Страница:
– Ну и что?
– Ты кассету, как я понял по наглому твоему поведению, изничтожил? Не слышу!
Браток кивнул.
– А ты ее перед этим прослушивал?
– На чем? У меня диктофона…
– Правильно, на то и расчет, что у тебе микрокассеты слушать не на чем.
– Какой расчет?
– Коварный. Как там ты меня назвал? Злым и заподлистым? То я еще добрым был.
Гринчук вынул из кармана диктофон, включил воспроизведение, и Браток получил возможность еще раз прослушать эпизод из их утреннего разговора.
– Я ж сам видел! – возмутился от неожиданности Браток.
– Видел. Видел то, что мне было нужно. Ловкость рук… Сходи на лоходром, поучись. Там таких любят. Но и это еще не все… – Гринчук спрятал диктофон в карман, – Ты с горцами близко общался? Ну, не тогда, когда вы морды друг другу били, а так, в быту?
Браток что-то буркнул.
– Будем считать, что общался, – Гринчук говорил тихо, не глядя на Братка. – Я с ними познакомился, когда срочную служил. Так вот, есть у них черты в характере, которые мне очень нравятся. Первая – они всегда друг за друга. Обращал внимание? Пусть один родился в столице, а второй только что спустился с гор за солью, но они – земляки. И друг другу помогают. И вторая – они очень четко понимают, что есть старшие и младшие. Если ты смог доказать кавказцу, что ты круче, и он один раз это признает, то уже должно произойти что-то страшное, чтобы он об этом забыл. Вот такие дела…
Браток покосился на опера.
– Понимаю, – не оборачиваясь к нему, кивнул капитан, – сидит Ваня Браток и думает, о чем это ему мусор шелестит. А о том, Ваня, что наши братья-славяне этих качеств принципиально не имеют. Топчем мы друг друга изо всех сил, топчем, а если нас кто-нибудь на место поставит, то мы вроде как смиримся, а сами будем постоянно пытаться этого бугра опрокинуть. И снова не понял ничего, Ваня?
Браток потер подбородок, посмотрел по сторонам. Понятно было, что капитан к чему-то подводит, но к чему?
– А дело в том, Ваня, что я к нашим братьям-славянам, спиной поворачиваюсь только тогда, когда они уже шевелиться не могут. Даю тебе последний шанс все понять малой кровью. И последний раз тебе объясняю, что шутить со мной не нужно, – капитан обернулся к Братку и дружески улыбнулся.
Браток от этой улыбки отшатнулся.
– Ты не обратил внимания, как я у тебя ствол принял? Пальчиками, двумя, аккуратно за скобу взял. Продолжать?
Браток попытался что-то сказать, но смог только что-то просипеть.
– И лежит твой «макаров» сейчас в полиэтиленовом пакетике, вместе с запасными обоймами. И теперь только от меня зависит, что с тобой будет дальше. Только от меня. И сесть ты можешь не только за хранение и ношение. Я ведь из этого ствола пару раз шмальну мимо головы твоего шефа и пистолет на месте преступления оставлю. Твои ведь пальцы у нас в архиве есть. Так что, жить тебе после этого – минут десять. Продолжать? Не надо свою щетину тереть. Не надо.
Браток сцепил зубы и застонал.
– И это тоже лишнее. Раньше нужно было думать. Первый раз, когда стал на скользкий путь правонарушителя, а второй – после нашего с тобой разговора. Одна у меня сейчас надежда, что ты после этого вот разговора сделаешь правильные выводы. Сделаешь, Иван Бортнев?
Иван Бортнев молча полез в карман, достал сигареты, закурил.
– Куришь ты много, – неодобрительно сказал Зеленый.
Браток молча опустил стекло и выбросил только что прикуренную сигарету.
– Мужик! – похвалил Гринчук.
– Мне только что сказал шеф… – не глядя на капитана, сказал Браток.
– Стоп, – перебил его Гринчук и снова вытащил из кармана диктофон. – Очередной знак моей доброй воли и еще один урок тебе. Смотри, у меня ведь диктофон на записи стоял. А ты болтаешь, не убедившись в безопасности. Второй раз – на одни и те же грабли. Нельзя так.
Зеленый демонстративно выключил диктофон, вынул кассету, сунул ее в один карман, а незаряженный диктофон – в другой:
– Теперь продолжай.
– Димыча и Глыбу этой ночью замочил Винтик.
– Какой Винтик?
– Хмырь один, живет на Лебедевке.
– Не наш район, – неодобрительно сказал капитан.
– Всякими взрывными штуками занимался…
– Взрывными штуками, – сказал капитан, – какими именно?
– А я по чем знаю? Слышал фигню разную… Мог он вроде и порох достать и динамит. Концы у него какие-то были у военных.
– Динамит, говоришь… И вчера он замочил пацанов… Где?
– Не знаю, мне так показалось, что когда они к нему пошли.
– Димыч и Глыба пошли к Винтику вчера вечером… Интересно. Очень интересно. А Димыч у вас, как ты меня сегодня просветил, выступает по мокрой части. Очень интересно. Больше новостей нет?
– Нет.
– Не ври.
– Честно!
Гринчук засмеялся. Браток вздрогнул.
– У тебя есть еще одна информация для меня. Не очень страшная, не слишком важная, и ты, Браток, решил мне ее не давать, чтобы сохранить к себе немного уважения. Так?
– Блин…
– Наверное, я мог бы сказать и немного точнее, но неохота ломать голову, терять время. Ты еще не убедился, что я умею читать мысли? Рожай быстрее!
– Вечером я должен подсадить к тебе в машину Нинку… – выдохнул Браток.
– И все?
– Теперь – все.
– А свечку ты не должен подержать? Не отвечай, не надо, оставь мне хоть немного иллюзий.
Браток сплюнул в открытое окно.
– Ладно, пошли в клуб, у меня еще пару человек осталось не опрошенных, – Гринчук открыл дверцу.
– Капитан… – окликнул его Браток.
– Что?
– Это… Мне шеф сказал взять помповое ружье.
– И что?
– Вы возражать не будете?
– С чего? Бери.
– Хорошо, – сказал Браток.
– Спрашивай, – сказал Зеленый.
– Что спрашивать?
– Ты когда сейчас меня окликнул, вовсе не про ружье хотел спросить. В последнюю секунду сдрейфил. Спрашивай.
– Как вы поняли тогда во дворе, что у меня с собой волына?
