Страница:
Коломийцева, направившие Клару Семеновну в машину.
-- Ай да Федор Иванович... Профессор... -- пробормотал
Рыскаль, стараясь подавить в себе неприязнь к науке.
Самого Рыскаля причины перелета дома, а также физические
силы, приводившие его в движение, интересовали не больше, чем
причины Первомайских демонстраций и способы производства
фейерверков. И там, и тут его занимали последствия:
общественные беспорядки, могущие возникнуть при массовом
неорганизованном скоплении людей. Вот и здесь, лично
ознакомившись с положением дел, он понял, каких усилий
потребует от него новая работа. Поняв это, Игорь Сергеевич
принял ответственное решение. А именно: он решил переселиться
на жительство в потерянный дом.
Перспектива переселиться в неухоженную захламленную
квартиру в первом этаже второго подъезда, служившую помещением
Правления и бухгалтерии кооператива, отнюдь не привлекала
майора. Его семья из четырех человек -- жена Клава и две
дочери, Наташа и Марина, -- имела прекрасную трехкомнатную
квартиру близ Таврического сада. Но лишь только Рыскаль
представил себе, что будет для кооператоров приходящим
начальником, пастырем на расстоянии, отрабатывающим от звонка
до звонка... Нет! Это не дело! Майор был образцом долга и
принципиальности. А так как поручение, выпавшее на его долю, по
всему видать, было долговременным, то Рыскаль решил быть с
народом. Клава, конечно, не обрадуется: первый этаж, темнота в
окнах... Ремонт придется делать, посетители попрут без всяких
приемных часов, но... майор решил твердо. Иначе получится
чепуха. Все равно, что король станет жить за границей, лишь
изредка наведываясь к своим подданным.
Рыскаль вернулся в Управление, прихватив с собою в машине
председателя Правления кооператива инженера Вероятнова,
бухгалтера и двух женщин, работавших дворниками.
Василий Тихонович Вероятнов, огромный сорокадвухлетний
мужчина с румяным лицом и детскими голубыми глазами, внешне
понравился Рыскалю. Однако дела в Правлении велись кое-как, да
Вероятнов и не скрывал своей нелюбви к "бюрократии", как он
выразился. Он с видимым облегчением уступил власть майору.
-- Я имею в виду фактическую власть, милорд. Уже в субботу
в кооперативе начало образовываться маленькое государство со
сложной структурой управления. По виду это была республика с
выборными органами власти, по сути же -- монархия или
диктатура, -- как вам больше нравится. Рыскаль стал единоличным
правителем, в его руках сосредоточилась вся власть. У вас в
Англии, кажется, есть поговорка: "Король царствует, но не
управляет". Положение дел у нас складывалось как раз наоборот:
"Король управляет, но предпочитает не царствовать". Рыскаль с
самого начала решительно избегал почестей и демонстрации
внешних атрибутов власти.
Первым его решением было: назначить общее собрание
кооператива, для чего Вероятнову поручалось снять актовый зал в
ближайшей школе. Рыскаль снабдил его специальным мандатом, и
инженер покинул Управление, радуясь, что не ему придется
расхлебывать всю эту кашу.
Проверка финансов была отложена до более удобного случая,
майор лишь затребовал необходимые документы у бухгалтера;
дворникам Рыскаль указал на немытые окна и лестницы, неубранные
баки с пищевыми отходами. Реакция двух подозрительно одинаковых
женщин неопределенного возраста, служивших у нас дворниками
(одутловатые лица, красные глаза, мешки под ними), была тоже
одинакова. Обе тут же написали заявление об уходе по
собственному желанию, на что майор совершенно резонно предложил
им освободить служебную квартиру в третьем подъезде. Это их не
остановило. Дворничихи удалились, поставив майора перед новой
проблемой.
Между тем в кабинет к нему стали стекаться опросные листы.
Группа помощников сверяла их с домовой книгой, обрабатывала и
передавала майору готовые списки зарегистрированных жильцов с
указанием места работы.
Надо сказать, что к тому времени в Управлении сама собой
возникла рабочая терминология. Всех, кто летел вместе с домом,
назвали "летунами". Жителей соседних домов на улице Кооперации
и Безымянной окрестили "соседями". Отсутствующих жильцов дома,
среди которых был и Евгений Викторович, именовали "бегунами".
-- Почему "бегунами"?
-- А потому что они были "в бегах".
Летуны делились на прописанных и непрописанных, соседи --
на провожающих и встречающих, бегуны на зарегистрированных и
незарегистрированных.
Если говорить обо мне, то я оказался бегуном
зарегистрированным, благодаря сержанту Сергееву, ибо был
прописан, реально проживал (сержант это отметил), но
отсутствовал по неизвестной причине. Хотя, в сущности, мне
полагалось быть прописанным летуном.
Демилле попал в незарегистрированные бегуны, поскольку был
прописан, но, по словам жены, реально не проживал. Таких, как
он, в доме насчитывалось около двадцати человек. Но те-то
истинно не проживали, а Демилле...
В разгар деятельности по составлению списков в кабинет
майора зашел капитан из группы Коломийцева и бухнул на стол
набитый чем-то портфель.
-- Что это? -- спросил Рыскаль недовольно.
-- Непрописанный летун, товарищ майор, -- доложил капитан,
выкладывая перед Рыскалем листки протокола.
К категории непрописанных летунов относились, вопервых,
гости квартиры 1 116 -- той самой, с балкона которой
ночью выкидывали бутылки; во-вторых, три молодые супружеские
пары, снимавшие однокомнатные квартиры без прописки; в-третьих,
несколько постоянно живущих в доме членов семей кооператоров,
по тем или иным причинам прописанных в других местах. И
наконец, в-четвертых, гражданин Зеленцов.
Гостей из дома вежливо удалили, взяв подписку о
неразглашении, остальных причислили к списку прописанных
летунов. А вот гражданина Зеленцова задержали, поскольку он
имел неосторожность выбросить из окна портфель с документами и
бумагами для служебного пользования. Это навело полковника
Коломийцева на мысль, что Зеленцов может быть причастен к угону
дома, но, допросив его, Федор Иванович убедился в ошибке и
сплавил Зеленцова майору.
И вот теперь портфель лежал на столе, а бледный, но
надменный Зеленцов сидел на диванчике в коридоре перед дверью
кабинета Рыскаля. Рядом находился старшина милиции.
Рыскаль ознакомился с протоколом.
История Валерия Павловича Зеленцова была довольно обычной.
