Страница:
- Да, да, я буду стирать, ты будешь пускать мыльные пузыри, а
мистер Пикквик будет нас караулить.
В огромной ванне, заросшей толстым слоем ржавчины, плескалась
вода. С подволока свисали крупные капли, и, когда пароход
переваливался с одного бока на другой, капли сбегались и шлепались
вниз, часто попадая на голову Джонни, на спину Пикквика. Джонни
подставлял ладони, громко смеялся. Пикквик, как только ему на спину
падала капля, сердито огрызался, стараясь схватить каплю зубами.
Потом Джонни надоело ловить капли, он подошел к Антошке и
заглянул в ванну. Пикквик тоже поднялся на задние лапы, оперся
передними о край ванны и наблюдал, как быстро мелькают руки девочки.
Антошка отжала последнюю рубашку и вытащила толстую пробку, чтобы
спустить воду.
- Ну, а теперь давайте пускать мыльные пузыри. - Антошка
настругала мыло в стакан с пресной водой, поболтала и, осторожно
обмакнув в стакан соломинку, стала выдувать мыльный пузырь.
Из соломинки сначала показалась белая мутная шляпка, похожая на
опенок, шляпка растягивалась, дрожала, становилась круглой,
прозрачной, переливаясь цветами радуги. Джонни зачарованно смотрел на
красивую игрушку, и Пикквик, присев на задние лапы, тоже зорко следил
за диковинным живым существом, дрожавшим на конце соломинки. От
удивления у Пикквика оба уха встали, как у взрослой собаки. Он не
вытерпел искушения, прыгнул, лязгнул зубами - волшебный мяч исчез, на
бакенбардах у щенка повисло несколько мутных капель. Джонни отчаянно
закричал, заглядывая в пасть Пикквику; тот брезгливо отряхнулся.
- Ну, не плачь, мы сейчас сделаем еще.
Антошка, не выпуская соломинки изо рта, выдула целую гроздь
пузырей. Джонни очень хотелось подержать их в руках, но, едва он
касался пальцами, волшебные мячики исчезали.
- А теперь попробуй сам, - предложила Антошка малышу.
Джонни отчаянно дул в соломинку, но из нее вылетали только
брызги. Пикквику надоело смотреть на это занятие, он выхватил у
мальчишки соломинку и перегрыз ее.
Джонни замахнулся на Пикквика рукой; щенок не понял этого жеста -
его еще никогда не шлепали, - принял это за призыв помириться и лизнул
малыша прямо в губы.
- Ну, вот молодцы, помирились. Теперь посидите несколько минут
смирно, а я выполоскаю белье.
Джонни сидел на трубе, макал соломинку в стакан, надувал щеки и,
когда возникал пузырь, проворно вытаскивал трубочку изо рта и радостно
смеялся, а шар тем временем втягивался в тоненькую трубочку и исчезал.
Антошка выполоскала бельишко, которое от морской воды стало
жестким, уложила в ведро, взяла Джонни за руку, и они поднялись
наверх. Пикквик стоял внизу перед трапом и жалобно скулил. Он не
привык ходить по лестнице, но ему было так страшно остаться одному,
что он поставил передние лапы на ступеньку, подтянул задние и так
доскакал до ноги Антошки.
- А теперь малыши будут есть кашу и спать...
Антошка поднялась в камбуз.
Улаф, ругаясь по-норвежски, размахивал полотенцем. По стенам и
столам разбегались рыжие тараканы.
- Боже мой! - взвизгнула Антошка. - Тараканы, какой ужас! - Она
захлопнула дверь.
Улаф вышел к ней.
- Ну это же обыкновенные тараканы. Чего ты испугалась?
- Боюсь. Больше всего на свете боюсь тараканов и лягушек. И
откуда в море эти страшилища? Они ведь бывают только в деревне за
печкой, и то если хозяйка нечистоплотная.
Улаф был задет за живое.
- Когда я пришел на пароход, их было здесь еще больше. Я не могу
с ними справиться.
- Теперь я понимаю, почему у ломтей консервированной колбасы
такие зазубренные края - ее объедают тараканы? - спросила Антошка.
- Ну да, - простодушно ответил Улаф, - но я стараюсь обравнивать
края.
- Давай кашу для Джонни, я покормлю его, уложу спать и тогда
научу тебя, как вывести тараканов. А ты тем временем приготовь
кипяток, да побольше.
Улаф вынес кашу.
Антошка кормила Джонни и внимательно просматривала кашу, и Джонни
тоже смотрел в кастрюльку и не мог понять, что это ищет там его
кормилица. Накормив и уложив Джонни, Антошка на цыпочках пошла из
каюты, а Пикквик прыгнул на койку, устроился у ног Джонни. Антошка
погрозила ему пальцем, но щенок закрыл глаза и притворился, что уже
спит.
Улаф вскипятил большую кастрюлю воды.
Антошка опасливо перешагнула порог в камбуз. Тараканы черными
полчищами устроились в углах, под столом, возле плиты.
- Вынь все продукты из шкафа, - приказала Антошка.
- Из рундука, - поправил Улаф, послушно выполняя приказ.
- Теперь набери в кружку кипящей воды и ошпарь рундук внутри.
Кстати, как называются по-морскому тараканы?
- Такого слова в морском словаре нет.
Антошка зачерпнула кружкой кипяток и с замиранием сердца
заглянула внутрь рундука.
Он зарос тараканами, как мехом. Плеснула кипяток. Вода выливалась
коричневыми потоками.
- Кошмар! - восклицала Антошка. - Папа всегда говорил, что в доме
должно быть чисто, как на корабле, а здесь? Фу!
В камбузе стоял пар, как в бане. Улаф собирал совком тараканов в
ведро. Из рундука, где хранился хлеб, извлекли целый совок
продолговатых белых яиц, из которых еще не успели вылупиться новые.
- Ты знаешь, под твоим командованием мы, кажется, уничтожили всю
эту нечисть, - сказал Улаф.
- Вот бы уничтожить всю нечисть на земле, - отозвалась Антошка.
- Если бы это было так легко, как шпарить тараканов... - сказал
Улаф, вынося ведро, полное тараканов.
Вскоре камбуз блестел чистотой. Улаф и Антошка заглянули во все
пазы, во все щели.
- А теперь одевайся, пойдем на палубу повесим Джоннино белье. Я
не знаю, на какие веревочки там можно вешать.
- Антошка, на корабле нет веревочек, есть концы, тросы, канаты, в
общем, такелаж.
- Ну ладно, мне, кстати, надо с тобой посоветоваться.
Улаф надвинул шапку с длинными ушами, надел меховую куртку и взял
ведро с бельем.
Был серый день. Тучи низко висели над морем. Ветер гнал с моря
ледяную крупу.
Антошка встряхивала белье, от которого шел пар, и развешивала на
реях комбинезончики, рубашки, штанишки; они моментально застывали и
превращались в твердые полосатые флажки.