– Чутье, Браток, магнетическое чувство, свойственное некоторым особенно одаренным детективам. Я просто почувствовал, что у тебя под одеждой металлический предмет, от полукилограмма, до килограмма весом. Дедуктивный метод мне подсказал… – Гринчук быстро взглянул в вытянувшееся лицо Братка и улыбнулся, – ладно, не злись. Ты дежурил всю ночь. Значит, был с оружием. Под утро рвануло, и ты вместе с пожарниками метался по клубу. Потом вас построил и стал коллективно дрючить ваш любимый шеф Геннадий Федорович, как я себе это представляю. Потом появился я. Ну, когда и куда, спрашивается, ты мог свой пистолет деть? Доступно объяснил?
– Лихо, – не мог не признать Браток, – как в кино!
– Или как в книге! – поправил Гринчук, – Книги тоже иногда нужно читать.
– Читаю. Но все равно – круто! – Браток покачал головой. – А если бы я ночью с ружьем дежурил, или с автоматом? Ведь мог же?
– Мог.
– И что тогда?
– Браток, не ломай голову, будь проще. И никогда не верь никому на слово. Даже мне.
– Это как?
– А вот так! Помнишь, как ты во дворе от меня шарахнулся и чуть не загремел?
– Ну?
– Баранки, соответственно, гну. Я ж тебя поддержал, а ты, сволочь неблагодарная, даже спасибо не сказал. Не понял?
– Так это ты у меня тогда кобуру нащупал?
– Угадал, призовая игра, – Зеленый хлопнул Братка по плечу, – только не нужно обращаться ко мне на «ты», мы с тобой вместе свиней все еще не пасли.
Капитан вышел из машины, захлопнул дверцу и легким шагом пошел в клуб.
– Сука, – вырвалось у Братка, но прозвучало это почти как похвала.
Глава 9.
– Ты кассету, как я понял по наглому твоему поведению, изничтожил? Не слышу!
Браток кивнул.
– А ты ее перед этим прослушивал?
– На чем? У меня диктофона…
– Правильно, на то и расчет, что у тебе микрокассеты слушать не на чем.
– Какой расчет?
– Коварный. Как там ты меня назвал? Злым и заподлистым? То я еще добрым был.
Гринчук вынул из кармана диктофон, включил воспроизведение, и Браток получил возможность еще раз прослушать эпизод из их утреннего разговора.
– Я ж сам видел! – возмутился от неожиданности Браток.
– Видел. Видел то, что мне было нужно. Ловкость рук… Сходи на лоходром, поучись. Там таких любят. Но и это еще не все… – Гринчук спрятал диктофон в карман, – Ты с горцами близко общался? Ну, не тогда, когда вы морды друг другу били, а так, в быту?
Браток что-то буркнул.
– Будем считать, что общался, – Гринчук говорил тихо, не глядя на Братка. – Я с ними познакомился, когда срочную служил. Так вот, есть у них черты в характере, которые мне очень нравятся. Первая – они всегда друг за друга. Обращал внимание? Пусть один родился в столице, а второй только что спустился с гор за солью, но они – земляки. И друг другу помогают. И вторая – они очень четко понимают, что есть старшие и младшие. Если ты смог доказать кавказцу, что ты круче, и он один раз это признает, то уже должно произойти что-то страшное, чтобы он об этом забыл. Вот такие дела…
Браток покосился на опера.
– Понимаю, – не оборачиваясь к нему, кивнул капитан, – сидит Ваня Браток и думает, о чем это ему мусор шелестит. А о том, Ваня, что наши братья-славяне этих качеств принципиально не имеют. Топчем мы друг друга изо всех сил, топчем, а если нас кто-нибудь на место поставит, то мы вроде как смиримся, а сами будем постоянно пытаться этого бугра опрокинуть. И снова не понял ничего, Ваня?
Браток потер подбородок, посмотрел по сторонам. Понятно было, что капитан к чему-то подводит, но к чему?
– А дело в том, Ваня, что я к нашим братьям-славянам, спиной поворачиваюсь только тогда, когда они уже шевелиться не могут. Даю тебе последний шанс все понять малой кровью. И последний раз тебе объясняю, что шутить со мной не нужно, – капитан обернулся к Братку и дружески улыбнулся.
Браток от этой улыбки отшатнулся.
– Ты не обратил внимания, как я у тебя ствол принял? Пальчиками, двумя, аккуратно за скобу взял. Продолжать?
Браток попытался что-то сказать, но смог только что-то просипеть.
– И лежит твой «макаров» сейчас в полиэтиленовом пакетике, вместе с запасными обоймами. И теперь только от меня зависит, что с тобой будет дальше. Только от меня. И сесть ты можешь не только за хранение и ношение. Я ведь из этого ствола пару раз шмальну мимо головы твоего шефа и пистолет на месте преступления оставлю. Твои ведь пальцы у нас в архиве есть. Так что, жить тебе после этого – минут десять. Продолжать? Не надо свою щетину тереть. Не надо.
Браток сцепил зубы и застонал.
– И это тоже лишнее. Раньше нужно было думать. Первый раз, когда стал на скользкий путь правонарушителя, а второй – после нашего с тобой разговора. Одна у меня сейчас надежда, что ты после этого вот разговора сделаешь правильные выводы. Сделаешь, Иван Бортнев?
Иван Бортнев молча полез в карман, достал сигареты, закурил.
– Куришь ты много, – неодобрительно сказал Зеленый.
Браток молча опустил стекло и выбросил только что прикуренную сигарету.
– Мужик! – похвалил Гринчук.
– Мне только что сказал шеф… – не глядя на капитана, сказал Браток.
– Стоп, – перебил его Гринчук и снова вытащил из кармана диктофон. – Очередной знак моей доброй воли и еще один урок тебе. Смотри, у меня ведь диктофон на записи стоял. А ты болтаешь, не убедившись в безопасности. Второй раз – на одни и те же грабли. Нельзя так.
Зеленый демонстративно выключил диктофон, вынул кассету, сунул ее в один карман, а незаряженный диктофон – в другой:
– Теперь продолжай.
– Димыча и Глыбу этой ночью замочил Винтик.
– Какой Винтик?
– Хмырь один, живет на Лебедевке.
– Не наш район, – неодобрительно сказал капитан.
– Всякими взрывными штуками занимался…
– Взрывными штуками, – сказал капитан, – какими именно?
– А я по чем знаю? Слышал фигню разную… Мог он вроде и порох достать и динамит. Концы у него какие-то были у военных.
– Динамит, говоришь… И вчера он замочил пацанов… Где?
– Не знаю, мне так показалось, что когда они к нему пошли.
– Димыч и Глыба пошли к Винтику вчера вечером… Интересно. Очень интересно. А Димыч у вас, как ты меня сегодня просветил, выступает по мокрой части. Очень интересно. Больше новостей нет?
