Страница:
– Гангрена и заживают, - прошептал под нос непонятное Лекарь, видно, его все-таки можно еще удивить, - будем назад возвращаться, обязательно посмотрю.
Торжище шло своим чередом и к следующему утру загулявший ночью Слав рассказывал землякам занимательную историю о том, как эти выродки-торговцы людьми похитили намедни маленького мальчика. Отец ребенка на их беду был мужик не промах, пришел в лагерь и перебил хозяев с охраной, освободил и сына и невольников, положив уйму народа. Работорговлю здесь не приветствовали, а потому особых разбирательств по происшествию не последовало. Непосредственный участник конфликта - Ванко мог бы многое пояснить домочадцам, однако понял, что афишировать свою роль в столь громком деле не стоит, промолчал.
Вместе с тем ярмарка удалась на редкость богатой и зрелищной, даже бывалые купцы, не раз бывавшие в местах и получше, признавали, что в подобном захолустье не ожидали увидеть такого стечения народа.
Практически каждый день отмечался маленькими происшествиями: где-то факир дыхнул пламенем и спалил несколько палаток, в другом месте с окраины на торжище забрела стая волков, подрала гостей, и их гоняли меж стоянок всем миром, то в Куте выловили тело утопленника, который накануне пьяным разгуливал по лагерю. Кому что на роду написано, от предопределенности не уйдешь - выжившие после Войны твердо верили в судьбу и старались не противиться её капризам. Во второй половине случилось ещё одно событие, ставшее, наверное, роковым в жизни маленького хутора Сивого.
Ванковы поиски казались безуспешными. Он рыскал повсюду, совал нос во все подозрительные на его взгляд места, но никого, подходящего под описание своего израненного друга, не встречал. Он примелькался во всех углах торгового поля и, со своей вездесущестью, стал многими узнаваемым участником всего ярмарочного действа.
– Куда спешишь, пострел? - зачастую приветствовали его то у одного, то у другого котла, - Заходи на кашу!
Миновали пока пристального мальчишечьего внимания лишь злосчастная палатка работорговцев - на бросок копья боялся подходить к ней паренек, и лагерь наемников, взятый на заметку еще в начале ярмарки.
Эти люди продолжали держаться особняком, за пределы обжитой территории старались не выходить, вели себя вызывающе и остальными гостями воспринимались враждебно. Кто-то рассказывал, что некоторые караванщики, подвергавшиеся нападениям за время своих странствий, опознали в них своих обидчиков, поговаривали, что здесь, на ярмарке, наемники присматриваются к будущим жертвам.
Случай помог Ваньку поближе познакомиться со странными гостями.
Он бесцельно, если смотреть со стороны, прохаживался недалеко от интересующей стоянки, когда из-за палаток показался долговязый малый лет семнадцати.
– Эй, деревня, иди сюда быстро, - окликнул он паренька, махнув рукой, чтобы стоящий в одиночестве Ванко не подумал, будто тот обращается к деревьям на опушке.
– Ну, - Ванко приблизился, пытался выглядеть уверенно и независимо.
– Гну, за мной иди, - молодой наемник нырнул под растяжку и приподнял полог, натянутый между палатками и скрывающий внутренне пространство от случайных глаз, - вынеси по шустрому.
Напротив мальчика стояло большое ведро, до верха полное нечистот. Все отходы жизнедеятельности посетители Осетровского торга доверяли спокойным водам текущей неподалеку Куты. Ванко вздохнул - отсюда тащить тяжелое и грозящее расплескаться ведро было прилично. Однако делать нечего, отказаться не позволяли ни необходимость побольше узнать о хозяевах лагеря, ни, тем более, приказной тон собеседника, могущего, в случае чего устроить взбучку не хуже зловредного старика.
Когда дело было сделано, Ванко на правах знакомого сунулся с пустым вонючим ведром внутрь лагеря. Его нанимателя видно не было, поблизости на стуле с матерчатыми спинкой и сиденьем, высоко закинув на такой же раскладной стол длинные ноги в обтягивающих кожаных штанах и сапогах с короткими голенищами, сидела симпатичная девица и ковыряла под ногтями кончиком узкого ножа.
– Вау! - неожиданно в двух вершках от щеки мальчика, упруго войдя в древесину и звонко вибрируя во вкопанном столбе, обдав лицо легким движением воздуха, возник стилет, - Каакие гости! Откуда ты, такой красивый?
В руке незнакомки уже танцевал родной брат дрожащего перед носом Ванко ножа. Поблескивая хищным лезвием, оружие завораживающе плясало, перекатываясь между пальцами, лезвие - рукоятка, словно привязанное.
– Просили, вот, я и вынес, - кивнул в сторону емкости Ванко.
– Фи, - смешно сморщила носик наемница, - Серый, слушай, наш Черенок еще сопли подобрать не успел, а уже вместо себя дерьмо таскать запрягает.
Из большой палатки показались двое: один среднего роста, коренастый и лысый, с глазами слегка навыкат, второй - чуть повыше, худощавый, с мелкими чертами лица и весь какой-то гибкий.
– Чего там? - поинтересовался худой.
– А вон - Черенок золотаря нанял.
Все уставились на Ванко, словно невесть откуда посреди дикого леса его повстречали. Под пристальными взглядами паренек чувствовал себя неуютно, тем более ему не было понятно - смеются его новые знакомые или всерьез говорят. Здоровое желание бросится наутек он в себе подавил - уж очень зловеще сверкало лезвие, описывая восьмерки вокруг пальцев девушки.
– Где этот урод? - процедил пучеглазый.
Его напарник заглянул в одну палатку, другую, нырнул внутрь, после чего оттуда вывалился подгоняемый затрещиной Черенок.
