Воскресенская З.. Девочка в бурном море

свитере работала топориком. Елизавета Карповна взглянула на дочь, но
ничего не сказала и сама сняла шубу. Звонкий перестук топоров и
ломиков, ухающие в море глыбы веселили сердце.
От морской болезни не осталось и следа. Яркое солнце, прозрачное,
бесцветное небо и, что там ни говорил боцман, сказочные хрустальные
корабли в море создавали праздничное настроение.
Вечером впервые после шторма собрались к ужину в кают-компании.
Антошка чувствовала себя равноправным членом за этим столом. Она
хорошо поработала и проголодалась. Сегодня подали суп, дымящийся,
распространявший вкусный запах мяса, перца, лаврового листа. Все
дружно и весело ели. Пикквику тоже налили полную мисочку мясного супа.
От жадности у него даже вздрагивал хвостик, мордочкой толкал он миску
и возил ее по всей кают-компании.
Только капитан был молчалив и чем-то озабочен. Он быстро съел
суп, жаркое и ушел на свой мостик. Помощники его обменивались между
собою какими-то междометиями, посматривали на часы, словно чего-то или
кого-то ждали. Доктор Чарльз был, как обычно, весел и беспечен.
- Миссис Элизабет прекрасный хирург, - сказал он. - Она отлично
ассистировала мне: наш кочегар останется с ногой.
Антошка с гордостью посмотрела на маму.
- Раньше я не поверила бы, что в такую качку возможно делать
операцию, - откликнулась Елизавета Карповна.
- Опыт - лучший учитель, - засмеялся доктор.
Улаф собрал тарелки со стола и подал чай.
- Я предлагаю сыграть партию в бридж, - предложил мистер Чарльз.
- Не разделите ли, миссис, компанию с нами?
- Я не умею играть в карты, - призналась Елизавета Карповна.
- О, мы вам покажем. Играть очень прост выигрывать сложно.
- А мисс будет развлекать нас веселой музыкой, - сказал мистер
Джофри, извлекая из рундука патефон.
На крышке патефона была изображена симпатичная собачка, которая
приставила ухо к трубе граммофона. "Хиз мастерс войс" ("Голос его
хозяина") назывался патефон.
За стол уселись доктор, штурман Джофри, третий помощник Рудольф и
Елизавета Карповна.
Антошка завела патефон, поставила пластинку, и патефон ожил.
Марлен Дитрих низким и чуть хрипловатым голосом пела о мальчике
Джонни.
Мистер Чарльз тасовал карты и объяснял Елизавете Карповне, чтобы
она не жалела козырей, когда подберется хорошая партия. Руки доктора
мелькали над столом, сдавая карты.
"Джонни, Джонни", - звала Марлен.
В кают-компании крепкий горячий чай распространял аромат, на
белой скатерти яркими пятнами возникали короли, дамы. Антошка
мастерила для Пикквика из пакли новый мячик. Было по-домашнему светло
и уютно.
- О миссис Элизабет, - воскликнул Джофри, - у вас ведь был
джокер, почему же вы не подложили его вместо дамы треф? Вы имели все
шансы на выигрыш. Вот смотрите, - штурман разбросал карты на столе, -
король... джокер... валет...
Джофри не успел положить следующую карту.
Грохнул взрыв. Казалось, лопнул океан, раскололся до дна. Свет на
секунду погас. Второй взрыв.
- Эге, началось... - вскочил на ноги Джофри.
- Торпеда! В наш корабль! - побледнел Рудольф.
Зазвенели колокола громкого боя; каюта мгновенно опустела.
Иголка на пластинке перепрыгнула назад, и Марлен Дитрих
продолжала звать: "Джонни... Джон-н-ни..."
Елизавета Карповна обхватила за плечи дочь.
- Мамочка, мы тонем? - Антошка озиралась вокруг, ожидая, что в
каюту сейчас хлынет вода.
Щенок забился под диван и отчаянно выл, плакал, как ребенок.
Антошка выволокла Пикквика из-под дивана и засунула к себе за
пазуху.
Елизавета Карповна боялась отпустить от себя дочь, и обе стояли
посередине каюты, прислушиваясь.
