К концу повествования Демилле возненавидел и эту Марфу, и
белую мышь, и почему-то девушек на диване, которые продолжали
отрешенно глядеть на стену котельной, вертя в руках чашки с
вином. "Лучше бы пошел к Безичу!" -- подумал Демилле, и в этот
момент автор дочитал последнюю и неимоверно длинную фразу,
отхлебнул вина и устало прикрыл глаза.
Воцарилось долгое молчание. Потом усатый парень у стены,
на которой висели правила противопожарной безопасности,
неопределенно хмыкнул и спросил:
-- Олег, значит, вы серьезно относитесь к Ремизову?
Все оживились, был дан ключ -- "Ремизов", но для Демилле
положение не улучшилось, ибо он Ремизова не читал, лишь слышал
о таком писателе. Возник спор, но тоже весьма странный, ибо
Демилле показалось, что каждый старается произнести свои слова
так, чтобы, не дай Бог, каким-то боком не задеть того
непроявленного смысла прочитанной повести, который все более
его мучил. Демилле отпил еще вина, набрался храбрости и сказал:
-- Простите, я человек новый... Может быть, я не понял.
Что вы хотели сказать этой вещью?
Еше не договорив, он понял, что задал запрещенный вопрос.
Девушки переглянулись с едва заметным сожалением, остальные
изобразили скуку. Автор сразу стал агрессивен, он в упор
посмотрел на Демилле и спросил в свою очередь:
-- Вы Бердяева читали?
-- Простите, при чем здесь Бердяев? -- вскричал усатый
молодой человек.
-- Нет, я хочу знать ответ, -- настаивал автор.
-- Я не читал, -- пожал плечами Демилле. -- Но я про вашу
повесть...
-- А собственно, почему вы сюда пришли? -- вдруг вскипел
автор. -- Вас приглашали?
-- Да... я... -- растерялся Демилле. -- Мы были здесь с
Аркадием.
-- Ах, вы друг Аркадия! Вот как!
-- Аркадий -- графоман, -- произнесла одна из девушек.
-- Подождите, при чем здесь это! -- защищался Демилле. --
Я услышал повесть. Я хочу понять! Вы задумываетесь о тех, для
кого пишете?
Опять воцарилась тишина. Демилле понял, что этот вопрос
еще более неуместен. Он перестал существовать для собравшихся,
вечер был скомкан, гости стали раскланиваться, не обращая на
Демилле внимания. Они жали хозяину руку, девушки благодарили.
"Это надо прочитать у Михаила", -- сказала одна. Демилле
чувствовал себя в глупейшем положении.
-- Прошу прощения. До свидания, -- выдавил он из себя и
попытался уйти. Он уже открывал дверь, как вдруг хозяин
сорвался с места и догнал его.
-- Подождите! Если вы... так настаиваете... Я вам дам
почитать свою другую повесть. Вот! -- у него в руках откуда ни
возьмись оказалась другая рукопись -- засаленная до
невозможности.
-- Олег! -- предостерегающе воскликнула девушка,
приглашавшая к Михаилу.
-- Я ничего не боюсь! Пусть знают! -- выкрикнул автор
почти истерично. -- Читайте, читайте, внимательнее! Только
вернуть не позабудьте!
Демилле вышел на улицу с рукописью и в испорченном
настроении. Не успел он пройти нескольких шагов по направлению
к Большому проспекту, как его нагнали двое молодых людей из
числа слушавших повесть. Они были значительно моложе его.
Демилле заметил, что они не участвовали в споре о повести.
-- Вы не расстраивайтесь. Нам тоже повесть не понравилась,
-миролюбиво сказал тот, что повыше.
-- Я разве сказал, что мне не понравилось? Я просто не
понял, -пожал плечами Евгений Викторович.
-- Там и понимать нечего! -- хмыкнул второй.
-- Давайте познакомимся. А то как-то неудобно, -- сказал
высокий.
-- Меня зовут Саша.
-- Сергей, -- представился второй.
-- Евгений Викторович, -- назвался полностью Демилле,
учитывая возраст молодых людей.
-- А вы что пишете, Евгений Викторович? -- спросил Саша.
-- Я? Ничего. А почему я должен что-либо писать?
-- Ну... здесь все что-то пишут. Я -- стихи, Сережа --
прозу...
-- И вы тоже считаете, что незачем принимать в расчет
читателя? -язвительно промолвил Демилле. Он все еще не мог
отойти, отыгрывался на ни в чем не виноватых юношах.
-- Ну, зачем же так?.. -- протянул Сергей, не обидевшись.
-- Это слишком упрощенно. Конечно, хочется, чтобы дошло. Только
не любой ценой. Есть же новизна формы...
-- Ты это Рыскалю скажи, -- усмехнулся Саша.
-- Что? -- не понял Демилле.
-- Нет, это я так...
-- Значит, вы считаете, что история про Марфу -- новое
слово в литературе? -- продолжал наступать Демилле.
-- История про Марфу -- бред. Высосано из пальца.
-- Ну, вот и я про то же говорю.
-- Бред она не потому, что непонятна! Вы не за то
ухватились, -завелся Сергей. -- Сколько раз уже под предлогом
непонятности для простого народа отвергались вещи действительно
прекрасные. Нельзя судить по принципу "понятно -- непонятно"!
-- А по какому вы предлагаете? -- спросил заинтересованно
Демилле.
-- Много принципов. "Интересно -- неинтересно",
"убедительно -неубедительно", "ново -- не ново". Марфа -- это
не ново, не интересно и не убедительно.
Они вышли на пустой Средний проспект, словно продутый
ночным сквозняком, и повернули к Тучкову мосту. Проспект
казался эже, чем днем, а дома выше. Плотной стеной они тянулись
по обе стороны, отчего Демилле показалось, что он находится на
дне ущелья, прорезанного в каменном монолите города. Вдруг
где-то впереди замаячило белое пятно, потом еще... Точно рой
белых бабочек вылетел на проспект сбоку, с одной из линий.
-- Сегодня же "Алые паруса"! -- догадался Саша.
-- Что? -- не понял Демилле.
-- Праздник выпускников.
