Васина Нина. Женщина– апельсин

   — Я не имею к этому никакого отношения, — быстро проговорил Стас. — Кто только не снимал чего-нибудь про вампиров, только самый последний эстет не снимал.
   — И они все это ели, — продолжал Николаев, — на такой огромной кровати. Кровать стояла на постаменте, вокруг постамента стояли манекены… А кровать еще вертелась по кругу.
   — Я так и знал, что вам не дает покоя моя студия. Людям вашей профессии… свойственно отвергать все новое, необычное, вы привыкли жить в норах… Вот, пожалуйста! — Стас вытащил из кармана глянцевый листок, расправил его и положил на стол.
   Это была вырванная из большого и дорогого журнала страничка. Белая-белая комната с большой кроватью на круглом постаменте, со стены бьет в глаза несуразно яркая картина.
   — Это каталог, понимаете?.. Из немецкого журнала, понимаете?! И любой человек с достатком и вкусом, конечно, — добавил злорадно Стас, — может заказать себе такую спальню!
   — Николаев, ты бы выбрал такую спальню?
   — Я, Ева Николаевна, сексуально здоров, зачем мне так крутить моих женщин.
   — Если вы будете надо мной издеваться, я приглашу своего адвоката. Его нет до сих пор только потому, что я надеялся на доверительный разговор, мне нечего скрывать, но в случае издевок я попрошу себя защитить!
   — А вы, Стас, напрасно на меня обижаетесь. Разве я издеваюсь? Я просто вас презираю, и все. Чувствую, что не должен вас презирать, а тем более говорить об этом, но презираю и говорю. Сейчас объясню! — предостерегающе поднял руку Николаев и не дал сказать что-то возмущенному Покрышкину. — Сейчас… Я мужик здоровый и простой, так погано, как вчера, я еще свои выходные не проводил, а все из-за тебя. Я отрыл человека, коллекционера, так сказать, он коллекционирует необычную эротику и называет ее дорогой эротикой. Я взял у него кассеты. Я купил бутылку и пригласил одну знакомую… Ты ее не знаешь, — это Еве, — мы завалились смотреть твои фильмы. Мне сказали, что ты делаешь эротику. А я это дело очень даже уважаю. Сначала я смотрел, как ты залез в эту бабу… Потом все вы, эстеты, жрали друг у друга причинные места, потом одна твоя талантливая актриса засовывала в задницу одному вполне приличному мужику такое… Короче… У меня совершенно ничего не стояло вчера, мне еще и сегодня плохо, и не знаю, когда я вообще смогу подумать о том, чтобы просто перепихнуться, понимаешь, ты… Зря ты так отмахиваешься, Стас, потому что я для тебя теперь наипервейший человек, я заявляю: то, что ты делаешь, — это не эротика, и порнографией тут тоже не пахнет, а слово «секс» и близко не стояло. Поэтому ты, Стас, перед законом чист. Нет еще наименования твоему искусству.
   В наступившей тишине Ева смотрела во все глаза на Николаева.
   — Она не верит! — показал на нее Николаев. — Смотри, Стас, не верит!
   — Я действительно новатор в своей области. — Покрышкин успокоился и с достоинством выпрямился на стуле.
   — Да ты не про то… Она не верит, что у меня теперь — все. Ничего и никогда не встанет после твоего искусства. Но я тебе еще не все сказал. Ты впечатляюще делаешь блевотину, но совершенно не умеешь показывать жизненные вещи… Например, смерть. Ну что у тебя за смерть, скажи, пожалуйста! Актрису натурально жрет вампир, сначала, понятно, она получает удовольствие, потому что любит его, но потом… почему она у тебя так ненатурально начинает таращить глаза, что-то спрашивает… Не видел ты смерти, Покрышкин, лица такого, когда человек уже ТАМ.
   Стас, замерев, смотрел на Николаева. Николаев вдохновенно прошелся по кабинету, стал у окна.
