Вознесенский Вадим. Евангелие рукотворных богов

   Куда приходят люди, чтобы отрешиться от забот прожитого дня, забыть ужасы и боль постигших утрат? На обочине Дороги разместился трактир. Трактир, каких много существовало до войны и немало осталось после, теперь это не только приют для уставших путников, это и торговый центр, и центр развлечений, и центр новостей. Трактир - сосредоточение Жизни. Что делают люди, когда, вкусив утех, предлагаемых Трактиром, осознают, что не в состоянии рассчитаться, либо просто их неугомонный нрав рвется наружу, сметая преграды? Они ломают мебель, бьют посуду, избивают бармена, портят отдых другим постояльцам. Трактир берет себе вышибалу. Наш вышибала высок и неплохо сложен, словом, выглядит почти как настоящий вышибала. Почти, за исключением одного "но" - он мертвецки пьян. Точнее, все время, когда он не спит - он мертвецки пьян. Интересующиеся подсчитывали - за день он выпивает больше любого посетителя. Однако его состояние не мешает работе, когда приходит время, вышибала действует точно и холодно, словно голем. Единственное, он не всегда умеет остановиться и часто убивает противников, но это служит только на руку репутации трактира - гости стараются вести себя достойно в любой ситуации. Хозяева довольны вышибалой, он непритязателен: пища, выпивка да кров, и беспрекословен, похоже, хозяева имеют власть над ним. Он сидит в своем темном углу, наедине с бутылью браги и остывшей похлебкой, посетители боятся его, обслуга чурается, он одинок в этом самом людном на сотни миль вокруг месте. Его не считают человеком, даже Хозяин не считает его человеком, он - цепной Пес. Он знает об этом и ему все равно, потому что он знает ещё, о чем не догадываются никто из окружающих, то, что на самом деле он мертв.
   Он умер, умер очень-очень давно и запах тлена медленно разрушает его уставшее сознание.
   Много может быть у горстки людей, оставшейся наедине с безжалостным миром праздников? Их будни заполняет борьба за существование - упрямая, отчаянная битва с окружающим: погодой, дикими животными, своими соплеменниками, утратившими человеческий облик. У людей просто не осталось знаменательных дат. В богов верят, наверное, даже больше, чем раньше, но поклоняются в спешке, на ходу - есть ли смысл говорить с теми, кто отвернулся? Возможно, окончание каждого прожитого дня в этой суровой действительности - праздник? Нет, встреча нового утра лишь облегчение, не более. Весенняя ярмарка - действительно праздник. Люди издревле отмечают уход зимы, радуясь возрождению Жизни, они веселятся и на короткое мгновенье забывают о проблемах. Первый день ярмарки - праздник вдвойне, его ждут целый год, мерзнут, голодают, трясутся в страхе… и ждут. Он наступает и, кажется, ликование сердец передается самой природе - она преподносит сюрприз, обычная пелена облаков расползается по швам и являет Миру ярко синюю полоску неба с ослепительно горящим солнцем.
   Сивый с родичами прибыли к причалам Осетрова одними из первых, тремя днями ранее, отправившись только Кута освободилась ото льда, хотелось занять места получше вблизи городских стен, да и прицениться было бы неплохо ещё до начала ярмарки. К третьему дню хуторяне вели себя в городе чуть ли не на правах старожилов - были в курсе всех сплетен, шныряли по всему торжищу в поисках знакомых, помогали размещаться, участвовали в ночных патрулях. Жизнь бурлила. Не осталось без внимания и вчерашнее появление отряда Полка. В отличие от остальных, всадники чинно проследовали внутрь городских стен и разместились под их прикрытием где-то по домам горожан. С командиром отряда были знакомы большинство прибывших старейшин, похоже, до начала ярмарки он успел посетить многие близлежащие поселки. Сам же Полк уже второй день просиживал в городском совете.
   Торг представляет собой расчищенный от довоенных построек пустырь у стен города, ограниченный с одной стороны Кутой, с другой - вьющейся вдоль брошенных домов старого города дорогой, дальше сопками да лесом. Вблизи ворот место оставляли свободным - тут стоял высокий деревянный помост, по обе стороны от него шли палатки с товарами местных торговцев, Главные ряды. Все место прекрасно простреливалось с высоты ворот - там несли службу хорошо вооруженные городские стражники. С этого места и началась история ярмарки в устье Куты. Это потом, с годами, все большие количества приезжих стали занимать остальное пространство, разбивать лагеря и торговать, не отходя от стоянок, формировать свои ряды с учетом специфики продаваемого, земляческой и клановой принадлежности. Сердце торжища было здесь.
