Нина Васина
 
Женщина— апельсин

Часть первая
ДВЕ НЕДЕЛИ ИЗ ЖИЗНИ ЕВЫ КУРГАНОВОЙ, ИЛИ БОЛЬШИЕ ПРОБЛЕМЫ ОТДЕЛА ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ

Вторник, 15 сентября, утро

 
   Ева Николаевна пришла на стрельбище простуженная. Опоздала буквально на минуту, и майор Николаев забрал ее любимые заглушки. Она погрозила кулаком ему в спину. Примеряя неудобные наушники, выслушивала насмешки коллег. Приметила новенького опера. Он стеснялся разглядывать ее в упор, прятал глаза.
   — Евуся, покажи класс!
   — Она теперь по другой специальности, по интимной части!
   — А ты, к примеру, даже если очень захочешь, арестанта не шлепнешь, вот тебе и пример женского права!
   — А если я стану ну о-о-ч-ч-ень симпатичный?!
   Они злословили по поводу происшествия на прошлой неделе. На Еву Николаевну напал прямо в комнате для допроса рецидивист и убийца Левша, статья ему шла лет на десять. А юбка была у Евы Николаевны сантиметров на десять короче положенного. Демонстрируя подследственному отпечатки его пальцев, отвратительно плохо сфотографированные, Ева подпустила его близко к столу. Левша ногой опрокинул ее стул, Ева Николаевна приложилась головой об пол. Руки у Левши были в наручниках, но он мигом сел сверху ей на живот, разодрал ворот рубашки и больно схватил обе груди руками. Плохо видя сквозь пелену боли в затылке, Ева отметила профессионализм его хватки: ногами Левша крепко захватил ее руки. Убедившись, что Левша не хочет ее убить, Ева сконцентрировалась, сцепив зубы, крутанулась под ним, выхватила пистолет и всадила в упавшего Левшу пулю из табельного оружия. Когда дверь распахнулась, она сидела на полу, закрыв голову руками. Ее отвели в комнату отдыха — есть в тюрьме и такая, все были так любезны, еще полчаса спустя приходили друг за другом пособолезновать и успокоить. Считай, что весь персонал посочувствовал. И только выпив чаю, Ева вдруг поняла, что так и просидела с разодранной на груди блузкой.
   С тех пор она постоянно натыкалась на насмешки, хотя все в управлении поздравляли ее с таким удачным завершением дела Левши. Очень трудно ловился. Удивительно легко получал незначительные сроки.
   Сейчас Ева с удовольствием слушала высказывания в адрес своей меткости.
   — Евуся, ты сегодня больше семерки не выбьешь, нет. — Это Николаев снял ее заглушки и подмигнул остальным, подзадоривая.
   Ева выложила восемь выстрелов один в один на семерке. В основном все уже привыкли, только новый опер открыл рот и уставился на единственную разодранную дырочку.
   — Так не интересно, все ей: и Левшу она приложила, и стреляет лучше всех, и летом ей не жарко…
   — А ты подрежь свои брюки повыше, не будешь жаловаться.
   — Я бы и подрезал, будь у меня такие ножки.
   — Ну, будь у тебя такие ножки, ты бы и Левшу приложил.
   — И еще третий на восемьдесят один.
   — Да, и третий на восемьдесят один.
   Ева только вздохнула. Она не надела бюстгальтер, и это было видно с десяти шагов.
   Отстрелявшись, Ева зашла в кабинет за папками с делами и, стуча каблучками, так прошла мимо дежурного и двух офицеров, что сама себе понравилась.
   К заместителю прокурора была очередь, но, провожая нужного посетителя, Хорватый заметил ее и приглашающе кивнул головой.
   — Цветете, Ева Николаевна? Мне тут психолога прислали в управление, у вас случайно нет душевного кризиса?
   — Нет. — Ева улыбалась.
   — Может, у вас раздвоение личности?
   — Никак нет. Я натура цельная.
   — А как у вас с личной жизнью, позвольте спросить, — без проблем?
   — А я девушка, нет личной жизни — нет и проблем.
   Хорватый смущенно замолчал.
   — Еще вопросы будут? Разрешите идти?
   — Дела готовы… Что ж, идите, конечно. Да, чуть не забыл, вы у меня дело Прохора вели, ну, разбойное нападение, помните?
   — Так точно, вела.
   — У вас сегодня допрос.
   — Я допрошу его как свидетеля, у него ведь уже срок. Такой ужасный срок — год исправительных работ. Может, вы помните, статья ему светила лет на десять? Вся моя работа насмарку!
   — Так вот что я хотел сказать. — Хорватый словно не заметил ее возмущения. — Если вам не нужен психолог… да, если у вас после происшествия с Левшой все в порядке, вы уж побеспокойтесь о своей безопасности. И безопасности подследственного, — вдруг добавил он.
   — Я постараюсь.
   Ева вышла из кабинета Хорватого с испорченным настроением.