На пароходе жизнь словно замерла. Но это только казалось. На
мостике грот-мачты сигнальщик не отрывал бинокля от глаз. Мерно
работали машины. Море было пустынно и казалось очень мирным и очень
скучным, серым, без признаков жизни, только время от времени возникали
айсберги, то сияющие на солнце, то черные в ночи, а то похожие на
серые каменные пирамиды.
- Ты знаешь, Улаф, завтра мамин день рождения. Я всегда
что-нибудь дарила ей или пекла пирог, а сейчас... просто не придумаю,
чем ее порадовать. А у нее круглая дата.
- Какая? - спросил Улаф.
- Только, тсс, никому, - приложила палец к губам Антошка. - Мама
не любит считать свои годы. Ей завтра будет сорок лет. Это много. Но
она все равно красивая и молодая. Правда ведь, Улаф, правда?
- Да, очень красивая, - согласился Улаф. - И ты на нее очень
похожа. Но ведь и тебе когда-нибудь будет сорок лет и мне тоже.
- О, - воскликнула Антошка, - это будет очень, очень не скоро,
через четверть века! Мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят
восьмом году. Интересно, какая будет тогда жизнь и какими будем мы?
- А мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Я
думаю, жизнь будет тогда красивая.
- Уж тогда-то женщинам будет разрешено и плавать, и служить на
военных кораблях, - сказала Антошка.
Улаф свистнул.
- Ого! Какие там военные корабли? Что ты говоришь, Антошка? Тогда
все оружие будет сдано в музеи, никаких войн не будет.
- Да, ты прав, - засмеялась Антошка. - Четверть века! Мир будет
совсем иным. Если люди будут спорить и воевать, то это будет на ученых
кафедрах, и самый главный вопрос будет, как сделать всех людей
счастливыми. Тогда о войнах будут говорить так, как мы сейчас говорим
о людоедах, нет, даже хуже... Хотя я сама себя буду считать самым
несчастным человеком в мире, если мне не доведется убить ни одного
фашиста. Всю жизнь буду попрекать себя за то, что во время войны
уничтожала только тараканов.
- Я сам часто думаю о том, как могут люди убивать друг друга...
- Как страшно, Улаф, что мы слушаем, читаем, даже видим, как
гибнут тысячи людей, как их сжигают в печах, вешаю, пытают, и после
этого мы можем спать, пить, есть и даже смеяться. А когда я была
маленькая, я увидела однажды, как мальчишки вспарывали голубя. Убили
они его или нашли мертвым, не знаю. Я шла с бабушкой, увидела все это
и закричала. Бабушка принялась стыдить мальчишек, а они ответили: "Это
нам нужно для науки, мы проходим птиц по зоологии". Я не спала всю
ночь я плакала, у меня даже температура повысилась. Тогда была жалость
к голубю. А сейчас у меня такая ненависть к убийцам... Если я не убью
ни одного фашиста, я не знаю, как буду жить дальше.
По трапу зацокали подкованные башмаки, и из люка высунулась
голова радиста Гарри.
- Хэлло, мисс, - закричал он радостно, - у меня хорошие вести!
Английское радио только сейчас передало сообщение, что...
- Открыли второй фронт? - вскочила на ноги Антошка.
- Нет, второй фронт еще не открыли, мисс, но вы и так побеждаете.
Ваша армия освободила сорок населенных пунктов, немцы потеряли пять
тысяч солдат и офицеров только за последние три дня. Радиодиктор
поздравил советский народ с выдающейся победой, и я поздравляю вас,
мисс.
- Спасибо! - Антошка внутренне сжалась. Неужели война закончится,
а она так и не примет участия в ней
Гарри присел на сверток канатов и закурил. От его трубки шел
едкий желтый дым. Гарри закашлялся.
- Ну и табак, от него акулы дохнут.
- А зачем курить такую гадость? - наивно спросила Антошка.
- Глупая привычка. Когда кончится война, я брошу курить. Дал себе
слово. Теперь уже скоро. Я распрощаюсь с этим ненавистным пароходом, с
этим серым, мрачным морем и заживу так, как мне хочется.
- А как вам хочется, Гарри? Что вы будете делать после войны? -
спросила Антошка.
Гарри мечтательно выпустил рыжие кольца дыма.
- Я женюсь - это раз. Возьму свою долю от отца и открою лавку
колониальных товаров - это два.
- А что такое колониальные товары? - поинтересовалась Антошка.
- Товары, которые мы получаем из наших колоний и доминионов -
Индии, Австралии, африканских стран. Куплю себе машину - это три.
Каждый год буду путешествовать, но только не по морю. Когда я слушаю
по радио о ваших победах, я понимаю, что счастье близко. Мне хочется
кричать вашим солдатам давайте, давайте, молодцы, нажмите еще, и
счастье улыбнется всем нам!
- А что такое, по-вашему, счастье?
Гарри удивленно посмотрел на девчонку.
- Я же сказал вам - мир, семья, богатство. Я часто мечтаю о том,
как это будет. Утром жена еще спит и дети спят. Я беру связку ключей и
иду открывать свою лавочку. У меня будет настоящий магазин с большой
зеркальной витриной. За стеклом огромный веселый мясник из папье-маше
в белом фартуке и колпаке. Я включаю автомат - сверху сползает
бесконечная гирлянда сосисок прямо в рот мяснику; он только лязгает
зубами, а перед ним на столе дымится большая чашка золотистого
индийского чая и свежие бисквиты. С одной стороны разложены горки
ананасов из Африки, бананов из Индии, винограда, а с другой - колбасы,
бекон, тяжелые сочные окорока, и все это утопает в зелени петрушки и
пырея. Это манит, привлекает свежестью, красками. Эту рекламу я давно
уже придумал.
Антошке очень захотелось отрезать от окорока толстый, сочный
кусок или, на крайний случай, съесть пару сосисок. И Улаф не выдержал.
- Ох как вкусно! - почти простонал он. - Сюда еще бы норвежскую
лососину, знаешь, розовую, нарезанную прозрачными ломтиками и
завернутую в трубочку, а к ветчине кислую капусту с тмином.
- Ой, хватит, - завопила Антошка, - не дразните! Ну, а дальше
что? - спросила она заинтересованно Гарри, пытаясь понять ход его
мыслей.
- Каждый мой покупатель будет собирать оплаченные чеки и в конце
года принесет эти чеки ко мне и получит на один процент от закупленных
товаров бесплатно все, что он захочет. - Глаза у Гарри блестели, и
блаженная улыбка озаряла его лицо. - Покупатель, который закупит в
моей лавочке больше других, получит от меня к рождеству бесплатно
жареного гуся и корзину с фруктами. Я найму себе Санта-Клауса, который
будет в сочельник разносить детям моих покупателей маленькие сюрпризы.
Тоже бесплатно.
- Это принесет им большую радость, - согласилась Антошка. - Но
для этого надо быть очень богатым.
