Страница:
корабля, что он гость на этой паршивой посудине, что он должен
подчиняться этому шотландскому извозчику...
- Я устал и прошу оставить меня.
- Устраивает ли вас эта каюта? Довольны ли вы питанием? Нет ли у
вас каких пожеланий? - с ледяной учтивостью допытывался Макдоннел, и
Паррот чувствовал себя жалким пленником.
- Да, благодарю: питание первоклассное, каюта роскошная и доктор
отличный парень.
Провожая ненавидящими глазами фигуру капитана, Парроту хотелось
крикнуть вслед, что за всю службу на флоте он не ел такой мерзости,
что доктор не смыслит в медицине и что он капитана Макдоннела не
пустил бы даже на порог своей каюты.
Паррот тяжело вздохнул. Ему вспомнилась его комфортабельная
командирская каюта, обставленная мебелью красного дерева, с десятком
вышитых его женой, подушечек, вязаных скатертей, коллекция трубок на
письменном столе, семейные альбомы, домашние безделушки. Какое счастье
стоять на капитанском мостике или шагать по палубе корабля, где ты
хозяин, где каждое твое слово - закон! Паррот всегда скучал на земле,
и даже свою Эллен и детей он больше любил вдали от дома, на корабле,
думал о них с нежностью; их фотографии глядели на него и со стен и с
письменного стола. Все это сейчас на дне моря. Кто из его помощников и
команды остался в живых? Паррот не имел возможности оставить корабль
последним: взрывом его катапультировало вместе с мостиком. Он помнит
удар и взлет, дальше - мрак. Очнулся на этой посудине.
Командир миноносца зарылся головой в подушку, стараясь ни о чем
не думать, ничего не вспоминать.
Теперь плавание походило на прогулку в мирное время. Так, по
крайней мере, казалось Антошке. Порой налетали снежные заряды, туманы,
ненадолго высовывало из-за окоема свою светлую макушку солнце, все
чаще в море вдруг возникали остроконечные небольшие ледяные глыбы. Это
были айсберги, но они вовсе не походили на горы, скорее на обломки
больших льдин. Антошка из учебников знала, что большая часть айсберга
находится под водой, а на поверхности торчит только вершина. На солнце
они казались чисто промытыми и отливали голубым пламенем. Ночью в
разрывах облаков, походивших на черные колодцы, всплывали звезды, и не
одна-две, а много, - они словно толпились в небесном колодце, и каждой
хотелось взглянуть на земной океан.
А море, холодное, сизое, гудело день и ночь.
Сменившись с вахты, офицеры не спешили идти спать, а собирались в
кают-компании, играли в карты, раскладывали замысловатые пасьянсы,
заводили патефон, собирали "кубики для взрослых", как окрестила
Антошка мозаичные картинки, и потягивали через соломинку виски с
содовой водой.
Играя в карты, никто не стремился выиграть, мозаику не складывали
до конца, патефон не слушали, пасьянс ни у кого не получался. Но,
взвинченные бессонной ночью и вином, по всякому поводу спорили, и
часто готова была разгореться ссора, если бы не присутствие в каюте
детей и этой милой русской женщины, которая много понимала, мало
говорила и, по единодушному мнению всей кают-компании, была "отличным
парнем".
На этот раз предметом спора был доктор Чарльз, вернее, нарушение
им морской традиции - курить трубку. Он курил сигареты, курил много,
одну за другой, и уверял, что это тоже традиция, но традиция семейная.
Капитан в каюте, как всегда, сосал пустую трубку.
- То, что наш доктор не курит трубку, - это не беда, но то, что
летчики решили сделать трубку своей традицией, - это никуда не
годится, - сказал он.
- Да, да, - подхватил мистер Роджер, - они даже подали запрос в
парламент, чтобы признать за ними это право.
- Но ведь авиация - это то новое, что ломает ваши традиции, -
вмешалась в разговор Елизавета Карповна, - с этим нельзя не считаться.
Подводных лодок раньше не было, однако вы причисляете подводников к
своей семье, разрешаете им курить трубку.
- Они связаны с морем, - возразил капитан.
- А знаменитые "Каталины" - летающие лодки?
- Это летучие мыши, - заметил мрачно старший механик, обычно
молчаливый, - ни птицы, ни звери. Мы их относим к авиации, так как они
садятся на воду только в случае опасности или повреждения.
- Миссис Элизабет, чтобы понять англичанина, надо знать его
традиции, - сказал доктор. - Каждая из них имеет глубокий смысл и
уходит своими корнями в века. Возьмите, например, такой обычай: моряки
британского флота получают свое жалованье в бескозырку, держа ее левой
рукой.
- Правой удобнее, - резонно заметила Антошка.
- Но ни один британский моряк не нарушит этого обычая. Наш
прославленный флотоводец Горацио Нельсон не мог получать свое
жалованье правой рукой; он потерял ее в бою при Санта-Крус. С тех пор,
почти полтора века, моряки в честь нашего славного адмирала получают
деньги левой рукой.
Елизавета Карповна пожала плечами:
- Может быть, это и имеет какой-то смысл, но мне кажется, что
адмирала Нельсона следовало бы почитать прежде всего за доблесть и
мужество.
- Наши традиции - это незыблемость британской империи, это самая
совершенная демократия, при которой король уживается с парламентом.
Британские традиции - это наши меры весов, длины и объема, это наша
денежная система, которая обеспечена золотом, как ни одна валюта в
мире; традиция - это наш спикер в красной мантии в палате общин. Все
это дорого моему сердцу, моему представлению об англичанине, -
рассуждал доктор. - Вам, русским, трудно понять; вы поломали все
традиции, вы хотите, чтобы люди в вашей стране были похожи друг на
друга, как куриные яйца одно на другое.
Елизавета Карповна рассмеялась:
- Довольно примитивное представление о советском человеке.
- Вы коммунистка? - в упор спросил ее доктор.
Антошка насторожилась. Сейчас мама должна будет сказать неправду,
чтобы не испортить англо-советских отношений.
- Да, - спокойно ответила Елизавета Карповна.
- И у вас нет выбора. Вы можете быть или членом коммунистической
партии, или беспартийной, никаких других партий в вашей стране нет.
Разве это демократия? - спросил мистер Чарльз.
- У нас в стране было когда-то много партий, и народ выбрал себе
одну-единственную - коммунистическую, выбрал право самому
распоряжаться своей судьбой и за это право бился много лет и сейчас
бьется, - ответила Елизавета Карповна.
Антошка ликовала. Мама очень хорошо ответила. И не побоялась
сказать, что она коммунистка.
- Эта война воспитает другого человека, - вступил в разговор
Джофри, - после войны народы всех стран поймут, что такое английская
демократия, и, отвернувшись от фашизма, примут за образец нашу форму
правления.