Никогда еще матери не было так страшно. Не за себя - за Антошку.
Она все крепче прижимала голову дочери к своей груди. Смерти она ее не
отдаст. Надо быть только очень спокойной, очень спокойной. Паника -
это гибель.
В каюту вбежал старый Мэтью.
- Не беспокойтесь, торпеда попала в корабль рядом, - почти
радостно сообщил он. - Это так близко, что все подумали, что субмарина
в нас влепила эту штуку. Но я сразу понял, что нас бог миловал. Не
беспокойтесь. - Он шарил по своим карманам. - Где же мой амулет, о
боже, где же амулет?
Мэтью был возбужден. Серые глаза в дряблых веках лихорадочно
поблескивали, по огрубелым щекам разлился яркий старческий румянец.
Наконец он извлек из кармана гусиное перо и воинственно повертел им в
воздухе:
- Вот мой амулет. Это перо дважды спасало мне жизнь. Я, миссис,
два раза был торпедирован, и перо спасло.
Антошке показалось, что старик лишился разума и бредит, Как это
перо могло спасти человека?
Увидев недоверчивый взгляд девочки, Мэтью принялся с жаром
убеждать, что амулет, если он счастливо избран, хранит жизнь моряка.
- Вот спросите, пожалуйста, у них, - сказал Мэтью, увидев
входящих в каюту штурмана и третьего помощника. - Мистер Джофри, где
ваш амулет?
- При мне, - ответил штурман и вынул из кармана порядком потертую
кроличью или заячью лапку. - Левая задняя лапка кролика - самый верный
амулет.
- Ну, уж если правду говорить, то эти три обезьянки охраняют меня
вот уж несколько лет, - возразил третий помощник. - Без них я бы не
раз уже плавал, - сказал он, рассматривая на ладони статуэтку из
слоновой кости. - Видите, мисс, - обратился он к девочке, - эта
обезьяна закрыла пальцами глаза - нельзя видеть зло, эта зажала
ладонями рот - нельзя говорить зло, а эта заткнула уши - нельзя
слышать зло.
Антошка рассмеялась. Трудно было поверить, что эти взрослые люди,
бесстрашные моряки, верят, что маленькая безделушка может спасти им
жизнь.
- У меня тоже есть амулет, - сказала она с задором, - костяная
коробочка с цветком репейника.
- О, это великолепный шотландский амулет! У нашего капитана - он
ведь шотландец - тоже золотой репейник в кармане, - сказал живо
Джофри. - Но где же ваш амулет? Он должен быть при вас.
- Он в чемодане, - ответила Антошка.
- Пойдемте за ним, - предложил Джофри.
- Ни за что, - уцепилась Елизавета Карповна за дочь.
С моря доносились взрывы.
- Это глубинные бомбы, - сказал Мэтью, - их сбрасывают наши
военные корабли, чтобы поразить фашистские подводные лодки.
- Но эти бомбы поражают главным образом рыбу, - возразил Джофри,
откупоривая бутылку виски и разливая вино по стаканам. - Сейчас все
море покрыто слоем глушеной рыбы, а субмарину не так-то легко
поразить.
Мужчины стали жадно пить, не разбавляя, против обыкновения, виски
содовой водой и быстро пьянея.
Рудольф уселся на диван и вытащил из кармана фотографии своего
первенца.
- Мой маленький бэби, - приговаривал он, - ты не видел еще своего
папу и, наверно, уже не увидишь его.
- Помилуйте, мистер Рудольф, что вы говорите! - упрекнула его
Елизавета Карповна.
- О миссис, такова наша судьба.
- От судьбы не уйдешь, но бог милостив, - бормотал стюард,
набивая трубку. - Я дважды плавал. Это страшно. Это страшно.
- Джентльмены, будьте мужчинами, - напомнил им Джофри.
Он разложил на столе фотографии членов своей семьи. Видно, он
часто рассматривал их, так как карточки были загнуты по углам и сильно
потерты.
- У меня славные мальчишки-близнецы, и я хочу, черт возьми, чтобы
они были тоже моряками.