– Краб, ну что я… - подбежал он к коренастому, но не успел закончить, резко выброшенный локоть с хрустом встретился с переносицей и отбросил его назад.
Ванко с удивлением отметил, что на правой руке Краба отсутствуют средний и указательный пальцы. Черенок повалился на спину, потом неуклюже сел и прижал к лицу ладонь, из-под пригоршни потекла кровь.
– Кто это? - коренастая фигура надвинулась на барахтающегося наемника.
– Пацан, он тут по всему базару шастает, - всхлипнул Черенок.
– Что. Он. Здесь. Делает? - раздельно выплевывая слова, продолжал Краб.
– Ведро выносил, - заскулил юноша, - Краб, ну он бездомный наверно, по всему базару околачивается, его то тут, то там подкармливают, я видел. Думал пусть поработает, жратвы бы дали.
– Ага, думал, - нога в тяжелом сапоге хлестко приложилась в плечо, отчего Черенок вновь опрокинулся, - Стерве расскажи, она сказки любит. Благодетель хренов. Пошел вон!
Взгляд, которым наградили Ванко исподлобья, не обещал ничего хорошего, однако мальчишка его даже не заметил, так как на него теперь уставились рачьи глаза Краба.
– Ты кто?
– Ванко.
– Чего вынюхиваешь?
– Дяденька, кушать очень хочется, - решил поддержать Черенка Ванко.
– Не похож ты на оборванца, в городе живешь?
– Ага, - шмыгнул носом Ванко, завираясь окончательно.
– Краб, не мучай ребенка, что он, сам напросился? - вступилась Стерва и кошачьим движением обняла паренька за плечи, - Смотри, я вот его себе оставлю, усыновлю, таакой милашка.
– Хомячка лучше заведи, - хмыкнул Краб, - так, шкет, вали отсюда, ещё раз встречу - уши с языком на суп пущу.
Отведать такого блюда, впрочем, как и менять родителей, особенного желания не было, поэтому дважды упрашивать Ванко не пришлось и отдышаться он смог, лишь добравшись до родной палатки. Последним, что он услышал в лагере наемников, были тихие слова, сказанные Серым: "В дело, Краб, надо быстрее - у людей от скуки мозги киснут".
И дело, похоже, не заставило себя ждать - к концу второго дня к городу выбрел окровавленный полуживой караванщик, член одного из выбывших накануне торговых обозов. Рассказанное им прозвучало шокирующее: многочисленный купеческий отряд был до последнего перебит в полудне пути нападающими, похожими по приметам на расположившихся лагерем наемников. Возбужденная толпа хлынула к предполагаемым обидчикам. Ванко и тут не остался в стороне и всему происшедшему оказался непосредственным свидетелем. Навстречу готовившим уже колья поострее мужикам вышли всего четверо: Краб с Серым и двое, знакомых мальчику лишь наглядно.
– Ну что надо, бараны? - не дав опомнится резко начал Серый.
– Ты нам не пастух, а мы тебе не овцы, - огрызнулся кто-то.
– А кто вы? Стадо! Один блеет - остальные подмемекивают. Что столпились? Крови волчьей попробовать хотите? Кишки свернет! - Серый прошелся перед столпившимися, действительно походил он на волка в этот момент, поджарого, смертельно опасного и готового прыгнуть, - А!? Бараны! Кому рога свернуть?
– Ты потише давай, порвем ведь ненароком!
– Паарвете?! Если затопчете только, быдло! А мне своей шкуры не жалко! Она и так латанная-перелатанная! Что!? Зато сколько вас мы положим - штабелями, Стая до зимы пировать будет!
Народ напирать уже переставал - оно подумать, кому досталось? Купцам, так эти знают, чем рискуют, если на охране сэкономили, с чего теперь простому люду под молотки идти? Да и наемники по всему звери опасные, тут четверо, вооружены лишь ножами, но за тонкой тканью палаток такие вещи ждать могут - кровью умоешься.
– Ты не ерепенься, а разобраться надо, - зашумели пришедшие.
– Так разбирайся, кто тебе не дает, - спокойно ответил Краб и положил руку на плечо - оттащил Серого, - вот как разберешься, доказать сможешь, приходи, нам расскажешь, а мы послушаем.
– Да кто они такие - нас судить, - надрывался Серый, - Краб, дай я их расшматаю!
– Шли бы вы по домам, не видите - ему совсем башню снесло, натворит дел, всем только хуже будет. Я вам зла не желаю.
Понуро, втянув плечи, порыкивая для виду, медленно начали расходиться люди. Только внимательные могли бы заметить в сгущающихся сумерках как понимающе переглянулись-ухмыльнулись Краб и Серый, возвращаясь в палатку. Ночь прошла без былого веселья, в угрюмом пьянстве и лишь самые озверевшие время от времени порывались пойти кончать отморозков. Благоразумные их удерживали - резни не хотел никто. Понятное дело, что утром никто не расстроился, а многие вздохнули с облегчением - наемники сняли лагерь и лишь остывшие кострища напоминали об убывших в неизвестном направлении. Дело, однако, этим не кончилось.
Ближе к вечеру с западной стороны клубы пыли на дороге известили о приближении конного отряда. Вновь загудел торг - не сулит ли беды появление неизвестных? Схватились за оружие, но потом вздохнули с облегчением - во главе всадников скакал Полк. Влетел на Главные ряды, погарцевал для виду и красиво соскочил с лошади. Дружинники резво посбрасывали с седел три пыльных связанных тюка-тела.
– Ваши знакомые? - поинтересовался Полк.
В двоих из окровавленных и вяло ворочающихся пленников опознать кого-либо было сложно - непримечательные личности, зато третью признали многие. На её ладную задницу засматривались половина мужиков на ярмарке - Стерва.