Вторник, 15 сентября, вечер

 
   В четыре часа дня Ева приехала в Лефортово, прошла пропускники. Охранник придирчиво осмотрел ее сумку и папку с бумагами.
   — Оружие, — сказал он, не глядя в глаза.
   У Евы екнуло сердце. Она отстегнула кобуру, протянула охраннику табельное оружие и спросила:
   — А в чем дело?
   Еще в кабинете Хорватого она почувствовала, что что-то не так, и ее личный маленький браунинг был пристегнул резинкой с внутренней стороны бедра между ног. Охранник, не отвечая, приказал ей жестом поднять руки в стороны и, краснея, провел ладонями вдоль тела.
   — В комнате для допросов установлена видеокамера, — бубнил он. — Объектив направлен на подследственного, по малейшему не правомерному действию с его стороны, угрожающему вашей безопасности, к вам будет направлена сила быстрого реагирования.
   — Понятно. Сила, значит.
   Охранник задумчиво выкладывал вещи из ее сумочки. Он взял яркий и совершенно неуместный среди повседневных мелочей — пачки с сигаретами, носовым платком, зажигалки и двух ручек — апельсин, повертел его в руках и забросил в сумку.
   Ева подождала, глядя сквозь две решетки, пока в камеру для допросов проведут Прохора. Прохор тоже увидел ее и гнусно ухмыльнулся.
   — Где у вас монитор? — вдруг спросила Ева охранника.
   — В соседней комнате. Подсудимый в камере.
   В допросной Ева сначала попробовала стул у стола. Он был привинчен. Прошлась по камере, осмотрела решетки. Стукнула ногой по ножке стула Прохора, хотя он точно должен быть вделан намертво. Заметила объектив камеры. Повернулась к нему спиной и показала Прохору быстро бегающий между зубами язык. Села на свое место.
   На лице Прохора отразилось такое недоумение, что Ева с трудом сдержала смех.
   Прохор был интеллигент. Недоумение испортило благородство его лица, а два месяца тюрьмы сделали его одутловатым и слегка тупым. Ева давно замечала, что тюрьма искажает лица. Она вела следствие с одним человеком, а в тюрьме видела подогнанный рукой судьбы стандарт.
   — Опух ты, Прохор, а был такой красавец, — заключила она по этому поводу вслух.
   Недоумение Прохора усилилось. Он заерзал, не зная, как себя вести.
   — Я к тебе с допросом.
   — Догадался, что не в гости, — пробормотал он.
   — Почему? Подарок я принесла. — Ева бросила к его ногам открытую пачку сигарет. — Поднимешь потом, не дергайся.
   Такие вещи не разрешались, хотя вполне допускались охраной тюрьмы. Еву Николаевну было трудно здесь в чем-то заподозрить, она никогда не приносила на допросы нераспечатанные пачки.
   — Давай еще раз пройдемся по августу прошлого года… К тебе приехал напарник… Из Тулы.
   — Не напарник он мне, — быстро сказал Прохор.
   — Чего ты ершишься, ты же уже сидишь. Да и не интересует меня твой напарник. Меня интересует его девушка, ну, помнишь?
   — Обычная, платная, что в ней интересного.
   — Как она себя вела?
   — Ну, как… Как они себя ведут, не знаешь, что ли… Пришла… Разделась…
   — Что, с порога — и разделась?
   — Ну, не с порога, я еще сказал, чего белку привели.
   — Это в каком смысле — белку?
   — Это в смысле, что я блондинок не люблю, от них одни неприятности.
   — То есть ты предпочитаешь брюнеток.
   — Ну! — уже совсем не понимая, к чему клонит следователь, с удивлением сказал Прохор.
   — Так… а тебе, значит, привели блондинку… Что ж этот, из Тулы, не знал, что ты любишь брюнеток?
   — Почему… Кот знал, да только ему было не до выбора… А что она сделала?
   — У Кота было мало времени? — Ева пристально смотрела в глаза Прохору.
   — Для чего… мало?.. — Он стал потеть.
   — Чтобы выбрать тебе брюнетку.
   — Да он себе ее привел, говорит, удачно так дело вышло… Да что она сделала-то? Надо, говорит, оттянуться.
   Ева расслабленно откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу. Прохор, шумно сглотнув, уставился на ее ноги.
   — А что, Прохор, если б Кот привел такую… Ну, как я, к примеру, темную, не соплячку, а с пониманием мужских проблем…
   — М-м-м… — Прохор почувствовал неладное, заерзал, вытер лоб рукой. — Вы в этом смысле — не товар.
   — Это почему я не товар? — Ева резко села прямо, Прохор от неожиданности дернулся.
   — Ну не товар, и все. Умная больно… и потом, надо себя подать, нет, я не пойму, что это за допрос такой?!
   — Да, Прохор, ты меня просто заводишь. У меня теперь такая манера вести допрос. Ну как, запал бы ты на меня?
   Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.
   — Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.
   Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.
   — Это апельсин, — сказала она шепотом. Прохор смотрел открыв рот и не шевелился.
   — Просто апельсин, а смотри, что я делаю. — Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. — А теперь — фокус!
   Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, как в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.
   Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись впереди и словно волокли его за запрятанную рукоятку вперед. Он успел заметить на ее бедре как будто повязку. И странно, но он успел даже подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…
   Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.
   — Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело… Смотри, потеет, черт. А что она делает?
   — Техника не доработана. Надо видеть всю камеру.
   — В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.
   — Зато здесь морда в полный рост… Раскручивает его, ишь, нервничает, она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так, ненароком… Что это у него в штанах… В чем дело?! Ищенко! В камеру! — крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.
   С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялись открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.
   — Он все еще стоит… Он все еще стоит, — повторял без конца охранник, стоя возле трупа,
   Иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя…
   Хорватый приехал в управление сразу после Евы Николаевны — ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, вытирая с лица слезы и сопли. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке смирно и заявила, что ей позарез нужен психолог.