Все протянули фотографии своих близких Елизавете Карповне и,
перебивая друг друга, рассказывали о достоинствах своих детей и о
красоте и доброте своих жен. Антошка видела, что они торопились,
словно опасаясь, что не успеют поведать милые подробности о своей
семье. Все были взбудоражены и вином, и воспоминаниями, и опасной
ситуацией. Елизавета Карповна понимала их, находила для каждого доброе
слово и проявляла самый живой интерес к тому, когда прорезались зубы у
близнецов Джофри или какие успехи делает внучка Мэтью в школе.
- Мой старший сын в Индии, а жена с внучкой в Эдинбурге, ждут
вестей то от меня, то от старшего сына, - сказал Мэтью.
- Да, сейчас все жены и матери ждут и все в постоянной тревоге, -
согласилась Елизавета Карповна.
Мужчины принялись за третью бутылку. Елизавета Карповна
решительно протянула руку.
- Хватит! - твердо сказала она.
В это время новый мощный взрыв потряс корабль.
- Опять не в наш, - сказал Мэтью.
В переговорной трубке на стене раздался резкий свисток. Мэтью
вытащил пробку из трубки. Капитан приказал:
- Прошу мистера Джофри и мистера Рудольфа на ходовой мостик.
- Есть, капитан! - крикнул штурман и, застегивая куртку, стал
объяснять Елизавете Карповне: - Расшнуруйте башмаки и наденьте шубы. В
случае, если нас торпедируют, выходите направо и по палубе налево к
шлюпке номер четыре. Попадете в воду - сбросьте башмаки, чтобы они не
потянули вас на дно. Не торопитесь, потому что корабль очень медленно
и неохотно расстается с жизнью.
Рудольф между тем выпил еще стакан виски и, виновато взглянув на
женщину, поплелся за штурманом. Старика Мэтью сморило вино, и он,
привалившись к спинке дивана, захрапел.
Елизавета Карповна и Антошка сидели рядом у стола, прислушиваясь
к глухим взрывам и к какому-то непонятному грохоту над головой. Обе
молчали.
В переговорной трубке зашипело, и пронзительный свисток заставил
Мэтью вскочить на ноги. Он проворно выдернул пробку.
- Миссис Элизабет, доктору Чарльзу нужна ваша помощь. Пройдите в
матросскую столовую, Мэтью вас проводит. Мистер Мэтью, вы поступаете в
распоряжение доктора Чарльза.
- Есть, капитан, - ответил стюард.
- Есть, капитан, - тихо повторила Елизавета Карповна.
- Мамочка, я с тобой, - уцепилась Антошка за рукав матери.
- Нет, нет, наверно, раненые, но я быстро вернусь, очень быстро
вернусь, - растерянно повторяла Елизавета Карповна, а потом, овладев
собой, сказала: - Антошка, запомни, шлюпка номер четыре. Дай слово,
что ты никуда отсюда не выйдешь. Я очень скоро вернусь.
- Займитесь, мисс, вот этой картинкой. - Мэтью положил на стол
синюю коробку. - Собирать ее долго, и время пройдет незаметно. И
запомните: если шлюпку номер четыре сорвет взрывом, садитесь в шлюпку
номер два. Она рядом.
Мать приостановилась у двери и посмотрела на Антошку, улыбнулась
так, как только может улыбнуться мама - ободряюще и ласково. Ей
хотелось очень много сказать дочери, но она не произнесла больше ни
слова.
Антошка осталась одна. Нет, не одна - с мистером Пикквиком. Щенок
не кошка, и он не любит сидеть на руках, но в этот раз Пикквик просто
прилип к Антошке, лизал ей руки, лицо - словом, просил, чтобы она не
спускала его вниз. Ему было страшно.
Над головой слышались торопливые шаги. В море ухали глубинные
бомбы, свет при каждом близком взрыве мигал, и стало очень жутко от
одиночества.
"Шлюпка номер четыре, по борту налево или шлюпка номер два", -
повторяла Антошка. Скинула башмаки и шубу, вся превратилась в слух,
сжалась, как пружина, ждала удара торпеды, взрыва. Сердце бешено
колотилось. Девочка чувствовала себя как в мышеловке, хотелось быть
рядом с мамой, прижаться к ней.
