Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 2)

   - Ты съезди и посмотри, как он посеял, - сказал Кондрат.
   Старик был удивлен тем, что увидел. Китаец умел трудиться.
   - Тятя, как он пашет шибко, - сказал Васька. - Мы подсобляли ему, землянку копали.
   Егор опомнился, смирился в нем от слов сына этот пыл. А то бы, кажется, готов бы взять Егор сухой, крепкой рукой за грудь любого, кто отымет...
   - Гохча говорила, что Сашка был в деревне у них, - сказала Наталья. Он будто хочет у Кальдуки в Бельго вдовую невестку купить.
   Все засмеялись. И у Егора на сердце отлегло. Он подумал было, какой ветер охватил его душу, что за страшное зло явилось в ней на миг.
   "Все же не надо мешкать!"
   - Может, поедем, братец, - сказал он Федьке, - посмотрим с тобой, что там за земля?
   Но в голове была муть. Ничего не мог сейчас решить Егор.
   - Езжайте, езжайте! - подхватила бабка. - У сибиряков-то вон заимки у всех заведены, и нам бы, коли землица-то хороша...
   Вставши утром, Егор взял с собой сына и брата. Дед поехал показывать.
   Побывали на Додьге. Егор сам увидел черную землю. Мужики прошли в глубь тайги, содрали слой листвы и мокрого дерна. Всюду мокро, но место высокое. Заболочено, как везде в тайге, но это не болото, а просто воде не было стока, солнце ее не сушило, вода осталась еще после таяния снегов. А земля хороша!
   Постоял Егор среди перекопанной кабаньими копытами грязи, между тучных ильмов, и пришло ему в голову, что надо распахать тут все, снести этот лес, завести заимку, пробить с берега дорогу к Уральскому. "Будем ездить сюда летом... Зимой отсюда ходить на охоту. Здесь пашню не выдует ветер". Егор видел по дороге через Сибирь такие заимки у сибиряков.
   - А ну, давай затески будем делать, - сказал он отцу.
   Четыре топора принялись рубить стволы ильмов, кленов и пробковых деревьев.
   Васька уже знал: будут затески - место это никто не тронет, не смеет никто занять.
   - Правда, тятя, никто эту землю не тронет? - спросил он отца.
   - А кто тронет - тому пулю! - пригрозил дедушка Кондрат.
   - Никто теперь не займет! - успокоил Егор.
   С Додьги он сам хотел поехать к Сашке подсобить ему, если придется. Теперь, когда затески на Додьге были, Сашка опять стал ему приятен. Но Егора занимало, что и как у Сашки; сам еще того не понимая, он желал призанять умения у соседа. Егор помнил, какие пашни у китайцев. И не хотелось оставлять в себе ни доли зла к Сашке.
   Егор вспомнил, как Сашка работал в прошлом году у него, Егор ему не платил. С Сашкой печь клали вместе, кирпич обжигали, лес рубили...
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   "Черт знает, что за люди русские! - думал Сашка. - И как с ними жить? А что, если в самом деле Гао прав? Неужели меня прогонят?"
   Старик Кондрат напугал Сашку. До сих пор ему как-то и в голову не приходило, что русские могут ему позавидовать. Ведь земли много, и в прошлом году он жил с русскими очень дружно. Неужели они захотят отнять хорошее поле? Конечно, у них сила.
   В Уральское Сашка явился в прошлом году после больших неприятностей со старшинкой. Он бежал с судна во время ночной стоянки и дошел по берегу до русской деревни, которую видел с палубы, проплывая мимо днем. Сашка уже несколько лет жил в России. Пришлось ехать сюда на заработки. В Уральском он узнал, что неподалеку есть китайская лавка и живут купцы. Он знал, что и тут есть купцы-негодяи. В этих местах вообще все люди опасные, сюда едут сорвиголовы, они торгуют в лесах с дикарями. Сашка не торопился пойти в Бельго. Но все же пришлось. Он пришел к братьям Гао, низко кланялся и был хорошо принят. С помощью хозяина он получил у исправника разрешение остаться жить в Бельго. За это Сашка задолжал хозяину Гао.
   Сашку уговаривали вступить в общество. Он не смел возражать, но вступать в общество не хотелось. Весною Гао дал Сашке денег, чтобы он купил коня, но дал мало.