Елизавета Карповна развела руками.
- Это тоже в духе британской демократии - считать, что другие
народы должны жить по вашему образцу?
- Я решительно не согласен с вами, мистер Джофри, - вскочил
доктор и зашагал по каюте. - Война не воспитывает. Война развращает,
учит людей убивать и бездельничать.
- Мне кажется, - мягко улыбнулась Елизавета Карповна, - что война
прежде всего испытывает - испытывает каждого человека, силу и
способность каждого государства, в войне проверяется дружба народов и
несокрушимость крепостей, незыблемость традиций. Все проходит
испытание во время войны.
- Я признаю за русскими...
- Вы хотите сказать - за советскими, - поправила старшего
помощника Елизавета Карповна.
- Да, да, но для нас Советский Союз - это прежде всего Россия.
Так вот, я признаю за советскими один козырь - это умение сплотить
народы разных национальностей. Черт возьми, если бы мы могли овладеть
этим секретом, британская империя была бы неуязвима!
- Тогда вам пришлось бы нарушить ваши традиции и принять наши, -
парировала Елизавета Карповна.
- А у вас тоже есть традиции? - спросил мистер Эндрю.
- Безусловно, - ответила Елизавета Карповна, - и самая первейшая
и святая - это дружба. Нашим обычаем стало, если в мире случилась
беда, спешить на помощь. Так было всегда, так будет всегда.
- Что правда, то правда, - заметил старший механик. - Русские
дружить умеют, а наша империя трещит сейчас по всем швам. Индия уже
фактически откололась, Африка тоже готова восстать против нас.
- Англичане всегда любили подминать под себя, - сказал капитан, -
мы, шотландцы, это испытали на своей шкуре.
Елизавета Карповна видела, что разговор начинает вестись на
высоких нервных тонах.
- Тсс, тише, - приложила она палец к губам, - Джонни заснул...
Малыш, прижав к себе куклу, которую смастерила ему Антошка из
своей варежки, сладко спал, притулившись возле своей няньки.
- Джонни знает свое время, - улыбнулась Елизавета Карповна. И эта
улыбка погасила готовые сорваться резкие слова.
Елизавета Карповна понесла на руках Джонни. Антошка пошла следом
за ней.
- Миссис Элизабет - отличный парень! - сказал доктор Чарльз.
- Мама, - покачала головой Антошка, когда они пришли в свою
каюту, - ты выдала тайну: сказала, что ты член партии. Ты не боишься
испортить англо-советские отношения?
- Нет. Глупо было сейчас скрывать это. Мы едем домой, и меня не
могут заподозрить, что я веду коммунистическую пропаганду. А свои
убеждения отстаивать можно и должно.
Елизавета Карповна осторожно уложила Джонни на койку. Пикквик
немедленно примостился рядом с мальчиком.
- Пусть малыши поспят, а ты пойди прогуляйся по палубе, -
предложила Елизавета Карповна. - Я зайду в лазарет.
Антошка стоит на палубе, всматривается в серую пологую зыбь,
переводит взгляд в туманную даль, где сливаются воедино море и небо -
одинаково тусклые, холодные и непроглядные. Море для Антошки -
огромная таинственная книга, которую она не умеет читать. И ей до слез
стыдно признаться даже самой себе, что она не любит море. Эти
свинцово-безбрежные воды страшны в штормовой ярости, неприветливы и
сейчас, в тихую погоду.
Почему же испокон веков, презирая опасность, люди, рожденные на
земле, шли в море, многие находили там свою погибель, а на смену им
приходили другие?
Если бы древние пироги, парусные суда, рыбачьи шхуны и корабли
оставляли следы на воде, моря и океаны были бы исполосованы глубокими
бороздами, и если бы на месте гибели каждого мореходца со дна океана
поднимался могильный холм, морская гладь выглядела бы сплошным
кладбищем. Но равнодушные волны смывают следы кораблей; морские пучины
глубоко прячут обломки судов, останки людей. А человек, осознав себя
хозяином планеты, захотел заглянуть во все уголки своего обиталища,
покорил землю, воды и устремился в небо.
Нет следов на воде, но человек, познавая море, наносил на
мореходные карты открытые им острова и земли, подводные архипелаги и
морские впадины, измерил глубину океанов и морей, проложил невидимые
для сухопутного обитателя земли точные и безопасные дороги. Имена
исследователей стали островами, морями, проливами.
Эти волны, что лениво плещутся сейчас вокруг парохода, на палубе
которого пытливыми серыми глазами всматривается в мир советская
девчонка, пятьдесят лет назад омывали крутые выпуклые борта корабля
"Фрам".
"Фрам" - значит "вперед". На корабле, носившем это имя, шел в
неизведанную Арктику знаменитый норвежский ученый-океанограф Фритьоф
Нансен. "Фрам", похожий на скорлупу грецкого ореха, избороздил
заполярные моря и Ледовитый океан, и льды, пытавшиеся раздавить
дерзкого пришельца, только выталкивали корабль наверх. И нет человека,
который бы, приехав в Осло, не посетил бы павильон, в котором
норвежский народ свято хранит эту реликвию мужества и пытливости.
В 1928 году - это был год рождения Антошки - человечество, может
быть, впервые за всю свою историю, познало радость и счастье
бескорыстной взаимопомощи, братской солидарности.
Итальянский дирижабль с экспедицией генерала Нобиле на борту
вылетел в Арктику для проведения исследовательских работ. В ледяной
пустыне дирижабль потерпел аварию. Сигналы SOS, повторенные трижды,
принял русский радиолюбитель Шмидт из небольшого села
Вознесенье-Вохма. Советское правительство немедленно снарядило мощную
экспедицию для поисков и спасения потерпевших аварию. Спасательную
экспедицию возглавил старый революционер, побывавший в царской тюрьме
и ссылке, известный ученый, исследователь Севера Р. Л. Самойлович.
Одновременно на призыв о помощи откликнулись норвежцы, шведы, затем
финны, французы, итальянцы.
В экспедициях по спасению маленькой группы людей приняло участие
16 кораблей, 22 самолета, не менее полутора тысяч людей. И это, не
считая многих десятков тысяч, которые помогали снаряжать экспедиции,
вели наземную службу.
Здесь, над этими водами Баренцева моря, летел разыскивать
итальянскую экспедицию отважный исследователь, суровый и мужественный
человек Раул Амундсен; он погиб, не долетев до цели. Может быть,
Антошка стоит сейчас над его незримым могильным холмом.
Здесь по водам Норвежского и Баренцева моря шел на помощь
пострадавшим легендарный советский ледокол "Красин". Это ему после
тяжелейших испытаний, пробивая крепкие льды, удалось спасти от верной
смерти две группы участников экспедиции, всего семь человек. Восьмого
- начальника экспедиции Нобиле - снял со льдины шведский летчик.