Антошка взяла в руки синюю коробку, похожую на толстую книгу. На
обложке небольшая картинка: красивая, золотоволосая, гордая женщина в
пурпурной тоге сидит в кресле; у ее ног, обутых в сандалии, огромный
леопард покорно положил ей голову на колени, и женщина гладит хищника
по голове, как домашнюю кошку.
"Клеопатра - знаменитая египетская царица", - поняла Антошка. Ну
что ж, она, Антошка, тоже могла бы погладить леопарда по голове, - это
не так страшно, как сидеть одной в кают-компании и ждать, когда
попадет торпеда в корабль и тебе нужно бежать в шлюпку номер четыре.
"А если я ошибусь, - подумала Антошка, - и не пойму, куда попала
торпеда - в наш корабль или в соседний? Тогда что? Все равно побегу в
шлюпку номер четыре", - решила она и стала рассматривать деревянные,
замысловато вырезанные кусочки фанеры, похожие на печенье. Это были
части мозаики, кубики для взрослых, из которых надо было сложить
картинку, изображенную на коробке.
Не так-то легко это было сделать.
Взрыв!
Торпеда? Нет, кажется, глубинная бомба. Антошка прислушалась:
машины мерно рокотали.
Пикквик дрожал мелкой дрожью. Антошка закутала его в шубу. Почему
так долго нет мамы? Опять операция?
Вот сейчас, с минуты на минуту, грохнет взрыв, корабль
разломится, и Антошка пойдет ко дну. Брр... Она поджала под себя ноги.
Вспомнила картину "Княжна Тараканова". Красивая женщина прижалась
спиной к стене, стоит на кровати, а кровать захлестывает вода, и по
ногам бегают крысы. Может быть, на этом корабле тоже крысы? Но Антошке
не нужно будет стоять и ждать, пока ее зальет вода; она выбежит в
коридор, повернет направо, потом налево и там сядет в шлюпку номер
четыре. Но шлюпка висит высоко над бортом. Как же в нее забраться?
Может быть, поставят лестницу? А кто поставит? Успеет ли мама?
Нет, Антошка и мама не могут погибнуть. Как это - погибнуть и
ничего не чувствовать? А как же будет идти жизнь на земле без Антошки?
Это невозможно. Погибнуть и не увидеть папу? Это тоже невозможно.
Но как же страшно одной! Мозаика не складывалась. На столе лежали
разбросанные карты, улыбались жеманно дамы, сросшиеся по талии одна с
другой.
Взрывы, взрывы, взрывы, то совсем близкие, и тогда по кузову
парохода словно ударяли стальной кувалдой, то далекие, глухие, но и от
них мигало электричество, звенели на столе стаканы.
Сколько же глубинных бомб сбросили? Наверно, все подводные лодки
уже потопили. Иллюминатор задраен, а то хорошо бы взглянуть, что
творится на море. Но сейчас темно, все равно ничего не увидишь.
Темно! Только сейчас Антошка поняла, что ей придется тонуть в
черной ночи, в сплошной темноте. И стало так страшно, что она поспешно
сунула ноги в башмаки, накинула на плечи шубу и решила идти
разыскивать маму. Пусть ее ругают, она больше не может сидеть одна.
Прижав Пикквика, побежала к двери. И как это она могла сидеть столько
времени одна? У дверей путь ей преградил матрос в обледеневшем
брезентовом плаще. Он держал в руках большой сверток, перевязанный
поперек шерстяным шарфом.
- Вот, мисс, капитан приказал. - Матрос протянул девочке свою
ношу.
Антошка едва не уронила: сверток был тяжелый и холодный. Ей
показалось, что в нем что-то шевелится.
- Что это?
Но матрос уже ушел.
Антошка положила сверток на диван и принялась разматывать шарф,
развернула куртку, моряцкую тельняшку, и вдруг перед ней предстало
синеватое лицо ребенка, искаженное болезненной судорогой. Ребенок!
Живой? Умирает? Синева, судороги - это смерть?
Антошка в отчаянии закричала:
- Мама! Мамочка!
Что делать?
