Страница:
флажки, пестреют на стенах.
А женщины все подходят и подходят, и у каждой в руках сверток.
В зале установлены рядами стулья, и впереди них невысокая
трибуна.
Антошка уселась в самый укромный угол и жадно приглядывалась к
людям. Среди женщин есть и ее знакомые: доктор Седерблюм, фру Карлсон,
разносчица белья из прачечной и даже дядететя со своим блокнотом. Вон
она рассматривает вязаные вещи, спрашивает что-то у женщин,
записывает.
На трибуну поднялась стройная седая женщина.
Она поздравила присутствующих с новыми победами Красной Армии,
рассказала о том, что в Швеции сейчас работает более трехсот
рукодельных кружков - женщины вяжут и шьют одежду для детей
освобожденных районов Советского Союза.
А затем вышла Александра Михайловна Коллонтай.
На черном платье у нее три ордена: орден Ленина и два ордена
Трудового Красного Знамени. И носит она эти ордена, как носили их
раньше - на красных атласных розетках.
Женщины захлопали в ладоши. Сначала робко, тихонько, боясь
нарушить торжественную тишину залов "Гранд-отеля", а потом все громче,
и Антошка поняла: аплодируют советскому народу, Красной Армии, ее
стойкости, ее победам.
- Дорогие подруги! - обвела влажными глазами сидящих перед ней
женщин Александра Михайловна. - Я вижу среди вас моих старых друзей.
Мы собирались с вами здесь во время первой мировой войны, двадцать
семь лет назад, чтобы сказать решительное "нет" войне. Я тогда
выступала за поражение русского царского правительства, потому что та
война велась всеми правительствами ради наживы, за передел мира и была
войной несправедливой.
- Я-гха! Я-гха!* - поддакивают старые женщины. (* Так! Так!
(швед.))
Они хорошо помнят 1914 год, когда разразилась первая мировая
война. Александра Коллонтай в тот год была выслана из Германии в
Швецию как русская эмигрантка. Швеция и тогда не воевала, была
нейтральной, но молодежь хотела понять, кто же прав в той войне, и
среди студенчества шли страстные споры.
Александра Коллонтай принесла шведскому народу слова жестокой
правды о войне, слова Ленина, полные силы и гнева против грабительской
войны. Она без устали выступала на митингах шведской молодежи и
убедительно доказывала, что в той войне правой стороны не было.
Пламенные речи Коллонтай будоражили шведскую молодежь, и однажды ночью
к гостинице, где она жила, подъехала черная карета без окон и увезла
русскую революционерку в шведскую тюрьму.
Студенты, молодые рабочие собирались у тюрьмы и требовали
освобождения полюбившейся им революционерки.
Шведское правительство решило избавиться от узницы, которая, даже
сидя в тюрьме, вносила смятение в умы молодежи. И в ноябре 1914 года
король Густав V подписал указ о высылке из Швеции русской эмигрантки
Александры Коллонтай и о запрещении ей навеки вступать на шведскую
землю.
С норвежской границы Коллонтай послала своим шведским друзьям
открытку, которая звучала как вызов королевскому указу: "Я не говорю
вам "прощай", а только "до свиданья"!
Прошли годы. В России победила Октябрьская революция. Укрепилась
Советская власть...
Осенью 1930 года шведское министерство иностранных дел переживало
беспокойные дни. Чиновник протокольного отдела министерства и
церемониймейстер королевского двора находились в смятении. Они,
которые, не заглядывая ни в какие справочники, могли расписать
церемонию приема любого именитого лица - будь то английский король или
сам Рокфеллер, - на этот раз не знали, как поступить.
В Стокгольм прибыла полномочный представитель Советского Союза -
Александра Коллонтай. Впервые за многовековую историю Швеции королю
будет вручать верительные грамоты дипломат-женщина, да еще
представитель коммунистической России! Как должна быть обставлена эта
церемония? Какое дамское платье может соответствовать фраку и чем
заменить цилиндр? Должны ли женщине оказываться те же почести, что и
мужчине? Хотя женщина в Швеции равноправна с мужчиной, но она не может
быть награждена орденами и не было женщин-министров и женщин-послов в
этой стране.
Чиновник рылся в справочниках. Известны только два случая, когда
дипломатическим представителем была женщина. Норвежский король и
президент Мексики принимали верительные грамоты от женщины-посла. Но в
обоих случаях это была все та же мадам Коллонтай. Итак, история не
знает другого имени женщины-дипломата. Как же должна быть обставлена
церемония представления ее королю? "Не запрашивать же королевский двор
Норвегии, как ее принимал Хокон VII? - размышлял шведский чиновник. -
У норвежского короля свои порядки, он приглашает на прием в
королевский дворец Даже председателя Коммунистической партии".
Александра Михайловна Коллонтай сказала, что она сама решит, как
ей одеться. А как она решит? Может, вздумает явиться в кожаной куртке
и с маузером на боку? Ведь именно так изображаются советские
общественные деятельницы в шведской прессе. В осенний день, когда
Стокгольм окутывал голубой туман, за советским посланником была
прислана золотая восьмиоконная карета, запряженная белыми лошадьми.
В черном бархатном платье, украшенном кружевом и тоненькой
золотой цепочкой, к которой был прикреплен лорнет, в шляпе со
страусовым пером Александра Коллонтай под торжественные звуки оркестра
поднялась по белым мраморным ступеням дворца. Почетный караул,
выстроенный у старых шведских знамен, замер и походил на каменные
изваяния. Очень высокий король Густав V должен был низко склониться,
чтобы приветствовать женщину небольшого роста с синими глазами.
- Как мне поступить дальше? - спросил король у Александры
Михайловны после краткой церемонии вручения верительных грамот. - По
нашему этикету король и посланник разговаривают стоя. Как вас принимал
Хокон Седьмой?
- Его Величество норвежский король любезно предложил мне сесть и
сел сам, - отвечала советский полпред.
- Тогда сядем, - предложил король. - На каком языке вы
предпочитаете разговаривать?
- На том, на котором пожелает Ваше Величество.
- На французском, - после некоторого раздумья решил король...
Ночью министра иностранных дел разбудил настойчивый телефонный
звонок. Министру сообщили, что одна из газет готовит сенсационный
репортаж. В картотеке редакции обнаружен указ, подписанный в ноябре
1914 года тем же Густавом V о высылке из страны русского политического
эмигранта мадам Коллонтай и о запрещении ей навеки вступать на
шведскую землю.
Положение складывалось архинеприятное, но выход был найден.
На следующий день в газете, которую никто не читал, мелким
шрифтом был набран королевский указ, отменяющий указ от ноября 1914
года.
