Страница:
— Жалуются? — спросил старик весело, усаживаясь за свой стол. — Я уже объяснял, что их сроки ремонта нереальны. Очень большие проблемы с доставкой оборудования, работы проводятся в невыносимых условиях, а они еще что-то хотят. Всегда так. Сначала просят быстренько устранить течь, благодарят, а потом пишут жалобы, что ремонт некачественный. А ведь устранить аварийную ситуацию и отремонтировать — это разные вещи. Вот, к примеру, что это у меня за документ от них? Накладная. Не смета на ремонт, понимаете, а накладная, а жалобу они пишут по всей форме, что не выполнен, значит, ремонт.
— Извините, — Ева успела вклиниться в паузу, когда старик что-то стал искать в столе, — но у меня есть сведения, что потом, второй раз, вы у них делали именно ремонт, были оформлены документы.
— Так ремонт же в другом месте был! И по ремонту сроки были смешные, я так и сказал, мои люди по ночам работать не будут без сверхурочных, а заказ-то государственный, во — она как!
— А документы хоть были оформлены правильно? Планы, смета?
— Сейчас все найду, у меня эта тюрьма вот где! Специально эту папку отложил, как чувствовал, что затаскают они меня по кабинетам.
А! Вот, пожалуйста, смета, вот акт приемки, как полагается.
— А план?
— План… Извините, конечно, попачканный, ребята, знаете. А это — подвал под прачечной. Вы из-за прачечной, так же, пришли? Я сразу говорил, что там все трубы надо менять, все, не латать, а менять.
— Вы знаете, мне понадобятся копии всех этих документов.
— Уже третий раз кому-то нужны копии этих документов, я в третий раз говорю: ксерокс — за углом! Обед у меня — в час! До часа бумаги вернуть. Спасибо, что вы хоть судом не пугаете.
— Пожалуйста, — сказала Ева.
Ева положила на свой стол ксерокопии, Волков сел рядом.
— Смотришь, запоминаешь, опять смотришь, опять запоминаешь, и так до тех пор, пока не впечатается. Пока не станет появляться четкой картинкой, когда закроешь глаза. — Ева выложила три листка рядом. — Это следственный изолятор, это… по-моему, выход во двор для прогулок… да, отсюда. Здесь — прачечная, здесь и здесь я карандашом нарисовала смотровые вышки.
— Какие у тебя духи? — спросил Волков.
— «Ле дэрнье бэзэн», а что это вдруг?
— Очень горький запах.
— Последний поцелуй, наверное, такой и есть. Не отвлекайся.
— Мне показалось, что и ты не в себе. Хочешь, я тебе сделаю массаж небольшой, от головной боли очень помогает.
Волков, не дождавшись ответа, встал и положил руки Еве на плечи.
— Знаешь, — сказал он задумчиво, — человеку очень легко свернуть голову и сломать шею. Важно здесь правильно взять голову руками и правильно приложить усилия. Если ладони уже уложены, — Волков обхватил голову Евы правой рукой у виска, левой накрыл ухо, его большой палец оказался у Евы под подбородком, — то сначала легко, без усилия, поворачиваешь голову слегка набок, а потом резким движением обеих рук в сторону и чуть вверх!
Ева вцепилась в его ладони, царапая до крови ногтями. Ей удалось расцепить руки Волкова, она отвела их в сторону и повернулась. Волков смотрел мимо нее, напряженно, застыв с поднятыми руками, как будто еще обхватывал чью-то голову.
— Волков! Волков, почему ты меня так ненавидишь?
— Трудно объяснить, но наступает такой момент, когда ты слышишь хруст, знаешь, такое бывает, когда разделываешь курицу, не ломая кости, а разрывая поворотом у соединений… А вообще, я тут подумал, — Волков очнулся, забрал стул и сел к себе за стол, — нам не обойтись без помощника изнутри. В смысле, хоть один свой охранник в тюрьме да нужен, как ни верти.
Ева смотрела на Волкова с ужасом. Она с утра была под впечатлением встречи, сердце сладко обмирало в груди и мешало работать и думать. И сейчас, отрезвляя, чувство опасности сменилось тошнотой, так бывало, когда она очень пугалась.
— Не делай так больше, Волков, — сказала Ева тихо.
— Я обещал, что ты будешь любую шею ломать, должен же я тебя обучить! А насчет ненависти… Я бы тебе сказал, да ты меня не поймешь.
— Ты что, злишься на меня за морг? Ты мне начинаешь надоедать, не испытывай мое терпение.
— Ты никогда не пробовала просто подчиниться мужчине, не думать, не размышлять, а просто делать, что он скажет?
— Я собираюсь это попробовать на днях, о результатах доложу, если тебе это интересно, но могу сказать и сейчас, что это только постельный вариант. И только его я и хочу пробовать. Остальные варианты подобной подчиненности меня не интересуют. Ты удовлетворен?
— Вполне.
— Ну тогда, если ты меня действительно понял, я хочу кое-что добавить. — Ева подошла к столу Волкова и села на него. — Ты считаешь, что мы собираемся удовлетворить свои шкурные интересы, влезая в это дело. А я считаю, что мы просто восстанавливаем справедливость, и все. Не перебивай! Потом поймешь, чуть позже. Моя совесть чиста, и если ты думаешь, что сядешь мне на шею после этого, то ты глубоко ошибаешься. Нет у меня в этом деле шкурных интересов, нет, и все!
— Не ори ты так, здесь еще нет микрофонов, я надеюсь!
— И если ты спросишь, что я тогда с тобой здесь делаю, то отвечу. Ты — тешишь себя предчувствием денег, а я — использую тебя. И попробуй после всего сказать, что я тебя обманывала!
— Ладно, ладно, я все понял, успокойся.
— Чтобы я успокоилась, попробуй с этой минуты называть меня по имени отчеству и на «вы», я все-таки твой начальник, и мне так удобней!
Волков посмотрел на часы и вдруг схватил Еву за волосы на затылке, притянул ее голову близко к себе. Он приблизил лицо к ее лицу так близко, что Ева почувствовала запах и жар его кожи, сухие губы спокойно царапнули ее рот, почти не касаясь его. Потом он отпустил волосы, встал, опять посмотрел на часы.
— Все, минута прошла. Извините, Ева Николаевна, за мое поведение, больше этого не повторится.
— А по физиономии!.. — Ева ошарашенно потирала шею.
— Как прикажете, Ева Николаевна! Можете и по физиономии, только без обид, ладно? Я еще плохо стреляю. А вы никудышний боец.
Стас Покрышкин в сытом одурении пробовал сосредоточиться на игре в карты. Наталья играла азартно, с повизгиванием и обидами. Играли вчетвером. Еще были молчаливая и неулыбчивая горничная Матрешка, как ее называла Наталья, и охранник, обтиравший быстрым движением руки небольшую бородку, когда выигрывал или когда карта шла.
Стас разглядывал пристально лица сидящих, в сотый раз жалея об отсутствии камеры. «Какая натура, нет, до чего я свою жизнь довел, вот они, лица! Это же Россия, честное слово, захочешь — не найдешь специально. Пора… Пора взяться за серьезное кино, по фестивалям поездить, или я не мастер?!»
— Не лови ворон! — кричала Наталья, они играли парами. — Проиграем, отшлепаю! У него попочка такая! Мяконькая, нежная, не мальчик, а зайчонок!
«Это ведь про мою задницу, — подумал отстраненно Стас. — А может, я умер, меня пристрелили тогда эти… двое панков, и вот я в раю, такой русский рай — или ад. Расплачиваюсь за свои грехи, за свои диеты и вегетарианство. А и грешен, чего говорить!»
Стас зевнул от души.
— Ты мой сладкий! — сказала Наталья, углядев все его зубы. — Попей кваску! Ядре-е-ный!
«А может, и не про мою… Это вполне может быть кто-то другой, не я. Или я — но в другом измерении, все люди здесь другие. Наталье пятьдесят лет. Кто это сказал? Кто-то сказал… Тогда она оборотень. В той моей жизни она была бы дряхлой горбатой старухой. Я был стареющий придурок, а здесь зайчик. Оборотень. Ангел Кумус ее бы… Или нет?»
— Ну куда ты короля козырного бросил! — кричала Наталья, разрумянившись, сердито. — Нет, ты сразу скажи, не хочешь играть — вольно тебе!
Стас побрел в кухню.
Он перестал спать ночами. Лежал, прислушиваясь к странным звукам деревянного дома, к приглушенным разговорам охраны на улице. Вчера, например, шел дождь, тихий такой, незлой. К утру, когда темнота начинала медленно рассеиваться, глаза Стаса как раз начинали слипаться, а в шесть уже приходила Матрешка на кухню, шустрая и тихонькая, как мышка. К семи подъезжала машина за хозяином, Стас ни разу его не видел. Он специально не подходил к окнам, он не хотел ничего знать об этом человеке, он очень его боялся. К десяти приезжал небольшой фургон, в дом заносили коробки с продуктами, Стас вставал. Днем он бродил по дому сонный, плохо соображая, к одиннадцати часам принимал первую стопочку водки с неизменным поцелуем Натальи, и начиналась еда.
Сегодня, например, Стас заметил, что предметы вокруг него стали другие. У них пропали конкретные очертания, незаметны стали углы. Своими краями стулья, шкафы, пузатые табуреточки, кошки над камином словно растворялись подмоченной акварелью в пространстве комнаты. Огонь больше не резал глаза, сумерки подкрадывались в окна так естественно, что граница дня и вечера исчезала. Стас не мог уже быстро и нервно повернуться на испугавший его звук. Сначала он вел глазами в ту сторону, откуда прозвучало что-то опасное или интересное, потом уговаривал голову и тело развернуться и поучаствовать.
Ева металась по квартире, перекладывая вещи с места на место. Она ждала Володю. К десяти вечера она устала ждать, облилась в ванной холодной водой, закуталась в простыню и умостилась в большом старом кресле думать. Ева шла по территории тюрьмы, представляя все, что ей может встретиться, забытые места в ее мысленном кино темнели неопределенными дырами. «Если пройти с прогулочного двора не в тот коридор, по которому разводят подследственных, а в другой, чуть налево… попадешь в маленький аппендикс, из которого лестница на второй этаж, потом выше… а потом! Сразу же лестница на чердак. Кто увидит на крыше? Предположим, я иду налево… — Ева повернулась в кресле налево. — Оттуда ближе всего к ограде внутреннего двора. Он не пойдет со мной на крышу. Ни за что. А если я скажу, что это я пришла за ним?»
В дверь позвонили.
Ева всегда подходила на поздние звонки к двери неслышно и становилась чуть сбоку.
— Кто? — спросила Ева, уже почти зная, кто это.
— Лучше не открывай, — сказал за дверью Володя, — а то я тебя съем!
Ева распахнула дверь, придерживая простыню на груди.
Перед ней стояла Далила, изрядно зареванная, за ней — Володя с огромным букетом астр.
— Ты не посмеешь! — шепотом, но очень нервно заговорила Далила. — Не трогай его, он же еще ребенок! Ты не для него, ты его погубишь, ну прошу тебя!
Ребенок бросил цветы на пол, потом на цветы бросил куртку, стащил ботинки и стал нервно, словно опаздывая, расстегивать брюки. Все это он делал не сводя глаз с Евы.
— Это он настоял. — Далила старалась вклиниться между ними и завладеть взглядом Евы, но та не отводила своих глаз от Володиного лица. — Он даже посмел сказать, что задушит меня, если я не скажу, где ты живешь! Смотри на меня! Ты ничего про него не знаешь, мы с ним очень близки, ему нельзя с такой, как ты!
Володя снял брюки вместе с трусами, потом стал расстегивать рубашку. В какой-то момент Далила оказалась стоящей прямо перед ним, она мешала ему смотреть неотрывно на Еву, визжала и топала ногами, тогда Володя взял ее на руки и вынес за дверь. После чего запер все замки, какие нашел.
— Не смей! — кричала Далила, стуча в дверь. — Не смей проделывать с ним свои штучки, слышишь, ненавижу! Не! На! Ви! Жу!
Володя забыл снять с себя только носки. Он осторожно захватил край простыни и потянул на себя, открывая Еву с заинтересованным лицом именинника, получившего подарок. Когда простыня упала, Володя подхватил Еву на руки и сказал:
— Вот это да!
Они упали на тахту.
— Только, пожалуйста, не делай резких движений, — попросила Ева плохо двигающимися губами.
— Да я вообще не могу шевелиться, я как в вате… Я плыву! А что это там говорила сестра про твои штучки?.. — спросил Володя через несколько минут, боясь пошевелиться и разрушить ощущение невесомости.
— Ложись на спину и расслабься, сейчас покажу.
Далила сидела под дверью, обхватив коленки, и все слезы теперь стекали как раз на них. Коленки промокли.
— Пустите меня к себе, — говорила она шепотом в никуда.
Через час ей стало казаться, что она никогда не сможет распрямиться, что она уже вросла в эту ненавистную дверь спиной, что уже наступило утро, что она сошла с ума и теперь ее глаза будут постоянно истекать слезами. Слезы промочат ее колени насквозь, ее кости начнут гнить, она не сможет ходить и будет уползать от этой проклятой двери на руках… по ступенькам, если, конечно, сумеет отодрать спину.
Далила дернулась и открыла глаза. Потом она поднялась, сделала несколько шагов осторожно, словно не веря, потом побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.
Федя сидел, насупившись, в маленькой прокуренной комнате и неудержимо зевал. Второй час шел трудный «обговор» побега. Федя смотрел на человека из ГРУ и в который раз поражался его неприметности, плешивости, а что уж говорить про потную руку при пожатии!..
В сущности, все было ясно. Феде неприятен был этот серый человечек, прятавший глаза и, вероятно, ненавидевший Федю люто и со всем своим профессиональным рвением. Одного Федя никак не мог уяснить: действительно ли он делает важное дело, оказывает услугу хорошим дядям из органов, или его используют по-черному и подставят в самый последний момент, чтобы доказать, что Слоник — не их человек, а вот, смотрите, кто его «бежит», бандитский авторитет!
Второй час этот плешивый не мог убедительно объяснить Феде, почему это делают не люди плешивого.
Сначала Феде неохотно рассказали, что есть такие особые задания, которые должен выполнять именно человек со стороны, но отлично подготовленный. Федя сразу по простоте душевной, чтобы время не тянуть, честно сказал, что знает, мол, Слоник — их человек, хороший киллер-профессионал, чего тут рассусоливать.
Плешивый начал сначала. Федя послушал десять минут и опять решил по-быстрому разобраться, объяснил, что он в курсе, он понимает, что иногда очень плохих дядей, занимающих в государстве большие кресла, нужно отстреливать без разборок и судов, что и делал Слоник.
Плешивый начал сначала. Тогда Федя уяснил, что если он не даст сказать плешивому все так, как тот хочет, то сидеть Феде и сидеть в этой конторе до утра. Теперь, спустя часа полтора, плешивый перешел к международной обстановке. Федя смотрел новости по телевизору редко, но помнил, что после международных событий — спорт, потом погода и…
— Мы определили день, мы определили КАК, вы должны решить, кто именно из ваших займется этим.
— Мы только не определили ЗА ЧТО.
— Не понял, — сказал плешивый без всякого выражения.
— Я сразу сказал, что сделаю это не за деньги, а за услугу. Услуг мне никаких сейчас не надо, но мало ли что может в жизни случиться. Я хочу поговорить с тем человеком, который вышел на меня по телефону и затеял все это. — Федя не удержался и опять зевнул. Конечно, к этому времени ему изрядно надоело без конца прикрывать свои отчаянные зевки ладонью, поэтому зевнул он в этот раз по-домашнему, без церемоний.
— Я не имею понятия, о чем вы говорите, но когда я буду предоставлять устный отчет, — на слове «устный» было сделано выразительное ударение, — я передам ваше пожелание. Вам позвонят. Я думаю, излишне говорить, что это произойдет только после успешно выполненной работы.
В машине Федя сказал своему секретарю все, что он думает об этом плешивом.
— Что, за два часа и кофе не предложил?
— Да ты моли Бога, чтобы они сейчас не перематывали пленки! Я, конечно, плевал на их штучки, эти конторы мне не страшны, но сам знаешь… Очень я не люблю, когда меня дурят, ну ужас как!
— Когда будем делать? — спросил секретарь.
— Будем делать, будем делать, — пропел вдруг Федя. — Чего тут делать без подсадки, сам понимаешь. С утра доложишь, будет ли подсадка в тюрьме, все конкретно и подробно.
— Так уже, считай, полночь! — удивился секретарь.
— Я тут при чем, у меня и так забот хватает, ты хочешь, чтоб я еще и шарик попридержал!
Полчаса до дома ехали молча. Но когда машина остановилась, секретарь повернулся к Феде и потрепал его, задремавшего, за коленку.
— Слышь… Федя, я не понял, какой такой шарик?
— А?! А, не бери в голову, а бери… Ладно, иди сюда. — Федя тяжело вылез из машины и обнял рыжего секретаря за плечи. — Давным-давно был такой мужик на свете, который рассматривал небо, планеты всякие. — Федя приноравливался к хромоте своего спутника, они медленно поднялись по ступенькам в дом. — Он выяснил, уж не знаю как, что наша Земля круглая, как шарик в бильярде.
— Нет, — сказал секретарь.
— Чего «нет»! Точно я тебе говорю.
— Да ты попробуй сделать бильярдный шар! Это ж какая точность! А это что? — Секретарь провел рукой от себя, приглашая Федю осмотреть это, с его точки зрения, полное несовершенство.
Федя посмотрел на двор с крыльца. Двор почти не освещался. Приглядевшись как следует, можно было заметить осторожные и почти неподвижные фигуры, а у самой ограды пробежал кто-то, прогуливая белую лошадь.
— Как ты думаешь, — задумчиво спросил Федя, — у меня есть лошадь?
— Лошадь? — Секретарь замерз на холодном ветру, поднял воротник шерстяного пальто и осмотрел двор.
— Белая лошадь, — уточнил Федя.
— Федя, — сказал секретарь, которому предстояло еще найти человека-подсадку, — у тебя есть все! Пойдем в дом, Наталью будем будить? Чай, массаж?
— Пусть спит, лебедушка.. — начал было говорить Федя и замер в дверях кухни.
Наталья, простоволосая, в ночной рубашке, вместе с киношником и открывшей рот Матрешкой, склонилась над столом у маленькой свечки. Матрешка шептала что-то непонятное и быстро-быстро, «лей, лей тихонько, не спеши!» — шептала Наталья. Втроем, касаясь друг друга головами, они отбрасывали на стену страшные мечущиеся тени, и у Феди вдруг заныло сердце, как от тяжелого предчувствия.
Он на цыпочках прошел к себе в спальню, поманил пальцем секретаря и спросил шепотом:
— Что это они делают?
— А!.. Ерунда, гадают. Положили кольцо в блюдце и льют на него расплавленный воск.
— И что это будет?
— Потом надо посмотреть, какая фигура получится. Обычно оно как бывает: кто чего хочет, то и получается.
— Черт-те что тут твориться стало. Позови Наталью, пусть разденет меня и спать! Немедля! Разболтались все, — бормотал Федя уже засыпая одетый. — Лошадей гуляют по двору… кольца плавят… вампиров клином… хлопушка в груше… не перепутать, в груше!..
Рано утром Ева осматривала голого сантехника. Она еще раз прочла внимательно надписи у него на ногах. Вздохнула. С трудом сползла на пол, потянулась, несколько раз коснулась пола руками и села на шпагат.
Потом она сварила кофе и яйца, зажарила гренки, открыла банку рыбных консервов и потерла чесночный зубчик в майонез. Страшно довольная собой, пошла в ванную, но там уже мылся Володя. Ева почувствовала странное досадное неудобство, легкое и почти незначительное, как забытый наутро неприятный сон.
