Страница:
обычной зеленой плесени, о котором она так много слышала и впервые
держит его в руках. На дне склянки слой белого порошка. В Англии это
лекарство производится уже в промышленных масштабах, но все еще
ценится дороже золота. Газовая гангрена, которая отнимала жизнь у
сотен тысяч раненых во всех войнах, потери от которой были больше
потерь убитыми на поле боя, теперь не страшна. В Советском Союзе
пенициллин еще не производится, но английские ученые отдали дань
первооткрывателям его - русским ученым, и первая партия пенициллина
уже направлена в Советский Союз. Зеленая плесень! Елизавета Карповна
улыбнулась. Она вспомнила, как ее бабушка, неграмотная женщина,
заставляла маленькую Лизу съедать каждый день крохотную корочку хлеба,
покрытую зеленой плесенью. В деревянном флигельке бабушки было всегда
сыро, и хлеб быстро плесневел. "Не будешь бояться грома, не заболеешь
горячкой, будешь долго жить", - приговаривала при этом добрая
старушка. Над ней смеялись. Лиза с отвращением глотала позеленевшую
корочку. Может быть, народная медицина уже тогда знала чудодейственные
свойства этой плесени!
Елизавета Карповна проколола иглой тонкую металлическую пробку,
ввела в склянку спирт, поболтала и вытянула содержимое в шприц.
Сделала укол. Паррот был все еще в забытьи.
- А теперь передохните, - предложил мистер Чарльз.
- Вы уже закончили операцию? - удивилась Елизавета Карповна, но,
увидев накрытое простыней с головы до ног тело на столе, поняла, что
медицинская помощь этому матросу больше не нужна.
Она медленным движением стянула со рта марлевую повязку.
- Я пойду взгляну на детей. - Сердце у нее бешено забилось. "Что
с Антошкой, что с малышом?"
- Олл райт! Вы нужны мне будете утром. Спокойной ночи!
Елизавета Карповна выбежала на палубу. Было уже темно. Вместе с
темнотой наступила тишина, взрывы прекратились.
- Мамочка, он смеется! Он смеется! Его рассмешил Пикквик. Его,
наверно, зовут Джонни. Посмотри, какой он красивый! - затрещала
Антошка, повиснув на шее у матери.
- Хорошо, что он смеется, очень хорошо!
- А почему же ты плачешь? - забеспокоилась Антошка.
- Наверно, от радости.
- Мамочка, откуда он? Его выловили в море?
- Да, он был привязан к плотику.
- А где его мама?
- Неизвестно, - ответила Елизавета Карповна. - Возможно, ее
подняли на другой пароход или на военный корабль.
Елизавета Карповна воткнула штепсель от электрического чайника в
розетку.
- Выпьем чаю и будем спать.
Она еще раз осмотрела и выслушала малыша, который вырывался из
рук незнакомой женщины и тянулся к Антошке.
- Ты видишь, он уже привык ко мне, - с гордостью говорила
Антошка. - Мама, взрывы прекратились. Это почему? Все подводные лодки
уже потопили или прогнали?
- Наверно. - Елизавета Карповна почувствовала, как она смертельно
устала. - Спать будем в кают-компании не раздеваясь. Так приказал
капитан. Я пойду в нашу каюту и принесу подушки.
На палубе Елизавета Карповна увидела тени матросов, выстроившихся
у борта. Двое спускали за борт продолговатый тюк. Поняла: хоронят
матроса, умершего на операционном столе.
В эту ночь Елизавета Карповна долго не могла уснуть. Слишком
много переживаний выпало за день, и мучила мысль: что случилось с
дипкурьерами? "Наверно, сумели спасти", - успокаивала она себя. Ведь
это не просто пассажиры, и об их безопасности должны позаботиться
прежде всего. Как спросить об этом Паррота? Что сказать Антошке?
Утром в сон вплелось что-то очень уютное, домашнее.
"Ладушки, ладушки! Где были вы? У бабушки"... - "У-у-шки,
у-ушки"... - жужжал голосок. "Ладушки, ладушки", - распевала Антошка.
"У-уш-ки, у-шки", - вторил Джонни. "А как мычит корова?" - спросила
Антошка своего питомца по-английски, но Джонни не знал, что такое
корова. "Му-му", - мычала Антошка, и Джонни повторял.
Увидев, что мать улыбается, Антошка подбежала к ней, чмокнула в
щеку и с восторгом стала рассказывать, какой это умница Джонни: он все
понимает даже лучше, чем Пикквик.
Пришел старый Мэтью убирать каюту. Он был желт и еле передвигал
ноги: видно, эта тревожная ночь в лазарете отняла у него много сил. Он
выключил свет и отдраил бронекрышки с иллюминатора. Была небольшая
бортовая качка, стекло иллюминатора то заслоняла стена зеленоватой
пузырчатой воды, то вдруг море проваливалось, а на горизонте появлялся
длинный черный хвост дыма, который словно был привязан к пароходу.
- Мистер Мэтью, что это? Пожар? - спросила Елизавета Карповна,
взглянув в иллюминатор.
- Да, миссис, пароход, наверно, налетел ночью на мину либо на
торпеду, но вы не беспокойтесь: с него сейчас будут снимать команду.
Антошка тоже подошла к иллюминатору. Горящий пароход двигался
вперед, его догонял военный сторожевой корабль и наконец заслонил
транспорт.
- Военный корабль пришел на помощь? Сейчас погасят пожар? -
спросила Антошка.
- Да, мисс.
Но дым не уменьшался, а усиливался, порывы ветра окутывали и
сторожевой корабль.
Стюард выбежал из каюты и вскоре вернулся с биноклем в руках.
- Посмотрите, миссис, - протянул он бинокль Елизавете Карповне, -
сейчас произойдет преступление, которого бог не простит.
Сторожевой корабль оторвался и ушел вперед.
Горящий пароход, казалось, не двигался, дым и прорывавшийся огонь
окутывали уже половину его, подбирались к фок-мачте.
- Не пугайтесь, - говорил стюард, - сторожевой корабль снял с
горящего парохода людей и теперь будет его расстреливать. Господи,
прости этот великий грех, не покарай неповинных в этом, - крестился
стюард.
- Почему будут расстреливать пароход и почему это грех, ведь там
людей не осталось? - допытывалась Антошка.
На глазах у стюарда были слезы.
Раздался взрыв... Не глухой взрыв глубинной бомбы, щелкающий
стальным бичом по кузову парохода, а страшный, оглушительный. Из дыма
высоко в небо взметнулись пламя и вода, и в этом огненно-сером
извержении закувыркались какие-то черные предметы. Еще взрыв. Дым,
пламя и вода смешались в клубок, ринулись вверх и медленно опадали
вниз...
Долго еще над волнами висело, чуть вздрагивая, дымное облако,
которое ветер яростно разорвал в клочья, развеял над морем, сдул с
гребней волн.
