Васина Нина. Удавка для бессмертных

   – А я хочу назначать себе сроки сам! – стучит по столу ухоженная ладонь. Ева смотрит на удлиненные ногти и красивые пальцы породистой руки.
   – Спасибо за чай, очень вкусная рыба. Мне пора.
   – Ничего больше не спросите? Не хотите узнать, зачем я все это сделал?
   – Я и так приблизительно знаю, – Ева снимает с вешалки куртку. – Воспитание, тщеславие, образование дали вам возможность мечтать. О чем мечтает мужчина? О господстве. Кому-то хватает господства над женой и детьми, кому-то нужен еще трон, автомобиль, самолет, лошадь или собака с кошкой. Но это ведь убогенькие, да? Без воображения и размаха. Вам нужен был весь мир. Вы решили, что сможете его выстроить сами, ведь вам жить должно вечно, убить вас нельзя, кому еще быть властителем мира? Не скажу, что ваши фантазии несовершенны, и в предвидении вам не откажешь: вы начали перестройку с разрушения границ путем объединения валют. Столетия через три мир, вероятно, приобретет означенные вами очертания, но мне это уже будет не интересно. Уважьте мое любопытство, скажите убогенькой, как вы вышли из положения сегодня? Судя по переплавленным клише, вы больше не печатаете, но как собирается Америка справиться с завалом уже напечатанных русских долларов?
   – Ну, это-то вообще просто, – Корневич грустно и снисходительно улыбнулся. – Год назад мы провели совещание по этому поводу. Их обменяют. Их уже обменивают на купюры нового образца. Правда, американцам придется попотеть, в момент обмена старых на новые уничтожить все залетные, номера и серии которых не выпускались, либо просто сжечь то количество, которое так и не было обеспечено. Услуга за услугу. Отдайте мне расписку, которую я написал Вере Царевой.
   – Я думала, вы забудете, – улыбается Ева, протягивая ему лист из тетрадки в косую линейку.
   – Отдайте мне Сусанну Ли, не устраивайте из своей жизни кошмар.
   – Это уж как она захочет. Пока еще она хочет играть в прятки.
   – И вы будете закрывать ее собой? Смешно, Ева Николаевна.
   – Я не отдам вам беременную женщину, если она просит у меня защиты.
   Ева провожала Илию и Сусанну. На вокзале горели фонари, людей было мало, слежка не пряталась, у киоска с газетами в открытую курила парочка в штатском. Но Илия сказал, что он берет все на себя. Ева смотрела на мальчика и заметила, что ей приходится задирать голову вверх. Он подрос! Несколько курчавых волосков – пухом на вздернутом подбородке, миндалевидный разрез глаз в густых ресницах, точеный нос и изящно очерченный рот, лихорадочный румянец на скулах, черные непокрытые волосы.
   – Ты у меня красавец, – шепчет Ева, припав щекой к груди, где толчками бьется его загадочное сердце.
   – Ты тоже у меня красавица, мамочка, – Илия целует ее висок и отстраняет. – Только глупая.
   Она поворачиваются на шум. На перроне танцует Сусанна Ли, размахивая руками.
   – Бу-у-удут! – то ли поет, то ли кричит она. – Меня искать в погонах! Даже-э-э-э друзья забудут имя! Двери-и-и! Приличные закроют!
   – Почему я глупая? Чего я не знаю, что знаешь про нее ты, скажи!
   – Ты знаешь и видишь все, что знаю и вижу я. Только ты не так анализируешь. Все же очевидно!
   – Когда я тебя увижу? – Ева нервничает: подали поезд.
   – Когда захочешь, – Илия надевает рюкзак.
   – Ты позовешь меня на помощь?!
   – Конечно. Я позову тебя на помощь сразу.
   – Как ты позовешь? Как мне узнать, что ты зовешь? В этих твоих горах нет почты, нет телефона!
   – Я пришлю тебе голубя.
   – Прекрати, – Ева не пускает Илию в вагон, – ну какого еще голубя?!