Многие сотни людей вышли на кораблях и вылетели на самолетах в
Арктику, готовые пожертвовать своей жизнью ради спасения попавших в
беду товарищей. Десятки тысяч добровольцев требовали направить их в
ледяную пустыню для поисков экспедиции Нобиле.
Мир подобрел тогда, люди стали ближе друг к другу, повеяло
теплом. Каждый просыпался с мыслью: что слышно о них? Матерям
участников экспедиции Нобиле летели со всех материков, изо всех стран
письма. "Будьте спокойны, - писали женщины разных народов. - Их
найдут. Они будут спасены. Никакие льды не устоят против горячих
сердец, поспешивших на помощь".
И их нашли. Обмороженных и полумертвых от голода подняли на борт
советского ледокола. И трудно сказать, кто был счастливее тогда - сами
спасенные или члены команды ледокола "Красин".
Подвиг советских моряков и летчиков растопил лед недоверия ко
всему советскому. Весь мир рукоплескал отважным красинцам.
Было странно и непонятно только поведение итальянца Филиппо
Цаппи. Его подобрали на льдине рядом с умирающим Мариано. Третий член
группы, молодой и блистательный шведский ученый Финн Мальмгрен, по
словам Цаппи, очень ослаб в пути и отказался идти дальше. Цаппи уложил
его в прикопанную во льду ямку, забрал теплую рубашку Мальмгрена и
долю его провизии ("Мальмгрен категорически отказался от пищи", -
хладнокровно объяснил Цаппи), и они отправились дальше. Вскоре
кончилась последняя порция продуктов, и двенадцать дней Цаппи и
Мариано ничего не ели. ("Мариано завещал мне свое тело, чтобы я не
умер с голода", - цинично усмехнулся Цаппи.) Цаппи был упитан и
совершенно здоров, тогда как Мариано был чудовищно истощен, правая
ступня отморожена. Раздевая обоих, чтобы выкупать в теплой ванне,
советские моряки подивились: на Цаппи был комбинезон, теплое белье,
суконные, меховые и брезентовые брюки, две пары меховых мокасин и две
пары носков, а на Мариано одни суконные брюки и пара носков, мокасин
на нем не было вовсе, но под вязаной рубашкой на груди у Мариано был
голубой вымпел с начертанным на нем девизом: "Ubi nec aquila" ("Куда и
орел не залетал").
Цаппи и Мариано поместили в лучшей каюте, уложили их на
белоснежные постели. Санитар Анатолий Иванович трогательно ухаживал за
обоими. Принес им по чашке горячего кофе.
- Пейте, товарищ Мариано, пейте, товарищ Цаппи, поправляйтесь...
- со слезами на глазах говорил старый моряк.
- Я для тебя не товарищ, а господин, запомни это, - грубо оборвал
его Филиппj Цаппи.
- Ну, господин не господин, а желанный гость. Будем звать вас
по-русски Филиппом Ивановичем, - покладисто ответил Анатолий Иванович.
- Да скажи капитану, чтобы он предоставил мне отдельную каюту и
не помещал вместе с нижними чинами, - приказал "Филипп Иванович".
Цаппи говорил по-русски. Неизвестно, с какими "научными" целями
итальянский морской офицер Цаппи побывал до этого в Одессе, в Сибири,
объездил Дальний Восток.
..."Где-то он сейчас, - подумала Антошка. - Наверно, в составе
итальянских фашистских войск сражался против тех, кому обязан был
жизнью, а может быть, был начальником лагеря смерти для военнопленных.
И попадись ему в лапы добрый Анатолий Иванович, Цаппи припомнил бы ему
"товарища".
Да, тогда советские люди спасли жизнь горстке итальянских
исследователей, пройдя длинный путь сквозь штормы, льды и туманы. И
когда израненный "Красин" сдал спасенных на острове Шпицберген
итальянским представителям и получил приказ идти в Норвегию для того,
чтобы залечить свои собственные раны, в море прозвучал призыв SOS с
тонущего немецкого корабля "Монте Сервантес". На корабле находилось
1500 пассажиров и 318 человек команды. Зайдя во льды у Шпицбергена,
корабль напоролся на айсберги и, получив две огромные пробоины,
медленно, но неотвратимо погружался в воду.
"Красин" ответил коротко: "Иду!" - и подошел вовремя. Советские
моряки и водолазы принялись спасать немецкий корабль. Семь дней
проработали советские водолазы в ледяной воде, отрывали живые куски от
собственного корабля, чтобы заделать пробоины "Монте Сервантеса".
Спасенные не скупились на высокие слова благодарности.
Где они теперь, эти 1818 немцев, обязанные своей жизнью советским
морякам?
Сейчас в этих водах бродят волчьи стаи фашистских субмарин, топят
корабли, расстреливают плавающих на обломках людей, а на английском
пароходе между тем советский врач спасает жизнь германскому
разбойнику.
"Не слишком ли мы добры?" - думает Антошка.
Не выйди тогда советские люди на помощь экспедиции Нобиле, все
члены экипажа дирижабля наверняка погибли бы. Только советскому
ледоколу оказались по плечу тяжелые льды Арктики...
И сейчас советский народ спасает весь мир. Он, как легендарный
ледокол, прокладывает путь к свободе для всех народов, высвобождает из
ледового плена фашизма миллионы людей. Но как много в мире цаппи,
которые после войны постараются забыть, какой ценой и кровью они были
спасены, и потребуют себе не только отдельную кадету, но и капитанский
мостик.
- Во что переодеть Джонни?
Багаж матери и дочери продуман до мелочей. В самолет было
разрешено взять всего по пятнадцати килограммов на человека. Самый
большой чемодан наполнен шерстяными изделиями шведских женщин,
подарками для ленинградских детей. В другом чемодане самые необходимые
вещи для Елизаветы Карповны и Антошки.
- Мамочка! Ну чего мы сидим и раздумываем, когда для Джонни едет
с нами такой роскошный гардероб! Ведь шведки подарили это детям,
потерявшим родителей. Джонни тоже потерял родителей. Ведь это будет
честно? Правда?
Мама покачала головой.
- Нет, дочка, на это мы не имеем права. Джонни - наш, и одеть его
должны мы сами. Подарки трогать не будем.
Елизавета Карповна порылась в чемодане и решила распустить свой
запасной свитер из голубой шерсти - хватит с нее и одного - и связать
теплый костюм малышу.
- Но ведь Джонни прежде всего нужны штанишки, он еще такой
глупенький, - улыбнулась Антошка, - сколько ему надо штанишек на день.
- Я думаю, на пароходе найдутся какие-нибудь старые тельняшки, из
которых мы сделаем отличный гардероб для нашего Джонни.