На земле все оставляет следы, и сгоревший дом тоже. Морская
пучина поглощает все тайны.
Стюард снова перекрестился.
- Все кончено.
- Что случилось, мистер Мэтью, откуда вы знали, что пароход будет
торпедирован? - спросила Елизавета Карповна.
- Его расстреляли наши британские военные корабли.
- Чтобы горящий пароход не достался фашистам? - догадалась
Антошка.
- Да, да, мисс, а впрочем...
Стюард опасливо посмотрел на Антошку.
- Говорите, говорите, мистер Мэтью, она тоже должна знать... -
начинала понимать Елизавета Карповна смысл разыгравшейся на их глазах
трагедии.
Стюард закурил трубку и, разгоняя дым, сел на диван.
- Пароход был поврежден фашистской миной, и на нем вспыхнул
пожар. Что ж, это бывает. Пожар можно ликвидировать. Бог свидетель, и
вы сами видели, миссис, что судно оставалось на плаву. Военный корабль
снял команду с парохода и сам же его подорвал, сам расстрелял. Для
нас, моряков, корабль - живое существо, и за жизнь его надо бороться,
как за жизнь человека, а в эту войну мы забыли бога, забыли наши
традиции.
- Я не понимаю, зачем расстреляли пароход, если его можно было
спасти? - спросила Елизавета Карповна.
- Это очень выгодная сделка, миссис. Пароход застрахован. Он уже
старый, как и все пароходы в нашем караване, долго не прослужит, а
владелец получит большую страховую премию и построит новый.
- Да, но он вез вооружение или продовольствие для Красной Армии,
кому же выгодно топить его? Это стоит огромных денег, в него вложен
большой труд, он необходим нашему фронту, нашему общему делу борьбы с
фашистской Германией, - горячо возразила Елизавета Карповна.
- Дело в том, миссис, что наше правительство не заинтересовано в
вашей победе. Кому выгодно иметь сильного противника, а Советская
Россия для наших капиталистов всегда будет врагом номер один.
- Значит, английское правительство за фашистов? - Щеки у Антошки
горели от негодования.
- Нет, мисс. Они не хотят победы фашистской Германии. Это тоже им
невыгодно. Выгодна победа Великобритании, и никого больше...
Елизавета Карповна видела, какое тяжелое впечатление произвели
слова стюарда на ее дочь.
- Слава богу, что наш капитан честный человек, с ним не
пропадешь. Он не пройдет мимо, если видит, что человек за бортом.
- Мистер Эндрю - коммунист? - спросила Антошка.
- Нет, он просто правильный человек.
Антошка прильнула к стеклу иллюминатора. Море по-прежнему то
поднималось вверх, то проваливалось. Вода, горизонт, затянутое тучами
небо, опять вода, опять небо... Перед глазами девочки возникла площадь
в Глазго, задымленная чадящими танками. Горячие слова ораторов, значки
"V" на танках, серпы и молоты. Надписи, сделанные кровью сердца. И все
это теперь на дне моря. "Выгода! Выгода!.."
Взрывы глубинных бомб уже не страшили. Антошка чувствовала, что
она что-то потеряла. Слово "союзник", светлое и какое-то волнующее,
распалось.
Да, война перевернула все представления о гуманности, нарушила
великий и святой закон международного товарищества моряков.
В мирное время слова: "Человек за бортом!" - звучали набатом.
"Человек за бортом!" - этот сигнал поднимал на ноги всю команду
корабля. Люди работали четко, слаженно, с невиданной быстротой и
сноровкой. Визжали лебедки, спускались шлюпки и штормтрапы,
сбрасывались спасательные плотики. Десятки моряков вызывались
перемахнуть через борт в кипящую пучину, чтобы спасти человека. За
жизнь одного человека шла борьба многих людей.
Случись пожар на пароходе или другая катастрофа, в мирное время в
эфир летел сигнал тревоги: шестнадцать тире, а за ними позывные: три
точки, три тире, три точки. SOS! Сигнал бедствия! Сотни кораблей
принимали этот сигнал, и штурманы проверяли по карте, как близко они
находятся к месту катастрофы, чтобы ответить: "Держитесь, подойдем
через два часа... через двадцать минут..." Десятки кораблей под
разными флагами меняли свой курс и спешили на помощь. За жизнь
корабля, потерпевшего бедствие, и жизнь его команды шла борьба
нескольких кораблей разных национальностей. И никого не интересовало,
кораблю какой национальности оказывается помощь, какие люди находятся
на борту, какого цвета их кожа, какого они вероисповедания или
политических убеждений. Помочь человеку, кораблю, терпящему бедствие в
море, было святым долгом.
А сейчас, когда идет война? Потоплен миноносец, десятки людей
барахтаются в ледяных волнах, захлебываются, кричат, хватаются за
щепки, тонут. Тонут офицеры и матросы английского военного корабля,
но, согласно инструкции Британского адмиралтейства, пароходы идут
прежним ходом, не изменив курса, холодные, равнодушные в своей
неторопливости. Капитаны берут трубку в рот, словно стараясь заткнуть
себе горло, чтобы не отдать команды застопорить машины, спустить
шлюпки, спасать людей. Рулевые впиваются в штурвальное колесо, капитан
становится к телеграфу, готовый перевести стрелки на "малый ход",
"стоп", матросы прилипают к борту, провожая обезумевшими глазами
барахтающихся в волнах людей, готовые прыгнуть за борт...
Но корабли в составе конвоя идут строем, как солдаты на парадном
плацу, идут по инструкции Британского адмиралтейства. На место
катастрофы будет послано одно-два спасательных судна, если будет
послано...
Погибнет корабль в мирное время, напоровшись на подводную скалу,
разбитый штормом или сгоревший, на тихой улочке Лондона во дворце
Ллойда церемониймейстер в красной мантии торжественно подойдет к
медному колоколу, ударит три раза и возвестит, что на такой-то широте
и долготе погиб корабль, построенный там-то и такого-то водоизмещения.
Три мерных удара, и колокол еще долго гудит, печально гудит, и люди,
проходящие мимо дворца, заслышав траурные удары колокола, остановятся,
снимут шляпы и почтят минутой молчания погибший корабль.
Агенты страховой компании Ллойда во всех портах мира наблюдают и
за новыми, только что спущенными со стапелей торговыми кораблями, и за
их рейсами, и за терпящими бедствие в море. И радиовышки во всех
портах Англии принимают короткие рапорты от своих агентов. Во дворце
Ллойда в течение почти двух столетий ведется регистрация судеб
торговых кораблей всего мира. Получив сведения о погибшем где-то
торговом судне, клерк в черном траурном костюме раскрывает на конторке
фолиант в сафьяновом переплете и записывает сведения о погибшем
корабле. На фолиантах золотым тисненном обозначено: "Сгоревшие
корабли", "Погибшие во время шторма", "Разбитые о скалы и подводные
камни". И нет фолиантов с надписью "Торпедированные противником" и
"Расстрелянные своими же военными кораблями".