   – Белого. Белого-белого…
 
   – Перестань нервничать, – успокаивала ее Далила в июне. – Ничего с ними не случится, взрослые дети когда-нибудь уходят из дома, это закон. Еще они не любят писать письма. Просто слушай свое сердце.
   В июне Кошмар уже не сомневался, что двое его агентов, отправленные в Дардар, погибли либо, как это было принято в тех местах, стали рабами на игле.
   В июле Ева согласилась стать тайным агентом Отдела внутренних расследований, оговорив время отпуска по уходу за детьми. Она пообещала официально выйти на работу не позже января. Оторопевший Кошмар, отследив, как женщина перед ним отсчитывает девять пальцев, складывая их перед его носом, поинтересовался, имел ли последствия тот самый внезапный секс, который они обсуждали в марте?
   – Имел, – заявила Ева, с удовольствием наблюдая, как он достает платок и вытирает лоб. – Я точно поняла, что не люблю этого человека, поздравьте меня.
   – Поздравляю. Это все?
   – Все. Он ведь отпущен на свободу, да?
   – Подписка о невыезде. Недостаточно улик.
   – Все как по нотам.
 
   В августе ее два раза вызывали на задания, а вообще лето прошло в странном затишье. Если бы не дети, Ева бы потерялась во времени. Она стала равнодушна ко всему. Прогуливая детей по пляжу, наблюдая, как едят они мороженое, выбивают брызги из волны, кричат или смеются, она поняла, что только рядом с ними ощущает пульс и сердцебиение, она поняла, насколько эти человечки ей нужны, чтобы выжить. Она бы и не выжила без них, потому что страшно обеспокоенная Далила про себя уже поставила диагноз, умоляла, кричала, плакала, но Ева отказывалась от таблеток.
   – Не будет у меня никаких попыток суицида, не смеши, – отмахивалась Ева. Но в одиночестве задумывалась, потому что еще никогда она не была так равнодушна ко всему, что ее окружало.
   – Ты хочешь жить? – спрашивала она Далилу. – А как ты этого хочешь? Ну не плачь, что я такого сказала?!
 
   В сентябре детей определили в частный детский сад на четыре дня в неделю, Далила отказалась от лекций, чтобы не оставлять Еву одну. Ева послушно раскрывала книгу и сидела над первой страницей по два часа.
   – Почему я не могу это понять? – спрашивала она, разбудив Далилу в четыре утра, и Далила с сожалением вспоминала о временах ее беспробудного сна.
   В сентябре Ева решилась на обыск. Она открыла двери комнаты Илии и профессионально обыскала ее. Два дня ушло на анализ непонятных вещей, записей и прослушивание всех пленок. Музыка. К концу вторых суток у нее остались неразгаданными несколько листков с записями, рисунки и кусочек кожи с выдавленным на нем старинным гербом. Ева легла на кровать Илии, медленно перечитала все еще раз.
 
   «…Гарун все-таки решил преподнести Карлу ключи от Гроба Господня. Он меня не слушал, у него появилась женщина, наши прогулки по Багдаду переодетыми в нищих его больше не привлекают, он слушает сказки. Я предложил подарить Карлу еще и слона, Гарун шутки не понял и совершенно серьезно отбирает слона.
   Слона перегоняют в Ерусалим.
   …женщина Гаруна сегодня показала мне лицо. Это она. Я пошел к звездочету, мы все посчитали. Звездочет боится, но женщина ведет себя правильно. Гарун не отрубит ей голову, пока сказка не кончится, – выдумка, достойная мужского ума. Звездочет делит время пришествия Женщины на отрезки в 795 лет, я с ним спорил, но он стар и упрям, к тому же страдает одышкой. Если считать, что в первое свое пришествие Женщина родила Сына, то зачем она приходила потом? Как же мучительна невозможность узнать все и присутствовать при всем!
 
   Гарун напомнил, что я не из династии Аббасидов. Не имею права насмешничать. А что я могу поделать, если отца Карла звали Пипином? Он перейдет Альпы и разобьет сильнейших лонгобардов, но все равно его папа – Пипин.