   Утро, солнце в кои-то веки во всю мощь светит, посидеть, понежится в теплом дыхании, а Ванко уже на ногах. Ему не до развлечений, у него задание. Он ходит, присматривается, прислушивается. Что с мальчишки взять, ну, вертится у всех под ногами, природа у них такая, неугомонная, подзатыльник заслужит или пинка пониже спины всем на утеху, это если сильно обнаглеет. Одним словом - никаких подозрений. Вчера понял - от того, что ходишь раскрыв рот да глазеешь по сторонам толку мало. Искать надо. Возле каждой стоянки пришлых поотираться, где и под полог заглянуть, о чем говорят послушать.
   Прибывших в этом году как никогда много, и сборище они представляют на редкость разношерстное.
   Чужаки особенно интересны. Местные они все на одно лицо - хозяева, размеренные, домовитые, как барсуки. Но не смотри, что спокойные, тронь - порвут на тряпки, охотники, за арбалетом тянуться не долго. Другое дело пришлые. Часть, видно, беженцы: голодные, запуганные, по сторонам зыркают, в поисках лучшей жизни судьба с насиженных мест согнала - это зайцы. Повезет, примкнут к чьему либо хозяйству, выживут, найдут место покинутое, поселятся, обустроят - тоже шанс есть, а не повезет - сгинут в дороге, им в этом другие помогут. Эти другие тоже ярко на общем фоне выделяются - волки. Организованы стаями человек по пять-шесть, присматриваются, вооружены чем попало, кто на загляденье, а кто - смех один. Ищут. Могут в охрану торговцам наняться, могут с охотниками в промысел, а могут и наоборот - на узкой тропе караван потрепать. Отчаянные люди. На ярмарке им баловать не дают, всем миром быстро упокоят, но хищная натура она за версту видна.
   Еще одни - бродяги. Их не поймешь, музыканты, факиры, прорицатели, игроки, им душа на месте сидеть не дает, снуют от места к месту, когда с полным брюхом, а иногда и с пустым. Зато, конечно, с ними интереснее всего. Что за ярмарка без скоморохов? А какие песни поют… Ноги сами к ним в кружок тащат.
   – Под небом голубым, - перебирает по струнам и мурашки по коже, толи от восторга, толи от печали, - есть город золотой…
   По каким тропам, в какие миры судьба их скитаться забрасывала - ведь до слез стихи пробирают. И дым от костерка за спиной сам словно в очертаниях затейливых дворцов клубится. Заглянуть в глаза барду - много, ох много повидал музыкант. Пальцы тонкие по инструменту скользят, но бывалый человек посмотрит, поймет - с оружием эти руки не хуже управляются.
   Немало всякого рода проповедников, Война вообще воспринимается большинством религий, как конец света, а потому пророков порождает бесчисленное множество.
   Народ собирается и внимает им - людям интересно, что ждет впереди, хочется верить, что беды закончились, что теперь все наладится. Ванко тем более не пропускает ни одного такого сборища. Времени у него много, хозяйственными делами особенно не загружают, и паренек не оставляет без внимания ни одного уличного оратора, ни одной гадалки, ни одного предсказателя. У мальчика есть цель, тайная миссия и он, по-взрослому серьезно, относится к выполнению поставленной задачи.
   – Драконы пришли очистить наш мир, погрязший во грехе, - рассуждал дородного вида мужчина в ладной одежде, - люди забыли о Богах, посчитали себя равными им. Боги терпели и ждали раскаяния. Люди предавались утехам и плевали в небо. Боги посылали знамения заблудшим и откровения прозревшим. Люди смеялись и творили не угодное. Боги открыли в наш мир дорогу драконам. Драконы пришли и очистили нас своим благодатным пламенем. Подобно древним праведникам, спасающимся в Потопе, мы, братья, пережили адский обряд перерождения. Порочное кануло в небытие и мы стоим на пороге нового Эдема, чистого и безгрешного.
   – Да уж, Эдем, - пронеслось в толпе, - младенцев рождаем мертвых, а из выживших больше половины на первом году теряем.
   – Нельзя попасть из ада в рай, не пройдя чистилища. Мы сделали один шаг, но лишь достойные, избранные, заслужившие трудом и молитвами истинное прощение, смогут сделать второй.
   – И долго нас чистить будут?