– А, валки, добегались, - радостно зашумели собравшиеся, - а остальные твари где?
– Падальщиков выше по течению кормят, - ответил Полк и приподнял за локти Стерву, - Миледи, вам есть, что сказать уважаемым гостям?
На измазанном и окровавленном лице Стервы вдруг блеснула белозубая улыбка:
– Ой, блевать от вас тянет, пошли бы, помылись - хлевом сильно шмонит!
Всколыхнулась, взревела толпа:
– На колья! По кругу бабу!
Другие перешептывались:
– Огонь малышка, с такой бы покувыркаться!
– Она тебе яйца отгрызет, не подавится.
А Ванко Стерву было жаль. Сила в ней чувствовалась, шальная и необузданная но очень притягательная.
– Что делать с ними будешь? - поинтересовались у вожака.
– По закону. Только кончим тихо - не звери мы кровавые зрелища устраивать, и вам не позволю, не по-людски это видом крови и мучений взор услаждать. Ночь переночуют а поутру отведем в лес и кончим, - вскочил в седло Полк и дал знак забрать пленников.
В багряной дымке заходящего солнца величественным монументом застыла фигура всадника. Еле развевающийся длинный плащ, будто сложенные крылья, придавал сходство со спустившимся с небес ангелом-спасителем. Полк казался выше и мощнее, его осанка, уверенный вид говорили, кричали о том, что этот человек не умеет сотрясать воздух пустыми словами. Он пришел сюда навсегда.
– И впредь на нашей земле я непотребства терпеть не намерен. Так будет!
ГЛАВА 3
Торжище шло своим чередом и к следующему утру загулявший ночью Слав рассказывал землякам занимательную историю о том, как эти выродки-торговцы людьми похитили намедни маленького мальчика. Отец ребенка на их беду был мужик не промах, пришел в лагерь и перебил хозяев с охраной, освободил и сына и невольников, положив уйму народа. Работорговлю здесь не приветствовали, а потому особых разбирательств по происшествию не последовало. Непосредственный участник конфликта - Ванко мог бы многое пояснить домочадцам, однако понял, что афишировать свою роль в столь громком деле не стоит, промолчал.
Вместе с тем ярмарка удалась на редкость богатой и зрелищной, даже бывалые купцы, не раз бывавшие в местах и получше, признавали, что в подобном захолустье не ожидали увидеть такого стечения народа.
Практически каждый день отмечался маленькими происшествиями: где-то факир дыхнул пламенем и спалил несколько палаток, в другом месте с окраины на торжище забрела стая волков, подрала гостей, и их гоняли меж стоянок всем миром, то в Куте выловили тело утопленника, который накануне пьяным разгуливал по лагерю. Кому что на роду написано, от предопределенности не уйдешь - выжившие после Войны твердо верили в судьбу и старались не противиться её капризам. Во второй половине случилось ещё одно событие, ставшее, наверное, роковым в жизни маленького хутора Сивого.
Ванковы поиски казались безуспешными. Он рыскал повсюду, совал нос во все подозрительные на его взгляд места, но никого, подходящего под описание своего израненного друга, не встречал. Он примелькался во всех углах торгового поля и, со своей вездесущестью, стал многими узнаваемым участником всего ярмарочного действа.
– Куда спешишь, пострел? - зачастую приветствовали его то у одного, то у другого котла, - Заходи на кашу!
Миновали пока пристального мальчишечьего внимания лишь злосчастная палатка работорговцев - на бросок копья боялся подходить к ней паренек, и лагерь наемников, взятый на заметку еще в начале ярмарки.
Эти люди продолжали держаться особняком, за пределы обжитой территории старались не выходить, вели себя вызывающе и остальными гостями воспринимались враждебно. Кто-то рассказывал, что некоторые караванщики, подвергавшиеся нападениям за время своих странствий, опознали в них своих обидчиков, поговаривали, что здесь, на ярмарке, наемники присматриваются к будущим жертвам.
Случай помог Ваньку поближе познакомиться со странными гостями.
Он бесцельно, если смотреть со стороны, прохаживался недалеко от интересующей стоянки, когда из-за палаток показался долговязый малый лет семнадцати.
– Эй, деревня, иди сюда быстро, - окликнул он паренька, махнув рукой, чтобы стоящий в одиночестве Ванко не подумал, будто тот обращается к деревьям на опушке.
– Ну, - Ванко приблизился, пытался выглядеть уверенно и независимо.
– Гну, за мной иди, - молодой наемник нырнул под растяжку и приподнял полог, натянутый между палатками и скрывающий внутренне пространство от случайных глаз, - вынеси по шустрому.
Напротив мальчика стояло большое ведро, до верха полное нечистот. Все отходы жизнедеятельности посетители Осетровского торга доверяли спокойным водам текущей неподалеку Куты. Ванко вздохнул - отсюда тащить тяжелое и грозящее расплескаться ведро было прилично. Однако делать нечего, отказаться не позволяли ни необходимость побольше узнать о хозяевах лагеря, ни, тем более, приказной тон собеседника, могущего, в случае чего устроить взбучку не хуже зловредного старика.
Когда дело было сделано, Ванко на правах знакомого сунулся с пустым вонючим ведром внутрь лагеря. Его нанимателя видно не было, поблизости на стуле с матерчатыми спинкой и сиденьем, высоко закинув на такой же раскладной стол длинные ноги в обтягивающих кожаных штанах и сапогах с короткими голенищами, сидела симпатичная девица и ковыряла под ногтями кончиком узкого ножа.
– Вау! - неожиданно в двух вершках от щеки мальчика, упруго войдя в древесину и звонко вибрируя во вкопанном столбе, обдав лицо легким движением воздуха, возник стилет, - Каакие гости! Откуда ты, такой красивый?