Среда, 16 сентября, утро

 
   Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно шарила рукой по полу, потом поняла, что телефона нет у кровати. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.
   «Какой придурок звонит… — она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах, — в полпятого утра!»
   Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.
   «И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет…» Ева включила свет в ванной, ярким красным пятном на белом кафеле пола телефон ударил в глаза.
   — И что такое случилось? — Она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.
   — Беда случилась у меня, детка. Большая беда. — Голос был глухой и спокойный.
   — Ноль два — милиция, ноль три — «скорая помощь». — Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубку.
   «Ставлю два к одному, сейчас зазвонит…»
   Прошло пять минут.
   — Два ноль в твою пользу, — сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.
   Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.
   — Так нечестно! — Ева быстро прошла в ванную, взяла аппарат, прижимая трубку, притащила его в кровать.
   Телефон прозвонил пятнадцать раз.
   — Слушай, ты кто, а? — Ева говорила ласково.
   — Беда у меня, понимаешь. Друга моего застрелили. Сучара одна ментовская.
   Тишина. Ева слышит громкое дыхание.
   — А ты чего так дышишь, простыл?
   — Чего? — Голос растерялся.
   — Я говорю, чего носом так сопишь, ходишь без шапочки, лысинку простудил? Или девочку поймал под утро?
   — Слушай… ты… Ты мне тут не того… Я говорю…
   — Да слышала я, пристрелили твоего дружка, я даже подозреваю, что это я та самая сучара, но что поделать, нервы сдали… Вот так, дружок. Работа у меня нервная. Вот ты мне спать не даешь, я с утра буду злая, глядишь, еще одного твоего дружка допрашивать пойду… такая расстроенная… Так что ты лучше побеспокойся о моем здоровье.
   — Это кого ты пойдешь допрашивать! — Голос приобрел командные нотки и явный оттенок возмущения.
   — Слушай, дружок, я девушка нервная, не кричи на меня, меня никто не любит… — Ева вполне натурально всхлипнула, — а все только и норовят потрогать…
   На том конце бросили трубку.
   Ева легла, раскинув руки в стороны… Она смотрела в светлеющее окно сначала напряженно и нахмурившись, потом расслабленно полуприкрыв глаза. Вскоре ей показалось, что утро можно потрогать руками, она помотала из стороны в сторону головой — «нет… не буду… не трону такое противное утро…» — и побрела варить кофе.
   В управлении она появилась бодрая, с легким официальным макияжем, расписавшись в журнале, процокала каблучками по паркету, словно заколачивая секунды, — не спеша и с достоинством. На пятиминутку все собрались в кабинете старшего следователя, при ее появлении притихли, мужчины озабоченно уткнулись в свои папки, две женщины бальзаковского возраста смотрели на нее во все глаза.
   — Демидов! Гена Петрович, дружок, что-то ты не выспался.
   — Курганова, я бы вас попросил, что за панибратство.
   — Да я только хотела поинтересоваться, тебя, что ли, назначили старшим в комиссии по расследованию?
