Страница:
немногословного и сурового полковника.
- Завтра мои прилетают, - прямо с порога объявил Николай
Петрович. - Просто не верится. Вместе с ними летит жена и двое детей
моего помощника. Почти три года не видел я своих. Когда уезжал, моя
Катюша была вот такусенькая. - И Николай Петрович показал рукой чуть
повыше колена. - Наверно, теперь не узнает меня. Скажет, чужой дядя. А
Виктору моему пошел уже шестнадцатый.
- Вашего сына зовут Виктором? - несказанно удивилась Антошка.
- Ну да! Бравый парень, но озорной. Мать, наверно, намучилась с
ним без меня.
- А он был горнистом в пионерлагере? - спросила Антошка и прижала
руки к груди.
- Наверно, был, - ответил весело Николай Петрович, - все они
горнисты, барабанщики. Я ему трубу в подарок купил, у него был
отличный музыкальный слух. Не знаю, как теперь, после ленинградской
блокады.
- Скажите, ваш Витька был в пионерлагере на Азовском море в
сороковом году? - спросила Антошка.
Николай Петрович пожал плечами.
- В пионерлагере был, а вот в каком - не знаю. Может быть, и на
Азовском море. Он любит море. Я его в пять лет плавать научил. Вынес
на руках в море и отпустил. Он барахтался, захлебывался, но знал, что
я рядом, утонуть не дам. Он побарахтался, пофыркал и поплыл. С тех пор
плавает, как дельфин.
Николай Петрович распахнул пальто, расхаживал по комнате,
помахивал шляпой и говорил, говорил без умолку. Намолчался за эти
годы.
- Да, - вдруг остановился он. - Я ведь пришел к вам просить,
чтобы вы посмотрели мое новое обиталище, приложили женскую руку к
расстановке мебели, оценили бы мои покупки. Может быть, поедем ко мне
на квартиру? Машина у подъезда.
Мама с Антошкой быстро собрались.
Николай Петрович снял квартиру из трех комнат. В одной он
оборудовал столовую, в другой - детскую, а в третьей - спальню. Все
было ново, чисто, аккуратно расставлено вдоль стен, и на всем лежала
печать неумелой мужской руки.
В столовой на столе стояли цветы, бутылка шампанского; на одном
краю стола поблескивал карими глазами плюшевый мишка, на другом конце
лежала золотистая труба. Скатерть была не по столу большая, и концы ее
лежали на полу. В детской были развешаны платьица, костюмы, и под
маленькой детской кроваткой даже стоял горшочек.
Елизавета Карповна рассмеялась:
- Вот это уж лишнее. Вашей Катюше шесть лет, да и кроватка эта
годится только на годовалого.
Николай Петрович искренне огорчился. Как же быть? Поменять
кроватку он уже не успеет.
- Но Катюша была такусенькая, - оправдывался он. - Неужели успела
так сильно вырасти? В Катюшу мою вы все влюбитесь. Глазищи у нее вот
такие, серо-синие, как море в штилевую погоду. Говорят, все дети по
утрам капризничают, а моя Катюша проснется и, как звоночек,
заливается.
Елизавета Карповна разбирала продукты в шкафу и улыбалась про
себя - никак она не представляла, что Николай Петрович такой
трогательный отец.
- Ух, сколько вы сахару накопили! - удивилась она, складывая
пачки сахара.
- Это тоже для Катюши, - сказал Николай Петрович, заглянул в
детскую и покачал головой: неужели кроватка с сеткой не годится для
дочки? - А жене я купил в подарок вот этот шарф. - Николай Петрович
развернул легкий, похожий на дым, газовый шарф. - Вы знаете, какие у
моей жены чудесные волосы! Длинные, почти до колен, пышные и легкие, и
каждый волосок отливает золотом. Я таких волос ни у кого не видел.
Правда, ей к лицу будет этот шарф? - Он любовался шарфом и в своем
смущении и радости был похож на юношу.
- Шарф великолепный, и все ваши покупки очень удачные. Но вот
сервант надо передвинуть к другой стене - так будет лучше, -
советовала Елизавета Карповна.
Николай Петрович носил, передвигал вещи, Антошка перемыла новую
посуду и расставила ее в образцовом порядке на кухне.
- Теперь квартира действительно похожа на семейную. Завтра
приходите в гости, познакомитесь с моими...
- Но мы же этим самолетом полетим в Англию, - возразила Елизавета
Карповна.
- Самолет пойдет в обратный рейс дня через три-четыре, - сказал
Николай Петрович. - Завтра и послезавтра обещают безоблачное небо. Для
военного времени погода нелетная. Вы успеете познакомиться с моей
семьей. Жена у меня веселая, хлебосольная. Вот только если блокада
своей печати на ней не оставила.
Николай Петрович поминутно посматривал на часы. Видно, время для
него тянулось слишком медленно.
- Через пять часов прилетят, они уже где-то над Северным морем. Я
с аэродрома заеду за вами, уж как хотите, а шампанское надо выпить.
Мама с Антошкой возвращались домой с какой-то легкой грустью. Обе
думали о папе: где он, что с ним, и обеим очень хотелось, чтобы и их
папа так встретил. Не подарками, а просто был бы дома, вскипятил бы
чайник. Но и этого не будет... В Москве его нет.
Ложились спать в пустой, разобранной, нежилой комнате, и от этого
еще больше захотелось в Москву, домой.
Мама вздохнула, взглянула на часы. Через три часа прилетят.
- Какой Николай Петрович счастливый, и вовсе он не суровый. Я его
теперь нисколечко не боюсь, - сказала Антошка. Она долго лежала и
думала о Катюше, которая летит к папе, и о жене Николая Петровича.
Антошке она представлялась окутанной длинными волнистыми волосами, как
золотым туманом.
Ночью их разбудил звонок. Мама подошла к микрофону.
Антошка села на кровати.
- Кто там? - спросила Елизавета Карповна тихо.
- Николай Петрович это, откройте.
- Поздравляю, Николай Петрович! - радостно откликнулась мама и
нажала кнопку.
Через несколько минут стукнула дверь лифта, послышались тяжелые
шаги.
Елизавета Карповна открыла дверь.
Николай Петрович был очень бледен и по-прежнему суров.
- Я приехал за вами, - сказал он маме. - Нужна срочная помощь.
Если она только понадобится.
- Кто-нибудь заболел? Из ваших? - спросила мама.
Николай Петрович ничего не ответил. Он подошел к Антошке и, глядя
куда-то вдаль, погладил ее по голове. Рука у него была горячая и
дрожала.
Антошка сердцем почувствовала, что случилось что-то страшное, но
ни о чем не спросила.
Елизавета Карповна с Николаем Петровичем ушли.
Антошка сидела до рассвета в кровати, натянув на колени одеяло.
