Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 2)

   Сашка и Одака достроили дом. Сашка учил жену, что и как делается. Вообще вся жизнь с мужем - сплошное ученье. Только и слышишь: "Так не делается. Это делается вот так. Посмотри и запомни хорошенько!"
   Одака все запоминала. Ей редко приходилось повторять по два раза. Сашка научился говорить по-гольдски. Его обижает, что она не хочет говорить по-китайски. Что Китай велик, что китайцы умны, все умеют и могут - это она знает и не спорит. Но по-китайски не говорит. "И сын мой, может быть, не будет говорить по-китайски!" Новая забота. Впрочем, Сашка надеется, что сын пойдет в него. Сам Сашка очень быстро усваивал любой язык. Он и по-русски бойко объяснялся, русские его прекрасно понимали.
   Дом построен. Соломенная крыша, соломенный навес на жердях, маленькие столики. Одака прекрасно плетет камышовые циновки. Сашка сложил печку, завел посуду. В доме чисто, уютно, тепло, иногда раздается детский крик по ночам. Сашка, просыпаясь, слышит, как Одака кормит сына грудью, как он сопит причмокивая.
   Много размышлял Сашка о своей жизни. Он думал когда-то, что все будет по-иному не скоро. Но вот у него как-то вдруг появилось все, о чем мечтал он: свой дом, поле - огромное, о каком даже и помыслить никогда не смел, жена, сын. Но настоящее ли все это? "А разве лучше было бы жить мне на маленьком клоке, там, у себя, в родном краю, зависеть от старшины, лавочника, ростовщика, помещика, жениться, будучи стариком? А тут свобода! Даже Гао не привязывается больше. Хотя опасность еще не миновала. Но разве я мог бы жить так на старых местах? Как все быстро и неожиданно! Из нищего бродяги я стал хозяином и семьянином. Даже не верится".
   Сашка часто ездил к родне. И Кальдука иногда приезжал, помогал ему. Сашка, сам того не замечая, очень радовался гостям, забывая, что это "дикари".
   Однажды приехал Гао. Он не забыл про Сашку. Он узнал, что у Сашки родился сынок, и привез ему маленькие подарки: талисман для зыбки и бумажную игрушку.
   Не дорог подарок, конечно, а дорого внимание.
   - Так у нас делается! - назидательно сказал торговец.
   Зашел разговор, что у Сашкиного сына волосы как у матери. Гао, сам того не зная, больно обидел Сашку. Тот терпеливо молчал, но на душе у него скребли кошки.
   * * *
   Когда вокруг нового дома зеленело поле и на грядках появились всходы, Одака почувствовала себя как-то странно.
   В бедной семье каждое маленькое приобретение кажется богатством. А тут у Одаки явился свой дом, поле, огород. У нее свой муж. Смела ли Одака не радоваться такому мужу?
   Как и все женщины, она втайне думала о себе, что хороша. Мужчины дважды после смерти мужа подтверждали ей это. Один раз солдат, встретивший ее на пустынном острове, и еще один раз китаец-лавочник, хотя он и ругал ее вонючкой и она его ненавидела, как всех их. Но так однажды случилось уж после того, как он выгнал ее из лавки. Он тогда прыгал около нее, льстил ей, и все произошло так, что никто не узнал. Правда, он был тогда пьян. Однако казалось все же, что если бы она не была так хороша, то ничего подобного не случилось бы. Все это были тайны Одаки, в которых она никому и ни за что не призналась бы. Теперь у нее муж. Муж ее сильный, страстный человек. Без ласки она не живет. Вся жизнь - труд, ласка и отдых.
   Она заметила, что когда-то солдату и лавочнику очень нравилось все, что произошло, и относила это к своей привлекательности. Она втайне очень гордилась этим и полагала, что муж, конечно, счастлив с ней.
   Она любила смотреться в ведро с водой и очень злилась в семье Кальдуки именно потому, что там не желали замечать ее привлекательности.
   Весной Одака работала от зари до зари, стараясь познать все, чему учил ее муж. В уме ее ожило все, что видела она и в своей семье и у людей: у русских, китайцев. Оказывается, кое-что она умела делать. А домашние работы исполняла так, что Сашка не мог придраться, если бы и захотел.
