированной стране, как наш великий Союз. В это время мы, как ты помнишь, поджидали американских хлопковиков, приготовив для них отличные золотые клише. И как только они появились!..
   – Давай потише, Хрустов, если хочешь жить, – предупредил Корневич. – Ты извини, но я тебя немного просканирую, я не могу понять, с чего это ты вдруг ударился в такой подробный анализ?
   – Да пожалуйста, я чистый, – Хрустов встал и поднял руки, медленно поворачиваясь под направленным на него глазком небольшого прибора. – Можно сесть? Я просто излагаю свою версию, ведь мы никогда с тобой толком не говорили об этом. Сейчас все поймешь. Хамид-Паша меня не любит, потому что я не уберег гостя – друга детства Федю-Самосвала. Зарезала его красивая патриотка. Я к тому времени, конечно, не знал, насколько ты ценишь жизнь этого Хамида, потому что уже три года как перешел из органов в отстрельщики.
   – Ты отказался от бухгалтерской работы почти сразу. Ты уже в восемьдесят пятом поменял отдел и вообще ничего не знаешь!
   – Так я же только версию! Версия моя такая: ты нужен Хамиду, а Хамид нужен тебе. А адвокат Дэвид Капа регулирует эти ваши отношения приказами на уровне международных советов.
   – С чего ты взял?! – взвился Корневич.
   – Потому что они меня послали. Они просили тебе кое-что передать.
   – Плевал я на их просьбы, – опустил голову Корневич, – уже ничего не изменить. А будут рот открывать, нечаянно умрут.
   – Что касается адвоката, так он уже давно одной ногой в могиле: возраст, болезни. Исхудал до стадии засушенной саранчи. А вот Хамид-Паша, по его словам, держит тебя в напряжении запрятанным на случай своей смерти компроматом. И как только он мне про этот компромат сказал, я сразу сложил кусочки картины. Почему американцы не смогли определить фальшивки в восемьдесят четвертом? Потому что бумага, из которой были сделаны фальшивки, была правильной! А почему она была правильной, подумал я? Не завозили же они нам, как в Анголу, пароходом свою бумагу! Не завозили. А бумага у них делается из определенного сорта хлопка, такой, знаешь, американский хлопок, выращенный в определенном месте. И вот два американца, молодые ученые, которые в медицинских целях покупали для Красного Креста хлопок, выращенный в определенном месте в Таджикистане, вдруг на уровне молекулярных исследований обнаружили, что этот хлопок ну совсем такой же, как тот, который у них используется для изготовления денег! Что им осталось сделать? При помощи местных заинтересованных лиц тщательно отслеживать посевы и сборы урожая, хранение, перевозку, подготовку почвы, еще открыть маленький цех и привезти в страну хорошие клише. Эти золотые клише со спины Веры Царевой были не первыми, за два года до восемьдесят четвертого долларов нашлепали столько, что Хамиду-Паше хватило на его дворец в Турции и на самых дорогих девочек. И тут такая неожиданность: кто-то вывез целый список номеров и серий долларов, никогда в Америке не изготовлявшихся. Все могло рухнуть в одночасье, скандал! Но в дело вступаешь ты, бухгалтер-организатор. А Капа, спасая свою шкуру, проявляет здоровую еврейскую смекалку и предлагает американцам закрыть глаза. Что плохого, в конце концов, во всеобщей долларизации такой приятной по размерам страны за «железным занавесом», тем более что наша промышленность, не считая военной, ни к черту. Я разгадал почти все. Я только не знаю, как выйдут они из положения с таким количеством фальшивок, выпущенных уже под надежным руководством главного в стране советника-бухгалтера Корневича де Валуа, потому что тогда ведь – тогда – в восьмидесятых, никто не предполагал, что эти деньги валом – по десять-двадцать миллиардов в год – пошелестят из России в зарубежные банки! Но мне, – перевел дух Хрустов, откинувшись на спинку кресла, – некогда заниматься такой ерундой.
   – Ты и так слишком много знаешь для человека, который ушел из этого дела почти сразу.
   – Я умный.
   – Ладно, скажи, что тебе надо. Мне пора.