   – Лишь те, кому дано право принимать решения, знают ответ на вопрос. Удел драконов - наблюдать и делать выводы. От нашего благочестия и их благосклонности зависит будущее.
   – Драконы - посланники богов?
   – Боги открыли путь. Дракон есть воплощение Бога, суть Бога, ипостась Бога. Дракон есть Бог, почитание Дракона - почитание Бога.
   – Ты сам-то дракона видел?
   – Кто не видел Дракона, парящего в небе в сиянии солнечных лучей? Кто не видел Дракона взирающего с высоты на землю, на каждого из нас, на поступки наши и их последствия?
   – Ты его живьем, вблизи, видел? Говорил с ним?
   – Я не достоин. Но есть люди, к кому обращались Драконы со своими откровениями. А я лишь ученик, апостол Великого Поводыря.
   – Что делать скажи.
   – Жить. Трудится. Терпеть невзгоды. Превозмогать неудачи… И молиться.
   – Ну, тогда нам прямая дорога в царство божие.
   – Да будет так, братья.
   Добрые пророчества - добрый, благосостоятельный вид пастыря. За стол пригласят, скарб пожертвуют, от недругов защитят. Другой вон - худой, взлохмоченный, руки костлявые, лохмотья ветхие, лишь глаза огнем полыхают:
   – Нет вам прощения, Зло ступило на землю. Кто кается, умрет легко. Кто умер раньше, того пощадили справедливые боги. Умершие не знают лишений. Умершие почивают в райских кущах. Лишь вы, отверженные оставлены в умирающем мире разделить его боль и страдания. Крылатые змеи носятся в небе, пожирая безгрешных младенцев, кровожадные хищники терзают отбившихся от стада! Мир погружается в сумерки, солнце отвернуло свой взор - тьма и лед сковывают тело земли! Покайтесь, отриньте мирское, сбросьте одежды, уйдите в ночь, очиститесь смертью!
   И народ мимо проходит, не задерживается, людям надежда нужна, вера в будущее, а умереть они всегда успеют. Хотя послушать - кому можно верить? Взять драконов. Старики говорят - не встречали их раньше. То есть все знали, что они были, вот только тысячу лет как пропали, а теперь вдруг появились. Не то, чтобы кишело, но нет-нет, да и увидят высоко в облаках парящий крылатый силуэт. Причем их появление тесно связывали с началом войны. Про то, как драконы людей жрали, как города палили рассказчиков много было, но толком тоже никто не видел, а может, просто свидетелей по понятным причинам не осталось. Для чего-то ведь слетелись - не падалью же перекусить, коей в первые годы скопилось немало. Видно, пришло их время. Вся война какая-то странная была, ни с того ни с сего, вроде нормально жили, вдруг полыхнуло по всему свету и всё - лишь головешки тлеют на пожарищах и мародеры режут глотки друг другу да всем подряд. Так старики рассказывают.
   А вот торговцы. Без них сидел бы народ по норам, почитай они все оторванные друг от друга поселения вместе собирают. Идут сквозь непогоду, везут отшельникам лекарства, соль, оружие, обереги - то, без чего не прожить. К их караванам все остальные пристраиваются: и наемники, и беженцы, и бродяги. Конечно, не только самое необходимое продают купцы. Бывают вещи менее нужные, но тоже спросом пользующиеся - украшения, утварь всякая, табак, книги. Или, вот, непонятно к чему - рабы.
   Рабы отдельный разговор. Пока не увидишь, не поймешь. На маленьком хуторе только всем вместе прожить можно, общим трудом. Какая разница - старейшина ты или простой охотник, разве можно другим человеком владеть, чтобы он за тебя работу делал? За тебя никто работу не сделает, если сам не можешь - кому ты нужен такой, жизнь заставит, лишний рот кормить общине не под силу. И вообще как узнать - раб или нет, Ванко раньше невдомек было, на лбу ведь у него не написано. А увидел - сразу понял. Кто обычные люди, кто, сразу понятно, сильно не в себе, а кого и людьми назвать тяжело - куклы исковерканные, но в глазах у всех такое стоит… в стократ хуже, чем у беженцев. А у некоторых прям на лбу, кстати, страшные неровные шрамы-буквы складываются в это жуткое слово "Раб".
   Разных людей ярмарка вместе собирает.
   А найти надо одного.