   После родов она почувствовала себя совершенно счастливой. Но человек так устроен, что, когда он счастлив, он беспокоится за свое счастье.
   Она не раз слыхала, что китайцы бросают жен-гольдок, уходят, как только подкопят денег. Правда, у Сашки их не было, но он мастер на все руки, он быстро разбогатеет. "Неужели будет деньги копить?" - с тревогой думала Одака.
   Тайные мысли и тревоги мужа всегда становятся понятны догадливой жене. Отношения пришлых китайцев с гольдками были хорошо известны. Одака чувствовала, что у мужа могут быть свои намерения.
   Однажды приехал дядя Савоська. Сашка и старик долго толковали, сидя на карточках. Сашка интересовался, кто покупает хлеб у уральских. Потом Сашка ушел на пашню. Одака осталась с дядей.
   - Довольна? - спросил Савоська.
   - Чем? - хмурясь, грубо отозвалась Одака.
   - Мужем.
   - Не-ет...
   - Почему же? Ведь ты богатой стала.
   - Он китаец.
   - Боишься, уйдет и бросит тебя? Это будет не скоро.
   Одака разозлилась. Она не стала с ним больше разговаривать.
   - А ты придумай, чтобы он не ушел, - сказал дядя.
   Когда у Сашки и Одаки побывали Максимов и Кузнецовы, а потом муж и Колька с Володькой уехали с ними и не вернулись в ту ночь, Одаке долго не спалось. Ночью бушевала буря. Одака все думала. И вдруг она вспомнила, что поп говорил всем женщинам в Бельго: у него есть железная шапка в церкви, кто ее наденет, когда женится, тот никогда не разведется. "Об этом подумаю!" - решила она и заснула под шум ветра в лесу.
   ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
   - Гроза-то, гроза!.. - со страхом молвила старуха, заходя в избу и внося какой-то узел.
   Небо в окне пылало сплошным пламенем. При свете молний видно было, как вода заливает стекла.
   На полу, у печи, вповалку спали спасенные. Тут же ночевали китайцы. Максимов вспомнил, как вчера разбило баржу. Поздно вечером он, полный впечатлений, лег отдохнуть и уснул как убитый.
   Шум и голоса разбудили его. Максимов поднялся и вышел. Дверь за ним с силой захлопнулась.
   На реке слышались хлопки выстрелов. Сильного ветра, как показалось Максимову спросонья, не было, но Амур шумел и волновался. Мужики и солдаты толпились над обрывом.
   - Вот опять стреляют.
   - Люди еще живы - палят, - говорил Тимошка.
   Накрыв голову и спину мешковиной, он сидел на корточках.
   - Туда версты две. С разных сторон стреляют. Видно, целый караван разбило.
   Под обрывом качался огонь - отходила лодка с фонарем.
   - Хозяин наш поехал за людьми, - сказал солдат Максимову.
   - Что же меня не разбудили раньше? - спросил Максимов.
   Ему не, ответили. Видно, было не до него. Простой народ спасал своих, работал всю ночь на реке и не хотел путать в это дело барина.
   - Надо бы огонь повесить на дереве, - сказал Максимов, - удобнее будет возвращаться. С реки видна будет деревня.
   Силин, проворно поднявшись, отправился к Бердышовым. Вместе с Савоськой он вынес большой пароходный фонарь.
   - Че такой дождик! - с сердцем воскликнул старый гольд.
   Он вышел в одной рубашке, и холодный ливень стегал разгоряченное тело.
   - Может, кто и сам доберется, - молвил Тимоха, подымая фонарь на мокрую лиственницу.
   Савоська тер глаза, чесался и кашлял. Полыхало где-то далеко, в низовьях. Грома не было слышно. Молнии опять и опять озаряли дрожащим светом хребты и пустынную реку. При их вспышках было видно, как в белых волнах шла черная лодка.
   - На острове тальники затопило, - сказал Силин, появляясь с охапкой весел на плече. - Люди там сидят на воде, за них держатся. До утра замотает их на волнах.
   * * *
   Волны все сильней раскачивали лодку Егора, обдавали борта ее водяными вихрями. На шесте, клонясь над носом, светил фонарь. В желтом тусклом пятне подбегали белые гребни и подымали лодку.