   Вечерами Сашка копал землянку. Он работал с лихорадочной поспешностью, как человек, у которого вдруг явилась надежда подняться из нищеты, зажить не хуже других.
   Он часто думал о том, что требуют от него Гао. Сашка боялся общества как огня. Он знал: братья Гао - опасные люди, это хунхузы, а не честные торговцы. За год Сашка такого насмотрелся и наслушался, что решил: лучше всего убраться от этих Гао подальше. Они жили здесь давно, привыкли добывать богатство не столько торговлей, сколько вымогательством.
   Гао твердят, что, как китайцы, они очень преданы своей родине. Но все это пустая болтовня! Сашка не очень разбирался в тонкостях политики, но чувствовал: тут дело нечисто - под тем предлогом, что и он и они китайцы, его хотят втянуть в такие дела, которые к родине никакого отношения не имеют. Купцы могут так все обставить, что окажешься в разбойничьей шайке. Говорят, что тут уже приканчивали работников, паи которых были в деле. А русские вроде исправника, который приезжал зимой к Гао, или ничего не видят, или смотрят, "прикрывшись веером".
   Русские платили Сашке в прошлом году хорошо, давали работу, одалживали коня. С ними можно жить. Но Гао будут недовольны, если узнают, что Сашка принимает помощь от русских, скажут, что, мол, забываешь свое родное... И еще черт знает что могут сказать. Лучше с Гао не ссориться.
   Значит, с русскими жить нельзя и с китайцами тоже нельзя. С кем же? Так думал всю зиму Сашка.
   Он стал пахать неподалеку от русской деревни. Место хорошее, вокруг никого нет.
   Сашка не хотел жить ни с русскими, ни с Гао. Русские довольно хорошо обошлись с ним. Но их тоже надо опасаться. А уйти жалко - хорошая земля. Жить одному нельзя: человек в одиночестве - ничто. Это символ печали, как говорится в стихах Ли Тай-бая. И Сашка придумал, как жить: поселиться неподалеку от русских, но не с ними. Жить проще всего с гольдами. Жениться на гольдке, временно или навсегда - увидим, какая будет жена. Отвечать Гао на все просьбы и домогательства любезностями и услугами.
   Сашка не намеревался навсегда покинуть родину.
   Но ни одна живая душа не знала, что задумал Сашка, даже Гао не догадывался.
   Будет своя пашня. А впереди то, о чем мечтал. Будет у него Одака, он ее купит. Тесть ее бьет, не понимает, какая это прелесть.
   Будет Одака, и будет считаться, что Сашка живет с гольдами, - ничего предосудительного! Гао не может придраться. А русские - рядом. Иван за пушнину платит деньгами. Будет рыба, огород, жена, дом, дети...
   Но вот дед встревожил его. Вспомнились и полезли в голову разговоры про русских, слышанные и тут и на родине. "Действительно, русские могут оказаться плохими людьми, грабителями, а я задумал жить с ними рядом. Может быть, в самом деле они варвары? У них ложная вера, говорят..."
   - У-э!.. У-э!.. - зверски кричит Сашка, весь во власти этих дум, и лупит хворостиной конягу, оттаскивая вместе с ней пень прочь с поля.
   Сашка человек пылкий, пламенный. Он и себя не жалел, ему тяжелее, чем коню.
   - У-э!.. - Он снова ударил хворостиной, да так, что конь припал на задние ноги, повесил голову, вытянул передние.
   - У-э! - рявкнул Сашка в ярости, но конь не вставал.
   Сашка потянул коня. Конь совсем лег. Сашка долго пытался поднять его, потом заплакал и сел, закрыв лицо руками.
   - Ты что ревешь? - вдруг услыхал он.
   Это было так неожиданно, что Сашка затрясся. К нему шел Егор.
   - Худо, брат, конь сдыхает.
   - Ево уже пропал...
   - Я ехал, ты еще пахал, я видел.
   - Нет, Егорка, ево пропал... - Китаец всхлипнул.
   Егор никогда бы не подумал, что Сашка может так плакать. Он понимал, что значило потерять коня. Не шутка - заревешь! Егор не стал упрекать Сашку, что, мол, не бьют коня такой палкой. Он понимал: Сашке надо поскорее допахать росчисть.