Тогда, в 1914 году, Александра Коллонтай была в Швеции
политическим эмигрантом, представителем большевистской партии.
Теперь Александра Михайловна Коллонтай вот уже двенадцатый год
является Чрезвычайным и Полномочным министром и посланником первого в
мире социалистического государства.
Тогда, в первую мировую войну, Александра Коллонтай страстно
защищала призыв Владимира Ильича Ленина превратить войну
империалистическую в войну гражданскую, бороться за социалистическую
революцию. Она выступала тогда за поражение в войне царской России.
Теперь Александра Михайловна Коллонтай вместе со своим народом
ведет борьбу за победу страны социализма в войне против черных сил
фашизма.
Вот почему с таким вниманием затаив дыхание слушают женщины
рассказ Коллонтай о положении на фронтах, о мужественной борьбе,
которую ведет советский народ за благо всего человечества.
И когда она кончила свою речь, женщины долго аплодировали,
объединенные единым стремлением, одними думами.
На трибуну поднялась старая женщина. Она тяжело ступала
негнущимися ногами, с трудом преодолела четыре ступеньки. Голова с
копной мелко вьющихся седых волос словно вросла в согбенные плечи.
Из-под густых сросшихся бровей на людей смотрели скорбные от горя
глаза.
Женщина низко поклонилась Александре Михайловне.
- Соль жжет мое сердце. Соль жжет мои глаза, - сказала она,
повернувшись к женщинам. - День для меня стал темной ночью. Дочь у
меня была. Роза... Может быть, кто из вас знал мою Розу? Она была
белошвейка... Кто мог еще сшить такие блузки, как моя Роза? Кто мог
превратить кусок белой материи в кружево из снежинок? Золотые руки
были у моей дочери... И счастье ей улыбнулось. Поехала в Норвегию,
встретила там молодого человека. Свадьба должна была состояться. Я
купила Розе на свои сбережения серебряные ложечки и кофейник в
приданое. Собиралась ехать к ней, но не успела - гитлеровцы
оккупировали Норвегию... Долго не имела я известий от Розы, а вот
недавно узнала.
Старая женщина взяла со стола стакан с водой, отпила глоток и
долго молчала.
- Недавно узнала я... Собрали гитлеровцы всех евреев и норвежских
священников, погрузили их в баржи. Надели на золотые руки Розы ржавые
наручники. Вывезли в Балтийское море и потопили баржи вместе с
людьми... И Розу мою утопили... Не успела я отвезти ей приданое. Вот
оно...
Старая женщина развернула платок, серебряные ложечки с нежным
звоном рассыпались по столу. Из другого платка высвободила серебряный
высокий кофейник. В его блестящих выпуклых боках отразились огни
многочисленных ламп, и он светился, как факел. В зале стало тихо. Все
смотрели на кофейник, из которого Розе не довелось выпить кофе.
- Я прошу передать эти вещи в пользу русских детей, у которых
погибли матери. Очень прошу. В память моей дочери Розы.
Женщина аккуратно сложила платки. Александра Михайловна помогла
ей сойти с трибуны, пожала руку. В зале стояла тишина.
Перед глазами Антошки возникла фигура девушки, похожей на розу, с
золотыми тонкими руками и ржавыми наручниками на них.
Дядететя, смахивая слезы с ресниц, быстро делала записи в
блокнот.
А потом на трибуну выходили шведские работницы. Одна из них от
смущения долго не могла начать говорить, теребила руками косынку,
накинутую на плечи, откашливалась, а потом подняла с полу большой тюк,
поставила его перед столом президиума и сказала:
- Ленинградским ребятишкам это от работниц нашей фабрики. Сами
связали. Спасибо! - поклонилась она Александре Михайловне.
И это было красноречивее всяких слов.
Следом за ней на трибуну поднялась молодая красивая женщина.
Она вытирала глаза платком и говорила о своем счастье. Она
счастливая мать и счастливая жена. И тем, что ее счастью не угрожает
опасность, она обязана советскому народу.
Женщина вынула из ушей сережки, сняла с пальца кольцо и положила
на стол.
И горничная Магда сняла с шеи шерстяной шарф.
- Ленинградской девушке, - сказала она и сделала по привычке
книксен.
Александра Михайловна поблагодарила от всех советских женщин
шведских матерей за их теплые слова и заботу.
- Здесь, среди нас, находится советская пионерка Антонина
Васильева, - сказала Александра Михайловна, и Антошка сразу не
сообразила, что это о ней идет речь, она даже оглянулась, ища глазами
Антонину Васильеву. - Тоня на днях вместе со своей мамой уезжает на
Родину. Вот мы ей и поручим передать и ваши слова привета, и все эти
теплые вещи советским детям. Тоня, выйди сюда, - сказала Александра
Михайловна.
Антошка вскочила с места и вышла на трибуну.
Большие блестящие серые глаза прямо смотрели на женщин, толстая
коса перевешивалась через плечо.
Антошка стояла, вытянув руки по швам, как на пионерской линейке.
Матери аплодировали ей, советской пионерке, аплодировали всем
советским детям, и Антошка подняла в пионерском салюте правую руку...
Раздвинулись стеклянные стены зала, и послышался чистый длинный
звук, похожий на пионерский горн, его раздавил грозный рокот боя,
топот подкованных сапог, и вдруг нежно запели скрипки...
Оркестр исполнял Седьмую симфонию Шостаковича, симфонию мужества,
борьбы и победы советского народа.
Женщины слушали стоя, не стыдясь слез.
Эта симфония, рожденная в блокированном Ленинграде в дни тяжелых
испытаний, прибыла сюда, в Швецию. Заснятая на катушки фотопленки, она
летела на самолете из Куйбышева в Иран, оттуда в Ирак, Египет, через
всю Африку. Обходя минные поля, спасаясь от подводных лодок, она
пересекла на пароходе Атлантический океан, прибыла в Нью-Йорк. На
английском военном корабле в штормовую погоду отправилась в Лондон и
затем на самолете через Северное море, через исстрадавшуюся Норвегию
прибыла в Стокгольм и вот впервые зазвучала здесь в исполнении
Гетеборгского оркестра.
Женщины берут друг друга за руки и, чуть раскачиваясь, плачут.
Это слезы большой душевной гордости за народ, прекрасный советский
народ, умеющий бороться, любить и в тяжкие годы лишений создающий
немеркнущей славы шедевры искусства, музыки...