Володя осмотрел ее стол, хмыкнул и заглянул в холодильник. Ева знала, что там теперь абсолютно пусто, если не считать забытого давно пакета молока.
— Консервы есть вредно! — сказал Володя и прошелся по ее шкафам. Он нашел манную крупу, взял кастрюльку и стал кипятить молоко. Молоко сбежало. Володя задумчиво осмотрел дымящийся подтек на плите, вздохнул и не стал варить кашу. — Мне кофе черный и четыре ложки сахара, — сказал он, вздохнув.
— Тебе обычно сестра готовит завтрак? — спросила Ева и тут же пожалела об этом.
— Жареное и консервы с утра — это очень плохо для желудка, да ты не огорчайся, когда мы поженимся, я буду сам готовить тебе завтрак, варить кашку и приносить в постель.
— Я не ем кашку, — сказала Ева.
— Ничего, привыкнешь. Ты потрясная женщина. Ничего, что я у тебя первый — и сразу в мужья напрашиваюсь?
— Ничего, что тут такого? ЭТО я берегла для тебя.
— Хотел спросить. Ты кем работаешь в этом управлении, ну, где Далила свои изыскания проводит? В бухгалтерии?
— Я там работаю инспектором в отделе экономических преступлений. А до этого я работала в отделе убийств. Меня оттуда выгнали, когда я в третий раз на допросе нечаянно убила подследственного. Если уж говорить о моей профессии откровенно, то я их убила не совсем нечаянно.
— Ничего себе!.. А как ты их убила?
— Выстрел в лоб с близкого расстояния и штык красноармейца в глаз.
— Красноармеец — это твой коллега?
— В какой-то мере да, он — символ.
— Это все шутка, да?
— Нет, Володя, это не шутка. Ты что-то и кофе не пьешь, подсыпь сахару. Я тебе еще кое-что скажу, я вчера в твое РСУ пришла не к тебе, я не тебя искала. Мне нужен был план тюрьмы.
— Ты всегда говоришь только правду?
— Всегда. По крайней мере, когда нельзя сказать всего, я предупреждаю.
— Ну ладно, предупреди меня.
— У меня был напарник, его убили недавно, он говорил, что у меня ни с кем не получится семейной жизни, он говорил, что я — самодостаточна.
— Это предупреждение?
— Точно.
— Спасибо за завтрак. Я все понял. Подвожу итог. Я схожу с ума по женщине, которая гейша в постели, на работе отстреливает мужиков, готовить не умеет и замуж не собирается.
— Я опаздываю на работу, — сказала Ева.
Ева Николаевна провела еще один допрос Курина Антона Фомича и сообщила ему, что у них в спорткомитете начался отстрел некоторых руководящих лиц. Не хочет ли Антон Фомич объяснить ей некоторые неясности?
Антон Фомич не хотел ничего объяснять, он требовал освобождения под залог.
Через два дня он сказал, что не хочет больше освобождаться под залог. Он как-то обмяк, опух лицом и притушил взгляд. Ева быстро выяснила, что ему вчера приносили газеты. Ева знала, что он прочел в них. Убили большого футбольного босса, застрелили за городом возле его дачи.
Ева тут же сказала Волкову, что Курин напуган убийством, бежать готов, пора отрабатывать план.
Они занимались борьбой в спортзале, Волков Еву хвалил, больше не заставлял упражняться с мечом.
— Не получится из меня воина? — спросила Ева.
Волков медленно покачал головой из стороны в сторону.
— Тогда — что?..
— Давайте покажу некоторые хитрости. Возьмем захват головы. Если человек попадется физически сильный, накачанный, шея у него будет мощной, вам ладонями не справиться. Показываю захват рукой, локоть не выпячивать, усилия прилагать от плеча, движения резкие, голову обхватить, как влипнуть. Попробуйте меня. Не стесняйтесь, давите, я подниму руку, когда остановиться.
Когда они отдыхали на скамейке, Ева вытирала пот со лба футболкой, задрав ее с живота. Волков осмотрел ее живот, потом задрал свою футболку.
— Вот эта мышца, видите. Напрягите живот. Она уходит к ребрам в бок, именно ее надо напрячь, когда делаете захват через плечо.
— Ты просто… пособие по борьбе, я читала твое дело, ты из спецназа. — Ева все еще не могла отдышаться. — Но у меня есть мышца, которой у тебя нет!
Ева вытянула руку вперед, сжала кулак и чуть потянула на себя. От кулака к локтю, по внутренней стороне, уродуя красивые линии руки, образовалось вздутие. Волков потрогал. Сделал рукой так же, потрогал у себя.
— Ну то-то же! И это гирей не накачаешь, хотя, конечно, есть специальные упражнения.
— Тут у меня неувязочка, — сказал Волков. — У вас это от привыкания к оружию, для вас оно было тяжелым. Я же его почти не чувствую в руке, вот у меня прицел и скачет.
— Волков, нам действительно не обойтись без третьего человека, и этот человек должен быть из тюрьмы.
— Это очень трудно.
— Он должен быть охранником на вышке. Я все обдумала, у меня все получается, но есть один пост, одна вышка, мимо которой не пройти никак!
— Этот пост возле коридора, у выхода из прогулочного двора?
— Точно.
— Я тоже все обдумал. Предположим, мы выведем его по коридору в другую сторону от разводки, потом — куда? Я так решил — на крышу.
— Нет. В хозяйственный двор и в прачечную. Она закрыта, не работает, но белье к отправке готовят там. Сделаем так. Я ищу человека, а ты — машину из прачечной. И ты, и я должны быть в их форме. Это я тоже беру на себя. Загрузим белье, как полагается, и отвезем его в тридцать первую больницу, его там стирают. Дальше, Курин сказал, — его проблемы. Мы должны привезти его в контейнере с бельем в прачечную больницы. И все.
— Сколько это будет стоить?
— Я думаю, тебя это очень впечатлит.
— Где этот специалист по тюрьме? — спросил Федя нервно, он опаздывал на важную встречу. — И что может стоить таких денег?
Федя с секретарем сидели в квартире «подсадки».
Секретарь пожал плечами. Он нашел «подсадку». Этот человек получал свою гарантированную выплату ежемесячно, таких людей было трое, они подменяли друг друга, если нужно. И этот человек сказал, что прошел слушок о дополнительных гарантиях безопасности в тюрьме. Еще он сказал, что есть специалист по этому вопросу, специалист позвонит лично заказчику, то есть Феде, и объяснит, в чем там дело. Если действительно побег невозможен вообще, то чего, как говорится, и затевать.
Федя плевался и топал ногами, специалист не звонил, а когда позвонил, секретарь Феди пожалел об этом.
По телефону назвали сумму и спросили, может ли Федя ее заплатить за информацию.