   Егор резал волны наискось. На миг оставив весла, он схватил ружье и выпалил. Дождь лил все сильней.
   Ветер налетал со всех сторон, но заметно слабел. Волны пошли беспорядочно, ударяя с разных сторон. Солдат черпал воду из лодки.
   Ярко полыхнула молния, и Егор увидел неподалеку от лодки человека на лесине. Молния погасла, стало темней прежнего. Егор греб, пригибаясь к борту и приглядываясь. Сильно ударив веслами, он бросил их и схватился за борта. Раздался толчок. Егор отвел бревно рукой и тут же попридержал багром. В лодку перепрыгнул человек, поскользнулся, загрохотал тяжелыми сапогами, упал навзничь.
   - Дай я за весла сяду! - кричал он. - Тут еще люди!
   Егор оттолкнул лесину. На волне, переворачиваясь, поднялось ее корневище.
   Лодку сносило течением. Тальники зашуршали о борта.
   Егор поднялся, взмахнул фонарем. Держась за прутья, на волнах бились люди. Их вскоре набралась полная лодка. За островом, на отмели, лежала поваленная и разбитая баржа.
   Егор пустился к берегу. Навстречу шла лодка с огнем. Максимов и Тимошка с солдатами тоже поехали спасать людей.
   Светало.
   По берегу плелась босая баба в мокрой, плотно облегавшей одежде. У нее было опухшее смуглое лицо. Ее трясло от холода и страха. Она ничего не могла рассказать толком. Агафья Барабанова повела ее в избу.
   - А баба сама выплыла! - удивлялись солдаты.
   Агафья переодела бабу, накормила щами. Та оказалась каторжной. Ее брал в "женки" лоцман сплава. В бурю он был пьян и утонул.
   - Ну и живи у нас, - говорила Агафья, - никто тебя не хватится. Из такой купели выбарахтаться - можно срок сбросить. Перекрещенная теперь.
   Пообедав, баба стала искоса оглядывать одежду, в которую ее переодели. Старое, выцветшее платье понравилось ей. Оно было куда лучше коричневого в крапинку, которое еще вчера изорвал на ней пьяный лоцман. Бабу звали Ольгой. Она рябая, широколицая, на вид крепкая.
   - Еще одна уральская будет... Найдем тебе работу.
   - Я каторжная. Как хватятся меня...
   - Никто тебя не хватится. Утонула - и все!
   - Одним гибель, а другим воля, - сказал Федор. Он пришел и выпил водки.
   - Куда я без паспорта?..
   - Живи! Угодишь хозяйке - исхлопочем паспорт, - сказал Федор и подмигнул.
   Взор Ольги прояснился.
   Барабанов дал ей водки. Она выпила, закрыла лицо руками и истерически зарыдала.
   Агафья утешала ее. Та жаловалась в голос на загубленную жизнь:
   - Я проклятая! Проклятая! Нет, нет мне счастья! Окаянная я!..
   Пришла старуха Кузнецова.
   - Какая ты проклятая, доченька, - утешала она.
   Ольга билась у нее на плече.
   * * *
   Река стихла, и только замутненные валы напоминали о ночном шторме.
   Волны бились в глинистые обрывы.
   Из-за туч взошло солнце. Черная баржа лежала напротив селения на белоснежном песке. Дальше по реке, на косах, видны были разметанные бурей суда.
   - А седьмая-то как стояла, так и стоит на якоре, - толковали на берегу спасенные. Часть из них оказалась каторжанами, остальные солдатами.
   Река несла обломки судов, бочки, ящики. Ночной шторм разбил целый караван.
   Приехал гольд с Пивана и рассказал, что на той стороне к берегу выкатило утопленников. Гольду велели ехать к попу.
   Посредине Амура на узкой косе у разбитой баржи толпился народ.
   - Муку, соль - все погубили, - с горечью восклицали в толпе.
   Пьяные полицейские офицеры, разместившись на тюках, играли в карты и пили коньяк.
   - Они довольны! Теперь разбогатеют, остатки продадут. Всё буря покроет.