На рассвете Антошка шагала с Сергеем Ивановичем по тихим и
пустынным улицам Стокгольма. Зимой эти улицы напоминают Москву, только
снег здесь не убирают, а просто счищают с мостовой, и вдоль тротуаров
вырастают снежные валы. В кафе и ресторанах сквозь большие окна видна
нагроможденная мебель - там идет уборка. Изредка проскочит и оставит
за собой хвост голубоватого дыма черное такси или прогромыхает машина
с колесами, обмотанными цепями, - видно, идет из-за города. На
перекрестке позевывает мощный полицейский. Полицейских здесь подбирают
высокого роста, широкоплечих, и в этот тихий час они выглядят
каменными изваяниями на перекрестках.
Сергей Иванович слегка прихрамывает, и Антошка старается идти не
так быстро. Когда ей кажется, что спутник устал, она нарочно
останавливается у витрины и внимательно рассматривает какой-нибудь
пылесос. Тогда Сергей Иванович говорит:
- Вы, фрекен, меня не проведете. Пожалуйста, не жалейте мою ногу,
ей надо расхаживаться, а то она заленится. И вообще, Антошка, ты со
мной не хитри, я тебя насквозь вижу.
- А я и не хитрю, - отвечает Антошка, - меня просто интересуют
пылесосы, а вас я не жалею, потому что жалеть вас не надо, не такой вы
человек.
- А какой я такой?
- Гордый и несчастный.
Сергей Иванович свистнул.
- Ну уж это слишком! Гордый - это допустим, но почему же
несчастный?
- Потому что вы не можете простить себе, что попали в плен. Но
это всякий понять может: если человек ранен и без сознания, тогда он
за себя не отвечает.
- Вот и неправильно. Сильный человек не может никогда потерять
сознание, и, если он видит, что его окружают враги, он должен
отстреливаться и последний патрон оставить для себя. А я не успел даже
всех патронов расстрелять. И задание не выполнил, а задание было
важное.
- Какое? - спросила Антошка. Она вспомнила, как в кабинете
Александры Михайловны, вовсе не раненная, потеряла сознание, и
подумала о том, что нужно укреплять силу воли.
- Такие вопросы задавать неуместно. Это военная тайна. Могу
только сказать, что оно было на пользу Родине.
- Ну, это само собой. Я спросила потому, что думала - у вас такое
задание, такое задание...
- Убить Гитлера? - перебил ее Сергей Иванович.
- Да. Как это вы угадали?
- Ну, это не хитро. Ничего оригинального. Мальчишки всех
возрастов, всех рас и национальностей мечтают убить Гитлера, сочиняют
разные немыслимые планы и осаждают ими командование, мешают дело
делать. Некоторые девчонки тоже этим увлекаются. А по-моему, убивать
Гитлера не следует, потому что не стоит делать из него мученика. Его
должна прикончить история. А историю мы с тобой хоть и не творим, но в
руках несем. - Сергей Иванович кивнул на рулоны, которые они с
Антошкой держали под мышкой.
- А если бы надо было, вы бы убили?
- Ты считаешь, что я не трус?
- Вот уж нет так нет.
- А мне это надо еще доказать. Мне позарез необходимо как можно
скорее попасть в Советский Союз...
Антошка покосилась на Сергея Ивановича. Нога у него явно не
слушалась.
Девочка остановилась у витрины ювелирного магазина.
Сергей Иванович потянул ее за руку:
- Нечего тебе глаза пялить на эти безделицы. Ты не
дипломатическая дама, а просто девчонка.
Антошка рассмеялась.
- Я этим и не интересуюсь, просто хотела, чтобы ваша нога немного
передохнула. А вот Александра Михайловна, хоть и первая
дипломатическая дама, тоже этого не любит. Она носит брошки из простых
стекляшек и нашим женщинам говорила, что драгоценности - это
предрассудки и что в королевский дворец, где она бывает на приемах,
ювелиров не приглашают, а король не умеет отличить фальшивые
бриллианты от настоящих.
- Тогда пошли скорее, не то опоздаем к рабочему поезду, и сотни
людей не прочитают свежую сводку.
На восьмиметровом рулоне, который нес Сергей Иванович, черной и
красной тушью чертежными буквами была написана сводка Совинформбюро.
Освобожденных Красной Армией городов и населенных пунктов такой
длинный список, что сводка будет свисать в витрине от потолка до
самого пола.
У Антошки под мышкой карта Советского Союза и плакаты, и идет она
с Сергеем Ивановичем не просто за компанию, а по заданию. Простенок
между двумя огромными стеклами в витрине узкий: если неловко
повернешься, то и витрину продавишь, а со стремянкой взрослый человек
там просто не поместится. Антошка же худущая - она пролезет.
Витрина советского пресс-бюро против вокзала. Через час придет
первый рабочий поезд, и люди побегут прежде всего сюда, посмотреть,
как там дела у русских, какие города они освободили, какие реки
форсировали. Рядом со сводкой они увидят огромную карту Советского
Союза, на которой красной тушью заштриховываются районы, освобожденные
Красной Армией.
И еще несла Антошка плакаты с карикатурами на Гитлера, Геринга,
Гиммлера и всех фашистских главарей, и по их лицам было видно, что
дела у них плохие.
Сергей Иванович отпер ключом дверь пресс-бюро. Прежде всего надо
было снять вчерашнюю сводку и заменить новой. Сергей Иванович
осторожно вдвинул стремянку между стеклами витрины. Антошка в лыжных
брюках и свитере взобралась на самый верх, отколола сводку и спустила
ее вниз. Сергей Иванович подал ей свежую сводку. Антошка взяла рулон
за края, он развернулся и пополз вниз. Она приколола кнопки, постучала
молоточком.
Сергей Иванович стоял у дверцы в витрину и подсказывал Антошке:
- Правее... Повыше...
Рулон развернулся до самого пола. Сергей Иванович попыхивал
сигаретой и, в который уже раз пробегая глазами длинный перечень
населенных пунктов, не мог сдержать волнения. Для него это были не
только "пункты" и географические названия. Он хорошо знал, что и
потеря и завоевание вновь каждой деревушки стоили многих жизней
советских людей.
Скоро, совсем скоро придет рабочий поезд. Уже затарахтели первые
трамваи - трамвайная остановка тоже напротив витрины, и вагоновожатый
почему-то всегда медлит на этой остановке. Он снимает рычаг и, держа
его в руках, не спеша обходит вокруг обоих вагонов. По стороне,
обращенной к витрине, идет совсем медленно, и все пассажиры, прильнув
к окнам трамвая, спешат прочитать сводку. А потом вагоновожатый как бы
невзначай окидывает взглядом оба вагона - все ли успели прочитать,
садится на свое место, трогает, и тогда уже беспрестанно звонит,
нагоняя упущенные минуты.
В советской витрине свежая сводка!