Кто-то тяжело заболел. Наверно, дочка Николая Петровича Катюша, а
может быть, что-нибудь с Виктором? Антошка была уверена, что это тот
самый Витька-горнист... Как она встретится с ним?
Елизавета Карповна возвратилась к утру. Она вошла, держась за
стены, и была такого землистого цвета, что Антошка испугалась.
- Мамочка, что случилось?
Елизавета Карповна опустилась на стул, закрыла лицо руками:
- Погибли... Все погибли...
...Шведский пассажирский самолет "Гриппен" приближался к берегам
Швеции. Мерно рокотали моторы. Бортмеханик включил свет, раздвинул
шторы. Пассажиры жадно прильнули к окнам. По соседству с самолетом
мчалась полная луна, разрывая легкие облака, внизу поблескивали
огоньки рыбацких домиков - в шхерах уже началось трудовое утро, вдали
замелькали пунктиры огоньков вдоль шоссе. Пассажир-пастор осенил себя
крестом. Опасная зона позади. Внизу шведская земля. Пассажиры
расправляли плечи, спины, уставшие от многочасового напряженного
сидения в темноте. Больше всего обрадовались свету и незашторенным
окнам дети. "С благополучным прибытием в Швецию!" - поздравил стюард
пассажиров и предложил горячий кофе в бумажных стаканчиках. Но ребятам
не хотелось никакого кофе, они прильнули к стеклу - поскорее бы
увидеть своих отцов. Витька следил за луной - самолет никак не мог
обогнать ее. Женщины приводили себя в порядок. У Катюшиной мамы
разметались за ночь тяжелые косы; она украдкой спустила их между
колен, расплела, и из-под гребня на пол пролились золотистые
вперемежку с серебряными пряди - блокада оставила свой след.
Внизу под самолетом все больше светящихся пунктиров... Вдруг по
луне чиркнула какая-то тень... В самолете внезапно погас свет. Вразлад
заработали моторы, самолет задрожал как в лихорадке. Луна, словно
испугавшись, стремительно понеслась вверх. Навстречу летит земля...
Яркое пламя лизнуло стекла окон, осветило широко раскрытые глаза
Катюши.
Взрыв потряс шхеры.
Взрыв в шхерах потряс сердца шведов.
Фашистский истребитель сбил над шведской землей пассажирский
самолет невоюющей Швеции.
Когда над шхерами взошло бледное зимнее солнце, родственники
пассажиров "Гриппена", прибывшие в шхеры, тщетно пытались опознать
среди обгоревших трупов своих родных...
Над зданием полпредства приспущен советский флаг. В голубом зале
на постаменте, увитом траурными лентами, стоят шесть урн. В почетном
карауле Николай Петрович, его помощник, Александра Михайловна и
Антошка. По улицам Валхалавеген и Карлавеген движется скорбная
процессия и с обоих концов вливается на Виллагатан. Метет поземка,
люди несут бережно закутанные цветы. Холм живых цветов вырастает
вокруг урн, вздымаются в клятве сжатые кулаки, молча, с низким
поклоном пожимают рабочие, моряки, простые люди Швеции руки двух
осиротевших отцов.
Над зданием Советского полпредства в белой пороше трепещет алое
полотнище.
В голубом зале шесть урн.
Над урнами вздымаются в клятве крепко сжатые кулаки.
Это - война.
ДОМОЙ!
На аэродром ехали поздней ночью через затихший город, освещенный
только уличными фонарями. Зеркальные стекла витрин зияли темными
провалами. Город спал. Такси выбралось на прямое как стрела шоссе,
мотор мерно загудел, и машин словно застыла на месте. Мелькали белые
столбики, деревья, опушенные инеем; под колеса машины в свете фар
неслось, как туго натянутый ремень, шоссе
Редкие фонари мутными пятнами расплывались в туманном воздухе.
- Какая темень кругом! - вздохнула Антошка.
- Это последние фонари, которые мы видим с тобой на улице, -
отозвалась мама. - В Англии уже четвертый год, как погасили уличное
освещение, Москва третий год затемнена.
Как это трудно было представить!
Ярко освещенный зал аэровокзала казался пустым и гулким. Дежурный
по аэропорту внимательно проверил билеты у Елизаветы Карповны и
пригласил пройти в служебную комнату военного атташе Великобритании.
В комнате плавал сизый дым. Глубокая пепельница из черного стекла
была переполнена окурками. Человек с усталым лицом и воспаленными от
бессонной ночи глазами привычно отрекомендовался:
- Помощник военного атташе королевского правительства
Великобритании.
Он просмотрел документы у Елизаветы Карповны и протянул ей листок
с текстом на английском языке.
- Ознакомьтесь и подпишите, пожалуйста.
Елизавета Карповна пробежала глазами напечатанный текст.
- Что это? - спросила Антошка.
- Пустые формальности.
"Мы, нижеподписавшиеся, - Елизавета Карповна вписала фамилию и
имена - свое и Антошкино, - предупреждены об опасности перелета из
Швеции в Англию, поэтому просим наших родственников и друзей в случае
аварии самолета не предъявлять королевскому правительству и другим
властям и должностным лицам Великобритании никаких претензий и не
требовать возмещения убытков".
Елизавета Карповна поставила свою подпись и протянула ручку
дочери.
- Подпишись и ты.
- Дай я сначала прочитаю.
- Не стоит терять времени. Это обязательство соблюдать все
правила во время полета и слушаться командира корабля.
Антошка подписалась. Офицер спрятал подписанный бланк в
письменный стол и предложил пройти в соседнюю комнату, чтобы
снарядиться для полета.
Гардеробщица долго выбирала из груды стеганых комбинезонов самый
маленький, но и в нем Антошка утонула. Сверху натянули второй,
брезентовый, вдобавок надели какую-то телогрейку. Женщина объяснила,
что это спасательный жилет - он не даст утонуть.
- Но мы же полетим на самолете, а не поплывем? - удивилась
Антошка.
- Это если упадете в море, - деловито объяснила шведка. -
Обратите внимание на этот свисток. Свистеть надо вот так, очень
громко. - Женщина надула щеки, свистнула и рассмеялась.
- А зачем свистеть?
- Чтобы распугать акул, - ответила гардеробщица. - А вот эта
красная лампочка зажигается нажатием на кнопку: красный свет поможет
скорее разыскать вас в море.
Антошка не знала - принимать все это за шутку или всерьез.
- Наконец-то моя дочка стала толстой, - грустно пошутила мама,
оглядывая Антошку.
- Это еще не все, - сказал подошедший штурман. - Сейчас мы
прикрепим парашют. В случае аварии вы дернете за кольцо, дергайте
энергичнее, чтобы парашют раскрылся.
Антошка уже еле дышала под тяжестью амуниции. Мама тоже стала
неузнаваема и походила на горбуна с красивым милым лицом.