Слишком много понадобилось бы клерков и слишком много сафьяна
пошло бы на переплеты в военное время. Если бы во время войны во
дворце Ллойда отдавались траурные почести погибшим кораблям, медный
колокол звучал бы непрерывно день и ночь. Минута молчания растянулась
бы на сутки. Вот почему во время войны фолианты Ллойда были уложены в
сейфы, клерки остались без работы, колокол замолк на годы.
Все человеческие международные законы товарищества были нарушены
во время войны, были поломаны старые английские традиции, и только
одна осталась жить.
За потопленный врагом или расстрелянный военными кораблями
транспорт владелец судна получал страховую премию. За потопленный груз
- танки, самолеты, продовольствие - английские банки выплачивали
владельцам военных заводов сполна. И эти расходы окупались за счет
повышения налогов, повышения цен на товары первой необходимости. За
все это, в конечном счете, расплачивался трудовой люд Англии.
В мирное время поднятый на борт корабля малыш занял бы страницы
газет во всем мире. "Ребенок в океане! Малыш, чудом спасенный из пасти
акулы! Где мать малыша, спасенного в бурном море? Мальчику около
шестнадцати месяцев, он голубоглазый, на левой щечке родинка, одет в
синий комбинезончик. В последнюю минуту чьи-то заботливые руки
привязали его к плотику. Мальчик пробыл в воде четыре-пять минут. Он
был смертельно напуган, он плачет, зовет маму..." - кричали бы газеты
и радио.
Но сейчас война. И в эфир не полетели запросы, что с матерью
спасенного ребенка. Может быть, она и жива и умирает от горя,
оплакивая свое дитя. В эфир не летят с кораблей точки и тире, чтобы не
выдать себя вражеским кораблям и подводным лодкам. Конвой соблюдает
радиомолчание.
Сегодня на борт парохода подняли еще двух человек. Оба лежат на
столе.
Елизавета Карповна подошла к одному из них. Молодое лицо с
запавшими глазами бледно до синевы. Она отвернула простыню с пятном
крови. Оторванная нога выше колена держится на каких-то сухожилиях.
Надо немедленно оперировать. Пульс еле прощупывается. Раненый без
сознания. На втором столе стонет другой матрос в английской форме,
которого еще не успели раздеть. У этого раздроблена кисть левой руки.
- Будем ампутировать ногу? - спросила Елизавета Карповна доктора.
- Подождет! - коротко бросил мистер Чарльз. - Возможно, его и не
придется оперировать.
- Но если его не оперировать немедленно, он умрет! - воскликнула
Елизавета Карповна.
- Тем лучше для него.
Щетка застыла в руках русского врача.
- Это вы серьезно, мистер Чарльз?
- Вполне. Поглядите на его правую руку.
Елизавета Карповна подошла к раненому. Только теперь она увидела
возле основания большого пальца аккуратно вытатуированный знак
свастики. Фашист!
- Как он попал сюда?
- Выловили в горячке. Это молодчик с потопленной германской
субмарины. Когда его подняли на борт и увидели фашистскую форму, наши
матросы дружно закричали: "Майна! Майна!" Но мистер Макдоннел
скомандовал: "Вира!" Велел отнести его в лазарет. Будь я капитаном, я
выбросил бы эту падаль за борт. Пусть подыхает. Собаке - собачья
смерть.
Елизавета Карповна с двойным чувством смотрела на безжизненного,
распростертого на столе человека. Он неминуемо умрет через полчаса,
через час, если не будут приняты меры. Да, она может убить его, если
оставит лежать так. Может быть, он нажимал гашетку, выпускающую
торпеду, может быть, он рассчитывал на приборах направление удара или
сидел у акустического аппарата и первый закричал: "Хайль Гитлер!",
когда торпеда взорвалась и потопила миноносец или транспорт. Может
быть. Может быть...
Но его выловили, подняли на борт. Он уже никогда не возьмет в
руки оружие, даже если выживет, навеки останется инвалидом. Он лежит
перед ней - обезвреженный враг, как лежит его субмарина с командой на
дне Баренцева моря.
- Нельзя бить лежачего, - решительно сказала Елизавета Карповна.
- Лежачий уже не боится упасть, - холодно ответил мистер Чарльз и
подошел к английскому моряку.
- Вы можете обойтись без моей помощи?- спросила Елизавета
Карповна доктора.
- Да.
- Я буду оперировать его, - кивнула она в сторону фашиста.
- Не знал, что и вы сентиментальны, миссис, как наш капитан, -
ядовито произнес доктор.
Оба стояли друг перед другом с поднятыми вверх стерильными
руками. Они были союзниками, а тот, на столе, их общий враг.
Улаф в белом халате, держа две пары резиновых перчаток, молча
наблюдал за поединком. Сердце его клокотало от ярости к фашисту, но
почему-то он внутренне соглашался с русским врачом, а не с английским.
Оба повернулись к Улафу.
- Пожалуйста, сначала даме, - с подчеркнутой учтивостью сказал
доктор Чарльз.
Елизавета Карповна принялась за операцию.
...Старший помощник Джофри сидел на круглом стуле в штурманской
рубке и заполнял вахтенный журнал.
"...В 15 часов 07 минут на борт корабля был поднят командир
британского миноносца, - писал он в журнале, - потопленного германской
субмариной, капитан третьего ранга мистер Паррот. Ему оказана
медицинская помощь. С этого же миноносца подобраны три матроса. Один
из них долго пробыл в воде и умер от обморожения. Погребен в водах
Баренцева моря в 22 часа 20 минут. Кроме того, примерно на тех же
координатах поднят на борт ребенок, привязанный к плотику, очевидно,
английской национальности, мальчик 14-16 месяцев. Находится в хорошем
состоянии.
После потопления германской субмарины в районе обширных соляровых
пятен всплыл один из членов команды субмарины, который по ошибке..."
Капитан, подошедший к Джофри и следивший за записью, резко
поправил:
- Мистер Джофри, зачеркните слово "по ошибке". Он был поднят
потому, что оказался у борта нашего парохода.
Джофри зачеркнул "по ошибке".
- Мне все равно, мистер Эндрю, я лишен чувства
человеконенавистничества. Для меня все люди равны. Чем этот немецкий
парень хуже русского?
- Э, нет, - возразил капитан, - я предпочел бы, чтобы все фашисты
оказались на дне моря. Пока фашисты ходят по земле, люди не могут быть
спокойны. Подумайте, во что они превратили Европу - в сплошной
концлагерь. Русские ни мне, ни вам не угрожают.
- Тогда зачем же вы приказали поднять этого фашиста?
- Потому что он ранен и потому что он наш пленный. - Капитан
подошел к рупору и вызвал матросскую столовую. - Мистер Чарльз, как
состояние раненых?