- Мамочка, ты умница, - чмокнула Антошка мать в щеку, - надо
будет поговорить с мистером Мэтью.
После обеда Антошка подошла к стюарду:
- Мистер Мэтью, у меня к вам просьба. Не найдется ли у вас на
складе старья, из которого можно сшить штанишки для моего Джонни. -
Антошка с гордостью произнесла "для моего".
Стюард развел руками:
- Если бы вы видели, мисс, что это за старье, рваное и грязное.
Но каждую вещь я должен сдать по акту в интендантскую контору по
возвращении.
Антошка помрачнела.
- У, жадина, - по-русски сказала она, зная, что стюард ее не
поймет.
- Я понимаю, что вы ругаетесь, - догадался Мэтью по злым глазам
Антошки, - давайте спросим боцмана; он старший за хозяйство.
Антошка побежала разыскивать боцмана, ее швыряло от переборки к
переборке, а стюард шел за ней размеренным шагом, переваливаясь с ноги
на ногу, не позволяя волне играть с ним.
Боцман решил вопрос сразу.
- Выдайте то, что отберет мисс, составьте акт и скрепите его
подписями.
Мистер Мэтью оказался прав. Тельняшки были так грязны, что на них
только угадывались синие полоски, все в дырах и масляных пятнах. Но
хорошо, что у человека есть спина, на которой меньше всего снашивается
и пачкается одежда.
Антошка отобрала кучу тельняшек.
Мистер Мэтью долго выписывал квитанцию - видно, редко держал он
карандаш в старых, негнущихся пальцах. Он внимательно пересчитал
тряпье, словно это были драгоценные реликвии, и дал расписаться.
Антошка прочитала, что она, мисс Анточка, получила для своего
ребенка, подобранного в море, девять старых, пришедших в негодность
моряцких тельняшек.
И закипела работа. Сначала Антошка стирала тельняшки в ванне,
стараясь смыть масляные пятна, пока Улаф не посоветовал ей отрезать
все непригодное и стирать одни спинки. Потом мама сделала из жесткой
упаковочной бумаги выкройки, и Антошка принялась шить.
Не так-то легко шить, когда под тобой зыбкая палуба и иголка
вдруг убегает в сторону вместе с рукой. Не легко шить, когда Джонни с
одной стороны, а Пикквик - с другой тянут полосатые куски себе в рот.
- У Джонни режутся зубки, - сказала Елизавета Карповна. - Ему
хорошо бы дать погрызть валерьяновый корень, но где ею возьмешь?
- Значит, у мистера Пикквика тоже режутся зубы, - сказала
Антошка.
Щенок грыз все, что попадалось ему на глаза: ножки кресел, лыжные
башмаки, изорвал в клочья ленточку из косы Антошки, и теперь вместо
двух ей пришлось заплетать одну косу.
Весь день Антошка сидела на койке, шила и напевала песенки. А к
обеду принесла Джонни в кают-компанию. Сняла с него шубку, которая
после пребывания в воде высохла, заскорузла, и Джонни старался от нее
поскорее освободиться.
Маленький полосатый мальчик оглядывал всех веселыми глазами и,
выпячивая нижнюю губу, пускал пузыри, весело смеялся.
И все смеялись, и все рассказывали о своих детях. Оказывается,
все дети в этом возрасте пускают пузыри, все тащат в рот что попало, и
снова были извлечены из нагрудных карманов фотографии и в который уже
раз обходили по кругу, и снова все хвастались своими самыми умными
детьми и самыми красивыми женами.
- У Джонни режутся зубки, ему нужен валерьяновый корень, - со
знанием дела сказала Антошка.
- А не может ли валерьяновая настойка заменить корень? -
поинтересовался доктор Чарльз.
Все громко рассмеялись, а Джонни решил, что смеются над ним,
долго вытягивал нижнюю губу и расплакался.
Антошка вытащила из кармана свитера картонного плясуна, и у
Джонни сразу высохли слезы. Украинский хлопчик, в вышитой рубашке и в
смушковой папахе набекрень, в сапогах, лихо отплясывал и поразил
воображение не только Джонни, но вызвал настоящее восхищение всей
кают-компании.
Антошка немножко возгордилась и милостиво обещала сделать, если
позволит время, каждому на память такого плясуна.
- А позавчера было любопытное происшествие, - сказан капитан. - Я
был на мостике и получил от впередсмотрящего сигнал: "Человек за
бортом". Схватился за бинокль и вижу, на волне качается ребенок. Вот,
думаю, везет нам на детей. Пригляделся, а это была большая кукла.
Антошка схватила мать за руку.
- Скажите, эта кукла была в голубом платье и белых башмаках? -
срывающимся от волнения голосом спросила Антошка.
- Вот этого я не разглядел. Кукла то исчезала, то появлялась на
гребне волны.
Антошка сидела с широко открытыми глазами; она видела эту куклу,
мягкую, теплую, резиновую, которую купил Василий Сергеевич для своей
Ленки. Кукла раскинула руки, и волны то подминали ее под себя, то
вышвыривали наверх, и тогда с огромных открытых глаз скатывалась, как
слезы, вода... А Алексей Антонович, Василий Сергеевич?
Антошка схватила Джонни, натянула на него шубку и бросилась вон
из каюты.
- Что случилось? - спросил капитан. - Девочка обиделась, что я не
велел поднять на борт эту куклу?
- Нет, нет, - ответила Елизавета Карповна и, извинившись, пошла
вслед за дочерью.
Антошка лежала на койке и, обхватив Джонни, плакала. Малыш тоже
ревел во все горло.
- Мама, ты понимаешь, чья это кукла?
- Да, Антошка, да, - гладила Елизавета Карповна руки дочери.
- Как страшно... Мама, они погибли? Да? А кукла осталась?
- Вещи всегда переживают людей, - с грустью сказала Елизавета
Карповна. Она взяла на руки ребенка, который, всхлипывая, припал к
теплой груди и скоро заснул.
Елизавета Карповна уложила его, укрыла и принялась за вязанье.
Сидела, низко опустив голову. Молчала.
Антошка смотрела в иллюминатор. Где-то в безбрежном море
покачивается на волнах кукла, раскинув руки, глядя в небо большими
круглыми глазами, и где-то в Куйбышеве живет маленькая девочка Лена, а
ее папа и Алексей Антонович...
- Нет, нет! - с отчаянием вскрикнула Антошка.
- Ты что, девочка?
- Так...
- Это война, это война, - тихо сказала мать.
- Сегодня мы устроим стирку, - сказала утром Антошка, расчесывая
реденькие волосы Джонни. - Ты пойдешь со мной в ванную и будешь там
спокойно сидеть. Да?
Джонни с Антошкой готов куда угодно, с ней всегда интересно,
весело.
- Дог ту? - высказывался Джонни, прижимаясь щекой к руке девочки.
