Васина Нина. Женщина– апельсин

   — Отвезу болезного домой, у него насморк, температура, он в футбол переиграл.
   — Не имеете права! — кричал Волков, стараясь разглядеть Еву. — Я напишу на вас рапорт!
   — Я так думаю, — сказал на это Николаев. — Если я его каждое утро перед работой буду привозить сюда на опознание, то он постепенно перестанет блевать и научится думать, а? Недели хватит, как думаешь?
   В управлении адвокат Стаса Покрышкина вывалил перед Евой такой ворох бумаг и предписаний, что ее внутреннее ликование по поводу похищения Ангела Кумуса сразу исчезло. С задержанием Стаса, оказывается, она нарушила по крайней мере штук пять статей УПК. Сам адвокат был бодр, хорошо выбрит и причесан, с безупречным маникюром и такой бешеной злобой по поводу ее опоздания на работу, что Еве впору было руками прикрыть голову и просить пощады.
   Она же сгребла бумаги в кучу, выслушав сказанные сквозь зубы пожелания адвоката, ойкнула и побежала за ним.
   — А вот тут мне не совсем понятно… Почему это я не имела права задерживать его во время нашей беседы?
   — Он был без адвоката!
   — Но он сам пришел, не бегите так, я не успеваю, вы такой хороший специалист, объясните.
   Адвокат купился, стал объяснять, какой именно пункт, и как именно Ева нарушила, и как он привлечет ее к ответственности.
   — Я такая тупая… Извините, но подозреваемый сам отказался от вас, подчеркивая тем самым, что ему нечего бояться и скрывать.
   Адвокат пустился в длительные и пространные рассуждения, и Ева поняла, что перестаралась. Она подробно рассмотрела его серый костюм, белую рубашку, жилетку бежевого цвета, золотую цепочку карманных часов; дойдя до светло-коричневых ботинок с приспущенными на них штанинами, Ева поняла, что навряд ли увидит носки, и решила об этом спросить. Просто чтобы представить раз и навсегда стиль одежды престижного адвоката, а цвет носков играл в этом вопросе важную роль.
   — Извините за любопытство, а Какого цвета у вас носки?
   — Что? Как вы сказали?
   — Ну понимаете, когда я приехала в отдел, я не просто так опоздала, я занималась с утра воспитательной работой и посещала морг. Одновременно. А вы так на меня наорали, потому что опаздывали куда-то на полчаса. На те самые полчаса, в течение которых я и проводила воспитательную работу. Теперь вы уже двадцать пять минут читаете лекцию по адвокатуре, как видно, совершенно не спеша, а я в это время пытаюсь определить для себя ваш стиль одежды, мне в этом определении не хватает только цвета ваших носков, потому что если они у вас черные, то это полное отсутствие вкуса и стиля как такового, а вот если они белые, то это совсем другое дело.
   Адвокат справился к этому моменту со своим лицом и с рефлекторным желанием поддеть штанины и показать носки. С ледяным спокойствием, стараясь не сорваться на виду у сотрудников отдела, которые, оказывается, собрались вокруг и теперь едва сдерживали хохот, он развернулся и с достоинством удалился.
   — Ева опять танцует джаз. — Это был самый приятный отзыв о ее беседе с адвокатом. Так сказал Симаков, грустный меланхолик из розыска пропавших.
   — Только ты, Симаков, меня и понимаешь…
   — Я тебя уважаю, — сказал Симаков серьезно. — Ты борешься не с преступностью, ты замахнулась на систему. Я бы тебя пожалел, да боюсь, не поймешь… Но я выполнил твою просьбу и принес все, что нашел.
   Симаков отобрал почти двадцать дел с неопознанными и невостребованными телами умерших молодых девушек за последние два года.
   — Интересная тенденция… Смотри, два года назад вот эти девушки — практически не изуродованные, смерть от проникновения тонкого колющего предмета… — обнаруживались в морге. В одном и том же. Четыре девушки. Я почему еще запомнил, у нас как раз тогда в другом морге стали пропадать тела, понимаешь, а тут наоборот, кто-то подбрасывает. Раз в неделю — подкидыш.