Читайте, люди, радуйтесь вместе с нами! Мы никогда не хныкали и
не старались вас разжалобить. Когда мы показывали вам, что натворили
гитлеровцы на нашей земле, и описывали зверства фашистов, мы
предупреждали вас: вот что такое цивилизация по-фашистски. В дни
отступлений мы были кратки и сдержанны, но не потому, что хотели от
вас скрыть горькую правду, а потому, что не привыкли жаловаться. А
теперь во весь голос говорим: мы побеждаем, победим и не допустим,
чтобы гитлеровцы захватили вашу землю, полонили ваш народ.
Сергей Иванович взглянул в окно и заметил, что против витрины
спешивается группа велосипедистов. Не сводя глаз с витрины, они
положили на обочине сквера свои велосипеды и стали разворачиваться
длинной цепью. В их движениях было что-то злобное и затаенное. Это
были взрослые мужчины, одетые в спортивные костюмы, и мальчишки лет по
четырнадцати - шестнадцати.
Человек в коричневом лыжном костюме с зелеными отворотами, с
глубоким шрамом на щеке, видно, был за вожака. Пешеходы спешили
перейти на другую сторону и скрывались в дверях вокзала.
По развернутому строю, по повадке Сергей Иванович сразу признал в
них фашистов. Зажав что-то в руках, они медленно, стенкой двигались к
витрине. Чувство тревоги охватило Сергея Ивановича. Он бросил сигарету
на пол и погасил ее ногой.
- Антошка, слезай быстрее! - сказал он и ухватился обеими руками
за стремянку.
Но было уже поздно. Оглушительный звон разбитых стекол покрыл
собою все уличные шумы. Стремянка накренилась, и Антошка вместе с ней
полетела вниз.
Молниями разбежались трещины по зеркальному стеклу, витрина
распадалась на куски, рушилась. Камни ухали в стекла. Сергей Иванович
поддерживал спиной плиту стекла, тяжелую, как чугун, и прикрывал своим
телом Антошку...
Все стихло внезапно, так же как и началось. Весь этот погром
продолжался какие-нибудь две-три минуты, но Антошке показался
вечностью. Она открыла глаза. За стеклом мелькнула голова с ощеренными
зубами, взметнулся и встал торчком, как пучок соломы, вихор. Антошка
узнала мальчишку с заколкой. Он срывал сводку, рвал ее на куски,
перекидывал через голову и внезапно исчез.
Сергей Иванович высвободился из-под стеклянной плиты, поставил на
ноги Антошку и тряхнул ее за плечи. Лоб у нее был покрыт алыми
бусинками крови, возле уха - глубокая ссадина.
Он внимательно осмотрел девочку. Нет, ранение пустяковое.
Стеклянные крошки поранили кожу. Прищурившись, он осторожно выдернул
несколько стеклянных иголочек со лба Антошки.
- Поморгай глазами! - приказал Сергей Иванович.
Антошка поморгала.
- Уф, в глаза не попало! - с облегчением вздохнул он, сам еле
сдерживая боль. Ныла спина.
Витрина была разрушена. Стекла, как ледяные торосы, громоздились
на тротуаре, ветер шевелил и переворачивал обрывки сводки.
- Фашистская мразь!.. - скрежетал зубами Сергей Иванович. - Ну,
не будь такой бледной! С минуты на минуту придет поезд.
- Я вовсе не бледная, это вам так кажется, - пыталась улыбнуться
Антошка.
Пешеходы, которые скрылись в здании вокзала, теперь собирались у
витрины, ахали, осуждающе качали головами. Появились вездесущие
мальчишки, они подбирали разорванные куски ватмана и передавали их
Сергею Ивановичу.
Сводку разложили на полу в пресс-бюро. Не хватало одного куска.
Сергей Иванович схватил со стола лист писчей бумаги, подклеил его
и стал дописывать недостающие буквы.
Оба ползали по полу, намазывали чистые листы клеем, подкладывали
вниз, склеивали ватман.
Антошка снова взобралась наверх.
Вокруг стремянки выстроилась добровольная охрана из мальчишек.
Из дверей вокзала повалил народ. Пришел рабочий поезд. Люди
бежали к витрине советского пресс-бюро и останавливались пораженные. В
раме торчали острые углы оставшихся стекол, ветер колыхал истерзанную,
наспех склеенную сводку.
Все было понятно без слов. Фашистские молодчики разгромили
витрину, но сводка свисает с потолка до самого пола. Победы Красной
Армии ни замолчать, ни уничтожить нельзя.
Рабочие принялись очищать тротуар от осколков, чтобы можно было
подойти к витрине поближе. Появился трамвай, заскрежетали тормоза.
Пассажиры высыпали на улицу.
- Господа! Товарищи! - Рабочий в синем берете вскочил на тумбу. -
Мы не позволим гитлеровским выкормышам хозяйничать в нашей стране!
- Позор! Долой фашистов! - слышалось вокруг.
- Эй, кто там с ночной смены? - Другой рабочий сдернул с головы
меховую шапку и размахивал ею. - Записывайтесь в дневной пикет.
Установим круглосуточное дежурство по охране витрины. Победы русских -
наше кровное, рабочее дело.
- Что смотрит правительство? Место фашистов в тюрьме!
Толпа гневно гудела. Крики возмущения неслись со всех сторон.
Рабочий в меховой шапке громко, чтоб все слышали, начал читать
сводку. Толпа притихла. Рабочий выкрикивал названия освобожденных
городов.
- Воронеж!
"О-ххо!" - отзывалось эхом.
Сергей Иванович взял указку и показывал на карте города и пункты,
которые зачитывал рабочий. При каждом новом названии указка
подвигалась на запад под одобрительные крики толпы. Названия русских
городов и даже многих населенных пунктов теперь были хорошо известны
шведам.
В разбитой витрине колыхалась израненная сводка Совинформбюро, на
склеенных плакатах главари гитлеровского рейха имели совсем жалкий
вид.
Антошка стояла в дверях и видела, как разрастается толпа возле
витрины, как шведы повторяют труднопроизносимые для них слова русских
деревень, поселков и городов, довольно восклицая при этом: "Дет эр
бра! Дет эр бра!" - "Это здорово!"
Самолет ожидался со дня на день. Елизавета Карповна с Антошкой
несколько раз перекладывали чемодан, чтобы не забыть необходимое и
чтобы вес чемодана не превысил пятнадцати килограммов. Остальные
домашние вещи сложили на складе полпредства - кончится война, тогда
можно будет подумать и об их пересылке.
Вечером неожиданно пришел военный атташе Николай Петрович. Он был
радостно возбужден, весь светился и вовсе не походил на замкнутого,
А женщины все подходят и подходят, и у каждой в руках сверток.