   Демидов машинально провел по седому ежику на голове и огляделся: все присутствующие с интересом уставились на них.
   — Сейчас будет пятиминутка, вам все объяснят.
   — Да я и так все поняла. Я тебя, Демидов, сразу узнала, ты так характерно посапываешь, когда меня видишь, ну, знаешь, так.
   Ева увлеченно засопела, скорчив смешную заячью мордочку.
   В кабинет вошел Хорватый, заметил тишину и странный интерес к паре в углу комнаты и подождал начинать собрание, хотя Демидов и посмотрел на него с надеждой.
   — Ты, Демидов, даже по телефону на меня западаешь, — не могла остановиться Ева, — сразу начинаешь сопеть, и потом, что это за жаргон такой — «сучара», ты походи на допросы, просто для интереса, послушай, как они ругаются, если уж хочешь изобразить прожженного уголовника. А то все по комиссиям… Ты когда на захват последний раз выезжал?
   — Ева Николаевна, вы не волнуйтесь так, я по голосу слышу, вы опять чем-то возмущены, расстроены, а нам пора начинать собрание. — Хорватый решил прекратить представление. — Вдруг разнервничаетесь, чего доброго, пальнете пару раз. — Он усмехнулся призывно, оглядывая собравшихся. Никто не засмеялся. — Я вижу, все уже настроились работать, и сообщаю, что создана комиссия по расследованию убийства, совершенного Евой Николаевной Кургановой на допросе. Старшим в комиссии назначен Демидов Геннадий Петрович.
   После пятиминутки Еву догнал в коридоре Николаев.
   — Тебя отстранили от дел?
   — Не должны были, ведь все ясно.
   — Ясно-то ясно, но комиссия может и три месяца разбираться, как там все было. Ты не в курсе, а они туда двух психологов ввели, там одних тестов на неделю, потом неделю на компьютере обрабатывают, да и Демидов, знаешь, как любит заседать и расследовать подобные вещи… «Вы, случайно, не имели личного предвзятого сугубо интимного отношения к подсудимому?..» — Николаев изобразил Демидова, сопя и причмокивая. Ева засмеялась.
   — Ладно, не тяни, чего ты хочешь?
   — Отдай мне дело Слоника. Лучше уж мне, а то ведь — сменят следователя, все испортят.
   — Да ты!.. — Ева замахнулась папками на Николаева. — Не попадайся ты мне под руку с такими словами, я два года его пасу, я его, родного, уже люблю, не сегодня завтра его возьмут.
   — Что ты орешь?! — Николаев толкнул Еву к лестнице и прижал к стене. — Ну ты же не дура, ну прикинь, кому его отдадут, ну?! А я с тобой всегда смогу поговорить по-дружески, обсудить, когда, где и зачем, понимаешь? Я все знаю, ты провела расследование блестяще, ну поставлю тебе бюст в подъезде, но мы же с тобой одной крови, пойми. Я кроме тебя могу еще троих назвать, кто работает не за деньги, за интерес. Ладно… Расслабься… Подумай. — Николаев убрал руки, которыми он упирался в стену, задерживая Еву. — У тебя и так трудный день сегодня. Слушай, ты что, выше меня? — Он отошел на шаг и улыбнулся растерянно, оглядывая ее сверху вниз.
   — Метр восемьдесят плюс-минус пять сантиметров, — гордо объявила Ева.
   — А это… плюс-минус, это как? Это если распрямишься?
   — Ну ты, сыскарь, шевели мозгами быстрей. — Ева уходила. — Это каблуки всего лишь. Всего лишь каблуки! — прокричала она уже сверху лестницы.
   Николаев звонко шлепнул себя по лбу.
 