- Я им буду, - уверенно сказал Гарри. - Отец находит, что такие
подарки очень выгодны. Они заинтересовывают покупателя, привязывают
его к магазину. И так как товары в нем продаются немножко дороже, то
бесплатные подарки в конечном счете окупаются с лихвой. Правда,
здорово? У меня все предусмотрено, я умею вести счет деньгам. Вот
только бы кончилась эта проклятая война...
- Улаф, а ты тоже откроешь лавочку после войны? - чуть
иронизируя, спросила Антошка.
- Нет, я стану морским извозчиком.
- Извозчиком? - удивилась девочка.
- Да. Буду учиться на капитана или штурмана дальнего плавания.
Буду водить по морям и океанам пароходы с грузами или пассажирами. Все
мои предки были морскими извозчиками. Мне хочется посмотреть на мир
после войны.
- О, я буду фрахтовать твой пароход, и ты будешь возить мне
товары из наших колоний. Я думаю, по-дружески ты будешь делать для
меня это дешевле, - живо отозвался Гарри.
Улаф рассмеялся.
- Нет, я серьезно, - продолжал радист, - мы обменяемся адресами и
будем всегда иметь друг друга в виду. - Радист растоптал окурок и
зевнул. - Пойду отсыпаться. Через шесть часов мне снова на вахту.
Антошка задумчиво проводила Гарри взглядом.
- Как по-разному люди понимают свое счастье.
- А в чем ты видишь свое счастье? Ты не сказала.
Улаф пытливо смотрел на Антошку. Ветер трепал ее косу и вдувал в
волосы ледяные крупинки, и скоро коса покрылась тонким ледяным
панцирем; он оттаивал на теплых волосах, становился прозрачным,
ресницы тоже отяжелели от инея.
- В самом деле, что же такое счастье? - задумалась Антошка. -
По-моему, есть маленькое счастье, когда тебе хорошо и радостно, и есть
большое счастье, настоящее... - Антошка пыталась осмыслить глубину и
величие этого слова.
Улаф пришел на помощь:
- Большое счастье - это счастье родины, не так ли?
- Да... конечно, счастье родины, но чтобы в это счастье была
вложена твоя доля, тогда счастье родины становится и твоим счастьем.
По-моему, все люди после войны снова обретут родину и все будут
счастливы.
- Ты знаешь, - сказал Улаф, - у нас был замечательный поэт
Нурдаль Григ. Он служил в английской армии капитаном, в декабре
прошлого года полетел бомбить Берлин и там погиб. Нурдаль написал
стихи для нас, молодых. Я всегда их помню.
Но вы, молодые, живые,
Стойте на страже мира -
Того, о котором мечтали
Мы по соседству со смертью...
Вон где-то там, - Улаф протянул руку на юг, - моя Норвегия, самая
красивая страна в мире. Нигде нет таких синих фиордов и сиреневого
вереска, нигде нет таких лесистых гор и таких ярких цветов. Я люблю
ее, мою страну, и не могу там жить. И тысячи норвежцев скрываются в
своей стране в лесах или сидят в тюрьмах, и человек не может вырастить
у себя в палисаднике красную гвоздику, потому что она красная, потому
что этот цветок - символ борьбы и свободы. И все это будет, когда
наступит мир.
Но вы, молодые, живые,
Стойте на страже мира,
- повторил он слова поэта.
И не знал Улаф, и не знала Антошка, что Нурдаль Григ написал еще
стихи, которые просил опубликовать только после окончания войны. В них
он предостерегал, что после победы над фашизмом найдутся такие люди,
которые
Землю очистят от мертвых,
Ею снова начнут торговать,
Все низкое вызовут к жизни
И объявят "высоким" опять.
Забудут громкие клятвы,
Могилы борцов осквернят...
Улаф и Антошка верили только в хорошее, светлое.
Антошка собрала полосатые комбинезончики, из которых ветер
высушил воду.
На море было тихо и спокойно. Плавание походило на прогулку.
В эту ночь на пароходе никто не спал. Безмятежно спали только
Антошка, Джонни и Пикквик. А смерть в железном рогатом шлеме ходила
вокруг корабля, порой терлась шершавой щекой о борт, покачивалась на
пологой волне.
Елизавета Карповна лежала с открытыми глазами, чутко
прислушиваясь. Вечером она была невольным свидетелем разговора
капитана со своими помощниками. Пароход попал на минное поле. Это были
мины, очевидно сброшенные с германских самолетов в море, а возможно,
сорванные штормом с якорей и теперь разгуливающие по волнам.
Заметили их еще засветло. Срочно была усилена вахта, команда
приведена в боевую готовность. Матросы, вооружившись баграми,
биноклями, свистками, лежали на палубе у фальшборта и зорко
вглядывались в волны. От резкого свистка впередсмотрящего все
превращались в слух и зрение. Матросы, завидев рогатую гостью,
осторожненько отводили ее баграми к корме, и огромная чугунная голова
медленно уходила за корму, покачивая рогами. Матросы бегали по палубе
на цыпочках, говорили вполголоса. Елизавета Карповна не видела такой
тревоги даже во время торпедной атаки. Матросы, не стесняясь
присутствия женщины, высказывали самые страшные прогнозы. Для них
Елизавета Карповна была не женщиной, а доктором, который умеет
бороться со смертью. И они с грубоватым прямодушием старательно
объясняли русскому доктору, что стоит такой мине стукнуться как
следует о борт корабля, как сработают взрыватели и двести пятьдесят
килограммов взрывчатки разнесут судно вдребезги. Елизавета Карповна
обучалась моряцкой грамоте и холодела от ужаса. Лучше бы не знать.
Уходя в каюту, она просила матросов пощадить Антошку и не говорить ей
об опасности.
Капитан с наступлением темноты приказал заглушить машины и
положил корабль в дрейф. С обоих бортов на воду были спущены шлюпки, и
матросы до боли в глазах вглядывались в черные волны - не покажется ли
страшная морда мины, а завидев ее круглую макушку на волне,
осторожненько протягивали багры и с ласковыми словами провожали ее за
корму, а потом пускали вслед страшные проклятия, вытирая со лба
холодный пот.
Утром, когда на востоке обозначилась бледная полоска рассвета,
вахтенный сигнальщик доложил, что прямо по носу на горизонте видит
судно. Капитан схватился за бинокль. В предутренней дымке на горизонте
появилась мачта, но это мог быть и перископ подводной лодки. Зазвенели
колокола громкого боя. Расчехлили пушки.
Утро протирало небо на востоке, бледная полоска ширилась,
разгоралась бескровная заря, и на ее фоне все ярче и выше
вырисовывалась мачта. Прошло не меньше пятнадцати - двадцати
томительных минут, пока четко обозначился силуэт мостика, за ним
труба, и теперь уже простым глазом было видно, что на волнах
покачивается рыбачья шхуна.
Капитан дал команду сигнальщику запросить о национальной
принадлежности шхуны. Замигал фонарь, и во мглу полетели световые тире
и точки.
Со шхуны ответили, что судно приписано к Норвегии, и, в свою
очередь, потребовали сообщить, под каким флагом идет пароход.