   …она позировала Караваджо. Это ее лучший портрет. «Лютнист». Караваджо тогда не знал, что она девушка, переодетая юношей, или это я не знал, что она всепола? Караваджо хотел рисовать с нее «Смерть Девы Марии», она испугалась. Я смеялся над перевертышами судьбы. Она все помнит? Как-то я спросил, каково это – так и не суметь похоронить казненного при тебе сына? Караваджо испытывает судьбу, он уже сделал с нее «Вакха», теперь ставит полотно для «Амура-победителя». Почему она не уходит? Почему она согласилась оставить будущему свое лицо?
   …смотрю его картины. Триста лет прошло. Краски истлевают, я говорил тогда, что желток подходит не каждый. Если бы Караваджо не прятался на Мальте, если бы не крестоносцы… Сохранились бы ее лица на полотнах? С Мальтийским орденом тоже есть одна загвоздка. Куда они запрятали сундук Кугула? Самые большие рубины и изумруды в мире.
   …пытался вычислить ее гороскоп. Раньше человека можно было найти, только странствуя, теперь – почти невозможно. Она прячется. Если Далила прочтет мои записи, вызовет психушку или нет? Она роется в моем столе и отслеживает звонки. Если я ее увижу, я ее узнаю? А она? Узнает она меня?
   …не узнала».
   Если бы в ноябре не приехал Хрустов, Ева бы точно повредилась рассудком.
   Хрустов, ни слова не говоря, потеснил открывшую дверь Далилу, прошел в ванную и спокойно снял с себя вещи. Начал он с куртки и ботинок, закончил трусами. Не закрывая двери, сел в пустую ванну и включил краны.
   – Спинку потереть? – не выдержала этого спектакля Далила.
   – Потри, – подумал и ответил Хрустов.
   – Что у тебя случилось? – подошла Ева.
   – Соль, – сказал Хрустов. – Соль не отмывается, – он выставил перед собой руки и внимательно осмотрел их.
   – Двух свихнувшихся я не потяну! – протестующе закричала Далила.
   – Я просто моюсь. Я с самолета, я могу помыться?
   У Евы впервые за последние месяцы загорелся огонек в глазах, хотя детей рядом не было. Она собрала вещи Хрустова с пола, принесла ему в ванну чай.
   – Рассказывай, – потребовала она, когда цветная пена достала лежащему Хрустову до подбородка.
   – Нечего рассказывать. У меня крупные неприятности, но, когда я начинаю про них рассказывать, меня не понимают. Нет такого человека, который бы меня понял.
   Ева принесла махровую простыню, укрыла ею Хрустова, когда он встал, весь в пене, довела до кровати, уложила, подсунула под спину две подушки, принесла вино и яблоко, села рядом:
   – Говори, или я тебя убью! Где Вера?
   – Ее больше нет, – сразу ответил Хрустов.
   – Это и есть твои неприятности?
   – Ну что ты, это произошло само собой, была – и нету! Вот соль не отмывается, – он дернулся, словно кто-то холодными пальцами провел по спине. – Я улетел сразу же. Почти. У меня остров, если ты еще не знаешь, уже все знают. Хороший такой остров, там даже люди живут, я всё думал, они – мои? И получается теперь, что я не могу там жить.
   – Почему?
   – Потому что, – нехотя объяснил Хрустов, – я вообще не могу жить возле соленой воды. Я не могу видеть море или песок. У меня сразу же начинается чесотка. Меня щекочут изнутри мертвецы. И, главное, я не понимаю, куда она делась? Су рядом не было, она что, растворилась? Море забрало? – Хрустов посмотрел перед собой невидящими глазами и удивленно пожал плечами. – Море – страшная вещь, скажу я вам, девочки. Забирает все подряд. Хорошо, если выпустит ее лет через двести Афродитой. Я уже думал… Я думал о смерти, которой как бы и нет… если успеешь спрятаться, – уточнил он. – Кем я буду через двести лет? Надо привыкать к соленой воде, надо… А то она выйдет, а меня не будет рядом…
   – Это все? – спросила Ева. – Это все твои неприятности?
   – Все.
