Страница:
Задача была напугать и вышвырнуть прочь.
Андрей Петрович особо это подчеркнул, хотя закончил инструктаж словами: «Без особой необходимости не мочить». И ударение было сделано именно на «без особой необходимости». А какая необходимость особая, а какая – нет, решать должны были уже на месте. И не пятеро пацанов Гири, а двое парней Андрея Петровича.
Пацаны вообще старались держаться от пары чужаков немного поодаль. Так вели бы себя, наверное, собаки, если бы в их стаю случайно затесались волки. Хрен его знает, пока собрались охотиться вместе, но не исключен вариант, что волки решат пообедать своими лающими временными союзниками.
Сильное впечатление на пацанов произвела стремительная разборка в клубе, ныло уязвленное самолюбие и копошилось в угрюмых мозгах быков желание отомстить, добраться до глоток пришлых волков. Потом. Если получится. И накапливалось желание выплеснуть злость хоть на кого-нибудь. На первого подвернувшегося. На тех же Крыс.
А Крысы… Крысы, как это ни странно, за пару последних дней поверили в свою неуязвимость. И еще поверили в то, что теперь все будет хорошо. Совсем хорошо теперь будет, сказал даже вечно недовольный Петрович. В чем именно будет заключаться это «совсем хорошо» никто из Крыс толком не представлял. Это было как в детстве, когда каждый представлял себе неизбежное пришествие коммунизма по-своему. От вечного безделья, до бесплатных конфет.
Когда ближе к полудню появились цыгане и принесли в Нору продукты и заказанные Доктором медикаменты, Крысы пришли в такое приподнятое состояние, что даже пригласили посетителей к столу. И что странно – цыгане вежливо согласились и с полчаса пили чай, осторожно отвечая на вопросы Коня и Старого.
– Во, Миха, фокусник! – восхищенно сказал Тотошка пришедшему отцу Варфоломею. – Это ж надо – так цыган обломать. И всего за два дня. Погоди, мы еще!..
– Чего еще? – безжизненным голосом спросила Ирина. – Чего еще?
– Ну… это… еще смогем! – пробормотал Тотошка и, чтобы скрыть замешательство, выудил откуда-то из кустов бутылку вина. – Вы как, батюшка, красного вина примете?
Отец Варфоломей тяжело вздохнул.
Прав был Юрка Зеленый. Сто раз прав. Странные и необычные дела творятся в свете. Цыгане Крысам еду носят, а Крысы порядок у себя в Норе наводить начали. Вон, палатка стоит, пространство перед ней выметено, и даже умывальник весит рядом с палаткой, и полотенце с мылом тут же.
– Грехи наши тяжкие, – выдохнул отец Варфоломей, принимая кружку с вином. – Не ворованное?
– Ни Боже мой, – Тотошка даже зажмурился от такого предположения, словно сама мысль, что у него, у Тотошки, может что-то ворованное, приводила его в неописуемый ужас.
– Не сомневайтесь, батюшка, – успокоил и Доктор, который тоже взял в руки кружку с вином. – В последнее время мы все ступили на стезю благочестия. Вспомнили, как минимум, одну из десяти заповедей. Там где про не укради.
– Язык твой… – пробормотал отец Варфоломей и выпил.
С Доктором у них были споры давние, в которых Доктор выступал не столько с позиций безбожия, сколько с высот вселенского скептицизма. И каждое упоминание Доктором священных текстов воспринималось священником как начало нового спора.
– Нет, – допив вино, протянул Доктор, – я не ставлю под сомнение божественное происхождение этих заповедей, но меня смущает некоторая безнаказанность за их невыполнение. У нас, медиков, с клятвой Гиппократа даже чуть построже будет.
– Язычники вы все, и Гиппократ ваш, – отец Варфоломей сплюнул, – язычник.
– Естественно, язычник, – согласился Доктор, покосился на Ирину и разлил остаток вина в кружки – себе, священнику и Тотошке. – Но и с язычниками я также не согласен. Ваше здоровье!
– Ага, – залпом осушив кружку, засмеялся Тотошка. – Он ни с кем не согласный. Он и сам с собой не согласный. Такое несет, бывает, что прямо с души воротит.
– Откуда тебя воротит? – переспросил, прищурившись, Доктор. – С какой такой души?
– Вот, опять начал! – засмеялся Тотошка, и братья Кошкины, сидевшие поодаль, тоже, на всякий случай, заулыбались.
– Не начал, а продолжаю, – сварливо поправил Доктор. – Я принимал участие в десятках операций и ни разу не обнаружил внутреннего органа с названием «душа». Не доводилось встречать, извините.
– Душу ему не доводилось встречать, – закричал Тотошка, – а совесть тебе встречать доводилось? А, это, ум и честь нашей эпохи?
Тотошка снова залился смехом, хлопнул рукой по столу.
Отец Варфоломей отодвинул кружку:
– Я смотрю, обновка у вас.
– Обновка? – Тотошка оглянулся туда, куда глядел священник. – А, палатка. Да. Это мы Михе купили. И постель купили, и… Много чего купили.
– Какому такому Михе? – отец Варфоломей внутренне сжался, понимая, что ведет сейчас себя подобно ментовскому осведомителю, втираясь в доверие и расспрашивая.
Нет, одернул себя священник, ничего я Юрке не скажу, если что-то о Крысах узнаю. Ничего. А вот если…
– Миха? – переспросил Тотошка. – А это помнишь, когда в клубе первый раз бомба рванула?
Тотошка рассказывал долго, с подробностями и выдумкой. В его изложении получалось, что Михаила они с Ириной вынесли чуть ли не из самого эпицентра взрыва и выхаживали его, разве что кровь свою ему не переливая.
А когда жизнь они Мишке спасли, то пообещал он в благодарность, что поможет им, защищать станет, и никто больше в целом свете их тронуть не сможет. А если кто посмеет, то Мишка с ними разберется.
– И смотри вот, – широким жестом закончил свою историю Тотошка, – как сказал, так и получается.
– Трепло, – оценила рассказ Ирина.
– Ну, уважаемая, – пожал плечами Доктор, – в общем, в наиболее важных моментах, уважаемый Тотошка почти не соврал.
– Я соврал? Все – чистая правда. У кого хошь спроси. Вон, у Старого спроси, у Коня…
– Трепло, – повторила Ирина.
– А кто он такой, Михаил? – снова задал свой вопрос отец Варфоломей.
– И не знаю, и знать не желаю. Мужик. Настоящий мужик.
– А он, часом, не архангел? – вкрадчиво поинтересовался Доктор, – ниспосланный защитить рабов божьих и наставить их на путь истинный? Как полагаете, батюшка? Вывести, так сказать, народ избранный в землю, текущую молоком и медом.
Ирина перекрестилась, тяжело вздохнув.
– Чего вздыхаете, Ирина? Не согласны? – Доктор даже засмеялся. – Ирина у нас считает, что вовсе даже наоборот, что Михаил одержим нечистым духом и всех нас прямиком отправит в геенну огненную.
– Поостерегся бы ты, Доктор, слова такие вслух произносить, – перекрестился и отец Варфоломей. – Не шутят такими вещами.
– А что? Вам-то самому, батюшка, с нечистым сталкиваться приходилось?
– Типун тебе, – отец Варфоломей снова перекрестился.
– Так ни разу и не довелось? – разочаровано переспросил Доктор.
– Не тебе меня спрашивать. И не мне тебе отвечать, – твердым голосом произнес отец Варфоломей.
– Ну, извините, коли это тайна, – развел руками Доктор. – Извините.
Внезапно голос подал один из Кошкиных.
– О! – громко протянул он, указывая пальцем куда-то в сторону.
– Чего там… О, господи, – Тотошка вскочил с места и бросился к Михаилу, который появился из кустов. – Что с тобой?
Михаил стоял, покачиваясь, словно во сне, веки были полуприкрыты, но зрачков видно не было, только белые полоски. И белое с желтизной лицо. И кровь, размазанная по лицу и прочертившая темную дорожку по подбородку.
Тотошка попытался подхватить оседающего на землю Михаила, но не смог – не хватило сил.
Подбежал Доктор, Ирина и оба брата Кошкина, не дожидаясь приказа, оказались возле Михаила.
– Руки уберите, – прикрикнула Ирина.
Михаил застонал.
– Что? – Доктор стал на колени и наклонился к лицу Михаила. – Что?
– Плохо, – еле слышно прошептал Михаил.
Сил больше не было. Он потратил их все, добираясь сюда. Он сжег их, пытаясь удержаться над клокочущей пропастью безумия. Он должен был прийти сюда. И он пришел. И все.
Судорога волной прокатилась по его телу. Мышцы напряглись, лицо исказилось.
– Держите его! – успел приказать Доктор.
Кошкины навалились.
Тело Михаила выгнулось. Голова мотнулась, но Ирина успела подставить руку, чтобы она не ударилась о землю.
Отец Варфоломей перекрестился.
– Сделай же что-нибудь, – простонала Ирина.
Доктор как мог быстро встал с колен, прошел к палатке и вернулся со шприцом.
Михаил захрипел. Жилы на шее напряглись и вибрировали, выпуская наружу только вот такой натужный хрип. Крупная частая дрожь била все тело.
– Укол, – Ирина прижала голову Михаила к своей груди.
– Н-не могу… – прошептал Доктор.
– Ты чего, трубка клистирная? – взорвался Тотошка, пытающийся удержать ноги Михаила. – Коли, мать твою.
– Я не знаю… – Доктор попятился.
Лицо Михаила налилось кровью, а хрип напоминал рев животного. Смертельно опасного животного. Зверя.
Тотошка внезапно отлетел в сторону, к ногам остолбеневшего священника.
Что-то закричала Ирина, выл Михаил, но братья Кошкины держали его мертвой хваткой. Они не чувствовали боли, когда Михаил несколько раз ударил их ногами. Они не замечали вообще ничего. Они держали его руки и тело. Им приказали это делать, приказали те, кому они доверяли, и кроме этого, к Михаилу Кошкины испытывали особое чувство, которое можно было бы назвать и уважением, и любовью, если бы Кошкины в принципе могли удержать в своих немытых головах такие отвлеченные понятия. В головы братьев Кошкиных сейчас вмещалось только одно – Михаилу плохо, а если его отпустить, то будет еще хуже.
На крик стали сбегаться другие обитатели Норы. Сообразив, что нужна помощь, трое или четверо навалились Михаилу на ноги. Двое тут же рухнули, но остальные прижали ноги к земле.
Старый влепил Доктору пощечину, пытаясь привести его в чувство и заставить сделать укол. Доктор мотал головой и бормотал что-то неразборчивое.
Потом вперед шагнул отец Варфоломей, отобрал у него шприц, выдавил воздух и, прицелившись, вонзил иглу в руку Михаила.
Вой не стих. Тело продолжало бесноваться, и его удерживать было необыкновенно трудно, словно Михаил обрел силу десятков людей, словно сила эта не вмещалась в его теле и рвалась наружу, рвалась, чтобы уничтожить все вокруг. Нечеловеческая сила. Дьявольская сила.
Отец Варфоломей перекрестился.
– Еще коли, – потребовала, задыхаясь, Ирина.
– Можно? – спросил Доктора священник.
– Не знаю.
– Можно еще колоть? Не умрет?
– Да не знаю я, – выкрикнул Доктор. – Я такое в первый раз вижу.
– Еще одну дозу можно? – отец Варфоломей тряхнул Доктора за плечи.
– М-можно. Только я не знаю… поможет или нет…
– Сам сделаешь укол? – спросил священник.
Болезненно вскрикнул кто-то из Крыс, державших Михаила, но ему на помощь бросился другой.
Отец Варфоломей ударил Доктора по лицу. Наотмашь. Потом еще раз. Тритий удар пришелся по носу, брызнула кровь.
– Укол давай, господа бога… – священник влепил еще одну пощечину.
– Да, да… – Доктор словно стряхнул с себя оцепенение. – Я сейчас. Сейчас… Быстро.
Быстро не получилось. И после второго укола Михаил не успокоился окончательно. Тело все еще билось в судорогах, Михаил хрипел, вырываясь, Крысы меняли друг друга, теряя силы, и только Кошкины не отпускали Михаила ни на секунду.
Только через три или четыре часа тело Михаила начало затихать. И это было не излечение, просто у него не оставалось сил. Мелкая ознобная дрожь сменила судороги, прекратился вой, и нельзя было понять – это стонет Михаил, или просто воспаленное криком горло с трудом пропускает воздух.
– Что это с ним? – спросил отец Варфоломей у Доктора.
– Не знаю. Такой приступ – первый раз. И мне кажется… – Доктор понизил голос. – Мне кажется, что он умирает. Человек не может такого выдержать.
Отец Варфоломей посмотрел туда, где все еще хрипел Михаил, увидел выражение отчаяния на лице Ирины и отвел взгляд.
– Нужно вызвать врача, – помолчав, сказал священник.
– Сюда? – саркастически усмехнулся Доктор.
В Нору не придет ни один врач. «Скорая помощь» сюда также не поедет. Никто не примет вызов сюда. Это Нора. Она есть, и ее нет. Здесь и людей нет, только Крысы. Это знали все. Это понимал каждый. И максимум, что могли в особо тяжких случаях сделать Крысы для своих, это вынести их на улицу и позвонить по телефону-автомату в «скорую». Иногда больных успевали спасти. Если нет, то их хотя бы хоронили. Пусть в общей могиле где-то на дальнем кладбище, но все-таки.
– Я пойду и вызову «скорую помощь», – сказал отец Варфоломей. – И ежели они не приедут…
– Ты их проклянешь! – буркнул Доктор.
Он злился на всех и, в первую очередь, на себя. Он испугался. Испугался настолько, что не смог выполнить того, что еще называл своим долгом. В ту секунду, когда Доктор собирался вонзить иглу в вену Михаилу, обожгла вдруг мысль, что права Ирина, что Михаил, улыбчивый и уверенный Михаил, действительно захвачен дьяволом, что тело его наполнено жуткой нечеловеческой силой, способной только уничтожать. И словно парализовала Доктора эта мысль. Словно обратила в соляной столб.
Но самым страшным было то, что Михаил и после второго укола не уснул. Глаза были открыты, губы шевелились, словно Михаил что-то тихонько шептал, словно уговаривал Михаил кого-то, из последних сил просил о… О пощаде? О милости?
Доктор отошел в сторону, чтобы, не дай бог, не услышать, к кому именно обращается Михаил, будто это могло и самого Доктора подтолкнуть к краю. И первый раз в своей неустроенной жизни Доктор пожалел, что не верит в бога и что не умеет, не имеет права креститься.
– Приедут, – сам себе пообещал отец Варфоломей.
Никто не возразил. И никто не поддержал. Все молчали, даже Тотошка молча тер ушибленные Михаилом места. Темнота уверенно выползала из-за кустов и деревьев, оставляя клочки своей плоти на ветках.
С легким шелестом сползала темнота по склонам оврага, и с плеском устремлялась в широко открытые глаза Крыс. Людей, которых называли Крысами. Людей, только вчера вспомнивших, что они люди. Темнота на миг ослепляла их глаза, а потом ледяной испариной опускалась на сердца и души. И даже Доктор, ни разу так и не обнаруживший при операции вместилища души, чувствовал, как его душа пытается сжаться, спрятаться где-то в закоулках разом ослабшего тела.
Михаил умирал. Это понимали все, и это значило, что умирала и их надежда на будущее, их надежда на счастье, или даже не на счастье, а на что-то такое, что поможет им оставаться людьми.
Осознав это, люди, которых долгие годы называли Крысами, замерли, поняв всю громадность потери. И всю ее необратимость.
Кто-то из женщин заплакал. Теперь вокруг Михаила собрались все обитатели Норы.
– Я вызову «скорую», – еще раз повторил отец Варфоломей, понимая, что даже если врачи приедут, то помочь Михаилу они не смогут.
Священник давно знал всех этих людей, выброшенных из большого мира, и теперь видел, чувствовал то отчаяние, которое вползало в их души по пути, проложенному темнотой. И чувствовал отец Варфоломей свое бессилие.
Все теряло смысл для обитателей Норы. Если бы они были стаей волков, то сейчас заполнилось бы все пространство вокруг печальным воем. Жить было незачем.
Незачем. Незачем.
До того момента, как из темноты появились силуэты двух парней Андрея Петровича и пяти пацанов Гири.
– Привет, – негромко произнес тот из парней, которого звали Анатолий.
Ему все казалось простым. Бродяги, грязные бомжи обязаны были знать свое место. Даже не так, просто все, кто получал приказы от Андрея Петровича, обязаны были эти приказы выполнять. Анатолию это было совершенно понятно, и это Анатолий под сомнение и сам не ставил, и другим позволять не собирался. А бомжи это, или крутые, вроде того зажравшегося владельца клуба – было без разницы.
Анатолию платили за выполнение приказов и за то, чтобы приказы выполняли все остальные. Тем более – Крысы.
В общем, все складывалось удачно. Крысы собрались все вместе, и их теперь не придется разыскивать по кустам. Им даже не придется особо угрожать. Эти бывшие людишки побегут только от одного уверенного слова. Не придется даже доставать оружия. Доставать и, тем более, применять.
– Привет, – повторил Анатолий, когда Крысы не ответили на первое его приветствие. – Плохо слышите, господа и дамы?
– Мы можем говорить и громче, – поддержал своего старшего второй парень, Славик.
У него настроение было хорошим. Очень удачно получилось припугнуть этих быков из клуба. Так удачно, что вот эти пятеро, набранные в поддержку, молчали всю дорогу до оврага, да и теперь выглядели как Крысы, а не как те, кто пришел их выгонять.
– Нет, – покачал головой Анатолий, – мы кричать не будем, а то еще разбудим кого-нибудь.
Славик хмыкнул.
– Мы просто очень тихо напомним этим уважаемым членам общества, что им нужно было отсюда убраться уже несколько дней назад. Вас ведь предупреждали? – Анатолий резким движением рванул к себе за одежду ближайшего обитателя Норы. – Тебе говорили?
– Говорили… – тоскливо протянул Конь, оглядываясь на лежащего Михаила.
– Так почему ты еще здесь? – спросил Славик.
У него был очень хороший удар справа. Четкий и хлесткий. Конь отлетел в сторону и остался лежать.
Никто из Крыс не пошевелился.
– Вы че, охренели? – Славик ударил снова, не выбирая жертву. – С вами же никто не будет церемониться.
– Прекратите, – сказал отец Варфоломей.
– Чего? – переспросил Славик.
– Оставьте их в покое…
– Ты, бородатенький, не понял, что было сказано? – Славик шагнул к священнику, но тут подал голос один из пацанов Гири.
– Не трожь, это батюшка, – сказал Длинный.
– А хоть сам Папа Римский, – заявил Славик, но руку опустил.
Приказ не церемониться касался только Крыс. О священниках речи не было.
– Вы бы их отсюда увели, батюшка, – сказал Анатолий, – пожалели бы рабов божьих.
– А вы чьи рабы? – спросил священник. – Если они – божьи, то чьи вы?
Славик оглянулся на старшего.
– Я не буду с тобой спорить, батя. Я даю десять секунд на то, чтобы все эти… – Анатолий брезгливо кивнул в сторону Крыс, – убрались отсюда. Раз.
Несколько дней назад никто из стоящих на дне оврага не стал бы дожидаться конца отсчета. Но в этот вечер…
– Пошел ты, – сказал Петрович негромко, но так, что все услышали.
Фраза повисла перед самым лицом Анатолия, искрясь и покалывая этими искрами глаза. Пошел ты.
– Это кто такой смелый? – почти радостным тоном переспросил Анатолий.
Все становилось на свои места. Он приказал, ему возразили. Эта шваль, этот хлам, отбросы эти совсем мозги потеряли. Но теперь все становилось просто и понятно. Сопротивление нужно сломить.
Анатолий плавным движением руки извлек из-под одежды резиновую палку.
– Еще раз повтори, – ласково попросил Славик, вынимая из-за пояса нунчаки. – Повтори.
Ни у кого из Крыс не было ни малейшего шанса выстоять хотя бы секунду против Славика или Анатолия. Андрей Петрович следил за подготовкой своих людей. И более сильные, чем Крысы, противники имели достаточно мало шансов устоять один на один.
Но тут в дело вступал фактор, который инструктора Андрея Петровича не могли предусмотреть и к чему не могли подготовить парней. Собственно, бойцов готовили к силовым акциям против таких же подготовленных, как и они. И к такому единоборству они были готовы. К единоборству. В крайнем случае, к борьбе с двумя-тремя противниками. Может быть, даже с десятком.
Тот же Анатолий на тренировках успешно работал и с пятью противниками.
Крысы драться не умели. Они не знали ни одного приема в прямом смысле этого слова. Но у них был метод борьбы, который помог им выходить победителями из многих схваток за время существования Норы. Когда иного выхода не было, когда просто уйти не получалось, у Крыс срабатывал, как запал, рефлекс – все скопом на противника.
Славик замахнуться успел.
Анатолия снесли массой, опрокинули и прижали к земле.
– Твою мать! – успел простонать Славик, когда кто-то вывернул его руку и отобрал оружие.
Пацаны Гири были просто окружены, в их плечи, руки и одежду вцепились десятки рук. Длинного кто-то схватил за волосы и резко рванул вниз.
Длинный взвыл.
– Суки, – с кровью выплюнул Анатолий, за что был наказан еще одним ударом в лицо.
И тишина.
Михаил внятно сказал:
– Я больше не хочу.
– Хорошо, Миша, – прошептала Ирина, погладив его по щеке. – Хорошо.
– Я не хочу. И больше не могу. Честное слово. Я больше не могу. Я выгорел. Вы ж знаете, что я этого не хочу делать. Вы же знаете.
– Мы знаем, Миша, – тихо сказала Ирина.
– Мы знаем, – отчего-то повторили Крысы.
– Что с ними делать? – спросил Петрович вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Гоните вы их отсюда, – бросила, не отводя взгляда от Михаила, Ирина. – Пусть идут.
– Точно, мы пойдем, – сказал Длинный. – Мы, в натуре, пойдем. Чего нам здесь делать? Мы без базара пойдем, нам проблемы не нужны…
Анатолий скрипнул зубами и промолчал.
– Идите, – сказал Старый, – а мы останемся.
– Вот и лады, – Длинный, почувствовав, что его отпустили, покрутил головой, разминая шею, и постарался отойти подальше от Крыс.
– Лады, – неопределенным тоном произнес Анатолий, когда и его отпустили.
Михаил застонал, беззащитно, по-детски.
– Я схожу за «скорой», – спохватился отец Варфоломей.
– Попробуйте, – сказал Доктор.
Михаил застонал снова.
Все обернулись к нему, мгновенно забыв об Анатолии и Славике.
– Суки, – громко сказал Анатолий, и что-то металлически лязгнуло.
– Доигрались, – сказал Славик и тоже передернул затвор пистолета.
– Вот такие дела, – Анатолий поднял пистолет, прицелился и нажал на спуск.
Грохнул выстрел, и пуля, ударив в плечо Старого, отбросила его прочь. Еще два выстрела, и упали еще двое. Анатолий не убивал, хотя очень хотел этого. Плечо, нога и еще одна нога.
– Обрадовались, суки? – спросил Славик и прицелился в лицо какого-то мужика неопределенного возраста.
Мужик попятился, споткнулся обо что-то и упал бы навзничь, если бы его не подхватил кто-то из толпы.
– Смелые, значит? – процедил Славик. – Смелые и сильные?
– Не нужно, – простонал Михаил.
– Да заткните вы ему хлебало! – приказал Анатолий, взмахнув пистолетом.
Ему совершенно не нравилась ситуация. Если бы в процессе обучения у него напрочь не отбили способность пугаться, то можно было бы подумать, что он боится. Воздух в овраге вибрировал. Было слышно, как гудит воздух, словно высоковольтные провода. И даже раненные Крысы не кричали.
Вцепившись в раны, они, не отрываясь смотрели на Анатолия и Славика. Длинный с приятелями, у которых оружие отобрали еще в клубе, начали пятится, словно под давлением взглядов Крыс, полных ненависти.
– Не нужно, – снова повторил Михаил.
– Да кто это у вас? – спросил Анатолий, пытаясь рассмотреть лежащего.
Только сейчас он вдруг понял, что центром всего здесь происходящего является не он со Славиком, а именно этот мужик, бормочущий что-то, словно в бреду. И если уничтожить этого мужика, то все кончится, Крысы снова станут Крысами – трусливыми и послушными.
Анатолий шагнул вперед, кто-то из Крыс попытался его остановить, протянул руку… Выстрел. Пуля ударила в бок, в сердце, и человек упал.
– Назад, – приказал Славик. – И вы, суки, не дергайтесь.
Последняя команда относилась к Длинному с приятелями, которые почти уже скрылись в темноте.
– Я всех перестреляю, – предупредил Анатолий. – Каждого, кто дернется.
Да почему ж они не бегут, подумал Славик. Почему стоят на месте, даже не пытаясь просить о пощаде. Что здесь происходит?
Анатолий сделал еще шаг. Славик торопливо шагнул за ним, прикрывая спину. Не нужно этого делать, подумал Славик, переводя с одного лица на другое. В любую секунду это может взорваться и уничтожить все – эту пугающую тишину и их, непрошеных пришельцев. Пистолет вдруг показался никчемной пустой железякой, не способной не только напугать, но и защитить.
Крыс было слишком много. И вели они себя не так, как должны были вести.
Еще шаг.
Пистолет стал невообразимо тяжелым, потянул руку к земле, и Анатолий взял оружие двумя руками. Палец словно судорогой свело на спусковом крючке, и выстрел мог прозвучать в любую секунду.
Андрей Петрович особо это подчеркнул, хотя закончил инструктаж словами: «Без особой необходимости не мочить». И ударение было сделано именно на «без особой необходимости». А какая необходимость особая, а какая – нет, решать должны были уже на месте. И не пятеро пацанов Гири, а двое парней Андрея Петровича.
Пацаны вообще старались держаться от пары чужаков немного поодаль. Так вели бы себя, наверное, собаки, если бы в их стаю случайно затесались волки. Хрен его знает, пока собрались охотиться вместе, но не исключен вариант, что волки решат пообедать своими лающими временными союзниками.
Сильное впечатление на пацанов произвела стремительная разборка в клубе, ныло уязвленное самолюбие и копошилось в угрюмых мозгах быков желание отомстить, добраться до глоток пришлых волков. Потом. Если получится. И накапливалось желание выплеснуть злость хоть на кого-нибудь. На первого подвернувшегося. На тех же Крыс.
А Крысы… Крысы, как это ни странно, за пару последних дней поверили в свою неуязвимость. И еще поверили в то, что теперь все будет хорошо. Совсем хорошо теперь будет, сказал даже вечно недовольный Петрович. В чем именно будет заключаться это «совсем хорошо» никто из Крыс толком не представлял. Это было как в детстве, когда каждый представлял себе неизбежное пришествие коммунизма по-своему. От вечного безделья, до бесплатных конфет.
Когда ближе к полудню появились цыгане и принесли в Нору продукты и заказанные Доктором медикаменты, Крысы пришли в такое приподнятое состояние, что даже пригласили посетителей к столу. И что странно – цыгане вежливо согласились и с полчаса пили чай, осторожно отвечая на вопросы Коня и Старого.
– Во, Миха, фокусник! – восхищенно сказал Тотошка пришедшему отцу Варфоломею. – Это ж надо – так цыган обломать. И всего за два дня. Погоди, мы еще!..
– Чего еще? – безжизненным голосом спросила Ирина. – Чего еще?
– Ну… это… еще смогем! – пробормотал Тотошка и, чтобы скрыть замешательство, выудил откуда-то из кустов бутылку вина. – Вы как, батюшка, красного вина примете?
Отец Варфоломей тяжело вздохнул.
Прав был Юрка Зеленый. Сто раз прав. Странные и необычные дела творятся в свете. Цыгане Крысам еду носят, а Крысы порядок у себя в Норе наводить начали. Вон, палатка стоит, пространство перед ней выметено, и даже умывальник весит рядом с палаткой, и полотенце с мылом тут же.
– Грехи наши тяжкие, – выдохнул отец Варфоломей, принимая кружку с вином. – Не ворованное?
– Ни Боже мой, – Тотошка даже зажмурился от такого предположения, словно сама мысль, что у него, у Тотошки, может что-то ворованное, приводила его в неописуемый ужас.
– Не сомневайтесь, батюшка, – успокоил и Доктор, который тоже взял в руки кружку с вином. – В последнее время мы все ступили на стезю благочестия. Вспомнили, как минимум, одну из десяти заповедей. Там где про не укради.
– Язык твой… – пробормотал отец Варфоломей и выпил.
С Доктором у них были споры давние, в которых Доктор выступал не столько с позиций безбожия, сколько с высот вселенского скептицизма. И каждое упоминание Доктором священных текстов воспринималось священником как начало нового спора.
– Нет, – допив вино, протянул Доктор, – я не ставлю под сомнение божественное происхождение этих заповедей, но меня смущает некоторая безнаказанность за их невыполнение. У нас, медиков, с клятвой Гиппократа даже чуть построже будет.
– Язычники вы все, и Гиппократ ваш, – отец Варфоломей сплюнул, – язычник.
– Естественно, язычник, – согласился Доктор, покосился на Ирину и разлил остаток вина в кружки – себе, священнику и Тотошке. – Но и с язычниками я также не согласен. Ваше здоровье!
– Ага, – залпом осушив кружку, засмеялся Тотошка. – Он ни с кем не согласный. Он и сам с собой не согласный. Такое несет, бывает, что прямо с души воротит.
– Откуда тебя воротит? – переспросил, прищурившись, Доктор. – С какой такой души?
– Вот, опять начал! – засмеялся Тотошка, и братья Кошкины, сидевшие поодаль, тоже, на всякий случай, заулыбались.
– Не начал, а продолжаю, – сварливо поправил Доктор. – Я принимал участие в десятках операций и ни разу не обнаружил внутреннего органа с названием «душа». Не доводилось встречать, извините.
– Душу ему не доводилось встречать, – закричал Тотошка, – а совесть тебе встречать доводилось? А, это, ум и честь нашей эпохи?
Тотошка снова залился смехом, хлопнул рукой по столу.
Отец Варфоломей отодвинул кружку:
– Я смотрю, обновка у вас.
– Обновка? – Тотошка оглянулся туда, куда глядел священник. – А, палатка. Да. Это мы Михе купили. И постель купили, и… Много чего купили.
– Какому такому Михе? – отец Варфоломей внутренне сжался, понимая, что ведет сейчас себя подобно ментовскому осведомителю, втираясь в доверие и расспрашивая.
Нет, одернул себя священник, ничего я Юрке не скажу, если что-то о Крысах узнаю. Ничего. А вот если…
– Миха? – переспросил Тотошка. – А это помнишь, когда в клубе первый раз бомба рванула?
Тотошка рассказывал долго, с подробностями и выдумкой. В его изложении получалось, что Михаила они с Ириной вынесли чуть ли не из самого эпицентра взрыва и выхаживали его, разве что кровь свою ему не переливая.
А когда жизнь они Мишке спасли, то пообещал он в благодарность, что поможет им, защищать станет, и никто больше в целом свете их тронуть не сможет. А если кто посмеет, то Мишка с ними разберется.
– И смотри вот, – широким жестом закончил свою историю Тотошка, – как сказал, так и получается.
– Трепло, – оценила рассказ Ирина.
– Ну, уважаемая, – пожал плечами Доктор, – в общем, в наиболее важных моментах, уважаемый Тотошка почти не соврал.
– Я соврал? Все – чистая правда. У кого хошь спроси. Вон, у Старого спроси, у Коня…
– Трепло, – повторила Ирина.
– А кто он такой, Михаил? – снова задал свой вопрос отец Варфоломей.
– И не знаю, и знать не желаю. Мужик. Настоящий мужик.
– А он, часом, не архангел? – вкрадчиво поинтересовался Доктор, – ниспосланный защитить рабов божьих и наставить их на путь истинный? Как полагаете, батюшка? Вывести, так сказать, народ избранный в землю, текущую молоком и медом.
Ирина перекрестилась, тяжело вздохнув.
– Чего вздыхаете, Ирина? Не согласны? – Доктор даже засмеялся. – Ирина у нас считает, что вовсе даже наоборот, что Михаил одержим нечистым духом и всех нас прямиком отправит в геенну огненную.
– Поостерегся бы ты, Доктор, слова такие вслух произносить, – перекрестился и отец Варфоломей. – Не шутят такими вещами.
– А что? Вам-то самому, батюшка, с нечистым сталкиваться приходилось?
– Типун тебе, – отец Варфоломей снова перекрестился.
– Так ни разу и не довелось? – разочаровано переспросил Доктор.
– Не тебе меня спрашивать. И не мне тебе отвечать, – твердым голосом произнес отец Варфоломей.
– Ну, извините, коли это тайна, – развел руками Доктор. – Извините.
Внезапно голос подал один из Кошкиных.
– О! – громко протянул он, указывая пальцем куда-то в сторону.
– Чего там… О, господи, – Тотошка вскочил с места и бросился к Михаилу, который появился из кустов. – Что с тобой?
Михаил стоял, покачиваясь, словно во сне, веки были полуприкрыты, но зрачков видно не было, только белые полоски. И белое с желтизной лицо. И кровь, размазанная по лицу и прочертившая темную дорожку по подбородку.
Тотошка попытался подхватить оседающего на землю Михаила, но не смог – не хватило сил.
Подбежал Доктор, Ирина и оба брата Кошкина, не дожидаясь приказа, оказались возле Михаила.
– Руки уберите, – прикрикнула Ирина.
Михаил застонал.
– Что? – Доктор стал на колени и наклонился к лицу Михаила. – Что?
– Плохо, – еле слышно прошептал Михаил.
Сил больше не было. Он потратил их все, добираясь сюда. Он сжег их, пытаясь удержаться над клокочущей пропастью безумия. Он должен был прийти сюда. И он пришел. И все.
Судорога волной прокатилась по его телу. Мышцы напряглись, лицо исказилось.
– Держите его! – успел приказать Доктор.
Кошкины навалились.
Тело Михаила выгнулось. Голова мотнулась, но Ирина успела подставить руку, чтобы она не ударилась о землю.
Отец Варфоломей перекрестился.
– Сделай же что-нибудь, – простонала Ирина.
Доктор как мог быстро встал с колен, прошел к палатке и вернулся со шприцом.
Михаил захрипел. Жилы на шее напряглись и вибрировали, выпуская наружу только вот такой натужный хрип. Крупная частая дрожь била все тело.
– Укол, – Ирина прижала голову Михаила к своей груди.
– Н-не могу… – прошептал Доктор.
– Ты чего, трубка клистирная? – взорвался Тотошка, пытающийся удержать ноги Михаила. – Коли, мать твою.
– Я не знаю… – Доктор попятился.
Лицо Михаила налилось кровью, а хрип напоминал рев животного. Смертельно опасного животного. Зверя.
Тотошка внезапно отлетел в сторону, к ногам остолбеневшего священника.
Что-то закричала Ирина, выл Михаил, но братья Кошкины держали его мертвой хваткой. Они не чувствовали боли, когда Михаил несколько раз ударил их ногами. Они не замечали вообще ничего. Они держали его руки и тело. Им приказали это делать, приказали те, кому они доверяли, и кроме этого, к Михаилу Кошкины испытывали особое чувство, которое можно было бы назвать и уважением, и любовью, если бы Кошкины в принципе могли удержать в своих немытых головах такие отвлеченные понятия. В головы братьев Кошкиных сейчас вмещалось только одно – Михаилу плохо, а если его отпустить, то будет еще хуже.
На крик стали сбегаться другие обитатели Норы. Сообразив, что нужна помощь, трое или четверо навалились Михаилу на ноги. Двое тут же рухнули, но остальные прижали ноги к земле.
Старый влепил Доктору пощечину, пытаясь привести его в чувство и заставить сделать укол. Доктор мотал головой и бормотал что-то неразборчивое.
Потом вперед шагнул отец Варфоломей, отобрал у него шприц, выдавил воздух и, прицелившись, вонзил иглу в руку Михаила.
Вой не стих. Тело продолжало бесноваться, и его удерживать было необыкновенно трудно, словно Михаил обрел силу десятков людей, словно сила эта не вмещалась в его теле и рвалась наружу, рвалась, чтобы уничтожить все вокруг. Нечеловеческая сила. Дьявольская сила.
Отец Варфоломей перекрестился.
– Еще коли, – потребовала, задыхаясь, Ирина.
– Можно? – спросил Доктора священник.
– Не знаю.
– Можно еще колоть? Не умрет?
– Да не знаю я, – выкрикнул Доктор. – Я такое в первый раз вижу.
– Еще одну дозу можно? – отец Варфоломей тряхнул Доктора за плечи.
– М-можно. Только я не знаю… поможет или нет…
– Сам сделаешь укол? – спросил священник.
Болезненно вскрикнул кто-то из Крыс, державших Михаила, но ему на помощь бросился другой.
Отец Варфоломей ударил Доктора по лицу. Наотмашь. Потом еще раз. Тритий удар пришелся по носу, брызнула кровь.
– Укол давай, господа бога… – священник влепил еще одну пощечину.
– Да, да… – Доктор словно стряхнул с себя оцепенение. – Я сейчас. Сейчас… Быстро.
Быстро не получилось. И после второго укола Михаил не успокоился окончательно. Тело все еще билось в судорогах, Михаил хрипел, вырываясь, Крысы меняли друг друга, теряя силы, и только Кошкины не отпускали Михаила ни на секунду.
Только через три или четыре часа тело Михаила начало затихать. И это было не излечение, просто у него не оставалось сил. Мелкая ознобная дрожь сменила судороги, прекратился вой, и нельзя было понять – это стонет Михаил, или просто воспаленное криком горло с трудом пропускает воздух.
– Что это с ним? – спросил отец Варфоломей у Доктора.
– Не знаю. Такой приступ – первый раз. И мне кажется… – Доктор понизил голос. – Мне кажется, что он умирает. Человек не может такого выдержать.
Отец Варфоломей посмотрел туда, где все еще хрипел Михаил, увидел выражение отчаяния на лице Ирины и отвел взгляд.
– Нужно вызвать врача, – помолчав, сказал священник.
– Сюда? – саркастически усмехнулся Доктор.
В Нору не придет ни один врач. «Скорая помощь» сюда также не поедет. Никто не примет вызов сюда. Это Нора. Она есть, и ее нет. Здесь и людей нет, только Крысы. Это знали все. Это понимал каждый. И максимум, что могли в особо тяжких случаях сделать Крысы для своих, это вынести их на улицу и позвонить по телефону-автомату в «скорую». Иногда больных успевали спасти. Если нет, то их хотя бы хоронили. Пусть в общей могиле где-то на дальнем кладбище, но все-таки.
– Я пойду и вызову «скорую помощь», – сказал отец Варфоломей. – И ежели они не приедут…
– Ты их проклянешь! – буркнул Доктор.
Он злился на всех и, в первую очередь, на себя. Он испугался. Испугался настолько, что не смог выполнить того, что еще называл своим долгом. В ту секунду, когда Доктор собирался вонзить иглу в вену Михаилу, обожгла вдруг мысль, что права Ирина, что Михаил, улыбчивый и уверенный Михаил, действительно захвачен дьяволом, что тело его наполнено жуткой нечеловеческой силой, способной только уничтожать. И словно парализовала Доктора эта мысль. Словно обратила в соляной столб.
Но самым страшным было то, что Михаил и после второго укола не уснул. Глаза были открыты, губы шевелились, словно Михаил что-то тихонько шептал, словно уговаривал Михаил кого-то, из последних сил просил о… О пощаде? О милости?
Доктор отошел в сторону, чтобы, не дай бог, не услышать, к кому именно обращается Михаил, будто это могло и самого Доктора подтолкнуть к краю. И первый раз в своей неустроенной жизни Доктор пожалел, что не верит в бога и что не умеет, не имеет права креститься.
– Приедут, – сам себе пообещал отец Варфоломей.
Никто не возразил. И никто не поддержал. Все молчали, даже Тотошка молча тер ушибленные Михаилом места. Темнота уверенно выползала из-за кустов и деревьев, оставляя клочки своей плоти на ветках.
С легким шелестом сползала темнота по склонам оврага, и с плеском устремлялась в широко открытые глаза Крыс. Людей, которых называли Крысами. Людей, только вчера вспомнивших, что они люди. Темнота на миг ослепляла их глаза, а потом ледяной испариной опускалась на сердца и души. И даже Доктор, ни разу так и не обнаруживший при операции вместилища души, чувствовал, как его душа пытается сжаться, спрятаться где-то в закоулках разом ослабшего тела.
Михаил умирал. Это понимали все, и это значило, что умирала и их надежда на будущее, их надежда на счастье, или даже не на счастье, а на что-то такое, что поможет им оставаться людьми.
Осознав это, люди, которых долгие годы называли Крысами, замерли, поняв всю громадность потери. И всю ее необратимость.
Кто-то из женщин заплакал. Теперь вокруг Михаила собрались все обитатели Норы.
– Я вызову «скорую», – еще раз повторил отец Варфоломей, понимая, что даже если врачи приедут, то помочь Михаилу они не смогут.
Священник давно знал всех этих людей, выброшенных из большого мира, и теперь видел, чувствовал то отчаяние, которое вползало в их души по пути, проложенному темнотой. И чувствовал отец Варфоломей свое бессилие.
Все теряло смысл для обитателей Норы. Если бы они были стаей волков, то сейчас заполнилось бы все пространство вокруг печальным воем. Жить было незачем.
Незачем. Незачем.
До того момента, как из темноты появились силуэты двух парней Андрея Петровича и пяти пацанов Гири.
– Привет, – негромко произнес тот из парней, которого звали Анатолий.
Ему все казалось простым. Бродяги, грязные бомжи обязаны были знать свое место. Даже не так, просто все, кто получал приказы от Андрея Петровича, обязаны были эти приказы выполнять. Анатолию это было совершенно понятно, и это Анатолий под сомнение и сам не ставил, и другим позволять не собирался. А бомжи это, или крутые, вроде того зажравшегося владельца клуба – было без разницы.
Анатолию платили за выполнение приказов и за то, чтобы приказы выполняли все остальные. Тем более – Крысы.
В общем, все складывалось удачно. Крысы собрались все вместе, и их теперь не придется разыскивать по кустам. Им даже не придется особо угрожать. Эти бывшие людишки побегут только от одного уверенного слова. Не придется даже доставать оружия. Доставать и, тем более, применять.
– Привет, – повторил Анатолий, когда Крысы не ответили на первое его приветствие. – Плохо слышите, господа и дамы?
– Мы можем говорить и громче, – поддержал своего старшего второй парень, Славик.
У него настроение было хорошим. Очень удачно получилось припугнуть этих быков из клуба. Так удачно, что вот эти пятеро, набранные в поддержку, молчали всю дорогу до оврага, да и теперь выглядели как Крысы, а не как те, кто пришел их выгонять.
– Нет, – покачал головой Анатолий, – мы кричать не будем, а то еще разбудим кого-нибудь.
Славик хмыкнул.
– Мы просто очень тихо напомним этим уважаемым членам общества, что им нужно было отсюда убраться уже несколько дней назад. Вас ведь предупреждали? – Анатолий резким движением рванул к себе за одежду ближайшего обитателя Норы. – Тебе говорили?
– Говорили… – тоскливо протянул Конь, оглядываясь на лежащего Михаила.
– Так почему ты еще здесь? – спросил Славик.
У него был очень хороший удар справа. Четкий и хлесткий. Конь отлетел в сторону и остался лежать.
Никто из Крыс не пошевелился.
– Вы че, охренели? – Славик ударил снова, не выбирая жертву. – С вами же никто не будет церемониться.
– Прекратите, – сказал отец Варфоломей.
– Чего? – переспросил Славик.
– Оставьте их в покое…
– Ты, бородатенький, не понял, что было сказано? – Славик шагнул к священнику, но тут подал голос один из пацанов Гири.
– Не трожь, это батюшка, – сказал Длинный.
– А хоть сам Папа Римский, – заявил Славик, но руку опустил.
Приказ не церемониться касался только Крыс. О священниках речи не было.
– Вы бы их отсюда увели, батюшка, – сказал Анатолий, – пожалели бы рабов божьих.
– А вы чьи рабы? – спросил священник. – Если они – божьи, то чьи вы?
Славик оглянулся на старшего.
– Я не буду с тобой спорить, батя. Я даю десять секунд на то, чтобы все эти… – Анатолий брезгливо кивнул в сторону Крыс, – убрались отсюда. Раз.
Несколько дней назад никто из стоящих на дне оврага не стал бы дожидаться конца отсчета. Но в этот вечер…
– Пошел ты, – сказал Петрович негромко, но так, что все услышали.
Фраза повисла перед самым лицом Анатолия, искрясь и покалывая этими искрами глаза. Пошел ты.
– Это кто такой смелый? – почти радостным тоном переспросил Анатолий.
Все становилось на свои места. Он приказал, ему возразили. Эта шваль, этот хлам, отбросы эти совсем мозги потеряли. Но теперь все становилось просто и понятно. Сопротивление нужно сломить.
Анатолий плавным движением руки извлек из-под одежды резиновую палку.
– Еще раз повтори, – ласково попросил Славик, вынимая из-за пояса нунчаки. – Повтори.
Ни у кого из Крыс не было ни малейшего шанса выстоять хотя бы секунду против Славика или Анатолия. Андрей Петрович следил за подготовкой своих людей. И более сильные, чем Крысы, противники имели достаточно мало шансов устоять один на один.
Но тут в дело вступал фактор, который инструктора Андрея Петровича не могли предусмотреть и к чему не могли подготовить парней. Собственно, бойцов готовили к силовым акциям против таких же подготовленных, как и они. И к такому единоборству они были готовы. К единоборству. В крайнем случае, к борьбе с двумя-тремя противниками. Может быть, даже с десятком.
Тот же Анатолий на тренировках успешно работал и с пятью противниками.
Крысы драться не умели. Они не знали ни одного приема в прямом смысле этого слова. Но у них был метод борьбы, который помог им выходить победителями из многих схваток за время существования Норы. Когда иного выхода не было, когда просто уйти не получалось, у Крыс срабатывал, как запал, рефлекс – все скопом на противника.
Славик замахнуться успел.
Анатолия снесли массой, опрокинули и прижали к земле.
– Твою мать! – успел простонать Славик, когда кто-то вывернул его руку и отобрал оружие.
Пацаны Гири были просто окружены, в их плечи, руки и одежду вцепились десятки рук. Длинного кто-то схватил за волосы и резко рванул вниз.
Длинный взвыл.
– Суки, – с кровью выплюнул Анатолий, за что был наказан еще одним ударом в лицо.
И тишина.
Михаил внятно сказал:
– Я больше не хочу.
– Хорошо, Миша, – прошептала Ирина, погладив его по щеке. – Хорошо.
– Я не хочу. И больше не могу. Честное слово. Я больше не могу. Я выгорел. Вы ж знаете, что я этого не хочу делать. Вы же знаете.
– Мы знаем, Миша, – тихо сказала Ирина.
– Мы знаем, – отчего-то повторили Крысы.
– Что с ними делать? – спросил Петрович вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Гоните вы их отсюда, – бросила, не отводя взгляда от Михаила, Ирина. – Пусть идут.
– Точно, мы пойдем, – сказал Длинный. – Мы, в натуре, пойдем. Чего нам здесь делать? Мы без базара пойдем, нам проблемы не нужны…
Анатолий скрипнул зубами и промолчал.
– Идите, – сказал Старый, – а мы останемся.
– Вот и лады, – Длинный, почувствовав, что его отпустили, покрутил головой, разминая шею, и постарался отойти подальше от Крыс.
– Лады, – неопределенным тоном произнес Анатолий, когда и его отпустили.
Михаил застонал, беззащитно, по-детски.
– Я схожу за «скорой», – спохватился отец Варфоломей.
– Попробуйте, – сказал Доктор.
Михаил застонал снова.
Все обернулись к нему, мгновенно забыв об Анатолии и Славике.
– Суки, – громко сказал Анатолий, и что-то металлически лязгнуло.
– Доигрались, – сказал Славик и тоже передернул затвор пистолета.
– Вот такие дела, – Анатолий поднял пистолет, прицелился и нажал на спуск.
Грохнул выстрел, и пуля, ударив в плечо Старого, отбросила его прочь. Еще два выстрела, и упали еще двое. Анатолий не убивал, хотя очень хотел этого. Плечо, нога и еще одна нога.
– Обрадовались, суки? – спросил Славик и прицелился в лицо какого-то мужика неопределенного возраста.
Мужик попятился, споткнулся обо что-то и упал бы навзничь, если бы его не подхватил кто-то из толпы.
– Смелые, значит? – процедил Славик. – Смелые и сильные?
– Не нужно, – простонал Михаил.
– Да заткните вы ему хлебало! – приказал Анатолий, взмахнув пистолетом.
Ему совершенно не нравилась ситуация. Если бы в процессе обучения у него напрочь не отбили способность пугаться, то можно было бы подумать, что он боится. Воздух в овраге вибрировал. Было слышно, как гудит воздух, словно высоковольтные провода. И даже раненные Крысы не кричали.
Вцепившись в раны, они, не отрываясь смотрели на Анатолия и Славика. Длинный с приятелями, у которых оружие отобрали еще в клубе, начали пятится, словно под давлением взглядов Крыс, полных ненависти.
– Не нужно, – снова повторил Михаил.
– Да кто это у вас? – спросил Анатолий, пытаясь рассмотреть лежащего.
Только сейчас он вдруг понял, что центром всего здесь происходящего является не он со Славиком, а именно этот мужик, бормочущий что-то, словно в бреду. И если уничтожить этого мужика, то все кончится, Крысы снова станут Крысами – трусливыми и послушными.
Анатолий шагнул вперед, кто-то из Крыс попытался его остановить, протянул руку… Выстрел. Пуля ударила в бок, в сердце, и человек упал.
– Назад, – приказал Славик. – И вы, суки, не дергайтесь.
Последняя команда относилась к Длинному с приятелями, которые почти уже скрылись в темноте.
– Я всех перестреляю, – предупредил Анатолий. – Каждого, кто дернется.
Да почему ж они не бегут, подумал Славик. Почему стоят на месте, даже не пытаясь просить о пощаде. Что здесь происходит?
Анатолий сделал еще шаг. Славик торопливо шагнул за ним, прикрывая спину. Не нужно этого делать, подумал Славик, переводя с одного лица на другое. В любую секунду это может взорваться и уничтожить все – эту пугающую тишину и их, непрошеных пришельцев. Пистолет вдруг показался никчемной пустой железякой, не способной не только напугать, но и защитить.
Крыс было слишком много. И вели они себя не так, как должны были вести.
Еще шаг.
Пистолет стал невообразимо тяжелым, потянул руку к земле, и Анатолий взял оружие двумя руками. Палец словно судорогой свело на спусковом крючке, и выстрел мог прозвучать в любую секунду.