- Шубы накиньте сверху, - посоветовал штурман. - Наверху будет
холодно.
Елизавета Карповна и Антошка с помощью штурмана взобрались в
четырехмоторный самолет и еле втиснулись в кресла. Штурман пристегнул
обеих ремнями к креслам и выдал кислородные маски.
- Если почувствуете, что трудно дышать, натяните на лицо маски
так, чтобы нижний край облегал подбородок и трубка находилась точно
перед ртом. Вот еще бумажный пакет - на случай, если в воздухе будет
сильная болтанка.
Все пассажиры заняли свои места и были похожи на перины,
втиснутые в сиденья. В самолете были только две женщины - Елизавета
Карповна и Антошка.
Помощник военного атташе заглянул в самолет, пожелал всем
счастливого пути. Взревели моторы. Штурман захлопнул дверцу, проверил,
хорошо ли задраены шторы на окнах, погасил свет; только над дверью
кабины пилота мерцала голубая лампочка.
Самолет задрожал, а затем словно застыл, только оглушительно
ревели моторы.
Антошка почувствовала себя в крепко запертом темном сундуке.
- Мы уже летим? - спросила она, но не услышала даже собственного
голоса.
Поискала руку мамы. Мамины пальцы ласково отозвались: "Летим,
летим".
Голубая лампочка над плинтусом двери и полный мрак в самолете
создавали впечатление спального вагона. Становилось все холоднее.
Сначала стали застывать ноги, затем руки, а потом Антошке показалось,
что с нее стянули теплый комбинезон и она мерзнет в своем тоненьком
свитере. Мама потерла ей руки, натянула поглубже варежки.
Интересно, где они летят? Над Данией? Над Норвегией? Наверно, над
Северным морем, поэтому так холодно.
Вдруг моторы зарокотали глуше, словно куда-то отдалились. Звякнул
колокол. За ним другой, третий. Вот уже звонят много колоколов, звонят
чистым серебряным звоном, совсем близко, и урчание моторов все
отдаляется. Антошке чудится, что они летят над зеленой рощей,
освещенной солнцем, из рощи высовывается высокая колокольня, и
колокола звонят совсем близко, под самым брюхом самолета. Звон
становится оглушительнее. Мамины руки шарят по лицу Антошки,
натягивают на лицо холодную маску. Антошка вдохнула прохладную струю
воздуха. Колокола зазвучали глуше, усилился рокот моторов. Вот и
совсем затихли колокола, оглушительно работают моторы. В такт дыханию
хлопает клапан кислородной маски, на подбородке нарастает ледяная
корочка. Антошка обламывает корочку, стягивает с лица маску, и снова
пропадают моторы и доносится ясный голос горна: "Вставай, вставай,
дружок!" Может быть, под самолетом проходит отряд пионеров и это
горнит Витька? А может, это только чудится? Нет, так ясно звучит горн,
быстро-быстро колотится сердце, трудно дышать. Антошка снова
натягивает маску, и звук горна пропадает. "Наверно, наш самолет
забрался высоко и это от разреженного воздуха так сильно колотится
сердце, звенит в ушах".
Сколько времени они летят? Час? Два? Может быть, больше? И
сколько они будут лететь? Мама сказала, часов шесть-семь. Интересно,
что там, за бортом самолета? Наверно, солнце, сияющие снега. Никак не
верится, что самолет летит в кромешной темноте.
Антошка приподнимает край шторки, в туманной дымке, словно
покрытая инеем, висит буквой "С" луна. Раз буквой "С", значит, луна на
ущербе, старая луна. Антошка опускает штору.
Самолет опять начинает трясти. Сиденье куда-то провалилось, и
Антошка повисла в воздухе, схватилась за руку мамы. Открылась дверца
кабины, мелькнули тускло освещенные приборы. Луч карманного фонарика
скользнул по лицам пассажиров. Антошка приваливается то к одному боку
кресла, то к другому, то снова повисает в воздухе, а самолет куда-то
летит вниз.
Штурман все чаще выходит из кабины, пробегая лучом фонарика по
рядам кресел.
Вот он стягивает с лица Антошкиного соседа маску, лицо от синего
света кажется покрытым черными пятнами.
Штурман закрывает лицо соседа большой маской и снова исчезает в
кабине.
Антошка задремала. Проснулась от прикосновения маминых рук. Мама
стягивала с ее головы кислородную маску.
Антошке кажется, что они летят целую вечность, за это время можно
было пересечь все моря, континенты и океаны, а они все летят и летят.
"Как ты себя чувствуешь?" - спрашивает мама пожатием руки.
- Ничего, - отвечает Антошка и нетерпеливо барабанит пальцами по
маминой руке. Мама гладит руку, успокаивает. "Скоро, скоро, - говорит
ей это поглаживание. - Наберись терпения".
Моторы внезапно стихли. Самолет поскакал, остановился. Штурман
открыл дверцу кабины.
- Прибыли. Прошу отстегивать ремни и выходить из самолета.
- Англия. Мы уже в Англии, - говорит мама, и голос ее звучит
необыкновенно ласково, по-домашнему.
- Но почему не открывают дверь? - спрашивает Антошка.
- Дверь открыта, но еще темно на улице.
Антошка подходит к раскрытой двери - тьма, кромешная тьма. Чьи-то
руки подхватывают ее, как мешок, и ставят на землю. На фоне серого
неба громоздятся тени зданий, самолетов. Пассажиры, взявшись за руки,
идут куда-то к синему огоньку, идут в полной темноте. Открывается
дверь - снова темно, раздвигается портьера, и Антошка попадает в
просторную комнату, горит только одна лампочка под потолком, но свет
ее кажется нестерпимо ярким.
Вводят под руки пассажира - соседа Антошки. Его лицо в крови.
- Есть раненые? - спрашивает начальник аэродрома.
- Нет, я не ранен, разошелся пневмоторакс, - отвечает по-шведски
человек.
- Доктора! Скорее послать за доктором! - распоряжается начальник
аэродрома.
- Дайте кислородную подушку, - советует Елизавета Карповна, - я
врач. - И она куда-то уходит.
Антошка остается на скамейке. Глаза не могут привыкнуть к свету.
Хлопает портьера, внося в комнату струи холодного воздуха.
Старший пилот докладывает начальнику аэродрома:
- Над Норвегией летели на высоте двадцать пять тысяч футов.
Подверглись нападению германских истребителей. Самолет пробит в
одиннадцати местах, один мотор выведен из строя. Пассажиры соблюдали
полное спокойствие, из-за шума моторов они не слышали стрельбы и не
отметили ненормальной вибрации машины. Над Северным морем небо закрыто
плотными тучами, и это помогло вывести машину из-под обстрела.
- Со счастливым прибытием! - поздравляет начальник пилота.