   – Убирайся! – Она сдернула простыню. – Не можешь находиться у моря, не находись! Убирайся отсюда, только твоих мертвецов и не хватало. Ты мне нравился, потому что никогда не доставлял неприятностей! Мне было спокойно рядом с тобой. Убирайся!
   – Ерунда какая! – не соглашался Хрустов. – Как это я не доставлял непрятности, когда я должен был тебя убить! И если бы ты меня не изнасиловала тогда…
   – Чепуха! Это не неприятности. Это так, легкая опасная эротика. Уходи.
   – Я изменил тебе с твоей лучшей подругой, – напомнил Хрустов.
   – Это она изменила мне с тобой!
   – Вера сидела у моря, играла, а потом осталась только кучка одежды. Получается, что она растворилась.
   – Ну и что? – тащит его за руку с кровати Ева. – Знаешь, кто такой Гарун?
   – Знаю, оставь меня, я знаю. Это калиф такой из сказки, или просто давно жил. Гарун аль Рашид. Кажется, это ему Шехерезада рассказывала свои истории, чтобы он не отрубил ей голову. Правильный ответ? Тогда пусти, я заслужил право немножко полежать.
   – Мой сын Илия ходил с ним ночами по Багдаду, они переодевались в нищих, вот это я понимаю – неприятности, а ты говоришь – растворилась!
   – У вас неправильный сеанс психотерапии, – присоединяется Далила. – Не надо перечислять друг другу подробности маниакального бреда.
   – Я хочу есть, – заявляет Хрустов. – Я перестал чесаться, спасибо тебе, – это Еве. – Я хочу тебя, женщина, – это Далиле. – Тебя я тоже хочу, но боюсь от тебя умереть, – это Еве, – поэтому выйди на кухню, пожалуйста, приготовь что-нибудь, мы быстро. Слышите? Стучат. Войдите!
   Женщины замирают, потом Ева на цыпочках подходит к окну и дергает занавеску в сторону. С той стороны стекла в окошко стучит клювом голубь. Сопротивляясь накатывающему ветру, он иногда взмахивает крыльями, стараясь задержаться у окна, и крылья тогда тоже стучат по стеклу, но звук не такой четкий.
   Он белый и похож на кусочек оторвавшегося паруса, прилепившегося к стеклу.
   Вечером того же дня Ева улетела в Ленинабад.
 
   Два дня ушли на поиски пропавших агентов и попытки выяснить по справочной место проживания человека – родственника матери Илии. Еве помогал прикрепленный к ней для ознакомления молодой сотрудник милиции, он успешно переводил все, что Еве говорили вдруг напрочь позабывшие русский язык таджички в почтовых отделениях и на вокзалах. Они объездили небольшие поселки вдоль реки, добрались до Исфары, но все Каримовы оказывались просто однофамильцами. К концу вторых суток Ева скорее чутьем, чем просто по логике событий поняла, что ее осторожно прогуливают туда-сюда, чтобы не скучала. Она отделалась от сопровождающего и ночью купила место в самолете контрабандистов. Мужчина и две женщины, летевшие с нею, были с оружием. Присмотревшись к женщинам, Ева поняла, как нужно одеться, чтобы не привлекать внимания. Через полтора часа на рассвете они приземлились в пустынном месте. До ближайшего города – Ура-Тюбе – восемь километров. Одна из женщин на прощание согласилась поменять свои вполне крепкие облегающие брюки, вышитую длинную безрукавку и пятнистое платье на кожаные брюки и куртку Евы. Напоследок она протянула Еве платок и отказалась от трикотажной шапочки. Рюкзак на платье смотрелся смешно, но платок закрывал голову и плечи и при необходимости – половину лица.
   Из Ура-Тюбе до Шахристана она ехала на автобусе, потом на арбе. В автобусе удалось выспаться, закутавшись в платок, на арбе она полдороги тряслась, а полдороги шла рядом, дразня осла.
   В Шахристане Ева выбрала самую дорогую чайхану, осмотрела ковры и посуду, кольца на руках у жены чайханщика и решилась. Она рассказала толстому испуганному человечку, что ищет сына, попросила показать ей, где могут жить Каримовы, имеющие родственников у Туркестанского хребта.
