Золотько Александр. Мент для новых русских

      Витек мастерски сделал паузу, подцепил на вилку ломтик огурца и с хрустом откусил.
      Не выдержал старший сержант:
      – Тогда Витек поднимает голову и правой рукой освещает ее фонариком. И говорит…
      – Один, говорю, уже докурился. Не поверите, только они были и вдруг не стало!
      – Не поверю, – Гринчук покачал головой, отсмеявшись.
      – Точно так и было! – сказал Витек.
      В дверь снова постучали.
      – Видать, Яшка с клиентом разговаривает, – предположил старший сержант. – Входи!
      – Яшка это… – с порога выпалил Митя.
      – Что-то мне облом, – задумчиво протянул Ковалев. – Пусть гуляет. Вот начнется двухмесячник по борьбе с наркотой, вот тогда и разговеемся…
      – А это что за Яшка?
      – Племянник барона. Повадился гаденыш, наркоту у нас тут возле платформы продавать. И хитрый гад!
      Гринчук задумался. Потом, прищурившись, посмотрел на старшего лейтенанта:
      – А если я тебя попрошу, не в службу, а в дружбу, этого цыганчонка для меня сейчас изловить? Сделаешь?
      – Сделаем? – спросил Ковалев у подчиненных.
      – Давно я не бегал, – потягиваясь, сказал старший сержант, – пошли Витек.
      Следом за ними, получив свой гонорар, убыл Митя.
      – Зачем тебе цыган, Юра? – спросил Ковалев.
      – Давно я с цыганами не общался, – все также задумчиво сказал Гринчук, – нужно наверстывать упущенное.
      Наверстывать упущенное Гринчук смог только минут через десять. Судя по всклоченным волосам задержанного и раскрасневшимся лицам сержантов, шустрый Яша попытался избежать внимания силовых структур. Быстро наливающийся синим цветом желвак под правым глазом цыгана указывал на то, что сотрудники милиции проявили настойчивость и творческую смекалку в деле задержания нарушителя законности.
      – Чем это вы его? – спросил Гринчук. – Дубинка?
      – Сам… – тяжело дыша, доложил старший сержант, – когда попытался не выполнить приказ сотрудника милиции, споткнулся и ударился о ступеньку.
      – Чего прицепились? – вмешался в разговор Яша. – Я кого-нибудь трогал? Ни кого я не трогал. Ходил себе, гулял. Воздухом свежим дышал. Вы что думаете, если цыган, так его можно по лицу бить?
      – Нельзя, – Гринчук присел на край стола, отодвинув в сторону газеты с едой, и покачал головой, – нельзя. Особенно цыгана нельзя.
      Яша подозрительно покосился на незнакомого парня в джинсах, кроссовках и легкой летней куртке поверх футболки. Этих троих ментов он знал хорошо, особых неприятностей от них он не ждал. А вот этот…
      – Вы его случайно еще не обыскивали? – спросил Гринчук у сержантов.
      – Не, – помотал головой Витек и налил себе немного в стакан, – быстро бегает, гад.
      – Не обыскивали, – протянул Гринчук.
      – А нечего меня обыскивать, нечего. Пустой я, – почти радостно выкрикнул Яша, – так что…
      – Так что? – спросил Гринчук у Ковалева, – Придется отпускать незаконно задержанного?
      Глаза Яши недоверчиво блеснули, но на лице появилась улыбка:
      – Вот спасибо, дяденька, хоть вы по-человечески к цыгану. Не все в милиции жалость потеряли…
      – У нас ведь против него ничего нет? Нет? – Гринчук подошел к Яше и похлопал его по спине. – И тут нет, и в карманах нет, и даже в брюках ничего нет. Совсем ничего у нас на него нет.
      Ковалев задумчиво почесал в затылке:
      – А ношение холодного оружия не подойдет? У нас с прошлого года где-то шикарная финка завалялась? Витек, не помнишь где?
      – А на окне, под бумагами, – сообщил Витек, – достать?
      – Яша, сходи, возьми, – посоветовал старший сержант.
      Паренек попятился к двери, но Гринчук удержал его на месте:
      – Устроит тебя ношение холодного оружия?
      – Какого такого оружия? Не было у меня никакого оружия. Ничего я в руки брать не буду.
      – И не будет, – поддержал Яшу Гринчук, – такой парень и вдруг финка. Да еще старая. Ты на его прикид посмотри, на цепуру. А гайка какая с печаткой. Сколько граммов? Десять?