Капитан дал команду ответить: "Под флагом Великобритании".
На палубу выбежали Елизавета Карповна и Антошка с Джонни на
руках. Невозможно было спокойно слушать этот прерывистый, гудящий
звонок, проникающий всюду и возвещающий опасность.
Их обогнал Улаф, успевший сказать Антошке, что его вызвал к себе
капитан.
В это время шли переговоры со шхуной. Сигнальщик ручным фонарем
передавал приглашение капитана подойти к пароходу.
Со шхуны просили выслать к ним шлюпку с матросами и офицером.
- Вы отправитесь на шхуну вместе с матросами и спросите
норвежских рыбаков, как обойти это чертово место, - сказал капитан
Улафу.
- Я готов, сэр! - ответил Улаф.
Пока сигнальщики посылали друг другу световые тире и точки,
завизжала лебедка и шлюпка с Улафом и двумя матросами опустилась на
волны.
Антошка помахала ему рукой. Он ответил еле заметным жестом.
Капитан и старший помощник, вооружившись биноклями, следили за
шлюпкой; все, кто находился в эти минуты на палубе, прилипли к борту.
Не наткнутся ли ребята на мину, что их ждет на шхуне? Антошка уже не
видела Улафа, а видела маленькую скорлупку, то возникавшую на гребне
волны, то скользившую, как по ледяной горке, вниз.
Кто-то протянул Антошке бинокль, и перед ее глазами вдруг выросла
шлюпка и Улаф на ней с веслом в руках; она отвела бинокль от лица и
невооруженным глазом видела опять маленькую легкую скорлупку, которой
играли волны. И опять в окулярах Улаф.
Вот он взбирается вслед за матросом по трапу на шхуну, трапа не
видно, и кажется, что они ползут по борту шхуны как мухи. Вот им
протягивают руки... они на палубе шхуны... им завязывают глаза и
уводят.
Антошка вскрикнула.
Мистер Мэтью взял у нее бинокль.
- Что это значит? - спросила Антошка.- Почему их схватили за
руки? Им завязали глаза?
- Увидим, увидим, может быть, там фашисты. Капитан приказал
навести пушки на шхуну.
- Не стреляйте, там Улаф, Улаф! - закричала Антошка.
Мэтью погладил девочку по плечу.
- Не беспокойтесь, мисс, зря стрелять не будут. Лучше бы вы
отсюда ушли.
Антошка закрыла рот рукой и сделала вид, что не слышит и не
чувствует, что мама тянет ее за рукав.
Она напряженно вглядывалась в черные точки - шхуну и шлюпку,
слившиеся в одно пятнышко, то исчезавшие где-то за волной, то
выпрыгивающие наверх. Она с опаской поглядывала на жерла пушек,
готовые выплюнуть заряды. В голове вихрем неслись мысли. Неужели Улаф
попал в плен к немцам? Стрелять по шхуне - это стрелять и по Улафу. На
палубе все замерли.
Капитан опустил бинокль.
- Все в порядке! - с облегчением вырвалось у него. - На шлюпку
спустились наши матросы и кто-то с ними четвертый. Они отваливают.
Теперь и Антошка видела, что шлюпка отделилась от шхуны и
приближается к ним. В ней четыре точки, четыре человека. Вот она уже
видит Улафа.
Когда шлюпка подошла к борту, матросы с парохода опустили багры,
чтобы волна не ударила ее о борт, обращались с ней, как с миной.
Наконец матросы там внизу ухватились за багры и подтянули шлюпку к
пароходу. Первым поднялся на борт Улаф, за ним человек в рыбацкой
одежде и тяжелых резиновых сапогах.
Улаф перемахнул через борт, подошел к капитану и по-военному
отрапортовал:
- Сэр, на пароход прибыл капитан рыболовной норвежской шхуны.
Капитан пошел навстречу рыбаку - рослому человеку в меховой
кожаной куртке и шапке с длинными ушами.
Антошка пригляделась к нему и чуть не вскрикнула. Это был дядя
Кристиан, тот самый, с которым она познакомилась у Карлсона на
помолвке Клары. Елизавета Карповна тоже узнала норвежца и шепнула
Антошке:
- Делай вид, что не знаешь его...
Кристиан протянул капитану руку.
- Мое имя вам ничего не скажет. Я член группы норвежского
Сопротивления, и поэтому мы с вами союзники. Я хочу вам объяснить, как
лучше обойти минное поло.
Кристиан вынул из нагрудного кармана карту и стал указывать
капитану безопасный путь.
- Вы пройдете здесь, а затем повернете на юг. Вот в этом месте
немецкие самолеты позавчера тоже насыпали мин.
- Разрешите, я перенесу это на мою карту. - Капитан пригласил
Кристиана в штурманскую рубку.
- Да, я для этого и прибыл сюда, - согласился норвежец, - только
поспешите.
Идя по палубе, норвежец увидел расчехленные пушки, наведенные на
шхуну, и усмехнулся.
- Для нас приготовили? - спросил он.
- Время военное, - развел руками капитан.
- Почему они завязали вам глаза? - спросил Улафа Мэтью, когда
Макдоннел и Кристиан поднялись на мостик.
- Они хотели убедиться, не враг ли я, - ответил Улаф.
- На шхуне что-то было, что вы не должны были видеть? - решил
уточнить третий помощник мистер Роджер.
- Я ничего не заметил, кроме сетей и рыбы, - пожал плечами Улаф.
Он не мог выдавать тайны своих друзей. Ясно, что дядя Кристиан не
просто вышел в море ловить рыбу. У него, наверно, были и другие дела.
Возможно, он вышел на связь с кем-нибудь из членов Сопротивления,
может быть, они готовили диверсию против германских кораблей. Улаф ни
о чем не спрашивал. Он рассказал Кристиану, что идет на английском
транспорте в Советский Союз, что пароход отстал от конвоя, и этого
было достаточно, чтобы дядя Кристиан сам вызвался показать капитану
наиболее безопасный путь.
Антошка с восхищением смотрела на Улафа, а он не знал, куда
спрятаться от ее блестящих глаз. Он боялся, что девчонка, чего
доброго, начнет восхищаться его поступком, в котором ровным счетом
ничего не было особенного.
Вскоре капитан с Кристианом вышли на палубу. Мистер Эндрю
энергично потряс руку капитану норвежской шхуны, поблагодарил его.
- Вы благодарите вот этого парня, - хлопнул по плечу норвежец
Улафа, - и берегите его. Это очень хороший и мужественный человек, мы
хорошо его знаем и любим.
Кристиан скользнул взглядом по Антошке и ее маме, улыбнулся им,
улыбнулся одними глазами. Узнал ли он их? Возможно, но Антошка не
знала, как себя вести, и улыбнулась ему тоже одними глазами. Норвежец
надвинул шапку, завязал концы ее, как у башлыка, сзади, потряс за
плечи Улафа и стал спускаться по трапу вниз.
Капитан показал карту своим помощникам и, обратившись к Улафу,
спросил:
- Этим людям, можно верить? Быть может, они показали нам путь, но
мистер Пикквик будет нас караулить.