   — Я не помню такого.
   — Ну, еще крепенький такой у вас это дело о пропажах вел… Стриженый.
   — Да — да… что-то припоминаю.
   — Я еще пошутил, чтобы он подкидышей перетащил в тот морг, где пропадают, и дело в шляпе. Но у него пропадали мужики.
   — Девушек опознали?
   — В том-то и дело, что нет. А у Лаврова из Сокольнического в том году несколько девушек не доехали в Турцию на легкие заработки. Контракт подписали, а не приехали. И заявили о пропаже не родители, что интересно, а фирма, пригласившая их, расшумелась, а родители только посмеивались. Лавров одного отца разговорил. Тот объяснил, что его дочь и подруга не дуры, в Турцию только доедут, а там постараются сбежать к проживающим в Стамбуле подружкам, потому что все эти фирмы так дешево могут только в публичный дом устроить. Значит, сбегут. И напишут погодя, что и как. Лавров эти фотографии показал, двоих опознали. Тогда так и решили, что девушки были убиты за нарушение контракта. Я думаю, что родители других до сих пор ждут писем из Стамбула.
   — А эти?
   — Этих опознать, как видишь, трудно… Вот здесь, смотри, кто-то просто анатомию изучал, не иначе… Так аккуратно разделаны, почти все органы целы, но вроде их пытались доставать наружу… Все в возрасте до двадцати — тридцати.
   — Слушай, Симаков… В обычной квартире можно так разделать, чтобы потом все убрать?
   — Сомнительно… Ну, если пол и потолок — кафель… Были случаи, когда и ванной хватает: расчленяют и выносят, никто ничего не замечает.
   — Еще вопрос. Где в Москве можно достать кровь?
   — В пункте переливания. Иди и купи.
   — Так просто?
   — Ну, не очень просто. По идее, предположим, несчастный случай, человек на операционном столе, а крови его группы нет. Ты — родственник, у больницы — ни денег, ни машин, ты садишься в свою тачку, гонишь на пункт, платишь деньги и привозишь кровь или донора.
   — А можно приходить иногда и покупать по стаканчику?
   — Вроде как на опохмелку?
   — Нет, для искусства.
   — Я тебя, Ева, уважаю, за то что ты борешься не с преступностью…
   — А за то, что я замахнулась на систему! Ну и что?
   — Я ради тебя могу даже и на пункт переливания крови позвонить и сказать, что у меня кончилась красная краска, а мне надо дорисовать закат, не продадут ли они немножко крови?..
   — Спасибо! Тебе! Симаков!
   Приехавший в управление Николаев написал рапорт на оперуполномоченного Волкова, а Волков уже позвонил Гнатюку и доложил о противоправном поведении его коллег — Николаева и Кургановой. Гнатюк вызвал нарушителей к себе.
   — Для начала я хочу знать, как обстоят дела у Кургановой с несчастным случаем на киностудии, а у Николаева с китайцами?
   — Мне нужно допросить оператора, работавшего с Покрышкиным. Для полной ясности неплохо бы провести психологическую экспертизу, прошу написать запрос на психоаналитика. Вот моя докладная об этом.
   — Вы нашли Кумуса? — спросил Гнатюк с удивлением, да еще произнес с ходу незнакомую фамилию. Ева сразу поняла, что адвокат Покрышкина достает его с утра. Она потупила глаза и сказала, что пока работает над этим.
   — А у меня ничего нового, — вздохнул Николаев. — О записке осведомителя я написал все в докладной, версия такая: через нашу страну китайцы переправляются в Европу, именно у нас для них делают документы, нелегально оформляют визы, помогают перекачать капитал, все это за огромные деньги. Документы такого отличного качества, что я тут подумал — они настоящие! Просто они взяты у других китайских граждан… Ну, к примеру, расстрел автобуса. На мой запрос предоставить документы убитых не поступило никакого вразумительного ответа: документы пропали. Кто-то расстрелял автобус, ничего не взял, кроме документов… Это же бред, убить из-за паспортов, но чего не бывает.