– Нет.
– Не ври.
– Честно!
Гринчук засмеялся. Браток вздрогнул.
– У тебя есть еще одна информация для меня. Не очень страшная, не слишком важная, и ты, Браток, решил мне ее не давать, чтобы сохранить к себе немного уважения. Так?
– Блин…
– Наверное, я мог бы сказать и немного точнее, но неохота ломать голову, терять время. Ты еще не убедился, что я умею читать мысли? Рожай быстрее!
– Вечером я должен подсадить к тебе в машину Нинку… – выдохнул Браток.
– И все?
– Теперь – все.
– А свечку ты не должен подержать? Не отвечай, не надо, оставь мне хоть немного иллюзий.
Браток сплюнул в открытое окно.
– Ладно, пошли в клуб, у меня еще пару человек осталось не опрошенных, – Гринчук открыл дверцу.
– Капитан… – окликнул его Браток.
– Что?
– Это… Мне шеф сказал взять помповое ружье.
– И что?
– Вы возражать не будете?
– С чего? Бери.
– Хорошо, – сказал Браток.
– Спрашивай, – сказал Зеленый.
– Что спрашивать?
– Ты когда сейчас меня окликнул, вовсе не про ружье хотел спросить. В последнюю секунду сдрейфил. Спрашивай.
– Как вы поняли тогда во дворе, что у меня с собой волына?
– Чутье, Браток, магнетическое чувство, свойственное некоторым особенно одаренным детективам. Я просто почувствовал, что у тебя под одеждой металлический предмет, от полукилограмма, до килограмма весом. Дедуктивный метод мне подсказал… – Гринчук быстро взглянул в вытянувшееся лицо Братка и улыбнулся, – ладно, не злись. Ты дежурил всю ночь. Значит, был с оружием. Под утро рвануло, и ты вместе с пожарниками метался по клубу. Потом вас построил и стал коллективно дрючить ваш любимый шеф Геннадий Федорович, как я себе это представляю. Потом появился я. Ну, когда и куда, спрашивается, ты мог свой пистолет деть? Доступно объяснил?
– Лихо, – не мог не признать Браток, – как в кино!
– Или как в книге! – поправил Гринчук, – Книги тоже иногда нужно читать.
– Читаю. Но все равно – круто! – Браток покачал головой. – А если бы я ночью с ружьем дежурил, или с автоматом? Ведь мог же?
– Мог.
– И что тогда?
– Браток, не ломай голову, будь проще. И никогда не верь никому на слово. Даже мне.
– Это как?
– А вот так! Помнишь, как ты во дворе от меня шарахнулся и чуть не загремел?
– Ну?
– Баранки, соответственно, гну. Я ж тебя поддержал, а ты, сволочь неблагодарная, даже спасибо не сказал. Не понял?
– Так это ты у меня тогда кобуру нащупал?
– Угадал, призовая игра, – Зеленый хлопнул Братка по плечу, – только не нужно обращаться ко мне на «ты», мы с тобой вместе свиней все еще не пасли.
Капитан вышел из машины, захлопнул дверцу и легким шагом пошел в клуб.
– Сука, – вырвалось у Братка, но прозвучало это почти как похвала.
Глава 9.
К вечеру ветер усилился. Улицы продувались насквозь, дребезжали стекла, хлам вылетал из закоулков, в которых лежал годами, и теперь носился вместе с обрывками вчерашних и сегодняшних газет.
Прохожие торопливо покидали улицы, матери зазывали домой детей, а те – что с детьми бывает очень редко – не просились погулять еще хотя бы пять минут. Ветер внушал страх. И не только детям.
Казалось, что возле клуба ветер взялся доделать то, что не смог совершить большой взрыв. Треснувшие под ударом взрывной волны, стекла под давлением ветра лопались, заполняя опустевшие квартиры резким звоном. С крыш домов, окружавших площадку перед клубом, ветер сдирал листы кровельного железа и сдувал волнистые листы шифера.
Надсадно заскрипев, наконец, упало обгоревшее дерево возле клуба. Охранник, впустивший в клуб секретаршу Геннадия Федоровича, поспешил захлопнуть дверь. На миг ему показалось, что на другой стороне площади, там, где еще лежали опрокинутые киоски, неподвижно стоит парень.
Охранник закрыл дверь на засов, мельком глянул в окно вестибюля, но рассмотреть ничего не смог – небо быстро заволакивало тучами и на улице стремительно темнело. Охранник не стал пытаться рассматривать подробнее по трем очень веским причинам: Нинка приехала на такси в клуб в новом, совершенно обалденном платье, противоположная сторона, по мнению охранника, в его зону ответственности не входила, и, самое главное, никто не станет в такую погоду торчать под открытым небом.
Платье посмотреть, конечно, стоило. Не каждый день Нинка так обтягивает зад и открывает грудь. Противоположная сторона площади, по большому счету, действительно не являлась частью клуба. То, что за ней стоило понаблюдать и то, что там стоило вообще поставить дополнительный пост, не приходило в голову не только охраннику, но и самому хозяину, поэтому в вину ему поставлено быть не могло.
Ну а предположение охранника о том, что никто не станет гулять в такой ураган, было верным почти на сто процентов. За одним исключением.
Возле сваленных взрывом киосков стоял парень, которого зачем-то подобрали Крысы, и который почему-то решил, что его нужно называть Михаилом.
Казалось, парень не обращал внимания ни на ураган, ни на темноту. Парень смотрел прямо перед собой. Губы его иногда шевелились, а иногда он, казалось, прислушивался к чему-то, но не к вою ветра, а к чему-то очень, очень далекому.
Несколько раз гулко бахнул лист железа, оторванный краем от киоска. Стало темно почти как ночью. Откуда-то сверху, из темноты, неожиданно вылетел кусок шифера.
Парень плавно, словно нехотя, шагнул в сторону и пошел к оврагу, даже не оглянувшись на шифер, лопнувший осколками на том самом месте, где парень только что стоял. Мост через овраг обгорел сильно, деревянный настил выгорел почти полностью, парень уверенно прошел по невидимой в сумерках балке, задержался на миг возле перила в том самом месте, на котором его застиг тогда взрыв.
Глаза спокойно посмотрели в темноту, потом взглянули в сторону городских огней. Лицо было спокойно, движения точны и легки. Но…
Доктор не ответил.
– Ну, ты-то чего морду в дулю сложил? Баба – дура, понятно. Но ты же человек образованный, хоть и этот… – Тотошка постучал костяшками пальцев по столу, – ударенный жизнью.