В огромной ванне, заросшей толстым слоем ржавчины, плескалась
вода. С подволока свисали крупные капли, и, когда пароход
переваливался с одного бока на другой, капли сбегались и шлепались
вниз, часто попадая на голову Джонни, на спину Пикквика. Джонни
подставлял ладони, громко смеялся. Пикквик, как только ему на спину
падала капля, сердито огрызался, стараясь схватить каплю зубами.
Потом Джонни надоело ловить капли, он подошел к Антошке и
заглянул в ванну. Пикквик тоже поднялся на задние лапы, оперся
передними о край ванны и наблюдал, как быстро мелькают руки девочки.
Антошка отжала последнюю рубашку и вытащила толстую пробку, чтобы
спустить воду.
- Ну, а теперь давайте пускать мыльные пузыри. - Антошка
настругала мыло в стакан с пресной водой, поболтала и, осторожно
обмакнув в стакан соломинку, стала выдувать мыльный пузырь.
Из соломинки сначала показалась белая мутная шляпка, похожая на
опенок, шляпка растягивалась, дрожала, становилась круглой,
прозрачной, переливаясь цветами радуги. Джонни зачарованно смотрел на
красивую игрушку, и Пикквик, присев на задние лапы, тоже зорко следил
за диковинным живым существом, дрожавшим на конце соломинки. От
удивления у Пикквика оба уха встали, как у взрослой собаки. Он не
вытерпел искушения, прыгнул, лязгнул зубами - волшебный мяч исчез, на
бакенбардах у щенка повисло несколько мутных капель. Джонни отчаянно
закричал, заглядывая в пасть Пикквику; тот брезгливо отряхнулся.
- Ну, не плачь, мы сейчас сделаем еще.
Антошка, не выпуская соломинки изо рта, выдула целую гроздь
пузырей. Джонни очень хотелось подержать их в руках, но, едва он
касался пальцами, волшебные мячики исчезали.
- А теперь попробуй сам, - предложила Антошка малышу.
Джонни отчаянно дул в соломинку, но из нее вылетали только
брызги. Пикквику надоело смотреть на это занятие, он выхватил у
мальчишки соломинку и перегрыз ее.
Джонни замахнулся на Пикквика рукой; щенок не понял этого жеста -
его еще никогда не шлепали, - принял это за призыв помириться и лизнул
малыша прямо в губы.
- Ну, вот молодцы, помирились. Теперь посидите несколько минут
смирно, а я выполоскаю белье.
Джонни сидел на трубе, макал соломинку в стакан, надувал щеки и,
когда возникал пузырь, проворно вытаскивал трубочку изо рта и радостно
смеялся, а шар тем временем втягивался в тоненькую трубочку и исчезал.
Антошка выполоскала бельишко, которое от морской воды стало
жестким, уложила в ведро, взяла Джонни за руку, и они поднялись
наверх. Пикквик стоял внизу перед трапом и жалобно скулил. Он не
привык ходить по лестнице, но ему было так страшно остаться одному,
что он поставил передние лапы на ступеньку, подтянул задние и так
доскакал до ноги Антошки.
- А теперь малыши будут есть кашу и спать...
Антошка поднялась в камбуз.
Улаф, ругаясь по-норвежски, размахивал полотенцем. По стенам и
столам разбегались рыжие тараканы.
- Боже мой! - взвизгнула Антошка. - Тараканы, какой ужас! - Она
захлопнула дверь.
Улаф вышел к ней.
- Ну это же обыкновенные тараканы. Чего ты испугалась?
- Боюсь. Больше всего на свете боюсь тараканов и лягушек. И
откуда в море эти страшилища? Они ведь бывают только в деревне за
печкой, и то если хозяйка нечистоплотная.
Улаф был задет за живое.
- Когда я пришел на пароход, их было здесь еще больше. Я не могу
с ними справиться.
- Теперь я понимаю, почему у ломтей консервированной колбасы
такие зазубренные края - ее объедают тараканы? - спросила Антошка.
- Ну да, - простодушно ответил Улаф, - но я стараюсь обравнивать
края.
- Давай кашу для Джонни, я покормлю его, уложу спать и тогда
научу тебя, как вывести тараканов. А ты тем временем приготовь
кипяток, да побольше.
Улаф вынес кашу.
Антошка кормила Джонни и внимательно просматривала кашу, и Джонни
тоже смотрел в кастрюльку и не мог понять, что это ищет там его
кормилица. Накормив и уложив Джонни, Антошка на цыпочках пошла из
каюты, а Пикквик прыгнул на койку, устроился у ног Джонни. Антошка
погрозила ему пальцем, но щенок закрыл глаза и притворился, что уже
спит.
Улаф вскипятил большую кастрюлю воды.
Антошка опасливо перешагнула порог в камбуз. Тараканы черными
полчищами устроились в углах, под столом, возле плиты.
- Вынь все продукты из шкафа, - приказала Антошка.
- Из рундука, - поправил Улаф, послушно выполняя приказ.
- Теперь набери в кружку кипящей воды и ошпарь рундук внутри.
Кстати, как называются по-морскому тараканы?
- Такого слова в морском словаре нет.
Антошка зачерпнула кружкой кипяток и с замиранием сердца
заглянула внутрь рундука.
Он зарос тараканами, как мехом. Плеснула кипяток. Вода выливалась
коричневыми потоками.
- Кошмар! - восклицала Антошка. - Папа всегда говорил, что в доме
должно быть чисто, как на корабле, а здесь? Фу!
В камбузе стоял пар, как в бане. Улаф собирал совком тараканов в
ведро. Из рундука, где хранился хлеб, извлекли целый совок
продолговатых белых яиц, из которых еще не успели вылупиться новые.
- Ты знаешь, под твоим командованием мы, кажется, уничтожили всю
эту нечисть, - сказал Улаф.
- Вот бы уничтожить всю нечисть на земле, - отозвалась Антошка.
- Если бы это было так легко, как шпарить тараканов... - сказал
Улаф, вынося ведро, полное тараканов.
Вскоре камбуз блестел чистотой. Улаф и Антошка заглянули во все
пазы, во все щели.
- А теперь одевайся, пойдем на палубу повесим Джоннино белье. Я
не знаю, на какие веревочки там можно вешать.
- Антошка, на корабле нет веревочек, есть концы, тросы, канаты, в
общем, такелаж.
- Ну ладно, мне, кстати, надо с тобой посоветоваться.
Улаф надвинул шапку с длинными ушами, надел меховую куртку и взял
ведро с бельем.
Был серый день. Тучи низко висели над морем. Ветер гнал с моря
ледяную крупу.
Антошка встряхивала белье, от которого шел пар, и развешивала на
реях комбинезончики, рубашки, штанишки; они моментально застывали и
превращались в твердые полосатые флажки.