   — А, что ты от них хочешь… Люди искусства. — Ева встала и подошла к Николаеву, — Когда им все запрещают, они из кожи вон лезут, идут под статью, но что-то делают. Когда все можно, делай — не хочу, штампуют пошлятину для импотентов. И девицы у них какие-то… Ну ладно, не нравится ей трахаться перед объективом, понятно, она глаза закатывает, изображает страсть, но называет себя актрисой. Ладно, актриса, сыграй радость или горе, смерть например, — их этим приемам должны на первом курсе обучать… А у тебя, Стас, действительно, не смерть, а культпоход в театр.
   — Это ты мне говоришь… ТЫ, как я должен показывать смерть!.. Да ее снимать очень просто, ее сделать трудно! Вы, два таракана в этой клетке… Что вы понимаете в искусстве, ей-богу!
   — Слушай, Николаев, ничего ты в искусстве, оказывается, не понимаешь… Его актриса… Ну, которую загрызает вампир, такое чувство, что она сейчас или подпустит монолог, или запоет, как в индийском кино, они всегда поют перед смертью.
   Потом Николаев сказал Еве, что, вероятно, это индийское кино добило Стаса Покрышкина.
   «И раннее утро…» — добавила Ева потом. «И раннее утро», — согласился Николаев.
   — Ну вы, знатоки в погонах! Знаете, что она говорила? «Что это происходит, я правда умираю?» Она поняла, что умирает!
   — Стас, — сказала Ева, — тебе нужен адвокат.
   Николаев ничего не понял.
   — На кой ему адвокат?
   — Он убил на съемках актрису… Может, не одну. Для искусства.
   Стас с трудом сдерживал дрожащие руки.
   — Ты хочешь сказать, — изумлению Николаева не было предела, — что я вчера видел взаправдашнюю смерть?
   — И это тебе не пальба по преступнику в подворотне, не забить до смерти на допросе! — завизжал Стас. — Все, вы меня достали. Я не буду говорить без адвоката.
   Ева вызвала конвой и сказала Стасу, что он задержан. Изумление не сходило с лица Николаева.
   — Ну, напарник, мы это сделали!
   — Ты что, серьезно? Ты с самого начала знала, что он… А я-то думаю, что ты такая примерная, глаза таращишь. «Да, Николаев?», «Нет, Николаев?» Я думал, ты с бодуна… Подожди, я не верю..
   — Это твои рассуждения про его фильмы меня натолкнули на такую мысль, я позавчера тоже не верила. У меня по плану было напустить на его оператора Далилу-психолога, раз уж она будет теперь тут под ногами вертеться, но тоже что-то саднило… Почему его фильмы так неуловимы и дороги? И я поняла: они настоящие!
   — Ну слушай, он там столько всех убивал… Боже мой! — закричал Николаев. — А сколько он сожрал!..

Понедельник, 21 сентября, вечер

 
   Адвокат Покрышкина прибыл уже через час, когда Ева с Николаевым были на выезде. Возле Крымского моста расстреляли автобус с китайской экскурсией. Ева пряталась от пронизывающего ветра за спиной Николаева, она была в куртке — не переоделась потеплей с пятницы, и рассматривала разбросанные на асфальте игрушки. Несколько китайцев выбежали из автобуса и упали под пулями на улице. Николаев толкнул ее локтем и показал глазами через улицу. На той стороне стоял Коля-осведомитель. Он увидел Еву и показал, как будто что-то пишет пальцем у себя на ладони. Потом быстро повернулся и ушел.
   — Чего это?
   — Твой опер новый передал тебе записку от Коли?
   — Не было такого.
   — О-о-о, черт! Коля приходил к тебе, когда брали Кота… Я отдала его оперу. — Ева говорила с досадой.
   В управление они вернулись злые. Оперуполномоченный Волков взял больничный лист и на работу не вышел. В кабинете Гнатюка их ждал адвокат Покрышкина.
   Маленький, упругий в движениях, как мячик, адвокат блестел круглыми стеклышками очков, спешил и нервничал. Он требовал взять с Покрышкина подписку о невыезде и отпустить его домой, пока не случилось непредвиденное.