Валерий Павлович являл собою пример человека с блестящей
служебной карьерой. В свои тридцать семь лет он был
заместителем директора крупнейшего в нашем городе
научно-производственного объединения со штатом работающих в
несколько десятков тысяч человек. НПО занималось выпуском
металлоконструкций, каких -- это не важно, мы не будем
вдаваться в секреты обороны страны.
Примечательно, что Зеленцов к металлоконструкциям, а также
к обороне страны никакого отношения не имел. В свое время он
окончил финансово-экономический факультет -- далеко без блеска.
Получить диплом ему помогла общественная деятельность, которой
Зеленцов начал заниматься еще в школе, а в институте продолжил,
да с таким размахом, что временами забывал, на каком,
собственно, курсе он учится. Если бы не вежливые напоминания
деканата о том, что пора явиться на экзамен с зачеткой, то
Зеленцов так и не вырвался бы из своей кипучей деятельности.
На экзамен, милорд, требовалось только явиться, не более.
Каких только общественных постов не занимал молодой
Зеленцов! От необременительных, хотя и ответственных должностей
председателя факультетского ДОСААФ или Красного Креста до
секретаря комсомольской организации курса, а затем и
факультета, члена партийного бюро и профорга. Мелкие
обязанности, вроде председателя общества охраны природы,
делегата на многочисленные конференции, общественного
инструктора райкома, комиссара студенческого строительного
отряда и так далее, и тому подобное -- облепляли Зеленцова, как
мухи липучку. Едва он успевал выступить с отчетом на слете
ленинских стипендиатов (сами стипендиаты в это время прилежно
учились и были, в общем, благодарны Зеленцову за то, что он
прикрывает их своею грудью), только-только возлагал какой-то
венок на чью-то могилу, чудом успевал слетать в Лондон для
руководства группой учащихся, как перед ним уже маячили новые
президиумы, съезды и фестивали. Зеленцов пыхтел, героически
отшучивался на соболезнования, всем говорил значительно: надо!
И действительно было надо.
Такие люди, как Валерий Павлович, чрезвычайно полезны. Они
позволяют огромному количеству специалистов спокойно работать и
не думать о так называемой общественной работе. Они знают: есть
Зеленцов, он функционирует. Если бы общественные нагрузки
Зеленцова распределить равномерно, я боюсь, институт лишился бы
десятка дипломированных специалистов.
При всем том Валерий Павлович отличался тем, что
решительно ничего не делал ни на одном из занимаемых постов.
-- Перестаньте меня дурачить! То -- заменял десяток людей,
то -- ничего не делал! Я не понимаю!
-- И никогда не поймете, милорд.
Между тем рабочий стиль Зеленцова был единственно
возможным. Если бы Валерий Павлович хотя бы в одной из
общественных сфер предпринял какие-либо реальные акции, то это
неминуемо повлекло бы за собою и реальные трудности, а там,
глядишъ, и провал, ибо образование у него было небольшое, ум
-невеликий, а работоспособность -- средняя. Поэтому с блеском
занимать все общественные посты можно было лишь при одном
условии -ничего не делая.
-- Но чем же он все-таки занимался?.. Эти фестивали...
президиумы...
-- Тем, чем и занимаются на фестивалях и в президиумах. У
Валерия Павловича был лишь один талант, развитый, правда, в
высшей степени. Он умел представительствовать.
Этот талант включал в себя несколько компонентов.
Во-первых, внешность Зеленцова была такова, что при
взгляде на его статную фигуру и открытое лицо сами собой
вылезали из памяти слова: "Передовой представитель нашей
славной советской молодежи". Валерий Павлович не был ни красив,
ни дурен, ни мал, ни велик, ни худ, ни толст. Не был он
блондином, равно как и брюнетом. Он не был смугл или бледен,
вял или резок, шумен или тих. В нем всего было в меру.
Иногда он позировал для плакатов на самые разнообразные
темы. В его квартире, на кухне, шутки ради висели некоторые из
них: "Храните деньги в сберегательной кассе!" (Зеленцов был
изображен со сберкнижкой, протянутой к зрителю); "Наш ударный
труд Нечерноземью!" (Зеленцов в строительной каске с
мастерком); "Лет до ста расти нам без старости!" (Зеленцов в
футболке, а рядом -- могучая девушка зеленцовского типа);
"Скажем войне -- нет!" (Зеленцов бьет молотом по маленькому
тщедушному поджигателю войны на кривых ножках, который держит в
обеих руках по бомбе) -- и еще несколько подобных.
Таким образом, внешность Зеленцова была самим Богом
создана для плакатов и трибун.
Но еще лучше, во-вторых, был у него голос, и вообще умение
говорить. Валерий Павлович мог придать самой заурядной,
штампованной фразе бездну искренности, взволнованности и
оптимизма. Когда он выходил на трибуну, открывал рот и, точно
солирующая флейта в оркестре, исторгал из себя первую фразу:
"Мы, как и весь наш народ..." -- ей-Богу, хотелось плакать!
Зеленцов мог выступать в любую минуту, перед любой
аудиторией, на любую тему. Фразы выкатывались из него, круглые
и блестящие, как шарикоподшипники. Их не нужно было
редактировать, тем более литовать. Они были залитованы еще до
своего рождения.
-- Простите, я снова не понимаю.
-- Извините, милорд, я не хочу распространяться на эту
тему, ибо данный текст тоже предстоит литовать, и, хотя наши
фразы не менее круглы и блестящи, я боюсь, что они чем-то
отличаются от зеленцовских.
И наконец, в-третьих, Зеленцов был мастером документа. Он,
к примеру, мог таким образом сочинить отчет о проваленном или
попросту неосуществленном мероприятии, что и проводить его не
было никакой надобности. Все равно субботники и воскресники,
рейды и кампании, почины и соревнования никогда не достигли бы
в реальности того совершенства, какое мог придать им Зеленцов
на бумаге. И пытаться не стоило! Это только испортило бы дело.
Зеленцов это понимал, потому из любви к чистому искусству
сочинял сводки и доклады, намеренно не обращая внимания на
реальные цифры и показатели. Искусство и жизнь -- разные
категории, это давно доказано философами, не так ли?
Таким образом, Валерий Павлович был в некотором роде
совершенством. Легкий, как мыльный пузырь, он стремительно
взлетал вверх и в настоящий момент находился на ступеньке
замдиректора НПО с явным намерением перейти еще выше, в
министерство.
Не стоит и говорить, что дома у Зеленцова был полный
порядок. Перечисляю: жена, дочь, мебель, машина, музыка, книги.