   - Горсти соли у казны не допросишься, - говорили крестьяне, - а мешки в Амур пошли. Эх, лоцмана!..
   Один из офицеров, широколицый, с рыжими усами, бесцветный, худенький и тщедушный, наблюдая за разгрузкой, прохаживался по косе. Он держался надменно.
   Одноглазый Покпа, хитро посмеиваясь, посоветовал завернуть барже корму, чтобы удобней было разгружать. Солдаты и каторжане, люди на реке неопытные, последовали его совету.
   Баржа осела. Кто-то крикнул, чтобы не шевелили судна, но народ не слышал. Все налегли на заостренные бревна. Обшивка треснула.
   - Да не троньте ее! - резко крикнул Максимов.
   Доска от обшивки ударила в лодку со спасенными товарами. Ящики понесло по воде.
   Доски рвались, трещали. Кого-то зашибло. С баржи бултыхались в воду мешки, ящики, тюки. Грузы понесло по реке. Довольный Покпа спешил за тюком мануфактуры.
   ...Офицеры обедали в избе у Кузнецовых. Набралось много разного народа. Все были возбуждены, каждому хотелось что-нибудь сказать начальству.
   - Лоцманов нет хороших.
   - Не знают, а берутся.
   После обеда уцелевшим судам приказано было отваливать. По берегу ходили вооруженные солдаты и загоняли всех спасенных на баркасы.
   Полицейские заметили и задержали Ольгу. Она покорно ждала, когда ее поведут.
   - Отпусти ее, барин, пусть у нас живет, - просила Агафья полицейского офицера с рыжеватыми усами.
   - Заплати, тогда отпустим, - холодно сказал тот.
   - Что уж ты, барин? - удивилась Агафья.
   - Двадцать пять рублей! - строго ответил полицейский.
   Егор, стоявший тут же и слыхавший разговор, обмер.
   Получив за Ольгу деньги, офицер спокойно положил их в бумажник и пошел, пошатываясь, к лодкам.
   * * *
   На косе у барж чернела толпа людей.
   - Век за тебя станем бога молить, - говорил Егору рослый худой солдат. - Как это ты не побоялся идти в такую погоду?
   Егор не стал отвечать.
   - Чем тебя поблагодарить?
   - Ничего не надо...
   Унтер сказал, можно дать Егору штуку казенного сукна с разбитого судна.
   - Надо!.. Надо! - подхватила толпа.
   Но Кузнецов ничего не стал брать.
   - За людскую-то жизнь!.. - ответил он.
   Лодка его отвалила. Он снял шапку и поклонился отъезжающим.
   * * *
   Федор Барабанов утром поехал проведать своих бродяжек на покосе. Не доезжая до горла озера, он увидел дымящийся костер. Какие-то люди растягивали на солнце куски мануфактуры.
   - Далеко от деревни? Что за место? - кричали они.
   - Мылки! - ответил Федор.
   - А-а!.. Я и смотрю, словно Мылки, - отозвались с берега.
   Барабанов подъехал. Оказалось, что у входа в озеро разбило купеческий баркас.
   - Так и развалило на две части, - жаловался хозяин баркаса, читинский купец Хлыновский, остролицый, горбоносый мужик в поддевке. - Намылила мне эта Мылка! - с горечью восклицал он. - И что теперь делать - не знаю! Товар жалко бросить, и ни к чему он мне. Ныло, ныло мое сердце эти дни, чуял я...
   Барабанов привез купца к себе.
   - Вот-вот должен быть пароход снизу, - говорил он. - По телеграфу передавали, что дрова грузить будет. И можешь ехать вверх хоть до самого Сретенска. Видишь, караван разбило. Экспедиция тут у нас в деревне живет, тоже этот пароход ожидает. Вверх пойдет.
   - Милый ты мой! - радовался купец.
   Хлыновского умиляло и то, что он жив остался, и что попал в русскую деревню, и что пароход на подходе, и что попал он не к прохвосту, не к лавочнику, а к простому и сердечному мужичку-землепашцу.
   Федор, обычно расторопный, суетливый и разговорчивый, сейчас вдруг ощутил, как приятно бывает помолчать, когда знаешь, что и мошна не пуста и амбар набит, а другой человек, да еще порядочный, из кожи лезет перед тобой.