подчиняться этому шотландскому извозчику...
- Я устал и прошу оставить меня.
- Устраивает ли вас эта каюта? Довольны ли вы питанием? Нет ли у
вас каких пожеланий? - с ледяной учтивостью допытывался Макдоннел, и
Паррот чувствовал себя жалким пленником.
- Да, благодарю: питание первоклассное, каюта роскошная и доктор
отличный парень.
Провожая ненавидящими глазами фигуру капитана, Парроту хотелось
крикнуть вслед, что за всю службу на флоте он не ел такой мерзости,
что доктор не смыслит в медицине и что он капитана Макдоннела не
пустил бы даже на порог своей каюты.
Паррот тяжело вздохнул. Ему вспомнилась его комфортабельная
командирская каюта, обставленная мебелью красного дерева, с десятком
вышитых его женой, подушечек, вязаных скатертей, коллекция трубок на
письменном столе, семейные альбомы, домашние безделушки. Какое счастье
стоять на капитанском мостике или шагать по палубе корабля, где ты
хозяин, где каждое твое слово - закон! Паррот всегда скучал на земле,
и даже свою Эллен и детей он больше любил вдали от дома, на корабле,
думал о них с нежностью; их фотографии глядели на него и со стен и с
письменного стола. Все это сейчас на дне моря. Кто из его помощников и
команды остался в живых? Паррот не имел возможности оставить корабль
последним: взрывом его катапультировало вместе с мостиком. Он помнит
удар и взлет, дальше - мрак. Очнулся на этой посудине.
Командир миноносца зарылся головой в подушку, стараясь ни о чем
не думать, ничего не вспоминать.
Теперь плавание походило на прогулку в мирное время. Так, по
крайней мере, казалось Антошке. Порой налетали снежные заряды, туманы,
ненадолго высовывало из-за окоема свою светлую макушку солнце, все
чаще в море вдруг возникали остроконечные небольшие ледяные глыбы. Это
были айсберги, но они вовсе не походили на горы, скорее на обломки
больших льдин. Антошка из учебников знала, что большая часть айсберга
находится под водой, а на поверхности торчит только вершина. На солнце
они казались чисто промытыми и отливали голубым пламенем. Ночью в
разрывах облаков, походивших на черные колодцы, всплывали звезды, и не
одна-две, а много, - они словно толпились в небесном колодце, и каждой
хотелось взглянуть на земной океан.
А море, холодное, сизое, гудело день и ночь.
Сменившись с вахты, офицеры не спешили идти спать, а собирались в
кают-компании, играли в карты, раскладывали замысловатые пасьянсы,
заводили патефон, собирали "кубики для взрослых", как окрестила
Антошка мозаичные картинки, и потягивали через соломинку виски с
содовой водой.
Играя в карты, никто не стремился выиграть, мозаику не складывали
до конца, патефон не слушали, пасьянс ни у кого не получался. Но,
взвинченные бессонной ночью и вином, по всякому поводу спорили, и
часто готова была разгореться ссора, если бы не присутствие в каюте
детей и этой милой русской женщины, которая много понимала, мало
говорила и, по единодушному мнению всей кают-компании, была "отличным
парнем".
На этот раз предметом спора был доктор Чарльз, вернее, нарушение
им морской традиции - курить трубку. Он курил сигареты, курил много,
одну за другой, и уверял, что это тоже традиция, но традиция семейная.
Капитан в каюте, как всегда, сосал пустую трубку.
- То, что наш доктор не курит трубку, - это не беда, но то, что
летчики решили сделать трубку своей традицией, - это никуда не
годится, - сказал он.
- Да, да, - подхватил мистер Роджер, - они даже подали запрос в
парламент, чтобы признать за ними это право.
- Но ведь авиация - это то новое, что ломает ваши традиции, -
вмешалась в разговор Елизавета Карповна, - с этим нельзя не считаться.
Подводных лодок раньше не было, однако вы причисляете подводников к
своей семье, разрешаете им курить трубку.
- Они связаны с морем, - возразил капитан.
- А знаменитые "Каталины" - летающие лодки?
- Это летучие мыши, - заметил мрачно старший механик, обычно
молчаливый, - ни птицы, ни звери. Мы их относим к авиации, так как они
садятся на воду только в случае опасности или повреждения.
- Миссис Элизабет, чтобы понять англичанина, надо знать его
традиции, - сказал доктор. - Каждая из них имеет глубокий смысл и
уходит своими корнями в века. Возьмите, например, такой обычай: моряки
британского флота получают свое жалованье в бескозырку, держа ее левой
рукой.
- Правой удобнее, - резонно заметила Антошка.
- Но ни один британский моряк не нарушит этого обычая. Наш
прославленный флотоводец Горацио Нельсон не мог получать свое
жалованье правой рукой; он потерял ее в бою при Санта-Крус. С тех пор,
почти полтора века, моряки в честь нашего славного адмирала получают
деньги левой рукой.
Елизавета Карповна пожала плечами:
- Может быть, это и имеет какой-то смысл, но мне кажется, что
адмирала Нельсона следовало бы почитать прежде всего за доблесть и
мужество.
- Наши традиции - это незыблемость британской империи, это самая
совершенная демократия, при которой король уживается с парламентом.
Британские традиции - это наши меры весов, длины и объема, это наша
денежная система, которая обеспечена золотом, как ни одна валюта в
мире; традиция - это наш спикер в красной мантии в палате общин. Все
это дорого моему сердцу, моему представлению об англичанине, -
рассуждал доктор. - Вам, русским, трудно понять; вы поломали все
традиции, вы хотите, чтобы люди в вашей стране были похожи друг на
друга, как куриные яйца одно на другое.
Елизавета Карповна рассмеялась:
- Довольно примитивное представление о советском человеке.
- Вы коммунистка? - в упор спросил ее доктор.
Антошка насторожилась. Сейчас мама должна будет сказать неправду,
чтобы не испортить англо-советских отношений.
- Да, - спокойно ответила Елизавета Карповна.
- И у вас нет выбора. Вы можете быть или членом коммунистической
партии, или беспартийной, никаких других партий в вашей стране нет.
Разве это демократия? - спросил мистер Чарльз.
- У нас в стране было когда-то много партий, и народ выбрал себе
одну-единственную - коммунистическую, выбрал право самому
распоряжаться своей судьбой и за это право бился много лет и сейчас
бьется, - ответила Елизавета Карповна.
Антошка ликовала. Мама очень хорошо ответила. И не побоялась
сказать, что она коммунистка.
- Эта война воспитает другого человека, - вступил в разговор
Джофри, - после войны народы всех стран поймут, что такое английская
демократия, и, отвернувшись от фашизма, примут за образец нашу форму
правления.
Елизавета Карповна развела руками.