Занималось утро. По серому небу плыли низкие дымные облака. На
горизонте все резче прорисовывалась зубчатая кромка не то леса, не то
далекого горного хребта.
Пассажиры, прилетевшие из Швеции, усаживались в автобус. Антошка
осмотрелась вокруг. Неужели это аэродром, на который они сели ночью?
По полю раскиданы небольшие копны сена, аэродромные постройки
размалеваны бесформенными черными, желтыми и зелеными пятнами. На
опушке леса под таким же пестрым брезентом топорщатся угловатые
громады. Пушки? Самолеты? Все это так не похоже на стокгольмский
аэродром - ровный, чистый, с длинными, широкими взлетными дорожками,
яркими ангарами, серебристыми самолетами.
Старый автобус с облупленными боками и вмятинами, казалось,
побывал в боях. Антошка заняла место у окна. Из сиденья выпирали
пружины, стекла в трещинах, а один оконный проем заделан фанерным
листом, на котором наклеен плакат. С плаката на Антошку смотрели
строгие глаза, палец указывал прямо на нее, из раскрытого рта вылетали
строчки: "Молчи, тебя слушает враг!", "Враг рядом с тобой!"
Антошка прижалась к маме и поцеловала ее в щеку.
- Ты чего? - ласково спросила Елизавета Карповна. - Рада, что на
земле?
- Нет, счастлива, что рядом со мной ты.
Автобус мчался по разбитой дороге. Пассажиры после бессонной ночи
пытались дремать, но их бросало из стороны в сторону, они крепче
упирались пятками в пол, плотнее прижимались к спинкам сидений. Уже
совсем развиднелось, и автобус громыхал по извилистой дороге,
проложенной в распадке гор. У скалистого подножия кряжистые деревья
широко раскинули оголенные кроны, по склонам взбирался кустарник,
вперемежку с вереском, а вершины гор были совсем голые, словно
облысели. Сквозь коричневую сетку ветвей возникали то серые каменные
дома с островерхими крышами, то зубчатые стены и высокие башни
старинных замков.
- Где мы едем? Что это за горы? Как называются? В этих замках
кто-нибудь живет? - теребила Антошка маму.
Елизавета Карповна пожимала плечами.
- Мне кажется, что мы в Северной Шотландии, а впрочем, может
быть, в ее центральной части. Сейчас не принято спрашивать, куда тебя
доставили и куда везут. Увидим.
Горы отодвигались все дальше на запад, и вершины их становились
выше. Пологие склоны во многих местах были густо засыпаны валунами,
словно галькой на морском берегу. Антошко даже показалось, что эти
валуны движутся, но не вниз, а вверх. Она влипла носом в стекло,
стараясь разглядеть и понять, что же это такое.
Швед, сидевший позади них, сказал:
- Это отары знаменитых шотландских овец. Когда-то они сделали
Англию богатой. Недаром спикер и сейчас занимает свое председательское
место в парламенте, сидя на мешке, набитом овечьей шерстью.
Теперь и Антошка видела, что это живые существа, а вовсе не
камни.
Дорога резко свернула налево. Миновав узкое скалистое ущелье,
автобус спустился на холмистую равнину. Было начало марта, а холмы
покрыты травой и темно-зеленым вереском, поблескивают зеркальца болот.
Снова поворот налево, и вдруг открылось море - хмурое, мглистое.
Облака низко клубились над водой, под ними вскипали белые гребни,
свинцовые волны с грохотом катили на берег и здесь, словно теряя силы,
сникали, распластывались и уползали обратно, оставляя извилистую гряду
грязной пены.
Дорога шла теперь вдоль морского берега. Потянулись деревенские
улицы с серыми каменными домами, обнесенными низкими оградами.
Плодовые деревья, еще не украшенные ни цветами, ни зеленью, мокли под
моросящим дождем. Но приближение весны чувствовалось и по теплой
испарине земли, и по ярким кочкам новой травы на обочинах дороги, и по
хлопотливому труду людей на полях. Весна в начале марта! А в Швеции
еще метут метели, и в родной Москве тоже зима.
Автобус плавно катился по гладкому шоссе, как по взлетной
дорожке. Мерный рокот мотора убаюкал Антошку, и, привалившись к плечу
мамы, она заснула.
Проснулась от резкого толчка. Автобус остановился, чтобы
пропустить на перекрестке людей.
Антошка не могла сообразить, что это. Впереди шагал оркестр,
наигрывая на длинных волынках какой-то бравый мотив. За оркестром
строем шли такие же странно одетые молодые люди. Все в коротких
клетчатых юбках, застегнутых на бедре огромной английской булавкой;
распахнутые куртки не доходили до талии; через плечо, как скатка
шинели, свернутый плед; на ногах толстые шерстяные чулки до колен и
тяжелые башмаки. За плечом у каждого автомат.
- Мамочка, это что, киносъемка?
- Нет, - рассмеялась Елизавета Карповна, - это шотландские
солдаты, королевская гвардия.
Антошка постаралась не рассмеяться: солдаты в юбках, на головах
береты с перышками - это просто нельзя принять всерьез.
Сквозь серую завесу дождя стали проявляться, как на фотопленке,
силуэты высоких башен, церквей.
Въехали в Эдинбург - столицу Шотландии.
После скучных вересковых долин, торфяных болот, скалистых гор и
бурливых речек город поразил роскошной растительностью. Город-парк. По
прямой как стрела главной улице Принцес-стрит почти бесшумно катили
двухэтажные красные трамваи, множество автомобилей. Высокие дома
причудливой архитектуры, с балконами, выступами, башенками, колоннами
выстроились стеной по одной стороне улицы, а другая сторона - сплошной
парк - с памятниками, фонтанами, газонами, и за ним на мрачной высокой
скале главенствовал над городом огромный замок, обнесенный крепостной
стеной: древняя резиденция шотландских королей, хранившая о себе много
трагических легенд.
Автобус остановился у какой-то замысловатой башни. Многоярусные
готические ниши с орнаментами и фресками и шпили над ними - все
устремилось ввысь, и сооружение казалось легким, кружевным, летящим.
Под нижними сводами - беломраморная фигура старика, сидящего в
глубоком раздумье. Монумент писателю Вальтеру Скотту.
Пассажиры автобуса вышли, чтобы почтить память знаменитого
шотландца, автора многочисленных исторических романов, которыми
сегодня увлекаются юные и взрослые читатели во всем мире.
Антошке захотелось вновь перечитать "Айвенго"; у нее было такое
чувство, что теперь она лично познакомилась с писателем.
Рядом с грандиозным монументом Вальтеру Скотту - скромный
памятник его современнику, великому поэту Шотландии Роберту Бернсу.
Почему же одному - такой величественный памятник, а второму -
такой скромный?