Тотошке было хорошо. Его веселое настроение поддерживалось стаканом водки, выпитом за ужином, и чувством выполненного долга. Палатка стояла, свежая постель лежала на почти новой раскладушке, а ужин для Михаила Ирина приготовила в совершенно новой, только сегодня купленной посуде.
Было решено всем остальным Крысам сегодня на глаза Михаилу не попадаться, дать возможность человеку отдохнуть. Прозрачные намеки Тотошки на причастность Михаила к происшествиям на лоходроме и «пятачке», отчего-то породили в Крысах уверенность в способностях неожиданного покровителя.
– Сам ты ударенный! – зло бросила Тотошке Ирина. – Это тебе все просто и красиво, лишь бы водяры хлебнуть.
– И хлебнуть! – радостно согласился Тотошка. – Есть за что!
– За что? – спросил Доктор, оторвавшись от созерцания чистой клеенки, покрывавшей отныне крышку стола.
– Как за что? – изумился Тотошка. – С клубом разобрались, с цыганами – тоже. И деньги он достает просто. И ты, Доктор, погляди, как все наши… Как они все… Как его народ любит!
– Любит… – протянула Ирина.
– Любит, любит, – поспешил уверить ее Тотошка, – ты хоть раз видела за десять, да чего там, за все двадцать лет, чтобы наши жмоты так деньги в складчину собирали? Видела? А как тут порядок наводили?
Ирина промолчала. Тут Тотошка был совершенно прав. Редко Ирина соглашалась с дедом, но против очевидных фактов она почти никогда не выступала.
– Хотя субботник сегодня можно было не проводить, – сказал Доктор, – все равно ветер сюда сносит всякий хлам.
Словно в подтверждение его слов на стол упала ветка.
– Еськин глаз! – подпрыгнул от неожиданности Тотошка. – Светопреставление какое-то!
– Конец света, – очень тихо сказала Ирина.
– Ты, зануда, скажи спасибо, что в овраге живем. Наверху уже давно бы все посдувало: и шалаш твой любимый и палатку.
– Тебе что ль, спасибо сказать, хрен болтливый? Вот влупит ливень, тогда нас отсюда не ветром, так водой вынесет.
– Типун тебе, дура, – Тотошка оглянулся на палатку, – Кошкины, мать вашу, а ну гляньте, как там колышки держаться? Если нужно – вбейте поглубже.
Близнецы безропотно выполнили команду, по очереди осмотрели каждый колышек и, вернувшись к столу, пробормотали что-то успокоительное.
– И что странно, – словно продолжая разговор с кем-то, сказал Доктор, – ведь действительно, ни один из обитателей нашей Норы, даже тот же Петрович, не остался в стороне. Тертые, даже битые люди, которые и себе-то верят только по очень большим праздникам, поверили молодому парню, который лишился памяти, который неизвестно откуда пришел и неизвестно куда уйдет. Непостижимо!
– Чего тут непостижимого, – Тотошка хлопнул Доктора по плечу, – ведь классный парень. Душевный. Сказал – сделает и сделал. А?
Последний вопрос адресовался Кошкиным и был вполне риторическим, но один из близнецов неожиданно для всех ответил:
– Мужик!
– Михаил, – сказал второй, вложив в это имя все положительные чувства, на которые только был способен.
– Господи! – Ирина быстро перекрестилась.
– Даже вот братья Кошкины прониклись общим настроением! – Доктор поцокал языком.
– Прониклись! Общим! Настроением! – передразнил Доктора Тотошка, – Лучше скажи, трубка клистирная, будет сегодня дождь или нет. Еще только около восьми часов, а темно, будто заполночь.
– Думаю, не будет, – сказал Доктор.
– А с чего это ты решил?
– Если бы собирался дождь, то ты, пенек ревматический, щас бы выл в шалаше и за ноги держался, – сказала Ирина.
– А я – за поясницу, – поддержал Ирину Доктор, – не будет дождя.
– О! – сказал Кошкин и встал, глядя в темноту.
– Привет! – сказал его брат, тоже вскочивший, словно по стойке «смирно».
– Кого это вы встречаете? – Тотошка обернулся и, прищурившись, попытался рассмотреть пришедшего.
– Добрый вечер! – громко, чтобы перекрыть шум ветра и листьев, поздоровался Михаил.
– Вечер добрый! – Тотошка тоже вскочил, – А мы тут уже заждались. Присаживайся, Михаил! Поужинай. Ирина сегодня постаралась. Голодный, небось?
– Голодный, – согласился Михаил.
– Давай, я тебе воды на руки солью, – предложил Тотошка.
– Если вам не трудно.
– Какой там трудно! Вот твое полотенечко, вот – мыло. Не додумались мы, Миха, умывальник тебе тут соорудить. Ничего, завтра. – Тотошка уже привычно понес ведро к кустам.
– Дурень старый, – прошептала Ирина так, чтобы услышал только Доктор.
– А мы тут тебе палатку… – Тотошка сделал паузу и со вкусом добавил, – купили.
Он, как и все Крысы, ужасно гордился тем фактом, что именно купили, а не украли.
– Высокая и широкая. Там еще раскладушка и постель, с одеялом, как знали, что сегодня такое начнется. Так что, спать тебе будет тепло, не боись. И палатку поставили так, что и трактором не вырвешь.
Михаил ответил не сразу. Он тщательно вытер руки и лицо полотенцем, аккуратно повесил на веревку полотенце, которое тут же забилось на ветру.
– Вот, глянь! – Тотошка широким жестом указал на палатку.
Михаил подошел к палатке. Остановился перед входом. Ирина напряженно смотрела ему в спину. Над самым входом, к передней стойке, она прикрепила маленькую дешевую иконку, освященную и подаренную ей когда-то отцом Варфаламеем.
От стола было видно плохо, Ирина замерла, вглядываясь в полумрак. Секунда, другая… Две долгих, почти бесконечных секунды. Так же напряженно на нее смотрел Доктор, который видел, как Ирина вешала иконку, и который понимал, что сейчас Ирина чувствует.
Силуэт Михаила дрогнул. Ирина затаила дыхание. Михаил не оглянулся, но Ирина вдруг поняла, что он видит икону, понимает, кто ее туда повесил и, самое главное, знает, зачем ее туда повесили.
Михаил медленно перекрестился. Ирина облегченно всхлипнула и тоже перекрестилась. Доктор выдохнул, наконец, воздух.
– Чего тут топтаться! – заторопился Тотошка.
Михаил подошел к столу, сел. Когда Ирина наклонилась возле него, ставя на стол еду, Михаил положил ей на руку свою руку и сказал негромко:
– Спасибо.