-- А-а... -- протянул Евгений Викторович, с усилием
вспоминая, что и вправду слышал о таком празднике, даже читал в
газетах, но никогда не соотносил его ни с собою, ни с
собственной юностью, ни с любимым некогда Грином.
Впереди, в группе выпускников, забренчала гитара, и
послышались поющие голоса. Пели юноши -- то хрипло, то срываясь
на фальцет, немелодично, на взгляд Демилле, и немузыкально.
"Как драные коты", -- подумал он.
Компания молодежи свернула по Первой линии к Большому, а
Демилле со спутниками вышел к Тучкову мосту.
-- Слава Богу, успели! -- сказал Саша, взглянув на часы.
-Через пять минут разведут.
-- Вы где живете, Евгений Викторович? -- спросил Сергей.
-- Я? -- Демилле вздрогнул. -- Нигде. В Комарове.
-- Электричек до утра не будет. Пойдемте к нам, мы здесь
недалеко, -- предложил Саша, в то время как Сергей посмотрел на
товарища чуть ли не испуганно.
-- Инструкцию нарушаешь, -- сказал он тихо.
-- А! Рыскаль спит без задних ног, -- ответил Саша.
-- Вы в общежитии? -- Демилле пытался понять.
-- Да. Практически. Ну, пойдете? Решайте быстрей! --
сказал Саша, глядя, как рабочий устанавливает поперек моста
заграждение для автомобилей.
-- Нет, спасибо. Я лучше погуляю, -- ответил Демилле.
-- Ну, тогда пока! -- молодые люди наскоро пожали Евгению
Викторовичу руку и рысцой устремились через мост.
Демилле свернул на набережную и побрел к Стрелке. Он
прошел мимо Пушкинского дома и вышел к Ростральным колоннам.
Здесь полно было народу
-- белых и розовых платьев, рубах, джинсов, гитар, смеха.
Юноши и девушки толпились на полукруглом спуске к воде, кто-то
купался под смех товарищей, звенели бутылки и стаканы, над
простором площади разносились трели: две тетки-сторожихи со
свистками бегали вокруг огромных клумб, отгоняя молодежь от
цветущих тюльпанов. Демилле подошел к парапету, нашел
свободное местечко, облокотился. Слева и справа торчали
разведенные мосты -- Дворцовый и мост Строителей. Он
вспомнил ту злосчастную ночь и взглянул на шпиль
Петропавловки, будто надеясь снова увидеть
прямоугольник окна летящего дома (он давно уже догадался,
сопоставив события, -- чем был тот светящийся объект в
ночном небе)... но ничего не увидел. И ангела самого на шпиле не было.
Демилле мгновенно испугался -- куда пропал ангел? -- но тут же понял, что
флюгер-ангел просто-напросто повернулся к нему ребром, повинуясь
ветру.
Толпа заволновалась, зашумела. По Неве плыла флотилия
лодок и яхт, подсвеченных фонариками. Они двигались бесшумно,
отражая огоньки в спокойной воде, и среди них выделялась яхта с
алыми парусами.
У Демилле горло сжало -- до того эта яхта была
ненатуральна и красива, так напомнила она игрушечные притязания
юности, отозвавшиеся потом обманом и разочарованием.
Демилле пошел к Бирже, взобрался на ступеньки и сел,
подперев голову, в позе роденовского Мыслителя. Просидев так с
полчаса, он вновь побрел куда-то, описал круг мимо Академии
наук и института Отта и вновь вышел к мосту Строителей. Народу
на набережной поубавилось. Демилле посмотрел на часы: мост
должны были свести через пятнадцать минут.
Он принялся ждать, ни о чем не размышляя и праздно
рассматривая людей на том берегу Малой Невы, на Петроградской.
По набережной чинно прогуливались пары. Внезапно у Демилле
перехватило дыхание: походка одной из женщин показалась ему
знакомой. И платье, и прическа... Демилле впился глазами в
показавшуюся ему знакомой женскую фигуру. Неужели Ирина?! Но
было далеко, не разобрать. Походка ее, несомненно. Но мало ли
похожих? И ведь она не одна! Рядом с женщиной шел мужчина с
абсолютно лысой головой, в летнем костюме, поступь выдавала в
нем человека пожилого. Мужчина и женщина удалялись к
Петропавловской крепости.
Демилле побежал по набережной на своей стороне в том же
направлении, будто стараясь догнать уходящих. Теперь оба были
видны со спины, но все хуже и хуже, ибо расстояние неумолимо
увеличивалось. О, если бы бинокль! Демилле нещадно тер глаза.
Он сбежал вниз по наклонному пандусу и остановился у самой
воды, провожая глазами пару. Не может быть, чтобы Ирина! Не
может она сейчас с кем-то гулять по набережным!
На какой-то миг мелькнула мысль -- броситься за ними
вплавь, но... За пьяного посчитают. Да и догонит ли?
-- Ири... -- попытался крикнуть он, но осекся. Не услышит.
Он побрел обратно к мосту и стал терпеливо ждать, пока тот
сведут. Минут через десять разводная часть медленно опустилась,
и Демилле первым рысцой перебежал на Петроградскую и помчался к
Петропавловке. Точно собака, потерявшая след, перебежал
деревянный мостик, ведущий в крепость, покружил там, потом
побежал к зоопарку, тяжело дыша и оглядывая редких прохожих
так, что те пугались. Но все напрасно! Женщины и след простыл.
Уговаривая себя, что померещилось, Демилле пошел к
Финляндскому вокзалу, где дождался в зале ожидания первой
электрички и поехал в Комарово. Он чувствовал себя разбитым и
больным.
Утренний поселок встретил его запахом сосны, птичьим
свистом, прохладой. Пока Демилле шел от станции к даче, он
успокоился и окончательно доказал себе, что Ирина никак не
могла быть ночью на набережной да еще с каким-то стариком.
Во-первых, Егорка... а во-вторых... "Ну да, я же еще существую,
нельзя так быстро забыть!".
Он взобрался по скрипучей лестнице в мезонин и обнаружил
спящего на своей койке Аркадия. В мезонине было прибрано, стол
расчищен, на столе сиял самовар, торчали из молочной бутылки
ромашки. Демилле удивился. На полках тоже царил порядок. Здесь
Демилле обнаружил аккуратно разложенные общие тетради, папки со
стихами, книжки в самодельных переплетах, в которых тоже были
стихи, афишу поэтического вечера во Дворце культуры им.