   - Ну, может, еще и не пропал... Ты дай ему два дня отдохнуть, не жадничай. Я одолжил бы тебе своего коня, но в Додьге вода большая, соврал Егор.
   - Бери, бери, Егорка, эту землю! - вдруг сказал Сашка. - А я уйду...
   - Куда же ты уйдешь?
   - В Бельго.
   - Бог с тобой! - сказал Егор. - Опомнись! - Ему стало жаль Сашку: он один, конь пал, чужбина. - Уж если сдохнет, я тебе дам коня, - вырвалось у Егора. - Да, может, еще и не сдохнет, - спохватился мужик. - Эх ты, брат!.. - Егору хотелось приободрить соседа.
   * * *
   Егор недолго пробыл у китайца и вернулся в Уральское к вечеру. Подходя к крыльцу, он услыхал громкий смех в своей избе. Войдя в дверь, он увидел, что на табуретке посреди избы сидел Улугушка с таким злым лицом, какого Егор давно уж у него не видал. На коленях Улугушка держит какое-то ружье. На кровати, покрытой лоскутным одеялом, на лавке и на табуретках вокруг гольда Наталья, Татьяна, бабка, Настька, обе Бормотихи, Фекла, Силина, девчонки, и все покатываются со смеху.
   - Конесно! Че смеяться! - с сердцем восклицает гольд. - Че телята и коровы! Раньше телят совсем не было. Лиса не будет, зверей не будет, а будет корова. Зачем мне корова? Надо мясо - я в тайгу, и там сохатый и свинья. А я буду на твою корову смотреть только, молоко, что ль, буду пить? - и добавил заикнувшись: - Из т-титьки давить...
   Опять все покатились от хохота.
   - Из ти-итьки! У-у-у, ха-аха-ха!.. - чуть не умирали бабы.
   - Конесно! Че хорошо, что ли, корову за титьки хватать? - еще пуще злился Улугу.
   Глядя, как бабы надрываются от хохота, ему самому стало смешно, и в то же время Улугу готов был заплакать с досады, что все понимают его не так, как надо.
   - Ты что, Улугушка, зачем баб слушаешь? - спросил Егор, входя. - Они тебя дурят. Знаешь, русокие бабы обдурят хоть кого.
   - А че они! - с досадой отозвался гольд. - У нас на Мылке лес загорелся!
   - Солдаты подожгли?
   - Конесно, солдат! Кто еще! Пришел, леса горят. Бродяга, огонь бросает и идет, не затушит... И мужик лес жжет. У нас так никогда не горело. Был кабан и сохатый, а теперь где зверь? Куда мне идти? На кого охотиться? На твою корову?
   - Титьки-то давить! - подсказала Наталья, и вся изба опять загрохотала от раскатистого хохота.
   - А ты что огород кинул? - тыча пальцем в плечо Улугушки, строго спросила сидевшая на кровати Таня, говоря с ним, как с глухим.
   - Жена на тебя чертоломит, а ты что? - подхватила Наталья.
   Бабы стали ругать гольда со всех сторон, но тот не поддавался.
   - Огород маленький, а лес большой. Леса вырубили, а на теленка всех зверей меняли! Че ты? Че смешно? - рассердился он на Татьяну.
   - А это что у тебя за ружье? - спросил Егор.
   Бабы опять загомонили наперебой.
   - Постойте, дайте человеку опомниться, - сказал Егор.
   Улугу помолчал, потом поднял брови, сморщил лоб, прищурился, как бы в мучительном раздумье. Он потаращил глаза на Егора, с живостью глянул на ружье.
   - Это, понимаешь, Егорка, я купил...
   - Когда?
   - Сегодня...
   - Где?
   - На баркасе.
   - Разве баркас пристал?
   - Нет, шел мимо...
   - Как же, не зная человека, купил у него? Ты сам купил?
   - Конесно, сам. Как раз увидел баркас и поехал... Не знаю - может, обманщик...
   Егор покачал головой. Бабы смолкли, только девчонки прыскали после всякого слова гольда.