   — Ваш клиент обвиняется в предумышленном убийстве.
   — Ни своим поведением, ни ответами на допросе мой клиент не давал для этого повода.
   — Наша беседа была записана на магнитофон. — Ева поняла, что адвокат с Гнатюком слушали пленку. — Там ясно, что Покрышкин с гордостью признался в достоверности своих съемок.
   — Уголовное дело заводится по факту, понимаете, по факту! Предположим, что вы хотите обвинить моего клиента в убийстве Марины Улыбки. Тело кремировано, причина смерти ясно указана в медицинском заключении, вывод — несчастный случай. Предположим, вы подозреваете, что все жертвы в фильмах моего клиента — реально убитые люди. Прекрасно. Я рад за вас, хотя и сомневаюсь в вашем здоровье. Но и здесь — все очень просто. Находите труп. Освидетельствуете. Протокол. Причина смерти, и так далее, и так далее. Ребята, ну не смешите меня, ладно, а то я фельетон в газету напишу. Это же редкий материал! Заводятся уголовные дела по каждому факту изображения на кинопленке смерти, начнем с эпопеи «Война и мир»!
   — Но он сознался! — не выдержал Николаев.
   — Извините, это решается в суде. Пока что он только сказал, что изображение смерти в его картинах так реально, что даже актрисы в это верят! Я имею дела только с людьми искусства. Я знаю, как может до умопомрачения заиграться актер: у него от воображаемых кандалов следы на запястьях появляются! Искусство — это сила. Как и доказательства, кстати. К примеру, этот эпизод с вампиром, когда якобы умирает от укуса Марина Улыбка. Как вы это себе представляете? Стоит актриса, сзади нее партнер, который кусает ее и выпивает всю кровь? Перед камерой?
   — Нет, — тихо сказала Ева. — Я представляю это так. Снимается сцена с вампиром. Режиссер знает, почти наверняка знает, что будет сниматься натуральная смерть. Когда вампир «кусает» Марину, Марина, как и положено по сценарию, стонет, закатывает глаза… Потом взгляд ее становится изумленным, она в растерянности что-то говорит, но это не записано, оказывается, она говорит: «В чем дело, помогите, я умираю», или что-то в этом роде. Потому что именно в этот момент ее убивают. Длинным колющим предметом. Сзади в шею. Потом, когда сцена будет отснята, ее надо будет положить на каминную решетку так, чтобы рана от лезвия совпала с пикой решетки.
   — Минуточку, минуточку. Предположим, что я вам верю, только вы не сказали, кто он, этот злодей. Кто ее убивает?
   — Тот, кто стоит сзади, кто незаметно для зрителя проткнул ей шею.
   — То есть вампир? Но мой клиент никогда не играл вампиров! Он лирик, понимаете, это не его амплуа! Арестуйте, пожалуйста, этого злодея-вампира, то бишь актера, его играющего, докажите все это, и милости прошу — привлекайте моего клиента как свидетеля! А пока — извините…
   — Семьдесят два часа, — спокойно и тихо сказала Ева. — За это время я вам найду любого вампира в этом городе. Потом предъявим обвинение.
   Стас Покрышкин в камере был не один. Камера, можно сказать, была переполнена. Толстый полуголый бородач все время жевал резинку и ходил из угла в угол. Бледный, с синюшным цветом лица худой пожилой человек лежал на нарах наверху и слушал плеер, подергиваясь в такт. Мужчина помоложе — накачанные мускулы, хищное выражение лица — сидел под любителем музыки, гонял во рту спичку и улыбался. Но больше всего Стас удивился четвертому обитателю камеры — это был лысый и юркий мужичонка во фраке и спортивных штанах. Стас удивился не фраку, а просто посчитал до четырех, поскольку лежачих мест оказалось именно столько — четыре. Он был пятый.
   — За что? — спросил тот, что с накачанными мускулами.