Капранова, где среди прочих фамилий значилась и фамилля Аркадия
(афиша была десятилетней давности), пожелтевший листок
многотиражной газеты фабрики трикотажных изделий с подборкой
стихов Аркадия Кравчука и его фотографией и, наконец,
ксерокопию нескольких страничек парижского альманаха с той
самой публикацией Аркадия, которая, как он считал, навсегда
отделила его от официальной литературы.
Демилле решил, что все приготовлено для него и, выпив
холодного крепкого чаю, приступил к чтению. Он устроился в
своей половине мезонина -- отсюда ему через открытую дверь
виден был спящий Аркадий. Евгений Викторович открыл наугад одну
из папок и не без волнения погрузился в ее содержимое. Он
хотел, чтобы ему понравилось, не то чтобы ожидал чего-то
неслыханного, но настроился вполне доброжелательно, с полным
пониманием нелегкого пути товарища.
Но чем больше он читал стихов, тем явственнее подступало
ощущение, что Аркаша (он так и думал ласково -- Аркаша)
занимается не своим делом. Те хорошие строки, которые
встречались в стихах, были словно помечены чужим авторством,
дыхание стиха было натужным, несвободным, и вообще начисто
отсутствовали легкость и естественность речи, которая только и
делает стихи стихами. Демилле скоро устал и точно так же, как в
котельной им. Хлебникова, принялся между строк обдумывать
фразы, какими он передаст Аркадию свое впечатление.
Но и эти вежливые формулировки складывались с трудом, так
что наконец Демилле решил сделать вид, что он вообще не
притронулся к стихам. Он осторожно положил папку на место и
только хотел растянуться на тахте, как заметил, что Аркадий уже
не спит, а внимательно смотрит на него, высунув голову из-под
одеяла. Демилле смутился.
-- Привет, Аркаша! -- сказал он.
Аркадий ничего не ответил, но с тем же пристальным
странным взглядом встал с постели и вошел к Демилле.
-- Поздравь меня, -- сказал он отсутствующим голосом. --
Мне сегодня сорок лет.
Демилле с преувеличенной порывистостью бросился к нему,
обнял, бормоча поздравления и извинения, восклицал что-то.
Аркадий стоял безучастно. Он скользнул взглядом по полкам со
стихами и неопределенно сказал:
-- Здесь все, что я сделал за двадцать лет.
-- Это же здорово, Аркаша! Я уже успел кое-что прочесть.
Мне понравилось, -- приподнято отвечал Демилле, но Аркадий
оборвал его:
-- Не надо, Женя. Я видел.
-- Да что ты видел! -- обиделся Демилле. -- Это
превосходно! Замечательная школа, культура, звукопись...
-- А стихов нет, -- констатировал Кравчук, словно бы
говорил не про себя. -- Оставим это. Давай готовиться к приему.
Сегодня будут гости.
Выпив со старухою чаю и дождавшись одиннадцати часов, они
пошли в магазин на станцию, где купили водки, вина и закуски.
По пути Аркадий рассказывал о визите к Безичу. В первый раз он
говорил о нем зло.
-- Буржуй, сволочь! Наплевать ему на все, я понял вчера...
Знаешь, прихожу, а у него мальчик сидит. Лет восемнадцати.
Краснеет, тетрадку теребит... Ну, и Арнольд ему поет -- слово в
слово, что мне двадцать лет назад. Даже меня не постеснялся,
сука!.. "Вы опередили, не вздумайте только предлагать в
редакции, этот путь порочен..." Этот идиотик сидит, кивает!..
Когда мы с ним вышли, я ему сказал: "Дуй, -- говорю, отсюда,
пока не поздно, и забудь этот адрес. Иначе пропадешь!".
Из рассказа Кравчука Евгений Викторович уловил, что Безич
встретил одноклассника прохладнее обычного, хотя и дал
пятьдесят рублей, памятуя о дне рождения. Сам приехать в
Комарово наотрез отказался, сославшись на радикулит (в этом
месте Аркадий ввернул матерный неологизм, рифмовавшийся с
"радикулитом"). Потом Кравчук перешел на жену Арнольда
Валентиновича -- Зиночку, которая, по его словам, последние лет
семь полностью содержала мужа, работая официанткой в ресторане,
почему и позволяла себе нелицеприятные высказывания о гостях
Арнольда. Коллекция картин и фарфора досталась Безичу от деда.
Безич, имея диплом искусствоведа, раньше работал на полставки,
умел находить синекуру или покупал ее... Факт остается фактом
-- у Кравчука вдруг открылись глаза на мецената, и он изливал
свою злобу.
-- Что же ты -- раньше не знал? Зачем к нему ходил? --
спросил Демилле.
-- А к кому ходить?! -- вдруг заорал Аркадий,
останавливаясь.
-- Ты же меня не принимал!.. Прости, -- тут же сник он.
В середине дня приехала поклонница Кравчука -- увядшая
женщина лет пятидесяти в нелепом громоздком платье. Она
привезла Аркадию букетик иммортелей и серебряный царский рубль.
Пробыв совсем недолго, она уехала, к видимому облегчению
Кравчука. Новых стихов он ей не дал, отговорился тем, что не
писал последнее время по болезни.
Вечером же не пришел никто. Лишь почтальон принес
телеграмму от Безича: "Кланяюсь первому поэту города. Арнольд",
-- что выглядело почти насмешкой. Просидев у накрытого стола
около двух часов, Демилле и Аркадий, старательно делая вид, что
ничего не случилось, что так даже лучше и бесхлопотнее,
принялись за ужин. Аркадий скоро напился и стал читать стихи
сначала громко, будто угрожая кому-то, а затем все тише и тише.
Под конец он расплакался и стал целоваться с Демилле, причем
Евгений Викторович по нежности натуры тоже растрогался и, уже
совсем поверив в гениальность приятеля, расточал ему
комплименты.
Как и когда заснули -- не заметили. Демилле, не спавший
уже более суток, проснулся к полудню и увидел за столом Аркадия
перед ополовиненной бутылкой водки. Кравчук был мрачен и
молчалив. Наливал себе и пил, медленно раскачиваясь и что-то
бормоча.