В зале установлены рядами стулья, и впереди них невысокая
трибуна.
Антошка уселась в самый укромный угол и жадно приглядывалась к
людям. Среди женщин есть и ее знакомые: доктор Седерблюм, фру Карлсон,
разносчица белья из прачечной и даже дядететя со своим блокнотом. Вон
она рассматривает вязаные вещи, спрашивает что-то у женщин,
записывает.
На трибуну поднялась стройная седая женщина.
Она поздравила присутствующих с новыми победами Красной Армии,
рассказала о том, что в Швеции сейчас работает более трехсот
рукодельных кружков - женщины вяжут и шьют одежду для детей
освобожденных районов Советского Союза.
А затем вышла Александра Михайловна Коллонтай.
На черном платье у нее три ордена: орден Ленина и два ордена
Трудового Красного Знамени. И носит она эти ордена, как носили их
раньше - на красных атласных розетках.
Женщины захлопали в ладоши. Сначала робко, тихонько, боясь
нарушить торжественную тишину залов "Гранд-отеля", а потом все громче,
и Антошка поняла: аплодируют советскому народу, Красной Армии, ее
стойкости, ее победам.
- Дорогие подруги! - обвела влажными глазами сидящих перед ней
женщин Александра Михайловна. - Я вижу среди вас моих старых друзей.
Мы собирались с вами здесь во время первой мировой войны, двадцать
семь лет назад, чтобы сказать решительное "нет" войне. Я тогда
выступала за поражение русского царского правительства, потому что та
война велась всеми правительствами ради наживы, за передел мира и была
войной несправедливой.
- Я-гха! Я-гха!* - поддакивают старые женщины. (* Так! Так!
(швед.))
Они хорошо помнят 1914 год, когда разразилась первая мировая
война. Александра Коллонтай в тот год была выслана из Германии в
Швецию как русская эмигрантка. Швеция и тогда не воевала, была
нейтральной, но молодежь хотела понять, кто же прав в той войне, и
среди студенчества шли страстные споры.
Александра Коллонтай принесла шведскому народу слова жестокой
правды о войне, слова Ленина, полные силы и гнева против грабительской
войны. Она без устали выступала на митингах шведской молодежи и
убедительно доказывала, что в той войне правой стороны не было.
Пламенные речи Коллонтай будоражили шведскую молодежь, и однажды ночью
к гостинице, где она жила, подъехала черная карета без окон и увезла
русскую революционерку в шведскую тюрьму.
Студенты, молодые рабочие собирались у тюрьмы и требовали
освобождения полюбившейся им революционерки.
Шведское правительство решило избавиться от узницы, которая, даже
сидя в тюрьме, вносила смятение в умы молодежи. И в ноябре 1914 года
король Густав V подписал указ о высылке из Швеции русской эмигрантки
Александры Коллонтай и о запрещении ей навеки вступать на шведскую
землю.
С норвежской границы Коллонтай послала своим шведским друзьям
открытку, которая звучала как вызов королевскому указу: "Я не говорю
вам "прощай", а только "до свиданья"!
Прошли годы. В России победила Октябрьская революция. Укрепилась
Советская власть...
Осенью 1930 года шведское министерство иностранных дел переживало
беспокойные дни. Чиновник протокольного отдела министерства и
церемониймейстер королевского двора находились в смятении. Они,
которые, не заглядывая ни в какие справочники, могли расписать
церемонию приема любого именитого лица - будь то английский король или
сам Рокфеллер, - на этот раз не знали, как поступить.
В Стокгольм прибыла полномочный представитель Советского Союза -
Александра Коллонтай. Впервые за многовековую историю Швеции королю
будет вручать верительные грамоты дипломат-женщина, да еще
представитель коммунистической России! Как должна быть обставлена эта
церемония? Какое дамское платье может соответствовать фраку и чем
заменить цилиндр? Должны ли женщине оказываться те же почести, что и
мужчине? Хотя женщина в Швеции равноправна с мужчиной, но она не может
быть награждена орденами и не было женщин-министров и женщин-послов в
этой стране.
Чиновник рылся в справочниках. Известны только два случая, когда
дипломатическим представителем была женщина. Норвежский король и
президент Мексики принимали верительные грамоты от женщины-посла. Но в
обоих случаях это была все та же мадам Коллонтай. Итак, история не
знает другого имени женщины-дипломата. Как же должна быть обставлена
церемония представления ее королю? "Не запрашивать же королевский двор
Норвегии, как ее принимал Хокон VII? - размышлял шведский чиновник. -
У норвежского короля свои порядки, он приглашает на прием в
королевский дворец Даже председателя Коммунистической партии".
Александра Михайловна Коллонтай сказала, что она сама решит, как
ей одеться. А как она решит? Может, вздумает явиться в кожаной куртке
и с маузером на боку? Ведь именно так изображаются советские
общественные деятельницы в шведской прессе. В осенний день, когда
Стокгольм окутывал голубой туман, за советским посланником была
прислана золотая восьмиоконная карета, запряженная белыми лошадьми.
В черном бархатном платье, украшенном кружевом и тоненькой
золотой цепочкой, к которой был прикреплен лорнет, в шляпе со
страусовым пером Александра Коллонтай под торжественные звуки оркестра
поднялась по белым мраморным ступеням дворца. Почетный караул,
выстроенный у старых шведских знамен, замер и походил на каменные
изваяния. Очень высокий король Густав V должен был низко склониться,
чтобы приветствовать женщину небольшого роста с синими глазами.
- Как мне поступить дальше? - спросил король у Александры
Михайловны после краткой церемонии вручения верительных грамот. - По
нашему этикету король и посланник разговаривают стоя. Как вас принимал
Хокон Седьмой?
- Его Величество норвежский король любезно предложил мне сесть и
сел сам, - отвечала советский полпред.
- Тогда сядем, - предложил король. - На каком языке вы
предпочитаете разговаривать?
- На том, на котором пожелает Ваше Величество.
- На французском, - после некоторого раздумья решил король...
Ночью министра иностранных дел разбудил настойчивый телефонный
звонок. Министру сообщили, что одна из газет готовит сенсационный
репортаж. В картотеке редакции обнаружен указ, подписанный в ноябре
1914 года тем же Густавом V о высылке из страны русского политического
эмигранта мадам Коллонтай и о запрещении ей навеки вступать на
шведскую землю.
Положение складывалось архинеприятное, но выход был найден.
На следующий день в газете, которую никто не читал, мелким
шрифтом был набран королевский указ, отменяющий указ от ноября 1914
года.