   — Ваш осведомитель… Что с ним? Встреча-лись?
   — Он пропал. Я думаю, он больше не появится, он мне больше не верит.
   — Лирика, — сказал на это Гнатюк. — Организуй розыск, он-то живет здесь официально!
   — Слушаюсь.
   — А теперь по поводу ваших воспитательных методов. Садитесь. Ваш номер с моргом мне понравился. Я вам расскажу, как меня приучал к дисциплине мой начальник в… каком же это году?..

Вторник, 22 сентября, вечер

 
   Ева с Николаевым обедали в маленьком кафе рядом с управлением поздно, часа в три. Ева надеялась к четырем уже удрать на дачу к Далиле и Кумусу, но Николаев позвал ее на допрос Кота. Ева купила в буфете апельсин.
   Допрос проходил в кабинете следователя Калины Татьяны Дмитриевны, женщины без комплексов, как сказал о ней адвокат Покрышкина. Николаев и Ева пришли первыми, суетливая Татьяна Дмитриевна, запыхавшись, открыла кабинет и строго посмотрела на коленки Евы.
   — У вас юбка не по уставу, — сказала она. Ева закатила глаза вверх, Николаев скучно посмотрел на ее юбку.
   — Вроде в норме, — задумчиво заметил он.
   — Это у меня в норме, можете измерить, а у Кургановой совсем не в норме!
   — Придется отложить, — вздохнул Николаев.
   — Что отложить?
   — Допрос придется отложить, юбка — это дело серьезное.
   — Вам все шуточки, а я люблю, чтоб все правильно было. Допрос веду я, влезете — удалю, — сказала она и, шевеля губами, стала читать дело Кота.
   Николаев посмотрел на Еву, хотел сделать ей знак выйти на минутку, но вдруг заметил, что Ева напряженно думает о чем-то.
   Татьяна Дмитриевна была женщина плотная, невысокая, с напряженными чертами лица — словно всегда в ожидании неприятного вопроса или зубной боли. Она никак не могла привыкнуть к тому новому, что происходило в стране и в отделе, защищалась строгой дисциплиной и полным отсутствием чувства юмора. Рядом с современным телефоном с автоответчиком и органайзером на ее столе стоял гордый красноармеец в буденовке и с винтовкой, которая торчала вверх длинным и острым бронзовым штыком. А рядом — небольшой темный бюст Ленина, прижимающий несколько необходимых небольших бумажек.
   Кот и два охранника пришли минут через пять, Ева все так же напряженно смотрела в пол, задумчиво перебрасывая из руки в руку апельсин.
   Кот сначала увидел следователя Калину. Он процедил сквозь зубы приветствие и уже садился на стул, когда Николаев чуть отошел в сторону и перестал загораживать Еву. Кот повернулся на движение, ноги его так и остались чуть согнутыми, он с ужасом смотрел на руки Евы Николаевны.
   — Садитесь, задержанный, наш допрос записывается на пленку, говорите ясно и внятно. Вы захватили заложника в кафе числа… минуточку… неразборчиво, какое это число? — спросила Калина у Николаева, Николаев шагнул к столу, а Ева шагнула к Коту.
   Кот закричал и бросился к двери. Охранники с трудом усадили его, еще раз проверив наручники.
   Ева расковыряла у апельсина верхушку и теперь засовывала туда палец, медленно и осторожно. Она села рядом со следователем Калиной, но чуть сзади, так что та ее не видела.
   — Подследственный здоров? — поинтересовалась следователь. В кабинете повисла тишина. Только шумно дышал Кот, не сводя глаз с Евы. — Здоров, — сказала Калина, не дождавшись ответа. — Ответьте, с какой целью вы захватили заложника?
   Кот немного успокоился. Ева вытащила палец из апельсина и облизала его.
   — С целью спасения его жизни.
   — Его жизни угрожали?
   — Да.
   — Кто угрожал жизни заложника?