Федю такая постановка вопроса привела в неописуемое бешенство. Он вообще не мог представить себе, что кто-то способен усомниться в его платежеспособности. Секретарь попробовал предложить такую версию: никто не сомневается в больших денежных возможностях Феди, просто человек не понимает, правильно ли он сам оценил свой товар, может, Феде этот товар и не нужен.
— Извините, — Ева успела вклиниться в паузу, когда старик что-то стал искать в столе, — но у меня есть сведения, что потом, второй раз, вы у них делали именно ремонт, были оформлены документы.
— Так ремонт же в другом месте был! И по ремонту сроки были смешные, я так и сказал, мои люди по ночам работать не будут без сверхурочных, а заказ-то государственный, во — она как!
— А документы хоть были оформлены правильно? Планы, смета?
— Сейчас все найду, у меня эта тюрьма вот где! Специально эту папку отложил, как чувствовал, что затаскают они меня по кабинетам.
А! Вот, пожалуйста, смета, вот акт приемки, как полагается.
— А план?
— План… Извините, конечно, попачканный, ребята, знаете. А это — подвал под прачечной. Вы из-за прачечной, так же, пришли? Я сразу говорил, что там все трубы надо менять, все, не латать, а менять.
— Вы знаете, мне понадобятся копии всех этих документов.
— Уже третий раз кому-то нужны копии этих документов, я в третий раз говорю: ксерокс — за углом! Обед у меня — в час! До часа бумаги вернуть. Спасибо, что вы хоть судом не пугаете.
— Пожалуйста, — сказала Ева.
Ева положила на свой стол ксерокопии, Волков сел рядом.
— Смотришь, запоминаешь, опять смотришь, опять запоминаешь, и так до тех пор, пока не впечатается. Пока не станет появляться четкой картинкой, когда закроешь глаза. — Ева выложила три листка рядом. — Это следственный изолятор, это… по-моему, выход во двор для прогулок… да, отсюда. Здесь — прачечная, здесь и здесь я карандашом нарисовала смотровые вышки.
— Какие у тебя духи? — спросил Волков.
— «Ле дэрнье бэзэн», а что это вдруг?
— Очень горький запах.
— Последний поцелуй, наверное, такой и есть. Не отвлекайся.
— Мне показалось, что и ты не в себе. Хочешь, я тебе сделаю массаж небольшой, от головной боли очень помогает.
Волков, не дождавшись ответа, встал и положил руки Еве на плечи.
— Знаешь, — сказал он задумчиво, — человеку очень легко свернуть голову и сломать шею. Важно здесь правильно взять голову руками и правильно приложить усилия. Если ладони уже уложены, — Волков обхватил голову Евы правой рукой у виска, левой накрыл ухо, его большой палец оказался у Евы под подбородком, — то сначала легко, без усилия, поворачиваешь голову слегка набок, а потом резким движением обеих рук в сторону и чуть вверх!
Ева вцепилась в его ладони, царапая до крови ногтями. Ей удалось расцепить руки Волкова, она отвела их в сторону и повернулась. Волков смотрел мимо нее, напряженно, застыв с поднятыми руками, как будто еще обхватывал чью-то голову.
— Волков! Волков, почему ты меня так ненавидишь?
— Трудно объяснить, но наступает такой момент, когда ты слышишь хруст, знаешь, такое бывает, когда разделываешь курицу, не ломая кости, а разрывая поворотом у соединений… А вообще, я тут подумал, — Волков очнулся, забрал стул и сел к себе за стол, — нам не обойтись без помощника изнутри. В смысле, хоть один свой охранник в тюрьме да нужен, как ни верти.
Ева смотрела на Волкова с ужасом. Она с утра была под впечатлением встречи, сердце сладко обмирало в груди и мешало работать и думать. И сейчас, отрезвляя, чувство опасности сменилось тошнотой, так бывало, когда она очень пугалась.
— Не делай так больше, Волков, — сказала Ева тихо.
— Я обещал, что ты будешь любую шею ломать, должен же я тебя обучить! А насчет ненависти… Я бы тебе сказал, да ты меня не поймешь.
— Ты что, злишься на меня за морг? Ты мне начинаешь надоедать, не испытывай мое терпение.
— Ты никогда не пробовала просто подчиниться мужчине, не думать, не размышлять, а просто делать, что он скажет?
— Я собираюсь это попробовать на днях, о результатах доложу, если тебе это интересно, но могу сказать и сейчас, что это только постельный вариант. И только его я и хочу пробовать. Остальные варианты подобной подчиненности меня не интересуют. Ты удовлетворен?
— Вполне.
— Ну тогда, если ты меня действительно понял, я хочу кое-что добавить. — Ева подошла к столу Волкова и села на него. — Ты считаешь, что мы собираемся удовлетворить свои шкурные интересы, влезая в это дело. А я считаю, что мы просто восстанавливаем справедливость, и все. Не перебивай! Потом поймешь, чуть позже. Моя совесть чиста, и если ты думаешь, что сядешь мне на шею после этого, то ты глубоко ошибаешься. Нет у меня в этом деле шкурных интересов, нет, и все!
— Не ори ты так, здесь еще нет микрофонов, я надеюсь!
— И если ты спросишь, что я тогда с тобой здесь делаю, то отвечу. Ты — тешишь себя предчувствием денег, а я — использую тебя. И попробуй после всего сказать, что я тебя обманывала!
— Ладно, ладно, я все понял, успокойся.
— Чтобы я успокоилась, попробуй с этой минуты называть меня по имени отчеству и на «вы», я все-таки твой начальник, и мне так удобней!
Волков посмотрел на часы и вдруг схватил Еву за волосы на затылке, притянул ее голову близко к себе. Он приблизил лицо к ее лицу так близко, что Ева почувствовала запах и жар его кожи, сухие губы спокойно царапнули ее рот, почти не касаясь его. Потом он отпустил волосы, встал, опять посмотрел на часы.
— Все, минута прошла. Извините, Ева Николаевна, за мое поведение, больше этого не повторится.
— А по физиономии!.. — Ева ошарашенно потирала шею.
— Как прикажете, Ева Николаевна! Можете и по физиономии, только без обид, ладно? Я еще плохо стреляю. А вы никудышний боец.
Стас Покрышкин в сытом одурении пробовал сосредоточиться на игре в карты. Наталья играла азартно, с повизгиванием и обидами. Играли вчетвером. Еще были молчаливая и неулыбчивая горничная Матрешка, как ее называла Наталья, и охранник, обтиравший быстрым движением руки небольшую бородку, когда выигрывал или когда карта шла.
Стас разглядывал пристально лица сидящих, в сотый раз жалея об отсутствии камеры. «Какая натура, нет, до чего я свою жизнь довел, вот они, лица! Это же Россия, честное слово, захочешь — не найдешь специально. Пора… Пора взяться за серьезное кино, по фестивалям поездить, или я не мастер?!»
— Не лови ворон! — кричала Наталья, они играли парами. — Проиграем, отшлепаю! У него попочка такая! Мяконькая, нежная, не мальчик, а зайчонок!
«Это ведь про мою задницу, — подумал отстраненно Стас. — А может, я умер, меня пристрелили тогда эти… двое панков, и вот я в раю, такой русский рай — или ад. Расплачиваюсь за свои грехи, за свои диеты и вегетарианство. А и грешен, чего говорить!»
Стас зевнул от души.
— Ты мой сладкий! — сказала Наталья, углядев все его зубы. — Попей кваску! Ядре-е-ный!
«А может, и не про мою… Это вполне может быть кто-то другой, не я. Или я — но в другом измерении, все люди здесь другие. Наталье пятьдесят лет. Кто это сказал? Кто-то сказал… Тогда она оборотень. В той моей жизни она была бы дряхлой горбатой старухой. Я был стареющий придурок, а здесь зайчик. Оборотень. Ангел Кумус ее бы… Или нет?»
— Ну куда ты короля козырного бросил! — кричала Наталья, разрумянившись, сердито. — Нет, ты сразу скажи, не хочешь играть — вольно тебе!
Стас побрел в кухню.
Он перестал спать ночами. Лежал, прислушиваясь к странным звукам деревянного дома, к приглушенным разговорам охраны на улице. Вчера, например, шел дождь, тихий такой, незлой. К утру, когда темнота начинала медленно рассеиваться, глаза Стаса как раз начинали слипаться, а в шесть уже приходила Матрешка на кухню, шустрая и тихонькая, как мышка. К семи подъезжала машина за хозяином, Стас ни разу его не видел. Он специально не подходил к окнам, он не хотел ничего знать об этом человеке, он очень его боялся. К десяти приезжал небольшой фургон, в дом заносили коробки с продуктами, Стас вставал. Днем он бродил по дому сонный, плохо соображая, к одиннадцати часам принимал первую стопочку водки с неизменным поцелуем Натальи, и начиналась еда.
Сегодня, например, Стас заметил, что предметы вокруг него стали другие. У них пропали конкретные очертания, незаметны стали углы. Своими краями стулья, шкафы, пузатые табуреточки, кошки над камином словно растворялись подмоченной акварелью в пространстве комнаты. Огонь больше не резал глаза, сумерки подкрадывались в окна так естественно, что граница дня и вечера исчезала. Стас не мог уже быстро и нервно повернуться на испугавший его звук. Сначала он вел глазами в ту сторону, откуда прозвучало что-то опасное или интересное, потом уговаривал голову и тело развернуться и поучаствовать.
Ева металась по квартире, перекладывая вещи с места на место. Она ждала Володю. К десяти вечера она устала ждать, облилась в ванной холодной водой, закуталась в простыню и умостилась в большом старом кресле думать. Ева шла по территории тюрьмы, представляя все, что ей может встретиться, забытые места в ее мысленном кино темнели неопределенными дырами. «Если пройти с прогулочного двора не в тот коридор, по которому разводят подследственных, а в другой, чуть налево… попадешь в маленький аппендикс, из которого лестница на второй этаж, потом выше… а потом! Сразу же лестница на чердак. Кто увидит на крыше? Предположим, я иду налево… — Ева повернулась в кресле налево. — Оттуда ближе всего к ограде внутреннего двора. Он не пойдет со мной на крышу. Ни за что. А если я скажу, что это я пришла за ним?»
В дверь позвонили.
Ева всегда подходила на поздние звонки к двери неслышно и становилась чуть сбоку.
— Кто? — спросила Ева, уже почти зная, кто это.
— Лучше не открывай, — сказал за дверью Володя, — а то я тебя съем!
Ева распахнула дверь, придерживая простыню на груди.
Перед ней стояла Далила, изрядно зареванная, за ней — Володя с огромным букетом астр.
— Ты не посмеешь! — шепотом, но очень нервно заговорила Далила. — Не трогай его, он же еще ребенок! Ты не для него, ты его погубишь, ну прошу тебя!
Ребенок бросил цветы на пол, потом на цветы бросил куртку, стащил ботинки и стал нервно, словно опаздывая, расстегивать брюки. Все это он делал не сводя глаз с Евы.
— Это он настоял. — Далила старалась вклиниться между ними и завладеть взглядом Евы, но та не отводила своих глаз от Володиного лица. — Он даже посмел сказать, что задушит меня, если я не скажу, где ты живешь! Смотри на меня! Ты ничего про него не знаешь, мы с ним очень близки, ему нельзя с такой, как ты!
Володя снял брюки вместе с трусами, потом стал расстегивать рубашку. В какой-то момент Далила оказалась стоящей прямо перед ним, она мешала ему смотреть неотрывно на Еву, визжала и топала ногами, тогда Володя взял ее на руки и вынес за дверь. После чего запер все замки, какие нашел.
— Не смей! — кричала Далила, стуча в дверь. — Не смей проделывать с ним свои штучки, слышишь, ненавижу! Не! На! Ви! Жу!
Володя забыл снять с себя только носки. Он осторожно захватил край простыни и потянул на себя, открывая Еву с заинтересованным лицом именинника, получившего подарок. Когда простыня упала, Володя подхватил Еву на руки и сказал:
— Вот это да!
Они упали на тахту.
— Только, пожалуйста, не делай резких движений, — попросила Ева плохо двигающимися губами.
— Да я вообще не могу шевелиться, я как в вате… Я плыву! А что это там говорила сестра про твои штучки?.. — спросил Володя через несколько минут, боясь пошевелиться и разрушить ощущение невесомости.
— Ложись на спину и расслабься, сейчас покажу.
Далила сидела под дверью, обхватив коленки, и все слезы теперь стекали как раз на них. Коленки промокли.
— Пустите меня к себе, — говорила она шепотом в никуда.
Через час ей стало казаться, что она никогда не сможет распрямиться, что она уже вросла в эту ненавистную дверь спиной, что уже наступило утро, что она сошла с ума и теперь ее глаза будут постоянно истекать слезами. Слезы промочат ее колени насквозь, ее кости начнут гнить, она не сможет ходить и будет уползать от этой проклятой двери на руках… по ступенькам, если, конечно, сумеет отодрать спину.
Далила дернулась и открыла глаза. Потом она поднялась, сделала несколько шагов осторожно, словно не веря, потом побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.
Федя сидел, насупившись, в маленькой прокуренной комнате и неудержимо зевал. Второй час шел трудный «обговор» побега. Федя смотрел на человека из ГРУ и в который раз поражался его неприметности, плешивости, а что уж говорить про потную руку при пожатии!..