   Стас уныло прислонился к двери, молчал и не двигался с места.
   — Снимай ботинки! — заорал вдруг толстяк и дернул Стаса за ногу у колена.
   Стас упал и очень быстро снял ботинки. Толстяк выдернул из элегантных итальянских ботинок стельки, осмотрел внимательно их изнутри, ощупал, попытался отодрать каблук, потом вздохнул и отшвырнул к двери.
   — Ни за что… Ни за что — подозревают, — решил все-таки ответить Стас. — Ботинки хорошие… были… удобные. — Он надевал ботинки, не сводя глаз с толстяка. — Ребята, я не хочу неприятностей, поэтому вот… — Он стал выворачивать карманы. — Не знаю почему, но меня не обыскивали.
   Ребята с изумлением рассмотрели богатство на полу у двери: перетянутые резинкой зеленые деньги мелкими купюрами, золотую зажигалку, одну запонку, тоже золотую, с дорогим камнем.
   — Что, и ширнуться есть? — ожил даже бледный сверху.
   Стас подумал, потом снял часы, поддел ногтем изнутри вторую, специально сделанную крышечку, открыл ее и протянул часы, стараясь сдержать дрожь в руках.
   — Не дышать! — крикнул накачанный, осторожно взял часы и высыпал белый порошок на край умывальника. Толстяк продолжал ходить по камере, не обращая внимания на происходящее, поэтому порошок поделили на три грядки. Синюшный осторожно погладил все еще сидящего на полу Стаса по голове и вытащил у него из кармана ручку. Раскрутил и забрал себе трубочку. Через эту трубочку все трое по очереди втянули в нос порошок.
   — Просто Новый год, да и только, — тихо сказал бледный и медленно залез к себе наверх. — Даже как-то подозрительно.
   — Меня зовут Кот, — сказал накачанный. — Я спросил тебя, ЗА ЧТО? Стас надел ботинки.
   — Несчастный случай на производстве…
   — Кто тебя взял?
   — Как ее… Подождите… забыл… Ева Николаевна.
   — Понял. Это стрелялка.
   — Не стрелялка, а апельсин, — густым и сочным голосом сказал толстяк, не останавливаясь.
   — Мне что апельсин, что мандарин. — Кот уже говорил медленно, с трудом. — Я знаю, что она — стрелялка. — Кот решил показать пострадавшую ладонь, но рука не поднималась.
   — Апельсин! — настойчиво повторил толстяк. — Она Прошу — раз! И замочила. Как только достанет апельсин, твое дело — хана.
   — Как это? — удивился Стас. — Как это — замочила?
   — В лоб, посередине, один выстрел, — толстяк показал себе на переносицу, — на допросе. Вызывает на допрос, беседует, достает апельсин — и все.
   — Откуда вы знаете?
   — Информация номер один. Самая дорогая.
   — И чего она меня тогда у кафе не проапельсинила? — медленно проговорил Кот. — Чушь все это.
   — Она любит в камере… один на один… Застрелила уже пятерых.
   — Но такого не может быть. — Стас потерял ощущение реальности.
   В двери лязгнул запор. Толстяк быстрым и неуловимым движением подмахнул с пола богатство Стаса.
   — Покрышкин! К адвокату. — Охранник подозрительно смотрел на толстяка.
   — Почему вы меня в камеру, где всего четыре кровати? — спросил Стас у охранника в коридоре.
   — Все занято. И потом, этот толстый придурок уже так три дня ходит, не сидит и не спит.
   В комнате для свиданий Покрышкин вцепился в решетку руками, чтобы быть поближе к спасительным круглым стеклышкам очков, но его ударили по руке дубинкой. Адвокат не успел ничего сказать, как Стас стал орать что-то про апельсин. Минуты через две Стас перешел на хриплый шепот, потому что адвокат подтвердил информацию про Еву Курганову. Да, в данный момент относительно нее проводится служебное расследование, но Стас может не волноваться, его дело будет вести следователь Калина, женщина уравновешенная и без комплексов. Если через два дня Курганова не предоставит достаточно веских доказательств, они подают на нее жалобу после освобождения.