Вальтер Скотт был сыном дворянина, Роберт Бернс - сыном
- Завтра мои прилетают, - прямо с порога объявил Николай
Петрович. - Просто не верится. Вместе с ними летит жена и двое детей
моего помощника. Почти три года не видел я своих. Когда уезжал, моя
Катюша была вот такусенькая. - И Николай Петрович показал рукой чуть
повыше колена. - Наверно, теперь не узнает меня. Скажет, чужой дядя. А
Виктору моему пошел уже шестнадцатый.
- Вашего сына зовут Виктором? - несказанно удивилась Антошка.
- Ну да! Бравый парень, но озорной. Мать, наверно, намучилась с
ним без меня.
- А он был горнистом в пионерлагере? - спросила Антошка и прижала
руки к груди.
- Наверно, был, - ответил весело Николай Петрович, - все они
горнисты, барабанщики. Я ему трубу в подарок купил, у него был
отличный музыкальный слух. Не знаю, как теперь, после ленинградской
блокады.
- Скажите, ваш Витька был в пионерлагере на Азовском море в
сороковом году? - спросила Антошка.
Николай Петрович пожал плечами.
- В пионерлагере был, а вот в каком - не знаю. Может быть, и на
Азовском море. Он любит море. Я его в пять лет плавать научил. Вынес
на руках в море и отпустил. Он барахтался, захлебывался, но знал, что
я рядом, утонуть не дам. Он побарахтался, пофыркал и поплыл. С тех пор
плавает, как дельфин.
Николай Петрович распахнул пальто, расхаживал по комнате,
помахивал шляпой и говорил, говорил без умолку. Намолчался за эти
годы.
- Да, - вдруг остановился он. - Я ведь пришел к вам просить,
чтобы вы посмотрели мое новое обиталище, приложили женскую руку к
расстановке мебели, оценили бы мои покупки. Может быть, поедем ко мне
на квартиру? Машина у подъезда.
Мама с Антошкой быстро собрались.
Николай Петрович снял квартиру из трех комнат. В одной он
оборудовал столовую, в другой - детскую, а в третьей - спальню. Все
было ново, чисто, аккуратно расставлено вдоль стен, и на всем лежала
печать неумелой мужской руки.
В столовой на столе стояли цветы, бутылка шампанского; на одном
краю стола поблескивал карими глазами плюшевый мишка, на другом конце
лежала золотистая труба. Скатерть была не по столу большая, и концы ее
лежали на полу. В детской были развешаны платьица, костюмы, и под
маленькой детской кроваткой даже стоял горшочек.
Елизавета Карповна рассмеялась:
- Вот это уж лишнее. Вашей Катюше шесть лет, да и кроватка эта
годится только на годовалого.
Николай Петрович искренне огорчился. Как же быть? Поменять
кроватку он уже не успеет.
- Но Катюша была такусенькая, - оправдывался он. - Неужели успела
так сильно вырасти? В Катюшу мою вы все влюбитесь. Глазищи у нее вот
такие, серо-синие, как море в штилевую погоду. Говорят, все дети по
утрам капризничают, а моя Катюша проснется и, как звоночек,
заливается.
Елизавета Карповна разбирала продукты в шкафу и улыбалась про
себя - никак она не представляла, что Николай Петрович такой
трогательный отец.
- Ух, сколько вы сахару накопили! - удивилась она, складывая
пачки сахара.
- Это тоже для Катюши, - сказал Николай Петрович, заглянул в
детскую и покачал головой: неужели кроватка с сеткой не годится для
дочки? - А жене я купил в подарок вот этот шарф. - Николай Петрович
развернул легкий, похожий на дым, газовый шарф. - Вы знаете, какие у
моей жены чудесные волосы! Длинные, почти до колен, пышные и легкие, и
каждый волосок отливает золотом. Я таких волос ни у кого не видел.
Правда, ей к лицу будет этот шарф? - Он любовался шарфом и в своем
смущении и радости был похож на юношу.
- Шарф великолепный, и все ваши покупки очень удачные. Но вот
сервант надо передвинуть к другой стене - так будет лучше, -
советовала Елизавета Карповна.
Николай Петрович носил, передвигал вещи, Антошка перемыла новую
посуду и расставила ее в образцовом порядке на кухне.
- Теперь квартира действительно похожа на семейную. Завтра
приходите в гости, познакомитесь с моими...
- Но мы же этим самолетом полетим в Англию, - возразила Елизавета
Карповна.
- Самолет пойдет в обратный рейс дня через три-четыре, - сказал
Николай Петрович. - Завтра и послезавтра обещают безоблачное небо. Для
военного времени погода нелетная. Вы успеете познакомиться с моей
семьей. Жена у меня веселая, хлебосольная. Вот только если блокада
своей печати на ней не оставила.
Николай Петрович поминутно посматривал на часы. Видно, время для
него тянулось слишком медленно.
- Через пять часов прилетят, они уже где-то над Северным морем. Я
с аэродрома заеду за вами, уж как хотите, а шампанское надо выпить.
Мама с Антошкой возвращались домой с какой-то легкой грустью. Обе
думали о папе: где он, что с ним, и обеим очень хотелось, чтобы и их
папа так встретил. Не подарками, а просто был бы дома, вскипятил бы
чайник. Но и этого не будет... В Москве его нет.
Ложились спать в пустой, разобранной, нежилой комнате, и от этого
еще больше захотелось в Москву, домой.
Мама вздохнула, взглянула на часы. Через три часа прилетят.
- Какой Николай Петрович счастливый, и вовсе он не суровый. Я его
теперь нисколечко не боюсь, - сказала Антошка. Она долго лежала и
думала о Катюше, которая летит к папе, и о жене Николая Петровича.
Антошке она представлялась окутанной длинными волнистыми волосами, как
золотым туманом.
Ночью их разбудил звонок. Мама подошла к микрофону.
Антошка села на кровати.
- Кто там? - спросила Елизавета Карповна тихо.
- Николай Петрович это, откройте.
- Поздравляю, Николай Петрович! - радостно откликнулась мама и
нажала кнопку.
Через несколько минут стукнула дверь лифта, послышались тяжелые
шаги.
Елизавета Карповна открыла дверь.
Николай Петрович был очень бледен и по-прежнему суров.
- Я приехал за вами, - сказал он маме. - Нужна срочная помощь.
Если она только понадобится.
- Кто-нибудь заболел? Из ваших? - спросила мама.
Николай Петрович ничего не ответил. Он подошел к Антошке и, глядя
куда-то вдаль, погладил ее по голове. Рука у него была горячая и
дрожала.
Антошка сердцем почувствовала, что случилось что-то страшное, но
ни о чем не спросила.
Елизавета Карповна с Николаем Петровичем ушли.
Антошка сидела до рассвета в кровати, натянув на колени одеяло.