И хотя он не сказал, за что именно спасибо, Ирина поняла. Она торопливо закончила подавать на стол и отошла к печи. Доктор встал из-за стола и тоже пошел за ней.
– Стопарик примешь? – потер ладони Тотошка.
– Спасибо, не хочется, – Михаил взял в руку вилку, – вы не могли бы сейчас позвать сюда Старого? Он еще не спит?
– Не спит! – уверенно ответил, снова вскакивая, Тотошка, – Я его сейчас. Я быстро.
Быстро не получилось.
Пока Тотошка по темноте добрался до жилища Старого, пока объяснил, что того требует к себе САМ Михаил, пока высказал свое мнение о причинах вызова (за палатку поблагодарить хочет, точно говорю), пока вместе со Старым объяснил ближайшим соседям, что Михаил требует к себе только одного человека и пока вернулся к столу, Михаил успел уже поесть, а Ирина подала на стол чай.
– Вечер добрый! – поприветствовал Михаила Старый.
– Присаживайтесь.
Доктор, наблюдавший за этой сценой со стороны, поежился. Воет ветер, отблески огня из печи неровно освещают пространство вокруг стола, а все ведут себя так, будто собрались в чьем-то доме, чтобы попить чайку и обсудить последние новости.
– Присаживайтесь, – предложил Михаил, – выпьете со мной чаю?
– Что? А, чаю… Это, попью, – Старый осторожно присел на край скамейки.
Ирина поставила перед ним чашку, тоже чистую, тоже купленную сегодня. Налила заварку и кипяток.
– Я хотел кое-что выяснить, – отхлебнув из своей чашки, сказал Михаил.
– Ага… Ладно, – Старый, не сводя глаз с Михаила, глотнул чая и обжегся, – черт!
– Вы сахару положите, – спокойно посоветовал Михаил.
– Хорошо, да, – Старый суетливо потянул к себе банку с сахаром.
– Давай я сама, – Ирина отобрала у Старого сахар, – сейчас все рассыплешь, безрукий.
Старый что-то беспомощно пробормотал. Он и сам не мог понять, что с ним происходит. Давно забытый страх и неуверенность удивили бы Старого, если бы он отчего-то не лишился начисто возможности удивляться. Рядом с Михаилом все казалось одновременно и возможным и нереальным.
Старый, как и все остальные Крысы, лучше, чем кто-нибудь другой, знал, что одиночка в этом страшном мире обречен на поражение. Знал Старый и то, что сами они сбивались в стаю именно потому, что боялись гибели в одиночестве. И знал Старый, что нет ангелов в Норе, что каждая Крыса рано или поздно готова была воровать, драться или даже убить.
Но сейчас Старый почувствовал себя ребенком, который вдруг поверил в возможность чуда, не понимает, как это чудо вообще может произойти, но все равно с надеждой смотрит на взрослого – он сможет.
– Я хотел поговорить о ваших людях… – сказал Михаил.
– Так меня бы спросил, Миха! – Тотошка плюхнулся на скамейку рядом со Старым.
Михаил промолчал. Старый немного испуганно глянул на Тотошку. Тот заулыбался было, потом как-то удивленно посмотрел на спокойно сидящего Михаила. Улыбка медленно сползла с лица, сменившись гримасой неуверенности, потом лицо Тотошки приняло озабоченное выражение.
– Засиделся я тут с вами, – почти весело сказал Тотошка, – спать мне пора. Ты как, Ирина, пойдешь или тут…
– Тоже пойду, – ответила Ирина, двинулась было к шалашу, но вдруг остановилась и обернулась к Михаилу, – я могу идти, Миша?
Тотошка замер. Застыл на месте Доктор.
– Да, конечно, – сказал Михаил, – спасибо за ужин.
Михаил сказал это тихо, но именно в этот момент ветер отчего-то стих, и слова прозвучали отчетливо и будто даже звякнули металлом.
Доктор потоптался, дождался, пока старики ушли в шалаш, и медленно двинулся к себе.
– Доктор! – окликнул его Михаил негромко.
– Да, слушаю вас.
– Вы не могли бы к нам присоединиться?
– Я думал, что… – Доктор неуверенно кивнул в сторону шалаша.
– Ирина нам могла бы помочь, но, видимо, сильно устала. А ваша помощь была бы для меня просто незаменимой.
– Хорошо, – неуверенно сказал Доктор и подошел к столу.
Ирина не ответила. Тотошка почувствовал, как подрагивает ее плечо.
– Ты чего, Ирина? – немного переполошившись, спросил Тотошка. – Долларов тех пожалела? Плюнь, ты правильно решила – Миха все отработает! Не плач!
– Дурак ты, Тотошка, – прошептала Ирина.
– Чего это вдруг?
– Не понимаешь, чему радуешься…
– А ты понимаешь, чего боишься? А, старая?
– Не понимаю…
– Ну, так чем это ты умнее меня?
– Ничем, – сказала, чуть помолчав, Ирина.
– Ну, вот и спи, – приказал Тотошка, потом вдруг приподнялся на локте и, чего с ним не происходило уже лет пятнадцать, поцеловал свою сожительницу в щеку.
– Дурак ты, Тотошка, – сказала Ирина и осторожно погладила старика по щеке, – спи.
Потом, когда Тотошка заснул, еще долго лежала, тихо плача. И если бы ее спросили, чего именно она плачет, Ирина не смогла бы объяснить.
А вот Нина, если бы кто-нибудь поинтересовался у нее, отчего это она нервничает, ответила бы. Ответила бы полно, энергично и аргументировано. С особым удовольствием она рассказала бы об этом капитану милиции Гринчуку. Если бы позволил шеф. А шеф этого, естественно, не позволил бы никогда.
Шеф, разжиревшая сволочь, хочет, чтобы Нина легла в постель с ментом. Он хочет решить свои какие-то делишки, расплатившись ею, Ниной. И ему наплевать, что сама Нина, после того, что с ней сделал этот мент, с удовольствием уложила бы его куда-нибудь на рельсы, перед тяжело груженным поездом. Двумя поездами. Тремя поездами и одной дрезиной. И чтобы колесами покрошило этого проклятого Зеленого в лапшу.
Нина предавалась этим сладострастным мечтам, бегая по вещевым рядам рынка, высматривая одежду и крепко прижимая к себе сумочку. Дважды за день она не хотела быть обворованной.
Забежав домой, Нина успела принять душ, переодеться, соорудить на голове что-то более или менее приличное и привела в порядок лицо. Обычно, надевая новую одежду или обувь, Нина испытывала душевный подъем и с удовольствием рассматривала себя в зеркало.