   – Скажи город, – чайханщик пересчитывал деньги, которые она достала из-за пазухи.
   – Айни.
   – Будут тебе Каримовы из Айни. Приходи вечером.
   Вечером ее ждали два старика и крепкий молодой парень, забывавший закрывать рот, когда чему-то удивлялся или радовался.
   Старики знали одну семью Каримовых, к которым вдруг приехал давно потерянный сын. Красавец, но немного больной.
   – Чем он болен? – спросила Ева.
   – Ай, чем болен? Бледный, грустный и еще с женой, будешь тут больной. Жена-то русская. Готовить не умеет, прясть не умеет, чесать шерсть не умеет. Скажи, здоровый мужчина возьмет такую женщину в жены? Вот тебя, – старик вдруг пощупал руку Евы и уважительно кивнул, обнаружив крепкие бицепсы, – я возьму в жены моему сыну и без калыма, хоть ты и русская.
   Сын старика обрадовался.
   До гор она доехала на грузовике, по дороге застряли, Ева села за руль, шофер подкладывал камни под колеса. К концу пути – еще одно предложение пойти в жены.
   До Айни осталось совсем ничего, когда Ева обнаружила, что ее трясет. Она заболела.
   В маленькой больнице в Айни она спала счастливая, в радостном высокотемпературном бреду фантастических сновидений. Через два дня, еще пошатывающаяся и плохо соображающая, стояла у дверей больницы и смотрела на женщину, которая держала лошадь под уздцы.
   – Садись, – сказала женщина и кивнула назад, на телегу.
   – У меня нет денег, – Ева развела руками. Ее карманы после больницы оказались совершенно пустыми. Спасибо Далиле, уговорила надеть два кольца и золотую цепочку. Это медики Айни не тронули. Это, как ей объяснили потом, они снимают только после смерти. Спасибо Хрустову, что отговорил брать оружие. Из больницы она бы не вышла. Спасибо полковнику Кошмару, он отобрал удостоверение и умолял ее полагаться только на свои силы и интуицию. После исчезновения агентов он не мог себе простить, что послал их официально, с документами и запросами.
   – Садись.
   Ева пожимает плечами и забирается в телегу. Женщина подходит, укрывает ее куском брезента. Под брезентом тепло, пахнет сухими цветами сено, Ева задремала. Брезент откинула совсем другая женщина. Она что-то сказала на непонятном языке.
   – Ты ее искала, – перевела та, что привезла Еву.
   – Я искала женщину по имени Айника.
   – Айника, – сказала женщина, показав себе на грудь пальцем.
   Ева садится и внимательно осматривает ее. Не старая. Не молодая. Не несчастная. Не счастливая. Никакая.
   – Вы мать Илии? Илия, мальчик…
   – Илия, – кивает женщина и опять показывает на себя пальцем.
   Еву ведут в дом.
   – Эй, русская! – кричит из угла старик. – Иди сюда, русская. Илия ушел давно. Дней тридцать. В кишлак ушел, потому что приехали чужие люди. Говорили, что он увез чужую жену.
   – Русские? – спрашивает Ева.
   – Нет. Шакалы, – объясняет старик. – Я бумагу читал. Там написано, что его жена несовершеннолетняя. Но они не стали такое мне говорить. Такое кому скажи – смеяться будут. У нас в жены берут и в двенадцать. Сказали про чужую жену. Шакалы. Теперь мать его, Айника, рада. Она рада, что ты приехала. Она думает, что ты его вернешь и она опять сможет его продать. Она жадная очень.
   – Кому она хочет его продать? – Ева села на пол возле старика, тот налил в крошечную пиалку чай и протянул ей.
   – Кому нужен будет, тому и продаст.
   – Где этот кишлак?
   – За рекой. Я тебе ночью лодку дам и мальчика дам, он покажет, куда плыть. Айнике ничего не давай, дай мне.
   Ева снимает с пальца кольцо.
   Ночью на прощание старик протягивает Еве бумажку.
   – Если попадешься Кровнику, покажи это. Тут написано, что у тебя желтуха.
   Ева кивает, ничего не спрашивая.
 
   На той стороне реки мальчик протянул Еве компас и показал грязным ногтем направление. Рассвет подкрался незаметно, Ева решила поспать. Она осмотрелась, выбрала камень покрупнее и легла возле него. Проснулась от того, что на нее что-то упало. Она открыла глаза и замерла: на нее набросили сеть. Из-за камня, яростно споря, вышли двое мужчин в тюбетейках. Ева села, стараясь не запутаться окончательно, обняла колени руками и ждала. Мужчины подошли ближе, поставили ее на ноги и опять заспорили. Они замолчали, как по команде, услышав автомобильный гудок. Ева повернулась. Джип, честное слово – джип!
   – Эй, чучмеки! – крикнул из машины желтоволосый парень. – Ну сколько можно вас учить? Не трогать донора! Пальцем не касаться!
   У Евы потемнело в глазах.
   – Не могут пропустить женщину, – объяснял он в машине, куда Еву посадили, так и не сняв сеть.
   – Мы едем к Кровнику? – наугад спросила Ева.
   – А я думал, что ты немая! – обрадовался парень. – Не плачешь, не кричишь!
   У Евы в рюкзаке осталась упаковка сильнодействующего наркотика с надписью «Алахол», медики на нее не позарились, а то пришлось бы перерыть всю больницу. В лямке рюкзака зашиты две пластинки, острые как бритвы, еще ее тело, не успевшее оправиться от высокой температуры, вот и весь боевой арсенал. До шофера рукой подать, даже если свернуть ему шею, местность открытая, она успеет остановить машину, врезаться не во что. А потом? Ева расслабилась.
   Впереди показались странные строения – полукрепость-полузамок из грубо обработанного камня, вокруг загона со стадом овец – разноцветные кибитки. Парень помог выйти, осторожно освободил женщину от сети, снял платок. К ним подтянулась кучка мужчин. Они стояли полукругом и молчали.
   – А вы думали! – подмигнул Еве шофер. – Экземпляр что надо!
   В кибитке он присел и помог Еве снять ботинки.
   – Ты вот что, ты должна раздеться наголо. Не подумай чего плохого, тебя осмотрит врач. И кровь надо сдать из пальца. Не беспокойся, все стерильно!
   Ева, не говоря ни слова, стащила через голову платье тяжелого шелка, сняла брюки. Парень не уходил, смотрел, а когда женщина сняла трусики, вдруг обеспокоился:
   – Ты тут посиди. Не выходи, смотри, а то попортят тебя. Посиди, я сейчас.
   Почти сразу же полог открылся, вошел толстяк в европейской одежде, из кармана жилетки – струйка золотой цепочки. Он осмотрел Еву, поворачивая. Холодные пальцы на плечах. Прибежал, запыхавшись, русский шофер, вошел первым, открыл полог пошире.
   Вошел огромный мужчина с выбритой головой. Он вытирал пальцы об отвороты халата, потом рукавом вытер рот. Обошел Еву. Взял ее вещи, осмотрел их, вытряхнул на ковер рюкзак. Развернул справку, хмыкнул.
   – Подумай только, знают ведь, что у меня новейшая лаборатория, а все подсовывают справки! То желтуха, то СПИД! Ладно. Укрой женщину, простудится.
   И вышел.
   Доктор тоже ушел, шофер суетливо закрыл Еву огромным шерстяным платком.
   – Что ему надо от меня? – решилась Ева на вопрос.
   – Не бойся, останешься жива. Что он, дурак, выкачивать тебя? Побудешь немного коровкой, подоят тебя. Это лучше, чем сразу все, правильно? – Он хихикнул. – А там, смотришь, и на тебя купец найдется. Гостей много приезжает. А мне причитается процент, великолепная ты моя. Какую кровь имеешь, знаешь?
   – Первая группа резус отрицательный.
   – Е-мое! – парень метнулся к пологу.
   Минут через пять вошли две девушки с закрытыми до глаз лицами, поклонились, положили у ее ног одежду. Помогли надеть шаровары, длинную тонкую рубаху, потом платье. На ноги – войлочные закрытые туфли с задранными носами. На плечи накинули ее платок, показали, чтобы закрыла лицо, и вывели наружу.
   Ее привели за высокую стену. Осмотревшись, она отметила спутниковую антенну на крыше башни и немецкий фургон спецлаборатории, стоящий у ворот. Номера – иностранные.
   Здоровяк с выбритой головой сидел на ковре перед столиком на низких ножках. Приветливый жест-приглашение и цепкий изучающий взгляд.
   Ева села напротив него, посмотрела на вазу с фруктами. Мужчина взял кисть чуть подсохшего винограда, протянул ей. Она поблагодарила кивком и удивилась тяжести желтоватых ягод.
   – Кто ты и куда идешь?
   – Я Ева. Иду в кишлак пастухов. Мне нужен пастух Итус. Я ищу сына.
   Поклонившись, вошла девушка. Она кольнула палец Евы и профессионально выкачала немного крови. Зажала мокрой ваткой укол, загнула палец, подняв только на миг бездонные глаза, черные как ночь.
   – Я Тайхан, я собираю кровь. Тебе рассказывали про меня? – спросил здоровяк.
   Ева отрицательно покачала головой.
   – Ты поможешь мне, а я тебе. У меня умирает жена, у нее редкая кровь. Тебе нужна машина, чтобы доехать до кишлака пастухов. И чтобы вернуться оттуда. Иначе ты просто не дойдешь. Сеть – шу-у-ух, и все. Мои ловцы везде, потому что я хорошо плачу.
   Заглянула девушка, что брала анализ, кивнула и исчезла.
   – Чем ты занимаешься, когда не ищешь сына? – спросил Тайхан, протягивая Еве пиалу с чаем. – Что ты умеешь делать?
   – Я хорошо стреляю.
   Сначала засмеялся большой живот, он затрясся, потом начали подрагивать плечи, потом смех дошел до круглого лица, рот Тайхана открылся, и громовые раскаты всколыхнули воздух. Ева спокойно ела виноград.
   – Я даю тебе машину, – успокоившись, Тайхан вытер глаза, – ты едешь в кишлак, потом возвращаешься ко мне. Поживешь несколько дней, ей нужно много крови. Врач говорит, спасет только переливание. Я тебя кормить буду, поить, а если ты попадешь в мою пулю хоть раз, сделаю царицей.
   – Что с твоей женой?
   – Выкидыш. Кровит уже вторую неделю. Умирает. У нее первая группа и резус отрицательный. Нет у меня в хранилище такой крови. Всякая есть, а такой нет! А тебя, видно, бог послал. Сейчас дашь триста, когда вернешься – триста. Ты видишь, я тебя берегу.
   – Двести, – покачала Ева головой.
   – Двести пятьдесят!
   На том и сошлись.
   – Где твоя пуля? – спрашивает Ева, вставая.
   Тайхан хохочет.
 
   Она смотрит в бинокль на мишень. Осматривает оружие. «Браунинг» старого образца. Уходит от прицелившегося Тайхана в сторону. Тайхан кричит, к нему подбегают двое и закрывают собой со стороны Евы. Тайхан вскинул руку, Ева подняла свою. Она среагировала на щелчок, нажала на курок. Тайхан посмотрел в бинокль. Мишень стояла нетронутой. Он не понял.
   – Эй! – крикнул Еве. – Где твоя пуля?
   – А твоя?! – крикнула Ева, скучая.
   Тайхан вскинул руку, Ева опять успела за щелчком его оружия.
   В этот раз в бинокль было видно, что полотно мишени порезано, как будто от восьмерки к краю провели тупым ножом.
   Медленно наливается кровью лицо Тайхана. Ева вздыхает с облегчением: дошло. Он кричит и топает ногой, десятка два человек бросаются к мишени, разбредаются от нее, постепенно увеличивая пространство условного круга, кто-то становится на четвереньки.
   Четвертую пулю так и не нашли. Тайхан остановил поиски, когда ему в ладонь положили третью.