   — Милиционеры. Гаишники, — пояснил он доверительно, уже почти успокоившись и оторвавшись взглядом от Евы. — Они меня увидели — и давай палить, а этот мужичок, такой пьяненький, бегать быстро не умеет, я его и прихватил, чтоб не убили ненароком.
   — Почему сотрудники ГАИ стали в вас стрелять? — Калина наклонилась пониже над листами и скрыла зевок. — Что вы делали в кафе?
   — Ну, ладно… Это я стал стрелять… Первый, ваша взяла. А потому что испугался!
   Ева засунула теперь палец в апельсин быстро резко. По ее руке потек сок. Она медленно достала палец и опять облизала его. Калина заметила, что Кот все время смотрит куда-то в сторону, повернулась к Еве. Та протянула ей апельсин. Калина отказалась.
   — Значит, вы испугались… Чего вы испугались?
   — Ну… я испугался, что они пристрелят пьяного нечаянно.
   — Подследственный, не путайте меня… Вы стали стрелять по милиционерам, потому что испугались их, забежали в кафе и там взяли заложника. Отвечайте на вопрос, почему вы стали стрелять в милиционеров.
   — Ну… я… — Он не мог оторвать взгляда от рук Евы, Ева ритмично засовывала и высовывала палец из апельсина. — Я, знаете… Я подумал… вдруг я что-нибудь такое натворил, а они хотят меня за это убить… Ну, может, я банк ограбил когда-нибудь?
   — Вы грабили банк? Когда, какой?
   — Я не знаю, верней, не помню, это вы должны сказать мне, когда и какой, а я должен отпираться.
   Ева подняла апельсин вверх и стала выжимать сок на высунутый язык. Николаев не выдержал. Он сделал знак Калине, что ему надо выйти. Открыв дверь, он позвал Еву. Ева встала, положила апельсин на стул и медленно прошла мимо Кота. Кот старался не упустить ни одного ее движения. Ева с удовольствием отметила, что страх у него прошел полностью.
   — Слушай, — сказал ей Николаев в коридоре, — у тебя проблемы, и я готов тебе помочь. Немедленно, — добавил он, подумав.
   — Каким образом?
   — Пойдем ко мне. — Он потащил ее за руку. Ева освободилась.
   — В чем у меня проблемы?
   — Прямо здесь показать? Пойдем ко мне в кабинет, здесь это неудобно.
   — А почему ты решил, что у меня проблемы? — Ева говорила, словно задумавшись о чем-то своем.
   — Да ты так оттрахала апельсин, что я решил немедленно тебе помочь!
   — Ах, это… Слушай, Николаев, ты знаешь, как положить ценность в банк?
   — Какую ценность?
   — Портфель, например, футляр.
   — Нет, не знаю, слушай, что это ты делала с апельсином?
   — Николаев, включись, надо срочно узнать, выдают ли в банке такой маленький ключик, если ты у них арендуешь сейф, понял?
   — У Кота был такой ключ! — обрадовался Николаев и забыл про апельсин.
   — У тебя есть отпечатки пальцев Слоника, а Кот проговорился про портфель, в портфеле должно быть оружие, на нем могут быть пальцы Слоника, это уже, считай, готовое дело.
   — А если там нет пальцев?
   — Тогда мы не слезем с Кота, пока он не подпишет, что это оружие Слоника. Тот самый портфель, с которым был Слоник, когда убивал Карпатого.
   — И все-таки с тобой что-то не так, — сообщил Николаев, уже убегая.
   — Да мне просто надо на природу, расслабиться.
   На станции Капотня ни души. Только у закрытого магазина сидела еще не старая женщина. На маленьком раскладном стульчике. Она читала толстую книгу и продавала астры. Астры, темно-фиолетовые и ослепительно белые, полыхали у ее ног удивительным пятном. Ева смотрела на цветы из машины и вдруг почувствовала, что это уже было. Она уже видела что-то похожее, хотя могла поклясться, что никогда не была здесь, никогда не покупала таких фиолетовых астр поздней осенью в дачном поселке.