В сущности, все было ясно. Феде неприятен был этот серый человечек, прятавший глаза и, вероятно, ненавидевший Федю люто и со всем своим профессиональным рвением. Одного Федя никак не мог уяснить: действительно ли он делает важное дело, оказывает услугу хорошим дядям из органов, или его используют по-черному и подставят в самый последний момент, чтобы доказать, что Слоник — не их человек, а вот, смотрите, кто его «бежит», бандитский авторитет!
Второй час этот плешивый не мог убедительно объяснить Феде, почему это делают не люди плешивого.
Сначала Феде неохотно рассказали, что есть такие особые задания, которые должен выполнять именно человек со стороны, но отлично подготовленный. Федя сразу по простоте душевной, чтобы время не тянуть, честно сказал, что знает, мол, Слоник — их человек, хороший киллер-профессионал, чего тут рассусоливать.
Плешивый начал сначала. Федя послушал десять минут и опять решил по-быстрому разобраться, объяснил, что он в курсе, он понимает, что иногда очень плохих дядей, занимающих в государстве большие кресла, нужно отстреливать без разборок и судов, что и делал Слоник.
Плешивый начал сначала. Тогда Федя уяснил, что если он не даст сказать плешивому все так, как тот хочет, то сидеть Феде и сидеть в этой конторе до утра. Теперь, спустя часа полтора, плешивый перешел к международной обстановке. Федя смотрел новости по телевизору редко, но помнил, что после международных событий — спорт, потом погода и…
— Мы определили день, мы определили КАК, вы должны решить, кто именно из ваших займется этим.
— Мы только не определили ЗА ЧТО.
— Не понял, — сказал плешивый без всякого выражения.
— Я сразу сказал, что сделаю это не за деньги, а за услугу. Услуг мне никаких сейчас не надо, но мало ли что может в жизни случиться. Я хочу поговорить с тем человеком, который вышел на меня по телефону и затеял все это. — Федя не удержался и опять зевнул. Конечно, к этому времени ему изрядно надоело без конца прикрывать свои отчаянные зевки ладонью, поэтому зевнул он в этот раз по-домашнему, без церемоний.
— Я не имею понятия, о чем вы говорите, но когда я буду предоставлять устный отчет, — на слове «устный» было сделано выразительное ударение, — я передам ваше пожелание. Вам позвонят. Я думаю, излишне говорить, что это произойдет только после успешно выполненной работы.
В машине Федя сказал своему секретарю все, что он думает об этом плешивом.
— Что, за два часа и кофе не предложил?
— Да ты моли Бога, чтобы они сейчас не перематывали пленки! Я, конечно, плевал на их штучки, эти конторы мне не страшны, но сам знаешь… Очень я не люблю, когда меня дурят, ну ужас как!
— Когда будем делать? — спросил секретарь.
— Будем делать, будем делать, — пропел вдруг Федя. — Чего тут делать без подсадки, сам понимаешь. С утра доложишь, будет ли подсадка в тюрьме, все конкретно и подробно.
— Так уже, считай, полночь! — удивился секретарь.
— Я тут при чем, у меня и так забот хватает, ты хочешь, чтоб я еще и шарик попридержал!
Полчаса до дома ехали молча. Но когда машина остановилась, секретарь повернулся к Феде и потрепал его, задремавшего, за коленку.
— Слышь… Федя, я не понял, какой такой шарик?
— А?! А, не бери в голову, а бери… Ладно, иди сюда. — Федя тяжело вылез из машины и обнял рыжего секретаря за плечи. — Давным-давно был такой мужик на свете, который рассматривал небо, планеты всякие. — Федя приноравливался к хромоте своего спутника, они медленно поднялись по ступенькам в дом. — Он выяснил, уж не знаю как, что наша Земля круглая, как шарик в бильярде.
— Нет, — сказал секретарь.
— Чего «нет»! Точно я тебе говорю.
— Да ты попробуй сделать бильярдный шар! Это ж какая точность! А это что? — Секретарь провел рукой от себя, приглашая Федю осмотреть это, с его точки зрения, полное несовершенство.
Федя посмотрел на двор с крыльца. Двор почти не освещался. Приглядевшись как следует, можно было заметить осторожные и почти неподвижные фигуры, а у самой ограды пробежал кто-то, прогуливая белую лошадь.
— Как ты думаешь, — задумчиво спросил Федя, — у меня есть лошадь?
— Лошадь? — Секретарь замерз на холодном ветру, поднял воротник шерстяного пальто и осмотрел двор.
— Белая лошадь, — уточнил Федя.
— Федя, — сказал секретарь, которому предстояло еще найти человека-подсадку, — у тебя есть все! Пойдем в дом, Наталью будем будить? Чай, массаж?
— Пусть спит, лебедушка.. — начал было говорить Федя и замер в дверях кухни.
Наталья, простоволосая, в ночной рубашке, вместе с киношником и открывшей рот Матрешкой, склонилась над столом у маленькой свечки. Матрешка шептала что-то непонятное и быстро-быстро, «лей, лей тихонько, не спеши!» — шептала Наталья. Втроем, касаясь друг друга головами, они отбрасывали на стену страшные мечущиеся тени, и у Феди вдруг заныло сердце, как от тяжелого предчувствия.
Он на цыпочках прошел к себе в спальню, поманил пальцем секретаря и спросил шепотом:
— Что это они делают?
— А!.. Ерунда, гадают. Положили кольцо в блюдце и льют на него расплавленный воск.
— И что это будет?
— Потом надо посмотреть, какая фигура получится. Обычно оно как бывает: кто чего хочет, то и получается.
— Черт-те что тут твориться стало. Позови Наталью, пусть разденет меня и спать! Немедля! Разболтались все, — бормотал Федя уже засыпая одетый. — Лошадей гуляют по двору… кольца плавят… вампиров клином… хлопушка в груше… не перепутать, в груше!..
Рано утром Ева осматривала голого сантехника. Она еще раз прочла внимательно надписи у него на ногах. Вздохнула. С трудом сползла на пол, потянулась, несколько раз коснулась пола руками и села на шпагат.
Потом она сварила кофе и яйца, зажарила гренки, открыла банку рыбных консервов и потерла чесночный зубчик в майонез. Страшно довольная собой, пошла в ванную, но там уже мылся Володя. Ева почувствовала странное досадное неудобство, легкое и почти незначительное, как забытый наутро неприятный сон.
Володя осмотрел ее стол, хмыкнул и заглянул в холодильник. Ева знала, что там теперь абсолютно пусто, если не считать забытого давно пакета молока.
— Консервы есть вредно! — сказал Володя и прошелся по ее шкафам. Он нашел манную крупу, взял кастрюльку и стал кипятить молоко. Молоко сбежало. Володя задумчиво осмотрел дымящийся подтек на плите, вздохнул и не стал варить кашу. — Мне кофе черный и четыре ложки сахара, — сказал он, вздохнув.
— Тебе обычно сестра готовит завтрак? — спросила Ева и тут же пожалела об этом.
— Жареное и консервы с утра — это очень плохо для желудка, да ты не огорчайся, когда мы поженимся, я буду сам готовить тебе завтрак, варить кашку и приносить в постель.
— Я не ем кашку, — сказала Ева.
— Ничего, привыкнешь. Ты потрясная женщина. Ничего, что я у тебя первый — и сразу в мужья напрашиваюсь?
— Ничего, что тут такого? ЭТО я берегла для тебя.
— Хотел спросить. Ты кем работаешь в этом управлении, ну, где Далила свои изыскания проводит? В бухгалтерии?
— Я там работаю инспектором в отделе экономических преступлений. А до этого я работала в отделе убийств. Меня оттуда выгнали, когда я в третий раз на допросе нечаянно убила подследственного. Если уж говорить о моей профессии откровенно, то я их убила не совсем нечаянно.
— Ничего себе!.. А как ты их убила?
— Выстрел в лоб с близкого расстояния и штык красноармейца в глаз.
— Красноармеец — это твой коллега?
— В какой-то мере да, он — символ.
— Это все шутка, да?
— Нет, Володя, это не шутка. Ты что-то и кофе не пьешь, подсыпь сахару. Я тебе еще кое-что скажу, я вчера в твое РСУ пришла не к тебе, я не тебя искала. Мне нужен был план тюрьмы.
— Ты всегда говоришь только правду?
— Всегда. По крайней мере, когда нельзя сказать всего, я предупреждаю.
— Ну ладно, предупреди меня.
— У меня был напарник, его убили недавно, он говорил, что у меня ни с кем не получится семейной жизни, он говорил, что я — самодостаточна.
— Это предупреждение?
— Точно.
— Спасибо за завтрак. Я все понял. Подвожу итог. Я схожу с ума по женщине, которая гейша в постели, на работе отстреливает мужиков, готовить не умеет и замуж не собирается.
— Я опаздываю на работу, — сказала Ева.
Ева Николаевна провела еще один допрос Курина Антона Фомича и сообщила ему, что у них в спорткомитете начался отстрел некоторых руководящих лиц. Не хочет ли Антон Фомич объяснить ей некоторые неясности?
Антон Фомич не хотел ничего объяснять, он требовал освобождения под залог.
Через два дня он сказал, что не хочет больше освобождаться под залог. Он как-то обмяк, опух лицом и притушил взгляд. Ева быстро выяснила, что ему вчера приносили газеты. Ева знала, что он прочел в них. Убили большого футбольного босса, застрелили за городом возле его дачи.
Ева тут же сказала Волкову, что Курин напуган убийством, бежать готов, пора отрабатывать план.
Они занимались борьбой в спортзале, Волков Еву хвалил, больше не заставлял упражняться с мечом.
— Не получится из меня воина? — спросила Ева.
Волков медленно покачал головой из стороны в сторону.
— Тогда — что?..
— Давайте покажу некоторые хитрости. Возьмем захват головы. Если человек попадется физически сильный, накачанный, шея у него будет мощной, вам ладонями не справиться. Показываю захват рукой, локоть не выпячивать, усилия прилагать от плеча, движения резкие, голову обхватить, как влипнуть. Попробуйте меня. Не стесняйтесь, давите, я подниму руку, когда остановиться.
Когда они отдыхали на скамейке, Ева вытирала пот со лба футболкой, задрав ее с живота. Волков осмотрел ее живот, потом задрал свою футболку.
— Вот эта мышца, видите. Напрягите живот. Она уходит к ребрам в бок, именно ее надо напрячь, когда делаете захват через плечо.
— Ты просто… пособие по борьбе, я читала твое дело, ты из спецназа. — Ева все еще не могла отдышаться. — Но у меня есть мышца, которой у тебя нет!
Ева вытянула руку вперед, сжала кулак и чуть потянула на себя. От кулака к локтю, по внутренней стороне, уродуя красивые линии руки, образовалось вздутие. Волков потрогал. Сделал рукой так же, потрогал у себя.
— Ну то-то же! И это гирей не накачаешь, хотя, конечно, есть специальные упражнения.
— Тут у меня неувязочка, — сказал Волков. — У вас это от привыкания к оружию, для вас оно было тяжелым. Я же его почти не чувствую в руке, вот у меня прицел и скачет.
— Волков, нам действительно не обойтись без третьего человека, и этот человек должен быть из тюрьмы.
— Это очень трудно.
— Он должен быть охранником на вышке. Я все обдумала, у меня все получается, но есть один пост, одна вышка, мимо которой не пройти никак!
— Этот пост возле коридора, у выхода из прогулочного двора?
— Точно.
— Я тоже все обдумал. Предположим, мы выведем его по коридору в другую сторону от разводки, потом — куда? Я так решил — на крышу.
— Нет. В хозяйственный двор и в прачечную. Она закрыта, не работает, но белье к отправке готовят там. Сделаем так. Я ищу человека, а ты — машину из прачечной. И ты, и я должны быть в их форме. Это я тоже беру на себя. Загрузим белье, как полагается, и отвезем его в тридцать первую больницу, его там стирают. Дальше, Курин сказал, — его проблемы. Мы должны привезти его в контейнере с бельем в прачечную больницы. И все.
— Сколько это будет стоить?
— Я думаю, тебя это очень впечатлит.
— Где этот специалист по тюрьме? — спросил Федя нервно, он опаздывал на важную встречу. — И что может стоить таких денег?
Федя с секретарем сидели в квартире «подсадки».
Секретарь пожал плечами. Он нашел «подсадку». Этот человек получал свою гарантированную выплату ежемесячно, таких людей было трое, они подменяли друг друга, если нужно. И этот человек сказал, что прошел слушок о дополнительных гарантиях безопасности в тюрьме. Еще он сказал, что есть специалист по этому вопросу, специалист позвонит лично заказчику, то есть Феде, и объяснит, в чем там дело. Если действительно побег невозможен вообще, то чего, как говорится, и затевать.
Федя плевался и топал ногами, специалист не звонил, а когда позвонил, секретарь Феди пожалел об этом.
По телефону назвали сумму и спросили, может ли Федя ее заплатить за информацию.
Федю такая постановка вопроса привела в неописуемое бешенство. Он вообще не мог представить себе, что кто-то способен усомниться в его платежеспособности. Секретарь попробовал предложить такую версию: никто не сомневается в больших денежных возможностях Феди, просто человек не понимает, правильно ли он сам оценил свой товар, может, Феде этот товар и не нужен.