На пароходе жизнь словно замерла. Но это только казалось. На
мостике грот-мачты сигнальщик не отрывал бинокля от глаз. Мерно
работали машины. Море было пустынно и казалось очень мирным и очень
скучным, серым, без признаков жизни, только время от времени возникали
айсберги, то сияющие на солнце, то черные в ночи, а то похожие на
серые каменные пирамиды.
- Ты знаешь, Улаф, завтра мамин день рождения. Я всегда
что-нибудь дарила ей или пекла пирог, а сейчас... просто не придумаю,
чем ее порадовать. А у нее круглая дата.
- Какая? - спросил Улаф.
- Только, тсс, никому, - приложила палец к губам Антошка. - Мама
не любит считать свои годы. Ей завтра будет сорок лет. Это много. Но
она все равно красивая и молодая. Правда ведь, Улаф, правда?
- Да, очень красивая, - согласился Улаф. - И ты на нее очень
похожа. Но ведь и тебе когда-нибудь будет сорок лет и мне тоже.
- О, - воскликнула Антошка, - это будет очень, очень не скоро,
через четверть века! Мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят
восьмом году. Интересно, какая будет тогда жизнь и какими будем мы?
- А мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Я
думаю, жизнь будет тогда красивая.
- Уж тогда-то женщинам будет разрешено и плавать, и служить на
военных кораблях, - сказала Антошка.
Улаф свистнул.
- Ого! Какие там военные корабли? Что ты говоришь, Антошка? Тогда
все оружие будет сдано в музеи, никаких войн не будет.
- Да, ты прав, - засмеялась Антошка. - Четверть века! Мир будет
совсем иным. Если люди будут спорить и воевать, то это будет на ученых
кафедрах, и самый главный вопрос будет, как сделать всех людей
счастливыми. Тогда о войнах будут говорить так, как мы сейчас говорим
о людоедах, нет, даже хуже... Хотя я сама себя буду считать самым
несчастным человеком в мире, если мне не доведется убить ни одного
фашиста. Всю жизнь буду попрекать себя за то, что во время войны
уничтожала только тараканов.
- Я сам часто думаю о том, как могут люди убивать друг друга...
- Как страшно, Улаф, что мы слушаем, читаем, даже видим, как
гибнут тысячи людей, как их сжигают в печах, вешаю, пытают, и после
этого мы можем спать, пить, есть и даже смеяться. А когда я была
маленькая, я увидела однажды, как мальчишки вспарывали голубя. Убили
они его или нашли мертвым, не знаю. Я шла с бабушкой, увидела все это
и закричала. Бабушка принялась стыдить мальчишек, а они ответили: "Это
нам нужно для науки, мы проходим птиц по зоологии". Я не спала всю
ночь я плакала, у меня даже температура повысилась. Тогда была жалость
к голубю. А сейчас у меня такая ненависть к убийцам... Если я не убью
ни одного фашиста, я не знаю, как буду жить дальше.
По трапу зацокали подкованные башмаки, и из люка высунулась
голова радиста Гарри.
- Хэлло, мисс, - закричал он радостно, - у меня хорошие вести!
Английское радио только сейчас передало сообщение, что...
- Открыли второй фронт? - вскочила на ноги Антошка.
- Нет, второй фронт еще не открыли, мисс, но вы и так побеждаете.
Ваша армия освободила сорок населенных пунктов, немцы потеряли пять
тысяч солдат и офицеров только за последние три дня. Радиодиктор
поздравил советский народ с выдающейся победой, и я поздравляю вас,
мисс.
- Спасибо! - Антошка внутренне сжалась. Неужели война закончится,
а она так и не примет участия в ней
Гарри присел на сверток канатов и закурил. От его трубки шел
едкий желтый дым. Гарри закашлялся.
- Ну и табак, от него акулы дохнут.
- А зачем курить такую гадость? - наивно спросила Антошка.
- Глупая привычка. Когда кончится война, я брошу курить. Дал себе
слово. Теперь уже скоро. Я распрощаюсь с этим ненавистным пароходом, с
этим серым, мрачным морем и заживу так, как мне хочется.
- А как вам хочется, Гарри? Что вы будете делать после войны? -
спросила Антошка.
Гарри мечтательно выпустил рыжие кольца дыма.
- Я женюсь - это раз. Возьму свою долю от отца и открою лавку
колониальных товаров - это два.
- А что такое колониальные товары? - поинтересовалась Антошка.
- Товары, которые мы получаем из наших колоний и доминионов -
Индии, Австралии, африканских стран. Куплю себе машину - это три.
Каждый год буду путешествовать, но только не по морю. Когда я слушаю
по радио о ваших победах, я понимаю, что счастье близко. Мне хочется
кричать вашим солдатам давайте, давайте, молодцы, нажмите еще, и
счастье улыбнется всем нам!
- А что такое, по-вашему, счастье?
Гарри удивленно посмотрел на девчонку.
- Я же сказал вам - мир, семья, богатство. Я часто мечтаю о том,
как это будет. Утром жена еще спит и дети спят. Я беру связку ключей и
иду открывать свою лавочку. У меня будет настоящий магазин с большой
зеркальной витриной. За стеклом огромный веселый мясник из папье-маше
в белом фартуке и колпаке. Я включаю автомат - сверху сползает
бесконечная гирлянда сосисок прямо в рот мяснику; он только лязгает
зубами, а перед ним на столе дымится большая чашка золотистого
индийского чая и свежие бисквиты. С одной стороны разложены горки
ананасов из Африки, бананов из Индии, винограда, а с другой - колбасы,
бекон, тяжелые сочные окорока, и все это утопает в зелени петрушки и
пырея. Это манит, привлекает свежестью, красками. Эту рекламу я давно
уже придумал.
Антошке очень захотелось отрезать от окорока толстый, сочный
кусок или, на крайний случай, съесть пару сосисок. И Улаф не выдержал.
- Ох как вкусно! - почти простонал он. - Сюда еще бы норвежскую
лососину, знаешь, розовую, нарезанную прозрачными ломтиками и
завернутую в трубочку, а к ветчине кислую капусту с тмином.
- Ой, хватит, - завопила Антошка, - не дразните! Ну, а дальше
что? - спросила она заинтересованно Гарри, пытаясь понять ход его
мыслей.
- Каждый мой покупатель будет собирать оплаченные чеки и в конце
года принесет эти чеки ко мне и получит на один процент от закупленных
товаров бесплатно все, что он захочет. - Глаза у Гарри блестели, и
блаженная улыбка озаряла его лицо. - Покупатель, который закупит в
моей лавочке больше других, получит от меня к рождеству бесплатно
жареного гуся и корзину с фруктами. Я найму себе Санта-Клауса, который
будет в сочельник разносить детям моих покупателей маленькие сюрпризы.
Тоже бесплатно.
- Это принесет им большую радость, - согласилась Антошка. - Но
для этого надо быть очень богатым.
- Я им буду, - уверенно сказал Гарри. - Отец находит, что такие
подарки очень выгодны. Они заинтересовывают покупателя, привязывают
его к магазину. И так как товары в нем продаются немножко дороже, то
бесплатные подарки в конечном счете окупаются с лихвой. Правда,
здорово? У меня все предусмотрено, я умею вести счет деньгам. Вот
только бы кончилась эта проклятая война...