   Когда-то учительница рассказала Еве про вторую, память, она боялась такого, она думала, что это воспоминание человека о его прошлой жизни, несколько смертей назад, когда он жил совсем по-другому, был другим, но однажды попал в беду в присутствии этих самых предметов, в такой же обстановке. Теперь они словно напоминают о чем-то. «А может быть, — говорила она, — это дежа вю» — предупреждение тебе: беги от таких мест, где тебе покажется что-то уже случившимся».
   Женщина посмотрела на Еву через площадь. Потом она встала и свернула свой стул, взяла ведро и тяжелой поступью, зажав книгу под мышкой, пошла мимо. Ева окликнула ее и купила все фиолетовые астры.
   — Возьмите и белые, они так пахнут, — сказала женщина. — Никакие цветы так не пахнут, как эти белые, видите, у них желтоватая серединка, только намек на цвет… Такой запах.
   Ева понюхала белые астры.
   — Нет, — сказала она. — Не люблю белый цвет.
   В доме номер пять по улице Березовой царило веселье. Довольно упитанный светловолосый мальчик лет шести визжал и прыгал, держась за спинку стула, Ангел Кумус играл на губной гармошке еврейские мотивы, а Далила аккомпанировала ему ударными — она вдохновенно ударяла по дну перевернутого ведра.
   Ева бросила куртку и цветы на пол и пошла, прихлопывая в ладоши, вокруг стула с мальчиком. Далила бросила ведро и, сдернув со стола скатерть, укуталась ею, изображая страстные переживания в танце.
   — Танцуют все! Танцуют все! — кричал мальчик и прыгал, взметая легкие желтые кудряшки.
   — А я… люблю… белые астры, — сказала Далила, запыхавшись окончательно и упав на диван.
   — А что это у вас такая странная музыка? Национальная?
   Ангел промолчал и убрал гармошку.
   Он быстро и умело накрыл на стол, а когда все поели, так же быстро все убрал.
   — Ну, как успехи? — спросила Ева на кухне. Далила мыла посуду, Ева стояла рядом и ощипывала листочки со стеблей астр.
   — Полная расслабуха, — вздохнула Далила. — Отдыхаем.
   — И что, он все это время так и молчит? Ничего себе расслабуха.
   — Нет, это он к тебе привыкает… Он и с нами сначала молчал, потом говорил без остановки… Я записала две кассеты. Он не знает, что я его пишу, но знает о моей профессии. Такое впечатление, что жил сначала с родителями, потом с психиатрами, потом с Покрышкиным… Все. Больше ничего и никого в его жизни не было. Все остальное — творчество.
   — Интересная история. — Ева усмехнулась. — Пошли общаться?
   — Пошли.
   Сначала Ангел Кумус сказал, что у Евы есть все шансы играть у Стаса.
   — Играть и выигрывать?
   — У Стаса не выиграешь… Но он хороший… добрый и умный… Он плохо понимает жизнь, поэтому стал ее… делать сам.
   — Ангел! — Далила выключила свет, зажгла свечи и сидела с сыном на диване. Маленький Кеша засыпал. — Разве можно самому делать жизнь?
   — Только это и интересно! — оживился Ангел.
   — Но ведь жизнь сопротивляется! Она делает что-то свое.
   — Надо быть независимым… ну, богатым и свободным. И все. Ничего жизнь с тобой не сделает.
   — Ангел, но ты можешь заболеть, попасть в беду, под машину…
   — Это не жизнь, это судьба, а я говорю про жизнь. Мне нравится жизнь, которую делает Стас, мне там хорошо.
   — Тебе хорошо в его квартире? — спросила Ева.
   — В какой квартире? А… Нет, ты не про то… ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ.
   — Я тебя понимаю, Ангел. — Далила стала говорить совсем тихо, Ева поняла, что Кеша заснул. — Но как ты определяешь, что настоящее, а что сделано?
   — Где мне хорошо, там и настоящее.