   – Мне нужна женщина, – сказал Хрустов, с удовольствием заметив, как дрогнула рюмка в руке Корневича. – За нее мне и заплатят. Я же все тебе объяснил: Капа стар и болен, а Хамид-Паша пророчит мне место гражданина мира, ты же знаешь, их всего семь, этих граждан мира, они должны быть категорически одиноки, мужского пола, без привязанностей, но с соображением.
   – Тебя? – севшим голосом спросил Корневич.
   – Я тоже удивился. Ну какой из меня гражданин мира? Я для мира ничего важного не сделал. Не то что ты. Развалил фальшивыми долларами Советский Союз, отделил Россию, лишил Запад великой угрозы.
   – При чем здесь женщина?
   – А при чем здесь мир? Владение миром подразумевает вечность. Понимаешь, Валуа, вечность. Я им сразу сказал, что ты один пока имеешь право на эту вечность, ты ей уже присягал. Но они не хотят попробовать такой ценой. Не хотят экспериментировать. Не хотят умереть, а потом посмотреть, придет ли воскрешение. Знаешь, что я тебе скажу, – Хрустов нашел своими зрачками неподвижные зрачки Корневича и был в этот момент искренен и волнующе важен, – в этом деле обязательно должна быть женщина. Я запомнил это на всю жизнь. К женщине должен прийти «охраняющий ее и мешающий ей печалиться!..».
   – «…и пусть она не сможет его ни любить, ни убить. Пусть он возьмет себе ее дыхание и поможет прятаться», – продолжил Корневич, вдруг повлажнев глазами. – Я тоже это запомнил на всю жизнь, ну и что это значит?
   – «И пусть он будет самым смелым и самым красивым, и пусть живет вечно или до тех пор, пока не появится тот, кто ее найдет».
   – Это я – самый смелый и самый красивый?! Брось, Хрустов, вот уж не думал, что ты веришь в эту ерунду.
   – Я не верю, а они там, в покое и довольстве, верят всему. Ты сам виноват. Хамид мне сказал, что это ты ему по пьянке выложил эту историю. Еще он мне сказал, что тут же нечаянно тебя убил, чтобы проверить.
   – Вот сволочь недорезанная, я думал, что это был взрыв террористов! Скажи, какой актер! Ведь когда я открыл глаза, он сидел надо мной и причитал, как по любимому родственнику! Он лил слезы и рвал волосы на голове!
   – Восток, – заметил на это Хрустов. – А может, и испугался. Он ведь был по твоей милости неприкосновенным. Как главный владелец хлопковых плантаций и перерабатывающих фабрик. Ты не стал его тогда сажать как пособника фальшивомонетчиков, ты предложил ему должность. И все ему сходило с рук. А ну как вдруг по глупости лишиться такого покровителя!
   – Что они будут делать с женщиной? – развел руками Корневич. – Ее надо держать в лаборатории и изучать! Мы отслеживаем каждый ее вздох, каждую минуту, она лежит в датчиках на всем теле, но обнаружить, куда девается ее вес, как и в какой момент она уменьшается, не можем!
   – Не ожидал от тебя подобной тупости, – сказал Хрустов, подавив вдруг полыхнувшее в нем желание задушить Корневича. – Лежит в датчиках, да? И что, ты хочешь поймать момент, когда она станет просто оплодотворенной яйцеклеткой?!
   – А ты хочешь стать тем, «кто ее найдет»?! Не глупи. Мне встречались разные аномалии, но беременные мужики не попадались. Сколько они тебе обещали за женщину?
   – Много.
   – Предлагаю такой вариант. Поскольку ее состояние ни к черту, держим на успокоительных: или орет, или плачет, я уже сам думал изменить режим содержания, так что ты попался кстати. Я предлагаю сделку.
   – Я согласен на любые условия.
   – Ты будешь находиться рядом с этой женщиной и в том месте, в каком захочешь. Но здесь, у нас в России. Иногда надо будет сдать анализы, зато места и условия проживания она и ты можете выбрать самые романтические. Устрой себе, Хрустов, в конце концов, медовый месяц сразу с женщиной, девушкой, подростком и потом ребенком – опустись до педофила, если тебе это необходимо. Ты заслужил, ты тогда ее очень хотел. Я не просто так предлагаю. Она тебя требовала. Она с тобой пойдет. Она тебя тогда тоже очень хотела. Можешь пригласить в это заветное место и адвоката, и турецкого сутенера, валяй, я только рад буду, мне для эксперимента чем больше народу, тем лучше. Но взамен ты уговоришь Еву Курганову отдать мне Сусанну Ли.
   Хрустову показалось, что он проглотил язык и тот стал колом в гортани, мешая дышать.
   – Почему Курганову? – спросил, когда сумел сглотнуть напряжение в горле.
   – А эта сучка Ли каким-то образом пришла к самому высокоподготовленному агенту Службы и попросила убежища. Удивлен? Я знаю про тебя и про Курганову. Я знаю, что ты и подружку Евы Николаевны – психолога не пропустил, но это просто эротическое предположение. Слушай, скажи честно, – наклонился Корневич через столик с бутылками и орешками в хрустальной вазочке, – а американку? Сделал ты ее? Ну хоть раз, а?
   – Эта Сусанна… – Хрустов махнул рукой в воздухе, – она тоже уменьшается?
   – Нисколько. Она, наоборот, растет себе и всем портит жизнь.
   – Я могу поговорить с Кургановой, и только! А она может послать меня подальше.
   – Принято, – вдруг неожиданно для Хрустова обрадовался Корневич. – Я знаю, что вы уже давно не в сцепке. Поговори. Условий не ставлю. Объясни, что Вера – важней, а у доченьки мы только возьмем пару раз анализы, и все. Я на тебя надеюсь. Помогу, чем могу. – Корневич встал. – Подъезжай к медицинскому центру Службы, помнишь, где это? Как только поговоришь с Кургановой, так и подъезжай. Выдам тебе Веру Цареву под расписку. Только пойми правильно. Можешь предупредить Еву Николаевну, можешь нет – на твое усмотрение, но без пленки с этим разговором я женщину не отдам.
   Хрустов вышел под серое мартовское небо и, не веря в то, что у него получилось – он играл совсем втемную, неожиданно для себя пробормотал, растирая руки мокрым снегом: «Вот так, и пусть тебя оттрахают в задницу все зубцы твоего Кремля, бухгалтер!»
   Корневич, наблюдая за топчущимся у кустов Хрустовым, пожал плечами и решил, что эта дылда-американка каким-то редким ядом повредила отстрельщику не только желудок и сердечную мышцу, но и мозги попортила. Неужели этот идиот не понимает, что если Вера Царева уменьшается, то в момент своего исчезновения она должна объявиться… где? Вот именно, там же, где объявилась Сусанна Ли: в животе своей подруги. «Угадай с одного раза, кто родит свою мамочку?» И пусть сутенер и адвокат тешат себя иллюзиями бессмертия, пусть ловят исчезающую Веру. Сусанна Ли будет у него.
   В девять тридцать утра Далила, пошатываясь, открыла дверь в квартиру на длинный звонок. Илия и Сусанна были голодны, возбуждены и полны самых невероятных планов, как им выйти из дома и затеряться в необъятных просторах Родины. Проснувшаяся от шума Ева пришла в кухню и слушала их, не говоря ни слова, только подставляя свою чашку под кофейник, как только Далила с этим кофейником подходила к столу.
   В десять часов в одних плавках в кухню пришел Январь. Приступили к обсуждению утреннего обыска, который Далила совершенно проспала. Дети, оказывается, ушли из дома еще в полдевятого, о чем на столе лежала записка, написанная Кешей. Они ушли в магазин за покупками. Ева поднялась, вышла на балкон и осмотрела двор. Она никого не заметила, да и грош цена была бы той слежке, которая видна с балкона.
   В десять двадцать вернувшиеся младшие, обнявшиеся нежно Сусанна и Илия, Далила с холодной сосиской на куске хлеба, Январь с мокрыми после душа волосами и Ева, которая иногда вздрагивала и зябко поводила плечами, собрались у телевизора. Январь обещал шоу. Шоу – это розыгрыш лотереи «Ключи от счастья». Совершенно лысый ведущий под визги и хлопки болельщиков, согнанных в яркий свет ламп, кричал, надуваясь напряжением, чтобы объяснить, как именно сейчас будет вращаться барабан, как будут из него вытаскивать шары с номером, потом вдруг опускал голос до загробного бормотания и обещал квартиру в центре Москвы, автомобиль и просто огромное количество разных денежных призов. Невыспавшаяся Ева начала зевать, у нее вообще была аллергия на телевизионные передачи, особенно на шоу, но когда поднялся шум и начали называть номера шаров, после третьей цифры – «ноль восемь! сорок два! пятьдесят три!» она оживилась и чисто механически пробормотала «семьдесят один и тридцать пять».
   – Семьдесят один! – орал ведущий. – Тридцать пять! Покажите табло! Сколько человек выиграло однокомнатную квартиру? Один человек выиграл однокомнатную квартиру, вы видите номер его билета-а-а-а!!
   – На этом чисто семейное шоу закончено, – объявил Январь и выключил телевизор.
   – Это все? – не понял Кеша.
   Малыши молча сползли с кровати и ушли на кухню доедать купленные с Кешей вкусности.
   – Что вы затеяли? – спросил Илия, глядя то на Еву, то на Января.
   Только Далила ничего не понимала.
   – Это деньги за попавшего в аварию Карпелова, – сказал Январь. – Долго объяснять, но, если бы я попал в аварию вместе с ним, она бы выиграла двухкомнатную, это точно. Я с ним тогда не поехал, потому что хотел надраться, а он не хотел. Ты проснулась? – это Еве. – Теперь ты мне веришь? Поедешь на получение приза? А может, посмотрим парочку счастливчиков, которые получают сегодня?
   – Не то слово, – дернулась, словно ото льда за шиворот, ошалевшая Ева.
   Январь попросил Сусанну и Илию выйти, включил телевизор. Приз – документы на автомобиль получила многодетная мать, бледная хрупкая женщина. Она таращила глаза, словно заблудилась и не может рассмотреть в ночном небе путеводную звезду.
   – Сто восемь тысяч рублей получает!..
   – А теперь пойдем к монитору, я тебе подробно покажу, как это может быть. Кстати, пошли посмотрим, кого за последнюю неделю заказали на сотню тысяч, – Январь дернул Еву за руку, поднимая, – только штаны надену.
 
   В коридоре Ева и Январь застряли с проводами Сусанны и Илии. Сусанна оделась мальчиком, и перед дверью стояли два мальчика-подростка, ей очень шла шапочка с наушниками, Илия выглядел совсем оборванцем, но через плечо были перекинуты отличные дорогие коньки.
   – С меня эти ботинки спадут! – притопывала Сусанна огромным ботинком.
   – Возьми мои! – оторвал от сердца канадские, толстоподошвенные, Кеша.
   – Я только отвезу ее и вернусь, – обнял Еву одной рукой Илия. – И ты не плачь, родная, – он подмигнул Далиле. – Делов-то! До вечера вернусь.
   Ева не стала выходить на балкон. Она села у двери и замерла.
 
   На улице, отойдя от подъезда буквально метров двадцать, Сусанна остановилась, Илия прищурился: на них шел постаревший Хрустов. В кожаной с мехом куртке, грустный и какой-то потерянный, он бы прошел мимо, но Сусанна не выдержала. Она тронула Хрустова за рукав, когда он уже почти прошел, когда Илия выдохнул напряжение и закрыл глаза. Хрустов несколько секунд удивленно смотрел на остановившего его мальчика, вспоминая, откуда он знает это странное лицо с желтыми глазами, потом вздрогнул и напрягся.
   – Дяденька, скажите, сколько времени? – пропищала Сусанна, волнуясь. Она неуверенно улыбалась, словно готова была прыгнуть на Хрустова в припадке радости от встречи. Илия с силой сжал ее запястье. Хрустов посмотрел на него, моргнул несколько раз, поднял руку, оттягивая рукав и открывая часы, незаметно оглянулся.
   – Времени у тебя нет, – сказал он тихо и вдруг резко, до спазма ненависти захотел схватить эту девчонку, сжать тонкое горло, вывернуть голову набок – две секунды, и все кончено. Кончено – присоски датчиков на теле Веры, она уже не будет уменьшаться, она останется с ним. С ним?