- Улаф, а ты тоже откроешь лавочку после войны? - чуть
иронизируя, спросила Антошка.
- Нет, я стану морским извозчиком.
- Извозчиком? - удивилась девочка.
- Да. Буду учиться на капитана или штурмана дальнего плавания.
Буду водить по морям и океанам пароходы с грузами или пассажирами. Все
мои предки были морскими извозчиками. Мне хочется посмотреть на мир
после войны.
- О, я буду фрахтовать твой пароход, и ты будешь возить мне
товары из наших колоний. Я думаю, по-дружески ты будешь делать для
меня это дешевле, - живо отозвался Гарри.
Улаф рассмеялся.
- Нет, я серьезно, - продолжал радист, - мы обменяемся адресами и
будем всегда иметь друг друга в виду. - Радист растоптал окурок и
зевнул. - Пойду отсыпаться. Через шесть часов мне снова на вахту.
Антошка задумчиво проводила Гарри взглядом.
- Как по-разному люди понимают свое счастье.
- А в чем ты видишь свое счастье? Ты не сказала.
Улаф пытливо смотрел на Антошку. Ветер трепал ее косу и вдувал в
волосы ледяные крупинки, и скоро коса покрылась тонким ледяным
панцирем; он оттаивал на теплых волосах, становился прозрачным,
ресницы тоже отяжелели от инея.
- В самом деле, что же такое счастье? - задумалась Антошка. -
По-моему, есть маленькое счастье, когда тебе хорошо и радостно, и есть
большое счастье, настоящее... - Антошка пыталась осмыслить глубину и
величие этого слова.
Улаф пришел на помощь:
- Большое счастье - это счастье родины, не так ли?
- Да... конечно, счастье родины, но чтобы в это счастье была
вложена твоя доля, тогда счастье родины становится и твоим счастьем.
По-моему, все люди после войны снова обретут родину и все будут
счастливы.
- Ты знаешь, - сказал Улаф, - у нас был замечательный поэт
Нурдаль Григ. Он служил в английской армии капитаном, в декабре
прошлого года полетел бомбить Берлин и там погиб. Нурдаль написал
стихи для нас, молодых. Я всегда их помню.
Но вы, молодые, живые,
Стойте на страже мира -
Того, о котором мечтали
Мы по соседству со смертью...
Вон где-то там, - Улаф протянул руку на юг, - моя Норвегия, самая
красивая страна в мире. Нигде нет таких синих фиордов и сиреневого
вереска, нигде нет таких лесистых гор и таких ярких цветов. Я люблю
ее, мою страну, и не могу там жить. И тысячи норвежцев скрываются в
своей стране в лесах или сидят в тюрьмах, и человек не может вырастить
у себя в палисаднике красную гвоздику, потому что она красная, потому
что этот цветок - символ борьбы и свободы. И все это будет, когда
наступит мир.
Но вы, молодые, живые,
Стойте на страже мира,
- повторил он слова поэта.
И не знал Улаф, и не знала Антошка, что Нурдаль Григ написал еще
стихи, которые просил опубликовать только после окончания войны. В них
он предостерегал, что после победы над фашизмом найдутся такие люди,
которые
Землю очистят от мертвых,
Ею снова начнут торговать,
Все низкое вызовут к жизни
И объявят "высоким" опять.
Забудут громкие клятвы,
Могилы борцов осквернят...
Улаф и Антошка верили только в хорошее, светлое.
Антошка собрала полосатые комбинезончики, из которых ветер
высушил воду.
На море было тихо и спокойно. Плавание походило на прогулку.
В эту ночь на пароходе никто не спал. Безмятежно спали только
Антошка, Джонни и Пикквик. А смерть в железном рогатом шлеме ходила
вокруг корабля, порой терлась шершавой щекой о борт, покачивалась на
пологой волне.
Елизавета Карповна лежала с открытыми глазами, чутко
прислушиваясь. Вечером она была невольным свидетелем разговора
капитана со своими помощниками. Пароход попал на минное поле. Это были
мины, очевидно сброшенные с германских самолетов в море, а возможно,
сорванные штормом с якорей и теперь разгуливающие по волнам.
Заметили их еще засветло. Срочно была усилена вахта, команда
приведена в боевую готовность. Матросы, вооружившись баграми,
биноклями, свистками, лежали на палубе у фальшборта и зорко
вглядывались в волны. От резкого свистка впередсмотрящего все
превращались в слух и зрение. Матросы, завидев рогатую гостью,
осторожненько отводили ее баграми к корме, и огромная чугунная голова
медленно уходила за корму, покачивая рогами. Матросы бегали по палубе
на цыпочках, говорили вполголоса. Елизавета Карповна не видела такой
тревоги даже во время торпедной атаки. Матросы, не стесняясь
присутствия женщины, высказывали самые страшные прогнозы. Для них
Елизавета Карповна была не женщиной, а доктором, который умеет
бороться со смертью. И они с грубоватым прямодушием старательно
объясняли русскому доктору, что стоит такой мине стукнуться как
следует о борт корабля, как сработают взрыватели и двести пятьдесят
килограммов взрывчатки разнесут судно вдребезги. Елизавета Карповна
обучалась моряцкой грамоте и холодела от ужаса. Лучше бы не знать.
Уходя в каюту, она просила матросов пощадить Антошку и не говорить ей
об опасности.
Капитан с наступлением темноты приказал заглушить машины и
положил корабль в дрейф. С обоих бортов на воду были спущены шлюпки, и
матросы до боли в глазах вглядывались в черные волны - не покажется ли
страшная морда мины, а завидев ее круглую макушку на волне,
осторожненько протягивали багры и с ласковыми словами провожали ее за
корму, а потом пускали вслед страшные проклятия, вытирая со лба
холодный пот.
Утром, когда на востоке обозначилась бледная полоска рассвета,
вахтенный сигнальщик доложил, что прямо по носу на горизонте видит
судно. Капитан схватился за бинокль. В предутренней дымке на горизонте
появилась мачта, но это мог быть и перископ подводной лодки. Зазвенели
колокола громкого боя. Расчехлили пушки.
Утро протирало небо на востоке, бледная полоска ширилась,
разгоралась бескровная заря, и на ее фоне все ярче и выше
вырисовывалась мачта. Прошло не меньше пятнадцати - двадцати
томительных минут, пока четко обозначился силуэт мостика, за ним
труба, и теперь уже простым глазом было видно, что на волнах
покачивается рыбачья шхуна.
Капитан дал команду сигнальщику запросить о национальной
принадлежности шхуны. Замигал фонарь, и во мглу полетели световые тире
и точки.
Со шхуны ответили, что судно приписано к Норвегии, и, в свою
очередь, потребовали сообщить, под каким флагом идет пароход.
Капитан дал команду ответить: "Под флагом Великобритании".