- Мистер Эндрю, наверно, интересуется состоянием английского
матроса? Ему сделана операция. Состояние удовлетворительное.
- А как фашистский молодчик? - спросил капитан.
- Сэр, - холодно отрапортовал доктор, - члену команды фашистской
подлодки русским врачом сделана операция. Опасаться за его драгоценную
жизнь оснований нет. И, кстати, капитан третьего ранга Паррот пришел в
себя и требует перевести его в отдельную каюту.
- Олл райт, переведите его в каюту мистера Джофри, а старший
помощник переселится ко мне. Мистер Джофри, вы не возражаете? -
повернулся он к своему помощнику.
Джофри пожал плечами.
- Мне все равно.
...Елизавета Карповна закончила операцию и подошла к командиру
миноносца, чтобы ввести ему очередную порцию пенициллина. Он,
казалось, узнал ее.
- Благодарю вас, миссис, - прошептал он.
- Как вы себя чувствуете, мистер Паррот?
- О, вы знаете мою фамилию, значит, я не ошибся. Вы русский врач,
приходили ко мне в управление в Лондоне?
- Да, да.
- Судьба зло посмеялась надо мной.
- О, не стоит об этом. - Елизавету Карповну сейчас больше всего
занимал вопрос о судьбе дипкурьеров. - Скажите, пожалуйста, вам не
известна судьба ваших советских пассажиров?
- Дипкурьеров?
- Да.
Мистер Паррот заскрежетал зубами.
- Ваши дипкурьеры приковали себя к тяжелым портфелям. Торпеда
попала в носовую часть, меня вместе с ходовым мостиком выбросило в
море. О их судьбе, увы, я могу только догадываться. Шансов на спасение
у них не было.
Елизавета Карповна выбежала на палубу, глотнула свежего воздуха.
Вечерело, воздух был прозрачный. Невдалеке, тяжело переваливаясь, шел
авианосец - огромное серое судно с площадкой для самолетов. Площадка
была пустая. Других кораблей не было видно. Взрывы глубинных бомб
звучали где-то далеко: казалось, за горизонтом. Тревожное состояние,
которое все время владело ею, сменилось каким-то оцепенением,
опустошенностью. Итак, Алексей Антонович и его молодой симпатичный
помощник погибли... Трудно смириться. Как сказать об этом Антошке? Не
слишком ли большой груз навалился на неокрепшие плечи ее дочери. Нет,
она ничего не скажет. Антошка никогда не узнает.
Авианосец внезапно нырнул в белый мрак. Отвесная стена тумана
быстро надвигалась на корабль, в горле запершило от холодной влаги, в
двух шагах ничего не было видно, вокруг клубились облака тумана.
Перебирая руками по борту, Елизавета Карповна поспешила по
направлению к трапу. Ощупью искала дверь и не могла найти, и вдруг
острая тоска по Антошке сжала сердце: казалось, что она потеряла дочь
в этом тумане, не сумеет прорваться к ней. Наконец нащупала ручку,
толкнула дверь внутрь и побежала по коридору.
В кают-компании было светло и по-домашнему спокойно. Антошка
сидела за столом и, прикусив кончик языка, вырезала что-то из картона.
Джонни сидел перед ней на столе, загребал обеими руками кусочки
мозаики и перекидывал их через голову. Пикквик, засунув нос под мышку,
спал на диване. Совсем как дома.
- Потерпи, Джонни, скоро будет готов плясун. Мы будем петь
"тра-та-та, тра-та-та", а он будет отплясывать, - говорила Антошка
по-русски.
А Джонни повторял:
- Т-атла-та-та!
- Мамочка! - взвизгнула Антошка и бросилась к матери.
Джонни тоже потянулся к ней и чуть не свалился со стола, и
Пикквик спрыгнул с дивана, зевая во всю пасть.
- Где ты была так долго? - спрашивала Антошка. - У тебя усталый
вид. Что ты делала?
- Занималась своими больными. И, кстати, знаешь, кто лежит в
лазарете? Никогда не угадаешь. Мистер Паррот.
- А кто это? - недоумевающе спросила Антошка.
- Тот самый Паррот, капитан третьего ранга, который сказал нам в
Лондоне, что, для того чтобы плыть на военном корабле, женщина...
- ...должна быть по крайней мере королевой, - досказала Антошка.
- Но как он очутился здесь?
- Его миноносец потопила фашистская подводная лодка, а его
удалось спасти.
У Антошки глаза стали совсем круглые.
- Миноносец потопила? А Алексей Антонович и Василий Сергеевич? Их
спасли?
- Да, их спасли и взяли на другой пароход.
- Ух, слава богу, а то я напугалась, - вздохнула с облегчением
Антошка. - Как хорошо, что всех спасают.
- Да, хорошо, что всех спасают, - повторила как бы про себя мать.
- И я сегодня делала самостоятельно операцию.
- Кому?
- Немцу.
- Немцу? Фашисту? Ты шутишь.
- Нет, не шучу. Корабли нашего конвоя уничтожили фашистскую
подводную лодку, а некоторые члены команды всплыли. Вот и подобрали
одного. Мистер Чарльз отказался делать ему операцию, и пришлось мне.
- Ты делала фашисту операцию, чтобы спасти его?
- Да.
Антошка нахмурилась.
- Доктор Чарльз отказался, а ты взялась. Значит, английский
доктор - патриот, а ты... Да ведь, может быть, он потопил пароход, на
котором были Джонни со своей матерью, может быть, он потопил
миноносец, на котором были Паррот, Алексей Антонович, Василий
Сергеевич? Он думал, как уничтожить, а ты думаешь, как спасти.
Справедливо ли это? А где же месть?
- Антошка, мы не мстительны.
- Тогда почему на всех заголовках газет пишут: "Смерть фашистским
оккупантам"? - все больше горячилась Антошка.
- Девочка, пойми, он ранен, он пленный. Существует международное
Женевское соглашение, по которому раненым должна оказываться помощь.
- Значит, раненый уже не враг, а друг? Нет, нет, я не понимаю! -
Антошка бросилась на диван и в ярости колотила подушку кулаками. -
Выходит, для тебя, как врача, все люди одинаковы, нет ни врагов, ни
друзей, а есть здоровые и больные. Для тебя человек состоит из костей,
сухожилий, и даже человеческая кровь для тебя разные красные и белые
шарики. Доктор Чарльз настоящий патриот, а я хочу, чтобы ты, моя мама,
была патриоткой и чтобы была права ты, а не он.
Елизавета Карповна терла себе виски. Дочь в чем-то права и в
чем-то заблуждается. Как ей лучше объяснить?..
- Антошка, права я. - Елизавета Карповна присела возле дочери и
погладила ее по голове.
Антошка сбросила руку матери и вскочила на ноги.
- Ты хотела, чтобы я его убила? - спросила тихо мать.