Демилле выпил рюмку и поспешил на станцию к поезду, ибо в
тот день должен был сдать последний чертеж, получить премию и
отпускные и со спокойной душой (насколько она могла быть
спокойной в таких обстоятельствах) уйти в отпуск.
Прощаясь, он хлопнул Аркадия по плечу, шутливо
предупредил, чтобы тот не напивался. Аркадий, уже пьяный,
отмахнулся, скривившись. Демилле ступил на лесенку, но Кравчук
остановил его.
-- Постой... Женька... черт! Вот, возьми... -- он протянул
серебряный рубль, привезенный поклонницей.
-- Зачем мне? Это же тебе подарили...
-- Возьми, говорю! Я так хочу... -- Аркадий поднялся из-за
стола и, подойдя к Демилле, засунул тому рубль в нагрудный
карман пиджака. -Тсс... Так надо...
Демилле пожал плечами и удалился.
Оставшись один, Аркадий растопил самовар на балконе,
надеясь крепким чаем унять тяжкое похмелье. Пламя вырвалось из
трубы, самовар ожил, запыхтел... Аркадий бродил по комнате,
тупо повторяя: "Надо что-то делать, надо что-то делать...".
Такого отчаяния он не испытывал никогда. Взгляд его упал на
ксерокопию парижской публикации, и мгновенно злоба переполнила
его душу, он схватил несчастные листки и, свернув их в трубку,
сунул в самоварную трубу. Язык пламени хищно взметнулся оттуда,
будто требуя новой пищи. "Рукописи горят", -- пробормотал
Аркадий и, уже не раздумывая, скомкал и сунул в самовар полосу
многотиражки, затем афишу, затем машинописные листки... "Горят
рукописи, горят!" -- в исступлении повторял он в то время как
самовар зловеще гудел, наливаясь жаром. Аркадий распушил общую
тетрадку над бьющим из трубы пламенем, и она занялась, как
порох. Он бросил горящую тетрадь на клумбу под балконом и
поджег вторую...
Через пять минут все было кончено. Снизу поднимался дым от
сгоревших рукописей, самовар клокотал. К несчастью,
старуха-хозяйка ничего не заметила, ибо прилежно смотрела
телевизор в дальней комнате.
Аркадий уселся на тахту, обвел мезонин взглядом. "Вот и
все..." -- успокоенно сказал он, и тут ему в голову пришла
мысль о том, что он своими руками за пять минут уничтожил
полжизни -именно ту половину, которая казалась ему исполненной
смысла и значения. Нужно ли сохранять то, что осталось? Да и
осталось ли оно? Аркадий усмехнулся недобро и вдруг понял, что
разрушение надо довести до конца и что он это сделает. Он
осмотрелся и наткнулся взглядом на люнет -высокое круглое окно,
одна половина которого отворялась наружу в виде форточки.
Аркадий сразу сообразил, что форточка может ему понадобиться.
Он подтащил к стене под люнетом старый расшатанный стул и,
взобравшись на него, вытянул из брюк ремень.
Мысль о том, что брюки могут сползти с его висящего тела
(он так отрешенно и подумал о себе, будто увидел со стороны),
остановила его; он слез со стула и подпоясался подвернувшимся
бумажным шпагатом, который завязал на животе бантиком. Снова
вскарабкавшись на стул, он забросил пряжку ремня в открытую
форточку люнета, а затем прикрыл ее, наглухо защемив ремень
между рамами. Не останавливаясь ни на мгновение, он соорудил
петлю. Она оказалась высоко, так что ему пришлось вытянуться на
цыпочках, чтобы просунуть в нее голову. Ему удалось это не без
труда, и он почувствовал радость -- последнюю в этой жизни. Он
сделал резкое движение пальцами разутых ног, будто хотел
подпрыгнуть, и успел услышать, как стул с шумом повалился
набок...
Хозяйка поднялась к нему через час, чтобы пригласить на
программу "Время", но времени уже не существовало для Аркадия.
Он висел на стене, как кукла на вытянувшемся ремне, почти
касаясь ногами пола.
...Демилле вернулся в Комарово около десяти часов вечера.
Уже в электричке, подъезжая к станции, вдруг почувствовал
смутную тревогу. Вынул зачем-то серебряный рубль и вертел его
вспотевшими пальцами. От платформы пошел быстрым шагом, а потом
побежал и бежал так, пока не увидел вдалеке у голубой дачи
странное скопление народа и две машины -- милицейскую и "скорую
помощь".
Демилле остановился, глотнул воздух и пошел к даче
медленно, уже уверенный в беде.
Группа людей -- дачников и местных жителей -- стояла в
сторонке, наблюдая за тем, как лейтенант милиции что-то ищет на
участке под балконом мезонина. Руки у лейтенанта были в саже,
он наклонялся и подбирал с земли обожженные листы бумаги,
рассматривал их, стряхивал пепел и прятал в папку. На балкон
вышел старшина милиции с чемоданом, в котором Демилле узнал
свой чемодан, громко спросил:
-- Товарищ лейтенант, чемодан брать?
-- Бери, бери... -- ответил лейтенант.
Демилле с похолодевшим сердцем подошел к группе и
прислушался.
-- Говорят, стихи писал...
-- А жег что?
-- Ну, стихи и жег. Студент...
-- Простите... -- мертвыми губами произнес Демилле. -- Что
тут произошло?
-- Да повесился чудик один, -- вздохнув, пояснил маленький
мужичонка.
-- Стихи до добра не доводят, -- наставительно произнесла
старуха интеллигентного вида.
На крыльцо дачи неловко выдвинулись изнутри два санитара с
носилками, на которых лежало что-то длинное, накрытое белой
простыней. Демилле сделал шаг назад, сердце вдруг бешено
забилось -- ему почудилось, что все слышат, как оно стучит, --
он сделал второй шаг и, повернувшись наконец, пошел прочь, не
оглядываясь. Так он дошел до ближайшего перекрестка, где
свернул, и только тут, когда его никто уже не видел, побежал
куда глаза глядят. Он бежал долго, не разбирая дороги, пока не
упал в сырую траву, зарывшись в нее лицом.