В руке незнакомки уже танцевал родной брат дрожащего перед носом Ванко ножа. Поблескивая хищным лезвием, оружие завораживающе плясало, перекатываясь между пальцами, лезвие - рукоятка, словно привязанное.
– Просили, вот, я и вынес, - кивнул в сторону емкости Ванко.
– Фи, - смешно сморщила носик наемница, - Серый, слушай, наш Черенок еще сопли подобрать не успел, а уже вместо себя дерьмо таскать запрягает.
Из большой палатки показались двое: один среднего роста, коренастый и лысый, с глазами слегка навыкат, второй - чуть повыше, худощавый, с мелкими чертами лица и весь какой-то гибкий.
– Чего там? - поинтересовался худой.
– А вон - Черенок золотаря нанял.
Все уставились на Ванко, словно невесть откуда посреди дикого леса его повстречали. Под пристальными взглядами паренек чувствовал себя неуютно, тем более ему не было понятно - смеются его новые знакомые или всерьез говорят. Здоровое желание бросится наутек он в себе подавил - уж очень зловеще сверкало лезвие, описывая восьмерки вокруг пальцев девушки.
– Где этот урод? - процедил пучеглазый.
Его напарник заглянул в одну палатку, другую, нырнул внутрь, после чего оттуда вывалился подгоняемый затрещиной Черенок.
– Краб, ну что я… - подбежал он к коренастому, но не успел закончить, резко выброшенный локоть с хрустом встретился с переносицей и отбросил его назад.
Ванко с удивлением отметил, что на правой руке Краба отсутствуют средний и указательный пальцы. Черенок повалился на спину, потом неуклюже сел и прижал к лицу ладонь, из-под пригоршни потекла кровь.
– Кто это? - коренастая фигура надвинулась на барахтающегося наемника.
– Пацан, он тут по всему базару шастает, - всхлипнул Черенок.
– Что. Он. Здесь. Делает? - раздельно выплевывая слова, продолжал Краб.
– Ведро выносил, - заскулил юноша, - Краб, ну он бездомный наверно, по всему базару околачивается, его то тут, то там подкармливают, я видел. Думал пусть поработает, жратвы бы дали.
– Ага, думал, - нога в тяжелом сапоге хлестко приложилась в плечо, отчего Черенок вновь опрокинулся, - Стерве расскажи, она сказки любит. Благодетель хренов. Пошел вон!
Взгляд, которым наградили Ванко исподлобья, не обещал ничего хорошего, однако мальчишка его даже не заметил, так как на него теперь уставились рачьи глаза Краба.
– Ты кто?
– Ванко.
– Чего вынюхиваешь?
– Дяденька, кушать очень хочется, - решил поддержать Черенка Ванко.
– Не похож ты на оборванца, в городе живешь?
– Ага, - шмыгнул носом Ванко, завираясь окончательно.
– Краб, не мучай ребенка, что он, сам напросился? - вступилась Стерва и кошачьим движением обняла паренька за плечи, - Смотри, я вот его себе оставлю, усыновлю, таакой милашка.
– Хомячка лучше заведи, - хмыкнул Краб, - так, шкет, вали отсюда, ещё раз встречу - уши с языком на суп пущу.
Отведать такого блюда, впрочем, как и менять родителей, особенного желания не было, поэтому дважды упрашивать Ванко не пришлось и отдышаться он смог, лишь добравшись до родной палатки. Последним, что он услышал в лагере наемников, были тихие слова, сказанные Серым: "В дело, Краб, надо быстрее - у людей от скуки мозги киснут".
И дело, похоже, не заставило себя ждать - к концу второго дня к городу выбрел окровавленный полуживой караванщик, член одного из выбывших накануне торговых обозов. Рассказанное им прозвучало шокирующее: многочисленный купеческий отряд был до последнего перебит в полудне пути нападающими, похожими по приметам на расположившихся лагерем наемников. Возбужденная толпа хлынула к предполагаемым обидчикам. Ванко и тут не остался в стороне и всему происшедшему оказался непосредственным свидетелем. Навстречу готовившим уже колья поострее мужикам вышли всего четверо: Краб с Серым и двое, знакомых мальчику лишь наглядно.
– Ну что надо, бараны? - не дав опомнится резко начал Серый.
– Ты нам не пастух, а мы тебе не овцы, - огрызнулся кто-то.
– А кто вы? Стадо! Один блеет - остальные подмемекивают. Что столпились? Крови волчьей попробовать хотите? Кишки свернет! - Серый прошелся перед столпившимися, действительно походил он на волка в этот момент, поджарого, смертельно опасного и готового прыгнуть, - А!? Бараны! Кому рога свернуть?
– Ты потише давай, порвем ведь ненароком!
– Паарвете?! Если затопчете только, быдло! А мне своей шкуры не жалко! Она и так латанная-перелатанная! Что!? Зато сколько вас мы положим - штабелями, Стая до зимы пировать будет!
Народ напирать уже переставал - оно подумать, кому досталось? Купцам, так эти знают, чем рискуют, если на охране сэкономили, с чего теперь простому люду под молотки идти? Да и наемники по всему звери опасные, тут четверо, вооружены лишь ножами, но за тонкой тканью палаток такие вещи ждать могут - кровью умоешься.
– Ты не ерепенься, а разобраться надо, - зашумели пришедшие.
– Так разбирайся, кто тебе не дает, - спокойно ответил Краб и положил руку на плечо - оттащил Серого, - вот как разберешься, доказать сможешь, приходи, нам расскажешь, а мы послушаем.
– Да кто они такие - нас судить, - надрывался Серый, - Краб, дай я их расшматаю!