   "Эк его буря перепугала!.. Слава тебе господи, что послал штормину!"
   Не хотелось Хлыновскому считать деньги при посторонних, но делать было нечего. Опасаясь, что мокрые билеты испортятся, он открыл сумку и разложил бумажки по избе.
   - Все целы. Слава богу! Ладно - нынче на казачьем Амуре товар брали хорошо. А сколько еще оставалось! Ах ты! Все погибло! А куда остатки девать, просто не знаю. Не оставаться же из-за них.
   - Тут своих купцов много, - отозвалась Агафья, помогая купцу раскладывать деньги на печи.
   - Да где же купцы? Хотя бы им продать.
   - Нет никого, - отвечал Федор. - Все в разъезде.
   - Ох, господи! Я бы чуть не даром отдал.
   Барабаниха твердо и упрямо поглядывала на Хлыновского, как на крепость, которую решила взять приступом.
   Уцелевшие товары перевезли к Барабановым.
   Утром на реке раздался гудок. Хлыновский вскочил с постели.
   - Ну что же мне делать? - испуганно воскликнул он. - Милый ты мой, Федор Кузьмич, возьми этот товар себе. Дай хоть сто рублей, чтобы не даром.
   Пароход шел не в ту сторону, куда сплавлялся разбитый баркас, а вверх; чтобы доехать домой, купцу обязательно надо было продать остатки товаров.
   - Сто рублей? Да у меня и сорока не наберется. Откуда у нас такие деньги?
   - Ах, мужик, мужик!.. И тут-то ты, Расея-матушка, живешь беззаботно.
   Пароход пристал к острову там, где чернели обломки погибшей баржи и стояла палатка с караульными. Максимов с солдатами выехал туда на баркасе. Экспедиция покидала Уральское. Все крестьяне провожали ее, стоя на берегу. Пароход взял баркас на буксир. Максимов стоял у мачты.
   Кузнецовские бабы махали ему с крыльца платками.
   - Куда этот товар! Мокрый, прелый, вон и гнильца есть, - говорила Агафья мужу так, чтобы Хлыновский слышал.
   - Где?
   - А вот это что?
   - Скоро пойдет, видать. На палубе дров мало... Они у меня на протоке дрова будут брать, - говорил Федор.
   - Ну, давай хоть восемьдесят рублей, - просил купец. - Сбегай займи где-нибудь.
   Хлыновский отдал все товары за полсотни.
   Федор отвез купца на пароход. Хлыновский обнимал и целовал мужика.
   - Ты мой спаситель! Знал бы ты, что я передумал, пока баркас-то мой мотало! Я уж загадал: все отдать, лишь бы живым остаться. Ты простой мужик, и тебе счастье, может, будет, пригодится товар-то мой... Даром ведь я тебе отдал.
   Федор помалкивал. Он не мог смотреть на купца без ухмылки.
   Простившись с мужиком и взойдя на палубу, Хлыновский почувствовал себя в безопасности. И вдруг он пожалел, что смалодушничал и все бросил, желая поскорей выбраться с несчастного берега и уехать домой. Он поднялся наверх и посмотрел вслед лодке Федора.
   "Эх, зря, зря я этак-то!.. Ведь там товару рублей на пятьсот. И товар-то хороший!"
   * * *
   - Ну, слава богу, - говорила Ольга-каторжанка, когда последние суда каравана ушли вниз. - Уехали! Теперь вольная.
   - Какая же ты вольная? - отрезала ей Агафья. - За тебя деньги плачены.
   Федор, видя испуг в глазах Ольги, сказал:
   - Не бойся. У меня не пропадешь. У меня трое каторжан робят. Выбирай себе любого. Потрафишь хозяйке, хоть всех трех бери в мужья.
   Ольга хотя не собиралась жить с ними, но слова Федора запомнила. В этот день она несколько раз взглядывала на себя в зеркало. Вечером сходила в баню.
   А Федор узнал, что рыжеватый полицейский офицер, который получил деньги за Ольгу-каторжанку, был тот самый новый становой Телятев, которого Оломов недавно назначил на этот стан.
   - Вовремя ты ему отвалила двадцать пять рублей, - говорил он жене.
   - Ну и тварюга будет у нас становым, - отозвался Егор, присутствовавший при этом.
   - Езди спасай людей, - засмеялся Барабанов, - а ими будут торговать другие! А разве от меня вред? Вот я трем своим бродяжкам виды на жительство исхлопочу. За что их в каторгу погнали? За пустяки: Агафона за подати, деда Якова - за богохульство, Авраамия - за "красного петуха"...
   ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
   Из ущелья, дочерна заросшего еловым лесом, в Додьгу падал широкий ключ. Речка разбивалась тут на множество рукавов. Некоторые из них пересохли. Кругом были песчаные бугры и площади, усеянные буревалом.
   - Напротив устья ключа перебутор - спор ручьев. Тут золота не мой никогда, - учил Егор сына. - Золото должно быть пониже, в кривых руслах, где вода оборачивается, течет потихоньку.
   Кузнецовы вытащили лодку, разбили на песках балаган. Егор решил мыть золото.
   Стояли жаркие и душные дни.
   Егор и Васька побывали на всех ключах и всем речкам и заметным местам дали названия.
   Гнилая протока забита гнилым плавником. Ключ Маристый бежал с мари, из болота. На Еловом ключе до самых верховьев стоял густой лес из толстых седых елей. Изредка попадались березняки. Там бежала речка Березовка.
   Егор нашел золото в нескольких местах. Расчистили кусок тайги. Ударили шурф. На глубине двух аршин Егор напал на золотые пески.
   Над колодцем поставили бадью с журавлем, чтобы поднимать пески и на том же журавле опускать их под берег на промывку.
   - Вот мы с тобой и завели свой прииск, - сказал Ваське отец. - Теперь надо сбить бутарку, положить колотые бревна, катать пески тачкой. Видно по пескам, что россыпь идет под этот берег. Как мы с тобой по берегу ямки копали, так и она пошла сюда, под этот лес. Здесь самое содержание.
   - Люди еще живы - палят, - говорил Тимошка.
   Егор и тут, на прииске, желал устроить все хорошенько, основательно, чтобы не мыть кое-как, чтобы не бродить с лотком по пескам в поисках удачи.
   Ваське нравилось здесь. Еловый лес, Еловый ключ, шумящая, веселая, прозрачная вода. Отец, перепачканный глиной, бросает гальку и пески, пускает воду, буторит их лопатой на деревянном желобе.
   "Там уж золотника три есть", - думает Васька, глядя на выбоины в корыте.
   От косы на берег через кустарники к колодцу протоптана дорожка. На песке белеет балаган. Вокруг - скалы. На скалах - еловый лес.
   - Теперь тебя, Васька, все лето из тайги не выгонишь, - сказал как-то Егор. - А на релке хлеба растут наши. Поедем-ка поглядим. Без хлеба нам и золото не нужно.
   Васька и сам соскучился по пашне. Ему захотелось посмотреть, дружно ли растут хлеба.
   Работая подле отца на промывке, Васька привыкал к золоту, и оно уже не представлялось ему диковиной.
   * * *
   Распахнув оконце, Федор поглядывал в купленную у Бердышова подзорную трубу на далекий остров.
   - Опять отдыхают, - с досадой молвил мужик.
   - Ну-ка, - подошла Агафья, - шибче трубу раздвинь, а то не видно. Пропасть на них! Опять сидят покуривают. А вода-то подымается - не ждет...
   У Барабанова на острове, наискось от селения, косили траву трое "соколинцев". Федор наблюдал за ними в подзорную трубу. Под вечер, когда бродяги пригнали плот с сеном, он сказал:
   - Мало накосили.
   - Да, видишь, сохнет еще. По холму-то дошло, а по бокам-то тень. Мы сегодня весь день перегребали.
   - До полудня на бугре языками перегребали, а с полудня курили да легли, залезли за стог-то... А ты, Яков, на кочажнике рыбку бил хворостиной.
   Бродяги переглянулись с суеверным страхом. Только сегодня был у них длинный разговор: как может хозяин узнавать, что делают они на острове?
   - Вот хлеба-то и не будет вам сегодня, - сказал Федор. - Дай им сухариков.
   Беглые каторжане, могучие и свирепые люди, стали не на шутку побаиваться Барабанова.
   - Прости и помилуй, - кланялся Яков, седой и лысый мужик, клейменный еще в старые годы.
   - Прости, отец!
   - Ну, живо, - прикрикнул на них Федор, - на работу! Да не сидеть без дела!
   Проводив бродяг, Федор пошел к Кузнецовым. Там уже сидел Тимошка Силин.
   - Ты что на Додьгу повадился? - спросил Барабанов.
   - Вон какого тайменя привезли на пирог, - показала бабка на корыто с тучной рыбиной.
   - Говоришь, на Додьге глухарей много? - спросил Тимоха.
   - Мно-о-го! - воскликнул Васька. - По мари идешь - все время дорогу перелетают.
   - А тут тебе китаец коноплю привозил, - сказал Федор.
   - А ты где такие бродни добыл?
   - Тюменские! На баркасе... А вот тамбовские заместо кожаных подвязывают на рыбалку деревянные подошвы и босые ловят.
   - Ну, а ты золото нашел? - не вытерпел Силин.
   - Нашел, - ответил Егор Кузнецов. Он развернул платок и показал добычу.
   - Самородки! - вскричал Федор и спросил с жадностью: - Есть россыпь?
   Сердце его колыхнулось.
   "Богатство! У богатства живем! Какое дело можно развернуть!.." Но сдержался, стараясь не подавать виду, что золото так занимает его.
   - Возьми нас с собой, - попросил Силин.
   - Сено надо возить, вода прибывает, - ответил Егор. - Да езжайте сами. У меня на Еловом ключе бутарка.
   - А где Еловый ключ? - спросил Федор.
   - Там на колодце журавель, заметно...
   По приезде Кузнецовых с Додьги все селение всполошилось. На другой день Федор с женой, с бывшей каторжанкой Ольгой и с двумя гольдами, которые были в неоплатном долгу у него, уехали на Додьгу.
   - Как бы люди плохо не наделали с этим золотом, - собирая сына на покос, говорила бабка Дарья.
   Егор знал, что Барабанову золото нужно не для подкрепления хозяйства, а для богатства, а может быть, чтобы кабалить других. Но скрывать богатство от соседей Кузнецов не хотел.
   - Будет и другим людям польза. Мое дело - открыть, а уж там кто как обойдется.
   - Пусть не от чужих людей, а от отца ребята узнают, как с золотом обойтись, - толковал дед. - Им век жить на золоте.
   - Сено свезем, опять мыть поедем с Васькой, - сказал отец.
   - Поедем-ка лучше со мной, - озабоченно молвила Наталья.
   Все весело засмеялись: хозяйка желала сама взяться за золото. И то дело! Наталья видела в семье много недостатков и желала подправить золотом домашние дела.
   - Мужики пусть себе моют, а мы - себе для "женского"*.
   _______________
   * Сибирское выражение.
   - Верно, верно, - подхватила бабка Дарья. - В Сибири все бабы золото моют.
   - В Сибири бабы и спиртом торгуют на приисках, - забирая мешки и косы, заметил Федюшка. Через дверь видно было, как за рекой, за еловым лесом, всходило солнце. - И золото намывают, и мужиков пьяными напоят, и в хозяйстве поспевают управиться.
   - Вот в воскресенье поедете, бабы, мыть себе на ситцы да на пряники, - сказал Егор.
   Мужики уехали на покос. Стояли жаркие дни. Река набухала, и лодки, лежащие на песках, все ближе подвигались к берегу. Буйно росла дикая трава. Отставая от нее, подымались на пашнях ровные хлеба. В далеких островах заблестели водяные полосы.
   По реке плыли лодки, высоко груженные свежим сеном. Зелень свисала с обоих бортов; и казалось издали, что река смыла стога с затопленных островов и несет их вниз, к морю.
   Под обрывом бродяги переметывали с лодок сено на две кое-как скрепленные палки-волокуши и возили его вверх по обрыву на конях.
   - Ну, Яков, - спросил Егор, разгружавший свою лодку с сеном, - а видел ли ты где-нибудь колеса на Амуре? Или всюду на палках сено возят? Ты ведь весь Амур прошел, должен знать.