- Это тоже в духе британской демократии - считать, что другие
народы должны жить по вашему образцу?
- Я решительно не согласен с вами, мистер Джофри, - вскочил
доктор и зашагал по каюте. - Война не воспитывает. Война развращает,
учит людей убивать и бездельничать.
- Мне кажется, - мягко улыбнулась Елизавета Карповна, - что война
прежде всего испытывает - испытывает каждого человека, силу и
способность каждого государства, в войне проверяется дружба народов и
несокрушимость крепостей, незыблемость традиций. Все проходит
испытание во время войны.
- Я признаю за русскими...
- Вы хотите сказать - за советскими, - поправила старшего
помощника Елизавета Карповна.
- Да, да, но для нас Советский Союз - это прежде всего Россия.
Так вот, я признаю за советскими один козырь - это умение сплотить
народы разных национальностей. Черт возьми, если бы мы могли овладеть
этим секретом, британская империя была бы неуязвима!
- Тогда вам пришлось бы нарушить ваши традиции и принять наши, -
парировала Елизавета Карповна.
- А у вас тоже есть традиции? - спросил мистер Эндрю.
- Безусловно, - ответила Елизавета Карповна, - и самая первейшая
и святая - это дружба. Нашим обычаем стало, если в мире случилась
беда, спешить на помощь. Так было всегда, так будет всегда.
- Что правда, то правда, - заметил старший механик. - Русские
дружить умеют, а наша империя трещит сейчас по всем швам. Индия уже
фактически откололась, Африка тоже готова восстать против нас.
- Англичане всегда любили подминать под себя, - сказал капитан, -
мы, шотландцы, это испытали на своей шкуре.
Елизавета Карповна видела, что разговор начинает вестись на
высоких нервных тонах.
- Тсс, тише, - приложила она палец к губам, - Джонни заснул...
Малыш, прижав к себе куклу, которую смастерила ему Антошка из
своей варежки, сладко спал, притулившись возле своей няньки.
- Джонни знает свое время, - улыбнулась Елизавета Карповна. И эта
улыбка погасила готовые сорваться резкие слова.
Елизавета Карповна понесла на руках Джонни. Антошка пошла следом
за ней.
- Миссис Элизабет - отличный парень! - сказал доктор Чарльз.
- Мама, - покачала головой Антошка, когда они пришли в свою
каюту, - ты выдала тайну: сказала, что ты член партии. Ты не боишься
испортить англо-советские отношения?
- Нет. Глупо было сейчас скрывать это. Мы едем домой, и меня не
могут заподозрить, что я веду коммунистическую пропаганду. А свои
убеждения отстаивать можно и должно.
Елизавета Карповна осторожно уложила Джонни на койку. Пикквик
немедленно примостился рядом с мальчиком.
- Пусть малыши поспят, а ты пойди прогуляйся по палубе, -
предложила Елизавета Карповна. - Я зайду в лазарет.
Антошка стоит на палубе, всматривается в серую пологую зыбь,
переводит взгляд в туманную даль, где сливаются воедино море и небо -
одинаково тусклые, холодные и непроглядные. Море для Антошки -
огромная таинственная книга, которую она не умеет читать. И ей до слез
стыдно признаться даже самой себе, что она не любит море. Эти
свинцово-безбрежные воды страшны в штормовой ярости, неприветливы и
сейчас, в тихую погоду.
Почему же испокон веков, презирая опасность, люди, рожденные на
земле, шли в море, многие находили там свою погибель, а на смену им
приходили другие?
Если бы древние пироги, парусные суда, рыбачьи шхуны и корабли
оставляли следы на воде, моря и океаны были бы исполосованы глубокими
бороздами, и если бы на месте гибели каждого мореходца со дна океана
поднимался могильный холм, морская гладь выглядела бы сплошным
кладбищем. Но равнодушные волны смывают следы кораблей; морские пучины
глубоко прячут обломки судов, останки людей. А человек, осознав себя
хозяином планеты, захотел заглянуть во все уголки своего обиталища,
покорил землю, воды и устремился в небо.
Нет следов на воде, но человек, познавая море, наносил на
мореходные карты открытые им острова и земли, подводные архипелаги и
морские впадины, измерил глубину океанов и морей, проложил невидимые
для сухопутного обитателя земли точные и безопасные дороги. Имена
исследователей стали островами, морями, проливами.
Эти волны, что лениво плещутся сейчас вокруг парохода, на палубе
которого пытливыми серыми глазами всматривается в мир советская
девчонка, пятьдесят лет назад омывали крутые выпуклые борта корабля
"Фрам".
"Фрам" - значит "вперед". На корабле, носившем это имя, шел в
неизведанную Арктику знаменитый норвежский ученый-океанограф Фритьоф
Нансен. "Фрам", похожий на скорлупу грецкого ореха, избороздил
заполярные моря и Ледовитый океан, и льды, пытавшиеся раздавить
дерзкого пришельца, только выталкивали корабль наверх. И нет человека,
который бы, приехав в Осло, не посетил бы павильон, в котором
норвежский народ свято хранит эту реликвию мужества и пытливости.
В 1928 году - это был год рождения Антошки - человечество, может
быть, впервые за всю свою историю, познало радость и счастье
бескорыстной взаимопомощи, братской солидарности.
Итальянский дирижабль с экспедицией генерала Нобиле на борту
вылетел в Арктику для проведения исследовательских работ. В ледяной
пустыне дирижабль потерпел аварию. Сигналы SOS, повторенные трижды,
принял русский радиолюбитель Шмидт из небольшого села
Вознесенье-Вохма. Советское правительство немедленно снарядило мощную
экспедицию для поисков и спасения потерпевших аварию. Спасательную
экспедицию возглавил старый революционер, побывавший в царской тюрьме
и ссылке, известный ученый, исследователь Севера Р. Л. Самойлович.
Одновременно на призыв о помощи откликнулись норвежцы, шведы, затем
финны, французы, итальянцы.
В экспедициях по спасению маленькой группы людей приняло участие
16 кораблей, 22 самолета, не менее полутора тысяч людей. И это, не
считая многих десятков тысяч, которые помогали снаряжать экспедиции,
вели наземную службу.
Здесь, над этими водами Баренцева моря, летел разыскивать
итальянскую экспедицию отважный исследователь, суровый и мужественный
человек Раул Амундсен; он погиб, не долетев до цели. Может быть,
Антошка стоит сейчас над его незримым могильным холмом.
Здесь по водам Норвежского и Баренцева моря шел на помощь
пострадавшим легендарный советский ледокол "Красин". Это ему после
тяжелейших испытаний, пробивая крепкие льды, удалось спасти от верной
смерти две группы участников экспедиции, всего семь человек. Восьмого
- начальника экспедиции Нобиле - снял со льдины шведский летчик.
Многие сотни людей вышли на кораблях и вылетели на самолетах в
Арктику, готовые пожертвовать своей жизнью ради спасения попавших в
беду товарищей. Десятки тысяч добровольцев требовали направить их в
ледяную пустыню для поисков экспедиции Нобиле.
Мир подобрел тогда, люди стали ближе друг к другу, повеяло
теплом. Каждый просыпался с мыслью: что слышно о них? Матерям
участников экспедиции Нобиле летели со всех материков, изо всех стран
письма. "Будьте спокойны, - писали женщины разных народов. - Их
найдут. Они будут спасены. Никакие льды не устоят против горячих
сердец, поспешивших на помощь".
И их нашли. Обмороженных и полумертвых от голода подняли на борт
советского ледокола. И трудно сказать, кто был счастливее тогда - сами
спасенные или члены команды ледокола "Красин".
Подвиг советских моряков и летчиков растопил лед недоверия ко
всему советскому. Весь мир рукоплескал отважным красинцам.
Было странно и непонятно только поведение итальянца Филиппо
Цаппи. Его подобрали на льдине рядом с умирающим Мариано. Третий член
группы, молодой и блистательный шведский ученый Финн Мальмгрен, по
словам Цаппи, очень ослаб в пути и отказался идти дальше. Цаппи уложил
его в прикопанную во льду ямку, забрал теплую рубашку Мальмгрена и
долю его провизии ("Мальмгрен категорически отказался от пищи", -
хладнокровно объяснил Цаппи), и они отправились дальше. Вскоре
кончилась последняя порция продуктов, и двенадцать дней Цаппи и
Мариано ничего не ели. ("Мариано завещал мне свое тело, чтобы я не
умер с голода", - цинично усмехнулся Цаппи.) Цаппи был упитан и
совершенно здоров, тогда как Мариано был чудовищно истощен, правая
ступня отморожена. Раздевая обоих, чтобы выкупать в теплой ванне,
советские моряки подивились: на Цаппи был комбинезон, теплое белье,
суконные, меховые и брезентовые брюки, две пары меховых мокасин и две
пары носков, а на Мариано одни суконные брюки и пара носков, мокасин
на нем не было вовсе, но под вязаной рубашкой на груди у Мариано был
голубой вымпел с начертанным на нем девизом: "Ubi nec aquila" ("Куда и
орел не залетал").
Цаппи и Мариано поместили в лучшей каюте, уложили их на
белоснежные постели. Санитар Анатолий Иванович трогательно ухаживал за
обоими. Принес им по чашке горячего кофе.
- Пейте, товарищ Мариано, пейте, товарищ Цаппи, поправляйтесь...
- со слезами на глазах говорил старый моряк.
- Я для тебя не товарищ, а господин, запомни это, - грубо оборвал
его Филиппj Цаппи.
- Ну, господин не господин, а желанный гость. Будем звать вас
по-русски Филиппом Ивановичем, - покладисто ответил Анатолий Иванович.
- Да скажи капитану, чтобы он предоставил мне отдельную каюту и
не помещал вместе с нижними чинами, - приказал "Филипп Иванович".
Цаппи говорил по-русски. Неизвестно, с какими "научными" целями
итальянский морской офицер Цаппи побывал до этого в Одессе, в Сибири,
объездил Дальний Восток.
..."Где-то он сейчас, - подумала Антошка. - Наверно, в составе
итальянских фашистских войск сражался против тех, кому обязан был
жизнью, а может быть, был начальником лагеря смерти для военнопленных.
И попадись ему в лапы добрый Анатолий Иванович, Цаппи припомнил бы ему
"товарища".
Да, тогда советские люди спасли жизнь горстке итальянских
исследователей, пройдя длинный путь сквозь штормы, льды и туманы. И
когда израненный "Красин" сдал спасенных на острове Шпицберген
итальянским представителям и получил приказ идти в Норвегию для того,
чтобы залечить свои собственные раны, в море прозвучал призыв SOS с
тонущего немецкого корабля "Монте Сервантес". На корабле находилось
1500 пассажиров и 318 человек команды. Зайдя во льды у Шпицбергена,
корабль напоролся на айсберги и, получив две огромные пробоины,
медленно, но неотвратимо погружался в воду.
"Красин" ответил коротко: "Иду!" - и подошел вовремя. Советские
моряки и водолазы принялись спасать немецкий корабль. Семь дней
проработали советские водолазы в ледяной воде, отрывали живые куски от
собственного корабля, чтобы заделать пробоины "Монте Сервантеса".
Спасенные не скупились на высокие слова благодарности.
Где они теперь, эти 1818 немцев, обязанные своей жизнью советским
морякам?
Сейчас в этих водах бродят волчьи стаи фашистских субмарин, топят
корабли, расстреливают плавающих на обломках людей, а на английском
пароходе между тем советский врач спасает жизнь германскому
разбойнику.
"Не слишком ли мы добры?" - думает Антошка.
Не выйди тогда советские люди на помощь экспедиции Нобиле, все
члены экипажа дирижабля наверняка погибли бы. Только советскому
ледоколу оказались по плечу тяжелые льды Арктики...
И сейчас советский народ спасает весь мир. Он, как легендарный
ледокол, прокладывает путь к свободе для всех народов, высвобождает из
ледового плена фашизма миллионы людей. Но как много в мире цаппи,
которые после войны постараются забыть, какой ценой и кровью они были
спасены, и потребуют себе не только отдельную кадету, но и капитанский
мостик.
- Во что переодеть Джонни?
Багаж матери и дочери продуман до мелочей. В самолет было
разрешено взять всего по пятнадцати килограммов на человека. Самый
большой чемодан наполнен шерстяными изделиями шведских женщин,
подарками для ленинградских детей. В другом чемодане самые необходимые
вещи для Елизаветы Карповны и Антошки.
- Мамочка! Ну чего мы сидим и раздумываем, когда для Джонни едет
с нами такой роскошный гардероб! Ведь шведки подарили это детям,
потерявшим родителей. Джонни тоже потерял родителей. Ведь это будет
честно? Правда?
Мама покачала головой.
- Нет, дочка, на это мы не имеем права. Джонни - наш, и одеть его
должны мы сами. Подарки трогать не будем.
Елизавета Карповна порылась в чемодане и решила распустить свой
запасной свитер из голубой шерсти - хватит с нее и одного - и связать
теплый костюм малышу.
- Но ведь Джонни прежде всего нужны штанишки, он еще такой
глупенький, - улыбнулась Антошка, - сколько ему надо штанишек на день.
- Я думаю, на пароходе найдутся какие-нибудь старые тельняшки, из
которых мы сделаем отличный гардероб для нашего Джонни.
- Мамочка, ты умница, - чмокнула Антошка мать в щеку, - надо
будет поговорить с мистером Мэтью.
После обеда Антошка подошла к стюарду:
- Мистер Мэтью, у меня к вам просьба. Не найдется ли у вас на
складе старья, из которого можно сшить штанишки для моего Джонни. -
Антошка с гордостью произнесла "для моего".
Стюард развел руками:
- Если бы вы видели, мисс, что это за старье, рваное и грязное.
Но каждую вещь я должен сдать по акту в интендантскую контору по
возвращении.
Антошка помрачнела.
- У, жадина, - по-русски сказала она, зная, что стюард ее не
поймет.
- Я понимаю, что вы ругаетесь, - догадался Мэтью по злым глазам
Антошки, - давайте спросим боцмана; он старший за хозяйство.
Антошка побежала разыскивать боцмана, ее швыряло от переборки к
переборке, а стюард шел за ней размеренным шагом, переваливаясь с ноги
на ногу, не позволяя волне играть с ним.
Боцман решил вопрос сразу.
- Выдайте то, что отберет мисс, составьте акт и скрепите его
подписями.
Мистер Мэтью оказался прав. Тельняшки были так грязны, что на них
только угадывались синие полоски, все в дырах и масляных пятнах. Но
хорошо, что у человека есть спина, на которой меньше всего снашивается
и пачкается одежда.
Антошка отобрала кучу тельняшек.
Мистер Мэтью долго выписывал квитанцию - видно, редко держал он
карандаш в старых, негнущихся пальцах. Он внимательно пересчитал
тряпье, словно это были драгоценные реликвии, и дал расписаться.
Антошка прочитала, что она, мисс Анточка, получила для своего
ребенка, подобранного в море, девять старых, пришедших в негодность
моряцких тельняшек.
И закипела работа. Сначала Антошка стирала тельняшки в ванне,
стараясь смыть масляные пятна, пока Улаф не посоветовал ей отрезать
все непригодное и стирать одни спинки. Потом мама сделала из жесткой
упаковочной бумаги выкройки, и Антошка принялась шить.
Не так-то легко шить, когда под тобой зыбкая палуба и иголка
вдруг убегает в сторону вместе с рукой. Не легко шить, когда Джонни с
одной стороны, а Пикквик - с другой тянут полосатые куски себе в рот.
- У Джонни режутся зубки, - сказала Елизавета Карповна. - Ему
хорошо бы дать погрызть валерьяновый корень, но где ею возьмешь?
- Значит, у мистера Пикквика тоже режутся зубы, - сказала
Антошка.
Щенок грыз все, что попадалось ему на глаза: ножки кресел, лыжные
башмаки, изорвал в клочья ленточку из косы Антошки, и теперь вместо
двух ей пришлось заплетать одну косу.
Весь день Антошка сидела на койке, шила и напевала песенки. А к
обеду принесла Джонни в кают-компанию. Сняла с него шубку, которая
после пребывания в воде высохла, заскорузла, и Джонни старался от нее
поскорее освободиться.
Маленький полосатый мальчик оглядывал всех веселыми глазами и,
выпячивая нижнюю губу, пускал пузыри, весело смеялся.
И все смеялись, и все рассказывали о своих детях. Оказывается,
все дети в этом возрасте пускают пузыри, все тащат в рот что попало, и
снова были извлечены из нагрудных карманов фотографии и в который уже
раз обходили по кругу, и снова все хвастались своими самыми умными
детьми и самыми красивыми женами.
- У Джонни режутся зубки, ему нужен валерьяновый корень, - со
знанием дела сказала Антошка.
- А не может ли валерьяновая настойка заменить корень? -
поинтересовался доктор Чарльз.
Все громко рассмеялись, а Джонни решил, что смеются над ним,
долго вытягивал нижнюю губу и расплакался.
Антошка вытащила из кармана свитера картонного плясуна, и у
Джонни сразу высохли слезы. Украинский хлопчик, в вышитой рубашке и в
смушковой папахе набекрень, в сапогах, лихо отплясывал и поразил
воображение не только Джонни, но вызвал настоящее восхищение всей
кают-компании.
Антошка немножко возгордилась и милостиво обещала сделать, если
позволит время, каждому на память такого плясуна.
- А позавчера было любопытное происшествие, - сказан капитан. - Я
был на мостике и получил от впередсмотрящего сигнал: "Человек за
бортом". Схватился за бинокль и вижу, на волне качается ребенок. Вот,
думаю, везет нам на детей. Пригляделся, а это была большая кукла.
Антошка схватила мать за руку.
- Скажите, эта кукла была в голубом платье и белых башмаках? -
срывающимся от волнения голосом спросила Антошка.
- Вот этого я не разглядел. Кукла то исчезала, то появлялась на
гребне волны.
Антошка сидела с широко открытыми глазами; она видела эту куклу,
мягкую, теплую, резиновую, которую купил Василий Сергеевич для своей
Ленки. Кукла раскинула руки, и волны то подминали ее под себя, то
вышвыривали наверх, и тогда с огромных открытых глаз скатывалась, как
слезы, вода... А Алексей Антонович, Василий Сергеевич?
Антошка схватила Джонни, натянула на него шубку и бросилась вон
из каюты.
- Что случилось? - спросил капитан. - Девочка обиделась, что я не
велел поднять на борт эту куклу?
- Нет, нет, - ответила Елизавета Карповна и, извинившись, пошла
вслед за дочерью.
Антошка лежала на койке и, обхватив Джонни, плакала. Малыш тоже
ревел во все горло.
- Мама, ты понимаешь, чья это кукла?
- Да, Антошка, да, - гладила Елизавета Карповна руки дочери.
- Как страшно... Мама, они погибли? Да? А кукла осталась?
- Вещи всегда переживают людей, - с грустью сказала Елизавета
Карповна. Она взяла на руки ребенка, который, всхлипывая, припал к
теплой груди и скоро заснул.
Елизавета Карповна уложила его, укрыла и принялась за вязанье.
Сидела, низко опустив голову. Молчала.
Антошка смотрела в иллюминатор. Где-то в безбрежном море
покачивается на волнах кукла, раскинув руки, глядя в небо большими
круглыми глазами, и где-то в Куйбышеве живет маленькая девочка Лена, а
ее папа и Алексей Антонович...
- Нет, нет! - с отчаянием вскрикнула Антошка.
- Ты что, девочка?
- Так...
- Это война, это война, - тихо сказала мать.
- Сегодня мы устроим стирку, - сказала утром Антошка, расчесывая
реденькие волосы Джонни. - Ты пойдешь со мной в ванную и будешь там
спокойно сидеть. Да?
Джонни с Антошкой готов куда угодно, с ней всегда интересно,
весело.
- Дог ту? - высказывался Джонни, прижимаясь щекой к руке девочки.