   «Ева Николаевна Курганова, следователь специального отдела по борьбе с особо опасными преступниками, старший лейтенант, русская, не замужем, 25 лет, в отделе — 3 года, отличница боевой подготовки, нравственные показатели — 8, контактность — 9 (десятибалльная шкала), личных связей в отделе и управлении не замечено. 7 сентября сего года застрелила из табельного оружия в следственном изоляторе Лефортовской тюрьмы Левакова Игната Кирилловича (он же — Левша, Рукастый, Левка, Игнус). Мотив: нападение Левакова И. К. во время допроса с применением физического насилия сексуальной направленности. Свидетели: …От услуг психоаналитика отказалась.
   15 сентября сего года застрелила из личного оружия в Лефортовской тюрьме на допросе Пушкарева Прохора Львовича (он же — Прохор, Хромой, Умник). Мотив: попытка нападения Пушкарева П. Л. Свидетели:
   Согласилась освидетельствоваться у психоаналитика.
   Освидетельствование проведено 16 сентября в 14 часов. Анкета заполнена и сдана 16 сентября в 17 часов 30 минут.
   Контактна».
   — Как вы воспринимаете свою личную жизнь, будучи не замужем?
   — У меня много друзей, почти все свободное время отнимает работа.
   (В пределах нормы.)
   — Опишите предпочитаемый вами образ мужчины.
   — Вымышленный? Ну… Выше меня прежде всего… Потом, достаточно добрый и спокойный…
   (Задержка с ответом 12 секунд.)
   — А как он должен выглядеть внешне?
   — Выше меня. Добрый и спокойный.
   (Норма.)
   — Опишите поконкретней показатели пола, цвет волос, телосложение.
   — Показатели пола должны быть явно выраженными, волосы светлыми, полное отсутствие живота и тройного подбородка.
   (Норма.)
   — У вас есть реальный прототип ?
   — Нет.
   (Задержка с ответом 15 секунд.)
   — Опишите мужской образ, вызывающий у вас отвращение.
   — Злой… Толстый… Нет, я не знаю толком, это можно определить только при общении..
   (В пределах нормы.)
   — Вы когда-нибудь ненавидели мужчину?
   — Я не понимаю вопроса.
   — Вы воспринимаете подсудимых как мужчин?
   — Когда он на меня набрасывается, я немного понимаю, что он не женщина.
   (Норма.)
   — Вы бы могли убить женщину?
   — Если бы была угроза моей жизни, то да.
   (Задержка с ответом 5 секунд.)
   — Вы считаете себя сексуально привлекательной?
   — Несомненно.
   (Норма.)
   — Вы можете сознательно спровоцировать приставание к вам мужчины?
   — Если захочу, наверное, да.
   (В пределах нормы.)
   — Да или нет?
   — Да.
   (Норма.)
   — Что для вас является жизнеопределяющим?
   — Работа.
   (Норма.)
   — А если она не приносит удовлетворения?
   — Работа.
   (Норма.)
   — Как вы определяете социальный статус человека, преступившего закон?
   — Преступник, который должен быть наказан.
   (Норма.)
   — Вы считаете себя виновной в смерти Левакова и Пушкарева?
   — Да.
   (Задержка 12 секунд.)
   — Предположим, вы бы заранее знали о нападении Левакова, стали бы стрелять?
   — Нет.
   (Норма.)
   — Предположим, вы бы заранее знали о нападении Пушкарева, стали бы стрелять?
   — Да.
   (Норма.)
   — Вы согласитесь пройти тест на детекторе лжи?
   — Я думала, что этот прибор — детектор. Я уже согласилась.
   (Норма.)
   — Этот прибор просто регистрирует некоторые медицинские показатели, ваше давление, пульс, вот здесь на экране высвечивается время задержки с ответом на вопрос. Вы прошли освидетельствование. Пульс шестьдесят два, давление сто двадцать на восемьдесят. Отказов отвечать — нет. Не понятый вопрос — один. Контактность с психологом — достаточная. Отчет будет представлен завтра до десяти утра. Распишитесь. Вот в этой графе — ваши претензии, если таковые имеются.
   В графе «Примечания и проблемы» Ева написала:
   «Задаваемые вопросы имели явно направленный на различие полов акцент. Опять со мной сыграла шутку моя привлекательная внешность. Прошу дополнительного освидетельствования у психолога-женщины. Желательно моего возраста».
   Достаточно упитанный, с разрастающейся лысиной доцента психолог изумленно прочел написанное Евой. Он спрятал свой округлый животик в узкое пространство между креслом и компьютерным столом, он потел и изо всех сил старался не смотреть на коленки Евы Николаевны.