   С Улугу так бывало. Он быстро делал то, что ему хотелось. Он знал, что русские во всяком деле, особенно с покупками, не советуют торопиться. Следовало бы прийти к Егору, ждать, когда пристанет какой-нибудь баркас в Уральском. С Егором или с Иваном идти покупать ружье, с теми, кто знает, какое ружье плохое, какое хорошее. Но так случилось, что Иван отдал Улугу долг за пушнину, и мясо продалось солдатам. Завелись деньги. Шел баркас, и Улугу поехал, недолго думая, взял ружье. Он перебрал несколько ружей и выбрал, которое больше ему понравилось.
   Он уж стрелял из ружей Егора и Ваньки, чистить ружья умел, разбирал их и собирал и знал механизм. Его угощали водкой на баркасе, но Улугу, помня, что пьяных всегда обманывают, держался на этот раз.
   - Ружье ладное! - сказал Егор. - А ты стрелял?
   - Конесно, стрелял! Как раз на мысу убил ворону.
   Девчонки опять прыснули.
   - Что же ты в ворону?
   - Никого больше не было...
   - Сколько ты дал за него?
   - Все отдал... Деньги, и два соболя, и чернобурку.
   Гольда, конечно, обобрали, продали дорого, но ружье было хорошее.
   Улугу, как хотел, выбрал его сам, без посторонней помощи. Но когда выбрал - испугался.
   "Может быть, я чего-нибудь не знаю?" - подумал он и поспешил на Додьгу. Но Егора там не было, не было никого из мужиков, а собрались одни бабы. Они стали ругать его, почему не копает огорода, а свалил все на Гохчу. Потом подняли его на смех.
   - А где наши? - спросил Егор.
   - Разве они не с тобой? - встрепенулась Наталья.
   - Нет, я к Сашке ездил, а их высадил, они берегом пошли.
   - Господи, уж не случилось ли чего?
   Как бы в ответ на эти слова, за дверью послышались шаги, раздался вскрик. Дверь распахнулась. Все вскочили. Вошли дед и Федька, а за ними Васька с завязанной головой, смущенно-счастливый.
   - Сынок, что с тобой? - кинулась к нему Наталья.
   - Медведя убили, - сказал дед. - Мы шли... Дороги не узнали... Васька повел... Вышел через чащу - и прямо на зверя!
   ...Медведь осел, как испуганная собака, оскалился. Васька тоже остолбенел. Зверь кинулся на него, но не успел схватить: дед шел с ружьем наготове, выстрелил и попал зверю в глаз, убил наповал. Падая, медведь задел Ваське ногу, а тот со страху разбил голову о дерево.
   Васька никогда еще не был так счастлив. Все охали, удивлялись, расспрашивали.
   Дед рассказал, что в малинниках столько медведей, что все кусты зашевелились, когда раздался выстрел.
   - Как стадо...
   * * *
   Улугушка ночевал в Уральском.
   Утром он шел через огород. Таня сказала ему:
   - Бил бы луком зверей-то... Телят-то тебе не надо, а ружье зачем?
   - А на черта мне лук! - ответил гольд, вытер лицо ладонью и пошел своей дорогой.
   В обед явился Сашка-китаец. Конь его пал.
   Не хотелось Егору давать ему Буланого.
   - Пойдем, Сашка, обедать, - сказал мужик.
   Вошли в избу. Когда Сашка увидел деревянные чашки с дымящейся похлебкой из свинины, глаза его заблестели, и он зажмурился, как бы силясь сдержаться. Он всеми силами старался потушить взор, скрыть охватившую его тайную радость. Егор понял, что Сашка голоден, что работает он без куска хлеба. "Как он сам не сдох?"
   - Ваську у нас медведь чуть не подрал, - сказал Егор.
   - Ое-ха! - удивился Сашка. - Васька, че тебе?
   - Голову разбил.
   - Моя есть лекарство, принесу, - сказал китаец.
   После обеда Егор сказал старшему сыну:
   - Петрован, Буланого веди к Сашке. Надолго тебе коня?
   - Два дня все кончай. Завтра обратно...
   - А брод есть?
   - Есть. Есть брод. Моя переходил, Додьга маленькая.
   - Только по малинникам не езди - там медведей как коров. По берегу ступайте. Да ружье возьми...
   Петровану дали хлеба на двоих. Сашке - кусок кабанины и соленой рыбы амура две штуки. Петрован шел охотно.