Сегодня это ее раздражало. Особенно то, что вопреки всем правилам и привычкам, приходилось надевать новое белье не стиранным. Мент проклятый!
То, что все это происходит с ней не по вине Гринчука, а по воле Геннадия Федоровича, Нина добросовестно не замечала. К подобному обращению со стороны шефа, Нина привыкла давно.
Нет, это первый раз он подкладывал ее в чью-то постель. Сам никогда не пытавшийся прижать Нинку в угол, или позвать ее в сауну писать под диктовку, Геннадий Федорович не слишком одобрял, и это было еще мягко сказано, сексуальные поползновения своего ближайшего окружения в ее адрес. Нина была его вещью, сукой, охраняющей его дверь. Этим все было сказано. Ее, как шавку, он мог и пнуть, мог и приласкать. К этому она привыкла, и ничего особого в этом не видела.
А этот гадский мусор!
Это он был виноват, что пришлось хватать такси, чтобы вовремя поспеть в клуб, это он был виноват, что, пока такси ехало, в городе началась буря, и что несколько деревьев перегородили таки дорогу.
И еще был виноват мусор, что все быки и вся обслуга клуба пялились теперь на Нину, рассматривали ее ноги, оценивающе скользили взглядами по ее телу и причмокивали ей вдогонку, подталкивая друг друга локтями.
Сам Гринчук сидел в кабинете у Геннадия Федоровича и пил кофе. Об этом Нине сообщил Браток, разместившийся в приемной.
Прохожие торопливо покидали улицы, матери зазывали домой детей, а те – что с детьми бывает очень редко – не просились погулять еще хотя бы пять минут. Ветер внушал страх. И не только детям.
Казалось, что возле клуба ветер взялся доделать то, что не смог совершить большой взрыв. Треснувшие под ударом взрывной волны, стекла под давлением ветра лопались, заполняя опустевшие квартиры резким звоном. С крыш домов, окружавших площадку перед клубом, ветер сдирал листы кровельного железа и сдувал волнистые листы шифера.
Надсадно заскрипев, наконец, упало обгоревшее дерево возле клуба. Охранник, впустивший в клуб секретаршу Геннадия Федоровича, поспешил захлопнуть дверь. На миг ему показалось, что на другой стороне площади, там, где еще лежали опрокинутые киоски, неподвижно стоит парень.
Охранник закрыл дверь на засов, мельком глянул в окно вестибюля, но рассмотреть ничего не смог – небо быстро заволакивало тучами и на улице стремительно темнело. Охранник не стал пытаться рассматривать подробнее по трем очень веским причинам: Нинка приехала на такси в клуб в новом, совершенно обалденном платье, противоположная сторона, по мнению охранника, в его зону ответственности не входила, и, самое главное, никто не станет в такую погоду торчать под открытым небом.
Платье посмотреть, конечно, стоило. Не каждый день Нинка так обтягивает зад и открывает грудь. Противоположная сторона площади, по большому счету, действительно не являлась частью клуба. То, что за ней стоило понаблюдать и то, что там стоило вообще поставить дополнительный пост, не приходило в голову не только охраннику, но и самому хозяину, поэтому в вину ему поставлено быть не могло.
Ну а предположение охранника о том, что никто не станет гулять в такой ураган, было верным почти на сто процентов. За одним исключением.
Возле сваленных взрывом киосков стоял парень, которого зачем-то подобрали Крысы, и который почему-то решил, что его нужно называть Михаилом.
Казалось, парень не обращал внимания ни на ураган, ни на темноту. Парень смотрел прямо перед собой. Губы его иногда шевелились, а иногда он, казалось, прислушивался к чему-то, но не к вою ветра, а к чему-то очень, очень далекому.
Несколько раз гулко бахнул лист железа, оторванный краем от киоска. Стало темно почти как ночью. Откуда-то сверху, из темноты, неожиданно вылетел кусок шифера.
Парень плавно, словно нехотя, шагнул в сторону и пошел к оврагу, даже не оглянувшись на шифер, лопнувший осколками на том самом месте, где парень только что стоял. Мост через овраг обгорел сильно, деревянный настил выгорел почти полностью, парень уверенно прошел по невидимой в сумерках балке, задержался на миг возле перила в том самом месте, на котором его застиг тогда взрыв.
Глаза спокойно посмотрели в темноту, потом взглянули в сторону городских огней. Лицо было спокойно, движения точны и легки. Но…
* * *
– Не нужно психовать, Ирина, – в который раз попытался успокоить свою сожительницу Тотошка, – чего ты, в самом деле? Ну, парень и парень. Михаил и Михаил. Тебе-то что? Ну, хоть ты ей объясни, Айболит!Доктор не ответил.
– Ну, ты-то чего морду в дулю сложил? Баба – дура, понятно. Но ты же человек образованный, хоть и этот… – Тотошка постучал костяшками пальцев по столу, – ударенный жизнью.
Тотошке было хорошо. Его веселое настроение поддерживалось стаканом водки, выпитом за ужином, и чувством выполненного долга. Палатка стояла, свежая постель лежала на почти новой раскладушке, а ужин для Михаила Ирина приготовила в совершенно новой, только сегодня купленной посуде.
Было решено всем остальным Крысам сегодня на глаза Михаилу не попадаться, дать возможность человеку отдохнуть. Прозрачные намеки Тотошки на причастность Михаила к происшествиям на лоходроме и «пятачке», отчего-то породили в Крысах уверенность в способностях неожиданного покровителя.
– Сам ты ударенный! – зло бросила Тотошке Ирина. – Это тебе все просто и красиво, лишь бы водяры хлебнуть.
– И хлебнуть! – радостно согласился Тотошка. – Есть за что!
– За что? – спросил Доктор, оторвавшись от созерцания чистой клеенки, покрывавшей отныне крышку стола.
– Как за что? – изумился Тотошка. – С клубом разобрались, с цыганами – тоже. И деньги он достает просто. И ты, Доктор, погляди, как все наши… Как они все… Как его народ любит!
– Любит… – протянула Ирина.
– Любит, любит, – поспешил уверить ее Тотошка, – ты хоть раз видела за десять, да чего там, за все двадцать лет, чтобы наши жмоты так деньги в складчину собирали? Видела? А как тут порядок наводили?
Ирина промолчала. Тут Тотошка был совершенно прав. Редко Ирина соглашалась с дедом, но против очевидных фактов она почти никогда не выступала.
– Хотя субботник сегодня можно было не проводить, – сказал Доктор, – все равно ветер сюда сносит всякий хлам.