   — Я умру за два дня, — сказал Стас. — За что я тебе деньги плачу?!..
   — Где твой оператор? — спросил адвокат.
   Оператор Ангел Кумус ел грушу, обливая подбородок соком, и разглядывал журнал, принимая ванну в доме Стаса Покрышкина. Гулким ударом колокола кто-то звонил в дверь, но Ангел сначала доел грушу и только потом вылез из ванной. Голый и мокрый, оставляя блестящие следы на белом полу, он медленно подошел к двери.
   — Пароль! — крикнул он что есть силы.
   — Смерть вампирам! — закричала Ева с той стороны двери.
   Ангел открыл дверь.
   — Особь мужская, умеренно развитая, с плохо выраженными признаками пола, — сказала Далила, разглядывая Ангела. Она охотно поехала с Евой и даже согласилась «немножко помочь».
   Ангел обиделся, ушел в ванную и залез обратно в воду. Он слышал голоса женщин в комнате, но слов не разбирал. Сердце у него застучало, он даже немного испугался, потому что Стаса не было, а этих красоток он видел впервые. Одна из них — шикарная блондинка — вошла в ванную с махровым халатом Стаса. Кумус удивленно поднялся. Его укутали, взяли на руки и вынесли в комнату.
   — Как тебя зовут, дитятко? — спросила та, что с темными волосами.
   — Ангел Кумус. Я свободный художник, — добавил он на всякий случай. Он смотрел только на желтоволосую, не отводя глаз. Она была на голову выше его.
   Ангелу Кумусу исполнилось тридцать два года, небольшая плешь на макушке была почти незаметна, потому что Ангел зачесывал на нее длинные волосы, прежде чем собрать их сзади в хвостик. Русая бородка только подчеркивала строгие линии иконописного лица, глаза у него были серо-зеленые, с пушистыми ресницами. Халат Стаса был велик, Ангел поднял руки вверх, чтобы освободить ладони, и Ева сказала, что впору перекреститься.
   — Пойдешь с нами? — спросила Далила.
   — Пойду, — сказал Ангел. — Снимать будем?
   — Будем снимать на природе.
   — Так я возьму камеру?
   Он взял камеру и пошел к двери в халате, Далила повернула его на девяносто градусов, отняла камеру и подтолкнула к кровати, у которой ворохом темнела его одежда. Поднимаясь по ступенькам, Ангел скинул халат. Халат оранжевой бабочкой распластался сзади. Ангел одевался быстро, оглядываясь на женщин, но наготы своей не замечал.
   — Так ты более приемлем социально, — заметила Далила, когда он оделся. Ева только покачала головой.
   — Это что, уже диагноз? — спросила она.
   Ангела Кумуса отвезли на дачу к Далиле, уложили в кровать, накрыли всеми имеющимися одеялами, сказали, чтобы писал в горшок, а на улицу не выходил. Завтра утром приедет Далила, накормит, напоит и протопит дом.
   — А что там на улице? — поинтересовался Ангел.
   — Страшный серый волк. — Далила сделала круглые глаза.
   Ангел слышал, как отъезжала машина, фары мазнули ярким светом по окнам, потом наступила тишина. Ангел обошел дом, потрогал старые стулья и сундук, сел на кровать и покачался. Сетка заскрипела.
   Он посмотрел под кровать и обнаружил початую бутылку водки. Обрадовался, достал ее и отпил как следует. После этого выключил свет, осторожно подошел к окну.
   В мокрой темноте неподвижно стояли деревья.
   — Никакого волка там нет, — сказал Ангел.
   — Как ты провела выходные? — спросила Далила.
   Ева вела машину нервно, она поняла, что оператор им не помощник.
   — Выходные… Черт знает, как я их провела… Такое впечатление, что спала все время, а сны были дурацкие… Но добрые, — решила она добавить ради справедливости. — Как ты думаешь, если мужчина говорит мне, что я — галлюцинация, кто из нас ненормальный?