Сорвала с себя свитер, завернула в него малыша, терла его
холодные ручки, жарко дышала в лицо, но ребенок не открывал глаз.
Лежал скрючившись, вздрагивая всем телом.
- Открой глазки! Открой глазки! - умоляла его Антошка, стоя перед
диваном на коленях. - Скажи что-нибудь! Заплачь! Ну, открой глазки!
Антошка, подсунув руки под ребенка, уткнулась в него головой и
горько расплакалась. На ее руках умирал малыш. Как отвратить смерть?
Девочка распахнула дверь в коридор, и в глухие звуки моря и
далеких взрывов ворвался отчаянный девчоночий крик:
- Мама! Ма-а-ма-а-а!
Кто-то услышал это слово "мама", понятное на всех языках. На
корабле была только одна мама. Позвали ее или она сама услышала этот
призыв о помощи, но Елизавета Карповна прибежала - в белом халате и
шапочке, с марлевой повязкой на рту.
- Мамочка, он умирает, спаси его! - рыдала Антошка. - Спаси его.
Елизавета Карповна развернула ребенка, похлопала его по щечкам,
стала сводить и разводить на груди его посиневшие, скрюченные ручки.
- Включи чайник... Достань из буфета салфетки... Сделай сладкий
чай! - отдавала она короткие приказания дочери, массируя тем временем
ребенка, отогревая его, прислушиваясь к биению его сердца.
Антошка подавала смоченные горячей водой салфетки, переливала
ложечкой в стакане чай, чтобы остудить его. Не сводила глаз с матери,
веря, что мама сумеет отогнать смерть.
Ребенок словно оттаивал в горячих руках Елизаветы Карповны, его
скрюченные ручки выпрямлялись. Он вздохнул, всхлипнул и разразился
громким плачем, а мама счастливо рассмеялась, прильнув к ребенку
губами.
- Плачь, плачь, мой дорогой малыш, - приговаривала она.
Елизавета Карповна словно только сейчас заметила Антошку.
- Теперь, дочка, все зависит от тебя. Не позволяй ему спать.
Давай понемножку теплого чая и старайся развеселить его. Он смертельно
напуган. Если он улыбнется, считай, что малыш спасен. А я пошла.
Елизавета Карповна сделала несколько неуверенных шагов, потом
быстро повернулась, порывисто обняла Антошку, поцеловала ее в щеки, в
лоб... Губы у мамы были горячие, нежные. Эти поцелуи разжалобили
Антошку, ей хотелось и плакать и крепко прижаться к матери.
- Ты должна развеселить его. Будь умницей. - Елизавета Карповна
мягко отстранила дочь и ушла.

ДЖОННИ

Взрыв... Ноги Антошки метнулись было на диван и снова приросли к
полу. Перед ней лежал на диване малыш, и его надо было развеселить, а
он безудержно кричал и совершенно захлебывался при каждом взрыве
глубинной бомбы.
Антошка подносила ему в блюдечке сладкий чай - он мотал головой;
она рассказывала ему сказку: "Жили-были дед и баба, и была у них
курочка Ряба..." - самую любимую сказку детства, но малыш не желал
слушать. Антошка умоляла его улыбнуться, спрашивала, как зовут, - он
ни на что не реагировал.
Взяла его на руки и стала тихо покачивать и напевать:
Птички замолкли в лесу.
Рыбки уснули в пруду.
Дверь ни одна не скрипит,
Мышка за печкою спит...
Но ухали бомбы, скрипели переборки, и, конечно, мышка не спала за
печкой, и малыш не хотел открывать глаза, а плотно сомкнутые веки
выжимали слезы.
Антошка завела патефон. Марлен Дитрих запела: "Джонни...
Джонни..." Мальчуган вдруг открыл глаза и стал озираться.
- Тебя зовут Джонни? Да? - просияла Антошка. - Ты английский
мальчик? Джонни - маленький бэби?
На минуту мальчуган перестал плакать, а потом, вглядевшись в лицо
девочки и не найдя в нем знакомых черт матери, опять закричал,
стараясь вырваться из ее рук.
Пикквик давно уже повизгивал, приподнимался на задние лапы,
обнюхивал розовую маленькую пятку и пытался ее лизнуть, но малыш
несколько раз угодил Пикквику в нос, на что щенок ужасно обиделся и,
сев у дивана, сердито заворчал.
Антошка опять поднесла блюдечко, предлагая попробовать чаю.
Сладкая капля попала на губы ребенка - он лизнул языком, проглотил
каплю, потянулся сам губами к блюдечку и стал жадно пить.
- Ну вот, давно бы так. Видишь, какой вкусный чай, его приготовил
Улаф.
Где-то поблизости взорвалась целая серия глубинных бомб. И снова
приступ плача.
- Джонни, не пугайся: это ловят рыбку, это не торпеды, поймают
много-много золотой рыбки и принесут Джонни, и Джонни будет играть, а
рыбка будет плавать, вот так...
Пикквику наскучило, что на него не обращают никакого внимания, а
на коленях хозяйки его место заняло какое-то новое существо, и щенок
решил напомнить о себе. Положил передние лапы на диван и тявкнул.
Ребенок вздрогнул, открыл глаза.
Щенок залаял. Малыш замолчал и только тихонько всхлипывал.
Антошка поднесла ребенка к щенку.
- Познакомься, Джонни, это мистер Пикквик.
Джонни протянул щенку руку, и тот быстро облизал ему ладошку. Это
было щекотно. Бледное подобие улыбки озарило лицо мальчугана; он снова
протянул руку, и Пикквик так же старательно облизал ее.
Антошка посадила Пикквика на диван; он обнюхал ребенка и лизнул в
лицо. Слезы были соленые, вкусные, и Пикквик в одну минуту осушил их,
а Джонни, показав четыре верхних и два нижних жемчужных зуба, вдруг
звонко рассмеялся.
Он сел и стал совать кулачок в пасть Пикквику; тот осторожно
белыми клыками понарошку сжимал кулачок и, опасаясь, не сделал ли
больно, быстро-быстро облизывал маленькую розовую ручку.
Антошка целовала обоих - и малыша и Пикквика.
- Милый Пик, ты самый замечательный доктор! Спасибо тебе. Видишь,
Джонни, какой у тебя друг. Погладь его, не бойся, он очень хороший,
этот Пикквик, он моложе тебя и не плачет...
Джонни хватал Пикквика за уши, за челку, нависшую над глазами, -
щенок не обижался, хоть и было больно. А малыш, словно вспомнив
что-то, опять заплакал, теперь уже тихонько, жалобно. Пикквик залаял:
не смей, мол, плакать, и Джонни, всхлипывая, снова потянулся к нему.
Пикквик был черный как уголек. Джонни совсем беленький. Макушка у
него была покрыта светлым свалявшимся пушком, а на лоб свисали
реденькие прядки. Голубые глаза опушены длинными ресницами, на левой
щеке круглая родинка; он смешно морщил нос. Пикквику очень понравился
мальчик. Он делал вид, что кидается на него и готов съесть, - малыш
отдергивал руку и звонко смеялся. Смеялась и Антошка, и Пикквик
смеялся, от уха до уха показывая коллекцию белоснежных зубов и клыков.
Антошка натянула на босые ноги мальчугана свои варежки, надела
ему через голову свой свитер, завернула рукава и спустила малыша на
пол. И Пикквик спрыгнул на пол и старался стащить с ног варежки,
которые он считал своими игрушками, а Антошка водила Джонни за руку.
Он смешно переставлял ноги, которые не поспевали за руками и
туловищем. Пикквик прыгал вокруг малыша и пытался тоже ходить на
задних лапах, но это ему не удавалось. А Джонни легче было
передвигаться на четвереньках. Он высвободил руку и бойко пробежался
на руках и ногах по полу, что привело Пикквика в дикий восторг.
- Мои милые четвероногие, давайте лучше поиграем в кубики, иначе
вы поссоритесь. - Антошка усадила обоих на диван и высыпала из коробки
мозаику.
Малыш и щенок потянули деревянные кусочки себе в рот.
- Глупые вы, - выговаривала Антошка, - это вовсе не печенье, это
мозаика, и нам нужно сложить картинку, чтобы получилась красивая
Клеопатра и страшный-престрашный леопард.
Но едва она соединяла вместе несколько кусочков, как Джонни
разбрасывал их руками и заливисто смеялся.
- Смейся, смейся, малыш, доктор Чарльз говорит, что смех нагоняет
жир, а тебе вовсе не мешает поправиться.
Как только Джонни растягивал губы, собираясь заплакать, Антошка
придумывала новую игру: делала из карт домики и возводила высокие
башни, которые Джонни и Пикквик с азартом разрушали.
Все трое уже не обращали внимания на доносившиеся с моря глухие
взрывы.
Малыш смеялся!

В ЛАЗАРЕТЕ

Обеденные столы в матросской столовой превратились в
операционные, банки вдоль переборок стали больничными койками, Улаф и
Мэтью преобразились в санитаров.
На пароход подняли пять человек, выловленных из воды, и все они
требовали срочной медицинской помощи.
В столовой-лазарете стоял тяжелый запах эфира, йода и еще
каких-то терпких лекарств, Улаф и Мэтью оттирали и отогревали
лежавшего на койке матроса. Трудно представить себе более тяжелое
зрелище, чем умирающего от обледенения человека. Жесточайшие муки от
судорог застывших мышц, остекленевшие глаза, намертво стиснутые зубы,
которые надо разжать, чтобы влить спасительные капли рома или спирта,
массаж, который приносит невыносимые страдания и который должен
заставить пульсировать по жилам кровь, вернуть к жизни человека.
Доктор Чарльз и Елизавета Карповна мыли над раковиной щетками
руки.
На столе лежал закутанный по пояс в теплые одеяла приготовленный
к операции мужчина. Он был без сознания. На полу валялся его мокрый
мундир со знаками различия капитана третьего ранга, с темными пятнами
крови. Обмороженные пальцы на правой руке чудовищно распухли и
почернели, на шее кровоточила рваная рана.
Доктор Чарльз, высоко подняв руки в стерильных перчатках, подошел
к столу. Елизавета Карповна приготовилась ассистировать. Подавая
доктору инструменты, она вгляделась в лицо раненого. Оно показалось ей
знакомым. Но раздумывать было некогда. Доктор Чарльз командовал:
"Пинцет! Марлю! Зажим!" Он работал сосредоточенно, движения его были
уверенны, и Елизавета Карповна почувствовала себя студенткой. "Где же
я встречала этого человека?" - мелькала мысль, и наконец вспомнила.
Это был капитан Паррот. Тот самый Паррот, который в Лондоне сказал им,
что, для того чтобы вступить на военный корабль, женщина по крайней
мере должна быть королевой. Капитан третьего ранга Паррот, командир
миноносца. Но капитан, как известно, оставляет корабль последним.
Значит, миноносец погиб. Но на этом миноносце были советские
дипкурьеры Алексей Антонович и Василий Сергеевич. Если капитан
оказался в воде, то что же с дипкурьерами?..
- Миссис Элизабет. - послышался сердитый голос доктора, - что с
вами, вы невнимательны! Зашивайте!
- Экскьюз ми*, - пробормотала Елизавета Карповна и, взяв иглу с
шелковой нитью, стала накладывать швы. (* Извините (англ.).)
- Два пальца на правой руке капитана спасти не удастся.
Ампутируйте их. Я займусь другим больным.
Капитан застонал, открыл глаза, обвел мутным взглядом
склонившихся над ним людей и снова впал в забытье. Елизавета Карповна
приступила к операции.
Ей помогал старый Мэтью. Она молча указывала глазами, какой
инструмент ей требуется, и старик безошибочно подавал.
- Очень хорошо! Вы отличный парень, миссис Элизабет, быть вам
генералом медицинской службы, - похвалил доктор Чарльз. - А теперь
введите ему пенициллин, сто тысяч единиц. Я уверен, что мы вернем
адмиралтейству хорошо реставрированного кадрового офицера.
Елизавета Карповна взяла в руки прозрачную, герметически
закупоренную скляночку. Вот оно чудо - лекарство, получаемое из