   Собрались соседи. Егор сказал людям, что у Сашки конь пал, ему допахать осталось немного, и мотыгой мог бы, корни он уж выдрал, только долго провозился бы.
   Зная, что Сашка хороший мастер и может пригодиться, все сочувствовали.
   - Китаец уж и есть китаец, - сказал Федор. - И коня не жалел. Дашь коня, он загубит.
   - Егор потому и Петрована послал, чтобы следил. Парень смышленый, да и китаец будет смирней, - молвил дед. - Эх, я тоже один раз погубил лошадь!.. Забил насмерть... Был молодой, ехал... Скакал. Быстро скакал! И вот она хрипит. А мне надо... Я и не пожалел: мол, сдюжит. И пришлось мне идти с уздечкой... Уж бывает.
   - Э-э, чего вспомнил, - вдруг рассердилась бабка. - Чего несет! Не стыдно тебе?
   Дед не слушал ее. Он повесил голову, глядя на свои узловатые, сухие, морщинистые руки, как бы не узнавая их.
   А Петрован с Сашкой шли у воды по широчайшей отмели. Тут наверху чаща, медведи шатаются.
   Петрован вел Буланого в поводу. Отец ему наказал, что делать у китайца.
   Далеко впереди, не оглядываясь, проворно шлепал в своих стоптанных кожаных обутках довольный Сашка. Он шел, волоча ногами так, что бороздки оставались на песке, и не размахивая руками, а держа их растопыренными, словно они в грязи или намылены. Лицо его поднято. Сашка идет и думает...
   Петровану скучно. Он то смотрит на воду, остановит коня, спугнет зеленых мальков в воде. Стая их дрогнет и метнется вглубь, так что вся вода на мели мелко зарябится.
   Когда за додьгинским холмом скрылось поселье, Петрован окликнул Сашку. Китаец встревоженно оглянулся и подошел.
   Петрован подвел коня.
   - Залезай, Сашка, на Буланого.
   Китаец обрадовался и вскарабкался на лошадь. Петрован тоже вскочил на коня и устроился сзади него.
   - Н-но! - прикрикнул он.
   Петрован обнял китайца. Конь зарысил. Над головами быстро проплывала стена холма, вся в кустах и деревьях, местами изрытая водами, сейчас сухая, с белыми обвалами песка. "Вот бы полазать, там яйца птичьи", думает Петрован.
   На отмели, на чистейших песках, видны следы растоптанных Сашкиных обуток. Он тут сегодня плелся вразвалку с Додьги - бороздил песок...
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Айдамбо, уставший, босой, без шляпы, с мокрой головой, с рыбокожими обутками, связанными бечевкой и перекинутыми через плечо, сидит на корточках над самым обрывом у избы Барабанова.
   Его лодка внизу на песке. В ней оленья шкура, несколько картофелин, сумки, сеть, мешок, зимняя одежда.
   - Ночью ветер был, нынче стихает, - говорит стоящий у ворот Федор. У меня сети в жгут скатало. Вода как нынче прибывает. Смотри, уж скоро ваше озеро видно будет, вон заметно уж, вода блестит. А ты что на ветру с мокрой головой сидишь? Пойдем ко мне, что тут разговаривать?
   - У-у! Ничего! Моя могу совсем без голова, - ответил Айдамбо, подымаясь.
   Он хотел сказать, что может обходиться совсем без шапки, но, думая о своих делах, спутался.
   - Куда это ты ездил? - спросил Федор.
   Айдамбо не ответил.
   "Раз в лодке картошка, значит он где-то в русской деревне был. Едет издалека... И зачем ему картошка? Да еще выложил на виду!"
   - Ну, пойдем в избу. А что это у тебя в мешке? - как бы между прочим спросил Барабанов, проведя рукой по холстине.
   - Пушнина, - ответил Айдамбо.
   Федор догадывался, что гольд явился откуда-то издалека с зимней добычей и к отцу еще не заезжал.
   Во всем Уральском только у одних Барабановых есть забор из бревен и одностворчатые, но крепкие ворота. Оставлена высокая береза тут же.
   Во дворе сараюшка и старая землянка из остатков плота и груды навоза. Изба новая, высокая, с сенями и свежей тесовой крышей, смотрит тремя окнами на реку. Бродяжки и досок напилили и крышу покрыли.