Словно в подтверждение его слов на стол упала ветка.
– Еськин глаз! – подпрыгнул от неожиданности Тотошка. – Светопреставление какое-то!
– Конец света, – очень тихо сказала Ирина.
– Ты, зануда, скажи спасибо, что в овраге живем. Наверху уже давно бы все посдувало: и шалаш твой любимый и палатку.
– Тебе что ль, спасибо сказать, хрен болтливый? Вот влупит ливень, тогда нас отсюда не ветром, так водой вынесет.
– Типун тебе, дура, – Тотошка оглянулся на палатку, – Кошкины, мать вашу, а ну гляньте, как там колышки держаться? Если нужно – вбейте поглубже.
Близнецы безропотно выполнили команду, по очереди осмотрели каждый колышек и, вернувшись к столу, пробормотали что-то успокоительное.
– И что странно, – словно продолжая разговор с кем-то, сказал Доктор, – ведь действительно, ни один из обитателей нашей Норы, даже тот же Петрович, не остался в стороне. Тертые, даже битые люди, которые и себе-то верят только по очень большим праздникам, поверили молодому парню, который лишился памяти, который неизвестно откуда пришел и неизвестно куда уйдет. Непостижимо!
– Чего тут непостижимого, – Тотошка хлопнул Доктора по плечу, – ведь классный парень. Душевный. Сказал – сделает и сделал. А?
Последний вопрос адресовался Кошкиным и был вполне риторическим, но один из близнецов неожиданно для всех ответил:
– Мужик!
– Михаил, – сказал второй, вложив в это имя все положительные чувства, на которые только был способен.
– Господи! – Ирина быстро перекрестилась.
– Даже вот братья Кошкины прониклись общим настроением! – Доктор поцокал языком.
– Прониклись! Общим! Настроением! – передразнил Доктора Тотошка, – Лучше скажи, трубка клистирная, будет сегодня дождь или нет. Еще только около восьми часов, а темно, будто заполночь.
– Думаю, не будет, – сказал Доктор.
– А с чего это ты решил?
– Если бы собирался дождь, то ты, пенек ревматический, щас бы выл в шалаше и за ноги держался, – сказала Ирина.
– А я – за поясницу, – поддержал Ирину Доктор, – не будет дождя.
– О! – сказал Кошкин и встал, глядя в темноту.
– Привет! – сказал его брат, тоже вскочивший, словно по стойке «смирно».
– Кого это вы встречаете? – Тотошка обернулся и, прищурившись, попытался рассмотреть пришедшего.
– Добрый вечер! – громко, чтобы перекрыть шум ветра и листьев, поздоровался Михаил.
– Вечер добрый! – Тотошка тоже вскочил, – А мы тут уже заждались. Присаживайся, Михаил! Поужинай. Ирина сегодня постаралась. Голодный, небось?
– Голодный, – согласился Михаил.
– Давай, я тебе воды на руки солью, – предложил Тотошка.
– Если вам не трудно.
– Какой там трудно! Вот твое полотенечко, вот – мыло. Не додумались мы, Миха, умывальник тебе тут соорудить. Ничего, завтра. – Тотошка уже привычно понес ведро к кустам.
– Дурень старый, – прошептала Ирина так, чтобы услышал только Доктор.
– А мы тут тебе палатку… – Тотошка сделал паузу и со вкусом добавил, – купили.
Он, как и все Крысы, ужасно гордился тем фактом, что именно купили, а не украли.
– Высокая и широкая. Там еще раскладушка и постель, с одеялом, как знали, что сегодня такое начнется. Так что, спать тебе будет тепло, не боись. И палатку поставили так, что и трактором не вырвешь.
Михаил ответил не сразу. Он тщательно вытер руки и лицо полотенцем, аккуратно повесил на веревку полотенце, которое тут же забилось на ветру.
– Вот, глянь! – Тотошка широким жестом указал на палатку.
Михаил подошел к палатке. Остановился перед входом. Ирина напряженно смотрела ему в спину. Над самым входом, к передней стойке, она прикрепила маленькую дешевую иконку, освященную и подаренную ей когда-то отцом Варфаламеем.
От стола было видно плохо, Ирина замерла, вглядываясь в полумрак. Секунда, другая… Две долгих, почти бесконечных секунды. Так же напряженно на нее смотрел Доктор, который видел, как Ирина вешала иконку, и который понимал, что сейчас Ирина чувствует.
Силуэт Михаила дрогнул. Ирина затаила дыхание. Михаил не оглянулся, но Ирина вдруг поняла, что он видит икону, понимает, кто ее туда повесил и, самое главное, знает, зачем ее туда повесили.
Михаил медленно перекрестился. Ирина облегченно всхлипнула и тоже перекрестилась. Доктор выдохнул, наконец, воздух.
– Чего тут топтаться! – заторопился Тотошка.
Михаил подошел к столу, сел. Когда Ирина наклонилась возле него, ставя на стол еду, Михаил положил ей на руку свою руку и сказал негромко:
– Спасибо.
И хотя он не сказал, за что именно спасибо, Ирина поняла. Она торопливо закончила подавать на стол и отошла к печи. Доктор встал из-за стола и тоже пошел за ней.
– Стопарик примешь? – потер ладони Тотошка.
– Спасибо, не хочется, – Михаил взял в руку вилку, – вы не могли бы сейчас позвать сюда Старого? Он еще не спит?
– Не спит! – уверенно ответил, снова вскакивая, Тотошка, – Я его сейчас. Я быстро.
Быстро не получилось.
Пока Тотошка по темноте добрался до жилища Старого, пока объяснил, что того требует к себе САМ Михаил, пока высказал свое мнение о причинах вызова (за палатку поблагодарить хочет, точно говорю), пока вместе со Старым объяснил ближайшим соседям, что Михаил требует к себе только одного человека и пока вернулся к столу, Михаил успел уже поесть, а Ирина подала на стол чай.
– Вечер добрый! – поприветствовал Михаила Старый.
– Присаживайтесь.
Доктор, наблюдавший за этой сценой со стороны, поежился. Воет ветер, отблески огня из печи неровно освещают пространство вокруг стола, а все ведут себя так, будто собрались в чьем-то доме, чтобы попить чайку и обсудить последние новости.
– Присаживайтесь, – предложил Михаил, – выпьете со мной чаю?
– Что? А, чаю… Это, попью, – Старый осторожно присел на край скамейки.
Ирина поставила перед ним чашку, тоже чистую, тоже купленную сегодня. Налила заварку и кипяток.
– Я хотел кое-что выяснить, – отхлебнув из своей чашки, сказал Михаил.