белую мышь, и почему-то девушек на диване, которые продолжали
отрешенно глядеть на стену котельной, вертя в руках чашки с
вином. "Лучше бы пошел к Безичу!" -- подумал Демилле, и в этот
момент автор дочитал последнюю и неимоверно длинную фразу,
отхлебнул вина и устало прикрыл глаза.
Воцарилось долгое молчание. Потом усатый парень у стены,
на которой висели правила противопожарной безопасности,
неопределенно хмыкнул и спросил:
-- Олег, значит, вы серьезно относитесь к Ремизову?
Все оживились, был дан ключ -- "Ремизов", но для Демилле
положение не улучшилось, ибо он Ремизова не читал, лишь слышал
о таком писателе. Возник спор, но тоже весьма странный, ибо
Демилле показалось, что каждый старается произнести свои слова
так, чтобы, не дай Бог, каким-то боком не задеть того
непроявленного смысла прочитанной повести, который все более
его мучил. Демилле отпил еще вина, набрался храбрости и сказал:
-- Простите, я человек новый... Может быть, я не понял.
Что вы хотели сказать этой вещью?
Еше не договорив, он понял, что задал запрещенный вопрос.
Девушки переглянулись с едва заметным сожалением, остальные
изобразили скуку. Автор сразу стал агрессивен, он в упор
посмотрел на Демилле и спросил в свою очередь:
-- Вы Бердяева читали?
-- Простите, при чем здесь Бердяев? -- вскричал усатый
молодой человек.
-- Нет, я хочу знать ответ, -- настаивал автор.
-- Я не читал, -- пожал плечами Демилле. -- Но я про вашу
повесть...
-- А собственно, почему вы сюда пришли? -- вдруг вскипел
автор. -- Вас приглашали?
-- Да... я... -- растерялся Демилле. -- Мы были здесь с
Аркадием.
-- Ах, вы друг Аркадия! Вот как!
-- Аркадий -- графоман, -- произнесла одна из девушек.
-- Подождите, при чем здесь это! -- защищался Демилле. --
Я услышал повесть. Я хочу понять! Вы задумываетесь о тех, для
кого пишете?
Опять воцарилась тишина. Демилле понял, что этот вопрос
еще более неуместен. Он перестал существовать для собравшихся,
вечер был скомкан, гости стали раскланиваться, не обращая на
Демилле внимания. Они жали хозяину руку, девушки благодарили.
"Это надо прочитать у Михаила", -- сказала одна. Демилле
чувствовал себя в глупейшем положении.
-- Прошу прощения. До свидания, -- выдавил он из себя и
попытался уйти. Он уже открывал дверь, как вдруг хозяин
сорвался с места и догнал его.
-- Подождите! Если вы... так настаиваете... Я вам дам
почитать свою другую повесть. Вот! -- у него в руках откуда ни
возьмись оказалась другая рукопись -- засаленная до
невозможности.
-- Олег! -- предостерегающе воскликнула девушка,
приглашавшая к Михаилу.
-- Я ничего не боюсь! Пусть знают! -- выкрикнул автор
почти истерично. -- Читайте, читайте, внимательнее! Только
вернуть не позабудьте!
Демилле вышел на улицу с рукописью и в испорченном
настроении. Не успел он пройти нескольких шагов по направлению
к Большому проспекту, как его нагнали двое молодых людей из
числа слушавших повесть. Они были значительно моложе его.
Демилле заметил, что они не участвовали в споре о повести.
-- Вы не расстраивайтесь. Нам тоже повесть не понравилась,
-миролюбиво сказал тот, что повыше.
-- Я разве сказал, что мне не понравилось? Я просто не
понял, -пожал плечами Евгений Викторович.
-- Там и понимать нечего! -- хмыкнул второй.
-- Давайте познакомимся. А то как-то неудобно, -- сказал
высокий.
-- Меня зовут Саша.
-- Сергей, -- представился второй.
-- Евгений Викторович, -- назвался полностью Демилле,
учитывая возраст молодых людей.
-- А вы что пишете, Евгений Викторович? -- спросил Саша.
-- Я? Ничего. А почему я должен что-либо писать?
-- Ну... здесь все что-то пишут. Я -- стихи, Сережа --
прозу...
-- И вы тоже считаете, что незачем принимать в расчет
читателя? -язвительно промолвил Демилле. Он все еще не мог
отойти, отыгрывался на ни в чем не виноватых юношах.
-- Ну, зачем же так?.. -- протянул Сергей, не обидевшись.
-- Это слишком упрощенно. Конечно, хочется, чтобы дошло. Только
не любой ценой. Есть же новизна формы...
-- Ты это Рыскалю скажи, -- усмехнулся Саша.
-- Что? -- не понял Демилле.
-- Нет, это я так...
-- Значит, вы считаете, что история про Марфу -- новое
слово в литературе? -- продолжал наступать Демилле.
-- История про Марфу -- бред. Высосано из пальца.
-- Ну, вот и я про то же говорю.
-- Бред она не потому, что непонятна! Вы не за то
ухватились, -завелся Сергей. -- Сколько раз уже под предлогом
непонятности для простого народа отвергались вещи действительно
прекрасные. Нельзя судить по принципу "понятно -- непонятно"!
-- А по какому вы предлагаете? -- спросил заинтересованно
Демилле.
-- Много принципов. "Интересно -- неинтересно",
"убедительно -неубедительно", "ново -- не ново". Марфа -- это
не ново, не интересно и не убедительно.
Они вышли на пустой Средний проспект, словно продутый
ночным сквозняком, и повернули к Тучкову мосту. Проспект
казался эже, чем днем, а дома выше. Плотной стеной они тянулись
по обе стороны, отчего Демилле показалось, что он находится на
дне ущелья, прорезанного в каменном монолите города. Вдруг
где-то впереди замаячило белое пятно, потом еще... Точно рой
белых бабочек вылетел на проспект сбоку, с одной из линий.
-- Сегодня же "Алые паруса"! -- догадался Саша.
-- Что? -- не понял Демилле.
-- Праздник выпускников.