- Я хотела, чтобы твои руки не прикасались к нему. Я же понимаю
держит его в руках. На дне склянки слой белого порошка. В Англии это
лекарство производится уже в промышленных масштабах, но все еще
ценится дороже золота. Газовая гангрена, которая отнимала жизнь у
сотен тысяч раненых во всех войнах, потери от которой были больше
потерь убитыми на поле боя, теперь не страшна. В Советском Союзе
пенициллин еще не производится, но английские ученые отдали дань
первооткрывателям его - русским ученым, и первая партия пенициллина
уже направлена в Советский Союз. Зеленая плесень! Елизавета Карповна
улыбнулась. Она вспомнила, как ее бабушка, неграмотная женщина,
заставляла маленькую Лизу съедать каждый день крохотную корочку хлеба,
покрытую зеленой плесенью. В деревянном флигельке бабушки было всегда
сыро, и хлеб быстро плесневел. "Не будешь бояться грома, не заболеешь
горячкой, будешь долго жить", - приговаривала при этом добрая
старушка. Над ней смеялись. Лиза с отвращением глотала позеленевшую
корочку. Может быть, народная медицина уже тогда знала чудодейственные
свойства этой плесени!
Елизавета Карповна проколола иглой тонкую металлическую пробку,
ввела в склянку спирт, поболтала и вытянула содержимое в шприц.
Сделала укол. Паррот был все еще в забытьи.
- А теперь передохните, - предложил мистер Чарльз.
- Вы уже закончили операцию? - удивилась Елизавета Карповна, но,
увидев накрытое простыней с головы до ног тело на столе, поняла, что
медицинская помощь этому матросу больше не нужна.
Она медленным движением стянула со рта марлевую повязку.
- Я пойду взгляну на детей. - Сердце у нее бешено забилось. "Что
с Антошкой, что с малышом?"
- Олл райт! Вы нужны мне будете утром. Спокойной ночи!
Елизавета Карповна выбежала на палубу. Было уже темно. Вместе с
темнотой наступила тишина, взрывы прекратились.
- Мамочка, он смеется! Он смеется! Его рассмешил Пикквик. Его,
наверно, зовут Джонни. Посмотри, какой он красивый! - затрещала
Антошка, повиснув на шее у матери.
- Хорошо, что он смеется, очень хорошо!
- А почему же ты плачешь? - забеспокоилась Антошка.
- Наверно, от радости.
- Мамочка, откуда он? Его выловили в море?
- Да, он был привязан к плотику.
- А где его мама?
- Неизвестно, - ответила Елизавета Карповна. - Возможно, ее
подняли на другой пароход или на военный корабль.
Елизавета Карповна воткнула штепсель от электрического чайника в
розетку.
- Выпьем чаю и будем спать.
Она еще раз осмотрела и выслушала малыша, который вырывался из
рук незнакомой женщины и тянулся к Антошке.
- Ты видишь, он уже привык ко мне, - с гордостью говорила
Антошка. - Мама, взрывы прекратились. Это почему? Все подводные лодки
уже потопили или прогнали?
- Наверно. - Елизавета Карповна почувствовала, как она смертельно
устала. - Спать будем в кают-компании не раздеваясь. Так приказал
капитан. Я пойду в нашу каюту и принесу подушки.
На палубе Елизавета Карповна увидела тени матросов, выстроившихся
у борта. Двое спускали за борт продолговатый тюк. Поняла: хоронят
матроса, умершего на операционном столе.
В эту ночь Елизавета Карповна долго не могла уснуть. Слишком
много переживаний выпало за день, и мучила мысль: что случилось с
дипкурьерами? "Наверно, сумели спасти", - успокаивала она себя. Ведь
это не просто пассажиры, и об их безопасности должны позаботиться
прежде всего. Как спросить об этом Паррота? Что сказать Антошке?
Утром в сон вплелось что-то очень уютное, домашнее.
"Ладушки, ладушки! Где были вы? У бабушки"... - "У-у-шки,
у-ушки"... - жужжал голосок. "Ладушки, ладушки", - распевала Антошка.
"У-уш-ки, у-шки", - вторил Джонни. "А как мычит корова?" - спросила
Антошка своего питомца по-английски, но Джонни не знал, что такое
корова. "Му-му", - мычала Антошка, и Джонни повторял.
Увидев, что мать улыбается, Антошка подбежала к ней, чмокнула в
щеку и с восторгом стала рассказывать, какой это умница Джонни: он все
понимает даже лучше, чем Пикквик.
Пришел старый Мэтью убирать каюту. Он был желт и еле передвигал
ноги: видно, эта тревожная ночь в лазарете отняла у него много сил. Он
выключил свет и отдраил бронекрышки с иллюминатора. Была небольшая
бортовая качка, стекло иллюминатора то заслоняла стена зеленоватой
пузырчатой воды, то вдруг море проваливалось, а на горизонте появлялся
длинный черный хвост дыма, который словно был привязан к пароходу.
- Мистер Мэтью, что это? Пожар? - спросила Елизавета Карповна,
взглянув в иллюминатор.
- Да, миссис, пароход, наверно, налетел ночью на мину либо на
торпеду, но вы не беспокойтесь: с него сейчас будут снимать команду.
Антошка тоже подошла к иллюминатору. Горящий пароход двигался
вперед, его догонял военный сторожевой корабль и наконец заслонил
транспорт.
- Военный корабль пришел на помощь? Сейчас погасят пожар? -
спросила Антошка.
- Да, мисс.
Но дым не уменьшался, а усиливался, порывы ветра окутывали и
сторожевой корабль.
Стюард выбежал из каюты и вскоре вернулся с биноклем в руках.
- Посмотрите, миссис, - протянул он бинокль Елизавете Карповне, -
сейчас произойдет преступление, которого бог не простит.
Сторожевой корабль оторвался и ушел вперед.
Горящий пароход, казалось, не двигался, дым и прорывавшийся огонь
окутывали уже половину его, подбирались к фок-мачте.
- Не пугайтесь, - говорил стюард, - сторожевой корабль снял с
горящего парохода людей и теперь будет его расстреливать. Господи,
прости этот великий грех, не покарай неповинных в этом, - крестился
стюард.
- Почему будут расстреливать пароход и почему это грех, ведь там
людей не осталось? - допытывалась Антошка.
На глазах у стюарда были слезы.
Раздался взрыв... Не глухой взрыв глубинной бомбы, щелкающий
стальным бичом по кузову парохода, а страшный, оглушительный. Из дыма
высоко в небо взметнулись пламя и вода, и в этом огненно-сером
извержении закувыркались какие-то черные предметы. Еще взрыв. Дым,
пламя и вода смешались в клубок, ринулись вверх и медленно опадали
вниз...
Долго еще над волнами висело, чуть вздрагивая, дымное облако,
которое ветер яростно разорвал в клочья, развеял над морем, сдул с
гребней волн.
