Васина Нина. Удавка для бессмертных

   На работе Муха с напряжением маньяка вглядывался в лица сослуживцев, по выражению лица стараясь понять, кому он перешел дорогу. Ему не хватало воображения Декана, жизнь Мухи была на редкость простой: ни тебе романов с чужими женами, ни подсиживания, кого подсиживать-то, если он один такой на всю Службу! Муха стал думать, насколько он один. Конечно, на отработку задания выходило несколько снайперов, но по особо опасным делам всегда вызывали его. Муха не знал, лучше или хуже стреляют другие, он знал, что промахов по движущимся целям у него не было ни разу.
   – Сколько снайперов вообще есть в службах? – поинтересовался Муха у диспетчера.
   – Вообще или только таких дураков, вроде тебя?
   – Дураков, – вздохнул Муха. – Чтобы всегда без промахов и без повышения в чине.
   – Точно не скажу, – задумался дежурный диспетчер, – но по сводкам срочных вызовов на особо важные объекты можно прикинуть, что у нас ты один такой востребованый, у спецназа МВД есть один-два, не больше, еще есть женщина – свободный стрелок в Службе безопасности.
   – Что это значит – свободный стрелок?
   – Это значит, что имеет право на убийство по собственному усмотрению. У нее трехзначный код. Тут бумагу оставил фактурщик. Ты пулю оставлял в лаборатории?
   Описание пули и предполагаемого оружия – а что еще можно было предполагать, как не «СВД» последней модели – ничего Мухе не говорило, но он сложил бумажку и сунул ее в карман.
   К трем часам дня Муха решил победить тоску, потливость и подташнивание, ему надоели шуточки сослуживцев по поводу его бледного измученного вида и отсутствия жены в городе, Муха решил поесть. Набирая на поднос тарелки, он застрял у горки булочек, упершись взглядом в ценник и тормозя небольшую очередь.
   – С чем это, написано, у вас булочки? – Он ткнул пальцем в еще теплую сдобу.
   – С корицей.
   – Конечно, корица…
   Через сорок пять минут – именно столько времени ему понадобилось, как говорил Декан в таких случаях, на «сравнительный анализ имеющихся предположений и воображений», Муха понял, почему он должен быть убит. Он исходил из того, что гениальная мысль – явление общественное, может посетить любого, и нечего преувеличивать собственную значимость: что придумал Муха, мог придумать кто угодно, но вот исполнить это могли только трое. Декан, Муха и третий, который, как ему сказали тут, – приправа, растение, пахучая добавка при соленьях, маринадах и выпечке. Если учесть, что Декан мертв, следует понять, что этот третий совершенно не расположен делиться. Он хочет остаться один. Это он и пытается сделать. Как всегда бывает, когда обстановка ясна и цель определена, Муха пришел в состояние покоя и обдумывания конкретных действий. Поздравив себя с успехом в «сравнительном анализе…» и так далее, он съел остывший обед и уже просто обдумывал детали, спокойный, как всегда перед выстрелом.
   К четырем тридцати он выехал с группой быстрого реагирования на срочный вызов. Минут через двадцать лежания на крыше понял, что дело идет к мирному завершению переговоров: стрелять не придется, обнажил голову, подставляя потные кудри холодному ветру, дернулся влево к укатывающейся каске и поэтому остался жив: пуля шаркнула стоптанной туфлей старухи в белом совсем рядом, по движению воздуха Муха понял, насколько рядом. Он перекатился на спину и выдал одиночными по двум воздуховодам – единственным выступающим частям, за которыми мог прятаться человек в совершенно открытом пространстве крыши девятнадцатиэтажки. Потом он побежал к этим выступам, припадая к крыше и стреляя, потом отбивался от подбежавших к нему напарника и страховочного снайпера, потом получил взыскание, громкий мат – это уже в кабинете – и приказ немедленно отдохнуть и посетить психолога.