   Вот и ходит. Большую темную палатку он приметил ещё накануне. По виду наемники, только, вопреки обыкновению, много - человек двадцать, даже несколько женщин есть. И палаток вблизи оказалось четыре штуки, просто три поменьше, стоят квадратом. Хозяева свой лагерь на отшибе разбили, в гущу не лезут, большинство на месте сидит, угрюмые все. Подозрительно - чего на торг приезжать, если не ходить никуда. Ванко несколько раз мимо прошелся, ничего не услышал интересного, тихо, слышны разговоры, но больше по хозяйству. Ближе идти не решился - к началу ярмарки народ в центр подтягивается, здесь безлюдно, пусто, одинокий мальчишка внимание привлекает. Отметил для себя на будущее и побежал туда, где людей побольше.
   Все свободное пространство между Главными рядами напротив помоста плотно забито гостями. Они переминаются на месте и переговариваются друг с другом, от чего над полем стоит ровный монотонный гул, в ожидании доброго слова хозяев-осетровцев, знаменующего начало.
   Тем временем волна пошла по столпившимся - начинается.
   Ванко протиснулся поближе и привстал на цыпочки, стараясь не пропустить ни одного мгновенья. На помосте уже расположились уверенного вида четверо мужчин. Все уже преклонного возраста, добротно одетые - городской совет. Стражники наверху напряглись, от их внимания сейчас многое зависит - по традиции старейшины к людям без оружия и без охраны выходят.
   – Мир вам, гости, - обратился один из горожан, высокий и сухопарый, - ещё год прошел, и в устье Куты рады вновь видеть лица своих старых друзей и новых знакомых. Закончилось время долгих речей. Всем знакомы наши честные правила?
   Нестройный гомон в ответ - правила ярмарки просты и суровы в жестоком мире. Здесь нет каторги и забыли о штрафах. Общество гуманно, изгнание означает верную гибель - зачем продлевать муки, преступления караются быстрой смертью.
   – Гости! Торгуйте и веселитесь! - восторженный рев, сухопарый выждал минуту и, вздернув руку, дождался, пока чуть схлынет радостный порыв, - Гости! Доброе дело - это место всегда открыто любому, кому есть, что сказать. К вам хочет обратиться достойный человек, выслушайте, гости, его слова не лишены смысла!
   Люди готовы слушать - совет не станет просить за пустое, сказанное будет словами совета. Легко, одним движением взмывает на возвышение Полк.
   – Мир вам! Я вижу - лучшие из проживающих окрест собрались здесь. Вы вправе знать и вам доверено принимать решения.
   Старейшины согласны, в словах старого командира истина, но многие догадываются, о чем пойдет речь, и глухо ропщут.
   – Прошло время долгих речей, это правда, - продолжает Полк, - наступает время решительных дел, я знаю, о чем говорю, люди. Мы смогли выжить в нахлынувшем хаосе - пора встать на ноги и высоко поднять голову.
   – Мы стоим на ногах, колен ни перед кем не гнем!
   – Я пришел с юго-запада, с Пути, вы не знаете, что там творится - банды объединяются, земли опустошены, пар ищет выход из кипящего котла. На юге им делать нечего, сможете вы удержать орду, если она прорвется на север? Считай, у вас и Войны-то и не было, а они до сих пор воюют. В одиночку не справитесь, обложат, как лося, и будут по куску отхватывать - за частоколами не отсидитесь.
   – Да я за зиму три нападения отбил, еще и поживился, чего пугаешь?
   – Это не орда, это ватаги бродяжьи, с Пути вытесненные - а за ними и беда придет.
   – А ты, выходит, защитишь?
   – Один нет. Вместе единиться надо. Моя дружина - костяк. Десятки боев прошли, каждый троих стоит, ваше ополчение - с каждого поселка от количества мужчин, определимся сколько. Центр здесь, в Устье. В местах возможного прорыва - форты. Разрабатываем систему связи между поселениями, чиним дороги, при необходимости - быстро перебрасываем войска. Если все правильно организуем, к нам даже сунуться побоятся.
   – Ладно сказываешь, детей наших забрать хочешь? У нас каждая пара рук на счету.
   – Кормить твою дружину кто будет?
   – Леса от Стаи тоже очистишь? - разноголосо, шумно всколыхнулась толпа.
   – Хуже зверя, чем человек, я еще не встречал и Стаи не боюсь - от нее урона немного, по возможности будем истреблять, конечно. А дети ваши всех вас защищать станут, кормить их придется всем миром, говорю, здесь центр, часть продуктов отрядите, совет решать станет: что на содержание, что в запас. Вдруг голод где, сами понимаете, всегда помочь сможем.