   — Конечно, ты! — засмеялась Далила. — Ты и социально опасна.
   — Я социально опасна, этот Ангел… Магнус… как там его, социально приемлем… когда одет… Ты можешь выражаться нормально?
   — Ты создаешь вокруг себя определенную атмосферу, мужчина, попадая в нее, перестает воспринимать реальность как таковую, — кто из вас ненормален? Если ты попадешь в туман и не будешь ничего видеть, это же не значит, что у тебя плохое зрение. Ты скажешь: «Какой туман!» Этим все и объяснишь. Ты навязываешь свое существование, человек ведет себя неадекватно в навязанной реальности, — кто из вас ненормален? Он — со своими естественными реакциями, или ты — насильница!
   — Ладно тебе, успокойся. Ты сейчас как, сама по себе или в моей навязанной реальности?
   — Ты очень притягательна. Но я буду бороться. Я должна быть сильней, и я буду сильней.
   — Ты всегда на работе? Ну, в смысле, утром, вечером, ты все классифицируешь, ставишь диагноз, да?
   — Я люблю свою работу, хотя я плохой психоаналитик. И знаешь, что я заметила? — Далила повернулась к Еве, подогнув под себя ногу. — Настоящие, ну, природные психоаналитики, они, как правило, никогда не идут работать по этой специальности и очень редко идут обучаться этому для диплома. Я знаю таких, я хочу тебе показать такую даму.
   — Что мы будем делать с Ангелом небесным?
   — У меня заболел ребенок. Завтра приедем с ним на дачу, посидим там пару дней втроем.
   — А ты… Не боишься?
   — Ангела Кумуса? Да он и мухи не обидит!

Вторник, 22 сентября, утро

 
   В камере, где сидел Стас Покрышкин, на рассвете раздался страшный грохот. Стас сначала схватился руками за койку, опасаясь землетрясения, но потом разглядел в утренних сумерках на полу что-то огромное и бесформенное. Это пал неутомимый толстяк. До самого момента своего падения он ходил туда-сюда, не останавливаясь. Стас сел, стал кричать, он испугался, что ему придется оказывать помощь, он кричал: «Помогите, кто-нибудь! охрана!» — пока Кот не выдержал и не отпустил ему сверху по макушке звонкий и болезненный щелбан, обозвав придурком. После этого Стас замолчал и услышал мощный храп толстяка на полу.
   Перед работой Ева решила заехать домой к оперуполномоченному Волкову, который заболел, проработав три дня.
   Она заблудилась в районе новостроек, а когда наконец нашла нужный подъезд, с удивлением уставилась на «Жигули» Николаева, загородившие проезд.
   Сам Николаев стоял у двери с номером «122» и озадаченно разглядывал свои ботинки.
   Ева не сразу вышла из лифта, когда раскрылись двери, — она смотрела на затылок Николаева. С каждой секундой ее промедления спина Николаева напрягалась.
   — Спорим, что ты уже пушку нащупал? — тихо сказала она.
   Николаев расслабился, как только услышал ее голос.
   — Это ты у нас недисциплинированная в расследовании, тебе можно не напрягаться. Я звоню вот, звоню, и ничего.
   Вероятно, Волков услышал их голоса и открыл дверь. Он смотрел на них заспанный, взъерошенный и страшно изумленный. На нем была пижама и тапочки.
   Николаев влетел к нему в квартиру вихрем, схватил с вешалки у двери куртку, бросил Волкову, крича, что время не ждет, срочно на задание!
   — Какое задание, температура у меня… В воскресенье перетренировался.
   — А в пятницу, в пятницу — как? Хорошо себя чувствовал?
   — В пятницу… Ну да, я еще в субботу в футбол играл… Погоди. Мне надо брюки.
   — Ничего тебе не надо, и так сойдет! — заявил Николаев.
   — Да, — сказала Ева, — шарфик только повяжи, шапочку… вот так… умница.