   Психологов Муха уважал. Он просмотрел столько американских вариантов трудной жизни психолога, что в каждую свою встречу с этим представителем медицины старался получить максимум информации о достоверности этих самых американских вариантов. Муха сразу стал задавать вопросы, психолог – мужчина измученного вида, отвечал охотно, не удивляясь. Муха узнал, что у психолога нет загородной виллы, где иногда прячутся спасенные им от суда клиенты, нет внебрачных детей, нет сестер и братьев клиентов, которые хотели бы психолога убить, нет частной практики – по пятьдесят долларов в час, к нему не приходят на прием утомленные развратом и желающие развестись фотомодели или актрисы. Зато у психолога оказалась собака, и тоже доберман! И даже сука, отчего разговор мужчин принял более дружеский характер, и психолог перестал делать записи после каждого вопроса Мухи. В конце Муха в двух словах объяснил свою ситуацию, сказал, что его преследует снайпер, и они, конечно, выяснят, кто лучший, и тогда Муха перестанет стрелять на задании по необозначенной цели.
   После этого Муха в кабинете диспетчера сел за свободный компьютер и нырнул в Интернет. Он выдал запись в «отстреле» с ходу, не раздумывая, и как раз под заказом на два миллиона: «Корица, не будь жлобом, мокрица, выходи на открытое пространство. Где и когда?»
   Корица позвонил ночью, в два пятнадцать. Света Муха не зажигал, хотя был не дома – остался ночевать у армейского дружка, а время посмотрел по светящемуся циферблату наручных часов. Он ушел на ощупь в кухню, зажав телефон щекой: квартира была однокомнатная. Корица предложил встретиться в четыре утра на стройке, назвал адрес.
   – Слушай, – сказал Муха, стараясь сдерживаться и не произносить непотребных слов, – ты по голосу не иначе как ветеран сражений в горных ущельях, а я молодой, по горам не лазил, поэтому на твою долбаную стройку не пойду, выбирай место открытое, как было мною предложено в «отстреле»! А будешь прятаться, я тебя…
   После некоторых пререканий было решено встретиться на площади у кинотеатра.
   – И чтобы никаких там стоянок машин, баррикад из киосков! Выбирай кинотеатр на окраине, я люблю открытый простор! Посмотрим, как ты стреляешь в открытую, мазила! – повышал голос Муха, глядя в окошко на стройные ряды спальных многоэтажек.
   Муха вышел из дома почти сразу после звонка. Нужно было пройти некоторое расстояние пешком, оценить обстановку, нужно было убедиться, что его не ведут от подъезда, нужно было успокоить хлынувшую по венам с кровью эйфорию праздника. Муха очень себе нравился этой ночью, он даже подумал, что к нему на пустой площади у кинотеатра может подойти не заматеревший в Чечне или Афганистане мужичок, а шикарная женщина – именно такая и должна быть свободным снайпером, и спросит что-нибудь, улицу или время, а он будет начеку!
 
   Как только они вышли из поезда, пошел снег. Было тепло – ноль или минус один, снег падал, тяжелея с каждой секундой приближения к земле. Хрустов хотел уловить снежинку и рассмотреть ее, но на темной поверхности рукава куртки были только слипшиеся комки. Они спустились из вагона в открытую ветрам степь, потому что поезд стоял уже второй час. Впереди на дороге взорвали рельсы. До ближайшего города было пятнадцать километров.
   – Бело-голубой город у моря, – шептала, прижавшись к нему, Вера, – с шумными волнами, пирожными и рапанами на память, где ты? Поезд может простоять несколько дней. Пойдем куда глаза глядят? – Она подняла к Хрустову лицо. Глаза глядели сквозь него, пугая отрешенностью.
   Проводница не смогла точно сказать, в какую сторону ближе до станции, поэтому Хрустов и Вера пошли по шпалам в том направлении, куда ехал поезд. Через час в белой движущейся пелене снега показались огоньки переезда.
   – Мы – нигде, – задыхаясь, говорила Вера, она шла сзади, и как Хрустов ни уговаривал себя не спешить, он все равно слышал ее натужное дыхание, – А мы вообще потерялись во времени. Ну вот какой дурак взорвал рельсы? Какой тут год? Революция уже совершилась? О, я вижу лошадь с телегой! Давай купим лошадь!
   У переезда неподвижная лошадь застыла в хлопьях снега, в маленьком светящемся слабым светом оконце красного домика показалось лицо. К ним вышел хмурый мужчина в ушанке и яркой желтой курточке поверх телогрейки, он тоже застыл возле лошади.
   – Где здесь люди живут? – спросил Хрустов. – Что тут у вас происходит?
   – Так вить война. Заложники везде. Вы – заложники? Вчера ваших освободили, на дрезине везли.
   – Нет, мы сами по себе, – Вера расставила руки в стороны и закружилась, подняв лицо к небу.