   — Так не бывает! — сказала Ева. — Я не понимаю, объясни. Например, я прихожу в кино, подхожу к экрану, шагаю в него и оказываюсь в фильме. Например, про ковбоев. Скачу, стреляю, я самая меткая, самая красивая, я лучше всех, но потом на экране напишут «конец», куда я денусь?
   — Ты, наверное, хорошо стреляешь? — спросил Кумус.
   — Есть такой грех, — смутилась Ева и засмеялась. — Ловко ты меня поймал!
   — Почему ты хорошо стреляешь? Я никогда в жизни не стрелял. Почему ты стала стрелять?
   — Черт его знает, почему… А действительно, почему я на первом курсе стала ходить в тир… А потом на стрельбища и на соревнования… Далила, ты как думаешь?
   — Сложно ответить сразу. Надо покопаться как следует в твоем детстве. Это может быть как ужасная обида на кого-то или что-то, так и постоянное преклонение перед красотой маленькой девочки, вот она и решает быть не только красивой, но в чем-то особенно важном превосходить мужчин. Хотя, честно говоря, твой случай особый.
   — Мне все равно, была она красивой или ее кто-то обидел… Она взяла оружие и научилась стрелять, то есть она придумала себе свой мир и стала в нем жить.
   — Браво, Ангел, — сказала Ева. — Ты знаешь, что Стас считает тебя чокнутым, а я не видела более разумного мужчины в жизни.
   — Я не мужчина, — усмехнулся Ангел, — я — услуга… И я не разумен, потому что я — не личность… Ты мне понравилась, я готов жить с тобой, учиться стрелять, скакать на лошади… Если мне предложат что-то более интересное, я пойду туда. Я ничего никому не могу предложить сам. Я только умею защищаться, и то совсем немножко, если мне человек ну совсем не понравится. Вот Далила… она такая смелая, красивая, у нее хороший дом, я могу побыть немного ее мужем, если она захочет… или просто пожить здесь сторожем, или посмотреть за ее малышом… пока мне это будет интересно… Но я ее боюсь, — закончил вдруг Ангел.
   — А меня ты не боишься? — спросила Ева.
   — Нет… Нет. Но ты не фантазерка. Ты любишь действительность. Я с тобой просто не останусь, мне неинтересно.
   — Ладно, Ангел, но и у тебя что-то есть, не может не быть этакого… интересненького… что-то, что можешь предложить и ты… Ну хотя бы немного поиграть.
   — У меня ничего такого нет.
   — Тогда расскажи, как ты участвовал в жизни других, с кем тебе было интересно?
   — Зачем?
   — Ну, я хочу знать. Например, я подозреваю Стаса в нехороших делах, а может оказаться, что это просто мои измышления, а для тебя с ним — игра… Стас знает, что я его подозреваю, и обороняется, что-то скрывает, придумывает, а ты можешь все рассказать просто и ясно. Окажется, что он ни в чем не виноват.
   — И тогда ты отпустишь Стаса?
   — А кто тебе сказал, что я его не отпускаю?
   — Далила.
   — Да, я это сказала, чтобы Ангел не порывался каждые десять минут идти на станцию звонить Стасу.
   — Я тебя немного боюсь… тоже… ты, Ева, словно спешишь очень… меня это настораживает… И еще я хочу выпить… Можно?
   Он смотрел на Еву, Далила показала Еве знаками, что нельзя.
   — Слушай, Ангел, — Ева встала и потянулась, — давай наклюкаемся вместе, я тоже хочу выпить, но потом, сначала я тебе кое-что покажу.
   Ева подошла к печке и осмотрела поленья. Выбрала одно, не очень толстое, и подозвала Ангела.
   — Если я возьму эту деревяшку, обстругаю ее топором со всех сторон, чтобы она стала такой большой щепкой.
   — Ты хочешь сделать кол?
   — Я хочу проткнуть этим колом вампира, чтобы уничтожить его.
   — Ничего у тебя не получится, потому что это не осина.
   — А что это?
   — Липа.
   — Липа? А ты откуда знаешь?
   — Я сделал себе один кол… На всякий случай… Я специально узнал, как выглядит осина, сам выстругал и теперь храню.