   — Ребята, — неуверенно смеясь, сопротивлялся Волков, — мы куда, ко мне врач сегодня придет.
   — Да мы на полчасика, тут рядом, — приговаривал Николаев, вытаскивая его волоком на лестницу, потом в лифт, потом в машину.
   Ева удивленно поехала за ними. Гнал Николаев быстро и зло. Ева уже боялась потерять их, но вдруг, когда они подъехали к пятьдесят второй больнице, поняла, что Николаев едет в морг.
   Волков не понимал, куда его привезли, даже когда они прошли длинным коридором мимо каталок с накрытыми простынями телами. В холодильнике Николаев сказал, что привел главного свидетеля для опознания и что показать надо в основном детей и женщин. Санитар удивленно посмотрел на Волкова:
   — Это родственник?
   — Да. Он потомственный китаец.
   Волкову показали четырех детей, трех мальчиков и девочку лет пяти. Когда перешли к застреленным женщинам, Волков потерял способность быстро двигаться, и Николаев тащил его от стола к столу волоком, восклицая:
   — И эту не узнаешь? И эту? А вот эту узнаешь? Нет? Удивительно! А вот эту действительно трудно узнать… лица почти нет, но, может, по родимым пятнам?
   — Что… это?.. — спрашивал плохо двигающимися губами Волков. — За-зачем это гут?..
   Ева вышла на улицу. Похолодало. Она вдруг вспомнила про Ангела Кумуса: как он там, бедный, с такой шикарной Далилой?.. Хорошо им там, чертям.
   Николаев выволок Волкова, прислонил к стене. Опер уже не сдерживал рвотные потуги, но, видимо, позавтракать он не успел.
   — Тебе Коля передал для меня записку? — спросил Николаев.
   — Ка-какой Коля? — Глаза опера были безумными.
   — Коля, китаец, — ласково и медленно сказал Николаев.
   — А… да… Передал!.. Да, конечно… Ты тогда уехал… Я все записал…
   — Где она?
   — Кто… она?
   — Где записка, которую тебе продиктовал Коля и которую ты должен был мне передать немедленно, как только меня увидишь?!
   — Да… где она?.. А! Она у тебя на столе, под телефоном…
   — А что там написано? — Николаев говорил уже почти по слогам.
   — Там? Там много чего написано… Сейчас вспомню… Я понимаю, вам некогда съездить и почитать… сейчас… что-то вроде: сделано двадцать две выездные визы… Плохая подмена будет с автобусом туристов… Туристов… В воскресенье… Еще тебе звонил из автосервиса Гаврю-шйн.
   — Хватит. Тебе сказал Коля, что это важно?
   — Говорил. Он улыбался, как заяц такой страшный… и говорил «жизни и смерти»… «жизни и смерти»… А!.. Я понял… — Волков оттолкнулся от стены и достал носовой платок. — Я не передал тебе вовремя записку, поэтому ты злишься… Только и всего? Ну вы, ребята, даете!
   — Ничего ты не понял, разве я злюсь? Ты еще не видел, куда я отвожу таких идиотов, как ты, когда злюсь! Нет, я не злюсь, — заорал Николаев и пнул ногой мусорный контейнер. — Я просто тебе показал, что ты наделал. Ты куда работать пришел? Мы же трупники!
   — Ладно, хватит орать. Ну забыл я про эту дурацкую записку, ты же в тот день ввалился с задержания, столько шуму было! Подумаешь, перестреляли каких-то китайцев, и что такого, это их разборки, меньше преступности узкоглазой будет!
   — Нет, ты видела, видела! — закричал Николаев Еве. — Я его пальцем не тронул, этого сруна! Ты видела, я с ним говорил по-хорошему!
   — Николаев, брось, тут дело гиблое, — сказала Ева.
   Но Николаев не сдержался и от души заехал Волкову под ребра кулаком. Потом схватил его за шкирку и затолкал в машину.
   Он развернулся с визгом и скрежетом тормозов. Остановился и сказал Еве в окошко: