Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 2)

   Гольды верили русскому доктору, просили его приезжать в окрестные стойбища, делать прививки женщинам и детям.
   Улугу присел подле Егора и спросил:
   - А откуда экспедиция ходит?
   - Из города.
   Улугу помолчал.
   - А исправник из города?
   - Тоже из города.
   Егор догадался, что гольд замечает разницу между русскими из экспедиции и городским начальством, хоть по виду люди одни и те же.
   - Долго тебе толковать, - сказал Егор. - Поезжай с ними и все поймешь.
   "Теперь Улугу поведет экспедицию, покажет, что есть в тайге, и сам поучится. И ему польза и от него, - думал Егор. - А раньше всего боялся, от всех прятался".
   * * *
   "Я буду ходить с экспедицией! - думал Улугу. - Как это вдруг получилось, что я стал проводником? Даже не верится!" До сих пор он и мечтать не смел об этом. Для этого надо было знать русский язык. Еще несколько лет тому назад Улугу не знал ни слова по-русски, боялся русских, верил шаманам и торгашам, что все беды от русских. А вот как-то незаметно для себя Улугу заговорил. "Сам не знаю, когда я заговорил!" Сегодня, казалось, он почувствовал, что у него крылья, которых до сих пор он не замечал.
   - А есть шаманы в Мылках? - спросил доктор Иван Иванович Дубков.
   - Как же! Есть...
   Улугу назвал шаманов.
   - Они будут подбивать народ не делать прививки, а ты помоги нам.
   - Конесно!
   Доктор стал расспрашивать, чем болеет народ по стойбищам.
   - Людям плохо жить. Чужие сюда приходят, хворь и заразу везут, вещи украдут и обманывают, в это время много людей умом тряхнулось, - стал рассказывать Савоська.
   - Гольды? - спросил Максимов.
   - Все равно, гольды, русские, китаец ли попадет, ево тоже башка не железный.
   На ночь многие гольды остались ночевать в избе и в сенях, не желая покидать экспедицию.
   Со времен Невельского ни один человек, приходивший на Амур с экспедицией, никого не обидел, не обманул. Это были люди особые, не похожие на купцов, солдат и арестантов. Даже солдаты в экспедициях были другие, чем те, которые сопровождали чиновников.
   Со времен Невельского все жители края знали, что от экспедиции польза. Боялись наезда попов и чиновников, купцов ждали с любопытством и надеждой, а провожали часто с досадой, а экспедициям радовались. Их дело чистое, честное, занятное, не похожее на общую злобную жизнь.
   * * *
   Максимов назначил Улугу плату.
   "Что платят - это, конечно, очень хорошо. Думать не надо, как прокормиться. Русские, если в экспедицию идут, всегда берут с собой хорошие продукты: хлеб, масло и в банках мясо. Все дают проводнику, что сами едят". Все это было заманчиво, но главное не в этом.
   Как не раз слыхал Улугу от людей, бывавших в тайге проводниками, русские любят, чтобы им рассказывали все: как называется река, откуда она течет, где какие люди жили прежде, какое где дерево, трава, птичка, зверь, как на кого охотиться.
   Улугу давно собирался рассказать какой-нибудь экспедиции все, что знал. Все это запишут, и будет потом в книге об этом. У него было что рассказать.
   Однажды на охоте, в верховьях ключа Одо, Улугу с товарищами разжег костер. И удивительное дело, в воздухе запахло как-то странно.
   - Что такое?
   - Русским пахнет, - говорил Покпа.
   Действительно, пахло в воздухе так, как, бывало, от новой материи, которую покупали на баркасах. Запах этот был известен всем гольдам и считался русским запахом.
   И на этот раз пахло русскими. Стояла зима. Мороз был трескучий. Охотники натянули парус на жердях и уснули между огнем и полотнищем. Ночью Улугу очнулся. Он замерз и хотел подбросить сучьев в костер. Но костра не было. К удивлению и страху Улугу, костер провалился в землю.