   – Ого, кормильцев возьмешь, продукты отдай, а ты не слышал, что здесь, почитай все, к концу зимы похлебку из коры жрать начинают? Совет решать будет? А ты при нем кем - князем?
   – Боевым советником, воеводой - кем угодно. Да поймите вы, жить надо сообща начинать, заново все строить.
   – А драконов не боишься? Ты построишь, они разрушат.
   – Драконы в людские дела не вмешиваются.
   – Ну-ну, вокруг посмотри, чья работа?
   – Говорил я тебе, Полк, - вмешался Сивый, - не нужна нам твоя дружина, сами свои уделы всяко защитить сумеем. И оброк тебе везти никому не с руки. Не вернешь сейчас былого, пусть годы пройдут, зарубцуется.
   – Неволить да заставлять я вас не вправе. Только знайте - в Осетрове разумные люди живут, они моим советам вняли. Вам я, если понадобится и попросите, всегда помогу. Только потом не обижайтесь - когда вы мою помощь получите, придется и мои условия принять.
   С таким люди согласны были, пока все гладко, зачем уклад менять, а постучится беда - есть к кому гонцов слать. Там уж, чтоб не сглазить, к городу в подчинение намного лучше, чем на кол в своем же хозяйстве. Пошумели еще немного, да разошлись делами заниматься - торговать и развлекаться. Ванко тоже с места сорвался.
   Первым делом пошел к палаткам, где невольниками торговали. Местным этот товар, понятно, ни к чему, а купцы и наемники живо интересуются - видно, есть в них необходимость. Выглянул из-за спин. Страшно. Сидят на земле, понурые, руки ремнями связаны, а покупатели их, что овец, осматривают. Пробежал вдоль ряда невольничьего, благо он небольшой - четыре палатки и у последней остановился. Первые три свой товар на улице выставляют, а в этой гостей внутрь запускают. У входа в палатку стоит противного вида старик, с входящими шутками перебрасывается. Ванко рядом постоял - по разговору понятно, что женщины внутри.
   Ох, как надо туда!
   Боком, осторожно паренек пристроился возле пары наемников, чуть было не уже юркнул, как удар в ухо сбил с ног, наполнил голову тонкими трелями колокольцев и воздух вокруг громким гоготом собравшихся.
   – Куда, мой маленький, - жуткое, морщинистое, в клочьях волос лицо старика всплыло на общем расплывающемся фоне, - ты ко мне сюда вечером приходи, а сейчас нельзя.
   Ванко страха не почувствовал. Парализующий ужас, вот как это называется. Паническое состояние, правда, не помешало на четвереньках быстро ретироваться на безопасное расстояние. Встал, отряхнулся, потряс головой - шумит. Жуткий старик, а в палатку надо обязательно попасть.
   Надо для виду уйти, по другим рядам походить, попозже тылами подобраться - так и поступил. Зашел сбоку, край шатра приподнял, лег на живот и, скребя сапогами, протиснулся внутрь.
   Глаза к полумраку привыкли быстро, но, только паренек бросил взгляд на окружающее, захлопнул крепко веки и спиной, на карачках, бросился прочь. Запутался в полотнище, вывалился наружу, начал барахтаться. Женщин привередливые покупатели осматривали не в пример дотошнее, чем мужчин, от того и скрывалось это от посторонних взглядов. Прервал Ванково трепыханье тяжелый пинок в ребра. Цепкая костлявая рука сзади тисками сжала шею и извлекла мальчишку на свет.
   – Не терпится поближе познакомиться? - желтые с кровянистой сеткой глаза в упор уставились на мальчика, - Ну, пойдем, сладенький.
   Свои слова и решительность старик подтвердил резким тычком коленом в пах. Низ живота обожгло огнем, в глазах потемнело, не в состоянии противиться, несчастный послушно последовал за мучителем.
   – Эй, пидор, пацана оставь в покое, - спокойный хрипловатый голос, словно прохожий муху назойливую отгоняет.
   – Ты ему может отцом будешь?
   – Мразь, закрой рот и отпусти ребенка, - напротив старика стоял недавний Ваньков знакомый, как всегда лениво-сонный, Лекарь.
   – За мразь, мил человек, ты мне сейчас ответишь, а за маленького засранца виру заплатишь, он ко мне сам пришел, я его за уши не тащил - законы знаем.
   Видимо на законы работорговцев Лекарю было глубоко наплевать, он молча положил руку на плечо мальчика, дед уже не держал шею, и собрался проследовать дальше.