   – Чечены-шакалы рельсы взорвали, а я теперь виноват – не углядел. А угляди тут попробуй! Волки, они и есть волки, поди – поймай! Ну чего – чаю?
   В крошечной станционной будке жарко натоплено, а чай заварен из травы. Вера начала дрожать с холода, вдыхая засушенное лето чабреца и мяты.
   – И откуда вы к нам?
   – Мы с поезда. Из Москвы, – Хрустов чай не пил, сидел расслабленно, вдруг обнаружив, что никуда больше не спешит.
   – Далече забрались. А правда, что у вас там под Красной площадью чечены атомную бомбу зарыли и теперь всех экуируют?
   – Не знаю… – он смотрел, замирая в теплой дреме, на догорающее золото поленьев в приоткрытой печке.
   – Остановитесь у знакомых или так, бомжевать будете?
   – Нам бы к морю, – прошептала Вера.
   Хрустов с сожалением вышел в непроглядный снег, посмотрел на белую дорогу. Вдруг на полном ходу промчался с грохотом танк, дребезжа и завывая, когда перекатывался через рельсы.
   – Наверное, – предположила Вера, – мы заблудились глобально. Сейчас промчатся тачанки. С пулеметами… До чего же я ненавижу рельсы и шпалы. Все зло от них! Стоит куда-то пойти по шпалам, как обязательно что-то произойдет!
   – Давай определимся, идем мы к морю, в конце концов, или нет.
   – Хрустов, не знаю, как сказать, но я… С меня джинсы спадают, и обувь велика.
   Платье Вера отвергла еще в поезде, когда выяснилось, что оно шлейфом тянется за нею по полу. Счастливо припасенные детские джинсы очень пригодились. Норковый полушубок стал шубой.
   Хрустов подошел поближе и опустился на колени. В каре-зеленых полушариях ее мира шел снег, еще там стоял на коленях крошечный Хрустов, а сзади маячило желтое пятнышко дежурного по переезду.
   – Не бери в голову, – произнес еле слышно Хрустов, – во-он я какой… крошечный, – он не отрываясь смотрел ей в глаза. – И ничего, живу…
   – Пойдем к морю, – прошептала девочка и вытерла осторожной ладошкой его щеки от стаявшего снега.
   – Милейший! – закричал Хрустов, вставая с колен. – Куда тут идти к морю?
   – Щас тепловоз будет с боковой линии, ехайте на нем часа два! – почему-то обрадовавшись, закричал мужичок, показывая рукой в снег.
   В пустом и безлюдном пансионате они обжили комнату возле кухни. Топили «буржуйку» разбитыми ящиками. Через день приезжала машина с почтой для двух ближайших селений повыше, в горах. Хрустов принимал два-три мешка с почтой, затаскивал их в коридор у кухни и ждал почтальоншу. Она приходила когда как, Хрустов читал в ожидании газеты, чистил оружие, готовил на плите макароны с тушенкой. Света не было. Зато было море, совсем рядом – рукой подать, и даже застывшее в неподвижности колесо обозрения и разноцветные лошадки карусели с облезлой краской.
   Почтальонша приходила по открытому берегу, сражаясь с ветром, Хрустов видел ее издалека, ставил чайник. Почтальонша пила чай, потом в полной прострации замирала, уставившись на Веру и приоткрыв рот. На пятый день она не выдержала и спросила:
   – И что у вас тут делается? – показывая пальцем на маленькую девочку, закутанную в теплые, не по возрасту большие вещи.
   – Война, – пожал плечами Хрустов.
   – Он путает причину и следствие, – заявила девочка, ковыряя в носу.
   – Ну да, ну да, – бормочет почтальонша. – В Новый год тут тоже семья сидела. Они были, наоборот, не как вы, не русские.
   – Новых годов не бывает, – заявляет девочка. – Новые годы – это анахронизм.
   – А я вам тут от этого… хронизма самогоночки принесла. Наши в селе все про вас спрашивают, а я, не поверите, ничего не могу рассказать. Первый раз со мной такое. Как начну говорить, слова теряю, прошлый раз она вроде побольше была, дочка ваша… Это все от радиации, – женщина раскопала в сумке бутылку из-под фанты, заткнутую бумажной пробкой. – Как слеза! – Она гордо посмотрела сквозь бутылку на Хрустова.
   – Он мне не отец, – Вера заложила руки за спину и оттого выглядела еще комичней. – Он меня похитил для выкупа.