-- А-а... -- протянул Евгений Викторович, с усилием
вспоминая, что и вправду слышал о таком празднике, даже читал в
газетах, но никогда не соотносил его ни с собою, ни с
собственной юностью, ни с любимым некогда Грином.
Впереди, в группе выпускников, забренчала гитара, и
послышались поющие голоса. Пели юноши -- то хрипло, то срываясь
на фальцет, немелодично, на взгляд Демилле, и немузыкально.
"Как драные коты", -- подумал он.
Компания молодежи свернула по Первой линии к Большому, а
Демилле со спутниками вышел к Тучкову мосту.
-- Слава Богу, успели! -- сказал Саша, взглянув на часы.
-Через пять минут разведут.
-- Вы где живете, Евгений Викторович? -- спросил Сергей.
-- Я? -- Демилле вздрогнул. -- Нигде. В Комарове.
-- Электричек до утра не будет. Пойдемте к нам, мы здесь
недалеко, -- предложил Саша, в то время как Сергей посмотрел на
товарища чуть ли не испуганно.
-- Инструкцию нарушаешь, -- сказал он тихо.
-- А! Рыскаль спит без задних ног, -- ответил Саша.
-- Вы в общежитии? -- Демилле пытался понять.
-- Да. Практически. Ну, пойдете? Решайте быстрей! --
сказал Саша, глядя, как рабочий устанавливает поперек моста
заграждение для автомобилей.
-- Нет, спасибо. Я лучше погуляю, -- ответил Демилле.
-- Ну, тогда пока! -- молодые люди наскоро пожали Евгению
Викторовичу руку и рысцой устремились через мост.
Демилле свернул на набережную и побрел к Стрелке. Он
прошел мимо Пушкинского дома и вышел к Ростральным колоннам.
Здесь полно было народу
-- белых и розовых платьев, рубах, джинсов, гитар, смеха.
Юноши и девушки толпились на полукруглом спуске к воде, кто-то
купался под смех товарищей, звенели бутылки и стаканы, над
простором площади разносились трели: две тетки-сторожихи со
свистками бегали вокруг огромных клумб, отгоняя молодежь от
цветущих тюльпанов. Демилле подошел к парапету, нашел
свободное местечко, облокотился. Слева и справа торчали
разведенные мосты -- Дворцовый и мост Строителей. Он
вспомнил ту злосчастную ночь и взглянул на шпиль
Петропавловки, будто надеясь снова увидеть
прямоугольник окна летящего дома (он давно уже догадался,
сопоставив события, -- чем был тот светящийся объект в
ночном небе)... но ничего не увидел. И ангела самого на шпиле не было.
Демилле мгновенно испугался -- куда пропал ангел? -- но тут же понял, что
флюгер-ангел просто-напросто повернулся к нему ребром, повинуясь
ветру.
Толпа заволновалась, зашумела. По Неве плыла флотилия
лодок и яхт, подсвеченных фонариками. Они двигались бесшумно,
отражая огоньки в спокойной воде, и среди них выделялась яхта с
алыми парусами.
У Демилле горло сжало -- до того эта яхта была
ненатуральна и красива, так напомнила она игрушечные притязания
юности, отозвавшиеся потом обманом и разочарованием.
Демилле пошел к Бирже, взобрался на ступеньки и сел,
подперев голову, в позе роденовского Мыслителя. Просидев так с
полчаса, он вновь побрел куда-то, описал круг мимо Академии
наук и института Отта и вновь вышел к мосту Строителей. Народу
на набережной поубавилось. Демилле посмотрел на часы: мост
должны были свести через пятнадцать минут.
Он принялся ждать, ни о чем не размышляя и праздно
рассматривая людей на том берегу Малой Невы, на Петроградской.
По набережной чинно прогуливались пары. Внезапно у Демилле
перехватило дыхание: походка одной из женщин показалась ему
знакомой. И платье, и прическа... Демилле впился глазами в
показавшуюся ему знакомой женскую фигуру. Неужели Ирина?! Но
было далеко, не разобрать. Походка ее, несомненно. Но мало ли
похожих? И ведь она не одна! Рядом с женщиной шел мужчина с
абсолютно лысой головой, в летнем костюме, поступь выдавала в
нем человека пожилого. Мужчина и женщина удалялись к
Петропавловской крепости.
Демилле побежал по набережной на своей стороне в том же
направлении, будто стараясь догнать уходящих. Теперь оба были
видны со спины, но все хуже и хуже, ибо расстояние неумолимо
увеличивалось. О, если бы бинокль! Демилле нещадно тер глаза.
Он сбежал вниз по наклонному пандусу и остановился у самой
воды, провожая глазами пару. Не может быть, чтобы Ирина! Не
может она сейчас с кем-то гулять по набережным!
На какой-то миг мелькнула мысль -- броситься за ними
вплавь, но... За пьяного посчитают. Да и догонит ли?
-- Ири... -- попытался крикнуть он, но осекся. Не услышит.
Он побрел обратно к мосту и стал терпеливо ждать, пока тот
сведут. Минут через десять разводная часть медленно опустилась,
и Демилле первым рысцой перебежал на Петроградскую и помчался к
Петропавловке. Точно собака, потерявшая след, перебежал
деревянный мостик, ведущий в крепость, покружил там, потом
побежал к зоопарку, тяжело дыша и оглядывая редких прохожих
так, что те пугались. Но все напрасно! Женщины и след простыл.
Уговаривая себя, что померещилось, Демилле пошел к
Финляндскому вокзалу, где дождался в зале ожидания первой
электрички и поехал в Комарово. Он чувствовал себя разбитым и
больным.
Утренний поселок встретил его запахом сосны, птичьим
свистом, прохладой. Пока Демилле шел от станции к даче, он
успокоился и окончательно доказал себе, что Ирина никак не
могла быть ночью на набережной да еще с каким-то стариком.
Во-первых, Егорка... а во-вторых... "Ну да, я же еще существую,
нельзя так быстро забыть!".
Он взобрался по скрипучей лестнице в мезонин и обнаружил
спящего на своей койке Аркадия. В мезонине было прибрано, стол
расчищен, на столе сиял самовар, торчали из молочной бутылки
ромашки. Демилле удивился. На полках тоже царил порядок. Здесь
Демилле обнаружил аккуратно разложенные общие тетради, папки со
стихами, книжки в самодельных переплетах, в которых тоже были
стихи, афишу поэтического вечера во Дворце культуры им.