На палубу выбежали Елизавета Карповна и Антошка с Джонни на
руках. Невозможно было спокойно слушать этот прерывистый, гудящий
звонок, проникающий всюду и возвещающий опасность.
Их обогнал Улаф, успевший сказать Антошке, что его вызвал к себе
капитан.
В это время шли переговоры со шхуной. Сигнальщик ручным фонарем
передавал приглашение капитана подойти к пароходу.
Со шхуны просили выслать к ним шлюпку с матросами и офицером.
- Вы отправитесь на шхуну вместе с матросами и спросите
норвежских рыбаков, как обойти это чертово место, - сказал капитан
Улафу.
- Я готов, сэр! - ответил Улаф.
Пока сигнальщики посылали друг другу световые тире и точки,
завизжала лебедка и шлюпка с Улафом и двумя матросами опустилась на
волны.
Антошка помахала ему рукой. Он ответил еле заметным жестом.
Капитан и старший помощник, вооружившись биноклями, следили за
шлюпкой; все, кто находился в эти минуты на палубе, прилипли к борту.
Не наткнутся ли ребята на мину, что их ждет на шхуне? Антошка уже не
видела Улафа, а видела маленькую скорлупку, то возникавшую на гребне
волны, то скользившую, как по ледяной горке, вниз.
Кто-то протянул Антошке бинокль, и перед ее глазами вдруг выросла
шлюпка и Улаф на ней с веслом в руках; она отвела бинокль от лица и
невооруженным глазом видела опять маленькую легкую скорлупку, которой
играли волны. И опять в окулярах Улаф.
Вот он взбирается вслед за матросом по трапу на шхуну, трапа не
видно, и кажется, что они ползут по борту шхуны как мухи. Вот им
протягивают руки... они на палубе шхуны... им завязывают глаза и
уводят.
Антошка вскрикнула.
Мистер Мэтью взял у нее бинокль.
- Что это значит? - спросила Антошка.- Почему их схватили за
руки? Им завязали глаза?
- Увидим, увидим, может быть, там фашисты. Капитан приказал
навести пушки на шхуну.
- Не стреляйте, там Улаф, Улаф! - закричала Антошка.
Мэтью погладил девочку по плечу.
- Не беспокойтесь, мисс, зря стрелять не будут. Лучше бы вы
отсюда ушли.
Антошка закрыла рот рукой и сделала вид, что не слышит и не
чувствует, что мама тянет ее за рукав.
Она напряженно вглядывалась в черные точки - шхуну и шлюпку,
слившиеся в одно пятнышко, то исчезавшие где-то за волной, то
выпрыгивающие наверх. Она с опаской поглядывала на жерла пушек,
готовые выплюнуть заряды. В голове вихрем неслись мысли. Неужели Улаф
попал в плен к немцам? Стрелять по шхуне - это стрелять и по Улафу. На
палубе все замерли.
Капитан опустил бинокль.
- Все в порядке! - с облегчением вырвалось у него. - На шлюпку
спустились наши матросы и кто-то с ними четвертый. Они отваливают.
Теперь и Антошка видела, что шлюпка отделилась от шхуны и
приближается к ним. В ней четыре точки, четыре человека. Вот она уже
видит Улафа.
Когда шлюпка подошла к борту, матросы с парохода опустили багры,
чтобы волна не ударила ее о борт, обращались с ней, как с миной.
Наконец матросы там внизу ухватились за багры и подтянули шлюпку к
пароходу. Первым поднялся на борт Улаф, за ним человек в рыбацкой
одежде и тяжелых резиновых сапогах.
Улаф перемахнул через борт, подошел к капитану и по-военному
отрапортовал:
- Сэр, на пароход прибыл капитан рыболовной норвежской шхуны.
Капитан пошел навстречу рыбаку - рослому человеку в меховой
кожаной куртке и шапке с длинными ушами.
Антошка пригляделась к нему и чуть не вскрикнула. Это был дядя
Кристиан, тот самый, с которым она познакомилась у Карлсона на
помолвке Клары. Елизавета Карповна тоже узнала норвежца и шепнула
Антошке:
- Делай вид, что не знаешь его...
Кристиан протянул капитану руку.
- Мое имя вам ничего не скажет. Я член группы норвежского
Сопротивления, и поэтому мы с вами союзники. Я хочу вам объяснить, как
лучше обойти минное поло.
Кристиан вынул из нагрудного кармана карту и стал указывать
капитану безопасный путь.
- Вы пройдете здесь, а затем повернете на юг. Вот в этом месте
немецкие самолеты позавчера тоже насыпали мин.
- Разрешите, я перенесу это на мою карту. - Капитан пригласил
Кристиана в штурманскую рубку.
- Да, я для этого и прибыл сюда, - согласился норвежец, - только
поспешите.
Идя по палубе, норвежец увидел расчехленные пушки, наведенные на
шхуну, и усмехнулся.
- Для нас приготовили? - спросил он.
- Время военное, - развел руками капитан.
- Почему они завязали вам глаза? - спросил Улафа Мэтью, когда
Макдоннел и Кристиан поднялись на мостик.
- Они хотели убедиться, не враг ли я, - ответил Улаф.
- На шхуне что-то было, что вы не должны были видеть? - решил
уточнить третий помощник мистер Роджер.
- Я ничего не заметил, кроме сетей и рыбы, - пожал плечами Улаф.
Он не мог выдавать тайны своих друзей. Ясно, что дядя Кристиан не
просто вышел в море ловить рыбу. У него, наверно, были и другие дела.
Возможно, он вышел на связь с кем-нибудь из членов Сопротивления,
может быть, они готовили диверсию против германских кораблей. Улаф ни
о чем не спрашивал. Он рассказал Кристиану, что идет на английском
транспорте в Советский Союз, что пароход отстал от конвоя, и этого
было достаточно, чтобы дядя Кристиан сам вызвался показать капитану
наиболее безопасный путь.
Антошка с восхищением смотрела на Улафа, а он не знал, куда
спрятаться от ее блестящих глаз. Он боялся, что девчонка, чего
доброго, начнет восхищаться его поступком, в котором ровным счетом
ничего не было особенного.
Вскоре капитан с Кристианом вышли на палубу. Мистер Эндрю
энергично потряс руку капитану норвежской шхуны, поблагодарил его.
- Вы благодарите вот этого парня, - хлопнул по плечу норвежец
Улафа, - и берегите его. Это очень хороший и мужественный человек, мы
хорошо его знаем и любим.
Кристиан скользнул взглядом по Антошке и ее маме, улыбнулся им,
улыбнулся одними глазами. Узнал ли он их? Возможно, но Антошка не
знала, как себя вести, и улыбнулась ему тоже одними глазами. Норвежец
надвинул шапку, завязал концы ее, как у башлыка, сзади, потряс за
плечи Улафа и стал спускаться по трапу вниз.
Капитан показал карту своим помощникам и, обратившись к Улафу,
спросил:
- Этим людям, можно верить? Быть может, они показали нам путь, но