   "Что такое?" - подумал гольд.
   Пламени не было, а из дыры, похожей на неглубокий колодец, курился слабый дымок и сильно пахло русским.
   Улугу наклонился, чтобы посмотреть, что это за чудо, почему костер провалился. В лицо его пахнуло сильным жаром. Улугу вскочил и разбудил Покпу. Старик отодрал край дернины. Под ней все тлело и дышало жаром.
   - Черта дело! Земля горит! - изумился Улугу.
   Действительно, похоже было, что вся земля загорелась. Едкий запах свежей мануфактуры распространялся по тайге.
   - Нет, это не земля горит. Это воронов камень, - заметил одноглазый Покпа. - Знаешь, я видел такой камень на Сахалине. Он горит хорошо. Его в печку можно класть.
   - Тогда и в юрте будет русским пахнуть? - спросил Улугу.
   - Да, конечно...
   Это было несколько лет тому назад. Впоследствии Улугу как-то рассказал об этом случае Савоське. Тот не удивился. Он сказал, что русские очень дорожат таким камнем, что они называют его не воронов камень, а каменный уголь. В свое время Савоська видел большие морские пароходы, которые топились каменным углем.
   - Так скажи русским!
   - Ты сам нашел и сам скажи. Я же не знаю места.
   Улугу пытался объяснить про каменный уголь мужикам, но те не обрадовались и не стали собираться в тайгу, чтобы увидеть эту диковинку. Улугу узнал потом, что это не их дело. Надо ждать экспедицию.
   Егор не заинтересовался каменным углем на Одб, но рассказ Улугушки запомнил. Когда приехал Максимов и стал искать проводников, Кузнецов сразу посоветовал взять в экспедицию своего приятеля. Как человек бывалый, он знал, что каменный уголь нужен. Да и пароходы, ходившие по Амуру, иногда не брали дров в Уральском, когда шли из лимана. Их машины работали на каменном угле.
   Кроме места, где наружу выходят залежи "воронова камня", Улугу собирался показать и рассказать Максимову еще много важного и интересного.
   * * *
   - Улугу-то доволен! - смеясь, заметила Наталья, входя в избу. - Сразу согласился. Только спросил, отпустит ли его барин домой на денек.
   - А он в Мылки пойдет с доктором, - ответил Максимов. - Я ему уже сказал об этом.
   - А вот скажи, Александр Николаевич, - обратился к нему Егор, порубим мы леса, запашем землю, что будут гольды делать? Уж они и теперь жалуются, что русские им мешают, поп в колокол играет, гусь старой дорогой не летит. А что будет, если, как ты говоришь, сюда, дескать, со временем придут сотни тысяч? Ведь людям где-то надо жить, леса порубят, все запашут. Будет еще хуже. Улугу сейчас радуется, а что дети его скажут? Не проклянут ли они то время, когда нас по тайге водили?
   - Прежде всего они всегда будут нужными людьми. Без их советов, указаний даже, ведь никто ничего не делает и не открывает, - ответил Максимов. - Они знатоки края непревзойденные. Они покажут трассы будущих железных дорог. Они обращают наше внимание на редкие растения. Маак, Штренк, Максимович, Венюков, Пржевальский, Невельской, Надаров, Муравьев, Чихачев, да все, все мы тысячу раз обязаны им, гилякам, удэгейцам.
   - Все же землю им пахать непривычно.
   - Да, может быть, и не надо будет им пахать. Плоды земли быстро понравятся им. Может быть, они сами потянутся к земледелию. Но любимым их делом останется охота, рыбная ловля. Они будут всегда полезны. А нам, во-первых, нельзя допустить гибели лесов. Конечно, наши чиновники могут погубить и леса и гольдов. Надо сохранять питомники, беречь государственные леса, заказники. Для охоты останутся огромные территории. Гольды, дай-ка им грамоту, будут разводить зверей. Их знания уже теперь гораздо глубже, чем мы можем предполагать, хотя и считаем их дикарями. Милый мой Егор Кондратьич, что может человек сделать в будущем, мы даже и предполагать с тобой не смеем! Каждый народ найдет полезное дело и будет служить человечеству.
   - И цыгане?
   - Как же! И цыгане... Грузы будут на прииски возить. Коней разводить... Да мало ли что! Настанет время, когда нечестность сама по себе исчезнет, будет не нужна. Не от хорошей жизни бывает человек нечестен! А уж гольды - народ совестливый, правдивый, любознательный и от дела ни от какого не откажутся. Они всегда будут нужнейшими людьми. Да я и тебе советую смотреть на них как на людей, равных себе. Не слушай наших попов и дураков, что твердят разные глупости. Гольд - человек!
   Егор стал рассказывать про разные сомнения Улугушки насчет попа и как его приходится утешать. Он вспомнил, как учил его огородничать.
   Разговор перешел на другие темы. Просидели допоздна.
   - Леса еще на тысячу лет хватит! - заметил сидевший тут же Тимоха. Чего же лес жалеть! Тут тайга.
   Утром появился Писотька.
   - Ты экспедися? - спрашивал он у доктора.
   - Экспедиция, - отвечал тот.
   - Хоросо, хоросо! - хлопал его гольд по плечу.
   - А ты, Улугу, тоже экспедися пойдесь? - ревниво опросил Писотька.
   Улугу, сияющий, оживленный, не отвечая, пошел с веслами на плечах, попыхивая трубкой.
   - Улугу - проводник, - сказал Егор вслед приятелю.
   - Черт не знает! - с завистью воскликнул Писотька. - Но как так? Ведь Улугу русских так ругал?
   "Я теперь не только проводник, но и переводчик!" - с гордостью думал Улугу. Ходить проводником с русской экспедицией было заветной мечтой каждого гольда. Егор замечал: все завидовали Улугу. И верно: это не то что возить купца!
   Писотька пожаловался доктору, что у него грудь болит.
   Иван Иваныч велел ему снять рубаху. Писотька захихикал, стыдясь наготы и закрывая грудь руками.
   - Не треснуло? - обеспокоенно спросил Покпа, когда врач стал выстукивать Писотьку.
   - Зачем стучит и слушает, как доску? - спрашивали гольды друг у друга. - Разве из него лодку делать?
   - Цо таки? Не звенит? - беспокоился Писотька, пока доктор его слушал и выстукивал.
   Савоська, румяный, свежий, в коротком новом халате, тщательно опоясанный, с ружьем, мешком и в рыжей шляпе, явился к Максимову.
   - Лодка готова. Моя новые весла брал. Теперь поедем!
   Максимов отправлялся к вершине водораздела с Савоськой, которого он знал как опытнейшего проводника. Он обещал Егору постараться проверить, сколь это возможно будет, много ли золота на Додьге.
   Максимов брал с собой и солдат, чтобы бить шурфы.
   - А мы оспу будем лечить. Всех маленьких ребятишек в Мылках привьем и старух тоже, - говорил Писотька. - Проводника Улугу бояться не надо. Всем надо резать!
   - Кто рябой, так уж не заболеет, - заметил Покпа. - Тому не надо.
   - Кто рябой, так черта ему! А тебе, может, лечиться неохота, - со злом сказал Улугу. - Смотри!.. Доктор ходит лечит, помогает. Плохого нету! Вы, наверное, так думаете, что русский только ворует соболей? Только невода отнимает? Может, тебе худо, что колокол играет, что церковь строили? Думаешь, как гуся, пугает? Может, тебе мошки жалко, что дым ее гоняет, что пароход ходит, в две трубы дымит?
   Писотька слушал с удивлением и беспокойством. Он не додумался до всего этого. Он опасался, что русские поверят россказням своего проводника. Писотьке захотелось казаться перед русскими поумней.
   В тот же день врач и фельдшер с проводником и двумя солдатами отправились на лодках в Мылки. Там уже все знали, что доктор сделает прививки.
   - Экспедися, экспедися пришел! - неслась весть по стойбищу.
   Молодой толстогубый торгаш Данда стал подговаривать народ против прививок.
   - Кто привьется - все умрут! - говорил он, прячась в толпе.
   Данда всегда подговаривал всех против русских. Часто издевался он над Улугу за его дружбу с Егором. Сколько насмешек снес от него Улугу за свой огород!..
   - Ты что, дурак, не хочешь здоровым быть? - твердил всем Улугу. - Ты в шаманские глупости веришь? Лечиться не хочешь? Может, ты глупости думаешь? Может быть, тебе мошки жаль? Тебе, наверно, не хочется за гусем на остров ехать, ты хочешь, чтобы гусь тебе к дому прилетал? Косу вода затопила, а ты, может быть, думаешь, что это русские виноваты?
   Данда, Покпа и все мылкинские гольды слушали и удивлялись, какой Улугу, оказывается, твердый сторонник русских.
   В тот же день все население Мылок собралось около юрты, где остановился доктор. Все желали прививаться.
   - Лоча по-нашему понимает? - кивая на доктора, спрашивали мылкинцы.
   - Лоча чисто-чисто по-нашему говорит. Как настоящий гольд! - сидя на корточках, таинственно рассказывал Улугу. - Худа не делает. Кого лечит, тот никогда оспой не заболеет.
   Доктор после прививок хвалил Улугу, сказал, что, если бы не он, ничего не удалось бы.
   "Ты еще не знаешь, что я хочу рассказать начальнику про воронов камень, - думал Улугу. - Погоди, не то еще будет!"
   ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
   Максимов и Савоська сидели у входа в чум. Жерди тунгусского жилища были полузакрыты берестой. За чумами - ягельная площадь, редкие березы в зеленых мхах, низкие каменистые холмы. Кое-где среди камней виден снег. Тут вершина хребта. По ягельнику бродят олени. Кажется, что тут низина, тундра, а не верхняя точка водораздела. Лесистые горы - ниже. Додьга берет начало из этих ягельников.
   Александр Николаевич рисовал тунгуску. Савоська, следивший за его работой, попросил карандаш, поправил на рисунке складку губ, а к уху подрисовал подвеску из камней и серебряных колец, хотя в ушах женщины ничего не было. Тунгусы захохотали. Захихикал и Савоська, видя, что рисунок стал живей.
   Подымаясь на этот болотистый водораздел, Максимов занес на карту Додьгу. Топограф, ботаник и этнограф, он с ведома и при содействии военного губернатора приглашен был Обществом изучения Амурского края для исследования новой страны на средства, собранные в разных городах России и Сибири. Если бы не общественные деньги, эта экспедиция не состоялась бы.
   - Ты хорошо в тайге ходишь, - хвалил его Савоська.
   Максимов втайне гордился похвалой гольда, который когда-то водил самого Невельского. Некоторые ученые из Географического общества ненавидят его, уверяют, что он неуживчивый человек. Максимов был у Геннадия Ивановича перед отъездом на Амур и рассказал Савоське о встрече с адмиралом.
   - А как баба его? - спросил гольд.
   - Она жива и здорова.
   - Девки, говорят, выросли?
   - И девицы большие, прелесть! И сынок растет!
   Гольд много рассказывал Максимову про те времена, когда служил он у Невельского в Амурской экспедиции.
   * * *
   В верховьях Додьги встретили кочующих оленных тунгусов. На обратном пути Савоська принес Максимову клеща. Он уверял, что этот клещ - разносчик смертельной болезни. Гольд говорил, что те, в кого он вопьется, болеют и либо умирают, либо глупеют на всю жизнь.
   В низовьях Додьги Максимов нашел новую разновидность черемухи, взял образцы кварца. Савоська рассказал, что он знает в горах по Горюну места, где из земли сочится керосин, и что такое же место есть на Сахалине, куда амурские охотники ходят за соболями.
   Александр Николаевич слушал гольда и думал, что еще многое надо сделать исследователям, чтобы иметь хотя бы приблизительное понятие о богатствах этого полупустынного края.
   Додьга была впервые нанесена на карту. Максимов теперь ясно представлял себе всю реку - от вершины водораздела, лежащего за областью тайги, где между каменистыми куполами хребта слабые ручейки разрезали глубокий мох, где на топкой равнине берестяные чумы и стада оленей. Там дикие олени подходят к домашним оленухам и дают, как рассказали ему тунгусы, особенно сильное и выносливое потомство. Там кривые березки, а на бескрайных болотах редкие и низкие лиственницы, смолоду сожженные ветром, стоят поодаль друг от друга, как падающие кресты на кладбищах. Ниже ельник, скалы, ручьи сливаются, журчит река, гниют кости кеты, выловленной по осени крючками или погибшей после икромета и грудами затухшей на перекатах. Еще ниже - дремучий безлюдный лес на сотни верст. Лес из могучих берез, осин, пихт, лиственниц переходит в сплошную еловую тайгу. Голые нижние ветви елей торчат, как ножи и копья, скрещиваются и образуют непроходимые заграждения. Ельник сменяется лиственным лесом. Начинаются рощи, кишащие зверями. Они перемежаются с болотами. На кочкарниках цветут белые кисти дурманов, туманят голову путнику, забредшему на болото. Водопой лосей... Утренний туман, тучи мошки, глубокие травы... Малинники, смородинники... Рев медведя и сохатого...
   Там, где долина шире, - рослые и толстые столетние дубы, ясени, пробковые бархаты, а в подлеске - новые виды черемухи и сирени, орешник, таволожник, вяз с острыми, как бы двурогими листьями, черная береза, жасмин, акация, вьюн-лимонник, лианы-актинидии, виноград, в траве красные и желтые лилии, тюльпаны... Бурные рукава реки, завалы колодника, озеро, протока в Амур среди тихих глубоких трав и высокая релка с пашнями, с ветряной мельницей, с бревенчатыми избами русских крестьян.
   В переселенцах Максимов видел главную силу, которой суждено преобразить край. Он знал, что эти люди, освоившись, со временем пойдут вверх по речкам, найдут там земли, пригодные для обработки, расчистят их и, когда их потомки, или новые переселенцы, или отряды рабочих и солдат-строителей поднимутся до ягельников на вершинах водоразделов, обоснуют там селения, откроют недра, пробьют дороги и проложат через хребты линии связи, край оживет. Но он понимал, что это все может осуществиться только после свержения самодержавия в России, когда власть будет принадлежать народу.
   "Тогда преобразится русский Дальний Восток!" - думал Максимов. Пока что среди громадного лесного океана он один с помощью нескольких солдат и переселенцев делал первые шаги по его исследованию.
   * * *
   Егор знал про себя, какую чувствуешь усталость, когда возвращаешься из тайги домой. Кузнецовы топили баню. Кровать Максимова поставили поближе к столу, чтобы он и спал и работал, когда захочет. Они знали его привычку - подыматься ночью и что-то записывать. Наталья взбила перины, постелила свежие простыни.
   - Отдохнешь, барин, за все дни сразу, - ласково улыбаясь, сказала она Максимову.
   - Никогда даром не сидит! - похвалил своего спутника Савоська, когда тот ушел мыться. - Шестом всегда сам толкает. Невельской такой же был. Когда больной ехал - и то все время толкает. Проводнику всегда помогает. Максимов омуту Невельской. А писарь едет, никогда не толкается сам. Полицейский тоже не толкается.
   После бани и ужина Александр Николаевич сидел недолго.
   - Намаялся! - молвила Наталья, когда он улегся и вскоре захрапел.
   Она подумала, что есть же где-то у него жена и дети - и так ли позаботится о нем его барыня, когда воротится он с Амура?
   - Уж он всегда так благодарит за все... Бывают же такие люди обходительные! - потихоньку говорила она Татьяне.
   Этот чужой, уставший, седеющий человек, такой же таежник, как ее муж и дети, представлялся Наталье своим, близким.
   Ночью было душно. Собирались тучи. Максимов проснулся. Ломило ноги, застуженные в экспедициях.
   Александр Николаевич зажег свечу и посмотрел на барометр. Стрелка шла на дождь. Максимов потер мозжившие колени. За окном слышался глухой шум тайги. Он вспомнил про неизвестный, не описанный никем до него вид черемухи, ее лепестки, кору, разрез, и на душе у него потеплело.
   Максимов подумал, как напишет про найденные новые виды домой, а потом поместит статью в журнале, будет демонстрировать додьгинский гербарий на лекциях. Как обрадуется, прочитав письмо, старший сын его, смышленый парень, любитель ботаники.
   Он вспомнил, что жена в последнем письме жаловалась на дороговизну. Семье жилось трудновато. Кроме старшего, который учился в гимназии, росли еще двое мальчиков и маленькая дочка. Максимову, как исследователю, оказывали большое уважение. В Петербурге на его лекции публика шла толпами, но на службе он был не в чести, и жалованье его было невелико. Он знал, что семья его живет в бедности. Его тяжелый труд исследователя давал ему лишь скудные средства. Жена в Петербурге мужественно переносила все тяготы и лишения, фанатически верила в значение исследований мужа. Он подумал, что, по сути дела, он ей должен быть благодарен больше, чем Географическому обществу или военному губернатору.
   Ветер в тайге зашумел сильнее. От работы шестом ломило руку и плечо. Александр Николаевич вспомнил, что Савоська тоже жаловался на больные кости. Он подумал, что в России крестьянство живет в здоровом климате, а тут переселенцы и гольды, проводившие долгие месяцы на зимней охоте, а летом корчевавшие тайгу и работавшие по осушке болот, почти все больны ревматизмом. От долгих скитаний по тайге в одиночестве у многих охотников развиваются нервные болезни. Переселенцы тоскуют по родине. Все это неизбежные явления, когда обживаются новые места. Край на тысячи верст представляет собой как бы сплошное болото, изрезанное реками и ручьями. Заболочены даже склоны хребтов, вершины гор. Под камнями на вершинах водоразделов слышно журчание воды.
   Но болота эти легко поддаются осушке. Заболочен лишь верхний слой земли. Из века в век таявшие снега и дождевые воды задерживались в дремучих лесах. Стоит человеку вырубить участок, как земля высыхает. Под тонким слоем чернозема - плотная глина и пески: мертвая почва без всякой бактериальной флоры. Крестьяне рыхлят ее, навозят или ищут на высоких релках черные наносы, намытые в древности речками. Осушая край, люди страдают, болеют, но они изменяют климат для будущих поколений.
   Максимов знал, что со временем, когда эти земли будут густо населены, климат переменится.
   Мужики и бабы Храпели по всей избе. Максимов лег, укрылся одеялом и подумал, что, по сути дела, они тоже исследователи, идущие все вперед и вперед, и что русский народ веками изучает и осваивает новые земли. Ведь когда-то и на том месте, где теперь Москва, стояли такие же дремучие, заболоченные леса, как теперь на Амуре, но своим трудом и терпением народ обжил их для нынешних поколений. И вот потомки тех русских, пришедшие первыми на Дальний Восток, обживают редкие релки на берегах многоводного Амура.
   Чуть свет Александр Николаевич сидел у стола, разбирал ящик с корой, камнями и образцами растений. Он прозанимался весь день. В доме Кузнецовых ему работалось хорошо. Наталья хлопотала по хозяйству и, словно понимая значение его труда, все делала тихо. Максимову это было приятно. Он еще глубже вникал в дело.
   "Хорошо, что русские крестьяне обосновались по Амуру, - подумал он, закончив дело. - Где бы я занимался так в палатке или у гольдов!"
   - Ну, что нашел у нас? - спросил Егор, воротясь домой.
   Максимов показал кусок руды с прожелтью.
   - Что же это? - спросил Федя.
   - Золото, - ответил Максимов. - Вернее, порода, содержащая золото.
   - А я уж и забыл про него, - ответил Кузнецов.
   Он не желал выказать свое любопытство.
   Егор взял камень, оглядел его со всех сторон и осторожно положил на стол.
   - Россыпи должны быть на Додьге повсюду, - сказал ему Максимов, поскольку в горах есть золотая руда.
   Вечером собрались соседи. Заговорили про золото.
   - Вот скажи, Александр Николаевич, велико ли у нас на речке богатство? - спросил Федюшка.
   - Я так рассуждаю, если бы было велико, Иван знал бы! - воскликнул Барабанов.
   - Надо самим поплескаться, - заметил Силин.
   - Был случай, что Невельской по старой гиляцкой пуговице открыл громадные запасы каменного угля на Сахалине, - стал рассказывать Максимов. - Уголь оказался годен для пароходов, и сейчас там построен Александровский пост, заведены большие казенные работы. А началось с того, что заметил он у одного из гиляков, приехавших к нему за покупками, необыкновенную черную пуговицу. Невельской ее хорошенько рассмотрел, видит - уголь. Спросил, откуда тот брал камень. С этим гиляком он послал своего офицера на Сахалин - и залежи были открыты. Так же и у вас. Мальчик нашел золотые крупицы. В горах есть кварцевая руда. У меня взяты образцы. Вполне возможна богатая россыпь.
   - От этого золота только грех.
   - Напраслина, дедушка. Золото имеет великое значение. Пусть ребята открывают и моют. Настанет время, когда весь народ станет благодарить их за открытие золота в новом крае, имена их станут потом разыскивать...
   - Богатым все золото пойдет!
   - Придут дни, что и богатых не будет. Богатство должно принадлежать народу. Около золота встанут честные люди, и народ будет знать, сколько и каких богатств в стране.
   - Царствие-то небесное!
   - Нет, не небесное. А на земле можно устроить хорошую жизнь.
   - А вот, Александр Николаевич, копал я гольду огород и нашел... Егор отдал Максимову медный крест, выкопанный на Улугушкином огороде.
   - Старинный русский крест, - рассмотрев его, сказал Максимов. - Вот вам признак, что тут земля была обжита. А когда русские ушли, все заглохло. Теперь все приходится начинать сначала. Тут кругом жили русские. Обычно принято думать, что русская жизнь в крае была сосредоточена вблизи устья Зеи, там, где теперь Благовещенск, и выше, ближе к Забайкалью. Там, конечно, были главные городки, но и здесь, в низовьях, повсюду - на реке, и на озерах, и на Горюне, и на Амгуни - есть остатки селений, валы, заросшие лесом. Всюду, корчуя лес, переселенцы находят почву, рыхленную когда-то прежде. А туземцы в один голос говорят, что это жили лочи.
   "Охотское море - старейшее русское море, - подумал Максимов. - Еще Петербурга не было, а уж Охотское море принадлежало России. Когда-нибудь ученые еще займутся этим, все узнают. Ерофей Хабаров умный был мужик и, видно, развил тут большие дела, а в России мало кто знает о его подвигах. Личностью какого-нибудь прохвоста Нессельроде официальные историки интересуются, изучают жизнь разных сиятельных бездельников, а подвиг русских на Амуре не изучен. А встарь народ шел в надежде на новую жизнь и сюда, и на Охотское побережье, и на нашу Аляску, уходил от притеснений и горя. Величина России - величина ее горя. Но будет время, что величина ее станет мерой счастья и радости".
   - Завтра опять лес подсачивать* пойдем, - говорил Егор.
   _______________
   * П о д с а ч и в а т ь - подрубать, чтобы стекал сок и сохло
   дерево.
   - И я с тобой, - сказал Максимов. - Хочу посмотреть, какое то место, где ты росчисть делать хочешь.