Капранова, где среди прочих фамилий значилась и фамилля Аркадия
(афиша была десятилетней давности), пожелтевший листок
многотиражной газеты фабрики трикотажных изделий с подборкой
стихов Аркадия Кравчука и его фотографией и, наконец,
ксерокопию нескольких страничек парижского альманаха с той
самой публикацией Аркадия, которая, как он считал, навсегда
отделила его от официальной литературы.
Демилле решил, что все приготовлено для него и, выпив
холодного крепкого чаю, приступил к чтению. Он устроился в
своей половине мезонина -- отсюда ему через открытую дверь
виден был спящий Аркадий. Евгений Викторович открыл наугад одну
из папок и не без волнения погрузился в ее содержимое. Он
хотел, чтобы ему понравилось, не то чтобы ожидал чего-то
неслыханного, но настроился вполне доброжелательно, с полным
пониманием нелегкого пути товарища.
Но чем больше он читал стихов, тем явственнее подступало
ощущение, что Аркаша (он так и думал ласково -- Аркаша)
занимается не своим делом. Те хорошие строки, которые
встречались в стихах, были словно помечены чужим авторством,
дыхание стиха было натужным, несвободным, и вообще начисто
отсутствовали легкость и естественность речи, которая только и
делает стихи стихами. Демилле скоро устал и точно так же, как в
котельной им. Хлебникова, принялся между строк обдумывать
фразы, какими он передаст Аркадию свое впечатление.
Но и эти вежливые формулировки складывались с трудом, так
что наконец Демилле решил сделать вид, что он вообще не
притронулся к стихам. Он осторожно положил папку на место и
только хотел растянуться на тахте, как заметил, что Аркадий уже
не спит, а внимательно смотрит на него, высунув голову из-под
одеяла. Демилле смутился.
-- Привет, Аркаша! -- сказал он.
Аркадий ничего не ответил, но с тем же пристальным
странным взглядом встал с постели и вошел к Демилле.
-- Поздравь меня, -- сказал он отсутствующим голосом. --
Мне сегодня сорок лет.
Демилле с преувеличенной порывистостью бросился к нему,
обнял, бормоча поздравления и извинения, восклицал что-то.
Аркадий стоял безучастно. Он скользнул взглядом по полкам со
стихами и неопределенно сказал:
-- Здесь все, что я сделал за двадцать лет.
-- Это же здорово, Аркаша! Я уже успел кое-что прочесть.
Мне понравилось, -- приподнято отвечал Демилле, но Аркадий
оборвал его:
-- Не надо, Женя. Я видел.
-- Да что ты видел! -- обиделся Демилле. -- Это
превосходно! Замечательная школа, культура, звукопись...
-- А стихов нет, -- констатировал Кравчук, словно бы
говорил не про себя. -- Оставим это. Давай готовиться к приему.
Сегодня будут гости.
Выпив со старухою чаю и дождавшись одиннадцати часов, они
пошли в магазин на станцию, где купили водки, вина и закуски.
По пути Аркадий рассказывал о визите к Безичу. В первый раз он
говорил о нем зло.
-- Буржуй, сволочь! Наплевать ему на все, я понял вчера...
Знаешь, прихожу, а у него мальчик сидит. Лет восемнадцати.
Краснеет, тетрадку теребит... Ну, и Арнольд ему поет -- слово в
слово, что мне двадцать лет назад. Даже меня не постеснялся,
сука!.. "Вы опередили, не вздумайте только предлагать в
редакции, этот путь порочен..." Этот идиотик сидит, кивает!..
Когда мы с ним вышли, я ему сказал: "Дуй, -- говорю, отсюда,
пока не поздно, и забудь этот адрес. Иначе пропадешь!".
Из рассказа Кравчука Евгений Викторович уловил, что Безич
встретил одноклассника прохладнее обычного, хотя и дал
пятьдесят рублей, памятуя о дне рождения. Сам приехать в
Комарово наотрез отказался, сославшись на радикулит (в этом
месте Аркадий ввернул матерный неологизм, рифмовавшийся с
"радикулитом"). Потом Кравчук перешел на жену Арнольда
Валентиновича -- Зиночку, которая, по его словам, последние лет
семь полностью содержала мужа, работая официанткой в ресторане,
почему и позволяла себе нелицеприятные высказывания о гостях
Арнольда. Коллекция картин и фарфора досталась Безичу от деда.
Безич, имея диплом искусствоведа, раньше работал на полставки,
умел находить синекуру или покупал ее... Факт остается фактом
-- у Кравчука вдруг открылись глаза на мецената, и он изливал
свою злобу.
-- Что же ты -- раньше не знал? Зачем к нему ходил? --
спросил Демилле.
-- А к кому ходить?! -- вдруг заорал Аркадий,
останавливаясь.
-- Ты же меня не принимал!.. Прости, -- тут же сник он.
В середине дня приехала поклонница Кравчука -- увядшая
женщина лет пятидесяти в нелепом громоздком платье. Она
привезла Аркадию букетик иммортелей и серебряный царский рубль.
Пробыв совсем недолго, она уехала, к видимому облегчению
Кравчука. Новых стихов он ей не дал, отговорился тем, что не
писал последнее время по болезни.
Вечером же не пришел никто. Лишь почтальон принес
телеграмму от Безича: "Кланяюсь первому поэту города. Арнольд",
-- что выглядело почти насмешкой. Просидев у накрытого стола
около двух часов, Демилле и Аркадий, старательно делая вид, что
ничего не случилось, что так даже лучше и бесхлопотнее,
принялись за ужин. Аркадий скоро напился и стал читать стихи
сначала громко, будто угрожая кому-то, а затем все тише и тише.
Под конец он расплакался и стал целоваться с Демилле, причем
Евгений Викторович по нежности натуры тоже растрогался и, уже
совсем поверив в гениальность приятеля, расточал ему
комплименты.
Как и когда заснули -- не заметили. Демилле, не спавший
уже более суток, проснулся к полудню и увидел за столом Аркадия
перед ополовиненной бутылкой водки. Кравчук был мрачен и
молчалив. Наливал себе и пил, медленно раскачиваясь и что-то
бормоча.