Тогда, в 1914 году, Александра Коллонтай была в Швеции
политическим эмигрантом, представителем большевистской партии.
Теперь Александра Михайловна Коллонтай вот уже двенадцатый год
является Чрезвычайным и Полномочным министром и посланником первого в
мире социалистического государства.
Тогда, в первую мировую войну, Александра Коллонтай страстно
защищала призыв Владимира Ильича Ленина превратить войну
империалистическую в войну гражданскую, бороться за социалистическую
революцию. Она выступала тогда за поражение в войне царской России.
Теперь Александра Михайловна Коллонтай вместе со своим народом
ведет борьбу за победу страны социализма в войне против черных сил
фашизма.
Вот почему с таким вниманием затаив дыхание слушают женщины
рассказ Коллонтай о положении на фронтах, о мужественной борьбе,
которую ведет советский народ за благо всего человечества.
И когда она кончила свою речь, женщины долго аплодировали,
объединенные единым стремлением, одними думами.
На трибуну поднялась старая женщина. Она тяжело ступала
негнущимися ногами, с трудом преодолела четыре ступеньки. Голова с
копной мелко вьющихся седых волос словно вросла в согбенные плечи.
Из-под густых сросшихся бровей на людей смотрели скорбные от горя
глаза.
Женщина низко поклонилась Александре Михайловне.
- Соль жжет мое сердце. Соль жжет мои глаза, - сказала она,
повернувшись к женщинам. - День для меня стал темной ночью. Дочь у
меня была. Роза... Может быть, кто из вас знал мою Розу? Она была
белошвейка... Кто мог еще сшить такие блузки, как моя Роза? Кто мог
превратить кусок белой материи в кружево из снежинок? Золотые руки
были у моей дочери... И счастье ей улыбнулось. Поехала в Норвегию,
встретила там молодого человека. Свадьба должна была состояться. Я
купила Розе на свои сбережения серебряные ложечки и кофейник в
приданое. Собиралась ехать к ней, но не успела - гитлеровцы
оккупировали Норвегию... Долго не имела я известий от Розы, а вот
недавно узнала.
Старая женщина взяла со стола стакан с водой, отпила глоток и
долго молчала.
- Недавно узнала я... Собрали гитлеровцы всех евреев и норвежских
священников, погрузили их в баржи. Надели на золотые руки Розы ржавые
наручники. Вывезли в Балтийское море и потопили баржи вместе с
людьми... И Розу мою утопили... Не успела я отвезти ей приданое. Вот
оно...
Старая женщина развернула платок, серебряные ложечки с нежным
звоном рассыпались по столу. Из другого платка высвободила серебряный
высокий кофейник. В его блестящих выпуклых боках отразились огни
многочисленных ламп, и он светился, как факел. В зале стало тихо. Все
смотрели на кофейник, из которого Розе не довелось выпить кофе.
- Я прошу передать эти вещи в пользу русских детей, у которых
погибли матери. Очень прошу. В память моей дочери Розы.
Женщина аккуратно сложила платки. Александра Михайловна помогла
ей сойти с трибуны, пожала руку. В зале стояла тишина.
Перед глазами Антошки возникла фигура девушки, похожей на розу, с
золотыми тонкими руками и ржавыми наручниками на них.
Дядететя, смахивая слезы с ресниц, быстро делала записи в
блокнот.
А потом на трибуну выходили шведские работницы. Одна из них от
смущения долго не могла начать говорить, теребила руками косынку,
накинутую на плечи, откашливалась, а потом подняла с полу большой тюк,
поставила его перед столом президиума и сказала:
- Ленинградским ребятишкам это от работниц нашей фабрики. Сами
связали. Спасибо! - поклонилась она Александре Михайловне.
И это было красноречивее всяких слов.
Следом за ней на трибуну поднялась молодая красивая женщина.
Она вытирала глаза платком и говорила о своем счастье. Она
счастливая мать и счастливая жена. И тем, что ее счастью не угрожает
опасность, она обязана советскому народу.
Женщина вынула из ушей сережки, сняла с пальца кольцо и положила
на стол.
И горничная Магда сняла с шеи шерстяной шарф.
- Ленинградской девушке, - сказала она и сделала по привычке
книксен.
Александра Михайловна поблагодарила от всех советских женщин
шведских матерей за их теплые слова и заботу.
- Здесь, среди нас, находится советская пионерка Антонина
Васильева, - сказала Александра Михайловна, и Антошка сразу не
сообразила, что это о ней идет речь, она даже оглянулась, ища глазами
Антонину Васильеву. - Тоня на днях вместе со своей мамой уезжает на
Родину. Вот мы ей и поручим передать и ваши слова привета, и все эти
теплые вещи советским детям. Тоня, выйди сюда, - сказала Александра
Михайловна.
Антошка вскочила с места и вышла на трибуну.
Большие блестящие серые глаза прямо смотрели на женщин, толстая
коса перевешивалась через плечо.
Антошка стояла, вытянув руки по швам, как на пионерской линейке.
Матери аплодировали ей, советской пионерке, аплодировали всем
советским детям, и Антошка подняла в пионерском салюте правую руку...
Раздвинулись стеклянные стены зала, и послышался чистый длинный
звук, похожий на пионерский горн, его раздавил грозный рокот боя,
топот подкованных сапог, и вдруг нежно запели скрипки...
Оркестр исполнял Седьмую симфонию Шостаковича, симфонию мужества,
борьбы и победы советского народа.
Женщины слушали стоя, не стыдясь слез.
Эта симфония, рожденная в блокированном Ленинграде в дни тяжелых
испытаний, прибыла сюда, в Швецию. Заснятая на катушки фотопленки, она
летела на самолете из Куйбышева в Иран, оттуда в Ирак, Египет, через
всю Африку. Обходя минные поля, спасаясь от подводных лодок, она
пересекла на пароходе Атлантический океан, прибыла в Нью-Йорк. На
английском военном корабле в штормовую погоду отправилась в Лондон и
затем на самолете через Северное море, через исстрадавшуюся Норвегию
прибыла в Стокгольм и вот впервые зазвучала здесь в исполнении
Гетеборгского оркестра.
Женщины берут друг друга за руки и, чуть раскачиваясь, плачут.
Это слезы большой душевной гордости за народ, прекрасный советский
народ, умеющий бороться, любить и в тяжкие годы лишений создающий
немеркнущей славы шедевры искусства, музыки...