Кто-то тяжело заболел. Наверно, дочка Николая Петровича Катюша, а
может быть, что-нибудь с Виктором? Антошка была уверена, что это тот
самый Витька-горнист... Как она встретится с ним?
Елизавета Карповна возвратилась к утру. Она вошла, держась за
стены, и была такого землистого цвета, что Антошка испугалась.
- Мамочка, что случилось?
Елизавета Карповна опустилась на стул, закрыла лицо руками:
- Погибли... Все погибли...
...Шведский пассажирский самолет "Гриппен" приближался к берегам
Швеции. Мерно рокотали моторы. Бортмеханик включил свет, раздвинул
шторы. Пассажиры жадно прильнули к окнам. По соседству с самолетом
мчалась полная луна, разрывая легкие облака, внизу поблескивали
огоньки рыбацких домиков - в шхерах уже началось трудовое утро, вдали
замелькали пунктиры огоньков вдоль шоссе. Пассажир-пастор осенил себя
крестом. Опасная зона позади. Внизу шведская земля. Пассажиры
расправляли плечи, спины, уставшие от многочасового напряженного
сидения в темноте. Больше всего обрадовались свету и незашторенным
окнам дети. "С благополучным прибытием в Швецию!" - поздравил стюард
пассажиров и предложил горячий кофе в бумажных стаканчиках. Но ребятам
не хотелось никакого кофе, они прильнули к стеклу - поскорее бы
увидеть своих отцов. Витька следил за луной - самолет никак не мог
обогнать ее. Женщины приводили себя в порядок. У Катюшиной мамы
разметались за ночь тяжелые косы; она украдкой спустила их между
колен, расплела, и из-под гребня на пол пролились золотистые
вперемежку с серебряными пряди - блокада оставила свой след.
Внизу под самолетом все больше светящихся пунктиров... Вдруг по
луне чиркнула какая-то тень... В самолете внезапно погас свет. Вразлад
заработали моторы, самолет задрожал как в лихорадке. Луна, словно
испугавшись, стремительно понеслась вверх. Навстречу летит земля...
Яркое пламя лизнуло стекла окон, осветило широко раскрытые глаза
Катюши.
Взрыв потряс шхеры.
Взрыв в шхерах потряс сердца шведов.
Фашистский истребитель сбил над шведской землей пассажирский
самолет невоюющей Швеции.
Когда над шхерами взошло бледное зимнее солнце, родственники
пассажиров "Гриппена", прибывшие в шхеры, тщетно пытались опознать
среди обгоревших трупов своих родных...
Над зданием полпредства приспущен советский флаг. В голубом зале
на постаменте, увитом траурными лентами, стоят шесть урн. В почетном
карауле Николай Петрович, его помощник, Александра Михайловна и
Антошка. По улицам Валхалавеген и Карлавеген движется скорбная
процессия и с обоих концов вливается на Виллагатан. Метет поземка,
люди несут бережно закутанные цветы. Холм живых цветов вырастает
вокруг урн, вздымаются в клятве сжатые кулаки, молча, с низким
поклоном пожимают рабочие, моряки, простые люди Швеции руки двух
осиротевших отцов.
Над зданием Советского полпредства в белой пороше трепещет алое
полотнище.
В голубом зале шесть урн.
Над урнами вздымаются в клятве крепко сжатые кулаки.
Это - война.
ДОМОЙ!
На аэродром ехали поздней ночью через затихший город, освещенный
только уличными фонарями. Зеркальные стекла витрин зияли темными
провалами. Город спал. Такси выбралось на прямое как стрела шоссе,
мотор мерно загудел, и машин словно застыла на месте. Мелькали белые
столбики, деревья, опушенные инеем; под колеса машины в свете фар
неслось, как туго натянутый ремень, шоссе
Редкие фонари мутными пятнами расплывались в туманном воздухе.
- Какая темень кругом! - вздохнула Антошка.
- Это последние фонари, которые мы видим с тобой на улице, -
отозвалась мама. - В Англии уже четвертый год, как погасили уличное
освещение, Москва третий год затемнена.
Как это трудно было представить!
Ярко освещенный зал аэровокзала казался пустым и гулким. Дежурный
по аэропорту внимательно проверил билеты у Елизаветы Карповны и
пригласил пройти в служебную комнату военного атташе Великобритании.
В комнате плавал сизый дым. Глубокая пепельница из черного стекла
была переполнена окурками. Человек с усталым лицом и воспаленными от
бессонной ночи глазами привычно отрекомендовался:
- Помощник военного атташе королевского правительства
Великобритании.
Он просмотрел документы у Елизаветы Карповны и протянул ей листок
с текстом на английском языке.
- Ознакомьтесь и подпишите, пожалуйста.
Елизавета Карповна пробежала глазами напечатанный текст.
- Что это? - спросила Антошка.
- Пустые формальности.
"Мы, нижеподписавшиеся, - Елизавета Карповна вписала фамилию и
имена - свое и Антошкино, - предупреждены об опасности перелета из
Швеции в Англию, поэтому просим наших родственников и друзей в случае
аварии самолета не предъявлять королевскому правительству и другим
властям и должностным лицам Великобритании никаких претензий и не
требовать возмещения убытков".
Елизавета Карповна поставила свою подпись и протянула ручку
дочери.
- Подпишись и ты.
- Дай я сначала прочитаю.
- Не стоит терять времени. Это обязательство соблюдать все
правила во время полета и слушаться командира корабля.
Антошка подписалась. Офицер спрятал подписанный бланк в
письменный стол и предложил пройти в соседнюю комнату, чтобы
снарядиться для полета.
Гардеробщица долго выбирала из груды стеганых комбинезонов самый
маленький, но и в нем Антошка утонула. Сверху натянули второй,
брезентовый, вдобавок надели какую-то телогрейку. Женщина объяснила,
что это спасательный жилет - он не даст утонуть.
- Но мы же полетим на самолете, а не поплывем? - удивилась
Антошка.
- Это если упадете в море, - деловито объяснила шведка. -
Обратите внимание на этот свисток. Свистеть надо вот так, очень
громко. - Женщина надула щеки, свистнула и рассмеялась.
- А зачем свистеть?
- Чтобы распугать акул, - ответила гардеробщица. - А вот эта
красная лампочка зажигается нажатием на кнопку: красный свет поможет
скорее разыскать вас в море.
Антошка не знала - принимать все это за шутку или всерьез.
- Наконец-то моя дочка стала толстой, - грустно пошутила мама,
оглядывая Антошку.
- Это еще не все, - сказал подошедший штурман. - Сейчас мы
прикрепим парашют. В случае аварии вы дернете за кольцо, дергайте
энергичнее, чтобы парашют раскрылся.
Антошка уже еле дышала под тяжестью амуниции. Мама тоже стала
неузнаваема и походила на горбуна с красивым милым лицом.
- Шубы накиньте сверху, - посоветовал штурман. - Наверху будет
холодно.
Елизавета Карповна и Антошка с помощью штурмана взобрались в
четырехмоторный самолет и еле втиснулись в кресла. Штурман пристегнул
обеих ремнями к креслам и выдал кислородные маски.
- Если почувствуете, что трудно дышать, натяните на лицо маски
так, чтобы нижний край облегал подбородок и трубка находилась точно
перед ртом. Вот еще бумажный пакет - на случай, если в воздухе будет
сильная болтанка.
Все пассажиры заняли свои места и были похожи на перины,
втиснутые в сиденья. В самолете были только две женщины - Елизавета
Карповна и Антошка.
Помощник военного атташе заглянул в самолет, пожелал всем
счастливого пути. Взревели моторы. Штурман захлопнул дверцу, проверил,
хорошо ли задраены шторы на окнах, погасил свет; только над дверью
кабины пилота мерцала голубая лампочка.
Самолет задрожал, а затем словно застыл, только оглушительно
ревели моторы.
Антошка почувствовала себя в крепко запертом темном сундуке.
- Мы уже летим? - спросила она, но не услышала даже собственного
голоса.
Поискала руку мамы. Мамины пальцы ласково отозвались: "Летим,
летим".
Голубая лампочка над плинтусом двери и полный мрак в самолете
создавали впечатление спального вагона. Становилось все холоднее.
Сначала стали застывать ноги, затем руки, а потом Антошке показалось,
что с нее стянули теплый комбинезон и она мерзнет в своем тоненьком
свитере. Мама потерла ей руки, натянула поглубже варежки.
Интересно, где они летят? Над Данией? Над Норвегией? Наверно, над
Северным морем, поэтому так холодно.
Вдруг моторы зарокотали глуше, словно куда-то отдалились. Звякнул
колокол. За ним другой, третий. Вот уже звонят много колоколов, звонят
чистым серебряным звоном, совсем близко, и урчание моторов все
отдаляется. Антошке чудится, что они летят над зеленой рощей,
освещенной солнцем, из рощи высовывается высокая колокольня, и
колокола звонят совсем близко, под самым брюхом самолета. Звон
становится оглушительнее. Мамины руки шарят по лицу Антошки,
натягивают на лицо холодную маску. Антошка вдохнула прохладную струю
воздуха. Колокола зазвучали глуше, усилился рокот моторов. Вот и
совсем затихли колокола, оглушительно работают моторы. В такт дыханию
хлопает клапан кислородной маски, на подбородке нарастает ледяная
корочка. Антошка обламывает корочку, стягивает с лица маску, и снова
пропадают моторы и доносится ясный голос горна: "Вставай, вставай,
дружок!" Может быть, под самолетом проходит отряд пионеров и это
горнит Витька? А может, это только чудится? Нет, так ясно звучит горн,
быстро-быстро колотится сердце, трудно дышать. Антошка снова
натягивает маску, и звук горна пропадает. "Наверно, наш самолет
забрался высоко и это от разреженного воздуха так сильно колотится
сердце, звенит в ушах".
Сколько времени они летят? Час? Два? Может быть, больше? И
сколько они будут лететь? Мама сказала, часов шесть-семь. Интересно,
что там, за бортом самолета? Наверно, солнце, сияющие снега. Никак не
верится, что самолет летит в кромешной темноте.
Антошка приподнимает край шторки, в туманной дымке, словно
покрытая инеем, висит буквой "С" луна. Раз буквой "С", значит, луна на
ущербе, старая луна. Антошка опускает штору.
Самолет опять начинает трясти. Сиденье куда-то провалилось, и
Антошка повисла в воздухе, схватилась за руку мамы. Открылась дверца
кабины, мелькнули тускло освещенные приборы. Луч карманного фонарика
скользнул по лицам пассажиров. Антошка приваливается то к одному боку
кресла, то к другому, то снова повисает в воздухе, а самолет куда-то
летит вниз.
Штурман все чаще выходит из кабины, пробегая лучом фонарика по
рядам кресел.
Вот он стягивает с лица Антошкиного соседа маску, лицо от синего
света кажется покрытым черными пятнами.
Штурман закрывает лицо соседа большой маской и снова исчезает в
кабине.
Антошка задремала. Проснулась от прикосновения маминых рук. Мама
стягивала с ее головы кислородную маску.
Антошке кажется, что они летят целую вечность, за это время можно
было пересечь все моря, континенты и океаны, а они все летят и летят.
"Как ты себя чувствуешь?" - спрашивает мама пожатием руки.
- Ничего, - отвечает Антошка и нетерпеливо барабанит пальцами по
маминой руке. Мама гладит руку, успокаивает. "Скоро, скоро, - говорит
ей это поглаживание. - Наберись терпения".
Моторы внезапно стихли. Самолет поскакал, остановился. Штурман
открыл дверцу кабины.
- Прибыли. Прошу отстегивать ремни и выходить из самолета.
- Англия. Мы уже в Англии, - говорит мама, и голос ее звучит
необыкновенно ласково, по-домашнему.
- Но почему не открывают дверь? - спрашивает Антошка.
- Дверь открыта, но еще темно на улице.
Антошка подходит к раскрытой двери - тьма, кромешная тьма. Чьи-то
руки подхватывают ее, как мешок, и ставят на землю. На фоне серого
неба громоздятся тени зданий, самолетов. Пассажиры, взявшись за руки,
идут куда-то к синему огоньку, идут в полной темноте. Открывается
дверь - снова темно, раздвигается портьера, и Антошка попадает в
просторную комнату, горит только одна лампочка под потолком, но свет
ее кажется нестерпимо ярким.
Вводят под руки пассажира - соседа Антошки. Его лицо в крови.
- Есть раненые? - спрашивает начальник аэродрома.
- Нет, я не ранен, разошелся пневмоторакс, - отвечает по-шведски
человек.
- Доктора! Скорее послать за доктором! - распоряжается начальник
аэродрома.
- Дайте кислородную подушку, - советует Елизавета Карповна, - я
врач. - И она куда-то уходит.
Антошка остается на скамейке. Глаза не могут привыкнуть к свету.
Хлопает портьера, внося в комнату струи холодного воздуха.
Старший пилот докладывает начальнику аэродрома:
- Над Норвегией летели на высоте двадцать пять тысяч футов.
Подверглись нападению германских истребителей. Самолет пробит в
одиннадцати местах, один мотор выведен из строя. Пассажиры соблюдали
полное спокойствие, из-за шума моторов они не слышали стрельбы и не
отметили ненормальной вибрации машины. Над Северным морем небо закрыто
плотными тучами, и это помогло вывести машину из-под обстрела.
- Со счастливым прибытием! - поздравляет начальник пилота.
Занималось утро. По серому небу плыли низкие дымные облака. На
горизонте все резче прорисовывалась зубчатая кромка не то леса, не то
далекого горного хребта.
Пассажиры, прилетевшие из Швеции, усаживались в автобус. Антошка
осмотрелась вокруг. Неужели это аэродром, на который они сели ночью?
По полю раскиданы небольшие копны сена, аэродромные постройки
размалеваны бесформенными черными, желтыми и зелеными пятнами. На
опушке леса под таким же пестрым брезентом топорщатся угловатые
громады. Пушки? Самолеты? Все это так не похоже на стокгольмский
аэродром - ровный, чистый, с длинными, широкими взлетными дорожками,
яркими ангарами, серебристыми самолетами.
Старый автобус с облупленными боками и вмятинами, казалось,
побывал в боях. Антошка заняла место у окна. Из сиденья выпирали
пружины, стекла в трещинах, а один оконный проем заделан фанерным
листом, на котором наклеен плакат. С плаката на Антошку смотрели
строгие глаза, палец указывал прямо на нее, из раскрытого рта вылетали
строчки: "Молчи, тебя слушает враг!", "Враг рядом с тобой!"
Антошка прижалась к маме и поцеловала ее в щеку.
- Ты чего? - ласково спросила Елизавета Карповна. - Рада, что на
земле?
- Нет, счастлива, что рядом со мной ты.
Автобус мчался по разбитой дороге. Пассажиры после бессонной ночи
пытались дремать, но их бросало из стороны в сторону, они крепче
упирались пятками в пол, плотнее прижимались к спинкам сидений. Уже
совсем развиднелось, и автобус громыхал по извилистой дороге,
проложенной в распадке гор. У скалистого подножия кряжистые деревья
широко раскинули оголенные кроны, по склонам взбирался кустарник,
вперемежку с вереском, а вершины гор были совсем голые, словно
облысели. Сквозь коричневую сетку ветвей возникали то серые каменные
дома с островерхими крышами, то зубчатые стены и высокие башни
старинных замков.
- Где мы едем? Что это за горы? Как называются? В этих замках
кто-нибудь живет? - теребила Антошка маму.
Елизавета Карповна пожимала плечами.
- Мне кажется, что мы в Северной Шотландии, а впрочем, может
быть, в ее центральной части. Сейчас не принято спрашивать, куда тебя
доставили и куда везут. Увидим.
Горы отодвигались все дальше на запад, и вершины их становились
выше. Пологие склоны во многих местах были густо засыпаны валунами,
словно галькой на морском берегу. Антошко даже показалось, что эти
валуны движутся, но не вниз, а вверх. Она влипла носом в стекло,
стараясь разглядеть и понять, что же это такое.
Швед, сидевший позади них, сказал:
- Это отары знаменитых шотландских овец. Когда-то они сделали
Англию богатой. Недаром спикер и сейчас занимает свое председательское
место в парламенте, сидя на мешке, набитом овечьей шерстью.
Теперь и Антошка видела, что это живые существа, а вовсе не
камни.
Дорога резко свернула налево. Миновав узкое скалистое ущелье,
автобус спустился на холмистую равнину. Было начало марта, а холмы
покрыты травой и темно-зеленым вереском, поблескивают зеркальца болот.
Снова поворот налево, и вдруг открылось море - хмурое, мглистое.
Облака низко клубились над водой, под ними вскипали белые гребни,
свинцовые волны с грохотом катили на берег и здесь, словно теряя силы,
сникали, распластывались и уползали обратно, оставляя извилистую гряду
грязной пены.
Дорога шла теперь вдоль морского берега. Потянулись деревенские
улицы с серыми каменными домами, обнесенными низкими оградами.
Плодовые деревья, еще не украшенные ни цветами, ни зеленью, мокли под
моросящим дождем. Но приближение весны чувствовалось и по теплой
испарине земли, и по ярким кочкам новой травы на обочинах дороги, и по
хлопотливому труду людей на полях. Весна в начале марта! А в Швеции
еще метут метели, и в родной Москве тоже зима.
Автобус плавно катился по гладкому шоссе, как по взлетной
дорожке. Мерный рокот мотора убаюкал Антошку, и, привалившись к плечу
мамы, она заснула.
Проснулась от резкого толчка. Автобус остановился, чтобы
пропустить на перекрестке людей.
Антошка не могла сообразить, что это. Впереди шагал оркестр,
наигрывая на длинных волынках какой-то бравый мотив. За оркестром
строем шли такие же странно одетые молодые люди. Все в коротких
клетчатых юбках, застегнутых на бедре огромной английской булавкой;
распахнутые куртки не доходили до талии; через плечо, как скатка
шинели, свернутый плед; на ногах толстые шерстяные чулки до колен и
тяжелые башмаки. За плечом у каждого автомат.
- Мамочка, это что, киносъемка?
- Нет, - рассмеялась Елизавета Карповна, - это шотландские
солдаты, королевская гвардия.
Антошка постаралась не рассмеяться: солдаты в юбках, на головах
береты с перышками - это просто нельзя принять всерьез.
Сквозь серую завесу дождя стали проявляться, как на фотопленке,
силуэты высоких башен, церквей.
Въехали в Эдинбург - столицу Шотландии.
После скучных вересковых долин, торфяных болот, скалистых гор и
бурливых речек город поразил роскошной растительностью. Город-парк. По
прямой как стрела главной улице Принцес-стрит почти бесшумно катили
двухэтажные красные трамваи, множество автомобилей. Высокие дома
причудливой архитектуры, с балконами, выступами, башенками, колоннами
выстроились стеной по одной стороне улицы, а другая сторона - сплошной
парк - с памятниками, фонтанами, газонами, и за ним на мрачной высокой
скале главенствовал над городом огромный замок, обнесенный крепостной
стеной: древняя резиденция шотландских королей, хранившая о себе много
трагических легенд.
Автобус остановился у какой-то замысловатой башни. Многоярусные
готические ниши с орнаментами и фресками и шпили над ними - все
устремилось ввысь, и сооружение казалось легким, кружевным, летящим.
Под нижними сводами - беломраморная фигура старика, сидящего в
глубоком раздумье. Монумент писателю Вальтеру Скотту.
Пассажиры автобуса вышли, чтобы почтить память знаменитого
шотландца, автора многочисленных исторических романов, которыми
сегодня увлекаются юные и взрослые читатели во всем мире.
Антошке захотелось вновь перечитать "Айвенго"; у нее было такое
чувство, что теперь она лично познакомилась с писателем.
Рядом с грандиозным монументом Вальтеру Скотту - скромный
памятник его современнику, великому поэту Шотландии Роберту Бернсу.
Почему же одному - такой величественный памятник, а второму -
такой скромный?
Вальтер Скотт был сыном дворянина, Роберт Бернс - сыном