      Улыбка все еще держалась на лице у Яши, но уже с видимым трудом.
      – Не нравится холодное оружие, подыщем еще чего-нибудь. Спичечный коробок маковой соломки устроит? Хотели заначить на крайний случай, но чего не сделаешь для хорошего человека.
      – Не обидишься, если мы тебя примем за наркоту? Я понимаю, что ты где-то здесь неподалеку успел сбросить порцию побольше, но искать ее нам в облом, – Гринчук обнял Яшу за плечи и подвел его к столу.
      Краска отлила потихоньку от лица цыгана и кожа посерела.
      – Статья за наркоту тебя устроит? Или не хочешь?
      – Не хочет, – весело сказал Витек, хозяйственно сооружая себе бутерброд, – ничего он не хочет. Домой вот только хочет, к дяде.
      – К дяде хочешь? – сочувственно улыбнулся Гринчук.
      Яша кивнул.
      – А наркоту не хочешь?
      Яша снова кивнул.
      – Ну, не хочешь, так не хочешь. Присаживайся пока, – Гринчук усадил Яшу на стул. – Леша, кто у вас обычно понятыми бывает?
      – Буфетчица и грузчик.
      – Очень хорошо. Просто замечательно, – Гринчук потер руки, – значит, позовите грузчика, не будем буфетчицу от дела отрывать, и моего водилу. Аккуратно все запишем, протокольчик, в котором зафиксируем, что Яков… как тебя по отчеству?
      – Иванович.
      – А фамилия?
      – Васильев.
      – Что Яков Иванович Васильев случайно получил легкие телесные повреждения, получил первую помощь и убыл восвояси. И претензий к работникам милиции не имеет. Ты ведь не имеешь претензий, Яша?
      – Не имею. Никаких этих… претензий не имею. И глаз сам себе…
      – Вот мы и достигли полного консенсуса, – засмеялся Гринчук, – есть хочешь?
      Есть Яша не хотел, пить тоже, максимум, на что удалось его уговорить, так это снять джинсовую куртку и повесить ее на спинку стула.
      Пока Витек собирал понятых, Гринчук успел переговорить по телефону с Гирей, пообещал ему приехать к назначенному сроку и спрятал телефон в карман, выключив его на всякий случай.
      Ковалев, бросая косые взгляды на капитана, быстро набросал шапку протокола. Грузчик, пятидесятилетний жилистый мужчина, с вытатуированными на пальцах рук кольцами, стоял возле двери. Браток отошел к окну и с любопытством рассматривал все происходящее.
      Яша спокойно продиктовал свои биографические данные. Все это ему казалось странным, но удивляться Яша почти начисто отучился.
      – Ну, что, теперь для протокола мы должны зафиксировать отсутствие у гражданина Васильева при себе чего-нибудь криминального. Гражданин Васильев, у вас ничего нет в карманах незаконного?
      – Ничего. Сами ж знаете.
      – Не знаю. Ты выверни карманы, посмотрим.
      Яша встал со стула, улыбнулся. Из карманов рубашки и брюк на свет Божий были извлечены расческа, небольшое зеркальце, деньги.
      – Вы записываете, гражданин старший лейтенант?
      – Записываю, гражданин капитан. Расческа серого цвета, одна.
      – Теперь куртка, – спокойно сказал Гринчук.
      Яша потянул куртку со спинки стула, и лицо его вдруг вытянулось.
      – Что там у тебя, Яша? Доставай.
      Яша как-то механически сунул руку в оттянутый карман потяжелевшей вдруг куртки. Вздрогнул, и что-то тяжелое гулко упало на пол.
      – Ни хрена себе! – присвистнул старший сержант.
      – Прошу понятых обратить внимание, – официально произнес Гринчук, – задержанный попытался выбросить пистолет системы Макарова.
      – Это не мой! – прошептал Яша.
      – Тогда, наверное, мой, – сказал Гринчук. – Все видели пистолет?
      – Все, – усмехнувшись, бросил Браток, – где тут расписываться и я пойду. А то еще тачку угонят.
      Грузчик молча расписался в протоколе и вышел. Вслед за ним вышел Браток.
      – Да, Яша, – сочувственно произнес старший сержант, – не твой сегодня день. Нужно было тебе на финку соглашаться.
      Яша молчал. Только зубы иногда поскрипывали.
      – И зубами не скрипи, попортишь. Они тебе в зоне ох как понадобятся! – подлил масла в огонь Витек.
      Гринчук взял с подоконника карандаш, наклонился и аккуратно поддел пистолет за спусковую скобу:
      – Пальчики получились не первый сорт, но нам хватит и показаний понятых. И, кстати, Леша, ты не помнишь, на прошлой неделе из какого ствола в человека Гири стреляли?
      Глаза Ковалева удивленно округлились, но он быстро взял себя в руки:
      – Из пээма и стреляли.
      – Интересно, – сам у себя задумчиво поинтересовался Гринчук, – а не из этого ли?
      – Экспертиза покажет, – со знанием дела сказал старший сержант.
      – Гады, – выдавил из себя Яша, – гады!
      – Неуверенно как-то излагаешь, юноша. А где цыганский темперамент? Где уязвленная гордость? Где все это, гордый сын степей?
      – Хреново твое дело! – засмеялся Витек.
      – Ты теперь себе только представь, какие неприятности начнутся у твоего дяди. Мы ж теперь все на ваших выселках перетрясем. Но и это не самое страшное. Ты прикинь, что о тебе и твоих родственниках подумает Гиря, ведь выходит, что это ты в его лучшего друга стрелял. Ай-яй-яй!
      Яша всхлипнул.
      – Только не надо слез! – попросил Гринчук, положил левую руку на голову цыгана, а правой указал всем на дверь. – Веди себя как мужик. Давай мы с тобой поговорим. Один на один.
      – Ничего я не знаю! Никого не убивал! – услышали старший лейтенант и сержанты, выходя на улицу.
      – Резкий у вас друг, – не то осуждающе, не то одобрительно сказал Витек. – Покурим?
      – Покурим, – согласился Ковалев.
      – Откуда этот пистолет взялся? – затягиваясь сигаретой, поинтересовался старший сержант.
      – Из воздуха, – буркнул Ковалев. Он, конечно, относился к Гринчуку хорошо, но так портить отношения с цыганским бароном… И так нахрапом вешать на пацана статью об убийстве…
      – И о чем он теперь там с ним разговаривает?
      – А хрен его знает!
      Милиционеры закурили по второй сигарете.
      Из-за двери послышался голос Гринчука.
      – Зовет, вроде, – насторожился старший сержант.
      Ковалев открыл дверь и заглянул в комнату:
      – Что случилось?
      – Пошли своего к памятнику, к пионерке. У нее в корзине Яша оставил товар. Пусть принесут, а то пропадет, жалко будет. И заходи сюда.
      – Поладили? – спросил Ковалев, отправив Витька выполнять поручение.
      – Полностью. В самых лучших традициях. Правда, Яша?
      – Правда, Юрий Иванович, – дрожащим голосом, но как-то радостно ответил Яша.
      – Все, Яков, свободен. Протокольчик пока побудет у меня. Завтра позвонишь мне по телефону, номер только не потеряй, и договоримся о встрече. Лады?
      – Ага, дядя Юра! – Яша вскочил и бросился к двери.
      – Подожди, – остановил его Гринчук, – сколько, говоришь, ты передал тому мужику порошка?
      – Двести граммов.
      – Не слишком круто?
      – Клянусь, при мне взвешивали.
      – И где отдавал?
      – Я же сказал, в метро, возле рынка, – было видно, что Яше не терпелось поскорее выбраться на свежий воздух.
      – А первый раз ты его где потерял?
      – Первый раз? На рынке, на Пятачке. Он как сквозь землю провалился. Я кинулся, а он исчез. Вы с ним осторожнее, дядя Юра. Страшный он. Улыбается, а все равно страшно.
      – Ладно, – махнул рукой Гринчук, – беги. До завтра.
      Хлопнула дверь.
      Через минуту появился Витек с бумажным пакетом в руках:
      – Вот! Нашел.
      – Давай сюда и свободен! – Гринчук взял пакет, взвесил его на руке. – Леша, не возражаешь, если я его себе заберу?
      – На здоровье, – щедро разрешил Ковалев. – И заодно расскажи, кого это из людей Гири пришили?
      – Никого не пришили. В смысле, никого из пистолета не пришили. Тем более, из этого.
      – Так это мы горбатого лепили?
      – Ой, лепили…
      – А ствол чей?
      – А ствол мой, табельный. Я с ним не расстаюсь, – обтерев пистолет куском газеты, Гринчук сунул его себе за пояс. – А вот теперь мне пора! Дела.
      – Знаешь, Юра! – с чувством произнес Ковалев.
      – Знаю и тоже тебя люблю! Спасибо за угощение. Пока.
      Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Витек:
      – Можно заходить или еще покурить?
      – Один уже накурился, – засмеялся Гринчук и вышел.
      – А пистолет он с собой забрал? – спросил Витек.
      – Его это пистолет! И не мочили никого из этого пистолета. Всех купил капитан Гринчук, – сообщил Ковалев и неожиданно рассмеялся.
      Неожиданно для себя, потому что Витек прыснул первым. Потом, выяснив в чем дело, к ним присоединился старший сержант.
      Явившийся с очередным докладом, Митя обнаружил давящихся хохотом сотрудников милиции.
      А Гринчук получил свою порцию веселья в машине. Он рассказал Братку историю об отрезанной голове и был поражен реакцией.
      – Да, – задумчиво протянул Браток, – а мы Клапану, Сережке маленькому и Зилу чуть рожи не начистили, чтобы туфту про беспредельщиков не гнали.
      – Что? – не понял сразу Гринчук.
      – Ничего, пришли ночью и давай травить про то, как на маньяка с отрезанной человечьей головой в руках наскочили. А кто в такое поверит? Мужик в балахоне, с фонарем и головой в руке! – загробным голосом продекламировал Браток.
      Гринчук захохотал.
      Искренне, от души. Вытирая слезы и всхлипывая. Поначалу он боролся с собой, ему даже почти удалось перестать смеяться, но потом он глянул на серьезное лицо Братка и, подражая его интонациям, протянул:
      – Один уже накурился!
      И Гринчук захохотал снова.
 

   Глава 13

      Жизнь состоит из постоянно повторяющихся ситуаций. Из постоянно повторяющихся поступков и постоянно повторяющихся мыслей и слов. Просто мир, вращаясь, перемешивает эти постоянно повторяющиеся элементы, умудряется складывать из них, как из стекляшек калейдоскопа, новые и новые комбинации. И тот, кто заметит это однообразие стеклышек, может жить спокойно, не напрягаясь и не волнуясь.
      Так, или почти так, рассуждали молодые ребята, расположившиеся на некое подобие пикника на самом краю свалки. На эту сторону мусор не вывозили очень давно, кучи успели перестать вонять и даже поросли кустарником, с недавних пор на свалку мусор вообще перестали вывозить, так что место было выбрано почти идеально.
      Выбирал его, как обычно, Саня Чертынин, с гордостью носящий кличку, естественно, Черт, и считающийся среди своих приятелей парнем крутым и умным. Приятели именовали себя чертями, своих девушек ведьмами, так же их именовали и окружающие. Окружающие старались в дела чертей не лезть, черти, как правило, лезли в дела окружающих только в случае острой необходимости.
      Саня Черт въехал в однообразность мира давно, это позволяло ему не напрягаться и даже приносило некоторые дивиденды. Особо много денег для счастья чертям не требовалось. Они удовлетворялись непритязательным набором из пива, дури, девок и драк. Иногда они устраивали драки для того, чтобы разжиться деньгами на пиво и дурь. Иногда дрались так, ради развлечения.
      Девки были у чертей общие, привычные и закаленные. Иногда попадались и девки чужие. Это вносило некое разнообразие. Сегодня черти получили именно такое разнообразие. Одна из ведьм привела с собой на свалку подругу. Подруга, в принципе, не возражавшая обычно против половых отношений, основанных на взаимном равнодушии и нескольких таблетках дури, отчего-то решила отказать Сане Черту.
      Саня Черт решил, что это забавно, и стал настаивать. Черти решили, что Сане стоит помочь. Ведьмы решили, что Сане мешать не стоит, а закапризничавшая гостья убедилась, что против кодлы не попрешь, и решила расслабиться и получить удовольствие. В конце концов, дело житейское. В общем, все развивалось по привычному сценарию, который мог и надоесть, будь интеллектуальные запросы чертей и ведьм чуть-чуть повыше. Или будь они в принципе.
      Солнце, не торопясь, сползает к горизонту, Саня Черт не торопясь, лениво, осуществляет насилие, трое из его приятелей, вяло удерживают достаточно обнаженное тело на заботливо расстеленном одеяле, обнаженное тело вяло извивается, то ли протестуя против насилия, то ли это насилие поощряя.
      Вдохновленные эротическим зрелищем, остальные черти, в меру желания и способностей, одаривают своими ласками ведьм. Все как обычно: пиво, дурь и девки. Не хватало только драки.
      А потом появился шанс. Метрах в пятидесяти от развлекающихся, из лесопосадки нетвердой походкой вышел мужик. Самому старшему из чертей, Сане, было восемнадцать, поэтому, всякий представитель сильной половины человечества, достигший хотя бы двадцати пяти лет, автоматически попадал в категорию мужиков.
      – Мужик! – пробормотал один из чертей, глянувший случайно на прохожего.
      – Гля, мужик! – выкрикнул он, привлекая внимание остальных.
      Всякий нормальный человек, почувствовав на себе внимание компании Сани Черта, просто обязан был рвануть куда подальше и исчезнуть в тумане. Не исключено, что в этом случае, ему и удалось бы убежать. Жаркий летний вечер и приятная компания не располагала к длительным гонкам с преследованием. Но мужик вел себя странно.
      Он шел, с трудом переставляя ноги и покачиваясь. Ясное дело – синяк. Набрался водяры и заблудился. Это поведение сулило чертям недостающий элемент развлечения. Половые отношения были на время прерваны. В конце концов, заняться этим можно всегда, а вот попинать алкаша – это, к сожалению, выпадало нечасто.
      Последним переключил свое внимание на новый объект Саня Черт. Он оставил свою несколько разочарованную даму на одеяле, оправил одежду и направился к мужику. За Саней, как всегда, было право первого удара. Которым он не смог воспользоваться.
      Он попытался. Привычно крутанул велосипедную цепь. Цепь со свистом рассекла воздух… Только воздух. Мужика на месте уже не было. Он как-то странно качнулся и вдруг оказался совсем рядом с Чертом. И Саня успел заглянуть в глаза странного мужика. И даже успел удивиться, не обнаружив в них ни страха, ни злости. Пустые, прозрачные глаза, словно человек был слеп. Или спал с открытыми глазами.
      Пауза была очень короткой. Саня только попытался начать новый замах. Он не успел заметить стремительного движения правой руки мужика. И оказался первым, кто был убит.
      Сломанное горло.
      И снова пауза, крохотная пауза, за которую черти смогли только осознать, что Саня Черт падает на землю, страшно хрипя. Если бы пауза продлилась бы чуть больше, компания успела бы понять то, что Саня не просто падает, а уже умер. И все… И исчезло бы всякое желание драться.
      Но… Враг переступил через упавшего. Бесстрастно. Как через сломанную ветку. Если бы этот странный мужик только попытался напугать чертей. Просто прикрикнул бы на них… Хватило бы даже просто резкого угрожающего движения. Черти и ведьмы превратились бы просто в испуганных подростков и побежали бы кто куда.
      Но лицо мужика было мертвым, движения плавными и рациональными. И он не стал пугать. Он стал убивать.
      Первые двое были убиты при общем молчании. Третий закричал, замахиваясь ножом, и через секунду этот нож рассек ему горло, от уха до уха.
      Теперь уже закричали все. И вовсе не от страха. Черти и ведьмы просто не успели сообразить, что нужно пугаться. Они кричали, потому что инстинкт, древний обезьяний инстинкт, властно повелел им это. Что-то подсказало им, что убегать бессмысленно, что спрятаться от этого мужика с мертвыми глазами все равно не получится. И они бросились на него, захлебываясь криком и яростью. На том же стадном уровне они понимали, что на их стороне только одно преимущество – численное. Их было почти два десятка, вопящих чертей и ведьм, размахивающих ножами, самодельными кастетами и прочими колюще-режущими приспособлениями. Их поначалу было почти полтора десятка.
      А потом стало меньше. Еще меньше. Наконец, один из чертей не выдержал и побежал. Попытался побежать. Сзади, в ямочку, на стыке позвоночника и черепа ему воткнулся нож, и черт умер, еще не упав на землю.
      Потом умерла ведьма, попытавшаяся поразить врага опасной бритвой в лицо. И наступила тишина. Просто некому было больше кричать. Даже гостья, которую насиловал покойный Саня Черт, приняла зачем-то участие в драке… В бойне. И тоже умерла.
      Все были мертвы. Чье-то тело еще шевелилось, чьи-то пальцы скребли по земле, чьи-то глаза еще смотрели в небо, но живых уже не было. Только убийца.
      Только убийца.
      Михаил замер над последним телом. Поднес руки к лицу. На них была кровь. Михаил огляделся. Присел и вытер руки об одежду убитого. Снова поглядел на ладони. Потер лицо.
      Быстро обошел всех чертей, от одного убитого к другому, обтер то оружие, которое брал в руки. Отошел в сторону, споткнулся, но удержал равновесие. Прижал руки к лицу. Его плечи вздрогнули, тело напряглось. Судорога швырнула Михаила на землю.
      – Нет, – простонал Михаил, с трудом выдавливая из себя звуки, – нет.
      Он боролся с собственным телом почти минуту. На шее вздулись жилы, лицо покраснело. На губах выступила пена.
      – Нет. Нет. Нет. Нет.
      Лопнула прокушенная губа, и кровь залила подбородок.
      – Нет.
      Боль словно подстегнула Михаила. Он замер на мгновение, потом встал. Резко, словно выныривая из-под воды. И громко застонал, почти закричал.
      Михаил снова посмотрел на свои руки, они опять были в крови, но теперь это была его кровь. Чистой рукой Михаил полез в карман брюк, достал носовой платок. Тщательно вытер руку и рот.
      Чистой рукой, кончиками пальцев, он прикасался к своему лицу, словно слепой, ощупывающий неизвестную скульптуру. На глазах выступили слезы. Их Михаил также стер платком.
      Посмотрел на часы, потом на деревья, окантовывающие свалку по периметру. Напрямую, через свалку, до Норы было полтора километра. Михаил покачал головой. Это движение чуть не опрокинуло его навзничь. Руки дрожали, лицо побелело и покрылось мелкими капельками пота.
      Михаил тяжело вздохнул. Снова посмотрел в сторону Норы. И пошел в противоположную сторону.
      Посасывая прокушенную губу, глядя перед собой неподвижным взглядом и словно прислушиваясь к чему-то. К какому-то голосу, слышному только ему.
      Его шаги… Со стороны могло показаться, что Михаил идет по вращающемуся диску, с трудом удерживая равновесие.
      Мир продолжал вращаться, перемешивая стекляшки в бесконечном калейдоскопе. Все как обычно. Только почти два десятка мелких осколков остались лежать неподвижно. А остальные… Остальные продолжали перемешиваться в тягучем водовороте постоянно повторяющихся событий. И ничто не могло отменить этого вязкого водоворота рутины. Ни страх, ни злость, ни души прекрасные порывы.
 

* * *

      Как бы ни хотелось Геннадию Федоровичу махнуть на все рукой и уехать подальше… Или, в крайнем случае, обсудить с Зеленым важные для него, для Геннадия Федоровича, события, приходилось разбираться в повседневных хозяйственных делах. В быте.
      На этот раз быт потребовал внимания Геннадия Федоровича в вечно испуганном лице владельца небольшого ночного клуба. Разговор назревал давно. Но времени все не было. Не нашлось бы его и теперь, но Гринчук запаздывал, а бедняга-владелец как раз появился с ежемесячным отчетом к бухгалтеру, бухгалтер, памятуя о желании шефа потолковать о положении дел в клубе, шефу об этом визите напомнил, а тот решил скоротать минуты ожидания, занимаясь полезным делом. Слишком много вопросов накопилось к владельцу полуподвала в районе студенческих общежитий.
      Собственно, о том, что Владимир Абрамович является владельцем увеселительного заведения только номинально, знали практически все. Как и то, что основной доход клубу приносят не чахлые дискотеки, а торговля наркотиками. И, понятно, основной проблемой было не разбавленное пиво в баре, или ободранные стены в зале, а уменьшение поступлений от торговли именно наркотиками.
      Другими словами, наркотиков продавалось меньше. И это, мягко говоря, сильно не нравилось Геннадию Федоровичу. И Геннадий Федорович полагал, что виновен в этом Владимир Абрамович.
      Эту свою точку зрения Геннадий Федорович изложил сжато, энергично и точно, отвлекаясь от партии на бильярде, которую играл с самим собой. Кроме него и Владимира Абрамовича в комнате никого не было, уединенность и полумрак располагали к доверительной беседе.
      Владимир Абрамович, время от времени, отлетал к одной из стен, удерживался на ногах или оседал на пол, потом немного приходил в себя и возвращался к столу. Геннадий Федорович за это время со смаком наносил один-два удара кием по шарам и снова возвращался к болезненным проблемам бизнеса.
      – Я клянусь. Я мамой клянусь, – в который раз дрожащим голосом произнес Владимир Абрамович, и в который раз Геннадий Федорович ему не поверил.
      Единственное, что кое-как успокаивало Владимира Абрамовича, это то, что критические удары наносились по корпусу, не переходя на лицо.