На рассвете Антошка шагала с Сергеем Ивановичем по тихим и
пустынным улицам Стокгольма. Зимой эти улицы напоминают Москву, только
снег здесь не убирают, а просто счищают с мостовой, и вдоль тротуаров
вырастают снежные валы. В кафе и ресторанах сквозь большие окна видна
нагроможденная мебель - там идет уборка. Изредка проскочит и оставит
за собой хвост голубоватого дыма черное такси или прогромыхает машина
с колесами, обмотанными цепями, - видно, идет из-за города. На
перекрестке позевывает мощный полицейский. Полицейских здесь подбирают
высокого роста, широкоплечих, и в этот тихий час они выглядят
каменными изваяниями на перекрестках.
Сергей Иванович слегка прихрамывает, и Антошка старается идти не
так быстро. Когда ей кажется, что спутник устал, она нарочно
останавливается у витрины и внимательно рассматривает какой-нибудь
пылесос. Тогда Сергей Иванович говорит:
- Вы, фрекен, меня не проведете. Пожалуйста, не жалейте мою ногу,
ей надо расхаживаться, а то она заленится. И вообще, Антошка, ты со
мной не хитри, я тебя насквозь вижу.
- А я и не хитрю, - отвечает Антошка, - меня просто интересуют
пылесосы, а вас я не жалею, потому что жалеть вас не надо, не такой вы
человек.
- А какой я такой?
- Гордый и несчастный.
Сергей Иванович свистнул.
- Ну уж это слишком! Гордый - это допустим, но почему же
несчастный?
- Потому что вы не можете простить себе, что попали в плен. Но
это всякий понять может: если человек ранен и без сознания, тогда он
за себя не отвечает.
- Вот и неправильно. Сильный человек не может никогда потерять
сознание, и, если он видит, что его окружают враги, он должен
отстреливаться и последний патрон оставить для себя. А я не успел даже
всех патронов расстрелять. И задание не выполнил, а задание было
важное.
- Какое? - спросила Антошка. Она вспомнила, как в кабинете
Александры Михайловны, вовсе не раненная, потеряла сознание, и
подумала о том, что нужно укреплять силу воли.
- Такие вопросы задавать неуместно. Это военная тайна. Могу
только сказать, что оно было на пользу Родине.
- Ну, это само собой. Я спросила потому, что думала - у вас такое
задание, такое задание...
- Убить Гитлера? - перебил ее Сергей Иванович.
- Да. Как это вы угадали?
- Ну, это не хитро. Ничего оригинального. Мальчишки всех
возрастов, всех рас и национальностей мечтают убить Гитлера, сочиняют
разные немыслимые планы и осаждают ими командование, мешают дело
делать. Некоторые девчонки тоже этим увлекаются. А по-моему, убивать
Гитлера не следует, потому что не стоит делать из него мученика. Его
должна прикончить история. А историю мы с тобой хоть и не творим, но в
руках несем. - Сергей Иванович кивнул на рулоны, которые они с
Антошкой держали под мышкой.
- А если бы надо было, вы бы убили?
- Ты считаешь, что я не трус?
- Вот уж нет так нет.
- А мне это надо еще доказать. Мне позарез необходимо как можно
скорее попасть в Советский Союз...
Антошка покосилась на Сергея Ивановича. Нога у него явно не
слушалась.
Девочка остановилась у витрины ювелирного магазина.
Сергей Иванович потянул ее за руку:
- Нечего тебе глаза пялить на эти безделицы. Ты не
дипломатическая дама, а просто девчонка.
Антошка рассмеялась.
- Я этим и не интересуюсь, просто хотела, чтобы ваша нога немного
передохнула. А вот Александра Михайловна, хоть и первая
дипломатическая дама, тоже этого не любит. Она носит брошки из простых
стекляшек и нашим женщинам говорила, что драгоценности - это
предрассудки и что в королевский дворец, где она бывает на приемах,
ювелиров не приглашают, а король не умеет отличить фальшивые
бриллианты от настоящих.
- Тогда пошли скорее, не то опоздаем к рабочему поезду, и сотни
людей не прочитают свежую сводку.
На восьмиметровом рулоне, который нес Сергей Иванович, черной и
красной тушью чертежными буквами была написана сводка Совинформбюро.
Освобожденных Красной Армией городов и населенных пунктов такой
длинный список, что сводка будет свисать в витрине от потолка до
самого пола.
У Антошки под мышкой карта Советского Союза и плакаты, и идет она
с Сергеем Ивановичем не просто за компанию, а по заданию. Простенок
между двумя огромными стеклами в витрине узкий: если неловко
повернешься, то и витрину продавишь, а со стремянкой взрослый человек
там просто не поместится. Антошка же худущая - она пролезет.
Витрина советского пресс-бюро против вокзала. Через час придет
первый рабочий поезд, и люди побегут прежде всего сюда, посмотреть,
как там дела у русских, какие города они освободили, какие реки
форсировали. Рядом со сводкой они увидят огромную карту Советского
Союза, на которой красной тушью заштриховываются районы, освобожденные
Красной Армией.
И еще несла Антошка плакаты с карикатурами на Гитлера, Геринга,
Гиммлера и всех фашистских главарей, и по их лицам было видно, что
дела у них плохие.
Сергей Иванович отпер ключом дверь пресс-бюро. Прежде всего надо
было снять вчерашнюю сводку и заменить новой. Сергей Иванович
осторожно вдвинул стремянку между стеклами витрины. Антошка в лыжных
брюках и свитере взобралась на самый верх, отколола сводку и спустила
ее вниз. Сергей Иванович подал ей свежую сводку. Антошка взяла рулон
за края, он развернулся и пополз вниз. Она приколола кнопки, постучала
молоточком.
Сергей Иванович стоял у дверцы в витрину и подсказывал Антошке:
- Правее... Повыше...
Рулон развернулся до самого пола. Сергей Иванович попыхивал
сигаретой и, в который уже раз пробегая глазами длинный перечень
населенных пунктов, не мог сдержать волнения. Для него это были не
только "пункты" и географические названия. Он хорошо знал, что и
потеря и завоевание вновь каждой деревушки стоили многих жизней
советских людей.
Скоро, совсем скоро придет рабочий поезд. Уже затарахтели первые
трамваи - трамвайная остановка тоже напротив витрины, и вагоновожатый
почему-то всегда медлит на этой остановке. Он снимает рычаг и, держа
его в руках, не спеша обходит вокруг обоих вагонов. По стороне,
обращенной к витрине, идет совсем медленно, и все пассажиры, прильнув
к окнам трамвая, спешат прочитать сводку. А потом вагоновожатый как бы
невзначай окидывает взглядом оба вагона - все ли успели прочитать,
садится на свое место, трогает, и тогда уже беспрестанно звонит,
нагоняя упущенные минуты.
В советской витрине свежая сводка!