Одевался модно, но без пижонства. Пил умеренно. Делал
физзарядку и уже подумывал о том, не пора ли заняться
оздоровительным бегом. Однако пока не занимался.
И все же природе редко удается изваять полное
совершенство. Имелся изъян и у Зеленцова. Прискорбно говорить
об этом, милорд, но из песни слова не выкинешь. Валерий
Павлович Зеленцов был бабник.
Как принято говорить, он не пропускал ни одной. Был из той
распространенной породы бабников, которые любят и умеют пускать
пыль в глаза. Зеленцов делал это без фанфаронства, он всегда
выглядел деловым, никогда не опускался до влюбленности, тем
более -- до любви. Он как бы отрывал себя на часок-другой от
государственных дел для свидания, ничего не обещая партнерше и
не обнадеживая. Как ни странно, это действовало неотразимо.
Правда, контингент подруг, если можно так выразиться, был у
Валерия Павловича вполне определенным. В молодости преобладали
официантки шашлычных, продавщицы, кассирши, секретарши. По мере
продвижения Зеленцова вверх по служебной лестнице круг любовниц
тоже менялся. Теперь в нем присутствовали товароведы,
начальницы отделов, врачи, многочисленные служащие общественных
организаций. Попадались и дамы искусства: художницы, режиссеры
телевидения, актрисы, но редко. Они были как бы пикантной
приправой к деловым, прекрасно соблюдавшим условия игры
партнершам.
Валерий Павлович не упускал случая похвалиться связями
среди сильных мира сего, причем чаще всего говорил правду, лишь
изредка блефовал. Он вводил в этот круг и любовниц, используя
их уже не по прямому назначению, а для деловых контактов.
Постепенно у него образовалась разветвленная сеть адресов и
должностей, обладательницы которых при случае могли усладить
тело, но чаще оказывали иные услуги: что-то доставали, куда-то
устраивали, кому-то помогали. Их и любовницами уже нельзя было
назвать, милорд, в прямом смысле слова! Да и как разделить
функции, если, бывало, Валерий Павлович подкатывал на своих
"Жигулях" к директрисе колбасного магазина за бужениной, но в
придачу к ней получал и кратковременное удовольствие здесь же,
в кабинете.
В отличие от Демилле, который, особенно по молодости,
влюблялся, вспыхивал, мучался угрызениями совести... "У тебя же
на лице все написано!" -- говорила Ирина с горечью... спешил,
был неразборчив -- мог влюбиться в молоденькую студенточку, а
то в женщину лет на десять старше, жалел одиноких, разрывался,
а в результате все портил -- и дома, и у возлюбленной, -- так
вот, в отличие от нашего героя, Зеленцов действовал
хладнокровно, четко и скрытно. Скрывать приходилось и от
начальства, и от жены, ибо обнаруженная распущенность грозила
крахом карьеры и семейной жизни. И он делал это исключительно
профессионально, имея всегда убедительнейшее алиби, ни разу не
пропустив из-за свидания очередного митинга или слета.
Конечно, и там, и там догадывались, иной раз знали
достоверно, однако... предпочитали закрывать глаза. Даже на
солнце есть пятна. Видели, что человек старается, что служба и
семья для него выше любовных связей, а значит, не стоит
ворошить грязное белье. И жена Зеленцова тоже так думала,
привыкла думать так.
Внешнее приличие соблюдалось всегда, хотя за спиной
Зеленцова ходили слухи и сплетни. И на них не обращали
внимания, считая, что быстро растущий (в служебном смысле)
человек всегда вызывает черную зависть. Тут ему такое могут
пришить, что только держись!
Таким образом, изъян при ближайшем рассмотрении
превращался в одно из достоинств Зеленцова, так что я, пожалуй,
возьму назад свои слова и признаю, что в лице Валерия Павловича
природе удалось вылепить полное совершенство, без малейшего
изъяна.
Перечисленные достоинства, а еще паче -- служебное
положение привели с годами к тому, что Валерий Павлович стал
ощущать колоссальную уверенность в себе и несколько утратил
бдительность. Он чувствовал: "еще немного, еще чуть-чуть" -- и
ему будет позволено все. Видимо, потому и произошла осечка,
хотя и на этот раз Зеленцову не в чем было себя упрекать. Разве
что в минутном малодушии, когда Зеленцов, узрев Каменный остров
с высоты птичьего полета, спешно, в одних трусах нацарапал
записку, сунул ее в партбилет и вытолкнул портфель в открытую
форточку.
А дело было так. Как признался Зеленцов на допросе у
полковника, в доме 1 11 по улице Кооперации
проживала его подруга, некто Инесса Ауриня, латышка по
происхождению, по специальности же -- модельер мужской верхней
одежды. Инесса занимала однокомнатную квартиру 1 250
в четвертом подъезде и была -- могу засвидетельствовать --
первой красавицей нашего кооператива: элегантная блондинка с
роскошными волосами, с королевской осанкой, надменная и
недоступная... Демилле однажды попытался заговорить с нею --
она отшила его тут же (Демилле был одет в отечественное) -- ну,
а я уж и не пытался, куда нам!
Инесса конструировала верхнюю одежду для Зеленцова и
других мужчин с положением. Не хочу бросать на нее тень,
возможно, с другими клиентами ее связывали не такие тесные
отношения, но с Валерием Павловичем было именно так: вот уже
три года, примерно раз в месяц, Зеленцов проводил выходные дни
в нашем доме, в квартире 1 250, пользуясь одним и
тем же испытанным приемом. Он говорил жене, что уезжает в
Москву, в командировку, и исчезал из дому в пятницу вечером,
якобы спеша на "Стрелу" и имея в портфеле командировочные
бумаги, пижаму, электробритву и проч. Билет же загодя брал на
воскресный вечер, ибо командировка начиналась с понедельника,
как у всех деловых людей. Жене врал про субботнюю коллегию
министерства, и жена верила, впрочем... кто знает?
Таким образом, Валерий Павлович прибывал на улицу
Кооперации в пятницу, в двенадцатом часу ночи, чтобы ровно
через двое суток умчаться отсюда на такси к Мсковскому вокзалу.
Схема работала безотказно. У Инессы имелся телефон --
редкость в нашем доме. У Демилле телефона не было, у меня тоже;
Зеленцов ей его и поставил...
-- Сам?!
-- Помилуйте, милорд! Добился разрешения.
Но вот сдвинулось что-то в мировом порядке вещей, и
Валерий Павлович обнаружил себя летящим в ночи над нашим
прекрасным городом.
Почему он написал такую дурацкую записку и швырнул
портфель с партбилетом в форточку -- поди догадайся! Был в
легком опьянении от коньяка и Инессы, в памяти всплыла только
что услышанная в программе "Время" история с угоном
пакистанского самолета... Испугался, одним словом. Подумал, что
летит "туда". А так как "там" Валерию Павловичу делать было
решительно нечего -- с тем же партбилетом и документами для
служебного пользования, он это понимал четко -- то и выбросил.
Хотел было сам выпрыгнуть, да Инесса остановила. Впрочем, не
хотел. Погорячился.
Инесса ко всему происходящему отнеслась с прибалтийским
спокойствием. Ей все равно было -- куда лететь. Даже интересно.
Доставленный утром вслед за своим портфелем в Управление,
Зеленцов поначалу вел себя уверенно. Страх прошел. Понял, что
дома, среди своих. Поняв это, Зеленцов попробовал напугать
полковника Коломийцева своими связями и действительно слегка
встревожил. Посему Федор Иванович и спихнул Зеленцова майору.
От греха подальше...
Майор Рыскаль, обладавший жизненным опытом, сразу понял из
протокола и содержимого портфеля -- что за птица Зеленцов. Хотя
в протоколе были зафиксированы только факты (должность,
командировка в Москву, Инесса Ауриня), Игорь Сергеевич
восстановил жизненный путь и моральный облик непрописанного
летуна с большой точностью. Он много видел таких. Даже
внешность нарисовалась в воображении майора с такой
отчетливостью, что он не в силах был сдержать удовлетворенную
улыбку, когда Зеленцова ввели в кабинет. Угадал!
Эта улыбка совершенно неправильно была истолкована
Зеленцовым. Он тоже улыбнулся, несколько покровительственно:
"Сейчас будут извиняться. Работнички!" -- и сел на предложенный
ему стул напротив Игоря Сергеевича.
-- Что же мне с вами делать, гражданин Зеленцов? -- в
задумчивости, будто обращаясь к себе, сказал майор.
-- Со мной ничего не нужно делать, -- пожал плечами
Зеленцов. -- Надеюсь, моя личная жизнь находится вне вашей
компетенции?
-- Так-то оно так... -- простовато отвечал Рыскаль, хотя
внутри у него клокотала злость. -- Но бумажки-то потеряли.
Служебные документы, партбилет... Разве не так?
-- Но вот же они! -- раздражаясь, указал на портфель
Зеленцов.
-- Ну, это, положим, не ваша заслуга...
Чем сильнее злость и бешенство овладевали майором, тем
тише и ласковей становился его голос. Майор хорошо знал эту
породу счастливчиков и демагогов; они не раз перебегали ему
путь, глумились, попирали все нормы. Но более всего Рыскалю
ненавистен был повод, благодаря которому Зеленцов оказался
здесь, а именно -- распутство. Да-да, милорд, распутство! Майор
называл вещи своими именами.
Рыскаль по натуре был ригористом и пуританином, человеком
исключительных, теперь уже старомодных, моральных качеств. Он
убежденно считал людей распущенных подлецами, способными,
предавши семью, предать и Родину.
Если бы Зеленцову посчастливилось столкнуться с более
широким и покладистым человеком, его дальнейшая судьба
сложилась бы иначе. Но тут, как говорится, нашла коса на
камень.
Зеленцов нюхом почуял, что не все так просто в этом
простоватом майоре. Ему бы сбавить тон, но Валерий Павлович,
принимая во внимание невысокий чин Рыскаля, решил надавить.
-- А скажите, -- произнес он небрежно, -- Глеб Алексеевич
знает, что я здесь? Ему доложили?
Милорд, фамилию Глеба Алексеевича называть не было нужды
-- ее знают все в нашем городе. Возможно, Глеб Алексеевич не
один в Ленинграде, даже наверное это так, но те -- просто Глебы
Алексеевичи, а этот...
Естественно, Глебу Алексеевичу доложили о ночном перелете
кооперативного дома. Среди подробностей, в частности, указали
на портфель Зеленцова и на причину пребывания Валерия Павловича
в летающем доме. Конечно, докладывал об этом не полковник
Коломийцев, а генерал. Глеб Алексеевич отреагировал на
сообщение о Зеленцове кратко и энергично: "Вот прохвост!" --
Зеленцова он знал, поскольку тот представительствовал во время
посещений Глебом Алексеевичем НПО, где работал непрописанный
летун.
Такая оценка уже вполне способна погубить карьеру, но в
данном случае важнее была твердость майора, не знавшего ничего
о словах Глеба Алексеевича, ибо она покоилась не на эмоциях, а
на незыблемой принципиальной основе.
-- Сегодня суббота. У Глеба Алексеевича, как у всех
советских людей, выходной день, -- сказал майор.
-- Шутите! -- Зеленцов деланно рассмеялся.
-- Значит, так, гражданин Зеленцов, -- устало сказал
майор. -- О вашем аморальном поступке, потере служебных
документов и партийного билета, я сообщу директору вашего
предприятия, в партком и профсоюзную организацию. И вашей жене,
само собою...
-- Не имеете права... У меня командировка...
министерство...
-- залепетал Зеленцов, потеряв лицо. Для него это было как обухом
по голове. Вот уж не ожидал Валерий Павлович, что
встретит здесь такого храбреца! Через секунду он взял себя в
руки, сухо проговорил:
-- Как знаете, майор. Но вы поплатитесь, учтите. А сейчас
я требую возвратить мои вещи и освободить.
-- Пожалуйста, -- Рыскаль вынул из портфеля папку с
документами, портфель придвинул по столу к Зеленцову.
-- А документы?
-- Документы я передам по назначению.
Рыскаль вызвал старшину и велел проводить гражданина
Зеленцова до выхода. Зеленцов вышел, не прощаясь, вполне
уверенный в гибельной ошибке майора. В голове уже мерещились
формы мщения, мелькали фамилии должностных лиц, способных
осуществить кару... Не знал Валерий Павлович о том, что он -уже
не подающий надежды руководитель, а прохвост, и об этом
кое-кому известно.
Едва дверь за Зеленцовым закрылась, как зазвонил телефон.
Майор поднял трубку и узнал от дежурного, что дозваниваются из
девятнадцатого отделения милиции. Некто Демилле Евгений
Викторович явился туда и утверждает, что проживал в улетевшем
доме. Майор придвинул к себе список, не отнимая трубки от уха.
Бешенство еще бурлило в нем.