   У окон добрые ставни. Федор любил закрываться плотно от пурги, от ветра, в шторм и от своих же бродяжек. Да и в хорошую погоду на душе было легче и спалось приятней, когда ставни прикрыты на болты ночью.
   В избе Барабанов - руки в боки - присел на лавку, оглядывая гольда исподлобья и морща бледный лоб, как бы примеряясь, с чего начать.
   - Ваньки нету! Худо, - сказал Айдамбо.
   Агафья подала водку и закуску. Айдамбо выпил и повеселел.
   - А тебе Ваньку надо было?
   - Конечно, я к нему приехал. - Айдамбо застенчиво улыбнулся. - Как бы мне, Федька, русским быть? - спросил он.
   - Русским?
   - Да. А че же? Помогай мне маленько?
   - На что тебе русским? - с насмешкой спросила Агафья. - Будь, кем мать родила.
   - Нет, хочу русским.
   - Ну, ладно. Могу тобой руководствовать! - с важностью сказал Барабанов.
   - У меня русская рубаха есть! - воскликнул гольд.
   - Ну-ка, надевай! - Федор многозначительно взглянул на жену.
   Агафья кивнула головой в знак того, что понимает.
   Айдамбо скинул свой расшитый халат и надел красную рубаху.
   - Парень, рубаха красивая, но с такими обутками дело не пойдет, сказал Федор. - Это же улы, у них носы загнулись, как у баркаса. Тебе надо лакированные сапоги, чтобы блестели как зеркало.
   - А у тебя есть такие сапоги?
   - Есть! Все есть! Я тебя так обряжу, что все ахнут!
   Барабанов засуетился. Айдамбо надел старые, потрескавшиеся лакированные сапоги, плисовые шаровары и картуз, а свою вышитую старой матерью одежду со злом кинул за печку.
   - Ну как, моя русский?
   - Русский, настоящий! На забайкальского казака похож. Только косу спрячь под картуз, а то нехорошо. Надо бы по правилам косу обрезать... Теперь ты смело можешь идти свататься.
   Айдамбо помнил совет Бердышова - стать похожим на русского - и решил постараться и преобразиться к его приезду.
   "Вот Ванька удивится", - думал он.
   - Ну, а теперь надо еще выпить!
   - А пьяный буду? Что тогда? Худо, когда пьяный. Свататься как пойду?
   - Уж если ты хочешь на самом деле походить на русского, да еще на жениха, надо выпить хорошенько. Как же! Раз жених - надо всем показать, что у тебя есть деньги, меха, что ты охотник хороший и не скупишься, всех угощаешь. Сразу скажут: "Вот это жених! На русского походит!"
   - Ну, ладно.
   Гольд понимал, что одежда, которую дал Федор, стоит дорого. За свое преображение он отдал Федору соболей. Но, как заметил мужик, в мешке у парня еще оставались и соболя и связка превосходных выдр.
   - Ну-ка, Агафья, давай, живо! - покрикивал Федор.
   Айдамбо нравилось, что из-за него так суетятся, что тут такие хорошие друзья, угощают так любезно. Айдамбо был еще молод и к водке не пристрастился. Но для него, как и для многих бедных охотников, обираемых и приучаемых к водке торговцами, пьянство представлялось большим наслаждением.
   * * *
   ...В лето первого сева Барабанов много и тяжело работал на пашне, клял здешнюю землю и Егора Кузнецова, который нашел в ней какую-то радость и еще надеется устроить тут жизнь по-новому. Жесткая мокрая целина мучила Федора, но он старался, потому что иного выхода не было.
   Осенью он собрал урожай, ладный для первого раза. Земля была разработана. Мужик повеселел, почувствовал, что стал на ноги крепко.
   На одном из последних баркасов Федор купил водки, ситцев, колец, побрякушек и менял все это на меха. Тут только понял он, что значит торговать с гольдами, какие барыши можно выгребать. Гольды в большинстве привыкли, что их обманывают и спаивают, они терпели все.
   "Эх, тут торгашам не жизнь, а масленица!" - думал Федор, но его разбирало зло, что богатеет медленно. "Умный же народ эти бельговские купцы!" - не раз с завистью думал он.