– Шли бы вы по домам, не видите - ему совсем башню снесло, натворит дел, всем только хуже будет. Я вам зла не желаю.
Понуро, втянув плечи, порыкивая для виду, медленно начали расходиться люди. Только внимательные могли бы заметить в сгущающихся сумерках как понимающе переглянулись-ухмыльнулись Краб и Серый, возвращаясь в палатку. Ночь прошла без былого веселья, в угрюмом пьянстве и лишь самые озверевшие время от времени порывались пойти кончать отморозков. Благоразумные их удерживали - резни не хотел никто. Понятное дело, что утром никто не расстроился, а многие вздохнули с облегчением - наемники сняли лагерь и лишь остывшие кострища напоминали об убывших в неизвестном направлении. Дело, однако, этим не кончилось.
Ближе к вечеру с западной стороны клубы пыли на дороге известили о приближении конного отряда. Вновь загудел торг - не сулит ли беды появление неизвестных? Схватились за оружие, но потом вздохнули с облегчением - во главе всадников скакал Полк. Влетел на Главные ряды, погарцевал для виду и красиво соскочил с лошади. Дружинники резво посбрасывали с седел три пыльных связанных тюка-тела.
– Ваши знакомые? - поинтересовался Полк.
В двоих из окровавленных и вяло ворочающихся пленников опознать кого-либо было сложно - непримечательные личности, зато третью признали многие. На её ладную задницу засматривались половина мужиков на ярмарке - Стерва.
– А, валки, добегались, - радостно зашумели собравшиеся, - а остальные твари где?
– Падальщиков выше по течению кормят, - ответил Полк и приподнял за локти Стерву, - Миледи, вам есть, что сказать уважаемым гостям?
На измазанном и окровавленном лице Стервы вдруг блеснула белозубая улыбка:
– Ой, блевать от вас тянет, пошли бы, помылись - хлевом сильно шмонит!
Всколыхнулась, взревела толпа:
– На колья! По кругу бабу!
Другие перешептывались:
– Огонь малышка, с такой бы покувыркаться!
– Она тебе яйца отгрызет, не подавится.
А Ванко Стерву было жаль. Сила в ней чувствовалась, шальная и необузданная но очень притягательная.
– Что делать с ними будешь? - поинтересовались у вожака.
– По закону. Только кончим тихо - не звери мы кровавые зрелища устраивать, и вам не позволю, не по-людски это видом крови и мучений взор услаждать. Ночь переночуют а поутру отведем в лес и кончим, - вскочил в седло Полк и дал знак забрать пленников.
В багряной дымке заходящего солнца величественным монументом застыла фигура всадника. Еле развевающийся длинный плащ, будто сложенные крылья, придавал сходство со спустившимся с небес ангелом-спасителем. Полк казался выше и мощнее, его осанка, уверенный вид говорили, кричали о том, что этот человек не умеет сотрясать воздух пустыми словами. Он пришел сюда навсегда.
– И впредь на нашей земле я непотребства терпеть не намерен. Так будет!
ГЛАВА 3
Сельский дурачек, плод кровосмесительной связи своих родителей, пригревшись на центральной площади, самозабвенно лепит из конских катышков нечто, напоминающее отдаленно фигурку человека. Похоже, он мнит себя Творцом и твердит об этом прохожим. Люди снисходительно улыбаются, он безобиден и кроток, он не в состоянии вызвать гнев богов. Великий ученый-алхимик в своем храме знаний, среди реторт и пробирок изучает тайнопись человеческого кода. Он жаждет сделать человека совершеннее: сильнее, умнее, быстрее и знает, как это сделать. Но догадывается ли он, беспечный, что порождает Чудовище?
Что станет мир без торговли? Не думайте, что караваны просто везут товар, в алчной надежде потуже набить мошну владельцев. Караваны несут свежий воздух, с их приходом в сердцах людей оживает надежда - они не чувствуют, что оторваны от всего мира, потому что их с другими удаленными и разрозненными поселениями-бусинами связывает в ожерелье Жизни тончайшая нить - караванная тропа. Конечно, купцов уважают. Естественно, купцы извлекают прибыль, но посудите - их работа в стократ опаснее и сложнее, чем труд земледельца. Сейчас караваны не те, что раньше, караван теперь в первую очередь слаженная боевая единица, караванщики - братья по оружию, несущие в своих душах груз ответственности за судьбы тех, к кому ведет их тропа. Разумеется, купцы богаты и могут позволить себе многое, чтобы снять скопившееся напряжения. Купец, владелец одного из самых процветающих на Пути караванов, всегда слыл горячим поклонником женской красоты. Последняя из приобретенных превосходила всех, виденных им ранее. Юное и стройное, почти детское тело рабыни будило желание, воспламеняло волнение в чреслах даже у тех, кто отвергал женственность в детях, предпочитая для утех зрелых любовниц. Она услаждала взор хозяина, но ровно до тех пор, пока тот не взвел её на ложе. Там его постигло величайшее разочарование - приобретенная оказалась пустышкой. В её молчаливости и замкнутости и раньше усматривали скудоумие, теперь же все убедились окончательно - баснословная цена была отдана за идиотку. В постели рабыня лежала безвольным мешком, не понимала, что от нее хотят и лишь пялилась в потолок своими огромными глазищами. Не стоит винить купца в том, что вместо даров любви и нежности, он начал ласкать свою наложницу плетеной нагайкой. Сложный, змеящийся узор меж её лопаток был ничем иным, как следами регулярных и изощренных порок. Впрочем, ей было все равно - при каждом ударе кнута она только вздрагивала и сжималась точно так же, как раньше, когда хозяин входил в неё.
Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
Верно говорят - очень многие из новшеств являются ничем иным, как давно забытыми, либо просто претерпевшими изменения явлениями. "Старая сказка на новый лад", - прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенных на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами - что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища. Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались собравшись несколькими родами, ночуя на суше - летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
– Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… просто сейчас упростили все, предание сделали, - рассуждал Сивый, - а суть такая же.
– А вдруг и правда - ходит, - возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
– Кто его видел?
– Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
– А осознает?
– Повернет мир к возрождению либо гибели окончательной.
– В сказку хочешь поверить, придет за тебя и все сделает?
– Да пойми ты, это не религия это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
– Ходил и детей водил.
– Про второе пришествие слышал?
Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
– Ну, завернул, второе пришествие, он может еще и мертвых поднимет?
– Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь - как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
– А во что верить? В драконов? Кто Войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род - будем выкарабкиваться. А так - никому мы, нафиг, не нужны! Ты говоришь - спаситель ходит, тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы, вон, тоже летают, толку, может и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
– Кочевники рассказывают, тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст - станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
– Тебе, Кулак, видно миром поуправлять никак не терпится, хутора своего мало, - беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ей в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся - по телу пробежала волна тепла и успокоения.
– Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
– Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
– И ему не веришь?
– Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
– Почему? Многие к нему пришли.
– Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны - сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.
– Посмотрим, - кивнул Кулак, - тут я с тобой согласен, Напастей еще тех не видели, от которых он беречь рвется.
– То-то и оно.
Лес тихо шумит, шелестит листвой. Будто и не было Войны, будто не осталось за спиной почти уже двух десятков лет растерянности, испуганного недоумения и отчаянного желания выжить. Спокойные, мирные звуки природы. Словно не рыщут в глубине странные, невиданные ранее создания - огромных размеров волки с почти человеческими глазами. Едва ощутимое дуновение ветра, шевелящего прибрежный камыш и несущего радостную свежесть приближающегося утра. Запах наступающей весны в месяц, считавшийся до Войны первым месяцем лета. Люди сидят у костра, курят, беседуют - картинка из потерянного прошлого, артель рыбаков на привале. Нет вчера и нет завтра, есть только сейчас - расслабленно текущая действительность, словно вырванная из уже уничтоженной, кажущейся чужой реальности. Люди отдыхают. Люди научились наслаждаться каждым мгновеньем. Они познали вкус родниковой воды и куска черствого хлеба. Теперь они знают цену прожитого дня. Да, они многому научились за этот короткий, в половину поколения, промежуток времени, но и многое забыли. Например, они уже не умеют удивляться - их не беспокоит, тревожит, да, парящий в небе дракон; они остались бы равнодушными, узнав, что солнечные горячие пляжи далеких вожделенных стран теперь скованы льдом; они спокойно принимают даже то, что смертельно израненный человек без квалифицированной помощи через месяц сам становится на ноги.
– Хорошо как, - вздохнул Кулак, - давно так тихо не было. А? Может и наладится? Кута смотри - чистая, как встарь.
Свежи были воспоминания - воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
– Очищается помаленьку.
– А я вот боюсь. Тебе порой не кажется, смотришь на лес - вроде все как прежде, и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу порой такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
– Да, сосед, тебя послушать - хоть в петлю, пойдем по палаткам, молодые пусть службу бдят.
Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась Война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас - выглядят на все семьдесят. И то правда, год после Войны один за два разменивается и то лишь тем, кто выжил.
Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят - путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания - и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора - ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца - в селении всё в порядке, уберегли боги от непрошенных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился ещё и по новому жителю хутора. Ведь разобраться - своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником и не называл никто. Пока сам не узнаешь - не поймешь радости и удовлетворения, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо внятно произносит:
– Ка-а-ак де-ела, п-пацан?
Язык плохо слушается гостя - насквозь разорванная щека срослась уродливой маской, неестественно растягивая рот и перекашивая челюсть. Ладони отказываются повиноваться хозяину - они лишены плоти и хрупкая пленка молодой кожи плотно обтягивает лишь тонки кости и сухожилия, грозя лопнуть при каждом движении. Не обнаруженные сразу переломанные ребра и ключица срослись, как пришлось, поэтому тело человека несимметрично выгибается вправо. Из живого мертвеца он превратился в беспомощного калеку, но, один раз придя в себя, тот уже не позволяет беспамятству овладеть сознанием.
– Хорошо, а твои?
– Нормально, где я?
Короткие фразы неповоротливым языком превращаются в надрывное растянутое мычание, но понимать собеседника Ванко не составляет большого труда.
– Хутор Сивого, моего отца - Ручей.
– Давно?
– Почти месяц.
– Скоро торг?
– Завтра едем.
– Я с вами.
– Нельзя, никак нельзя! Не довезем мы тебя, ты ведь очнулся только!
– Зовут как?
– Ванко Сивый, а тебя?
И тут незнакомец задумывается, будто забыл свое имя, и закрывает левый глаз. Он закрыл бы и правый, но безобразное веко лишь нелепо дергается и гость оставляет тщетные попытки. Он замирает на несколько мгновений, потом его передергивает и из горла раздается неприятный клокочущий хрип. Ванко в замешательстве осознает, что слышит надрывный смех.
В последовавшем непонятном бормотании паренек выхватывает лишь одно слово.
– Рахан? - переспрашивает он
– Да, - отвечает спасенный, после чего неожиданно резко и сильно сжимает запястье мальчика своими жуткими, на первый взгляд, лишенными мышц пальцами и быстро, жарко, приблизив вплотную кажущееся безумным лицо, излагает свою просьбу. Потом он откидывается назад и бесконечным заклинанием шепчет:
– Найди, пацан!