Ага, вот и Демилле... Незарегистрированный бегун, вот оно
как! Тут непрописанный летун, там незарегистрированный бегун,
-- Ай да Федор Иванович... Профессор... -- пробормотал
Рыскаль, стараясь подавить в себе неприязнь к науке.
Самого Рыскаля причины перелета дома, а также физические
силы, приводившие его в движение, интересовали не больше, чем
причины Первомайских демонстраций и способы производства
фейерверков. И там, и тут его занимали последствия:
общественные беспорядки, могущие возникнуть при массовом
неорганизованном скоплении людей. Вот и здесь, лично
ознакомившись с положением дел, он понял, каких усилий
потребует от него новая работа. Поняв это, Игорь Сергеевич
принял ответственное решение. А именно: он решил переселиться
на жительство в потерянный дом.
Перспектива переселиться в неухоженную захламленную
квартиру в первом этаже второго подъезда, служившую помещением
Правления и бухгалтерии кооператива, отнюдь не привлекала
майора. Его семья из четырех человек -- жена Клава и две
дочери, Наташа и Марина, -- имела прекрасную трехкомнатную
квартиру близ Таврического сада. Но лишь только Рыскаль
представил себе, что будет для кооператоров приходящим
начальником, пастырем на расстоянии, отрабатывающим от звонка
до звонка... Нет! Это не дело! Майор был образцом долга и
принципиальности. А так как поручение, выпавшее на его долю, по
всему видать, было долговременным, то Рыскаль решил быть с
народом. Клава, конечно, не обрадуется: первый этаж, темнота в
окнах... Ремонт придется делать, посетители попрут без всяких
приемных часов, но... майор решил твердо. Иначе получится
чепуха. Все равно, что король станет жить за границей, лишь
изредка наведываясь к своим подданным.
Рыскаль вернулся в Управление, прихватив с собою в машине
председателя Правления кооператива инженера Вероятнова,
бухгалтера и двух женщин, работавших дворниками.
Василий Тихонович Вероятнов, огромный сорокадвухлетний
мужчина с румяным лицом и детскими голубыми глазами, внешне
понравился Рыскалю. Однако дела в Правлении велись кое-как, да
Вероятнов и не скрывал своей нелюбви к "бюрократии", как он
выразился. Он с видимым облегчением уступил власть майору.
-- Я имею в виду фактическую власть, милорд. Уже в субботу
в кооперативе начало образовываться маленькое государство со
сложной структурой управления. По виду это была республика с
выборными органами власти, по сути же -- монархия или
диктатура, -- как вам больше нравится. Рыскаль стал единоличным
правителем, в его руках сосредоточилась вся власть. У вас в
Англии, кажется, есть поговорка: "Король царствует, но не
управляет". Положение дел у нас складывалось как раз наоборот:
"Король управляет, но предпочитает не царствовать". Рыскаль с
самого начала решительно избегал почестей и демонстрации
внешних атрибутов власти.
Первым его решением было: назначить общее собрание
кооператива, для чего Вероятнову поручалось снять актовый зал в
ближайшей школе. Рыскаль снабдил его специальным мандатом, и
инженер покинул Управление, радуясь, что не ему придется
расхлебывать всю эту кашу.
Проверка финансов была отложена до более удобного случая,
майор лишь затребовал необходимые документы у бухгалтера;
дворникам Рыскаль указал на немытые окна и лестницы, неубранные
баки с пищевыми отходами. Реакция двух подозрительно одинаковых
женщин неопределенного возраста, служивших у нас дворниками
(одутловатые лица, красные глаза, мешки под ними), была тоже
одинакова. Обе тут же написали заявление об уходе по
собственному желанию, на что майор совершенно резонно предложил
им освободить служебную квартиру в третьем подъезде. Это их не
остановило. Дворничихи удалились, поставив майора перед новой
проблемой.
Между тем в кабинет к нему стали стекаться опросные листы.
Группа помощников сверяла их с домовой книгой, обрабатывала и
передавала майору готовые списки зарегистрированных жильцов с
указанием места работы.
Надо сказать, что к тому времени в Управлении сама собой
возникла рабочая терминология. Всех, кто летел вместе с домом,
назвали "летунами". Жителей соседних домов на улице Кооперации
и Безымянной окрестили "соседями". Отсутствующих жильцов дома,
среди которых был и Евгений Викторович, именовали "бегунами".
-- Почему "бегунами"?
-- А потому что они были "в бегах".
Летуны делились на прописанных и непрописанных, соседи --
на провожающих и встречающих, бегуны на зарегистрированных и
незарегистрированных.
Если говорить обо мне, то я оказался бегуном
зарегистрированным, благодаря сержанту Сергееву, ибо был
прописан, реально проживал (сержант это отметил), но
отсутствовал по неизвестной причине. Хотя, в сущности, мне
полагалось быть прописанным летуном.
Демилле попал в незарегистрированные бегуны, поскольку был
прописан, но, по словам жены, реально не проживал. Таких, как
он, в доме насчитывалось около двадцати человек. Но те-то
истинно не проживали, а Демилле...
В разгар деятельности по составлению списков в кабинет
майора зашел капитан из группы Коломийцева и бухнул на стол
набитый чем-то портфель.
-- Что это? -- спросил Рыскаль недовольно.
-- Непрописанный летун, товарищ майор, -- доложил капитан,
выкладывая перед Рыскалем листки протокола.
К категории непрописанных летунов относились, вопервых,
гости квартиры 1 116 -- той самой, с балкона которой
ночью выкидывали бутылки; во-вторых, три молодые супружеские
пары, снимавшие однокомнатные квартиры без прописки; в-третьих,
несколько постоянно живущих в доме членов семей кооператоров,
по тем или иным причинам прописанных в других местах. И
наконец, в-четвертых, гражданин Зеленцов.
Гостей из дома вежливо удалили, взяв подписку о
неразглашении, остальных причислили к списку прописанных
летунов. А вот гражданина Зеленцова задержали, поскольку он
имел неосторожность выбросить из окна портфель с документами и
бумагами для служебного пользования. Это навело полковника
Коломийцева на мысль, что Зеленцов может быть причастен к угону
дома, но, допросив его, Федор Иванович убедился в ошибке и
сплавил Зеленцова майору.
И вот теперь портфель лежал на столе, а бледный, но
надменный Зеленцов сидел на диванчике в коридоре перед дверью
кабинета Рыскаля. Рядом находился старшина милиции.
Рыскаль ознакомился с протоколом.
История Валерия Павловича Зеленцова была довольно обычной.