   У Федора недоставало размаха, уменья повести дело широко. Он боялся истратить сразу все деньги - купить побольше товару. Ситцы и водку брал он из вторых рук, на баркасах, не рисковал ехать за товаром в Хабаровку или в Николаевск.
   Он скрывал свою торговлишку от властей и поэтому страшился и не любил исправника, опасаясь, что обманы, чего доброго, откроются и тогда придется раскошеливаться и давать взятки. Он понимал, что много еще ему надо стараться, чтобы стать настоящим торговцем, и что все еще впереди.
   - Ведь я мужик! - часто говаривал он. - Пришел на Амур первым, драл чащу, обтаптывал место, заводил тут жизнь.
   Федор желал всем показать, что мучился здесь за кого-то и теперь вправе делать все, что захочет.
   - Я тут коренной... Я первый сюда зашел. До меня Амур был неизвестный! До каких пор я буду тут надрываться?
   Иногда Федор удивлялся, вспоминая, как он в тот год вдвоем с Агафьей разработал пашню на месте тайги и вырастил хлеб. Теперь ему казалось: он должен наверстать все свои былые труды, горечи и обиды. Послушать его он, казалось, презирал свой труд, давший ему начало в здешней жизни, говорил, что можно было обойтись и без него.
   - Робил да робил. А люди торгашили! А я выгоды упустил. А мог бы!..
   Иначе как с обидой Федор не говорил про первый год, хотя знал: славное то время было! Но на людях всегда твердил, что страдал зря.
   Он был проворен и суетился по-прежнему. Все его помыслы были обращены к наживе. Агафья тоже побуждала его к этому, супруги действовали все решительней.
   Только Иван удивлял его. Не раз Федор думал: почему сосед себе хороший дом не построит?
   - Некогда! Торгует! - говорил Егор.
   - Скупой... - бывало, скажет Агафья. - Копит! И в таком проживет.
   - Нет, он не хочет на малом мириться, далеко гнет, куда-то целится, говорил Федор. - Хватит еще!
   И думал: "Пусть бы Иван далеко хватил. Я бы за него тут остался".
   * * *
   Подвыпив, Федор и Айдамбо, пошатываясь, пошли по берегу.
   - Ты крепко его держи, - наказала Агафья.
   - Вцепился, теперь не оторвешь! - смеясь, отозвался мужик.
   Барабанов подмигивал встречным и кивал на гольда: вот, мол, какой чудак, разрядился, как петух, и что вытворяет. Они направились к Ивану, но того дома не было.
   Бердышовы жили в старом зимовье, которое когда-то складывал Иван с гольдами. Теперь лес вокруг вырублен, рядом вскопан огород, поодаль построен из свежих бревен высокий большой амбар для товаров, а зимовье все то же. Под крышей видны копья, рогатины, меховые лыжи. Нарты разбросаны всюду небрежно, как будто, где их последний раз распрягли, там и оставили. Собаки нарыли ямы и лезут в них, прячут морды в землю от мошки. Летом нартовые собаки ленивые, сонные, линяют: всюду клочья шерсти. У зимовья чугунный котел на камнях и чайник, черный от сажи. На опушке тайги пасутся полудикие кони Бердышова.
   Анга и Дельдика на огороде, обе исчерна-смуглые, в белых платьях.
   Айдамбо и Федор подошли.
   - Ивана нету... Не знаю где! - нелюбезно ответила Анга, видя, что Федор нетрезв.
   Разговор не клеился. Гольдки пересмеивались между собой, поглядывая на парня.
   - Пойдем домой, сейчас чего-нибудь сотворим, - сказал Федор. - Давай я тебя покатаю.
   - Давай!
   Втайне Айдамбо желал бы остаться с Ангой и Дельдикой. Долго он был на охоте, ожидая дня, когда увидит Дельдику, отдаст меха Ивану, преобразится в русского. Многое хотелось бы рассказать, как старался он в тайге. Сейчас он готов был переступить родовой закон и заговорить с девушкой. Но Федор тянул его обратно. Полагая, что русский лучше знает, как свататься, Айдамбо уступил.
   - Пойдем, ладно! - согласился он нехотя.
   Федор держал несколько лошадей для разгона. Он поймал гнедого мерина, надел на него шлею с бубенцами. Конь, ступая вдоль берега, на длинной веревке потянул лодку. Гольд и мужик залезли в нее.