   У Хрустова задрожали руки. Давно он не испытывал такого. Все, что он мог сделать, это быстро отвернуться и уйти. Он отвернулся и пошел к подъезду. Он не протянул руку, не захватил шею, не вывернул другой рукой идеальной лепки голову Сусанны Ли, потому что ее он встретил первой. Если бы Корневич дал ему сначала посмотреть на Веру, вернее, на то, что с нею произошло, ничто не смогло бы остановить Хрустова, даже Илия.
 
   – Долго ты будешь сидеть под дверью? – поинтересовалась Далила. – Они уже ушли. Вставай. Твой сынок любую галлюцинацию устроит, чего ты волнуешься? Пойдем поищем, за кого этой многодетной матери дали сто тысяч.
   – Подожду еще. Вдруг кто-нибудь придет.
   В дверь позвонили.
   – Если это очередной обыск, – встала Ева, – скажи Январю, чтобы сел в кровать с зайчиком. Постой, – она подняла руку, посмотрев в «глазок», – это не обыск, – она открывала замок, рука дрожала. – Это…
   Хрустов медленно вошел в открытую дверь. Посмотрел сначала на одну женщину, потом на другую.
   – Уа! Уа! – закричал Январь из спальни Евы.
   Хрустов поднял брови, прошел холл, открыл дверь пошире. На кровати сидел голый – в одних плавках – здоровенный детина с отлично наработанной мускулатурой, тискал огромную игрушку и бессмысленно улыбался.
   – Январь, – сказала Ева грустно, пока Далила корчилась от хохота в дверях кухни, – это не обыск. Это отстрельщик Хрустов.
   – Отстрельщик, ну надо же! – помахал рукой Январь. – Вот бы Карпелов завелся. Он как только разгружался от текучки, сразу начинал ловить вас.
   – Карпелов погиб, – вздохнула Ева, – вот его ботинки, – и вдруг всхлипнула и закрыла лицо ладонями. Хрустов посмотрел на ботинки, которые стояли на табуретке.
   – Ой, умру сейчас, – прижимая к животу руки, стонала Далила, – остались одни ботинки, их принес Январь, потому что фотографии нет. Ребята, извините, я не могу остановиться, это очень смешно!
   Ева заплакала громко, навзрыд.
   – Нет, ну я так не играю, – Январь выбросил зайца, – ты так жалобно плачешь, неужели и по мне будешь плакать? Ну убей меня, убей, только поплачь!
   – Привет, Хрустов, – вышел на шум Кеша, и Хрустов с облегчением вздохнул. – У женщин настоящая истерика, а я не пошел в школу, как назло. Пойти, что ли, на четвертый урок, если мы не едем отдыхать? А все в таком пришибоне, потому что Ева с понтом заказала себе Карпелова, его сбили на дороге, а она получит теперь или деньги, или квартиру. Только что по телевизору сказали. От нас ушла Муся, поэтому все едят, чего найдут. У Муси ребеночек стал дьяволом, он ее грыз, ну совсем как нюхатель в отключке!
   – Я вижу, у вас жизнь просто кипит, – развел руками Хрустов. – Как всегда, полный дурдом.
   – Дурдом, точно дурдом! – закатилась Далила.
   – Кого брать на руки и нести под холодный душ? – спросил Хрустов, сняв куртку.
   – Ее бери! – провизжала Далила. – Ее! Меня пока Январь носит.
   – Любишь мокрых женщин, да, Хрустов? – шепотом спрашивает Ева, и он пугается ее залитых слезами глаз и злости в голосе.
   Говорить о деле в такой обстановке совершенно невозможно. Хрустов протянул руку за курткой, он был зол на себя, на свое застучавшее громко сердце. Черт, он совсем забыл, что нельзя смотреть ей в глаза. Он потоптался у двери, потом бросил все-таки куртку, повернулся к судорожно выдыхающей остатки плача Еве:
   – А я по делу, но чаю бы выпил.
   – Ладно, – улыбнулась Ева и неожиданно крепко его обняла, прижавшись и подслушивая сердце, – нормально, а то я уже думала, что ты меня совсем забыл. Помнишь! Пошли, сначала выясним одно дело по Интернету.
   – Сколько лет этому… Декабрю?
   – Слушай, не знаю, а что?