Ванко сидел на носу лодки, всматривался в приближающиеся родные стены, вспоминал события двухнедельной давности и гадал - в каком состоянии встретит его Рахан. Было немного неловко - не оправдал надежд и не выполнил задания, но при этом сделал все, что мог, совесть мальчика была чиста. Вдали уже можно было различить фигурку караульного на вышке и скапливающихся на берегу муравьев-людей. Очевидно, путешественников уже заметил бдительный смотрящий и у маленькой пристани собрались встречающие.
Дружественные объятия остававшихся охотников и слезы на глазах бросившихся обнимать женщин - достойная награда вернувшимся путешественникам. В маленькой закрытой общине отсутствие каждого члена ощущается достаточно остро. Полное неведение о судьбе отправившихся в далекую дорогу заставляло домочадцев каждый день с тревогой вглядываться в ту сторону, куда ушли половина боеспособных мужчин рода. Поэтому их возвращение без потерь и в полном здравии стало отличным поводом для праздника.
Ванко диву давался: в всеобщей суете и приготовлениях создавалось впечатление, что на хуторе живет в два раза больше народа - все высыпали во двор и деловито сновали между постройками, собирая на стол. Паренек осмотрелся - во всеобщем радостном слегка хаотичном движении резко выделялась отстраненная одинокая фигура. Человек сидел на положенном на бок бревне у длинного коровьего хлева, понурив голову, положив на колени руки с опущенными ладонями. Мешковатый поношенный балахон с капюшоном, похоже, был извлечен из кучи старья, хранившегося на чердаке главной избы. Темно-серые потертые брюки с выцветшей алой каймой сбоку, наверное, были найдены там же. Скрывающий лицо капюшон и знакомая перекошенность в плечах, пронизывающая весь облик отрешенность, ошибиться было невозможно - Рахан нашел в себе силы выйти погреться в скупых лучах солнца. Сивый сказал после:
Что станет мир без торговли? Не думайте, что караваны просто везут товар, в алчной надежде потуже набить мошну владельцев. Караваны несут свежий воздух, с их приходом в сердцах людей оживает надежда - они не чувствуют, что оторваны от всего мира, потому что их с другими удаленными и разрозненными поселениями-бусинами связывает в ожерелье Жизни тончайшая нить - караванная тропа. Конечно, купцов уважают. Естественно, купцы извлекают прибыль, но посудите - их работа в стократ опаснее и сложнее, чем труд земледельца. Сейчас караваны не те, что раньше, караван теперь в первую очередь слаженная боевая единица, караванщики - братья по оружию, несущие в своих душах груз ответственности за судьбы тех, к кому ведет их тропа. Разумеется, купцы богаты и могут позволить себе многое, чтобы снять скопившееся напряжения. Купец, владелец одного из самых процветающих на Пути караванов, всегда слыл горячим поклонником женской красоты. Последняя из приобретенных превосходила всех, виденных им ранее. Юное и стройное, почти детское тело рабыни будило желание, воспламеняло волнение в чреслах даже у тех, кто отвергал женственность в детях, предпочитая для утех зрелых любовниц. Она услаждала взор хозяина, но ровно до тех пор, пока тот не взвел её на ложе. Там его постигло величайшее разочарование - приобретенная оказалась пустышкой. В её молчаливости и замкнутости и раньше усматривали скудоумие, теперь же все убедились окончательно - баснословная цена была отдана за идиотку. В постели рабыня лежала безвольным мешком, не понимала, что от нее хотят и лишь пялилась в потолок своими огромными глазищами. Не стоит винить купца в том, что вместо даров любви и нежности, он начал ласкать свою наложницу плетеной нагайкой. Сложный, змеящийся узор меж её лопаток был ничем иным, как следами регулярных и изощренных порок. Впрочем, ей было все равно - при каждом ударе кнута она только вздрагивала и сжималась точно так же, как раньше, когда хозяин входил в неё.
Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
Верно говорят - очень многие из новшеств являются ничем иным, как давно забытыми, либо просто претерпевшими изменения явлениями. "Старая сказка на новый лад", - прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенных на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами - что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища. Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались собравшись несколькими родами, ночуя на суше - летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
– Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… просто сейчас упростили все, предание сделали, - рассуждал Сивый, - а суть такая же.
– А вдруг и правда - ходит, - возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
– Кто его видел?
– Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
– А осознает?
– Повернет мир к возрождению либо гибели окончательной.
– В сказку хочешь поверить, придет за тебя и все сделает?
– Да пойми ты, это не религия это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
– Ходил и детей водил.
– Про второе пришествие слышал?
Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
– Ну, завернул, второе пришествие, он может еще и мертвых поднимет?
– Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь - как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
– А во что верить? В драконов? Кто Войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род - будем выкарабкиваться. А так - никому мы, нафиг, не нужны! Ты говоришь - спаситель ходит, тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы, вон, тоже летают, толку, может и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
– Кочевники рассказывают, тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст - станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
– Тебе, Кулак, видно миром поуправлять никак не терпится, хутора своего мало, - беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ей в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся - по телу пробежала волна тепла и успокоения.
– Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
– Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
– И ему не веришь?
– Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
– Почему? Многие к нему пришли.
– Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны - сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.
– Посмотрим, - кивнул Кулак, - тут я с тобой согласен, Напастей еще тех не видели, от которых он беречь рвется.
– То-то и оно.