– Ага… Ладно, – Старый, не сводя глаз с Михаила, глотнул чая и обжегся, – черт!
– Вы сахару положите, – спокойно посоветовал Михаил.
– Хорошо, да, – Старый суетливо потянул к себе банку с сахаром.
– Давай я сама, – Ирина отобрала у Старого сахар, – сейчас все рассыплешь, безрукий.
Старый что-то беспомощно пробормотал. Он и сам не мог понять, что с ним происходит. Давно забытый страх и неуверенность удивили бы Старого, если бы он отчего-то не лишился начисто возможности удивляться. Рядом с Михаилом все казалось одновременно и возможным и нереальным.
Старый, как и все остальные Крысы, лучше, чем кто-нибудь другой, знал, что одиночка в этом страшном мире обречен на поражение. Знал Старый и то, что сами они сбивались в стаю именно потому, что боялись гибели в одиночестве. И знал Старый, что нет ангелов в Норе, что каждая Крыса рано или поздно готова была воровать, драться или даже убить.
Но сейчас Старый почувствовал себя ребенком, который вдруг поверил в возможность чуда, не понимает, как это чудо вообще может произойти, но все равно с надеждой смотрит на взрослого – он сможет.
– Я хотел поговорить о ваших людях… – сказал Михаил.
– Так меня бы спросил, Миха! – Тотошка плюхнулся на скамейку рядом со Старым.
Михаил промолчал. Старый немного испуганно глянул на Тотошку. Тот заулыбался было, потом как-то удивленно посмотрел на спокойно сидящего Михаила. Улыбка медленно сползла с лица, сменившись гримасой неуверенности, потом лицо Тотошки приняло озабоченное выражение.
– Засиделся я тут с вами, – почти весело сказал Тотошка, – спать мне пора. Ты как, Ирина, пойдешь или тут…
– Тоже пойду, – ответила Ирина, двинулась было к шалашу, но вдруг остановилась и обернулась к Михаилу, – я могу идти, Миша?
Тотошка замер. Застыл на месте Доктор.
– Да, конечно, – сказал Михаил, – спасибо за ужин.
Михаил сказал это тихо, но именно в этот момент ветер отчего-то стих, и слова прозвучали отчетливо и будто даже звякнули металлом.
Доктор потоптался, дождался, пока старики ушли в шалаш, и медленно двинулся к себе.
– Доктор! – окликнул его Михаил негромко.
– Да, слушаю вас.
– Вы не могли бы к нам присоединиться?
– Я думал, что… – Доктор неуверенно кивнул в сторону шалаша.
– Ирина нам могла бы помочь, но, видимо, сильно устала. А ваша помощь была бы для меня просто незаменимой.
– Хорошо, – неуверенно сказал Доктор и подошел к столу.
* * *
– Нет, все-таки Михаил классный парень! – засыпая, сказал Тотошка, – сокровище мы с тобой подобрали, старая.Ирина не ответила. Тотошка почувствовал, как подрагивает ее плечо.
– Ты чего, Ирина? – немного переполошившись, спросил Тотошка. – Долларов тех пожалела? Плюнь, ты правильно решила – Миха все отработает! Не плач!
– Дурак ты, Тотошка, – прошептала Ирина.
– Чего это вдруг?
– Не понимаешь, чему радуешься…
– А ты понимаешь, чего боишься? А, старая?
– Не понимаю…
– Ну, так чем это ты умнее меня?
– Ничем, – сказала, чуть помолчав, Ирина.
– Ну, вот и спи, – приказал Тотошка, потом вдруг приподнялся на локте и, чего с ним не происходило уже лет пятнадцать, поцеловал свою сожительницу в щеку.
– Дурак ты, Тотошка, – сказала Ирина и осторожно погладила старика по щеке, – спи.
Потом, когда Тотошка заснул, еще долго лежала, тихо плача. И если бы ее спросили, чего именно она плачет, Ирина не смогла бы объяснить.
А вот Нина, если бы кто-нибудь поинтересовался у нее, отчего это она нервничает, ответила бы. Ответила бы полно, энергично и аргументировано. С особым удовольствием она рассказала бы об этом капитану милиции Гринчуку. Если бы позволил шеф. А шеф этого, естественно, не позволил бы никогда.
Шеф, разжиревшая сволочь, хочет, чтобы Нина легла в постель с ментом. Он хочет решить свои какие-то делишки, расплатившись ею, Ниной. И ему наплевать, что сама Нина, после того, что с ней сделал этот мент, с удовольствием уложила бы его куда-нибудь на рельсы, перед тяжело груженным поездом. Двумя поездами. Тремя поездами и одной дрезиной. И чтобы колесами покрошило этого проклятого Зеленого в лапшу.
Нина предавалась этим сладострастным мечтам, бегая по вещевым рядам рынка, высматривая одежду и крепко прижимая к себе сумочку. Дважды за день она не хотела быть обворованной.
Забежав домой, Нина успела принять душ, переодеться, соорудить на голове что-то более или менее приличное и привела в порядок лицо. Обычно, надевая новую одежду или обувь, Нина испытывала душевный подъем и с удовольствием рассматривала себя в зеркало.
Сегодня это ее раздражало. Особенно то, что вопреки всем правилам и привычкам, приходилось надевать новое белье не стиранным. Мент проклятый!
То, что все это происходит с ней не по вине Гринчука, а по воле Геннадия Федоровича, Нина добросовестно не замечала. К подобному обращению со стороны шефа, Нина привыкла давно.
Нет, это первый раз он подкладывал ее в чью-то постель. Сам никогда не пытавшийся прижать Нинку в угол, или позвать ее в сауну писать под диктовку, Геннадий Федорович не слишком одобрял, и это было еще мягко сказано, сексуальные поползновения своего ближайшего окружения в ее адрес. Нина была его вещью, сукой, охраняющей его дверь. Этим все было сказано. Ее, как шавку, он мог и пнуть, мог и приласкать. К этому она привыкла, и ничего особого в этом не видела.
А этот гадский мусор!
Это он был виноват, что пришлось хватать такси, чтобы вовремя поспеть в клуб, это он был виноват, что, пока такси ехало, в городе началась буря, и что несколько деревьев перегородили таки дорогу.
И еще был виноват мусор, что все быки и вся обслуга клуба пялились теперь на Нину, рассматривали ее ноги, оценивающе скользили взглядами по ее телу и причмокивали ей вдогонку, подталкивая друг друга локтями.
Сам Гринчук сидел в кабинете у Геннадия Федоровича и пил кофе. Об этом Нине сообщил Браток, разместившийся в приемной.