На земле все оставляет следы, и сгоревший дом тоже. Морская
пучина поглощает все тайны.
Стюард снова перекрестился.
- Все кончено.
- Что случилось, мистер Мэтью, откуда вы знали, что пароход будет
торпедирован? - спросила Елизавета Карповна.
- Его расстреляли наши британские военные корабли.
- Чтобы горящий пароход не достался фашистам? - догадалась
Антошка.
- Да, да, мисс, а впрочем...
Стюард опасливо посмотрел на Антошку.
- Говорите, говорите, мистер Мэтью, она тоже должна знать... -
начинала понимать Елизавета Карповна смысл разыгравшейся на их глазах
трагедии.
Стюард закурил трубку и, разгоняя дым, сел на диван.
- Пароход был поврежден фашистской миной, и на нем вспыхнул
пожар. Что ж, это бывает. Пожар можно ликвидировать. Бог свидетель, и
вы сами видели, миссис, что судно оставалось на плаву. Военный корабль
снял команду с парохода и сам же его подорвал, сам расстрелял. Для
нас, моряков, корабль - живое существо, и за жизнь его надо бороться,
как за жизнь человека, а в эту войну мы забыли бога, забыли наши
традиции.
- Я не понимаю, зачем расстреляли пароход, если его можно было
спасти? - спросила Елизавета Карповна.
- Это очень выгодная сделка, миссис. Пароход застрахован. Он уже
старый, как и все пароходы в нашем караване, долго не прослужит, а
владелец получит большую страховую премию и построит новый.
- Да, но он вез вооружение или продовольствие для Красной Армии,
кому же выгодно топить его? Это стоит огромных денег, в него вложен
большой труд, он необходим нашему фронту, нашему общему делу борьбы с
фашистской Германией, - горячо возразила Елизавета Карповна.
- Дело в том, миссис, что наше правительство не заинтересовано в
вашей победе. Кому выгодно иметь сильного противника, а Советская
Россия для наших капиталистов всегда будет врагом номер один.
- Значит, английское правительство за фашистов? - Щеки у Антошки
горели от негодования.
- Нет, мисс. Они не хотят победы фашистской Германии. Это тоже им
невыгодно. Выгодна победа Великобритании, и никого больше...
Елизавета Карповна видела, какое тяжелое впечатление произвели
слова стюарда на ее дочь.
- Слава богу, что наш капитан честный человек, с ним не
пропадешь. Он не пройдет мимо, если видит, что человек за бортом.
- Мистер Эндрю - коммунист? - спросила Антошка.
- Нет, он просто правильный человек.
Антошка прильнула к стеклу иллюминатора. Море по-прежнему то
поднималось вверх, то проваливалось. Вода, горизонт, затянутое тучами
небо, опять вода, опять небо... Перед глазами девочки возникла площадь
в Глазго, задымленная чадящими танками. Горячие слова ораторов, значки
"V" на танках, серпы и молоты. Надписи, сделанные кровью сердца. И все
это теперь на дне моря. "Выгода! Выгода!.."
Взрывы глубинных бомб уже не страшили. Антошка чувствовала, что
она что-то потеряла. Слово "союзник", светлое и какое-то волнующее,
распалось.
Да, война перевернула все представления о гуманности, нарушила
великий и святой закон международного товарищества моряков.
В мирное время слова: "Человек за бортом!" - звучали набатом.
"Человек за бортом!" - этот сигнал поднимал на ноги всю команду
корабля. Люди работали четко, слаженно, с невиданной быстротой и
сноровкой. Визжали лебедки, спускались шлюпки и штормтрапы,
сбрасывались спасательные плотики. Десятки моряков вызывались
перемахнуть через борт в кипящую пучину, чтобы спасти человека. За
жизнь одного человека шла борьба многих людей.
Случись пожар на пароходе или другая катастрофа, в мирное время в
эфир летел сигнал тревоги: шестнадцать тире, а за ними позывные: три
точки, три тире, три точки. SOS! Сигнал бедствия! Сотни кораблей
принимали этот сигнал, и штурманы проверяли по карте, как близко они
находятся к месту катастрофы, чтобы ответить: "Держитесь, подойдем
через два часа... через двадцать минут..." Десятки кораблей под
разными флагами меняли свой курс и спешили на помощь. За жизнь
корабля, потерпевшего бедствие, и жизнь его команды шла борьба
нескольких кораблей разных национальностей. И никого не интересовало,
кораблю какой национальности оказывается помощь, какие люди находятся
на борту, какого цвета их кожа, какого они вероисповедания или
политических убеждений. Помочь человеку, кораблю, терпящему бедствие в
море, было святым долгом.
А сейчас, когда идет война? Потоплен миноносец, десятки людей
барахтаются в ледяных волнах, захлебываются, кричат, хватаются за
щепки, тонут. Тонут офицеры и матросы английского военного корабля,
но, согласно инструкции Британского адмиралтейства, пароходы идут
прежним ходом, не изменив курса, холодные, равнодушные в своей
неторопливости. Капитаны берут трубку в рот, словно стараясь заткнуть
себе горло, чтобы не отдать команды застопорить машины, спустить
шлюпки, спасать людей. Рулевые впиваются в штурвальное колесо, капитан
становится к телеграфу, готовый перевести стрелки на "малый ход",
"стоп", матросы прилипают к борту, провожая обезумевшими глазами
барахтающихся в волнах людей, готовые прыгнуть за борт...
Но корабли в составе конвоя идут строем, как солдаты на парадном
плацу, идут по инструкции Британского адмиралтейства. На место
катастрофы будет послано одно-два спасательных судна, если будет
послано...
Погибнет корабль в мирное время, напоровшись на подводную скалу,
разбитый штормом или сгоревший, на тихой улочке Лондона во дворце
Ллойда церемониймейстер в красной мантии торжественно подойдет к
медному колоколу, ударит три раза и возвестит, что на такой-то широте
и долготе погиб корабль, построенный там-то и такого-то водоизмещения.
Три мерных удара, и колокол еще долго гудит, печально гудит, и люди,
проходящие мимо дворца, заслышав траурные удары колокола, остановятся,
снимут шляпы и почтят минутой молчания погибший корабль.
Агенты страховой компании Ллойда во всех портах мира наблюдают и
за новыми, только что спущенными со стапелей торговыми кораблями, и за
их рейсами, и за терпящими бедствие в море. И радиовышки во всех
портах Англии принимают короткие рапорты от своих агентов. Во дворце
Ллойда в течение почти двух столетий ведется регистрация судеб
торговых кораблей всего мира. Получив сведения о погибшем где-то
торговом судне, клерк в черном траурном костюме раскрывает на конторке
фолиант в сафьяновом переплете и записывает сведения о погибшем
корабле. На фолиантах золотым тисненном обозначено: "Сгоревшие
корабли", "Погибшие во время шторма", "Разбитые о скалы и подводные
камни". И нет фолиантов с надписью "Торпедированные противником" и
"Расстрелянные своими же военными кораблями".
Слишком много понадобилось бы клерков и слишком много сафьяна
пошло бы на переплеты в военное время. Если бы во время войны во
дворце Ллойда отдавались траурные почести погибшим кораблям, медный
колокол звучал бы непрерывно день и ночь. Минута молчания растянулась
бы на сутки. Вот почему во время войны фолианты Ллойда были уложены в
сейфы, клерки остались без работы, колокол замолк на годы.
Все человеческие международные законы товарищества были нарушены
во время войны, были поломаны старые английские традиции, и только
одна осталась жить.
За потопленный врагом или расстрелянный военными кораблями
транспорт владелец судна получал страховую премию. За потопленный груз
- танки, самолеты, продовольствие - английские банки выплачивали
владельцам военных заводов сполна. И эти расходы окупались за счет
повышения налогов, повышения цен на товары первой необходимости. За
все это, в конечном счете, расплачивался трудовой люд Англии.
В мирное время поднятый на борт корабля малыш занял бы страницы
газет во всем мире. "Ребенок в океане! Малыш, чудом спасенный из пасти
акулы! Где мать малыша, спасенного в бурном море? Мальчику около
шестнадцати месяцев, он голубоглазый, на левой щечке родинка, одет в
синий комбинезончик. В последнюю минуту чьи-то заботливые руки
привязали его к плотику. Мальчик пробыл в воде четыре-пять минут. Он
был смертельно напуган, он плачет, зовет маму..." - кричали бы газеты
и радио.
Но сейчас война. И в эфир не полетели запросы, что с матерью
спасенного ребенка. Может быть, она и жива и умирает от горя,
оплакивая свое дитя. В эфир не летят с кораблей точки и тире, чтобы не
выдать себя вражеским кораблям и подводным лодкам. Конвой соблюдает
радиомолчание.
Сегодня на борт парохода подняли еще двух человек. Оба лежат на
столе.
Елизавета Карповна подошла к одному из них. Молодое лицо с
запавшими глазами бледно до синевы. Она отвернула простыню с пятном
крови. Оторванная нога выше колена держится на каких-то сухожилиях.
Надо немедленно оперировать. Пульс еле прощупывается. Раненый без
сознания. На втором столе стонет другой матрос в английской форме,
которого еще не успели раздеть. У этого раздроблена кисть левой руки.
- Будем ампутировать ногу? - спросила Елизавета Карповна доктора.
- Подождет! - коротко бросил мистер Чарльз. - Возможно, его и не
придется оперировать.
- Но если его не оперировать немедленно, он умрет! - воскликнула
Елизавета Карповна.
- Тем лучше для него.
Щетка застыла в руках русского врача.
- Это вы серьезно, мистер Чарльз?
- Вполне. Поглядите на его правую руку.
Елизавета Карповна подошла к раненому. Только теперь она увидела
возле основания большого пальца аккуратно вытатуированный знак
свастики. Фашист!
- Как он попал сюда?
- Выловили в горячке. Это молодчик с потопленной германской
субмарины. Когда его подняли на борт и увидели фашистскую форму, наши
матросы дружно закричали: "Майна! Майна!" Но мистер Макдоннел
скомандовал: "Вира!" Велел отнести его в лазарет. Будь я капитаном, я
выбросил бы эту падаль за борт. Пусть подыхает. Собаке - собачья
смерть.
Елизавета Карповна с двойным чувством смотрела на безжизненного,
распростертого на столе человека. Он неминуемо умрет через полчаса,
через час, если не будут приняты меры. Да, она может убить его, если
оставит лежать так. Может быть, он нажимал гашетку, выпускающую
торпеду, может быть, он рассчитывал на приборах направление удара или
сидел у акустического аппарата и первый закричал: "Хайль Гитлер!",
когда торпеда взорвалась и потопила миноносец или транспорт. Может
быть. Может быть...
Но его выловили, подняли на борт. Он уже никогда не возьмет в
руки оружие, даже если выживет, навеки останется инвалидом. Он лежит
перед ней - обезвреженный враг, как лежит его субмарина с командой на
дне Баренцева моря.
- Нельзя бить лежачего, - решительно сказала Елизавета Карповна.
- Лежачий уже не боится упасть, - холодно ответил мистер Чарльз и
подошел к английскому моряку.
- Вы можете обойтись без моей помощи?- спросила Елизавета
Карповна доктора.
- Да.
- Я буду оперировать его, - кивнула она в сторону фашиста.
- Не знал, что и вы сентиментальны, миссис, как наш капитан, -
ядовито произнес доктор.
Оба стояли друг перед другом с поднятыми вверх стерильными
руками. Они были союзниками, а тот, на столе, их общий враг.
Улаф в белом халате, держа две пары резиновых перчаток, молча
наблюдал за поединком. Сердце его клокотало от ярости к фашисту, но
почему-то он внутренне соглашался с русским врачом, а не с английским.
Оба повернулись к Улафу.
- Пожалуйста, сначала даме, - с подчеркнутой учтивостью сказал
доктор Чарльз.
Елизавета Карповна принялась за операцию.
...Старший помощник Джофри сидел на круглом стуле в штурманской
рубке и заполнял вахтенный журнал.
"...В 15 часов 07 минут на борт корабля был поднят командир
британского миноносца, - писал он в журнале, - потопленного германской
субмариной, капитан третьего ранга мистер Паррот. Ему оказана
медицинская помощь. С этого же миноносца подобраны три матроса. Один
из них долго пробыл в воде и умер от обморожения. Погребен в водах
Баренцева моря в 22 часа 20 минут. Кроме того, примерно на тех же
координатах поднят на борт ребенок, привязанный к плотику, очевидно,
английской национальности, мальчик 14-16 месяцев. Находится в хорошем
состоянии.
После потопления германской субмарины в районе обширных соляровых
пятен всплыл один из членов команды субмарины, который по ошибке..."
Капитан, подошедший к Джофри и следивший за записью, резко
поправил:
- Мистер Джофри, зачеркните слово "по ошибке". Он был поднят
потому, что оказался у борта нашего парохода.
Джофри зачеркнул "по ошибке".
- Мне все равно, мистер Эндрю, я лишен чувства
человеконенавистничества. Для меня все люди равны. Чем этот немецкий
парень хуже русского?
- Э, нет, - возразил капитан, - я предпочел бы, чтобы все фашисты
оказались на дне моря. Пока фашисты ходят по земле, люди не могут быть
спокойны. Подумайте, во что они превратили Европу - в сплошной
концлагерь. Русские ни мне, ни вам не угрожают.
- Тогда зачем же вы приказали поднять этого фашиста?
- Потому что он ранен и потому что он наш пленный. - Капитан
подошел к рупору и вызвал матросскую столовую. - Мистер Чарльз, как
состояние раненых?
- Мистер Эндрю, наверно, интересуется состоянием английского
матроса? Ему сделана операция. Состояние удовлетворительное.
- А как фашистский молодчик? - спросил капитан.
- Сэр, - холодно отрапортовал доктор, - члену команды фашистской
подлодки русским врачом сделана операция. Опасаться за его драгоценную
жизнь оснований нет. И, кстати, капитан третьего ранга Паррот пришел в
себя и требует перевести его в отдельную каюту.
- Олл райт, переведите его в каюту мистера Джофри, а старший
помощник переселится ко мне. Мистер Джофри, вы не возражаете? -
повернулся он к своему помощнику.
Джофри пожал плечами.
- Мне все равно.
...Елизавета Карповна закончила операцию и подошла к командиру
миноносца, чтобы ввести ему очередную порцию пенициллина. Он,
казалось, узнал ее.
- Благодарю вас, миссис, - прошептал он.
- Как вы себя чувствуете, мистер Паррот?
- О, вы знаете мою фамилию, значит, я не ошибся. Вы русский врач,
приходили ко мне в управление в Лондоне?
- Да, да.
- Судьба зло посмеялась надо мной.
- О, не стоит об этом. - Елизавету Карповну сейчас больше всего
занимал вопрос о судьбе дипкурьеров. - Скажите, пожалуйста, вам не
известна судьба ваших советских пассажиров?
- Дипкурьеров?
- Да.
Мистер Паррот заскрежетал зубами.
- Ваши дипкурьеры приковали себя к тяжелым портфелям. Торпеда
попала в носовую часть, меня вместе с ходовым мостиком выбросило в
море. О их судьбе, увы, я могу только догадываться. Шансов на спасение
у них не было.
Елизавета Карповна выбежала на палубу, глотнула свежего воздуха.
Вечерело, воздух был прозрачный. Невдалеке, тяжело переваливаясь, шел
авианосец - огромное серое судно с площадкой для самолетов. Площадка
была пустая. Других кораблей не было видно. Взрывы глубинных бомб
звучали где-то далеко: казалось, за горизонтом. Тревожное состояние,
которое все время владело ею, сменилось каким-то оцепенением,
опустошенностью. Итак, Алексей Антонович и его молодой симпатичный
помощник погибли... Трудно смириться. Как сказать об этом Антошке? Не
слишком ли большой груз навалился на неокрепшие плечи ее дочери. Нет,
она ничего не скажет. Антошка никогда не узнает.
Авианосец внезапно нырнул в белый мрак. Отвесная стена тумана
быстро надвигалась на корабль, в горле запершило от холодной влаги, в
двух шагах ничего не было видно, вокруг клубились облака тумана.
Перебирая руками по борту, Елизавета Карповна поспешила по
направлению к трапу. Ощупью искала дверь и не могла найти, и вдруг
острая тоска по Антошке сжала сердце: казалось, что она потеряла дочь
в этом тумане, не сумеет прорваться к ней. Наконец нащупала ручку,
толкнула дверь внутрь и побежала по коридору.
В кают-компании было светло и по-домашнему спокойно. Антошка
сидела за столом и, прикусив кончик языка, вырезала что-то из картона.
Джонни сидел перед ней на столе, загребал обеими руками кусочки
мозаики и перекидывал их через голову. Пикквик, засунув нос под мышку,
спал на диване. Совсем как дома.
- Потерпи, Джонни, скоро будет готов плясун. Мы будем петь
"тра-та-та, тра-та-та", а он будет отплясывать, - говорила Антошка
по-русски.
А Джонни повторял:
- Т-атла-та-та!
- Мамочка! - взвизгнула Антошка и бросилась к матери.
Джонни тоже потянулся к ней и чуть не свалился со стола, и
Пикквик спрыгнул с дивана, зевая во всю пасть.
- Где ты была так долго? - спрашивала Антошка. - У тебя усталый
вид. Что ты делала?
- Занималась своими больными. И, кстати, знаешь, кто лежит в
лазарете? Никогда не угадаешь. Мистер Паррот.
- А кто это? - недоумевающе спросила Антошка.
- Тот самый Паррот, капитан третьего ранга, который сказал нам в
Лондоне, что, для того чтобы плыть на военном корабле, женщина...
- ...должна быть по крайней мере королевой, - досказала Антошка.
- Но как он очутился здесь?
- Его миноносец потопила фашистская подводная лодка, а его
удалось спасти.
У Антошки глаза стали совсем круглые.
- Миноносец потопила? А Алексей Антонович и Василий Сергеевич? Их
спасли?
- Да, их спасли и взяли на другой пароход.
- Ух, слава богу, а то я напугалась, - вздохнула с облегчением
Антошка. - Как хорошо, что всех спасают.
- Да, хорошо, что всех спасают, - повторила как бы про себя мать.
- И я сегодня делала самостоятельно операцию.
- Кому?
- Немцу.
- Немцу? Фашисту? Ты шутишь.
- Нет, не шучу. Корабли нашего конвоя уничтожили фашистскую
подводную лодку, а некоторые члены команды всплыли. Вот и подобрали
одного. Мистер Чарльз отказался делать ему операцию, и пришлось мне.
- Ты делала фашисту операцию, чтобы спасти его?
- Да.
Антошка нахмурилась.
- Доктор Чарльз отказался, а ты взялась. Значит, английский
доктор - патриот, а ты... Да ведь, может быть, он потопил пароход, на
котором были Джонни со своей матерью, может быть, он потопил
миноносец, на котором были Паррот, Алексей Антонович, Василий
Сергеевич? Он думал, как уничтожить, а ты думаешь, как спасти.
Справедливо ли это? А где же месть?
- Антошка, мы не мстительны.
- Тогда почему на всех заголовках газет пишут: "Смерть фашистским
оккупантам"? - все больше горячилась Антошка.
- Девочка, пойми, он ранен, он пленный. Существует международное
Женевское соглашение, по которому раненым должна оказываться помощь.
- Значит, раненый уже не враг, а друг? Нет, нет, я не понимаю! -
Антошка бросилась на диван и в ярости колотила подушку кулаками. -
Выходит, для тебя, как врача, все люди одинаковы, нет ни врагов, ни
друзей, а есть здоровые и больные. Для тебя человек состоит из костей,
сухожилий, и даже человеческая кровь для тебя разные красные и белые
шарики. Доктор Чарльз настоящий патриот, а я хочу, чтобы ты, моя мама,
была патриоткой и чтобы была права ты, а не он.
Елизавета Карповна терла себе виски. Дочь в чем-то права и в
чем-то заблуждается. Как ей лучше объяснить?..
- Антошка, права я. - Елизавета Карповна присела возле дочери и
погладила ее по голове.
Антошка сбросила руку матери и вскочила на ноги.
- Ты хотела, чтобы я его убила? - спросила тихо мать.
- Я хотела, чтобы твои руки не прикасались к нему. Я же понимаю