Демилле выпил рюмку и поспешил на станцию к поезду, ибо в
тот день должен был сдать последний чертеж, получить премию и
отпускные и со спокойной душой (насколько она могла быть
спокойной в таких обстоятельствах) уйти в отпуск.
Прощаясь, он хлопнул Аркадия по плечу, шутливо
предупредил, чтобы тот не напивался. Аркадий, уже пьяный,
отмахнулся, скривившись. Демилле ступил на лесенку, но Кравчук
остановил его.
-- Постой... Женька... черт! Вот, возьми... -- он протянул
серебряный рубль, привезенный поклонницей.
-- Зачем мне? Это же тебе подарили...
-- Возьми, говорю! Я так хочу... -- Аркадий поднялся из-за
стола и, подойдя к Демилле, засунул тому рубль в нагрудный
карман пиджака. -Тсс... Так надо...
Демилле пожал плечами и удалился.
Оставшись один, Аркадий растопил самовар на балконе,
надеясь крепким чаем унять тяжкое похмелье. Пламя вырвалось из
трубы, самовар ожил, запыхтел... Аркадий бродил по комнате,
тупо повторяя: "Надо что-то делать, надо что-то делать...".
Такого отчаяния он не испытывал никогда. Взгляд его упал на
ксерокопию парижской публикации, и мгновенно злоба переполнила
его душу, он схватил несчастные листки и, свернув их в трубку,
сунул в самоварную трубу. Язык пламени хищно взметнулся оттуда,
будто требуя новой пищи. "Рукописи горят", -- пробормотал
Аркадий и, уже не раздумывая, скомкал и сунул в самовар полосу
многотиражки, затем афишу, затем машинописные листки... "Горят
рукописи, горят!" -- в исступлении повторял он в то время как
самовар зловеще гудел, наливаясь жаром. Аркадий распушил общую
тетрадку над бьющим из трубы пламенем, и она занялась, как
порох. Он бросил горящую тетрадь на клумбу под балконом и
поджег вторую...
Через пять минут все было кончено. Снизу поднимался дым от
сгоревших рукописей, самовар клокотал. К несчастью,
старуха-хозяйка ничего не заметила, ибо прилежно смотрела
телевизор в дальней комнате.
Аркадий уселся на тахту, обвел мезонин взглядом. "Вот и
все..." -- успокоенно сказал он, и тут ему в голову пришла
мысль о том, что он своими руками за пять минут уничтожил
полжизни -именно ту половину, которая казалась ему исполненной
смысла и значения. Нужно ли сохранять то, что осталось? Да и
осталось ли оно? Аркадий усмехнулся недобро и вдруг понял, что
разрушение надо довести до конца и что он это сделает. Он
осмотрелся и наткнулся взглядом на люнет -высокое круглое окно,
одна половина которого отворялась наружу в виде форточки.
Аркадий сразу сообразил, что форточка может ему понадобиться.
Он подтащил к стене под люнетом старый расшатанный стул и,
взобравшись на него, вытянул из брюк ремень.
Мысль о том, что брюки могут сползти с его висящего тела
(он так отрешенно и подумал о себе, будто увидел со стороны),
остановила его; он слез со стула и подпоясался подвернувшимся
бумажным шпагатом, который завязал на животе бантиком. Снова
вскарабкавшись на стул, он забросил пряжку ремня в открытую
форточку люнета, а затем прикрыл ее, наглухо защемив ремень
между рамами. Не останавливаясь ни на мгновение, он соорудил
петлю. Она оказалась высоко, так что ему пришлось вытянуться на
цыпочках, чтобы просунуть в нее голову. Ему удалось это не без
труда, и он почувствовал радость -- последнюю в этой жизни. Он
сделал резкое движение пальцами разутых ног, будто хотел
подпрыгнуть, и успел услышать, как стул с шумом повалился
набок...
Хозяйка поднялась к нему через час, чтобы пригласить на
программу "Время", но времени уже не существовало для Аркадия.
Он висел на стене, как кукла на вытянувшемся ремне, почти
касаясь ногами пола.
...Демилле вернулся в Комарово около десяти часов вечера.
Уже в электричке, подъезжая к станции, вдруг почувствовал
смутную тревогу. Вынул зачем-то серебряный рубль и вертел его
вспотевшими пальцами. От платформы пошел быстрым шагом, а потом
побежал и бежал так, пока не увидел вдалеке у голубой дачи
странное скопление народа и две машины -- милицейскую и "скорую
помощь".
Демилле остановился, глотнул воздух и пошел к даче
медленно, уже уверенный в беде.
Группа людей -- дачников и местных жителей -- стояла в
сторонке, наблюдая за тем, как лейтенант милиции что-то ищет на
участке под балконом мезонина. Руки у лейтенанта были в саже,
он наклонялся и подбирал с земли обожженные листы бумаги,
рассматривал их, стряхивал пепел и прятал в папку. На балкон
вышел старшина милиции с чемоданом, в котором Демилле узнал
свой чемодан, громко спросил:
-- Товарищ лейтенант, чемодан брать?
-- Бери, бери... -- ответил лейтенант.
Демилле с похолодевшим сердцем подошел к группе и
прислушался.
-- Говорят, стихи писал...
-- А жег что?
-- Ну, стихи и жег. Студент...
-- Простите... -- мертвыми губами произнес Демилле. -- Что
тут произошло?
-- Да повесился чудик один, -- вздохнув, пояснил маленький
мужичонка.
-- Стихи до добра не доводят, -- наставительно произнесла
старуха интеллигентного вида.
На крыльцо дачи неловко выдвинулись изнутри два санитара с
носилками, на которых лежало что-то длинное, накрытое белой
простыней. Демилле сделал шаг назад, сердце вдруг бешено
забилось -- ему почудилось, что все слышат, как оно стучит, --
он сделал второй шаг и, повернувшись наконец, пошел прочь, не
оглядываясь. Так он дошел до ближайшего перекрестка, где
свернул, и только тут, когда его никто уже не видел, побежал
куда глаза глядят. Он бежал долго, не разбирая дороги, пока не
упал в сырую траву, зарывшись в нее лицом.