   – Смышленая! – Почтальонша засобиралсь, Хрустов с сожалением оторвался от газеты.
 
   Он надевает огромный плащ-палатку с капюшоном, сажает Веру на руку и идет к морю.
   – Ну давай же! – требует Вера.
   – Еще не время.
   – Давай!
   Он начинает стих у самой воды.
   – Ты была смелей и легче птичьего крыла, по лестнице… по лестнице…
   – Как головокруженье! – досадливо напоминает Вера.
   – По лестнице, как головокруженье, через ступень сбегала и вела сквозь влажную сирень в свои владенья с той стороны зеркального стекла. – Хрустов останавливается. Отворачивается на секунду от резкого ветра в лицо, поправляет капюшон, прижимает к груди детскую головку, пряча от брызг. – Пред нами расступались, как миражи…
   – Как миражи! – кричит Вера, сердясь на него за неправильное ударение.
   – Пред нами расступались, как миражи, построенные чудом города, сама ложилась мята нам под ноги, и птицам с нами было по дороге, и рыбы поднимались по реке, и небо развернулось перед глазами… Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке. ^[1]
   – Еще раз и без запинок! – требует Вера.
   Хрустов начинает снова. Теперь получается без запинок, и глупое слово миражи, изуродованное на потребу рифме, у него выходит легко. Вера в восторге. Он опускает ее на песок, смотрит, как маленькая девочка бежит к волне, потом от волны, путаясь в длинной кофте, крест-накрест перевязанная платком.
   – Я тебя люблю! – кричит она морю и падает.
   Смешно.
   Хрустов ловит ее, уговаривая сердце не трепыхаться понапрасну в предполагаемом кошмаре пустого хлопка: один миг, одно движение ладоней, а ловишь пустоту. Нет, еще смеется в его руках маленькая девочка, еще она ловится. Хрустова пугает внезапность, ее предполагаемое исчезновение после хлопка, это детский страх перед бродячими цирковыми фокусниками. Хрустов старается лишний раз не хлопать в ладоши.
   Вера захлебывается от смеха, падает, они промокли. Мужчина подбирает брошенный на песок плащ, закутывается в него вместе с девочкой. Девочка обхватывает его шею руками, возбужденно сопя.
   – Мы не уйдем от моря? – спрашивает она, выдыхая нечаянно пойманное на несколько минут счастье.
   – Нет.
   – Тут ведь нет никаких дорог? – Голос уже настороженный.
   – Никаких.
   – Ни одной дороги?
   – Ни одной.
   – Даже самой захудалой?
   – Ни одной.
   – Поблизости? – привередливо уточняет она.
   – Ни одной.
 
   Поздно вечером Хрустов пьет самогон и чистит оружие перед зажженной свечкой, а Вера в предчувствии ночи плачет и кричит. Кричит она так:
   – Су, мамочка моя, голубушка моя, красавица, ласточка, забери меня, не бросай меня, найди меня! Не бросай меня! Забери… меня…
   Минута передышки, потом сначала. Пока не заснет, обессилев.
   Привыкший к этому Хрустов не реагирует, пламя свечи дрожит у него в глазах.
 
   Как-то в особенно теплый и безветренный день Хрустов лежал на лавочке, отвернувшись от воды, чтобы не резало глаза отраженное морем солнце. Вера бегала от волн, спотыкаясь и падая. Море накатывало, равномерно отсчитывая время. Вера перестала визжать после каждой подкравшейся волны, и повернувшийся в ее сторону Хрустов увидел, что она сидит у самой воды, сосредоточенно ковыряясь. Он привстал. Девочка копала ямку, отгребая от себя мокрый песок. Хрустов за последние дни не раз вспоминал свои детские привычки, вот и сейчас он стал смотреть на солнце, пока не ослеп, зажмурил глаза – открыл, и мир расплывается разноцветным калейдоскопом. Он посмотрел на берег. В мокром песке темная кучка. Хрустов сел, потянулся, вглядываясь ослепленными солнцем глазами, пока не понял, что эта кучка неподвижна. Сначала он подумал, что Вера ухитрилась раздеться и полезла в воду голой, он совершенно не почувствовал расставания, он пошел к воде немного сердитый – простудится! В вырытой ямке лежала мокрая одежда, особенно отчаянные волны заполняли выемку пеной. Хрустов огляделся, взял одежду, прижал к лицу. Одежда пахла водорослями. – Так просто? – произнес он в никуда.
   Когда Ева Николаевна после трехдневного отсутствия пришла домой, то была задержана на лестничной клетке и доставлена в отдел ВР. По дороге она ни о чем не спрашивала, спокойно достала бананы, спросила из вежливости, не хотят ли двое очень серьезных мужчин перекусить этими фаллическими символами, не получив вразумительного ответа, съела бананы сама. Но в отделе, потребовав у Кошмара кофе, она сразу стала задавать вопросы, а Кошмар, хоть и смотрел на нее странно, на вопросы отвечал. Ева узнала, что: она не арестована, а просто наконец найдена живой и почти здоровой – в этом месте Кошмар кивнул на ноги Евы, намекая на легкую хромоту. И если Ева Николаевна оценит его такт, терпение, отличный кофе, кстати, с сахаром? Это хорошо, потому что сахара нет. Так вот, если она все это оценит и подробно расскажет о своих перемещениях и действиях за последние трое суток, то он, так и быть, расскажет в подробностях, почему эти сутки не спал, как, впрочем, и весь Отдел внутренних расследований. – У меня случились непредвиденные обстоятельства, – Ева уважительно кивнула, попробовав кофе. – Такое иногда случается в жизни.
   Кошмар поинтересовался, насколько эти обстоятельства были непредвиденными?
   – Совершенно внезапный секс с элементами садомазохизма, как я уже сказала врачу на обследовании, а если для протокола, назовем это проблемами личной жизни.
   – Да это я понимаю, я все понимаю, – возбудился Кошмар, – я же конкретно спрашиваю, насколько эти обстоятельства были непредвиденными? Вопрос ясен, майор Курганова?
   – Так точно. Ясен. Обстоятельства эти были настолько непредвиденными, насколько может у человека случиться понос, то есть совершенно непредвиденными. Разрешите вопрос?
   – Разрешаю.
   – Почему вас интересует именно это? Я справки принесла. Кроме психических отклонений, у меня растяжение сухожилий в двух местах, можно эти справки оформить как объяснение моего отсутствия…
   – Меня не интересуют подробности вашего внезапного секса! – перебил Кошмар. – Меня интересует только степень его неожиданности!
   – Странный у вас способ интересоваться проблемами моей личной жизни. Кофе изумительный. Скажите же, в чем дело?
   – Все дело в том, что за последние двое суток произошло три убийства. И все трое – специалисты спецслужб, а что особенно интересно, снайперы высшей категории.
   – Получилось! – Ева откидывается на спинку кресла, улыбается и закрывает глаза.
   – Молчать! Не сметь при мне выражать какие-либо эмоции по этому делу! Сейчас я буду излагать вам мою версию событий, а вы будете делать вид, что очень удивлены моей осведомленностью и сообразительностью. Потому что если вы тут, в кабинете вашего куратора, полковника Службы безопасности, собираетесь праздновать победу, то есть демонстрировать причастность к этим убийствам, то я должен буду вас задержать и нашу приятную беседу называть допросом. Итак, – Кошмар, успокаиваясь, с заложенными за спину руками прошелся перед Евой, – начнем с того, что мною была проведена активная работа по анализу степени принадлежности к делу всех владельцев новейших процессоров. В результате этой работы мною были выделены три человека, которые могли иметь предположительное! – Кошмар поднял вверх указательный палец, – отношение к организации заказных убийств. После консультаций с психологом и изучения личных дел каждого, а все трое в разное время имели отношение к государственной службе, был условно выявлен и поставлен под наблюдение объект. Дальше можно перейти к проблемам вашей личной жизни. Поскольку из-под наблюдения объект скрылся и был обнаружен только спустя четырнадцать часов в частном спортивном зале, мы вынуждены были еще до его обнаружения дать данные на этого объекта в розыск. В данный момент объект задержан, ему предъявлено обвинение, но что интересно! Он тоже требует не касаться его личной жизни и отказывается отвечать, где провел двое суток! При этом по степени истощения и по количеству замеченных на открытых местах тела и головы кровоподтеков, называемых попросту синяками, его состояние странно схоже с вашим, Ева Николаевна. Если вам интересно, он тоже хромает. Когда директор похоронного бюро Волков Е.П. был нами задержан, вы, конечно, уже поняли, что это был он, я не смог устроить себе полноценный отдых, который мне крайне необходим. Потому что, вы меня слышите? – Кошмар остановился на секунду, наклонился над Евой и всмотрелся в лицо женщины с опущенными глазами и еле сдерживаемой улыбкой. – Потому что вынужден был находиться в непрерывном и достаточно возбужденном обдумывании степени вашей причастности к убийствам снайперов из спецслужб. Не перебивать! – закричал он, как только Ева подняла голову, и добавил уже спокойно: – Не перебивать, пока я не изложу свою версию.
   После этого Кошмар перестал говорить языком милицейских протоколов, сел рядом с Евой в кресло, взял ее чашку, взболтал остатки кофе и выплеснул на блюдце черную гущу.
   – Вы дали объявление в «отстреле». Заказ на Волка. Я читал. Сумма впечатляет. О деньгах потом. Интересно полное отсутствие желающих поиметь такую сумму. Знаете, почему их не было?
   – Знаю, – сказала Ева. – Можно говорить? – она дождалась кивка. – Потому что нормальный человек понимает, что владельца такой суммы уберут просто за то, что он владелец. Волка мог убить только кто-то из его золотого резерва. Было предположение, что это профессиональные снайперы. Я захотела стукнуть их лбами.
   – А если бы они просто поделили сумму?
   – Если это хорошие друзья или коллеги из одной службы, могли и поделить. Но цель была бы достигнута и тогда: похоронной конторе Волка пришел бы конец. Значит, – вздохнула Ева, – их было трое. Разрешите ознакомиться с особенностями русского снайперского вестерна?
   Кошмар кивнул на толстую папку на столе.
   – Убийство первого нам ни о чем не говорило, но два других трупа на площади у кинотеатра рассказали все. В кармане самого молодого, посмотрите, посмотрите фотографии, обнаружена такая же пуля, какой был убит первый, а возле убитого третьего – оружие, из которого он стрелял этими пулями. Получается, что они не были друзьями. Грустно другое. Это были лучшие снайперы. Дело поручили Отделу внутренних расследований Службы безопасности не только потому, что третий – наш. Из Службы. Я настоял, написал три докладных, обобщающих эти убийства. Но еще и потому, что ни подробности расследования, ни его результат никогда и нигде не всплывут.
   – Как же, знаю: государственная тайна! – Ева не может скрыть сарказм. – Три мужика, числящиеся офицерами спецслужб, в свободное от работы время подрабатывали киллерами в похоронной конторе, которая играла в показательно-истребительное шоу через Интернет. На директора этой конторы кто-то написал чересчур дорогой заказ, мужики не захотели договориться и поделиться. По логике ведь, только подумайте! По логике должен был остаться один, который бы и убил Волка. Но жизнь, как всегда, непредсказуема.
   – Волков Е.П., – устало зачитал Кошмар, – женат, образование высшее техническое, мастер по восточным единоборствам, года, призы. Пришел работать в органы внутренних дел в… году. Зачислен оперуполномоченным, замечен в нечистоплотности, уволен по собственному желанию. Полтора года проработал в частном сыске, раскрыл несколько важных для государства дел, принят в «Белые погоны» по рекомендации… На полгода пропал, данных о роде занятий нет, в прошлом году зарегистрировал частное похоронное бюро. Чего здесь не хватает, Ева Николаевна?
   – Имени офицера, под началом которого он работал оперуполномоченным.
   – Слушаю вас!
   – Сначала Волков работал в отделе убийств у Николаева, потом попросился в экономические преступления. К старшему лейтенанту Кургановой Е.Н., – повысила Ева голос.
   – Скажите, как интересно. Старая связь, да?
   – В каком-то роде. Я учила его стрелять, он меня – драться. Он меня достал своей меркантильностью, я его использовала при одном деле…
   – Не стесняйтесь, Ева Николаевна.
   – Стеснительность здесь ни при чем. Этот человек с первого же года работы в милиции искал способ обогащения и опасен был именно масштабами своих намерений. Он никогда бы не взял деньги по мелочи, числился бы кристально чистым, порядочным, потому что отличался умом определенного склада. Он в органы пришел, чтобы закрепиться и воспользоваться случаем только один раз. Но очень богатым случаем.
   – И вы воспользовались этой его меркантильностью, чтобы…
   – Чтобы сорвать побег из тюрьмы киллера Слоника. Я узнала, что бандитскому авторитету Самосвалу поручено его «бежать», пришла в тюрьму чуть раньше и предотвратила побег.