Читайте, люди, радуйтесь вместе с нами! Мы никогда не хныкали и
не старались вас разжалобить. Когда мы показывали вам, что натворили
гитлеровцы на нашей земле, и описывали зверства фашистов, мы
предупреждали вас: вот что такое цивилизация по-фашистски. В дни
отступлений мы были кратки и сдержанны, но не потому, что хотели от
вас скрыть горькую правду, а потому, что не привыкли жаловаться. А
теперь во весь голос говорим: мы побеждаем, победим и не допустим,
чтобы гитлеровцы захватили вашу землю, полонили ваш народ.
Сергей Иванович взглянул в окно и заметил, что против витрины
спешивается группа велосипедистов. Не сводя глаз с витрины, они
положили на обочине сквера свои велосипеды и стали разворачиваться
длинной цепью. В их движениях было что-то злобное и затаенное. Это
были взрослые мужчины, одетые в спортивные костюмы, и мальчишки лет по
четырнадцати - шестнадцати.
Человек в коричневом лыжном костюме с зелеными отворотами, с
глубоким шрамом на щеке, видно, был за вожака. Пешеходы спешили
перейти на другую сторону и скрывались в дверях вокзала.
По развернутому строю, по повадке Сергей Иванович сразу признал в
них фашистов. Зажав что-то в руках, они медленно, стенкой двигались к
витрине. Чувство тревоги охватило Сергея Ивановича. Он бросил сигарету
на пол и погасил ее ногой.
- Антошка, слезай быстрее! - сказал он и ухватился обеими руками
за стремянку.
Но было уже поздно. Оглушительный звон разбитых стекол покрыл
собою все уличные шумы. Стремянка накренилась, и Антошка вместе с ней
полетела вниз.
Молниями разбежались трещины по зеркальному стеклу, витрина
распадалась на куски, рушилась. Камни ухали в стекла. Сергей Иванович
поддерживал спиной плиту стекла, тяжелую, как чугун, и прикрывал своим
телом Антошку...
Все стихло внезапно, так же как и началось. Весь этот погром
продолжался какие-нибудь две-три минуты, но Антошке показался
вечностью. Она открыла глаза. За стеклом мелькнула голова с ощеренными
зубами, взметнулся и встал торчком, как пучок соломы, вихор. Антошка
узнала мальчишку с заколкой. Он срывал сводку, рвал ее на куски,
перекидывал через голову и внезапно исчез.
Сергей Иванович высвободился из-под стеклянной плиты, поставил на
ноги Антошку и тряхнул ее за плечи. Лоб у нее был покрыт алыми
бусинками крови, возле уха - глубокая ссадина.
Он внимательно осмотрел девочку. Нет, ранение пустяковое.
Стеклянные крошки поранили кожу. Прищурившись, он осторожно выдернул
несколько стеклянных иголочек со лба Антошки.
- Поморгай глазами! - приказал Сергей Иванович.
Антошка поморгала.
- Уф, в глаза не попало! - с облегчением вздохнул он, сам еле
сдерживая боль. Ныла спина.
Витрина была разрушена. Стекла, как ледяные торосы, громоздились
на тротуаре, ветер шевелил и переворачивал обрывки сводки.
- Фашистская мразь!.. - скрежетал зубами Сергей Иванович. - Ну,
не будь такой бледной! С минуты на минуту придет поезд.
- Я вовсе не бледная, это вам так кажется, - пыталась улыбнуться
Антошка.
Пешеходы, которые скрылись в здании вокзала, теперь собирались у
витрины, ахали, осуждающе качали головами. Появились вездесущие
мальчишки, они подбирали разорванные куски ватмана и передавали их
Сергею Ивановичу.
Сводку разложили на полу в пресс-бюро. Не хватало одного куска.
Сергей Иванович схватил со стола лист писчей бумаги, подклеил его
и стал дописывать недостающие буквы.
Оба ползали по полу, намазывали чистые листы клеем, подкладывали
вниз, склеивали ватман.
Антошка снова взобралась наверх.
Вокруг стремянки выстроилась добровольная охрана из мальчишек.
Из дверей вокзала повалил народ. Пришел рабочий поезд. Люди
бежали к витрине советского пресс-бюро и останавливались пораженные. В
раме торчали острые углы оставшихся стекол, ветер колыхал истерзанную,
наспех склеенную сводку.
Все было понятно без слов. Фашистские молодчики разгромили
витрину, но сводка свисает с потолка до самого пола. Победы Красной
Армии ни замолчать, ни уничтожить нельзя.
Рабочие принялись очищать тротуар от осколков, чтобы можно было
подойти к витрине поближе. Появился трамвай, заскрежетали тормоза.
Пассажиры высыпали на улицу.
- Господа! Товарищи! - Рабочий в синем берете вскочил на тумбу. -
Мы не позволим гитлеровским выкормышам хозяйничать в нашей стране!
- Позор! Долой фашистов! - слышалось вокруг.
- Эй, кто там с ночной смены? - Другой рабочий сдернул с головы
меховую шапку и размахивал ею. - Записывайтесь в дневной пикет.
Установим круглосуточное дежурство по охране витрины. Победы русских -
наше кровное, рабочее дело.
- Что смотрит правительство? Место фашистов в тюрьме!
Толпа гневно гудела. Крики возмущения неслись со всех сторон.
Рабочий в меховой шапке громко, чтоб все слышали, начал читать
сводку. Толпа притихла. Рабочий выкрикивал названия освобожденных
городов.
- Воронеж!
"О-ххо!" - отзывалось эхом.
Сергей Иванович взял указку и показывал на карте города и пункты,
которые зачитывал рабочий. При каждом новом названии указка
подвигалась на запад под одобрительные крики толпы. Названия русских
городов и даже многих населенных пунктов теперь были хорошо известны
шведам.
В разбитой витрине колыхалась израненная сводка Совинформбюро, на
склеенных плакатах главари гитлеровского рейха имели совсем жалкий
вид.
Антошка стояла в дверях и видела, как разрастается толпа возле
витрины, как шведы повторяют труднопроизносимые для них слова русских
деревень, поселков и городов, довольно восклицая при этом: "Дет эр
бра! Дет эр бра!" - "Это здорово!"
Самолет ожидался со дня на день. Елизавета Карповна с Антошкой
несколько раз перекладывали чемодан, чтобы не забыть необходимое и
чтобы вес чемодана не превысил пятнадцати килограммов. Остальные
домашние вещи сложили на складе полпредства - кончится война, тогда
можно будет подумать и об их пересылке.
Вечером неожиданно пришел военный атташе Николай Петрович. Он был
радостно возбужден, весь светился и вовсе не походил на замкнутого,