Валерий Павлович являл собою пример человека с блестящей
служебной карьерой. В свои тридцать семь лет он был
заместителем директора крупнейшего в нашем городе
научно-производственного объединения со штатом работающих в
несколько десятков тысяч человек. НПО занималось выпуском
металлоконструкций, каких -- это не важно, мы не будем
вдаваться в секреты обороны страны.
Примечательно, что Зеленцов к металлоконструкциям, а также
к обороне страны никакого отношения не имел. В свое время он
окончил финансово-экономический факультет -- далеко без блеска.
Получить диплом ему помогла общественная деятельность, которой
Зеленцов начал заниматься еще в школе, а в институте продолжил,
да с таким размахом, что временами забывал, на каком,
собственно, курсе он учится. Если бы не вежливые напоминания
деканата о том, что пора явиться на экзамен с зачеткой, то
Зеленцов так и не вырвался бы из своей кипучей деятельности.
На экзамен, милорд, требовалось только явиться, не более.
Каких только общественных постов не занимал молодой
Зеленцов! От необременительных, хотя и ответственных должностей
председателя факультетского ДОСААФ или Красного Креста до
секретаря комсомольской организации курса, а затем и
факультета, члена партийного бюро и профорга. Мелкие
обязанности, вроде председателя общества охраны природы,
делегата на многочисленные конференции, общественного
инструктора райкома, комиссара студенческого строительного
отряда и так далее, и тому подобное -- облепляли Зеленцова, как
мухи липучку. Едва он успевал выступить с отчетом на слете
ленинских стипендиатов (сами стипендиаты в это время прилежно
учились и были, в общем, благодарны Зеленцову за то, что он
прикрывает их своею грудью), только-только возлагал какой-то
венок на чью-то могилу, чудом успевал слетать в Лондон для
руководства группой учащихся, как перед ним уже маячили новые
президиумы, съезды и фестивали. Зеленцов пыхтел, героически
отшучивался на соболезнования, всем говорил значительно: надо!
И действительно было надо.
Такие люди, как Валерий Павлович, чрезвычайно полезны. Они
позволяют огромному количеству специалистов спокойно работать и
не думать о так называемой общественной работе. Они знают: есть
Зеленцов, он функционирует. Если бы общественные нагрузки
Зеленцова распределить равномерно, я боюсь, институт лишился бы
десятка дипломированных специалистов.
При всем том Валерий Павлович отличался тем, что
решительно ничего не делал ни на одном из занимаемых постов.
-- Перестаньте меня дурачить! То -- заменял десяток людей,
то -- ничего не делал! Я не понимаю!
-- И никогда не поймете, милорд.
Между тем рабочий стиль Зеленцова был единственно
возможным. Если бы Валерий Павлович хотя бы в одной из
общественных сфер предпринял какие-либо реальные акции, то это
неминуемо повлекло бы за собою и реальные трудности, а там,
глядишъ, и провал, ибо образование у него было небольшое, ум
-невеликий, а работоспособность -- средняя. Поэтому с блеском
занимать все общественные посты можно было лишь при одном
условии -ничего не делая.
-- Но чем же он все-таки занимался?.. Эти фестивали...
президиумы...
-- Тем, чем и занимаются на фестивалях и в президиумах. У
Валерия Павловича был лишь один талант, развитый, правда, в
высшей степени. Он умел представительствовать.
Этот талант включал в себя несколько компонентов.
Во-первых, внешность Зеленцова была такова, что при
взгляде на его статную фигуру и открытое лицо сами собой
вылезали из памяти слова: "Передовой представитель нашей
славной советской молодежи". Валерий Павлович не был ни красив,
ни дурен, ни мал, ни велик, ни худ, ни толст. Не был он
блондином, равно как и брюнетом. Он не был смугл или бледен,
вял или резок, шумен или тих. В нем всего было в меру.
Иногда он позировал для плакатов на самые разнообразные
темы. В его квартире, на кухне, шутки ради висели некоторые из
них: "Храните деньги в сберегательной кассе!" (Зеленцов был
изображен со сберкнижкой, протянутой к зрителю); "Наш ударный
труд Нечерноземью!" (Зеленцов в строительной каске с
мастерком); "Лет до ста расти нам без старости!" (Зеленцов в
футболке, а рядом -- могучая девушка зеленцовского типа);
"Скажем войне -- нет!" (Зеленцов бьет молотом по маленькому
тщедушному поджигателю войны на кривых ножках, который держит в
обеих руках по бомбе) -- и еще несколько подобных.
Таким образом, внешность Зеленцова была самим Богом
создана для плакатов и трибун.
Но еще лучше, во-вторых, был у него голос, и вообще умение
говорить. Валерий Павлович мог придать самой заурядной,
штампованной фразе бездну искренности, взволнованности и
оптимизма. Когда он выходил на трибуну, открывал рот и, точно
солирующая флейта в оркестре, исторгал из себя первую фразу:
"Мы, как и весь наш народ..." -- ей-Богу, хотелось плакать!
Зеленцов мог выступать в любую минуту, перед любой
аудиторией, на любую тему. Фразы выкатывались из него, круглые
и блестящие, как шарикоподшипники. Их не нужно было
редактировать, тем более литовать. Они были залитованы еще до
своего рождения.
-- Простите, я снова не понимаю.
-- Извините, милорд, я не хочу распространяться на эту
тему, ибо данный текст тоже предстоит литовать, и, хотя наши
фразы не менее круглы и блестящи, я боюсь, что они чем-то
отличаются от зеленцовских.
И наконец, в-третьих, Зеленцов был мастером документа. Он,
к примеру, мог таким образом сочинить отчет о проваленном или
попросту неосуществленном мероприятии, что и проводить его не
было никакой надобности. Все равно субботники и воскресники,
рейды и кампании, почины и соревнования никогда не достигли бы
в реальности того совершенства, какое мог придать им Зеленцов
на бумаге. И пытаться не стоило! Это только испортило бы дело.
Зеленцов это понимал, потому из любви к чистому искусству
сочинял сводки и доклады, намеренно не обращая внимания на
реальные цифры и показатели. Искусство и жизнь -- разные
категории, это давно доказано философами, не так ли?
Таким образом, Валерий Павлович был в некотором роде
совершенством. Легкий, как мыльный пузырь, он стремительно
взлетал вверх и в настоящий момент находился на ступеньке
замдиректора НПО с явным намерением перейти еще выше, в
министерство.
Не стоит и говорить, что дома у Зеленцова был полный
порядок. Перечисляю: жена, дочь, мебель, машина, музыка, книги.
Одевался модно, но без пижонства. Пил умеренно. Делал
физзарядку и уже подумывал о том, не пора ли заняться
оздоровительным бегом. Однако пока не занимался.
И все же природе редко удается изваять полное
совершенство. Имелся изъян и у Зеленцова. Прискорбно говорить
об этом, милорд, но из песни слова не выкинешь. Валерий
Павлович Зеленцов был бабник.
Как принято говорить, он не пропускал ни одной. Был из той
распространенной породы бабников, которые любят и умеют пускать
пыль в глаза. Зеленцов делал это без фанфаронства, он всегда
выглядел деловым, никогда не опускался до влюбленности, тем
более -- до любви. Он как бы отрывал себя на часок-другой от
государственных дел для свидания, ничего не обещая партнерше и
не обнадеживая. Как ни странно, это действовало неотразимо.
Правда, контингент подруг, если можно так выразиться, был у
Валерия Павловича вполне определенным. В молодости преобладали
официантки шашлычных, продавщицы, кассирши, секретарши. По мере
продвижения Зеленцова вверх по служебной лестнице круг любовниц
тоже менялся. Теперь в нем присутствовали товароведы,
начальницы отделов, врачи, многочисленные служащие общественных
организаций. Попадались и дамы искусства: художницы, режиссеры
телевидения, актрисы, но редко. Они были как бы пикантной
приправой к деловым, прекрасно соблюдавшим условия игры
партнершам.
Валерий Павлович не упускал случая похвалиться связями
среди сильных мира сего, причем чаще всего говорил правду, лишь
изредка блефовал. Он вводил в этот круг и любовниц, используя
их уже не по прямому назначению, а для деловых контактов.
Постепенно у него образовалась разветвленная сеть адресов и
должностей, обладательницы которых при случае могли усладить
тело, но чаще оказывали иные услуги: что-то доставали, куда-то
устраивали, кому-то помогали. Их и любовницами уже нельзя было
назвать, милорд, в прямом смысле слова! Да и как разделить
функции, если, бывало, Валерий Павлович подкатывал на своих
"Жигулях" к директрисе колбасного магазина за бужениной, но в
придачу к ней получал и кратковременное удовольствие здесь же,
в кабинете.
В отличие от Демилле, который, особенно по молодости,
влюблялся, вспыхивал, мучался угрызениями совести... "У тебя же
на лице все написано!" -- говорила Ирина с горечью... спешил,
был неразборчив -- мог влюбиться в молоденькую студенточку, а
то в женщину лет на десять старше, жалел одиноких, разрывался,
а в результате все портил -- и дома, и у возлюбленной, -- так
вот, в отличие от нашего героя, Зеленцов действовал
хладнокровно, четко и скрытно. Скрывать приходилось и от
начальства, и от жены, ибо обнаруженная распущенность грозила
крахом карьеры и семейной жизни. И он делал это исключительно
профессионально, имея всегда убедительнейшее алиби, ни разу не
пропустив из-за свидания очередного митинга или слета.
Конечно, и там, и там догадывались, иной раз знали
достоверно, однако... предпочитали закрывать глаза. Даже на
солнце есть пятна. Видели, что человек старается, что служба и
семья для него выше любовных связей, а значит, не стоит
ворошить грязное белье. И жена Зеленцова тоже так думала,
привыкла думать так.
Внешнее приличие соблюдалось всегда, хотя за спиной
Зеленцова ходили слухи и сплетни. И на них не обращали
внимания, считая, что быстро растущий (в служебном смысле)
человек всегда вызывает черную зависть. Тут ему такое могут
пришить, что только держись!
Таким образом, изъян при ближайшем рассмотрении
превращался в одно из достоинств Зеленцова, так что я, пожалуй,
возьму назад свои слова и признаю, что в лице Валерия Павловича
природе удалось вылепить полное совершенство, без малейшего
изъяна.
Перечисленные достоинства, а еще паче -- служебное
положение привели с годами к тому, что Валерий Павлович стал
ощущать колоссальную уверенность в себе и несколько утратил
бдительность. Он чувствовал: "еще немного, еще чуть-чуть" -- и
ему будет позволено все. Видимо, потому и произошла осечка,
хотя и на этот раз Зеленцову не в чем было себя упрекать. Разве
что в минутном малодушии, когда Зеленцов, узрев Каменный остров
с высоты птичьего полета, спешно, в одних трусах нацарапал
записку, сунул ее в партбилет и вытолкнул портфель в открытую
форточку.
А дело было так. Как признался Зеленцов на допросе у
полковника, в доме 1 11 по улице Кооперации
проживала его подруга, некто Инесса Ауриня, латышка по
происхождению, по специальности же -- модельер мужской верхней
одежды. Инесса занимала однокомнатную квартиру 1 250
в четвертом подъезде и была -- могу засвидетельствовать --
первой красавицей нашего кооператива: элегантная блондинка с
роскошными волосами, с королевской осанкой, надменная и
недоступная... Демилле однажды попытался заговорить с нею --
она отшила его тут же (Демилле был одет в отечественное) -- ну,
а я уж и не пытался, куда нам!
Инесса конструировала верхнюю одежду для Зеленцова и
других мужчин с положением. Не хочу бросать на нее тень,
возможно, с другими клиентами ее связывали не такие тесные
отношения, но с Валерием Павловичем было именно так: вот уже
три года, примерно раз в месяц, Зеленцов проводил выходные дни
в нашем доме, в квартире 1 250, пользуясь одним и
тем же испытанным приемом. Он говорил жене, что уезжает в
Москву, в командировку, и исчезал из дому в пятницу вечером,
якобы спеша на "Стрелу" и имея в портфеле командировочные
бумаги, пижаму, электробритву и проч. Билет же загодя брал на
воскресный вечер, ибо командировка начиналась с понедельника,
как у всех деловых людей. Жене врал про субботнюю коллегию
министерства, и жена верила, впрочем... кто знает?
Таким образом, Валерий Павлович прибывал на улицу
Кооперации в пятницу, в двенадцатом часу ночи, чтобы ровно
через двое суток умчаться отсюда на такси к Мсковскому вокзалу.
Схема работала безотказно. У Инессы имелся телефон --
редкость в нашем доме. У Демилле телефона не было, у меня тоже;
Зеленцов ей его и поставил...
-- Сам?!
-- Помилуйте, милорд! Добился разрешения.
Но вот сдвинулось что-то в мировом порядке вещей, и
Валерий Павлович обнаружил себя летящим в ночи над нашим
прекрасным городом.
Почему он написал такую дурацкую записку и швырнул
портфель с партбилетом в форточку -- поди догадайся! Был в
легком опьянении от коньяка и Инессы, в памяти всплыла только
что услышанная в программе "Время" история с угоном
пакистанского самолета... Испугался, одним словом. Подумал, что
летит "туда". А так как "там" Валерию Павловичу делать было
решительно нечего -- с тем же партбилетом и документами для
служебного пользования, он это понимал четко -- то и выбросил.
Хотел было сам выпрыгнуть, да Инесса остановила. Впрочем, не
хотел. Погорячился.
Инесса ко всему происходящему отнеслась с прибалтийским
спокойствием. Ей все равно было -- куда лететь. Даже интересно.
Доставленный утром вслед за своим портфелем в Управление,
Зеленцов поначалу вел себя уверенно. Страх прошел. Понял, что
дома, среди своих. Поняв это, Зеленцов попробовал напугать
полковника Коломийцева своими связями и действительно слегка
встревожил. Посему Федор Иванович и спихнул Зеленцова майору.
От греха подальше...
Майор Рыскаль, обладавший жизненным опытом, сразу понял из
протокола и содержимого портфеля -- что за птица Зеленцов. Хотя
в протоколе были зафиксированы только факты (должность,
командировка в Москву, Инесса Ауриня), Игорь Сергеевич
восстановил жизненный путь и моральный облик непрописанного
летуна с большой точностью. Он много видел таких. Даже
внешность нарисовалась в воображении майора с такой
отчетливостью, что он не в силах был сдержать удовлетворенную
улыбку, когда Зеленцова ввели в кабинет. Угадал!
Эта улыбка совершенно неправильно была истолкована
Зеленцовым. Он тоже улыбнулся, несколько покровительственно:
"Сейчас будут извиняться. Работнички!" -- и сел на предложенный
ему стул напротив Игоря Сергеевича.
-- Что же мне с вами делать, гражданин Зеленцов? -- в
задумчивости, будто обращаясь к себе, сказал майор.
-- Со мной ничего не нужно делать, -- пожал плечами
Зеленцов. -- Надеюсь, моя личная жизнь находится вне вашей
компетенции?
-- Так-то оно так... -- простовато отвечал Рыскаль, хотя
внутри у него клокотала злость. -- Но бумажки-то потеряли.
Служебные документы, партбилет... Разве не так?
-- Но вот же они! -- раздражаясь, указал на портфель
Зеленцов.
-- Ну, это, положим, не ваша заслуга...
Чем сильнее злость и бешенство овладевали майором, тем
тише и ласковей становился его голос. Майор хорошо знал эту
породу счастливчиков и демагогов; они не раз перебегали ему
путь, глумились, попирали все нормы. Но более всего Рыскалю
ненавистен был повод, благодаря которому Зеленцов оказался
здесь, а именно -- распутство. Да-да, милорд, распутство! Майор
называл вещи своими именами.
Рыскаль по натуре был ригористом и пуританином, человеком
исключительных, теперь уже старомодных, моральных качеств. Он
убежденно считал людей распущенных подлецами, способными,
предавши семью, предать и Родину.
Если бы Зеленцову посчастливилось столкнуться с более
широким и покладистым человеком, его дальнейшая судьба
сложилась бы иначе. Но тут, как говорится, нашла коса на
камень.
Зеленцов нюхом почуял, что не все так просто в этом
простоватом майоре. Ему бы сбавить тон, но Валерий Павлович,
принимая во внимание невысокий чин Рыскаля, решил надавить.
-- А скажите, -- произнес он небрежно, -- Глеб Алексеевич
знает, что я здесь? Ему доложили?
Милорд, фамилию Глеба Алексеевича называть не было нужды
-- ее знают все в нашем городе. Возможно, Глеб Алексеевич не
один в Ленинграде, даже наверное это так, но те -- просто Глебы
Алексеевичи, а этот...
Естественно, Глебу Алексеевичу доложили о ночном перелете
кооперативного дома. Среди подробностей, в частности, указали
на портфель Зеленцова и на причину пребывания Валерия Павловича
в летающем доме. Конечно, докладывал об этом не полковник
Коломийцев, а генерал. Глеб Алексеевич отреагировал на
сообщение о Зеленцове кратко и энергично: "Вот прохвост!" --
Зеленцова он знал, поскольку тот представительствовал во время
посещений Глебом Алексеевичем НПО, где работал непрописанный
летун.
Такая оценка уже вполне способна погубить карьеру, но в
данном случае важнее была твердость майора, не знавшего ничего
о словах Глеба Алексеевича, ибо она покоилась не на эмоциях, а
на незыблемой принципиальной основе.
-- Сегодня суббота. У Глеба Алексеевича, как у всех
советских людей, выходной день, -- сказал майор.
-- Шутите! -- Зеленцов деланно рассмеялся.
-- Значит, так, гражданин Зеленцов, -- устало сказал
майор. -- О вашем аморальном поступке, потере служебных
документов и партийного билета, я сообщу директору вашего
предприятия, в партком и профсоюзную организацию. И вашей жене,
само собою...
-- Не имеете права... У меня командировка...
министерство...
-- залепетал Зеленцов, потеряв лицо. Для него это было как обухом
по голове. Вот уж не ожидал Валерий Павлович, что
встретит здесь такого храбреца! Через секунду он взял себя в
руки, сухо проговорил:
-- Как знаете, майор. Но вы поплатитесь, учтите. А сейчас
я требую возвратить мои вещи и освободить.
-- Пожалуйста, -- Рыскаль вынул из портфеля папку с
документами, портфель придвинул по столу к Зеленцову.
-- А документы?
-- Документы я передам по назначению.
Рыскаль вызвал старшину и велел проводить гражданина
Зеленцова до выхода. Зеленцов вышел, не прощаясь, вполне
уверенный в гибельной ошибке майора. В голове уже мерещились
формы мщения, мелькали фамилии должностных лиц, способных
осуществить кару... Не знал Валерий Павлович о том, что он -уже
не подающий надежды руководитель, а прохвост, и об этом
кое-кому известно.
Едва дверь за Зеленцовым закрылась, как зазвонил телефон.
Майор поднял трубку и узнал от дежурного, что дозваниваются из
девятнадцатого отделения милиции. Некто Демилле Евгений
Викторович явился туда и утверждает, что проживал в улетевшем
доме. Майор придвинул к себе список, не отнимая трубки от уха.
Бешенство еще бурлило в нем.
Ага, вот и Демилле... Незарегистрированный бегун, вот оно
как! Тут непрописанный летун, там незарегистрированный бегун,