   — Зачем это?
   — У Стаса всегда полно вампиров. Если тебя укусит вампир, ты тоже станешь вампиром, когда умрешь. Правда, есть еще один способ. Можно отнести укушенного мертвеца в церковь. Если он там пролежит девять дней, его можно спокойно хоронить. Он не встанет.
   — Где сейчас найти такую церковь, чтобы там спокойно уложить покойника на девять дней?
   — Не обязательно церковь. Сейчас церкви может и не быть, но место осталось — это святое место. Раньше на каждом кладбище была церковь, надо только точно узнать где.
   — Слушай, если Стас всегда с вампирами, то куда он девал укушенных?
   — Иногда я ему помогал их прятать. Потом он сказал, что я делаю это не правильно, не мое это дело…
   — Тебе нравилось встречаться с вампира-ми? — спросила Далила.
   — Сначала я их боялся, но они такие красивые… Это восхитительно, когда страшно! Мне иногда кажется, что все женщины — вампиры. Потенциальные, — добавил он, заметив взгляды, которыми обменялась Ева с Далилой.
   — А допустим, — Далила задумчиво посмотрела в темное окно, — я хочу стать вампиром, — что для этого нужно?
   — Нужно, чтобы тебя укусил вампир.
   — В шею?
   Ангел занервничал, встал и стал ходить по комнате.
   — Вы задаете вопросы, как дети!.. Я не умею отвечать на такие вопросы… Если я у тебя спрошу, как стать сумасшедшим?
   — Понятно, понятно! — согласилась Далила. — Но ты можешь устроить, чтобы меня тихонько так укусил твой знакомый вампир? Вот сюда!
   — У меня нет знакомых вампиров! — возмутился Ангел. — Я их уничтожаю! Если тебя вдруг укусит вампир, я и тебя должен уничтожить.
   — Ангел, а как ты тогда ее уничтожишь? — Ева наконец нащупала хоть что-то. У нее уже стала кружиться голова от нереальности разговора.
   — Сначала она умрет, потом я должен буду проткнуть ее колом или отнести на святое место.
   — Например, в морг?
   — Какой еще морг?
   — Ангел, ты что, не знаешь, что такое морг? Это такое место, где лежат мертвые.
   — А… я понял… Если этот… морг стоит там, где раньше была церковь, то в морг.
   — Ангел, я так думаю, что ты еще никого не протыкал своим клином, а только относил в… такое место, где была церковь.
   — Да… Нет, я не должен никому об этом говорить, это повредит Стасу.
   — Стас это снимал? — Ева старалась не выдать волнения голосом.
   — Нет, это я снимал… Стас… он это делал.
   — Стас был вампир?
   — Да нет же, вампиром может быть только женщина! Не надо говорить на эту тему! Не надо! Не надо!
   — Как ее зовут, Ангел, — КАК ЕЕ ЗОВУТ? — Ева не выдержала и вцепилась в Кумуса руками, он осторожно отдирал ее пальцы.
   — Отстаньте от меня, я ничего не скажу. — Ангел грохнулся на колени и поднял руки вверх. — Силы небесные, спасите меня и этих несчастных, я сейчас назову имя, я должен это сделать, они не отстанут! Они сами не ведают, что творят!
   Ева удивленно уставилась на Кумуса, а Далила сидела не двигаясь, сцепив ладони с такой силой, что они побелели.
   — Хватит мне твоих представлений, назови ее имя, имя, Ангел, это очень важно!
   — Пусть она явится и скажет, пусть она явится и сделает это, пусть придет та, имя которой НИЯ!
   Наступила тишина. Сладко посапывал на диване Кеша. Ангел Кумус застыл на коленях, он старался не дышать, словно к чему-то прислушивался, по лицу его катился пот. Где-то далеко в тишине проехала машина. Ангел устало поднялся и вышел из комнаты. Он вернулся через несколько секунд и стал зажигать все лампы в комнате. На столе продолжала гореть забытая свеча, пламя у нее оказалось красно-оранжевым и маленьким в ярком свете.