Четверг, 17 сентября, утро

 
   Ева Николаевна стояла по стойке «смирно» у дверей в кабинете прокурора города. Хорватый и прокурор задумчиво смотрели на нее через пространство комнаты. В окна хлестал сильный дождь, пахло в кабинете хорошими сигаретами и кожей. Хорватый скрестил свои огромные руки на папке с бумагами по делу Кургановой Е. Н., прокурор положил изящные ладони с тонкими слабыми пальцами на компьютерную распечатку — заключение о психологическом освидетельствовании контактной Евы Николаевны. В углу комнаты осторожно звякнули часы и рассыпали прозрачный и нежный звук, но бить не стали: половина одиннадцатого. Часы словно разбудили мужчин. Еве предложили сесть.
   — Здесь написано, — медленно и глухо проговорил прокурор, — что вы настаиваете на дополнительном освидетельствовании.
   — Никак нет. Я просто предложила провести еще одно.
   — Что вам это даст, здесь и так достаточно нормальное заключение… Вы целеустремленны… В хорошей физической форме… Вот, правда, сексуально озабочены… Так написано… Но агрессивность к противоположному полу не прослеживается.
   Хорватый и прокурор посмотрели внимательно на Еву. Она сидела очень прямо, не касаясь спиной стула, и с чуть заметной улыбкой внимательно смотрела в лицо говорившего.
   — Ева Николаевна, почему бы вам просто рассказать нам, в чем дело. — Хорватый говорил медленно и так проникновенно, словно священник со смертником. — Мы сейчас здесь одни… ваше начальство, так сказать… Из этого кабинета секреты не пропадают. Давайте наконец договоримся.
   — Как это — договоримся?
   Глаза у Евы были удивленными, а руки сложены на коленках. В разговор вступил прокурор:
   — Гмм… Так сказать… Нам ваша проблема понятна. Я называю это болезнью новичков, мне никаких психологов не надо, все и так ясно. Вам хочется самой довершить любое трудное расследование, вы возмущены несоответствием приложенных вами усилий и наказания, которое назначается преступнику… Но поймите… Закон должен предусматривать сделку, иначе он не закон, а обреченность… Хочу сделать вам предложение. В принципе, определенные обязанности у нас выполняют специальные люди, но иногда… в порядке исключения, вы можете сами участвовать в исполнении смертных приговоров. Это легко устроить, и смею вас заверить, что болезнь новичков покинет вас после первого же приведения приговора в исполнение.
   В кабинете повисло молчание Еве надоело притворяться, и невинное удивление сменилось на ее лице насмешливо-упрямым выражением, так хорошо знакомым Хорватому. Он досадливо и нарочито шумно вздохнул.
   — Прошу прощения, но вы путаете, по моему мнению, причину. Вы не там ее ищете, причина не во мне, понимаете Она Не Во Мне, — сказала Ева четко и без выражения. — Причина, она в обстоятельствах, а обстоятельства — это все мы, но в основном — вы.
   — Это, в смысле, Я? — удивленно спросил прокурор.
   — Это все мы. Я проделываю определенную работу и доказываю закону, что перед ним — злостный нарушитель. — Ева вдруг взволновалась, стала жестикулировать. — Закон — это люди, его исполняющие, эти люди решают, что вымогательство с убийством и последующим изнасилованием жертвы — это просто конфуз, обвиняемого можно пожурить.
   — Это по делу Левши, — прервал ее Хорватый, обращаясь к прокурору. — Ничего себе пожурить — пять лет строгого режима, а почти два он уже провел в предвариловке… Пойми ты наконец: каждый отдельный случай рассматривается особо, обстоятельства, условия… Специалисты… Пойми, специалисты доказывают, что Левша, насилующий мертвого мужчину, — болен… частично… Ты просто должна хорошо выполнять свою работу.