   – Нехорошо старого человека обижать, - старик слащаво растянул бескровные губы над черным провалом беззубого рта в жутком подобии улыбки, - защитите, люди добрые.
   За спиной и по бокам от Лекаря, мрачно поигрывая короткими дубинками, какими успокаивают невольников, ухмыляясь, стояло четверо устрашающего вида верзил-работорговцев.
   – Пойдем в палатку, человече, поговорим, - стариковых помощников не мучили давешние сомнения Слава, по поводу застывшего льда в глазах безоружного Лекаря, или, стоя сзади, они просто не встречали его взгляд, - пойдем, не бойся, - один из них тихонько постучал дубинкой по плечу Ванькова спасителя.
   Лекарь не пошевелился, стоял, без тени интереса глядя в глаза старику. Тот улыбался, а мальчик чувствовал, что его сейчас стошнит от страха.
   – Ну же, дядя, ножками, - тупой конец палки грубо ткнулся в поясницу целителя, - дедушку обижать смелый был, а теперь в штаны наклал?
   Лекарь был неподвижен, у Ванко подкашивались ноги, и он бы уже грохнулся, не будь на плече большой теплой руки.
   – Иди, сука, тебя люди по-хорошему просят, - улыбка сползла с лица старого, и мутноватый взгляд впился с колючей злостью.
   Ванко не понял, каким образом Лекарь оказался лицом к нападающим. Он не знал, как сам очутился за спиной бойца. И уж тем более он не имел представления, почему тыкавший дубинкой стал с хрипом оседать, судорожно скребя пальцами по неестественно распухшему горлу. Миг - и второй нападающий застывает в широком замахе, юлой вертится перед Лекарем, сложившись пополам и высоко подняв руку, из которой уже выпало оружие. Хруст, глухой и короткий - в локте и запястье она перегибается, как не может гнуться рука нормального человека, веревкой опадает, а её хозяин пинком отправляется навстречу третьему нападающему. Удар сердца - дубинка четвертого рассекает воздух, где мгновенье назад была голова защищающегося - тот уже позади, колени верзилы подгибаются, он словно приседает. Вихрь, едва уловимое движение, нападавший будто хочет заглянуть себе за спину, резко развернув голову. Первый уже не хрипит и таким же бездыханным кулем на него мягко сползает тело четвертого. Второй, тот который с рукой бледен и неподвижен, но, скорее всего, жив, напарник, сбитый его телом, в ужасе пятится назад, его благоразумие - залог личного благополучия в будущем. Сколько раз можно мигнуть за этот ничтожный промежуток времени? Ванко успел дважды. Сколько раз успел хлопнуть глазами старик, никто не считал - он не успел главного. Он не успел ретироваться, потому что тем же слитным движением справа от него вырастает Лекарь и коротко бьет ногой. На этот раз треск сухой и скрежещущий - колено работорговца сгибается внутрь.
   – Ну, показывай дорогу, дедушка, - все также лениво шепчет целитель, забирая из ослабевших рук нечто безумно опасное, воронено-матовое, короткое и тупое и укладывая поверженного в грязь.
   Муха не отстала и прохожий быстрым движением ловит её на лету, сжимает кулак и бросает исковерканное тело себе под ноги - там она дергается в конвульсиях и перебирает лапками, человек продолжает путь.
   – На голых баб посмотреть захотелось, - в голосе Лекаря нет эмоций, словно он разговаривает во сне.
   Он даже не запыхался, замечает Ванко.
   – Я… я не знал.
   – Пацаненок… да… мы в твои годы…
   Некоторое время они идут молча, Ванька потихоньку отпускает и в нем вновь просыпается любопытство и бесстрашие.
   – Как больной ваш, жив еще?
   – Пока не встал, но уже в сознании, разговаривает.
   – А руки как, отрезали?
   – Нет, заживают.
   Ваньку не хочется вспоминать, как жутко, безобразно и отталкивающе, кусками отделялась от белеющих костей гниющая черная плоть. До сих пор жжет запястье в том месте, где его охватывали сухие и гладкие тонкие пальцы-когти, покрытые хрупким пергаментом вновь нарастающей кожи. И стоит перед глазами лицо: одна половина - просто лицо смертельно больного человека, другая - ошибка нерадивого гончара, бросившего на половине свою работу и смявшего, перекрутившего податливую глину. Безжизненный, неподвижный и никогда не закрывающийся глаз и белые губы, изогнутые в правом углу в вечной печальной усмешке, шепчущие заклинанием "Пацан, найди, найди, пацан".