Лес тихо шумит, шелестит листвой. Будто и не было Войны, будто не осталось за спиной почти уже двух десятков лет растерянности, испуганного недоумения и отчаянного желания выжить. Спокойные, мирные звуки природы. Словно не рыщут в глубине странные, невиданные ранее создания - огромных размеров волки с почти человеческими глазами. Едва ощутимое дуновение ветра, шевелящего прибрежный камыш и несущего радостную свежесть приближающегося утра. Запах наступающей весны в месяц, считавшийся до Войны первым месяцем лета. Люди сидят у костра, курят, беседуют - картинка из потерянного прошлого, артель рыбаков на привале. Нет вчера и нет завтра, есть только сейчас - расслабленно текущая действительность, словно вырванная из уже уничтоженной, кажущейся чужой реальности. Люди отдыхают. Люди научились наслаждаться каждым мгновеньем. Они познали вкус родниковой воды и куска черствого хлеба. Теперь они знают цену прожитого дня. Да, они многому научились за этот короткий, в половину поколения, промежуток времени, но и многое забыли. Например, они уже не умеют удивляться - их не беспокоит, тревожит, да, парящий в небе дракон; они остались бы равнодушными, узнав, что солнечные горячие пляжи далеких вожделенных стран теперь скованы льдом; они спокойно принимают даже то, что смертельно израненный человек без квалифицированной помощи через месяц сам становится на ноги.
– Хорошо как, - вздохнул Кулак, - давно так тихо не было. А? Может и наладится? Кута смотри - чистая, как встарь.
Свежи были воспоминания - воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
– Очищается помаленьку.
– А я вот боюсь. Тебе порой не кажется, смотришь на лес - вроде все как прежде, и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу порой такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
– Да, сосед, тебя послушать - хоть в петлю, пойдем по палаткам, молодые пусть службу бдят.
Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась Война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас - выглядят на все семьдесят. И то правда, год после Войны один за два разменивается и то лишь тем, кто выжил.
Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят - путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания - и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора - ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца - в селении всё в порядке, уберегли боги от непрошенных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился ещё и по новому жителю хутора. Ведь разобраться - своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником и не называл никто. Пока сам не узнаешь - не поймешь радости и удовлетворения, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо внятно произносит:
– Ка-а-ак де-ела, п-пацан?
Язык плохо слушается гостя - насквозь разорванная щека срослась уродливой маской, неестественно растягивая рот и перекашивая челюсть. Ладони отказываются повиноваться хозяину - они лишены плоти и хрупкая пленка молодой кожи плотно обтягивает лишь тонки кости и сухожилия, грозя лопнуть при каждом движении. Не обнаруженные сразу переломанные ребра и ключица срослись, как пришлось, поэтому тело человека несимметрично выгибается вправо. Из живого мертвеца он превратился в беспомощного калеку, но, один раз придя в себя, тот уже не позволяет беспамятству овладеть сознанием.
– Хорошо, а твои?
– Нормально, где я?
Короткие фразы неповоротливым языком превращаются в надрывное растянутое мычание, но понимать собеседника Ванко не составляет большого труда.
– Хутор Сивого, моего отца - Ручей.
– Давно?
– Почти месяц.
– Скоро торг?
– Завтра едем.
– Я с вами.
– Нельзя, никак нельзя! Не довезем мы тебя, ты ведь очнулся только!
– Зовут как?
– Ванко Сивый, а тебя?
И тут незнакомец задумывается, будто забыл свое имя, и закрывает левый глаз. Он закрыл бы и правый, но безобразное веко лишь нелепо дергается и гость оставляет тщетные попытки. Он замирает на несколько мгновений, потом его передергивает и из горла раздается неприятный клокочущий хрип. Ванко в замешательстве осознает, что слышит надрывный смех.
В последовавшем непонятном бормотании паренек выхватывает лишь одно слово.
– Рахан? - переспрашивает он
– Да, - отвечает спасенный, после чего неожиданно резко и сильно сжимает запястье мальчика своими жуткими, на первый взгляд, лишенными мышц пальцами и быстро, жарко, приблизив вплотную кажущееся безумным лицо, излагает свою просьбу. Потом он откидывается назад и бесконечным заклинанием шепчет:
– Найди, пацан!
Ванко сидел на носу лодки, всматривался в приближающиеся родные стены, вспоминал события двухнедельной давности и гадал - в каком состоянии встретит его Рахан. Было немного неловко - не оправдал надежд и не выполнил задания, но при этом сделал все, что мог, совесть мальчика была чиста. Вдали уже можно было различить фигурку караульного на вышке и скапливающихся на берегу муравьев-людей. Очевидно, путешественников уже заметил бдительный смотрящий и у маленькой пристани собрались встречающие.
Дружественные объятия остававшихся охотников и слезы на глазах бросившихся обнимать женщин - достойная награда вернувшимся путешественникам. В маленькой закрытой общине отсутствие каждого члена ощущается достаточно остро. Полное неведение о судьбе отправившихся в далекую дорогу заставляло домочадцев каждый день с тревогой вглядываться в ту сторону, куда ушли половина боеспособных мужчин рода. Поэтому их возвращение без потерь и в полном здравии стало отличным поводом для праздника.
Ванко диву давался: в всеобщей суете и приготовлениях создавалось впечатление, что на хуторе живет в два раза больше народа - все высыпали во двор и деловито сновали между постройками, собирая на стол. Паренек осмотрелся - во всеобщем радостном слегка хаотичном движении резко выделялась отстраненная одинокая фигура. Человек сидел на положенном на бок бревне у длинного коровьего хлева, понурив голову, положив на колени руки с опущенными ладонями. Мешковатый поношенный балахон с капюшоном, похоже, был извлечен из кучи старья, хранившегося на чердаке главной избы. Темно-серые потертые брюки с выцветшей алой каймой сбоку, наверное, были найдены там же. Скрывающий лицо капюшон и знакомая перекошенность в плечах, пронизывающая весь облик отрешенность, ошибиться было невозможно - Рахан нашел в себе силы выйти погреться в скупых лучах солнца. Сивый сказал после: